Никитин Юрий Александрович. Ингвар и Ольха

   Пальцы с непривычной бережностью сняли ткань. Он почти увидел, как древлянка с разбега упала под опасно нависший ствол. Стоит только обломиться хоть одной ветке, остальные не выдержат… Страх ударил в грудь с такой силой, что он ощутил резкую боль. Ветки уже подрагивают, гнутся, а тяжелый ствол, способный раздавить в лепешку пару дюжих медведей, в любой момент может рухнуть на землю! Уф, все-таки, судя по следам, проползла под стволом сквозь завесу веток, извиваясь, как ящерица.
   Еще раз кольнуло в сердце, когда заметил на остром суку капельку свежей крови. Поцарапалась, дурочка, а вдруг даже поранилась? У нее кожа такая нежная, шелковистая на ощупь, незащищенная. Ее может повредить листок, упавший с дерева!
   Он посмотрел на свои мускулистые руки почти с ненавистью. Кожа – как у черепахи панцирь, сухожилия – просмоленные канаты! Выругался в бессилии. Все-таки лес не для женщин. Даже рожденных в самой дремучей чаще.
   Павка подъехал, когда Ингвар свистел, заложив четыре пальца в рот, подзывал коня. Дружинник держался ниже травы, тише болотной воды. Стыд и срам были на лице, а глаз не подымал вовсе. Когда заговорил, голос вибрировал, как лист на осеннем ветру:
   – Там сплошные завалы. Еще с прошлой войны остались!
   – Что тебе мешает еще? – свистящим от бешенства голосом спросил Ингвар.
   – Да нет, ничего! Просто обогнем, только и делов.
   – След потеряем.
   – Вряд ли она свернет. Отсюда, ежели по прямой, как ворона летит, не больше сорока верст до земель древлян.
   – Ворона только в степи летает по прямой, – напомнил Ингвар раздраженно.
   Лес наполнялся голосами, храпом испуганных коней. Их заставляли опускаться на колени, проползать под зависшими на ветвях деревьями, переступать валежины, осторожненько обходить трухлявые пни, под которыми могли оказаться ямы.
   Наконец Боян сказал со вздохом:
   – Все. Дальше не пройти.
   – Надо возвращаться, – сказал Павка с надеждой.
   – Другого пути нет, – сказал еще кто-то.
   – Есть, – отрезал Ингвар.
   – Куда? – спросил Павка отчаянно.
   Ингвар ответил так, как и боялся услышать от него Павка:
   – Вперед!
   Человек пройдет везде… если ему припечет.
   Но что припекло их воеводе?
 
   Когда даже Ингвар потемнел, как грозовая туча, начал все чаще останавливаться, посматривать назад, Павка вдруг завопил обрадованно:
   – След!.. Человечий!
   Боян бросил на друга косой взгляд. Павка запоздало понял, что тот заметил тоже, но смолчал, надеясь, что воевода вот-вот даст приказ повернуть обратно. Оттиск каблука был едва заметен, древлянка и здесь старалась бежать, рискуя вывихнуть лодыжки, либо по стволам упавших деревьев, либо прыгала по выступающим из земли корням, либо неслась, как молодой олененок, по толстому ковру прошлогодних листьев. С коня могли бы не заметить, но, к счастью, сами брели пешими, склонялись под нависающими ветвями, едва-едва носами не вспахивали землю.
   «Понимает, – подумал Ингвар злорадно и в то же время с тревогой, – понимает, что я могу не оставить погоню. Не зря ее выбрали княгиней взамен погибшего отца. Будь девкой, как другие, поставили бы во главе племени умелого воеводу или мудрого волхва».
   Павка и Боян помалкивали, чуяли вину, держались тихие, как мыши под полом, но Окунь наконец сказал встревоженно:
   – Она бежит на север? Тогда придется хоть краешком, но пройти через земли дрягвы.
   – И что же? – резко спросил Ингвар. Он знал, что скажет дружинник.
   – Ни один еще не возвращался живым из их земель. Никто даже не знает, каким богам кланяются. Говорят, пожирают своих пленников живыми.
