Страница:
Испустила Мария последний стон и тотчас же очнулась на улице какого-то большого города. Она была хорошо одета, ей было столько же лет, как и в момент смерти, она помнила все, что с ней произошло, но в этом городе она никого не знала.
Заметив ее, оглядывающуюся и смущенную, к ней подошел один из прохожих и спросил:
— Ты, вероятно, чужеземка и у тебя нет знакомых?
— Да, господин, — ответила она. — Я впервые попала в этот город и не знаю, куда мне идти.
— Пойдем, — сказал тот, — я отведу тебя в дом для чужеземцев, где ты сможешь остановиться.
— Но у меня нет денег, и мне нечем заплатить за приют, — возразила Мария.
— Не беспокойся, — ответил тот, — у нас давно уже все общее, и никто не берет никакую плату. А если у тебя есть что-то лишнее, ты отдашь в общую кассу…
Действительно, Марию очень приветливо встретили в странноприимном доме, отвели в отдельную комнату, дали ей все необходимое из одежды, предложили самой выбрать, как ей питаться — за общим столом или отдельно, и ни о какой плате разговора не было.
Присмотревшись к жизни этой страны, она увидела, что никто из живущих не имел ничего такого, что бы он почитал только своей собственностью. У каждого было то, что ему было нужно, так что никаких нуждающихся там не было. Не было у них ни богатых, ни бедных, а все были равны, каждый делал, что хотел, трудился по мере общей, а не личной необходимости, и все они жили красивой и гармоничной жизнью.
Но было другое, что поразило Марию: никто из жителей этой страны не подозревал, что после смерти жизнь продолжается в мирах других. Они были уверены, что со смертью кончается все, а потому боялись смерти и старались отсрочить ее час, хотя среди них были и такие, которым, как видно, было все равно — продолжать жить или уйти из этой жизни навсегда. Все они гордились той справедливостью, которая царила в их обществе по отношению к его членам, но они не могли понять идеи милосердия и всепрощения, а когда Мария заговаривала о любви к ближнему, они ее просто не понимали.
И тогда Мария из Магдалы поняла, почему после своей смерти на Земле она попала в этот мир.
Мария нашла учениц, которым она рассказывала о земной жизни Христа, о той жертве, которую Он принес, и о том учении любви, которое Он проповедовал, и вместе с ними стала обходить страну и везде говорить о любви и правде и о жизни вечной. Некоторые слушали ее внимательно, другие даже стали ее последователями, но большинство людей считали ее безумной. А поскольку высшим принципом жизни этих людей была справедливость, они поместили Марию в больницу для умалишенных и стали ее лечить. Но никакое лечение не могло отвратить ее от учения Распятого.
Прилетали к ней в обитель скорби духи Фантазии, приносили ей вести из миров иных, о том, что жив Учитель и продолжает свое учение на далеких мирах. Мария слушала их шепот и непрестанно молила ангела Смерти прийти за ней, потому что здесь она уже не могла продолжать свой подвиг. А прилетавшей к ней ангел Смерти говорил ей, что еще не настало время, что она должна жить, чтобы ее ученики могли распространять и укреплять на новой земле учение Христа, предтечей которого она здесь стала. И что пусть не беспокоится Мария, что она мало успела сделать — проповедь ее была только легким порывом ветерка, предвещающим приближение могучего вихря веры…
Но наступил день, и умерла Мария, благословляя этот мир, которого коснулось учение Распятого.
Умерла — и тотчас же оказалась на море в утлой лодке, которую несло к берегу. Здесь встретили ее суровые, грубые люди, похоже, не знавшие улыбки. Они были гостеприимны, ни о чем не спросили прибывшую, но Мария видела, что суров был климат этого мира и трудна жизнь, в которой они добывали для себя пропитание. Обитатели этого мира жили большими семьями-общинами по много десятков человек под одной крышей, и хотя у каждого было что-то свое, но они сообща пользовались предметами, сообща работали и выходили в море. У них не было деления на богатых и бедных, не было начальников, почти не было ссор, но в то же время они не считали нужным заботиться о стариках, и когда переходили на новое место, оставляли старикам и больным только немного пищи, говоря, что те все равно умрут и пользы от них никакой.
Мария стала рассказывать им о загробной жизни, о том, что со смертью жизнь не кончается, и выяснилось, что это им известно. Что же касается стариков и больных, то они спрашивали Марию, будут ли они на том свете голодать, если на этом не оставят пищи старикам-бездельникам, и бывали очень довольны, когда Мария, не желая кривить душой, говорила, что и этот грех им простится, как совершенный по неведению.
Спрашивали они ее и о том, надо ли, например, говорить матери, что ее сын утонул в море, или надо сказать, что он уехал далеко и не вернулся? И опять Мария говорила, что не надо никогда лгать, но когда осиротевшей матери говорили правду, та мучилась и не находила себе покоя.
О многом говорила Мария так, как она запомнила слова Учителя о том, что прежде всего надо идти путем правды и что нельзя ни к кому применять насилия, даже если от этого может погибнуть жизнь невинного человека.
Ни разу не солгала Мария, ни разу не посоветовала сделать что-либо, нарушающее заповеди любви и всепрощения, и долго, очень долго не прилетал к Марии ангел Смерти. И видела она, что ее добрые слова и советы часто влекли за собой не добро, а зло, и это ее мучило, потому что она не понимала, как это может происходить.
А когда, наконец, появился ангел Смерти, ни слова одобрения не услышала от него Мария. И она умерла.
Умерла — и в очередной раз воскресла на площади города, переполненной восставшим народом. Первая победа была одержана, и теперь все горячо обсуждали, надо ли продолжать борьбу, чтобы расправиться со своими эксплуататорами и притеснителями. Мария же возвысила свой голос и стала проповедовать любовь ко всем, стала уговаривать смириться и претерпеть, уверяя, что за это в другой, последующей жизни каждый получит воздаяние, что нехорошо убивать человека, каким бы он ни был…
Но ее никто не стал слушать, восстание разрасталось, пролилось много крови, но вместе с тем восстановилась и справедливость. Жители страны поделили между собой поровну землю, постановили делить поровну все продукты, сообща работать, и скоро во всей стране установился справедливый строй. А тем богачам, которые остались в живых, предложили на выбор: или отдать свои богатства и стать такими же, как все, или получать скудный паек, только чтобы не умереть от голодной смерти, если они не хотят сами работать. Больше того, их подвергли остракизму, и никто не хотел общаться с ними, только Мария и ее последователи нарушали этот запрет, передавая бывшим эксплуататорам продукты и поддерживая их надеждами.
