Страница:
Никита Кричевский
Экономика во лжи. Прошлое, настоящее и будущее российской экономики
Введение
Маме
Эта книга – не о росте ВВП, привлечении иностранных инвестиций или борьбе с инфляцией. Эта книга – о причинах, точнее, о главной причине, что не дает нам решить в целом не такие уж сложные задачи. Эта книга – о лжи и порожденном ею недоверии в нашей экономике.
Полвека назад «золотой голос» капитализма Айн Рэнд написала: «Вина за нынешнее состояние нашего мира лежит, за редкими исключениями, на тех, кому сегодня за 40, – на тех, кто в своих речах говорил меньше, нежели знал, и менее определенно, нежели того заслуживал предмет их выступлений»[1]. И пусть наши с Алисой Розенбаум (настоящее имя Рэнд) политические и макроэкономические предпочтения по многим вопросам расходятся кардинально, в одном она права точно: поколение сорокалетних и тех, кто немного старше, должно осознавать ответственность за прошлое и будущее экономики, страны, мира.
Избитый либеральный рецепт улучшения жизни в России «не врать и не воровать», несмотря на скрытую односложность (общественное воровство – суть продолжение вранья), тем не менее, несет в себе верное заключение о текущем состоянии нашего общества, пораженного эпидемией лжи. Лгут все: государство, общество, индивидуумы. И что самое опасное – ложь, лицемерие, двуличие становятся общепринятой нормой поведения, неписаным правилом достижения успеха.
В этой книге собраны лишь немногие примеры, наглядно иллюстрирующие справедливость вывода, вынесенного в название. Однако если человеку психологически свойственно не гнушаться коварства, преследуя личные интересы – это не противоречит его природе, – то институт государства для того и существует, чтобы демонстрировать образцы честности и верности приоритетным общественным идеалам. Распространение лжи в обществе начинается с государства, выздоравливать также нужно начинать с головы.
В отличие от права в экономике нет презумпции невиновности. В то же время зачастую невозможно в одночасье раскрыть ложность многих теоретических посылов, практических намерений и деяний, сопутствующих нашей жизни. Нужно время – и оно приходит.
На страницах этой книги я намерен развить три основных положения, три ключевые мысли.
Первое: на протяжении многих десятилетий в России насаждается чуждое нашему менталитету индивидуалистическое мировоззрение, на поверку оказывающееся ширмой для сокрытия истинного умысла псевдолибералов – любыми способами удержать власть.
Второе: долгие годы нам внушают мысль об исправных «социальных лифтах», одновременно выстраивая и цементируя модель капитализма посвященных. Представители государства денно и нощно рассуждают об открытости системы государственного управления и прозрачности долгосрочных экономических отношений, а на деле пестуют незаконные и нелегитимные финансовые институты, потворствуют коррупции, разрушают немногие оставшиеся общественные договоренности, придававшие людям хоть какую-то уверенность в будущем.
Третье: не отстает и общество. «Мы платим налоги, где наши дороги?» – однако мы лицемерно умалчиваем о неизбывной любви к «черному налу», о предпочтении «серого» сектора легальному, о сладком обмане себя и окружающих потреблением взаймы. Вместе с государством мы привычно обвиняем во всех возможных бедах «мировой заговор», с упоением обсуждая конспирологические перипетии американской, европейской, китайской экономик, как будто наши внутренние проблемы решены успешно и навсегда.
Экономика – не беллетристика, потому прошу с должным вниманием отнестись к статистическому и фактологическому материалу, собранному в книге. Возможно, кому-то такая научно-популярная подача мысли покажется излишне громоздкой, рассеивающей внимание. Однако статистика как раздел экономической истории здесь используется в качестве дополнительного обоснования логических выводов, а обширная фактологическая база несет в себе элемент просвещения и, кроме того, служит весомым подспорьем для будущих исследователей. Настоятельно рекомендую сосредоточенно относиться к сноскам – в них представлены не только источники информации, но и многочисленные побочные сведения, по разным соображениям не вошедшие в основной текст.