   – Ты хочешь попасть к ним в полон?
   – Нет, но…
   – Так и не болтай лишнего. Мы должны ее догнать и доставить в Киев.
   – Но у нас ее два младших брата! Что может баба?
   – Эта может много.
   Окунь хмыкнул, приотстал. Ингвар косился на дружинника, желая понять, как он оценивает странные действия воеводы. Похоже, Окунь все-таки считает ее женщиной. Настоящей женщиной. Такие не раз правили и в их племени, даже водили дружины. Просто Окунь ищет повод вернуться в Киев. Насточертело таскаться в тяжелом доспехе по дремучим лесам, не видя синего неба, не видя раздольного Днепра, так похожего на их родное море.
   Когда след потерялся снова, Боян воспрянул духом, но воевода был неумолим. Ясно, идут правильно. Если ускорить шаг, то могут догнать уже сегодня. Как ни шустра древлянка, но мужчины, обученные бегать с утра до вечера в тяжелом доспехе и с оружием в руках, все же передвигаются быстрее.
   Иногда казалось, что выходят на свежепротоптанные дорожки, но это оказывались звериные тропы. Лес опускался, шел в низину, наконец услышали свежий запах воды. Чуть позже деревья разошлись в стороны, впереди блеснула небольшая речка.
   Навстречу катился туман. Плотные, как снежная лавина, клубы наваливались на кусты, зависали на них лохмотьями, пригибали траву, катились, как комья снега. Верхушки деревьев торчали, как погребенные под снегом.
   Ингвар сошел вниз почти наугад, деревьев там не стало, повеяло еще большей сыростью. Через десяток шагов увидел впереди воду. Туман плыл над рекой, не соприкасаясь, даже приподнимался, боясь намокнуть еще больше. Его сплющивало о берег, уплотняло, он сгустками перекатывался через камни и полузатонувшие бревна, дальше вламывался в лес, оставляя за собой сырь, крупные и мелкие капли на листьях. За ним следом все блестело, даже цветы и выступившие из земли камешки.
   Деревья опускались к самой воде. Дно было песчаное, ровное, в прозрачной воде мелькали серебристые рыбки. Ингвар хотел было пустить коней прямо по речке, вода редко где выше колена, а можно и вовсе мчаться по краю, там едва покрывает копыта, но русло впереди уже грозно перегораживали упавшие стволы сосен. То ли сами рухнули, то ли рука человека помогла. Чертовы лесные люди! Сами же белого света не видят из-за своих завалов. Окунь, посоветовавшись со следопытами, снова догнал Ингвара:
   – В двух верстах начинается болото. А где болото, там и дряговичи.
   – А обойти?
   – Придется, только и справа и слева верст по десять…
   Ингвар выругался. До ночи не обойти. А эта змея с серыми глазами может знать тропки через болото.
   – Спроси, нет ли дорог через болото? Слишком велико, чтобы быть одной лоханью гнилой воды.
   Окунь развел руками:
   – Уже спрашивал. Дороги есть, но их знают только сами дряговичи. Болото в самом деле не сплошняком. С берега видны островки с кустами, даже с березками. Но Павка и Боян могут указать только начало дорог! Их видно.
   – А потом?
   – Дрягович считает шаги. Двадцать шагов, к примеру, прямо, три влево, опять сорок прямо… Кто ошибался, того упыри на дне жабам кормят.
   – Жабы не раки, мертвых не едят.
   – Воевода… Ты спятил, если думаешь лезть в болото!
   Ингвар процедил:
   – Мне это говорили часто. Но я еще топчу зеленый ряст.
