Страница:
— Я не задержусь, — пообещал он преданно.
Добрыня и Волчий Хвост с усмешками смотрели вслед. Мальчишка даже подпрыгивал от счастья, ноги едва касались земли. Когда исчез за воротами, Волчий Хвост хмыкнул с сомнением:
— Вернется вовремя?
— Боишься за свой меч? Отрок хитер и осторожен. Вернется.
Боярин отвернулся, уже весь в делах завтрашнего представления во дворец, но предупредил:
— Если сгинет, с тебя цена моего меча!
— Не давал бы, — буркнул Добрыня. — Я вон свой шлем одолжил и то не трясусь…
Волчий Хвост смотрел с сомнением:
— У тебя ж голова как пивной котел! Он в нем с ногами поместится.
— Хлопчина не дурак, одел под него две вязанные шапки.
Владимир шел, шарахаясь от горластых уличных торговцев и диких воплей их длинноухих лошадок, жадно рассматривал старинную кладку. Какие великаны притащили эти глыбы, как взгромоздили одну на другую, как подняли на самый верх башен?
Ромеи пестрые и шумные, суетливые, живые, как бурундуки, даже совестно за их вертлявость, но что бросилось ему в глаза еще на пристани… домашние, что ли, лица горожан.
В Киеве каждый третий обезображен. Хотя нет, это же шрамы, а не язвы или короста, это не безобразие, а отмеченность, как говорят воины, богами. В Киеве каждый третий не обезображен, а украшен рубцами старых ран! А если какие скрыты под одеждой, то лишь скованное движение выдает иное, жила срослась не так, или кость повреждена. А шрамами иному так стянет лицо, что и не улыбнуться больше, только скалится как зверь лесной. Но и такие, как слышал Владимир разговоры взрослых, девкам любы. Даже особо любы, ибо это уже испытавшие, уцелевшие, выжившие в бурях и невзгодах. Им теперь долгая жизнь на роду выткана Сречей. От них и детишки пойдут здоровые, сильные, отважные!
А тут в Царьграде, кто не попадался навстречу — чист от шрамов, с целыми руками. Хоть патриций, хоть охлос, все выглядят так, будто никогда в сражениях не бывали. А может и не бывали. Империя огромна, битвы идут на окраинах, на границах. Там сшибаются волны, а сюда не то что брызги не долетают, даже рябь не докатывается…
В Киеве на каждом двадцатом белеет туго стянутый холст, сквозь белую ткань еще проступает алая кровь. Рука воина привычно дергается к топору, темнеют глаза. Он еще там, на близких окраинах Руси, где как град гремят мечи по шлемам и щитам, вихрем несутся обезумевшие кони, волоча по трупам застрявшего в стремени ногой хозяина, где каждый мужчина проходит великое испытание…
Он косился брезгливо на нищих, что сплошной коростой усеивали паперти. На Руси таких страшилищ не увидишь. Царьград и тут переплюнул Киев, но и среди этих уродов не видать тяжко искалеченных. Все больные, пребольные. Страшные язвы гниют прямо на глазах, мухи обсели и пьют сукровицу… На Руси человек теснее живет на миру, а там, если не может другим подсобить мудрым словом — завоеванием старости, то уходит из жизни сам… Или просит детей своих вывезти в лес и оставить диким зверям.
И вдруг он понял. Вернее, как-то пришло озарение, что в самой безмерной мощи империи кроется и слабость. Этот огромный зверь разжирел, стал неповоротлив, из норы не вылезает, сам уже не нападает, а только огрызается! Недаром киевские князья, приводя голодные и злые дружины под высокие стены этого града, царя над градами, заставляют трепетать его жителей уже при виде обнаженных мечей, и ромеи униженно умоляют о мире и откупаются богатой данью!
А ведь Русь пока что совсем крохотная рядом с необъятной Римской империей… Или уже не крохотная?
Вдруг он услышал быстро нарастающий грохот копыт. Из центра города по середине улицы бешено неслись всадники. Все были одеты настолько богато, что он счел бы всех императорами, если бы не знал, что базилевсов столько в одном городе не бывает.
Всадники неслись с кличем: «Принцесса Анна! Принцесса Анна!.. Дорогу принцессе Анне!», и народ на всем их пути шарахался к стенам, падал на колени и склонял головы.