В заключение несколько слов благодарности. Я признателен главному редактору «Московского комсомольца» Павлу Гусеву и главному редактору «Новой газеты» Дмитрию Муратову за предоставленные в разные периоды нашего сотрудничества «окна» для изложения на страницах этих уважаемых изданий отдельных положений настоящей книги. Я также искренне благодарю всех моих оппонентов, в дискуссиях с которыми вырабатывалась и оттачивалась моя позиция по многим социально-экономическим аспектам нашей жизни. И конечно, огромное спасибо тебе, мой дорогой читатель.
Никита Кричевский
Москва, март 2014 г.
Глава 1. В ожидании хозяина
В нашем обществе давно вошло в привычку пенять экономистам на неразумность предлагаемых планов по выводу страны из перманентного социально-экономического кризиса. Критическая аргументация такова: молодая экономическая поросль склонна игнорировать лучшее из советского опыта, экономисты старой закалки не учитывают современные рыночные реалии, а теоретики либерально-рыночного окраса и вовсе нелегитимны в силу ложной ответственности, которую они вынуждены нести за чужие ошибки, просчеты и преступления двадцатилетней давности. Однако все современные попытки «облагородить» российскую экономику будут тщетны, пока мы не осознаем ряд непреложных положений.
Россия – страна традиционалистская, что означает превалирование неформальных общественных ценностей. Их попрание, отрицание неизменно ввергает наш социум в хаос. В России законодательные нормы всегда были необходимым, часто обременительным, но лишь довеском к народным морально-нравственным ценностям. Противопоставление закона и справедливости, вынужденный отказ от их пусть призрачного, но единства – наследственная черта русского человека.
Россия – страна патерналистская, роль государства во всех сферах общественной жизни у нас всегда была преобладающей. Мы не Америка, у которой, говоря словами великого поэта Андрея Вознесенского, не было своего XVII века, а государственное устройство формировалось исходя из максимально возможной индивидуальной свободы. Сравнение с Европой также весьма условно, поскольку еще столетие назад Россией правил Помазанник Божий, тогда как во многих европейских государствах монархии были либо уже конституционно ограничены, либо упразднены вовсе. Патернализм, дирижизм[2], вера в сильное государство, управляемое на основе единоначалия, – отличительные признаки мировосприятия русского человека. Экономика для нас – не рынок, экономика для нас – люди. С их трудом, потребностями, настроениями.
Россия – страна религиозная, в первую очередь православная. Католические или протестантские представления о человеческой деятельности значительно расходятся с православными уложениями. Кажущееся уменьшение влияния веры на россиян обманчиво – снижение количества прихожан, регулярно посещающих храмы, отнюдь не тождественно постепенному отходу общества от религиозных устоев. Как будет показано ниже, в предыдущие периоды православие не только не препятствовало, но, наоборот, способствовало экономическому росту, увеличению численности населения и цивилизационному прогрессу России.
Мировоззренческий нигилизм, построенный на отрицании этих простых истин, стал фундаментом царящих в современной России лжи и недоверия, экономической стагнации и социальной деградации, массовой апатии и индивидуальной эмиграции, а в итоге – депрессии великой нации.
Россия – страна традиционалистская, что означает превалирование неформальных общественных ценностей. Их попрание, отрицание неизменно ввергает наш социум в хаос. В России законодательные нормы всегда были необходимым, часто обременительным, но лишь довеском к народным морально-нравственным ценностям. Противопоставление закона и справедливости, вынужденный отказ от их пусть призрачного, но единства – наследственная черта русского человека.
Россия – страна патерналистская, роль государства во всех сферах общественной жизни у нас всегда была преобладающей. Мы не Америка, у которой, говоря словами великого поэта Андрея Вознесенского, не было своего XVII века, а государственное устройство формировалось исходя из максимально возможной индивидуальной свободы. Сравнение с Европой также весьма условно, поскольку еще столетие назад Россией правил Помазанник Божий, тогда как во многих европейских государствах монархии были либо уже конституционно ограничены, либо упразднены вовсе. Патернализм, дирижизм[2], вера в сильное государство, управляемое на основе единоначалия, – отличительные признаки мировосприятия русского человека. Экономика для нас – не рынок, экономика для нас – люди. С их трудом, потребностями, настроениями.