   В глазах дружинника он читал осуждение. Под отчаюгами лед трещит-трещит, но когда-то и ломится. Впрочем, Ингвар не сомневался, что Окунь и в болото пойдет без страха. Этот изгой свою жизнь не ценил, головой часто рисковал вовсе за так, болото и болотники его не пугают. А в Киев рвется лишь потому, что там тепло, пьянка, драки, бабы…
   Впереди был просвет, он пустил коня в галоп, рискуя сломать ноги. Воздух в лесу был сырой, холодный. Эта сероглазая змея убежала в чем была, сейчас мерзнет, сейчас ей холодно. Так ей и надо, паскуде. Пусть мерзнет! Пусть замерзнет так, чтобы кожа пошла гусиными пупырышками. На ее нежной коже это будет отвратительно. И пусть проголодается так, чтобы желудок начал грызть ребра.
   Только бы не схватила хворь, подумал он с мучительной тоской. Боги, проследите за дурой, не дайте ей заболеть. Пусть мерзнет, голодает, пусть от страха пустит лужу, но только бы не заболела. У него нет с собой хороших лекарей. А костоправ, что едет с дружиной, годится только медведю кости ломать, а не трогать ее нежное тело!
   Да, сказал он себе убеждающе, она нужна ему сравнительно здоровой. Даже не для князя Олега. А чтобы ее тонкие кости хрустнули под его железными пальцами. Чтобы испуг метнулся в ее глазах, когда его пальцы ухватят и сдавят ее горло.
   Он стиснул зубы, едва успел пригнуться. Толстая ветка вынырнула неожиданно, едва не вышибла из седла. Сзади раздался стук, сдавленный крик, проклятия. Ингвар хмуро оскалил зубы. Окунь чересчур размечтался о теплых киевских бабах. Теперь пусть догоняет коня пешим. Растрясет телеса малость… Впрочем, придется в самом деле замедлить скачку, а то потеряет весь отряд.
   Он начал придерживать коня. Вскоре громкий топот и ругань возвестили о том, что Окунь все-таки поймал своего коня. Когда он догнал Ингвара, на лбу пламенел кровоподтек, конь виновато опускал голову. Окунь, хмурый сильнее обычного, с отвращением покосился на гнилое болото, но в голосе было облегчение:
   – Надо вертаться. Дальше, как я понимаю, болото.
   – У тебя нет другой песни? Или смени хотя бы припев.
   Ингвар повел носом. Упал с коня прямо коленями на землю, приблизил лицо к траве. Ноздри уловили знакомый запах. Едва слышный, собака бы не учуяла, но он ощутил, словно попал в теплую воду. Хотелось упасть, подгрести эту траву к лицу, уткнуться в нее. Что усталость делает даже с таким неутомимым, каким он знал себя!
   Он заставил себя подняться, словно разрывал невидимые веревки, приковывающие к земле. Окунь смотрел непонимающе. Ингвар поймал встревоженные взгляды его людей. Думают, захворал?
   – Вперед, – велел он хрипло.
   Среди зеленых деревьев все чаще стали попадаться сушины. Причем почерневшие, с покрытой слизью ноздреватой корой. А те, что кору потеряли, стояли как черные камни, изъеденные ветрами. Воздух постепенно приобретал запах гнили. Перепревшие листья под копытами сменились темным мохнатым ковром.

Глава 10

   Павка, что ехал впереди, внезапно присвистнул, вскинул ладонь. Дружинники придержали коней. Ингвар пустил Ракшана вперед. Деревья впереди расступались, там наметился просвет, оттуда тянуло тиной, гниющими болотными растениями, ряской, лягушачьей икрой. Конь неуверенно прядал ушами, но, повинуясь хозяину, ступал вперед.
   От деревьев вдаль тянулось умирающее озеро. Нет, уже болото. Широкие мясистые листья кувшинок покрывали поверхность почти целиком. Версты на две вширь и на пять, если не больше, в длину. Деревья на той стороне выглядели каргалистыми. Ингвар не был уверен, что там уже берег, а не отдельные островки грязи, за которыми снова тянется болото.
   Солнечные лучи заливали болото, как любимое детище. В середке каждого листа кувшинки сидела на редкость раскормленная лягуха, и все с ожиданием смотрели на Ингвара, будто им объявили о нем дня за три и пообещали от него по вкусному толстому червяку.
   – Болото, – объяснил Павка с таким видом, будто Ингвар уверял, что перед ними горы. – Жаль, утопла девка… Вертаемся?