Владимир засмотрелся с раскрытым ртом на происходящее, и не заметил, как перед ним вырос на огромном красивом коне великан в блестящих доспехах. Он был яркий, блистающий, глазам стало больно. На роскошном шлеме развевался пучок перьев такой нежной белизны, какую Владимир даже вообразить не мог.
— Ты что же, дурак? — рявкнул всадник.
Он коротко взмахнул рукой. Владимир не успел опомниться, как на голову обрушился удар булавы. Будь шлем ромейским или германским, быть бы с разбитой головой, но узкий конический шлем роса сбросил скользящий удар. Да еще помогла смягчить удар толстая вязанная шапка из козьей шерсти.
Сбитый с головы шлем загремел по камням, а Владимир с занемевшим плечом, повинуясь выучке, не рассуждая, уклонился от второго удара, одним прыжком оказался у стремени, мощно рванул за красный сапог.
Всадник рухнул с коня как блестящая льдина. Каменные плиты дрогнули. Раззолоченный и разукрашенный шлем, ломая пушистые перья, запрыгал со звоном по камням и лег рядом с харалужным шлемом Добрыни. Опять же повинуясь выучке, Владимир с силой ударил носком подкованного сапога в голый висок.
Конь дико заржал, отпрянул, болтая поводьями. Другие всадники повернули коней в их сторону, в их руках блеснули мечи.
Владимир похолодел, затравленно огляделся. Сзади массивная кладка из громадных глыб, стена поднимается на немыслимую высоту, а справа и слева люди с обнаженными мечами. Солнце недобро играло на блестящих лезвиях, и он понял, что это последнее, что видит в жизни.
Он взял в левую руку нож, правой стиснул рукоять меча. Всадники нахлынули и остановились, мешая друг другу конями. Боятся подъехать ближе, понял он внезапно. Ведь можно поднырнуть под коня, распороть брюхо или перерубить сухожилие, а они терять дорогих коней не хотят!
Удары двух воинов он отбил, но продержался бы недолго, силы неравны, однако из-за спин воинов прозвучал холодный властный голос:
— Принцесса Анна желает знать, что здесь происходит?
Всадники расступились. Посреди улицы восемь чернокожих полуголых людей держали на плечах роскошные носилки. Их со всех сторон окружали всаженные в железо телохранители с мечами наголо. Возле носилок ехали двое: закованный в доспехи немолодой человек, в богатом шлеме, золотистые с проседью волосы падают на плечи, это он остановил воинов, и скромно одетый человек, в котором Владимир безошибочно узнал толмача.
Один всадник воскликнул:
— Не вели казнить, ослепительная принцесса! Мы не успели этого варвара ни убрать с твоих царственных глаз, ни поставить в пыль, которую он недостоин даже жрать, ибо это пыль нашего царственного и божественного города…
Занавески носилок колыхнулись. Появилась белая нежная и совсем детская рука. Следом выглянуло удивленное девичье личико, очень юное, но красивое настолько, что Владимир задохнулся, будто его ударили поленом под ложечку.
— Это и есть варвар? — спросила она чистым музыкальным голосом. Владимир снова вздрогнул, так говорить могли только небесные девы-берегини.
— Да, наша повелительница!
— Спроси, из какой он страны?
— И так видно, гиперборей, наша владычица.
— Варяг?
Начальник стражи, это он был рядом с носилками, повернул грозное лицо к Владимиру. Тот все еще стоял в боевой стойке с мечом и кинжалом.
— Эй, кто ты будешь?
— Я росич, — ответил Владимир сипло.
— Рос, — повторил начальник стражи пренебрежительно, но Владимиру почудилась в его громовом голосе тревога. Толмач наклонился с коня к занавескам:
— Есть такое крохотное племя на одной из северных границ нашей необъятной империи. Маленькое, дикое, языческое…
Принцесса, ей было весен семь-восемь, окинула юного варвара беглым взором. Личико ее выразило скуку. Она уже опускала занавеску, когда Владимир неожиданно даже для самого себя сказал на ломаном ромейском наречии:
— Да, я из маленького дикого племени. Того самого, которое разгромило вашего надежного союзника — Хазарский каганат, отобрало у вас Болгарию, сейчас громит ваши войска по дороге сюда, по дороге в вашу жирную империю, где много золота и юных женщин. Из того самого кро-о-о-охотного, которому платите дань! И которому заплатите намного больше!