Россия – страна религиозная, в первую очередь православная. Католические или протестантские представления о человеческой деятельности значительно расходятся с православными уложениями. Кажущееся уменьшение влияния веры на россиян обманчиво – снижение количества прихожан, регулярно посещающих храмы, отнюдь не тождественно постепенному отходу общества от религиозных устоев. Как будет показано ниже, в предыдущие периоды православие не только не препятствовало, но, наоборот, способствовало экономическому росту, увеличению численности населения и цивилизационному прогрессу России.
Мировоззренческий нигилизм, построенный на отрицании этих простых истин, стал фундаментом царящих в современной России лжи и недоверия, экономической стагнации и социальной деградации, массовой апатии и индивидуальной эмиграции, а в итоге – депрессии великой нации.
Скудное наследие
Экономика – наука молодая, ей лет триста от роду (сравните с многовековыми традициями философии, психологии или обществознания)[3]. До середины XVIII в., то есть до начала промышленной революции, учение о рациональном хозяйствовании в основном было встроено в другие гуманитарные дисциплины, хотя ранее все же появлялись сугубо экономические трактаты. Да и о какой экономике идет речь, когда практически во всех странах того времени господствовала абсолютная монархия (Америка была редким исключением), основным фактором производства служила земля, реже – отдельные природные ресурсы, а источником богатства – торговля с ее меркантилистскими фетишами: деньгами, золотом и серебром?
Странноватый профессор логики из Глазго Адам Смит с его «Исследованием о природе и причинах богатства народов», впервые изданным в 1776 г., произвел настоящую мировоззренческую революцию, впервые заявив, что истинным благосостоянием нации являются не злато с серебром, а промышленное производство и труд. В свою очередь, непреложным фактором прироста суверенных активов является свобода индивидуума. К слову, вполне вероятно, что «Богатство народов» изначально планировалось Смитом как часть более масштабного труда об этической философии (в 1759 г. вышла его «Теория нравственных чувств», где он рассуждал, в том числе, о моральных мотивах стремления к богатству), но не сложилось.
Здесь мы сталкиваемся с самым магическим из всех известных передергиванием мысли великого ученого. Речь о «невидимой руке рынка», якобы делающей лишним государственное присутствие в экономике. Скажу сразу: в «Богатстве народов» дословно ничего подобного не говорится.
В исходном варианте тезис Смита выглядит так: «Предпочитая оказывать поддержку отечественному производству, а не иностранному, он (смитсианский «каждый отдельный человек». – Н.К.) имеет в виду лишь свой собственный интерес, и, осуществляя это производство таким образом, чтобы его продукт обладал максимальной стоимостью, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения. Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это»[4].
О сущности рынка – в следующих главах. А сейчас зададимся вопросом: где тут хотя бы намек на отрицание роли государства в экономике (да еще и во времена британской абсолютной монархии)? Да за одно подобное высказывание, не говоря уже о целой книге, 53-летнему университетскому профессору Смиту, больше всего в жизни дорожившему отношениями с матерью, светила каторга, а не всемирная слава!
Речь, как видно из цитаты, велась всего лишь о поддержке отечественного производства (промышленная революция на туманном Альбионе тогда шла полным ходом), что трансформировалась в достижение интересов всего общества. Однако высказывание Смита извратили настолько, что государство из создателя и охранителя общественных норм превратилось в изгоя, в ущербного «ночного сторожа» с усеченными функциями охраны границ, соблюдения законности и правопорядка, а также содержания специфических учреждений и сооружений (например, инфраструктуры или тюрем), необходимых обществу[5]. Четвертой неявной функцией государства, которую позднее великодушно разглядел Нобелевский лауреат Милтон Фридман, является «защита «недееспособных» членов сообщества»[6].
Вот еще один красноречивый пример смысловой подмены. В главе «О прибыли на капитал» Смит пишет: «Наши купцы и владельцы мануфактур сильно жалуются на вредные результаты высокой заработной платы, повышающей цены и потому уменьшающей сбыт товаров внутри страны и за границей»[7]. Казалось бы, вот оно, теоретическое обоснование необходимости сдерживания роста оплаты труда!