   – Размечтался, – огрызнулся Ингвар. – Я тебя скорее утоплю.
   Он спрыгнул, пошел пригнувшись. След вел в воду, дальше были помяты и притоплены листья, а ил все еще не осел. Ингвар проследил взглядом, выругался, скрывая дрожь в голосе. По спине бежали мурашки страха. Он боялся темной воды болота. В детстве прыгал с высоких скал в бушующее море, нырял в холодной воде на дно и поднимал гладкие обкатанные камешки, но там море, прозрачная вода, а здесь темное загадочное болото, укрытое мясистыми листьями, вода теплая и неподвижная, колдовская, нехорошая.
   Навстречу поплыл туман, редкий, как дулебский кисель. Сильнее запахло гнилой водой, дохлой рыбой, затхлой тиной и ряской.
   – Никуда не денешься, – подытожил Окунь. – Надо вертаться.
   Ингвар, уже и сам колеблясь, обводил взглядом край болота. Внезапно в глаза бросился неясный след в воде. Он прыгнул вперед, словно его выбросило катапультой.
   В самом деле, с болотистой земли сквозь мутную воду на него смотрел отпечаток ступни. Его уже слегка размыло, но сквозь толщу воды в палец глубиной его было видно тому, кто очень захотел бы увидеть.
   Окунь подъехал, голос был скептическим:
   – Это может быть след любого из дряговичей.
   – Это ее, – сказал Ингвар. Сердце заколотилось чаще, а во рту стало сухо. Он чувствовал внезапное возбуждение, словно перед битвой или когда на охоте догонял оленя. Ну почти такое же, а в оттенках Ингвар предпочитал не копаться. – Это ее след!
   – Как ты отличаешь? – удивился Окунь. – Ну и глаз у тебя!
   Ингвар смолчал. Не объяснять же, что не столько глаз или память виной. Просто он, как дурак, достаточно долго таращил глаза на ее ноги, на ее безукоризненные ступни. Если потребуется, он с закрытыми глазами вылепит из глины точное подобие. Или даже если не потребуется.
   – В болото, – велел он.
   – Воевода…
   – Где прошла она, там пройдем и мы.
   Окунь шумно почесал затылок:
   – Она легкая, как коза, а как с нашими задницами?
   Взгляд Ингвара зацепился за примятый стебель. Кувшинка чуть притоплена, будто на ней посидела лягушка непомерных размеров. В белых лепестках виднелись капельки мутной воды.
   Лягушка, сказал он себе. Царевна-лягушка. Втоптала кувшинку в дно, та едва выплыла к поверхности, а сама скакнула на берег, а там, как змея, проползла по траве, юркнула в кусты, а дальше уже зайчиком-зайчиком от злых волков-русов.
   Оглядевшись, велел негромко:
   – Коней оставить. Павка, Боян – со мной. Остальные – сзади.
   И пошел по берегу, всматриваясь в примятую траву. Павка что-то бурчал возбужденное, но Ингвар знал только одно – найти и стиснуть пальцы на нежном горле беглянки. Ну, пусть не задавить совсем, это урон для их дела, но увидеть, как ее ясные глаза затуманятся страхом, увидеть в них мольбу о пощаде… Ради этого стоит пройти по вонючему болоту и покормить пиявок своей кровью!
   Он уже видел мысленно, как она вошла в спокойную воду, нарочито примяла на берегу траву, а в воде – мясистые листья, прошла дальше, оставляя мутный след ила, а потом нырнула, проплыла под водой по дуге обратно, вышла на берег всего в десятке шагов. На этот раз ступала так, чтобы и травинки не примять. Дескать, глупые русы, незнакомые с лесом, след потеряют. Решат, что утонула, только бы не попасть в руки захватчикам, как чаще всего поступали молодые славянки.
   Эта мысль кольнула непрошеной болью. Только бы эта дура в самом деле не… Впрочем, не настолько же дура? Княгиня должна быть умнее, чем просто женщина.