— Что-о-о? — проревел начальник стражи. Похоже, он еще не понял ломаной речи, но ощутил по тону, что варвар сказал резкость, а когда наконец понял, то побагровел страшно, его рука метнулась за мечом. Владимир отступил на шаг по стене влево, открыл телохранителя. Тот поднялся на четвереньки, мотал головой, роняя красные слюни и сопли.
Занавески колыхнулись снова. Принцесса выглянула, голосок был озабоченным:
— Что с ним?
— Упал с коня, — сказал Владимир дерзко. — Ему почему-то захотелось поставить меня на колени!
— Таков этикет, — сказала принцесса строго.
— Я не ромей!
— Правила для всех…
— Нет, — возразил Владимир яростно. Его руки задрожали, тело затряслось, он заговорил быстро, словно выплевывая как из пращи злые слова. — Никто нам и никогда!.. Честь дороже!.. На колени поставить неможно, разве что отсечь ноги до колен… но и тогда голову мою вам не склонить, разве что снять с плеч!
Он чувствовал, как в его тело вливается страшная мощь, и сам не знал почему так взбесился. Ведь привык, что он — раб, челядин, на побегушках, так что же сейчас так задело?
Он поворачивался, чуть пригнувшись, держал меч и кинжал наготове. На него смотрели без страха, слишком юн, голос почти детский, но уважительно. Начальник стражи сказал внезапно:
— Берсерк!.. Дьявол… Всем отступить! Я не хочу терять людей. Добьем его стрелами.
Владимир, видя, как всадники попятились, выпрямился, чувствуя, что пришел его смертный час. Внезапно он услышал далеко в небесах хриплый, зовущий на бой и подвиги, зов боевого рога. Кровь вскипела, он крикнул громко и страшно:
— Давай!.. Но ты ромей, а значит, не воин, а торгаш. Прикинь как торгаш: не дорого ли придется платить за мою голову, когда сюда придут войска моего отца, неистового Святослава, уничтожая все на пути, сжигая города, вытаптывая посевы, уводя сотни тысяч ромеев в полон? Не дорого ли будет, если ваши крепости рухнут в пыль, когда ваш император в страхе запрется в этом городе, на ворота которого мой дед уже прибивал свой щит? Если эта цена, торгаш, не покажется слишком велика, то натягивайте луки, трусы!
Начальник стражи сказал глухо:
— Юный росич нам грозит!.. Принцесса, позволь…
Владимир встретился с глазами принцессы, и у него стало сухо во рту. Долгое время они неотрывно смотрели друг на друга. Такого нежного лица он не видел даже во сне, в неясных грезах, а глаза у нее были огромные, понимающие, смотрящие прямо в душу. Он уже понял, что она увидела и поняла больше и лучше стражей, сильных и тупых воинов, и что даже сейчас, в своем детском возрасте, умеет владеть собой… даже лучше, чем он, она умеет заглядывать в будущее, как подобает наследнице великой империи, слово которой весит очень много.
Она наконец оторвала взгляд от его юного лица, варварски мужественного и даже красивого особой дикой красотой, свойственной не прирученным животным, проговорила презрительно:
— В путь!.. Слишком много чести для варвара, Войдан, чтобы с ним даже разговаривали. Ты готов поднять меч на червя? Тогда тебе придется купить новый, а этот выбросить как оскверненный. Что с того, что не пал на колени? Ведь не заставляешь же кланяться мне каждую бродячую собаку или кошку, и того более — букашку? Законы наши для людей! А варвар — не человек.
Носилки приподнялись, всадники выровняли строй и поехали по обеим сторонам. Начальник стражи покосился на дерзкого и, Владимир даже вздрогнул, подмигнул. Передовая группа унеслась вперед с кличем: «Принцесса Анна! Принцесса Анна! Дорогу принцессе Анне!»
А он остался на улице, опираясь спиной о стену. Ноги дрожали, едва не опустился на землю. Сердце стучало так, будто хотело выломать ребра и броситься на обидчиков. Он сам не понимал, почему пришел в такую ярость. Почему наплел про Святослава, тот и пальцем не шелохнет, чтобы помочь, про князя Олега, который никогда не был ему дедом. Или те обиды, что терпит там, невыносимы здесь?