Однако Смит продолжает свою мысль так: «Но они ничего не говорят о вредных последствиях высоких прибылей. Они хранят молчание относительно губительных результатов своих собственных барышей, жалуясь лишь на то, что выгодно для других людей». И тут же добавляет: «Когда хозяева столковываются в целях сокращения заработной платы своих рабочих, они обыкновенно заключают частное соглашение не давать им больше определенной суммы под угрозой известного штрафа. Но если рабочие заключат между собою противоположное соглашение – под угрозой штрафа не соглашаться на определенную заработную плату – закон карает их весьма сурово; а ведь если он относился беспристрастно, он должен был таким же образом поступать и по отношению к хозяевам»[8].
Чего в этом отрывке больше: обоснования необходимости государственного регулирования роста оплаты труда, аргументации насущной потребности ограничивать прибыль собственников, разъяснения важности и актуальности профсоюзного движения или указаний на нормативные недоработки?
Как бы ни было, но все последующие годы маятник экономической науки перемещался от патернализма к индивидуализму и обратно, а кризисы тем временем случались с пугающей регулярностью. Пожалуй, все, чего за столетия смогли достичь теоретики, в нескольких фразах выразил классик современного немецкого ордолиберализма Вальтер Ойкен: «Мало или много должно быть государственной деятельности – вопрос не в этом. Речь идет не о количественной, а о качественной проблеме. Насколько нетерпимо стихийное формирование хозяйственного порядка в век промышленности, современной техники, больших городов и людских масс, настолько же очевидна неспособность государства к ведению хозяйственного процесса»[9].
В этих словах все: и признание текущей неспособности просчитать количественные границы разнохарактерного государственного вмешательства, и продолжение дискуссии о направлениях регулирования (конкуренция не «вопреки», а «благодаря» государству), и ложная аргументация – «неспособность государства к ведению хозяйственного процесса», с блеском опровергаемая Китаем на протяжении последних 35 лет.
Более полутора веков экономисты всего мира спорят, но так и не могут прийти к единому мнению о причинах мировых кризисов, а без правильного диагноза нет верного лечения. Стоит ли удивляться, что экономическая наука никак не может выработать эффективное антикризисное противоядие? Эффективное, но не универсальное – национальные экономики столь разноплановы, что рецепты, крайне полезные в одних странах, в других могут уничтожить не только болезнь, но и пациента.
Странноватый профессор логики из Глазго Адам Смит с его «Исследованием о природе и причинах богатства народов», впервые изданным в 1776 г., произвел настоящую мировоззренческую революцию, впервые заявив, что истинным благосостоянием нации являются не злато с серебром, а промышленное производство и труд. В свою очередь, непреложным фактором прироста суверенных активов является свобода индивидуума. К слову, вполне вероятно, что «Богатство народов» изначально планировалось Смитом как часть более масштабного труда об этической философии (в 1759 г. вышла его «Теория нравственных чувств», где он рассуждал, в том числе, о моральных мотивах стремления к богатству), но не сложилось.
Здесь мы сталкиваемся с самым магическим из всех известных передергиванием мысли великого ученого. Речь о «невидимой руке рынка», якобы делающей лишним государственное присутствие в экономике. Скажу сразу: в «Богатстве народов» дословно ничего подобного не говорится.
В исходном варианте тезис Смита выглядит так: «Предпочитая оказывать поддержку отечественному производству, а не иностранному, он (смитсианский «каждый отдельный человек». – Н.К.) имеет в виду лишь свой собственный интерес, и, осуществляя это производство таким образом, чтобы его продукт обладал максимальной стоимостью, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения. Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это»[4].
О сущности рынка – в следующих главах. А сейчас зададимся вопросом: где тут хотя бы намек на отрицание роли государства в экономике (да еще и во времена британской абсолютной монархии)? Да за одно подобное высказывание, не говоря уже о целой книге, 53-летнему университетскому профессору Смиту, больше всего в жизни дорожившему отношениями с матерью, светила каторга, а не всемирная слава!
Речь, как видно из цитаты, велась всего лишь о поддержке отечественного производства (промышленная революция на туманном Альбионе тогда шла полным ходом), что трансформировалась в достижение интересов всего общества. Однако высказывание Смита извратили настолько, что государство из создателя и охранителя общественных норм превратилось в изгоя, в ущербного «ночного сторожа» с усеченными функциями охраны границ, соблюдения законности и правопорядка, а также содержания специфических учреждений и сооружений (например, инфраструктуры или тюрем), необходимых обществу[5]. Четвертой неявной функцией государства, которую позднее великодушно разглядел Нобелевский лауреат Милтон Фридман, является «защита «недееспособных» членов сообщества»[6].