И снова, когда настало время, ничего не сказал Марии прилетевший за ней ангел Смерти…
Так много, много раз переходила Мария из Магдалы из одного мира в другой, везде рассказывая об Учителе, Его земной жизни и Его учении, держась заветов правды и любви к людям. Наконец, после одной из смертей она попала в мир, который смутно напомнил ей ту землю, на которой она впервые встретила Учителя.
Не прошла она по дороге и сотни шагов, как увидела впереди идущую ей навстречу группу людей, в которых она узнала своего Учителя с учениками. Протянула к Нему Мария руки, упала на колени и заплакала от радости, что привелось ей снова увидеть того, чье слово она несла в веках и мирах, и от боли, что не знает, как высказать все, что накопилось у нее за это время. И спросила только:
— Господи, много жизней прошла я, но чувствую, что не так учила, как учил нас Ты! Что же мне сделать для того, чтобы стать подлинно Твоей ученицей?
А Учитель ответил ей, ласково поднимая ее с колен:
— Главное — люби. Люби каждого, но не бойся согрешить, когда этого требует от тебя любовь…
И тогда прозрела Мария из Магдалы. И когда началась ее новая жизнь, она не побоялась солгать матери, что сын ее жив и, может быть, вернется еще к ней, заронив надежду в материнское сердце; она спасала людей, когда это было нужно, не думая, что отягощает себя грехами, потому что радостно было ей видеть возвращавшихся к жизни людей. И когда это понадобилось, она не побоялась поднять людей на восстание против извергов, потому что любовь должна быть не только щитом для невинных и слабых, но и мечом против злодеев…
А потом наступили предугаданные сроки, и ангел Смерти, приветствующий подвиг Марии из Магдалы, поднял ее в высший космос.
Агасфер.
Он шел быстро, куда обращался его взор, не отличая дня от ночи, часто сворачивая в стороны и не замечая этого. Когда усталость становилась чрезмерной, он падал на месте и засыпал, а проснувшись, вскакивал и снова шел и шел, отгоняя от себя назойливые мысли. Он избегал встреч с людьми, боясь, что завязавшийся разговор коснется недавних событий… Наконец перед ним блеснуло море, и он пошел по его берегу, а вскоре перед ним раскинулся большой приморский город.
Голод и жажда томили его, и, войдя в городские ворота, он напился у первого же фонтана. Затем он зашел в лавку, чтобы купить хлеба. Какой-то покупатель рассказывал лавочнику о событиях в Иерусалиме, в том числе и о том, как некий Агасфер на крестном пути Христа на казнь оттолкнул его от стены своего дома, когда тот прислонился, чтобы перевести дыхание. И возмутился слышавший жестокосердию Агасфера, но в тот же миг вспомнил, что он и есть этот Агасфер, который не дал отдохнуть несчастному и прогнал его от дома своего. И ужас снова охватил Агасфера: он бросился из лавки, чтобы не слышать рассказа говорившего, повторявшего его имя.
Ноги принесли его в гавань, где оканчивалась оснастка корабля, готового отправиться в путь. Агасфер нанялся рабочим, и все эти дни, куда бы он ни пришел, слышал рассказ о себе и своей жестокости. Когда корабль был нагружен, он нанялся на него плотником, потому что хотел как можно скорее и дальше уйти от Иудеи.
Но если он мог убежать от иудеев, он не мог убежать от рассказа о своей жестокости. Об этом говорили матросы во время перехода в Афины, и едва только корабль причалил, как Агасфер потребовал расчет и сошел на берег. Здесь он сразу попал в толпу горожан, обсуждавших казнь пророка в Иерусалиме и жестокость еврея Агасфера. Каждый новый рассказчик приводил новые подробности, и каждый новый рассказ все больнее и больнее язвил сердце Агасфера, заставляя его метаться по городу, а затем бежать из Афин дальше. Но на первом же привале в придорожной таверне, спросив лепешку и кружку вина, он услышал за соседним столом свою историю…
Агасфер шел все дальше к северу. Менялась природа, менялись люди, менялись языки, но куда бы он ни попадал, на всех языках, которые ему дано было теперь понимать, он слышал рассказ о жестокости Агасфера, о его запрете перевести дыхание обессиленному Иисусу.
Наконец он дошел до страны, в которой, казалось бы, никто не должен был знать и интересоваться делами в Иерусалиме. Здесь жили варвары, не имевшие еще понятия об истинном Боге, поклонявшиеся деревьям и рекам, и язык их был непонятен страннику. И Агасфер поселился среди них. Но едва только он начал связывать смысл слов чужого языка, едва только начал понимать говоривших, как услышал, что и здесь на все лады обсуждают жестокость еврея Агасфера, отринувшего от порога своего дома праведника и мученика.
И ему снова пришлось бежать неведомо куда, потому что Агасфер не мог больше слышать свое имя, то имя, которое он таил ото всех: каждый раз, приходя в другую страну или город, он должен был называться новым именем, чтобы не поняли, что он — тот, о ком так много говорят… Но не было ему покоя, потому что ни один чужой язык не оставался ему непонятен, и на всех языках встреченные им люди говорили только о жестокости Агасфера.
Он достиг глубочайшей старости, переходя из страны в страну, из города в город, но напрасно призывал смерть. Много раз Агасфер пытался покончить с собой, но что бы ни делал, это не приносило успеха. Веревки и ремни обрывались, узлы развязывались, ломались стальные лезвия, раны мгновенно заживали, а яд не оказывал своего смертельного действия. Его вынимали из петель, вытаскивали против воли из воды, морские волны выбрасывали его невредимым на берег, и само пламя отступало перед ним, когда он бросался в горящие здания…
Долго, очень долго длилась эта нескончаемая мука. Прошли века, прежде чем мольбы его были услышаны и ангел Смерти появился у изголовья Агасфера, приветствовавшего его с несказанной радостью.
Кончилась земная жизнь Агасфера, но едва совершился его переход в новый мир, как тут же окружили его обитатели, прося рассказать о последних часах Иисуса и о том, почему же Агасфер не позволил ему отдохнуть на пороге своего дома? И снова ужаснулся Агасфер, давно познавший бессмысленную жестокость своего поступка.