— Я отомщу, — произнес он свирепо и, не попадая в ножны, кое-как убрал меч и нож. — Я покажу!.. Они узнают!
Еще не знал, что каждый ребенок в бессилии кричит это после каждой большой обиды. А в детстве все обиды — огромные и невыносимые. Даже смертельные.
Не все запоминаются. Но рубцы оставляют.
Глава 8
Добрыня и Волчий Хвост с усмешками смотрели вслед. Мальчишка даже подпрыгивал от счастья, ноги едва касались земли. Когда исчез за воротами, Волчий Хвост хмыкнул с сомнением:
— Вернется вовремя?
— Боишься за свой меч? Отрок хитер и осторожен. Вернется.
Боярин отвернулся, уже весь в делах завтрашнего представления во дворец, но предупредил:
— Если сгинет, с тебя цена моего меча!
— Не давал бы, — буркнул Добрыня. — Я вон свой шлем одолжил и то не трясусь…
Волчий Хвост смотрел с сомнением:
— У тебя ж голова как пивной котел! Он в нем с ногами поместится.
— Хлопчина не дурак, одел под него две вязанные шапки.
Владимир шел, шарахаясь от горластых уличных торговцев и диких воплей их длинноухих лошадок, жадно рассматривал старинную кладку. Какие великаны притащили эти глыбы, как взгромоздили одну на другую, как подняли на самый верх башен?
Ромеи пестрые и шумные, суетливые, живые, как бурундуки, даже совестно за их вертлявость, но что бросилось ему в глаза еще на пристани… домашние, что ли, лица горожан.
В Киеве каждый третий обезображен. Хотя нет, это же шрамы, а не язвы или короста, это не безобразие, а отмеченность, как говорят воины, богами. В Киеве каждый третий не обезображен, а украшен рубцами старых ран! А если какие скрыты под одеждой, то лишь скованное движение выдает иное, жила срослась не так, или кость повреждена. А шрамами иному так стянет лицо, что и не улыбнуться больше, только скалится как зверь лесной. Но и такие, как слышал Владимир разговоры взрослых, девкам любы. Даже особо любы, ибо это уже испытавшие, уцелевшие, выжившие в бурях и невзгодах. Им теперь долгая жизнь на роду выткана Сречей. От них и детишки пойдут здоровые, сильные, отважные!
А тут в Царьграде, кто не попадался навстречу — чист от шрамов, с целыми руками. Хоть патриций, хоть охлос, все выглядят так, будто никогда в сражениях не бывали. А может и не бывали. Империя огромна, битвы идут на окраинах, на границах. Там сшибаются волны, а сюда не то что брызги не долетают, даже рябь не докатывается…
В Киеве на каждом двадцатом белеет туго стянутый холст, сквозь белую ткань еще проступает алая кровь. Рука воина привычно дергается к топору, темнеют глаза. Он еще там, на близких окраинах Руси, где как град гремят мечи по шлемам и щитам, вихрем несутся обезумевшие кони, волоча по трупам застрявшего в стремени ногой хозяина, где каждый мужчина проходит великое испытание…
Он косился брезгливо на нищих, что сплошной коростой усеивали паперти. На Руси таких страшилищ не увидишь. Царьград и тут переплюнул Киев, но и среди этих уродов не видать тяжко искалеченных. Все больные, пребольные. Страшные язвы гниют прямо на глазах, мухи обсели и пьют сукровицу… На Руси человек теснее живет на миру, а там, если не может другим подсобить мудрым словом — завоеванием старости, то уходит из жизни сам… Или просит детей своих вывезти в лес и оставить диким зверям.
И вдруг он понял. Вернее, как-то пришло озарение, что в самой безмерной мощи империи кроется и слабость. Этот огромный зверь разжирел, стал неповоротлив, из норы не вылезает, сам уже не нападает, а только огрызается! Недаром киевские князья, приводя голодные и злые дружины под высокие стены этого града, царя над градами, заставляют трепетать его жителей уже при виде обнаженных мечей, и ромеи униженно умоляют о мире и откупаются богатой данью!