Вот еще один красноречивый пример смысловой подмены. В главе «О прибыли на капитал» Смит пишет: «Наши купцы и владельцы мануфактур сильно жалуются на вредные результаты высокой заработной платы, повышающей цены и потому уменьшающей сбыт товаров внутри страны и за границей»[7]. Казалось бы, вот оно, теоретическое обоснование необходимости сдерживания роста оплаты труда!
Однако Смит продолжает свою мысль так: «Но они ничего не говорят о вредных последствиях высоких прибылей. Они хранят молчание относительно губительных результатов своих собственных барышей, жалуясь лишь на то, что выгодно для других людей». И тут же добавляет: «Когда хозяева столковываются в целях сокращения заработной платы своих рабочих, они обыкновенно заключают частное соглашение не давать им больше определенной суммы под угрозой известного штрафа. Но если рабочие заключат между собою противоположное соглашение – под угрозой штрафа не соглашаться на определенную заработную плату – закон карает их весьма сурово; а ведь если он относился беспристрастно, он должен был таким же образом поступать и по отношению к хозяевам»[8].
Чего в этом отрывке больше: обоснования необходимости государственного регулирования роста оплаты труда, аргументации насущной потребности ограничивать прибыль собственников, разъяснения важности и актуальности профсоюзного движения или указаний на нормативные недоработки?
Как бы ни было, но все последующие годы маятник экономической науки перемещался от патернализма к индивидуализму и обратно, а кризисы тем временем случались с пугающей регулярностью. Пожалуй, все, чего за столетия смогли достичь теоретики, в нескольких фразах выразил классик современного немецкого ордолиберализма Вальтер Ойкен: «Мало или много должно быть государственной деятельности – вопрос не в этом. Речь идет не о количественной, а о качественной проблеме. Насколько нетерпимо стихийное формирование хозяйственного порядка в век промышленности, современной техники, больших городов и людских масс, настолько же очевидна неспособность государства к ведению хозяйственного процесса»[9].
В этих словах все: и признание текущей неспособности просчитать количественные границы разнохарактерного государственного вмешательства, и продолжение дискуссии о направлениях регулирования (конкуренция не «вопреки», а «благодаря» государству), и ложная аргументация – «неспособность государства к ведению хозяйственного процесса», с блеском опровергаемая Китаем на протяжении последних 35 лет.
Более полутора веков экономисты всего мира спорят, но так и не могут прийти к единому мнению о причинах мировых кризисов, а без правильного диагноза нет верного лечения. Стоит ли удивляться, что экономическая наука никак не может выработать эффективное антикризисное противоядие? Эффективное, но не универсальное – национальные экономики столь разноплановы, что рецепты, крайне полезные в одних странах, в других могут уничтожить не только болезнь, но и пациента.
Не лыком шиты
Россия в своих нынешних ментальных воззрениях сопоставима с европейскими умонастроениями трехсотлетней давности – не зря же в нашем народе устойчиво мнение, что «экономика – не наука». Лучины в головах, а не в домах. Наслушавшись удобоваримых толкований Смита и его последователей (к которым отчасти относится и Карл Маркс)[10], мы, с одной стороны, требуем свободы предпринимательства, а с другой – настаиваем, чтобы ответственность за частные инвестиционные провалы несло государство. (Согласно исследованию фонда «Общественное мнение» и Института посткризисного мира, проведенному в марте 2013 г., 38 % россиян уверены, что потери от их фондовых вложений должно компенсировать государство, в обратном убеждены 45 % респондентов, остальные «не определились».)
Однако «сопоставима» – не значит «отстает». У нас, как уже говорилось, иное мировоззрение: в массе своей мы традиционалисты, приверженцы сильного государства. Единовластие, единоначалие, а не институты[11] – вот что для русского человека приоритет в системе общественных ценностей. Конечно, все мы разнолики, и среди нас много индивидуалистов, категорически не приемлющих исторически сложившийся в России тип взаимоотношений государства, общества и личности. Но одно дело не принимать, и совсем другое – жить и работать в собственной стране. Современная эпоха предоставляет людям массу способов для самореализации, однако для русского, россиянина, отеческое всегда было выше личного. Характер народный словами не переделаешь.