Он рассказал все как было, и все, что он потом пережил и передумал, и обратился к одному из существ этого мира, готовившемуся отправиться в другой мир, более высокий, с просьбой: передать из мира в мир — до самого Иисуса Светлейшего! — чтобы позволено было Агасферу забвение греха, свершившегося по невежеству и жестокосердию.
Из уст в уста, из мира в мир передавалась просьба Агасфера, пока не дошла до Великого, и Он послал своего вестника сказать раскаявшемуся, что давно было бы снято с него заклятие, если бы он догадался попросить об этом или же сделал что-либо, что искупило его поступок.
И Агасфер забыл о том, о чем так страстно желал забыть. А когда изредка слышал о случившемся, то никак не связывал услышанное с собой…
Протекло время, и еще выше поднялся Агасфер, в более высокий космос. Там снова услышал он рассказ об Агасфере и пояснение, что и до сих пор шел бы гонимый воспоминаниями, если бы не догадался обратиться с просьбой к Тому, чье милосердие воистину безгранично. И в то же время услышал он, что не пришла бы Агасферу эта мысль на ум, если бы на земле не бросался он в огонь и в воду — не только ища своей смерти, но и спасая жизнь других. Ибо одного желания мало, надо делом утверждать добро.
Странная жизнь была в том космосе, куда поднялся Агасфер. Не было отдыха у его обитателей, не требовался им сон и покой, и отдыхом для них была перемена деятельности. Назывались они равты, а когда наступал для кого-либо из них момент смерти, то они просто засыпали, зная, что пробудятся в другом, еще более прекрасном космосе, или в том, в котором они прежде жили, если готовы пойти на подвиг и спуститься для помощи идущим в верха…
Наступило время, когда заснул Агасфер после долгой жизни в этом космосе. Он знал, что ждет его переход в иной космос, что должен выбрать он свой путь дальнейший, поэтому не было это для него смертью, а как бы сном, в котором являлись перед ним духи космосов высших.
Первым склонился над его изголовьем дух Любви и, положив свою руку на затихающее сердце Агасфера, сказал ему: «Люби. Что бы с тобой ни случилось, как бы тебе ни было плохо — люби подобных себе и с тобою не схожих, более высоких и более низких, чем ты сам. Только в такой всеохватывающей любви найдешь ты и собственное счастье, и — спасение. В том космосе, в котором ты живешь, выше всего — любовь. Ты должен ей служить, пока в других космосах ты не узнаешь, что есть выше любви и чему там служить следует».
На смену духу Любви пришел дух Мудрости. Положив руку на лоб Агасфера, сказал он ему: «Все исследуй. Все — пойми. А потому — прости все злое и возрадуйся всему доброму. Сколько есть в тебе сил, препятствуй злу, помогай добру и спокойно гляди в будущее нездешнее. Сам проверяй, насколько хороши семена, которые бросаешь на ниву космосов. Делай лучшее из того, что от тебя зависит, и, какие бы сомнения ни посещали тебя, — не смущайся, постигай все, что можешь постичь, и в то же время помни, что далеко не все может быть постигнуто тобой. Как инфузория не может постичь существования людей, хотя они существуют, так и для человека остается непостижимым многое, что выше его. И поскольку существует бесконечность, постольку и каждая мечта твоя не может быть вполне достигнута…»
Дух Воли сменил духа Мудрости и, положив руку на глаза Агасфера, сказал ему: «Прекрасными должны быть не только цели твои, но и пути, которыми ты будешь их достигать. Что бы ни случилось с тобой, иди всегда только путем добра. Помни, что добро — всегда Свет, и делай все, чтобы помешать погасить его!»
Появился у ложа Агасфера дух Света и промолвил: «Трудна жизнь в мирах не высоких, но только через нее лежит путь к высотам несказанным. И чем большему числу сущностей облегчишь ты подъем, тем легче он будет для тебя самого. Освещай им и указывай дорогу! И не смущайся, если иной раз окажется, что ты им не тот путь указал. В веках и мирах другие исправят твои ошибки и изживут их, помогая тебе своим светом, как ты помогал другим».
Услышал Агасфер голос духа Познания: «Везде, где есть зло, липнет оно к добру. Поддержи падающего, увлекаемого злом во тьму, даже если знаешь, что потом он все равно творить зло будет, потому что в самом злом человеке искорка добра таится. Долг твой — постараться раздуть эту искорку в очищающее пламя. Смертью зло не уничтожается, оно только переносится на других, только умножает само себя…»
И новый дух склонился над Агасфером, проговорив: «Пусть никогда не исходят от тебя волны ненависти и страха, чтобы притекали к тебе другие души и солидарность стала основным началом твоей жизни… Поставь себе цель высокую, пусть даже только счастье близких твоих, и ни на минуту не забывай о ней…»
И увидел Агасфер, как отряды небесной конницы мчатся с высот в низы, где идет бой с темными силами и где тамплиеры отражают натиск темных, пытающихся проникнуть к сияющим Звездам Знания. И всадники зовут с собой Агасфера.
Тогда проснулся Агасфер в новом космосе. Оказался он на планете, которую еще не посетил Христос, и где правил дракон — Зверь Бездны, вышедший из озера огненного. Понял Агасфер, что должен он бороться со Зверем из Бездны, чтобы освободить людей того мира, и начал учить их добру.
Через все прошел Агасфер — через предательство, заключение в темницу, пытки слуг Дракона, но уже кончалось царство Зверя Бездны. Был он свергнут небесным воинством, и, когда влекли его в цепях, чтобы низвергнуть в Бездну снова, пожалел его Агасфер. Он отер пот с его лба, напоил, несмотря на проклятия и угрозы Дракона, потому что знал, что рано или поздно и в Драконе разгорится скрытая в нем божественная искра, которая обратит его к добру, как когда-то обратила Агасфера…
Аппий Клавдий.
Проповедь Эона не была понята даже ближайшими Его учениками. Зло, залившее мир своими волнами, не было побеждено, и тогда Христос решился пострадать как человек и умереть за Свое учение, чтобы кровью Своей запечатлеть его в сердцах людей.