А ведь Русь пока что совсем крохотная рядом с необъятной Римской империей… Или уже не крохотная?
Вдруг он услышал быстро нарастающий грохот копыт. Из центра города по середине улицы бешено неслись всадники. Все были одеты настолько богато, что он счел бы всех императорами, если бы не знал, что базилевсов столько в одном городе не бывает.
Всадники неслись с кличем: «Принцесса Анна! Принцесса Анна!.. Дорогу принцессе Анне!», и народ на всем их пути шарахался к стенам, падал на колени и склонял головы.
Владимир засмотрелся с раскрытым ртом на происходящее, и не заметил, как перед ним вырос на огромном красивом коне великан в блестящих доспехах. Он был яркий, блистающий, глазам стало больно. На роскошном шлеме развевался пучок перьев такой нежной белизны, какую Владимир даже вообразить не мог.
— Ты что же, дурак? — рявкнул всадник.
Он коротко взмахнул рукой. Владимир не успел опомниться, как на голову обрушился удар булавы. Будь шлем ромейским или германским, быть бы с разбитой головой, но узкий конический шлем роса сбросил скользящий удар. Да еще помогла смягчить удар толстая вязанная шапка из козьей шерсти.
Сбитый с головы шлем загремел по камням, а Владимир с занемевшим плечом, повинуясь выучке, не рассуждая, уклонился от второго удара, одним прыжком оказался у стремени, мощно рванул за красный сапог.
Всадник рухнул с коня как блестящая льдина. Каменные плиты дрогнули. Раззолоченный и разукрашенный шлем, ломая пушистые перья, запрыгал со звоном по камням и лег рядом с харалужным шлемом Добрыни. Опять же повинуясь выучке, Владимир с силой ударил носком подкованного сапога в голый висок.
Конь дико заржал, отпрянул, болтая поводьями. Другие всадники повернули коней в их сторону, в их руках блеснули мечи.
Владимир похолодел, затравленно огляделся. Сзади массивная кладка из громадных глыб, стена поднимается на немыслимую высоту, а справа и слева люди с обнаженными мечами. Солнце недобро играло на блестящих лезвиях, и он понял, что это последнее, что видит в жизни.
Он взял в левую руку нож, правой стиснул рукоять меча. Всадники нахлынули и остановились, мешая друг другу конями. Боятся подъехать ближе, понял он внезапно. Ведь можно поднырнуть под коня, распороть брюхо или перерубить сухожилие, а они терять дорогих коней не хотят!
Удары двух воинов он отбил, но продержался бы недолго, силы неравны, однако из-за спин воинов прозвучал холодный властный голос:
— Принцесса Анна желает знать, что здесь происходит?
Всадники расступились. Посреди улицы восемь чернокожих полуголых людей держали на плечах роскошные носилки. Их со всех сторон окружали всаженные в железо телохранители с мечами наголо. Возле носилок ехали двое: закованный в доспехи немолодой человек, в богатом шлеме, золотистые с проседью волосы падают на плечи, это он остановил воинов, и скромно одетый человек, в котором Владимир безошибочно узнал толмача.
Один всадник воскликнул:
— Не вели казнить, ослепительная принцесса! Мы не успели этого варвара ни убрать с твоих царственных глаз, ни поставить в пыль, которую он недостоин даже жрать, ибо это пыль нашего царственного и божественного города…
Занавески носилок колыхнулись. Появилась белая нежная и совсем детская рука. Следом выглянуло удивленное девичье личико, очень юное, но красивое настолько, что Владимир задохнулся, будто его ударили поленом под ложечку.
— Это и есть варвар? — спросила она чистым музыкальным голосом. Владимир снова вздрогнул, так говорить могли только небесные девы-берегини.
— Да, наша повелительница!
— Спроси, из какой он страны?
— И так видно, гиперборей, наша владычица.
— Варяг?
Начальник стражи, это он был рядом с носилками, повернул грозное лицо к Владимиру. Тот все еще стоял в боевой стойке с мечом и кинжалом.
— Эй, кто ты будешь?
— Я росич, — ответил Владимир сипло.