   Сзади бурчали, наконец Павка спросил раздраженно:
   – Воевода… Ежели за каждой блохой гоняться, то много от нас толку будет! Что скажет Олег?
   – Не знаю, – буркнул Ингвар.
   – Врешь, знаешь. Да и все знаем.
   – Помалкивай, коли знаешь. Мне отвечать, не тебе.
   – Да жаль просто. Мне любую тварь жалко, коли в петлю лезет. Такой уж я жалостливый. Так бы и прибил раньше, чтобы не мучилась. Аль тебя лучше обухом меж ушей?
   Смачное чавканье под ногами заглушало монотонный голос лазутчика. Сапоги погружались по щиколотку в жидкую грязь, та держала сапоги так цепко, будто из-под земли в подошвы вцеплялись десятки пар рук мертвецов. Подошвы трещали, на каждом сапоге налипало по пуду вязкой грязи. Вязкой, дурно пахнущей и с едким запахом. Еще немного, и от сапог останутся одни лохмотья.
   Постепенно стали попадаться стебли травы, а вскоре продирались сквозь плотные заросли камыша. Впереди шли поочередно Павка и Боян. Бурчали, но шли, а воеводу впереди себя не пускали. Боян, что шел впереди, раздвинул зеленые заросли, присвистнул. Ингвар, насторожившись, как можно более неслышно подошел, выглянул. То, что увидел, послало вдоль спины холодок страха. Над болотом висел редкий туман, но в сотне шагов впереди выступали как призраки деревянные дома на высоких столбах. Они были соединены между собой прочными мостками, уходили вдаль, где угадывались еще такие же дома.
   Деревня дрягвы! Племя, которое живет только среди болот. Неуязвимое племя, потому что к ним не подобраться незамеченным. Ни войной, ни даже осадой не взять такую весь! Тайные тропки ведомы только жителям, остальных поглотит топь, трясина. Осады не страшатся, ибо в болоте вдоволь рыбы, к тому же необъятное болото не окружить настолько, чтобы кто-то не выскользнул за припасами. А еще дряговичи единственные из славян, кто в бою применяет отравленные ядом тухлых рыб стрелы. Сердце Ингвара, как и у большинства русов, взвеселялось при виде блеска мечей, но, как большинство сильных и здоровых мужчин, он панически боялся темной силы яда.
   Он в злом бессилии стиснул кулаки. Ему выпало идти в страшное болото! Ему, у которого в крови плещется горько-соленая вода чистого северного моря!
   – Ингвар, – сказал Павка предостерегающе, – не смотри туда так.
   – Как?
   – Как смотришь. Глаза как у рака при виде дохлой лягушки. Я туда не полезу! Клянусь всеми богами, не полезу.
   – А кто у меня лучший лазутчик? – спросил Ингвар, не поворачивая головы.
   – Так лазутчик же, а не плавутчик. А то еще скажи – грязеползальщик. Тут подобраться невозможно!
   – Ночью?
   – Ночью и сама дрягва боится своего болота. Смотри, какие пузыри поднимаются! И кто их пускает?
   Ингвар посерел, видя, как серебристые пузыри размером с орехи целой россыпью устремились к поверхности. А когда лопались, пошел гадостный запах, словно огромный подводный зверь переел дрягвы, теперь мается животом. Или же ему скормили в жертву старых и больных.
   – Вартовых не видно, – сказал он негромко, держа голос ровным, изгоняя из него страх. Дружинники бывают чуткими, как кони и собаки, быстро ощутят его состояние, сами перепугаются до икотки. – На таком болоте можно жить без стражи.
   – Да? А как добраться до тех домов?
   – Как и они, – сказал Ингвар.
   – Да они оттуда и не выходят!
   – Но как-то же селились?
   Павка пробурчал подозрительно:
   – Думаешь, дно не поменялось за эти годы?