Христос был осужден на смерть за то, что учил добру. Его тело распяли на кресте, а римские власти, ожидавшие восстания иудеев, попытались спровоцировать его, прибив к кресту надпись «IHRI». Они думали, что юноши Иерусалима, прочтя эту обидную для них надпись, бросятся спасать Распятого, и римляне поставили недалеко от креста когорту, которой командовал Аппий Клавдий. А на окраинах Иерусалима были сосредоточены другие войска.
Когда Христос был распят, темные тучи покрыли небо, и Аппий Клавдий увидел, как оно разверзлось, как сонмы ангелов с гирляндами роз в руках спустились к кресту и обвили тело Распятого розами. И понял тогда Аппий Клавдий, что не простой человек был распят на кресте, а из разговоров евреев узнал, что многие считали Распятого Сыном Божиим. И ему захотелось иметь что-нибудь на память о Распятом.
Аппий Клавдий поручил стоявшему около него центуриону достать какую-либо вещь, принадлежавшую Христу. Около креста оставались только женщины: ученики Христа были оттеснены за цепь воинов. И вот, когда один из воинов пронзил копьем бок Христа, Иоанн вынул ту чашу, из которой все ученики пили на Тайной вечере, и протянул ее женщинам с просьбой собрать в нее лившуюся из раны кровь Учителя. Мария из Магдалы исполнила его просьбу, но когда она передавала чашу Иоанну, один из римских воинов отнял ее у нее и поставил рядом с собой на землю. В это время подошел центурион и, увидев, что воины уже поделили между собой одежды Христа, купил эту чашу у отнявшего и передал ее Аппию Клавдию.
Аппий Клавдий не мог забыть видения на Голгофе. Он решил познакомиться с людьми, знавшими Христа, и центурион, щедро одаренный им за чашу, разыскал по его просьбе несколько учеников Христа, из которых он познакомился с Иосифом Аримафейским и с Никодимом. Они рассказали ему о Христе то, что сочли возможным рассказать римскому офицеру, но не успели сделать его учеником Христа, так как Аппий Клавдий, закончив срок службы в Иудее, должен был возвратиться в Италию. Корабль, на котором плыл Аппий Клавдий, нередко попадал в бурю, и он с удивлением видел, что хотя и наклонялась чаша с кровью Христа, кровь эта из нее не выливалась ни разу.
Аппий Клавдий принадлежал к древнему роду Клавдиев. Этот род, как и все патрицианские роды, включал в себя не только родственников и свойственников старшего в роде, но также многочисленных клиентов и рабов. Вернувшись в Рим, Аппий Клавдий присоединил Чашу к res sacra (святой предмет) своего рода. И странное явление стало замечаться всеми: в этом семействе исчезла разница между патрициями и плебеями, между свободными и рабами. Все они начали относиться друг к другу как братья и сестры, как любящие друг друга родственники. Так происходило в той ветви этого рода, которая хранила Чашу. И если кто-либо из членов рода задумывал сделать что-то хорошее, оно неизменно ему удавалось. Если было замышлено что-то дурное — ничего не выходило…
Многие члены этой семьи занимали высокие должности, и еще недавно в христианских катакомбах можно было видеть надпись: «Клавдий, понтифекс-максимус почил во Христе».
Шли годы, прошло много, очень много лет, но Аппий Клавдий оставался таким же молодым и сильным, каким стоял некогда на Голгофе у креста.
Все члены рода Клавдиев стали христианами, а потом образовали полумонашеский орден Розы и Креста, поскольку их символом стал крест, обвитый розами, а их святыней — чаша с кровью Христа. Но в XIII веке по Р.Х. хранители Чаши увидели, что в ней стала иссякать кровь. От христианской религии к тому времени осталась только оболочка, которую заполнила религия Митры, называемая теперь «христианством». И чем более крепло это зло на земле, тем быстрее иссякала кровь в Чаше, а вместе с нею — и благодать Христова.
Ясно было, что скоро ничего не останется от Грааля. Но Розенкрейцеры, уже давно ставшие рыцарями, знали, что на земле существует еще более древний и более мощный, тоже ставший рыцарским Орден. И они обратились за советом к старшинам этого Ордена.
Много раз на совместных собраниях они обсуждали вопрос о том, почему иссякает кровь в Граале. И в тот день, когда она окончательно иссякла, они образовали из двух орденов новый, живой Грааль, недостойный, по их мнению, воспринять непосредственно благодать Христову, но способный и могущий вместить благодать Серафов, которые в надлежащее время войдут в Орден — в новый Грааль, хранящий жизненную сущность Христова учения. И тогда преобразятся земля и небо.
И было решено Орденом: чтобы его рыцари были достойными хранителями учения Христа, сам Орден должен стать Граалем, а содержащаяся в нем живая кровь рыцарей должна пролиться не только на полях сражений, но и от рук палачей, а их тела должны быть испепелены огнем, чтобы пострадать так, как пострадал Эон-Христос. Так и случилось, и лучшие из лучших рыцарей нового Грааля погибли на кострах инквизиции.
Розенкрейцеры вошли в этот древний Орден уже в XV веке, когда ему, существовавшему втайне от всех, грозила гибель. Они отвлекли от Ордена внимание гонителей, показав им мираж «философского камня», поэтому уже в XVII веке, некто Андреа, не зная о происшедшем слиянии орденов, тщетно пытался разыскать древних Розенкрейцеров.
Исповедь.
Теперь я монах, а раньше был священником. Моей обязанностью было исповедовать рыцарей, шедших под предводительством Пьера де Монтагю на завоевание Гроба Господня и его защиту от мусульман. Достигнув восьмидесяти пяти лет, я вернулся во Францию, где жил в монастыре неподалеку от Бордо. Все знали, что я мало сплю, и поэтому, когда нужен был ночью священник, обычно посылали за мной.
Однажды наш привратник прислал ко мне послушника ночью сказать, что в соседнем замке умирает его владелец Анзо де Фосс, и там ждут меня. Вместе со служкой я отправился в путь, и вскоре нас ввели в замок, но не в спальню, где я рассчитывал увидеть умирающего, а в столовую залу, где хозяин приветствовал меня, как видно, в добром здравии.
Выяснилось, что какие-то видения и предчувствия смутили его душу. Он был уверен, что скоро умрет, и боялся умереть без отпущения грехов. Отослав окружавших его людей, он открылся мне, что он — тамплиер, посвящен в тайное тайных Ордена, а потому исповедь его должна содержаться в тайне только от людей простых, но не от рыцарей, с которыми он уже давно не имеет связи. Вот почему он просил меня записать все, что я от него услышу, и по возможности переслать магистру Ордена.