— Рос, — повторил начальник стражи пренебрежительно, но Владимиру почудилась в его громовом голосе тревога. Толмач наклонился с коня к занавескам:
— Есть такое крохотное племя на одной из северных границ нашей необъятной империи. Маленькое, дикое, языческое…
Принцесса, ей было весен семь-восемь, окинула юного варвара беглым взором. Личико ее выразило скуку. Она уже опускала занавеску, когда Владимир неожиданно даже для самого себя сказал на ломаном ромейском наречии:
— Да, я из маленького дикого племени. Того самого, которое разгромило вашего надежного союзника — Хазарский каганат, отобрало у вас Болгарию, сейчас громит ваши войска по дороге сюда, по дороге в вашу жирную империю, где много золота и юных женщин. Из того самого кро-о-о-охотного, которому платите дань! И которому заплатите намного больше!
— Что-о-о? — проревел начальник стражи. Похоже, он еще не понял ломаной речи, но ощутил по тону, что варвар сказал резкость, а когда наконец понял, то побагровел страшно, его рука метнулась за мечом. Владимир отступил на шаг по стене влево, открыл телохранителя. Тот поднялся на четвереньки, мотал головой, роняя красные слюни и сопли.
Занавески колыхнулись снова. Принцесса выглянула, голосок был озабоченным:
— Что с ним?
— Упал с коня, — сказал Владимир дерзко. — Ему почему-то захотелось поставить меня на колени!
— Таков этикет, — сказала принцесса строго.
— Я не ромей!
— Правила для всех…
— Нет, — возразил Владимир яростно. Его руки задрожали, тело затряслось, он заговорил быстро, словно выплевывая как из пращи злые слова. — Никто нам и никогда!.. Честь дороже!.. На колени поставить неможно, разве что отсечь ноги до колен… но и тогда голову мою вам не склонить, разве что снять с плеч!
Он чувствовал, как в его тело вливается страшная мощь, и сам не знал почему так взбесился. Ведь привык, что он — раб, челядин, на побегушках, так что же сейчас так задело?
Он поворачивался, чуть пригнувшись, держал меч и кинжал наготове. На него смотрели без страха, слишком юн, голос почти детский, но уважительно. Начальник стражи сказал внезапно:
— Берсерк!.. Дьявол… Всем отступить! Я не хочу терять людей. Добьем его стрелами.
Владимир, видя, как всадники попятились, выпрямился, чувствуя, что пришел его смертный час. Внезапно он услышал далеко в небесах хриплый, зовущий на бой и подвиги, зов боевого рога. Кровь вскипела, он крикнул громко и страшно:
— Давай!.. Но ты ромей, а значит, не воин, а торгаш. Прикинь как торгаш: не дорого ли придется платить за мою голову, когда сюда придут войска моего отца, неистового Святослава, уничтожая все на пути, сжигая города, вытаптывая посевы, уводя сотни тысяч ромеев в полон? Не дорого ли будет, если ваши крепости рухнут в пыль, когда ваш император в страхе запрется в этом городе, на ворота которого мой дед уже прибивал свой щит? Если эта цена, торгаш, не покажется слишком велика, то натягивайте луки, трусы!
Начальник стражи сказал глухо:
— Юный росич нам грозит!.. Принцесса, позволь…
Владимир встретился с глазами принцессы, и у него стало сухо во рту. Долгое время они неотрывно смотрели друг на друга. Такого нежного лица он не видел даже во сне, в неясных грезах, а глаза у нее были огромные, понимающие, смотрящие прямо в душу. Он уже понял, что она увидела и поняла больше и лучше стражей, сильных и тупых воинов, и что даже сейчас, в своем детском возрасте, умеет владеть собой… даже лучше, чем он, она умеет заглядывать в будущее, как подобает наследнице великой империи, слово которой весит очень много.
Она наконец оторвала взгляд от его юного лица, варварски мужественного и даже красивого особой дикой красотой, свойственной не прирученным животным, проговорила презрительно:
— В путь!.. Слишком много чести для варвара, Войдан, чтобы с ним даже разговаривали. Ты готов поднять меч на червя? Тогда тебе придется купить новый, а этот выбросить как оскверненный. Что с того, что не пал на колени? Ведь не заставляешь же кланяться мне каждую бродячую собаку или кошку, и того более — букашку? Законы наши для людей! А варвар — не человек.