В истории российской мысли присутствуют свои экономисты-исследователи, так же как и Смит, творившие в рамках монархической системы политико-экономических координат. В 1724 г., за 50 лет до появления «Богатства народов», в России появился труд первого русского экономиста Ивана Посошкова «Книга о скудости и богатстве» (книгой в общепринятом понимании его назвать нельзя, так как издан он был много позже). В нем автор с присущим тем временам преклонением и почитанием Отца Отечества, Императора Всероссийского Петра Великого[12] систематизировал свои взгляды и предложения, «отчего происходит напрасная скудость и отчего умножиться может изобильное богатство».
В девяти главах книги Посошков субъективно, на основе собственного опыта, проанализировал наиболее актуальные стороны российской действительности: состояние правосудия, особенности жизни дворянства, купечества, крестьянства, развитие народных промыслов, борьбу с преступностью, положение с доходами царской казны. Всякий раз Посошков предлагал свои, часто неординарные способы устранения недостатков. Приведу несколько цитат.
О коррупции, тюремной и судебной системах: «Гостинцев у истцов и у ответчиков отнюдь принимать не надлежит, понеже мзда заслепляет и мудрому очи. Уже бо кто у кого примет подарки, то всячески ему будет способствовать, а на другого посягать, и то дело уже никогда право и здраво рассужено не будет, но всячески будет на одну сторону криво.
В прошлом 1719 году сыщик Истленьев в Устрике (село в 180 км от Новгорода. – Н.К.) у таможенного целовальника (выборное должностное лицо, при вступлении в должность клятвенно целовавшее крест. – Н.К.) взял с работы двух человек плотников за то, что у них паспортов не было, и отослал их в Новгород. И в Новгороде судья Иван Мякинин кинул их в тюрьму, и один товарищ, год просидев, умер, а другой два года сидел да едва-едва под расписку освободился. И тако многое множество без рассмотрения судейского людей Божьих погибает.
В Алексинском уезде видел я такова дворянина, именем Иван Васильев сын Золотарев, дома соседям своим страшен, яко лев, а на службе хуже козы. В Крымский поход как не мог он избежать службы, то послал вместо себя убогого дворянина, прозванием Темирязев, и дал ему лошадь да человека своего, то он его именем и был на службе, а сам он дома был и по деревням шестерней разъезжал и соседей своих разорял. И сему я вельми удивляюсь, как они так делают, знатное дело, что и в полках воеводы и полковники скупы, с них берут, да мирволят им»[13].
О торговле и купечестве: «И купечество у нас в России устраивается вельми неправо: друг друга обманывает и друг друга обидит, товары худые закрашивают добрыми и вместо добрых продают худые и цену берут неправильную, и между собою союза нималого не имеют, друг друга едят, и так все погибают, а в зарубежных торгах компанства между собою не имеют и у иноземцев товары покупают без согласия своего товарищества.
И царство воинством расширяется, а купечеством украшается, и того ради и от обидчиков вельми надлежит их охранять, дабы ни малой обиды им от служивых людей не чинилось. Есть многие немыслимы люди, купечество ни во что не ставят и гнушаются ими, и обижают их напрасно. Нет на свете такова чина, коему бы купецкий человек не потребен был»[14].
О крестьянстве: «По моему мнению, царю паче помещиков надлежит крестьянство беречь, понеже помещики владеют ими временно, а царю они всегда вековые и крестьянское богатство – богатство царственное, а нищета крестьянская – оскудение царственное»[15].
Почему же разумные, в чем-то прорывные идеи Посошкова не получили своего развития? Пожалуй, при объяснении можно сослаться на многовековую российскую реакцию, неприятие всего нового, маниакальные подозрения в посягательстве на власть и прочую конспирологию.
К сожалению, все гораздо проще, с одной стороны, и трагичнее – с другой.