Заметив ее, оглядывающуюся и смущенную, к ней подошел один из прохожих и спросил:
— Ты, вероятно, чужеземка и у тебя нет знакомых?
— Да, господин, — ответила она. — Я впервые попала в этот город и не знаю, куда мне идти.
— Пойдем, — сказал тот, — я отведу тебя в дом для чужеземцев, где ты сможешь остановиться.
— Но у меня нет денег, и мне нечем заплатить за приют, — возразила Мария.
— Не беспокойся, — ответил тот, — у нас давно уже все общее, и никто не берет никакую плату. А если у тебя есть что-то лишнее, ты отдашь в общую кассу…
Действительно, Марию очень приветливо встретили в странноприимном доме, отвели в отдельную комнату, дали ей все необходимое из одежды, предложили самой выбрать, как ей питаться — за общим столом или отдельно, и ни о какой плате разговора не было.
Присмотревшись к жизни этой страны, она увидела, что никто из живущих не имел ничего такого, что бы он почитал только своей собственностью. У каждого было то, что ему было нужно, так что никаких нуждающихся там не было. Не было у них ни богатых, ни бедных, а все были равны, каждый делал, что хотел, трудился по мере общей, а не личной необходимости, и все они жили красивой и гармоничной жизнью.
Но было другое, что поразило Марию: никто из жителей этой страны не подозревал, что после смерти жизнь продолжается в мирах других. Они были уверены, что со смертью кончается все, а потому боялись смерти и старались отсрочить ее час, хотя среди них были и такие, которым, как видно, было все равно — продолжать жить или уйти из этой жизни навсегда. Все они гордились той справедливостью, которая царила в их обществе по отношению к его членам, но они не могли понять идеи милосердия и всепрощения, а когда Мария заговаривала о любви к ближнему, они ее просто не понимали.
И тогда Мария из Магдалы поняла, почему после своей смерти на Земле она попала в этот мир.
Мария нашла учениц, которым она рассказывала о земной жизни Христа, о той жертве, которую Он принес, и о том учении любви, которое Он проповедовал, и вместе с ними стала обходить страну и везде говорить о любви и правде и о жизни вечной. Некоторые слушали ее внимательно, другие даже стали ее последователями, но большинство людей считали ее безумной. А поскольку высшим принципом жизни этих людей была справедливость, они поместили Марию в больницу для умалишенных и стали ее лечить. Но никакое лечение не могло отвратить ее от учения Распятого.
Прилетали к ней в обитель скорби духи Фантазии, приносили ей вести из миров иных, о том, что жив Учитель и продолжает свое учение на далеких мирах. Мария слушала их шепот и непрестанно молила ангела Смерти прийти за ней, потому что здесь она уже не могла продолжать свой подвиг. А прилетавшей к ней ангел Смерти говорил ей, что еще не настало время, что она должна жить, чтобы ее ученики могли распространять и укреплять на новой земле учение Христа, предтечей которого она здесь стала. И что пусть не беспокоится Мария, что она мало успела сделать — проповедь ее была только легким порывом ветерка, предвещающим приближение могучего вихря веры…
Но наступил день, и умерла Мария, благословляя этот мир, которого коснулось учение Распятого.
Умерла — и тотчас же оказалась на море в утлой лодке, которую несло к берегу. Здесь встретили ее суровые, грубые люди, похоже, не знавшие улыбки. Они были гостеприимны, ни о чем не спросили прибывшую, но Мария видела, что суров был климат этого мира и трудна жизнь, в которой они добывали для себя пропитание. Обитатели этого мира жили большими семьями-общинами по много десятков человек под одной крышей, и хотя у каждого было что-то свое, но они сообща пользовались предметами, сообща работали и выходили в море. У них не было деления на богатых и бедных, не было начальников, почти не было ссор, но в то же время они не считали нужным заботиться о стариках, и когда переходили на новое место, оставляли старикам и больным только немного пищи, говоря, что те все равно умрут и пользы от них никакой.
Мария стала рассказывать им о загробной жизни, о том, что со смертью жизнь не кончается, и выяснилось, что это им известно. Что же касается стариков и больных, то они спрашивали Марию, будут ли они на том свете голодать, если на этом не оставят пищи старикам-бездельникам, и бывали очень довольны, когда Мария, не желая кривить душой, говорила, что и этот грех им простится, как совершенный по неведению.
Спрашивали они ее и о том, надо ли, например, говорить матери, что ее сын утонул в море, или надо сказать, что он уехал далеко и не вернулся? И опять Мария говорила, что не надо никогда лгать, но когда осиротевшей матери говорили правду, та мучилась и не находила себе покоя.
О многом говорила Мария так, как она запомнила слова Учителя о том, что прежде всего надо идти путем правды и что нельзя ни к кому применять насилия, даже если от этого может погибнуть жизнь невинного человека.
Ни разу не солгала Мария, ни разу не посоветовала сделать что-либо, нарушающее заповеди любви и всепрощения, и долго, очень долго не прилетал к Марии ангел Смерти. И видела она, что ее добрые слова и советы часто влекли за собой не добро, а зло, и это ее мучило, потому что она не понимала, как это может происходить.
А когда, наконец, появился ангел Смерти, ни слова одобрения не услышала от него Мария. И она умерла.
Умерла — и в очередной раз воскресла на площади города, переполненной восставшим народом. Первая победа была одержана, и теперь все горячо обсуждали, надо ли продолжать борьбу, чтобы расправиться со своими эксплуататорами и притеснителями. Мария же возвысила свой голос и стала проповедовать любовь ко всем, стала уговаривать смириться и претерпеть, уверяя, что за это в другой, последующей жизни каждый получит воздаяние, что нехорошо убивать человека, каким бы он ни был…
Но ее никто не стал слушать, восстание разрасталось, пролилось много крови, но вместе с тем восстановилась и справедливость. Жители страны поделили между собой поровну землю, постановили делить поровну все продукты, сообща работать, и скоро во всей стране установился справедливый строй. А тем богачам, которые остались в живых, предложили на выбор: или отдать свои богатства и стать такими же, как все, или получать скудный паек, только чтобы не умереть от голодной смерти, если они не хотят сами работать. Больше того, их подвергли остракизму, и никто не хотел общаться с ними, только Мария и ее последователи нарушали этот запрет, передавая бывшим эксплуататорам продукты и поддерживая их надеждами.