Носилки приподнялись, всадники выровняли строй и поехали по обеим сторонам. Начальник стражи покосился на дерзкого и, Владимир даже вздрогнул, подмигнул. Передовая группа унеслась вперед с кличем: «Принцесса Анна! Принцесса Анна! Дорогу принцессе Анне!»
А он остался на улице, опираясь спиной о стену. Ноги дрожали, едва не опустился на землю. Сердце стучало так, будто хотело выломать ребра и броситься на обидчиков. Он сам не понимал, почему пришел в такую ярость. Почему наплел про Святослава, тот и пальцем не шелохнет, чтобы помочь, про князя Олега, который никогда не был ему дедом. Или те обиды, что терпит там, невыносимы здесь?
— Я отомщу, — произнес он свирепо и, не попадая в ножны, кое-как убрал меч и нож. — Я покажу!.. Они узнают!
Еще не знал, что каждый ребенок в бессилии кричит это после каждой большой обиды. А в детстве все обиды — огромные и невыносимые. Даже смертельные.
Не все запоминаются. Но рубцы оставляют.
Глава 8
Их провели по улице между роскошнейшим ипподромом, здесь стен не углядеть за множеством статуй из драгоценного мрамора, и просто сказочным садом. Дальше виднелся большой императорский дворец.
Владимир слышал изумленное аханье то справа, то слева. Он шел, стискивая зубы, стараясь во всем подражать Добрыне. Дворец был белоснежным, от него веяло чистотой и свежестью. И настолько огромен, что, казалось, под его крышей можно разместить весь Киев. Огромных колонн из фригийского мрамора было не меньше, чем березок в днепровских лесах.
Но белые колонны, в отличие от березок, были в три обхвата, гладкие и без единого пятнышка, они вздымались на немыслимую высоту, там красиво изгибались портики. Колонны были украшены золотом, серебром, глаза разбегались от цветного мрамора, порфира, живописи, изумительной мозаики.
Их вели по широкой дорожке к главному входу, а по обе стороны благоухали деревья с невиданными цветами. Владимир потрясенно понял, что многие деревья ненастоящие! Их листья цвета осени не шелестят, а слегка позванивают, ибо из чистого золота!
Между деревьями сидели огромные, отлитые из золота, львы. Они страшно рычали, смотрели на проходящего Владимира рубиновыми глазами, поворачивали за ним головы, свирепо били по земле золотыми хвостами. Кромка дорожки к дворцу была выложена блестящими массивными плитками из серебра.
В саду шелестели фонтаны. Красиво изогнутые струи поднимались выше вершин деревьев. Владимир чувствовал на лице тончайшую водяную пыль. Над головой пролетали яркие сказочные птицы.
Принцесса Анна с подругой тайком рассматривали с балюстрады неспешно шествующих через сад русов. Обе прыскали со смеха, эти грузные важные мужчины так потешно и пугливо шарахаются в стороны, когда над головами пролетает попугай с криком: «Слава базилевсу!», или когда навстречу выскакивают обезьяны и выпрашивают сладости!
Когда на дорожке, посыпанной золотистым песком, появился юный варвар, что не преклонил колени, она впилась в него взглядом. Вдруг ей стало тревожно. Вспомнила подслушанные разговоры отца, его василиков, высших чиновников. Над империей уже столетие сгущается туча, с каждым годом молнии бьют страшнее, а гром гремит громче. Империя будет разрушена, все понимали. Как был захвачен и разрушен Рим германцами, так Константинополь будет разрушен русами. Их походы становятся все разрушительнее, беспощаднее. Это был мощный натиск, в результате которого в самом Константинополе как грибы вырастают целые кварталы русов. Силой и нажимом росские князья добивались привилегий и льгот для своих купцов и товаров. Вообще Восточно-Римская империя на треть уже заселена вторгающимися славянами. Славяне заняли важнейшие посты в армии, в управлении страной, они становились императорами, они вершили суды и творили историю своей новой родины. Жители империи еще называли себя греками, хотя уже говорили на смеси славянского с остатками греческого, половина на половину, а историки, любившие точность, называют их новогреками, в отличие от настоящих греков, населявших ту Грецию, прежнюю, Элладу. Но худшие для империи из славян были те, кто попал под власть русов и болгар. И те, и другие редко шли на службу, а неприкрытой целью русов и их Киевской Руси было захватить Константинополь и сделать его стольным градом своей молодой и быстро растущей империи, которую они еще просто не догадываются именовать империей.