Во-первых, в России тех времен книгопечатание, а тем более распространение книжной продукции, было весьма ограничено, если не сказать – отсутствовало вовсе. Кроме того, стоит упомянуть крайне малый круг потенциальных читателей труда Посошкова.
Во-вторых, книга, выполненная как «доношение Петру I», была закончена 24 февраля 1724 г., а царь, как известно, скончался менее чем через год, 28 января 1725 г., и прочесть «доношение» просто не успел (если вообще о нем знал). Да и вряд ли ближайшее окружение императора допустило бы, чтобы внимание монарха отвлекалось на размышления не имевшего дворянского статуса купца-простолюдина[16].
В-третьих – и это, на мой взгляд, главная причина – уже после смерти Петра I, в августе 1725 г., Посошков был арестован, заточен в Петропавловскую крепость и через пять месяцев, в возрасте 74 лет, умер. Поводом для ареста стало отнюдь не недовольство дворянства, духовенства или ближнего круга царской семьи содержавшейся в книге крамолой (которой, впрочем, и не было), а расследование громкого коррупционного, как сейчас бы сказали, дела вице-президента Синода, новгородского архиепископа Феодосия Яновского (земляка Посошкова). Феодосий, активный сторонник воспринятых духовными иерархами в штыки петровских церковных преобразований, отличался тщеславием и корыстолюбием. После смерти императора он подвергся опале, было возбуждено расследование по факту расхищения церковной утвари, захватившее, как круги на воде, множество случайных лиц.
Участвовал ли Посошков в тех преступлениях и были ли они в действительности, доподлинно неизвестно, но не исключено, что формальным поводом для ареста Посошкова послужила рукопись его книги, обнаруженная в библиотеке Феодосия. Если бы не Михаил Ломоносов, в середине XVIII в. случайно ознакомившийся с фолиантом и поручивший сделать с него список (копию) для создаваемой Академии наук, вряд ли бы мы когда-нибудь узнали, что российская экономическая школа начинает свой отсчет с 1724 г.
Однако «сопоставима» – не значит «отстает». У нас, как уже говорилось, иное мировоззрение: в массе своей мы традиционалисты, приверженцы сильного государства. Единовластие, единоначалие, а не институты[11] – вот что для русского человека приоритет в системе общественных ценностей. Конечно, все мы разнолики, и среди нас много индивидуалистов, категорически не приемлющих исторически сложившийся в России тип взаимоотношений государства, общества и личности. Но одно дело не принимать, и совсем другое – жить и работать в собственной стране. Современная эпоха предоставляет людям массу способов для самореализации, однако для русского, россиянина, отеческое всегда было выше личного. Характер народный словами не переделаешь.
В истории российской мысли присутствуют свои экономисты-исследователи, так же как и Смит, творившие в рамках монархической системы политико-экономических координат. В 1724 г., за 50 лет до появления «Богатства народов», в России появился труд первого русского экономиста Ивана Посошкова «Книга о скудости и богатстве» (книгой в общепринятом понимании его назвать нельзя, так как издан он был много позже). В нем автор с присущим тем временам преклонением и почитанием Отца Отечества, Императора Всероссийского Петра Великого[12] систематизировал свои взгляды и предложения, «отчего происходит напрасная скудость и отчего умножиться может изобильное богатство».
В девяти главах книги Посошков субъективно, на основе собственного опыта, проанализировал наиболее актуальные стороны российской действительности: состояние правосудия, особенности жизни дворянства, купечества, крестьянства, развитие народных промыслов, борьбу с преступностью, положение с доходами царской казны. Всякий раз Посошков предлагал свои, часто неординарные способы устранения недостатков. Приведу несколько цитат.
О коррупции, тюремной и судебной системах: «Гостинцев у истцов и у ответчиков отнюдь принимать не надлежит, понеже мзда заслепляет и мудрому очи. Уже бо кто у кого примет подарки, то всячески ему будет способствовать, а на другого посягать, и то дело уже никогда право и здраво рассужено не будет, но всячески будет на одну сторону криво.