   Но повеселел, ибо болота – не моря, с годами мелеют, высыхают. А Ингвар уже подобрал длинный шест, словно нарочито брошенный в этом месте. Павка с недоверием смотрел, как воевода двинулся, раздвигая камыши, в темную страшную воду. Толстые листья водяных растений, настолько широкие и мясистые, словно и не листья вовсе, заколыхались, а со дна потревоженно пошло вверх беззвучное и страшное желтое облако. Толстые, как хомяки, лягушки злобно бросались в тухлую воду, поднимая брызг столько, будто падали бревна. Впереди, в десятке шагов, из воды высовывались черные слизкие корни дерева-выворотня, похожие на длинные пальцы мертвяка. Оттуда тоже что-то следило за ними с тупой нечеловеческой злобой.
   Павка почувствовал, как волосы на загривке зашевелились, встали дыбом. В одержимости воеводы есть нечто не людское. Разве ж можно даже во имя Новой Руси, пусть своей новой родины, класть ни за что голову?
 
   Вода в болоте была отвратительно теплая. Павка и Боян еще не забыли чистых волн северного моря, ледяной воды, от которой кожа вздувается пупырышками, а потом становится ярко-красной, как у свежесваренных раков. Та вода бодрила, заставляла кровь быстрее двигаться по жилам, на любой глубине видно, на что ступают ноги: круглый камень или спину морского зверя. А здесь двигаешься через взбаламученную воду, сжимаешься в страхе, а твои ноги что-то трогает, ощупывает, под ступнями шевелятся то ли корни, то ли обитатели дна…
   Не только Павка и Боян, но и остальные русы покрылись холодным потом, взмокли от страха, сотни раз успели умереть, когда наконец от деревни раздался предостерегающий крик. Из домов на помост выбежали мужчины, полуголые, разрисованные цветной глиной. В их руках были зазубренные остроги, при виде которых застыл на месте даже Ингвар. Ими хорошо бить крупную рыбу, не сорвется, но в теле человека застрянет, такую невозможно выдернуть обратно, и в любом случае оставляют гниющие, долго не заживающие раны.
   – Всем стоять! – донесся крик.
   Ингвар поднял руку, но дружинники за его спиной и так уже остановились. Ингвар заставил себя шагнуть дальше. Вода доходила до груди, а когда приходилось отодвигать с пути мясистые листья, он содрогался от мысли, что лягушки прыгнут ему на голову.
   Мужчины выставили перед собой рогатины. Женские лица Ингвар заметил в окнах. Все взоры были прикованы к рукояти исполинского меча, что выглядывала из-за плеча, таких мечей дряговичи не видели, но руки Ингвар держал распростертыми в стороны. Он даже пытался растянуть губы в улыбке, но сам ощутил, что лучше бы этого не делал.
   Когда до помоста оставалось не больше двух десятков шагов, один из мужчин коротко размахнулся. Ингвар остановился как вкопанный. Острога описала длинную дугу, без плеска и хруста пронзила широкий лист и беззвучно ушла в глубину. Ингвар смотрел исподлобья: отполированный кончик дерева торчал из воды перед ним в полушаге. Если бы не остановился, зазубренное острие пропороло бы ему грудь. Или на это и рассчитывали?
   – Я с миром! – крикнул он. – Позволено мне будет войти в вашу деревню?
   – Кто ты? – последовал вопрос.
   – Ингвар, воевода князя киевского, – ответил он зычно, – мы едем мимо, с вами ссоры у нас нет.
   – Тогда почему ты здесь?
   Голос был грозный, недружелюбный. Ингвар ответил несколько резче:
   – Возможно, ты уже слышал о киевском князе. Не мог не слышать. У нас нет с вами вражды… пока нет. Но у меня сбежала пленница. Следы ее ведут к вам.
   Его рассматривали настороженно. Ингвар вычленил из толпы лохматых мужчин широкого в плечах мужика, который вел с ним разговор. Остальные теснились рядом, трясли грязными бородами, люто скалили желтые порченые зубы. Вождь, если это был вождь, выглядел широким, грузным, налитым силой, в глубоких глазницах поблескивали маленькие глаза.
   – Рус, ты умеешь видеть следы на воде?
   Голос был насмешливым. Его воины услужливо захохотали. Ингвар ответил серьезно:
   – Если умеете вы, то почему не научиться нам?