И снова, когда настало время, ничего не сказал Марии прилетевший за ней ангел Смерти…
Так много, много раз переходила Мария из Магдалы из одного мира в другой, везде рассказывая об Учителе, Его земной жизни и Его учении, держась заветов правды и любви к людям. Наконец, после одной из смертей она попала в мир, который смутно напомнил ей ту землю, на которой она впервые встретила Учителя.
Не прошла она по дороге и сотни шагов, как увидела впереди идущую ей навстречу группу людей, в которых она узнала своего Учителя с учениками. Протянула к Нему Мария руки, упала на колени и заплакала от радости, что привелось ей снова увидеть того, чье слово она несла в веках и мирах, и от боли, что не знает, как высказать все, что накопилось у нее за это время. И спросила только:
— Господи, много жизней прошла я, но чувствую, что не так учила, как учил нас Ты! Что же мне сделать для того, чтобы стать подлинно Твоей ученицей?
А Учитель ответил ей, ласково поднимая ее с колен:
— Главное — люби. Люби каждого, но не бойся согрешить, когда этого требует от тебя любовь…
И тогда прозрела Мария из Магдалы. И когда началась ее новая жизнь, она не побоялась солгать матери, что сын ее жив и, может быть, вернется еще к ней, заронив надежду в материнское сердце; она спасала людей, когда это было нужно, не думая, что отягощает себя грехами, потому что радостно было ей видеть возвращавшихся к жизни людей. И когда это понадобилось, она не побоялась поднять людей на восстание против извергов, потому что любовь должна быть не только щитом для невинных и слабых, но и мечом против злодеев…
А потом наступили предугаданные сроки, и ангел Смерти, приветствующий подвиг Марии из Магдалы, поднял ее в высший космос.
Агасфер.
Он шел быстро, куда обращался его взор, не отличая дня от ночи, часто сворачивая в стороны и не замечая этого. Когда усталость становилась чрезмерной, он падал на месте и засыпал, а проснувшись, вскакивал и снова шел и шел, отгоняя от себя назойливые мысли. Он избегал встреч с людьми, боясь, что завязавшийся разговор коснется недавних событий… Наконец перед ним блеснуло море, и он пошел по его берегу, а вскоре перед ним раскинулся большой приморский город.
Голод и жажда томили его, и, войдя в городские ворота, он напился у первого же фонтана. Затем он зашел в лавку, чтобы купить хлеба. Какой-то покупатель рассказывал лавочнику о событиях в Иерусалиме, в том числе и о том, как некий Агасфер на крестном пути Христа на казнь оттолкнул его от стены своего дома, когда тот прислонился, чтобы перевести дыхание. И возмутился слышавший жестокосердию Агасфера, но в тот же миг вспомнил, что он и есть этот Агасфер, который не дал отдохнуть несчастному и прогнал его от дома своего. И ужас снова охватил Агасфера: он бросился из лавки, чтобы не слышать рассказа говорившего, повторявшего его имя.
Ноги принесли его в гавань, где оканчивалась оснастка корабля, готового отправиться в путь. Агасфер нанялся рабочим, и все эти дни, куда бы он ни пришел, слышал рассказ о себе и своей жестокости. Когда корабль был нагружен, он нанялся на него плотником, потому что хотел как можно скорее и дальше уйти от Иудеи.
Но если он мог убежать от иудеев, он не мог убежать от рассказа о своей жестокости. Об этом говорили матросы во время перехода в Афины, и едва только корабль причалил, как Агасфер потребовал расчет и сошел на берег. Здесь он сразу попал в толпу горожан, обсуждавших казнь пророка в Иерусалиме и жестокость еврея Агасфера. Каждый новый рассказчик приводил новые подробности, и каждый новый рассказ все больнее и больнее язвил сердце Агасфера, заставляя его метаться по городу, а затем бежать из Афин дальше. Но на первом же привале в придорожной таверне, спросив лепешку и кружку вина, он услышал за соседним столом свою историю…
Агасфер шел все дальше к северу. Менялась природа, менялись люди, менялись языки, но куда бы он ни попадал, на всех языках, которые ему дано было теперь понимать, он слышал рассказ о жестокости Агасфера, о его запрете перевести дыхание обессиленному Иисусу.
Наконец он дошел до страны, в которой, казалось бы, никто не должен был знать и интересоваться делами в Иерусалиме. Здесь жили варвары, не имевшие еще понятия об истинном Боге, поклонявшиеся деревьям и рекам, и язык их был непонятен страннику. И Агасфер поселился среди них. Но едва только он начал связывать смысл слов чужого языка, едва только начал понимать говоривших, как услышал, что и здесь на все лады обсуждают жестокость еврея Агасфера, отринувшего от порога своего дома праведника и мученика.
И ему снова пришлось бежать неведомо куда, потому что Агасфер не мог больше слышать свое имя, то имя, которое он таил ото всех: каждый раз, приходя в другую страну или город, он должен был называться новым именем, чтобы не поняли, что он — тот, о ком так много говорят… Но не было ему покоя, потому что ни один чужой язык не оставался ему непонятен, и на всех языках встреченные им люди говорили только о жестокости Агасфера.
Он достиг глубочайшей старости, переходя из страны в страну, из города в город, но напрасно призывал смерть. Много раз Агасфер пытался покончить с собой, но что бы ни делал, это не приносило успеха. Веревки и ремни обрывались, узлы развязывались, ломались стальные лезвия, раны мгновенно заживали, а яд не оказывал своего смертельного действия. Его вынимали из петель, вытаскивали против воли из воды, морские волны выбрасывали его невредимым на берег, и само пламя отступало перед ним, когда он бросался в горящие здания…
Долго, очень долго длилась эта нескончаемая мука. Прошли века, прежде чем мольбы его были услышаны и ангел Смерти появился у изголовья Агасфера, приветствовавшего его с несказанной радостью.
Кончилась земная жизнь Агасфера, но едва совершился его переход в новый мир, как тут же окружили его обитатели, прося рассказать о последних часах Иисуса и о том, почему же Агасфер не позволил ему отдохнуть на пороге своего дома? И снова ужаснулся Агасфер, давно познавший бессмысленную жестокость своего поступка.