В прошлом 1719 году сыщик Истленьев в Устрике (село в 180 км от Новгорода. – Н.К.) у таможенного целовальника (выборное должностное лицо, при вступлении в должность клятвенно целовавшее крест. – Н.К.) взял с работы двух человек плотников за то, что у них паспортов не было, и отослал их в Новгород. И в Новгороде судья Иван Мякинин кинул их в тюрьму, и один товарищ, год просидев, умер, а другой два года сидел да едва-едва под расписку освободился. И тако многое множество без рассмотрения судейского людей Божьих погибает.
В Алексинском уезде видел я такова дворянина, именем Иван Васильев сын Золотарев, дома соседям своим страшен, яко лев, а на службе хуже козы. В Крымский поход как не мог он избежать службы, то послал вместо себя убогого дворянина, прозванием Темирязев, и дал ему лошадь да человека своего, то он его именем и был на службе, а сам он дома был и по деревням шестерней разъезжал и соседей своих разорял. И сему я вельми удивляюсь, как они так делают, знатное дело, что и в полках воеводы и полковники скупы, с них берут, да мирволят им»[13].
О торговле и купечестве: «И купечество у нас в России устраивается вельми неправо: друг друга обманывает и друг друга обидит, товары худые закрашивают добрыми и вместо добрых продают худые и цену берут неправильную, и между собою союза нималого не имеют, друг друга едят, и так все погибают, а в зарубежных торгах компанства между собою не имеют и у иноземцев товары покупают без согласия своего товарищества.
И царство воинством расширяется, а купечеством украшается, и того ради и от обидчиков вельми надлежит их охранять, дабы ни малой обиды им от служивых людей не чинилось. Есть многие немыслимы люди, купечество ни во что не ставят и гнушаются ими, и обижают их напрасно. Нет на свете такова чина, коему бы купецкий человек не потребен был»[14].
О крестьянстве: «По моему мнению, царю паче помещиков надлежит крестьянство беречь, понеже помещики владеют ими временно, а царю они всегда вековые и крестьянское богатство – богатство царственное, а нищета крестьянская – оскудение царственное»[15].
Почему же разумные, в чем-то прорывные идеи Посошкова не получили своего развития? Пожалуй, при объяснении можно сослаться на многовековую российскую реакцию, неприятие всего нового, маниакальные подозрения в посягательстве на власть и прочую конспирологию.
К сожалению, все гораздо проще, с одной стороны, и трагичнее – с другой.
Во-первых, в России тех времен книгопечатание, а тем более распространение книжной продукции, было весьма ограничено, если не сказать – отсутствовало вовсе. Кроме того, стоит упомянуть крайне малый круг потенциальных читателей труда Посошкова.
Во-вторых, книга, выполненная как «доношение Петру I», была закончена 24 февраля 1724 г., а царь, как известно, скончался менее чем через год, 28 января 1725 г., и прочесть «доношение» просто не успел (если вообще о нем знал). Да и вряд ли ближайшее окружение императора допустило бы, чтобы внимание монарха отвлекалось на размышления не имевшего дворянского статуса купца-простолюдина[16].
В-третьих – и это, на мой взгляд, главная причина – уже после смерти Петра I, в августе 1725 г., Посошков был арестован, заточен в Петропавловскую крепость и через пять месяцев, в возрасте 74 лет, умер. Поводом для ареста стало отнюдь не недовольство дворянства, духовенства или ближнего круга царской семьи содержавшейся в книге крамолой (которой, впрочем, и не было), а расследование громкого коррупционного, как сейчас бы сказали, дела вице-президента Синода, новгородского архиепископа Феодосия Яновского (земляка Посошкова). Феодосий, активный сторонник воспринятых духовными иерархами в штыки петровских церковных преобразований, отличался тщеславием и корыстолюбием. После смерти императора он подвергся опале, было возбуждено расследование по факту расхищения церковной утвари, захватившее, как круги на воде, множество случайных лиц.
Участвовал ли Посошков в тех преступлениях и были ли они в действительности, доподлинно неизвестно, но не исключено, что формальным поводом для ареста Посошкова послужила рукопись его книги, обнаруженная в библиотеке Феодосия. Если бы не Михаил Ломоносов, в середине XVIII в. случайно ознакомившийся с фолиантом и поручивший сделать с него список (копию) для создаваемой Академии наук, вряд ли бы мы когда-нибудь узнали, что российская экономическая школа начинает свой отсчет с 1724 г.