   Вождь сказал резко:
   – У нас нет твоей пленницы. Уходи!
   – Но…
   – Уходи, – повторил вождь.
   Мужчины за его спиной вскинули над головами остроги. Сердце Ингвара застыло. Если хоть один швырнет, то ему в воде по плечи не увернуться. Разве что нырнуть, но уж лучше острием остроги в лоб, чем с головой под грязную воду.
   Он заставил себя улыбнуться:
   – Ладно, уйду… Но раз уж я добрался до ваших домов, то я хотел бы побывать у вас в гостях. Или вы не чтите Сварога?
   Удар попал в цель. Все боги славян жестоко наказывали тех, кто пренебрегает священным долгом гостеприимства. А кто отказывался принимать гостей неоднократно, того вообще изгоняли из общины, чтобы не навлек гнев богов и на них. Гостя следовало накормить, напоить, в баньку сводить, на чистое ложе уложить, а уж затем можно было спрашивать имя да каких кровей, какого роду-племени, откуда бредет. Но и тогда, если гость не желал отвечать, настаивать не полагалось.
   После некоторого колебания старшой махнул рукой:
   – Будь гостем. Опустите ему лестницу!
   Ингвар выждал, когда с помоста плюхнулись осклизлые бревна, скрепленные черными перекладинами. Верх придерживали двое худых, но жилистых мужиков. Ингвар с отвращением взялся обеими руками за скользкие жерди. Ощущение было таким, будто раздавил в каждой ладони по жирной пиявке.
   От старшого сильно пахло рыбой, еще сильнее, чем от стен, пола и грязного тряпья по углам. Волосы слиплись как на голове, так и в бороде. Волосы на груди тоже были грязными, засаленными, в них запуталась рыбья чешуя. Лохмотья рубахи засалились до такой степени, что прежний цвет уже наверняка не смог бы вспомнить и сам.
   Когда Ингвар распрямился, мужики помрачнели. К этому он привык, никому из мужчин не нравится, когда перед ним стоит мужчина ростом повыше. А он почти всегда бывал здесь выше на голову, среди местных племен, да и среди рослых русов был тоже не последним.
   – Меня зовут Карп, – сказал вождь кисло, – я – войт нашей веси.
   – Ингвар, воевода князя киевского.
   – Будь гостем, – повторил Карп нехотя, – тебя проводят в дом, где накормят.
   Ингвар кивнул, его голубые глаза цепко прощупывали стены, помост, оглядывали лица и одежду дрягвы. Ноздри дрогнули, вонь стоит сильная, хоть топор вешай, но не чудится ли ему аромат свежих лесных цветов? Терновника? Или чары этой колдуньи уже начинают его преследовать всюду?
   Сквозь редеющий туман видел высокие мостки, уводящие вдаль. Не к таким же покрытым мохом и плесенью избушкам, а на свободное от жилья пространство. Там среди толстых бревен торчал столб с вырезанным жутким ликом. Рот древлянского бога был вымазан кровью. В воде вокруг столба Ингвар с холодком заметил движение. Какие-то мелкие животные что-то терзали под водой, в то время как верхушку столба облепили тучи мух. Что-то в облике древлянского покровителя племени показалось знакомым. Ингвар не успел додумать до конца, как войт повторил уже настойчивее:
   – Изволь зайти унутрь.
 
   В самом большом помещении на стенах висели копья с резными рукоятями, остроги, дротики всех видов. Наконечники были узкие и широкие, булатные и бронзовые, треть белела рыбьей костью, но от чего плечи Ингвара сами собой передернулись, так это от загнутых назад зазубрин на лезвиях. Такие уже не вытащить из плоти. Разве что вместе с мясом, кишками.
   – Это и есть княжеский дворец? – спросил он бодро, стараясь не выказывать насмешку слишком уж явно.
   Войт взглянул остро:
   – Княжий терем… в стольном граде. А тут малая весь. Здесь старшой я. Если ты забыл, то я здесь войт, а зовут меня Карп.