Он рассказал все как было, и все, что он потом пережил и передумал, и обратился к одному из существ этого мира, готовившемуся отправиться в другой мир, более высокий, с просьбой: передать из мира в мир — до самого Иисуса Светлейшего! — чтобы позволено было Агасферу забвение греха, свершившегося по невежеству и жестокосердию.
Из уст в уста, из мира в мир передавалась просьба Агасфера, пока не дошла до Великого, и Он послал своего вестника сказать раскаявшемуся, что давно было бы снято с него заклятие, если бы он догадался попросить об этом или же сделал что-либо, что искупило его поступок.
И Агасфер забыл о том, о чем так страстно желал забыть. А когда изредка слышал о случившемся, то никак не связывал услышанное с собой…
Протекло время, и еще выше поднялся Агасфер, в более высокий космос. Там снова услышал он рассказ об Агасфере и пояснение, что и до сих пор шел бы гонимый воспоминаниями, если бы не догадался обратиться с просьбой к Тому, чье милосердие воистину безгранично. И в то же время услышал он, что не пришла бы Агасферу эта мысль на ум, если бы на земле не бросался он в огонь и в воду — не только ища своей смерти, но и спасая жизнь других. Ибо одного желания мало, надо делом утверждать добро.
Странная жизнь была в том космосе, куда поднялся Агасфер. Не было отдыха у его обитателей, не требовался им сон и покой, и отдыхом для них была перемена деятельности. Назывались они равты, а когда наступал для кого-либо из них момент смерти, то они просто засыпали, зная, что пробудятся в другом, еще более прекрасном космосе, или в том, в котором они прежде жили, если готовы пойти на подвиг и спуститься для помощи идущим в верха…
Наступило время, когда заснул Агасфер после долгой жизни в этом космосе. Он знал, что ждет его переход в иной космос, что должен выбрать он свой путь дальнейший, поэтому не было это для него смертью, а как бы сном, в котором являлись перед ним духи космосов высших.
Первым склонился над его изголовьем дух Любви и, положив свою руку на затихающее сердце Агасфера, сказал ему: «Люби. Что бы с тобой ни случилось, как бы тебе ни было плохо — люби подобных себе и с тобою не схожих, более высоких и более низких, чем ты сам. Только в такой всеохватывающей любви найдешь ты и собственное счастье, и — спасение. В том космосе, в котором ты живешь, выше всего — любовь. Ты должен ей служить, пока в других космосах ты не узнаешь, что есть выше любви и чему там служить следует».
На смену духу Любви пришел дух Мудрости. Положив руку на лоб Агасфера, сказал он ему: «Все исследуй. Все — пойми. А потому — прости все злое и возрадуйся всему доброму. Сколько есть в тебе сил, препятствуй злу, помогай добру и спокойно гляди в будущее нездешнее. Сам проверяй, насколько хороши семена, которые бросаешь на ниву космосов. Делай лучшее из того, что от тебя зависит, и, какие бы сомнения ни посещали тебя, — не смущайся, постигай все, что можешь постичь, и в то же время помни, что далеко не все может быть постигнуто тобой. Как инфузория не может постичь существования людей, хотя они существуют, так и для человека остается непостижимым многое, что выше его. И поскольку существует бесконечность, постольку и каждая мечта твоя не может быть вполне достигнута…»
Дух Воли сменил духа Мудрости и, положив руку на глаза Агасфера, сказал ему: «Прекрасными должны быть не только цели твои, но и пути, которыми ты будешь их достигать. Что бы ни случилось с тобой, иди всегда только путем добра. Помни, что добро — всегда Свет, и делай все, чтобы помешать погасить его!»
Появился у ложа Агасфера дух Света и промолвил: «Трудна жизнь в мирах не высоких, но только через нее лежит путь к высотам несказанным. И чем большему числу сущностей облегчишь ты подъем, тем легче он будет для тебя самого. Освещай им и указывай дорогу! И не смущайся, если иной раз окажется, что ты им не тот путь указал. В веках и мирах другие исправят твои ошибки и изживут их, помогая тебе своим светом, как ты помогал другим».
Услышал Агасфер голос духа Познания: «Везде, где есть зло, липнет оно к добру. Поддержи падающего, увлекаемого злом во тьму, даже если знаешь, что потом он все равно творить зло будет, потому что в самом злом человеке искорка добра таится. Долг твой — постараться раздуть эту искорку в очищающее пламя. Смертью зло не уничтожается, оно только переносится на других, только умножает само себя…»
И новый дух склонился над Агасфером, проговорив: «Пусть никогда не исходят от тебя волны ненависти и страха, чтобы притекали к тебе другие души и солидарность стала основным началом твоей жизни… Поставь себе цель высокую, пусть даже только счастье близких твоих, и ни на минуту не забывай о ней…»
И увидел Агасфер, как отряды небесной конницы мчатся с высот в низы, где идет бой с темными силами и где тамплиеры отражают натиск темных, пытающихся проникнуть к сияющим Звездам Знания. И всадники зовут с собой Агасфера.
Тогда проснулся Агасфер в новом космосе. Оказался он на планете, которую еще не посетил Христос, и где правил дракон — Зверь Бездны, вышедший из озера огненного. Понял Агасфер, что должен он бороться со Зверем из Бездны, чтобы освободить людей того мира, и начал учить их добру.
Через все прошел Агасфер — через предательство, заключение в темницу, пытки слуг Дракона, но уже кончалось царство Зверя Бездны. Был он свергнут небесным воинством, и, когда влекли его в цепях, чтобы низвергнуть в Бездну снова, пожалел его Агасфер. Он отер пот с его лба, напоил, несмотря на проклятия и угрозы Дракона, потому что знал, что рано или поздно и в Драконе разгорится скрытая в нем божественная искра, которая обратит его к добру, как когда-то обратила Агасфера…
Аппий Клавдий.
Проповедь Эона не была понята даже ближайшими Его учениками. Зло, залившее мир своими волнами, не было побеждено, и тогда Христос решился пострадать как человек и умереть за Свое учение, чтобы кровью Своей запечатлеть его в сердцах людей.
Христос был осужден на смерть за то, что учил добру. Его тело распяли на кресте, а римские власти, ожидавшие восстания иудеев, попытались спровоцировать его, прибив к кресту надпись «IHRI». Они думали, что юноши Иерусалима, прочтя эту обидную для них надпись, бросятся спасать Распятого, и римляне поставили недалеко от креста когорту, которой командовал Аппий Клавдий. А на окраинах Иерусалима были сосредоточены другие войска.
Когда Христос был распят, темные тучи покрыли небо, и Аппий Клавдий увидел, как оно разверзлось, как сонмы ангелов с гирляндами роз в руках спустились к кресту и обвили тело Распятого розами. И понял тогда Аппий Клавдий, что не простой человек был распят на кресте, а из разговоров евреев узнал, что многие считали Распятого Сыном Божиим. И ему захотелось иметь что-нибудь на память о Распятом.
Аппий Клавдий поручил стоявшему около него центуриону достать какую-либо вещь, принадлежавшую Христу. Около креста оставались только женщины: ученики Христа были оттеснены за цепь воинов. И вот, когда один из воинов пронзил копьем бок Христа, Иоанн вынул ту чашу, из которой все ученики пили на Тайной вечере, и протянул ее женщинам с просьбой собрать в нее лившуюся из раны кровь Учителя. Мария из Магдалы исполнила его просьбу, но когда она передавала чашу Иоанну, один из римских воинов отнял ее у нее и поставил рядом с собой на землю. В это время подошел центурион и, увидев, что воины уже поделили между собой одежды Христа, купил эту чашу у отнявшего и передал ее Аппию Клавдию.
Аппий Клавдий не мог забыть видения на Голгофе. Он решил познакомиться с людьми, знавшими Христа, и центурион, щедро одаренный им за чашу, разыскал по его просьбе несколько учеников Христа, из которых он познакомился с Иосифом Аримафейским и с Никодимом. Они рассказали ему о Христе то, что сочли возможным рассказать римскому офицеру, но не успели сделать его учеником Христа, так как Аппий Клавдий, закончив срок службы в Иудее, должен был возвратиться в Италию. Корабль, на котором плыл Аппий Клавдий, нередко попадал в бурю, и он с удивлением видел, что хотя и наклонялась чаша с кровью Христа, кровь эта из нее не выливалась ни разу.
Аппий Клавдий принадлежал к древнему роду Клавдиев. Этот род, как и все патрицианские роды, включал в себя не только родственников и свойственников старшего в роде, но также многочисленных клиентов и рабов. Вернувшись в Рим, Аппий Клавдий присоединил Чашу к res sacra (святой предмет) своего рода. И странное явление стало замечаться всеми: в этом семействе исчезла разница между патрициями и плебеями, между свободными и рабами. Все они начали относиться друг к другу как братья и сестры, как любящие друг друга родственники. Так происходило в той ветви этого рода, которая хранила Чашу. И если кто-либо из членов рода задумывал сделать что-то хорошее, оно неизменно ему удавалось. Если было замышлено что-то дурное — ничего не выходило…
Многие члены этой семьи занимали высокие должности, и еще недавно в христианских катакомбах можно было видеть надпись: «Клавдий, понтифекс-максимус почил во Христе».
Шли годы, прошло много, очень много лет, но Аппий Клавдий оставался таким же молодым и сильным, каким стоял некогда на Голгофе у креста.
Все члены рода Клавдиев стали христианами, а потом образовали полумонашеский орден Розы и Креста, поскольку их символом стал крест, обвитый розами, а их святыней — чаша с кровью Христа. Но в XIII веке по Р.Х. хранители Чаши увидели, что в ней стала иссякать кровь. От христианской религии к тому времени осталась только оболочка, которую заполнила религия Митры, называемая теперь «христианством». И чем более крепло это зло на земле, тем быстрее иссякала кровь в Чаше, а вместе с нею — и благодать Христова.
Ясно было, что скоро ничего не останется от Грааля. Но Розенкрейцеры, уже давно ставшие рыцарями, знали, что на земле существует еще более древний и более мощный, тоже ставший рыцарским Орден. И они обратились за советом к старшинам этого Ордена.
Много раз на совместных собраниях они обсуждали вопрос о том, почему иссякает кровь в Граале. И в тот день, когда она окончательно иссякла, они образовали из двух орденов новый, живой Грааль, недостойный, по их мнению, воспринять непосредственно благодать Христову, но способный и могущий вместить благодать Серафов, которые в надлежащее время войдут в Орден — в новый Грааль, хранящий жизненную сущность Христова учения. И тогда преобразятся земля и небо.
И было решено Орденом: чтобы его рыцари были достойными хранителями учения Христа, сам Орден должен стать Граалем, а содержащаяся в нем живая кровь рыцарей должна пролиться не только на полях сражений, но и от рук палачей, а их тела должны быть испепелены огнем, чтобы пострадать так, как пострадал Эон-Христос. Так и случилось, и лучшие из лучших рыцарей нового Грааля погибли на кострах инквизиции.
Розенкрейцеры вошли в этот древний Орден уже в XV веке, когда ему, существовавшему втайне от всех, грозила гибель. Они отвлекли от Ордена внимание гонителей, показав им мираж «философского камня», поэтому уже в XVII веке, некто Андреа, не зная о происшедшем слиянии орденов, тщетно пытался разыскать древних Розенкрейцеров.
Исповедь.
Теперь я монах, а раньше был священником. Моей обязанностью было исповедовать рыцарей, шедших под предводительством Пьера де Монтагю на завоевание Гроба Господня и его защиту от мусульман. Достигнув восьмидесяти пяти лет, я вернулся во Францию, где жил в монастыре неподалеку от Бордо. Все знали, что я мало сплю, и поэтому, когда нужен был ночью священник, обычно посылали за мной.
Однажды наш привратник прислал ко мне послушника ночью сказать, что в соседнем замке умирает его владелец Анзо де Фосс, и там ждут меня. Вместе со служкой я отправился в путь, и вскоре нас ввели в замок, но не в спальню, где я рассчитывал увидеть умирающего, а в столовую залу, где хозяин приветствовал меня, как видно, в добром здравии.
Выяснилось, что какие-то видения и предчувствия смутили его душу. Он был уверен, что скоро умрет, и боялся умереть без отпущения грехов. Отослав окружавших его людей, он открылся мне, что он — тамплиер, посвящен в тайное тайных Ордена, а потому исповедь его должна содержаться в тайне только от людей простых, но не от рыцарей, с которыми он уже давно не имеет связи. Вот почему он просил меня записать все, что я от него услышу, и по возможности переслать магистру Ордена.