Да, здесь о скором падении Константинополя знают от мала до велика. Тень обреченности витает над каждым. Все знают, что именно росы возьмут и разрушат город. И что роковой час уже близок. А каким город будет уже под их властью, этого не мог предсказать никто.
Этот молодой варвар, еще мальчик, нет, уже юноша, идет спокойно, не удостаивая взглядом диковинные цветы, привезенные ее отцом, дедом, прадедом из дальних стран Востока. Не заинтересовался крохотной обезьянкой, размером с ладонь, но удивительной копией человека — как сказал митрополит, жалкой попыткой Сатаны тоже создать своего человека, и когда испуганный базилевс хотел было истребить всех обезьян, как создание рук врага рода человеческого, просвещенный митрополит удержал, сказал назидательно, что пусть живут и служат примером, как далеко Сатане до Создателя.
Когда он скользнул равнодушным взором по драгоценным ливанским кедрам, вывезенным сюда за огромные деньги, она ощутила гнев, досаду, но вдруг его глаза встретились с ее глазами, хотя она наблюдала очень скрытно, и она внезапно поняла, что для него лес — не предмет любования, а материал, который нужно рубить, превращать в бревна, строить дома, дворцы, крепости, тараны, засеки… Лес для него — не искусное создание рук Всевышнего, а материал для работы!
Отец уже указывал ей на людей с такими лицами и такими глазами. Для них весь мир — лишь арена деятельности. Их деятельности! Отец говорил, что эти люди — вершители судеб, соль земли. Они становятся предводителями войск, совершают перевороты, завоевывают царства. Именно они двигают историю: вперед ли, назад, в сторону, но никогда не остаются наблюдать со стороны, из безопасного укрытия, как стремится для себя большинство.
И вот такой человек идет по усыпанной желтым песком дорожке среди павлинов и райских птиц!
— В камзоле из соболей?
— Нет, ближе к нам.
— Беловолосый, с оторочкой из песцов?
— Да нет же, — сказала она нетерпеливо, — вот тот высокий, черноволосый! Который даже в наш императорский сад явился в своей варварской шкуре! Как дикий германец в завоеванном Риме!
Подруга взглянула на нее с удивлением. В голосе прозвучала едва заметная насмешка:
— Принцесса, но это же… слуга!
— Как… слуга? — переспросила Анна ошеломленно.
— В посольстве люди самого разного ранга, ты же знаешь. Посол великой княгини, толмачи, помощники, знатные люди. А также челядь для обслуги. Этот молодой прислуживает даже не людям, а коням!
Анна прижалась лицом к стене с глазком, чтобы подруга не видела ее внезапной бледности. После паузы, справившись с голосом, сказала ровным тоном:
— Все ты знаешь…
— А что делать? — вздохнула Елена. — Мы еще маленькие. Заводить любовь с начальниками дворцовых караулов, как делают взрослые женщины, вроде бы еще нельзя… Хотя не понимаю, почему? А играть в куклы — слишком взрослые. Только и остается, что смотреть на них и учиться… чтобы потом быть умнее.
Главным у россов был гигант с суровым лицом. Лицо в шрамах, но это его не обезображивало, лишь придавало значимость, ибо шрамы мужчин украшают, как женщин серьги и кольца. С ним ходили еще четверо, указывали перстами на диковинки, ахали, таращили глаза. Гигант снисходительно улыбался. Он и мальчик-конюх чем-то были похожи…
Единственным слугой, допущенным вместе с самыми знатными росами в сад базилевса — остальным вежливо отказали — был странный слуга, который не преклонил перед ней колени! Анна чувствовала какую-то тайну.
Елена прильнула к щелочке:
— А ты права. В этом мальчике что-то есть. Врожденное благородство, гордость. В глазах виден ум. В плечах широк, лицо смелое. И красив как сам Сатана, прости меня Господь!
— Да, — сказала Анна, — это в нем есть.
Что-то в ее голосе насторожило Елену, но принцесса уже смотрела в глазок с безучастным видом, перебрасывала царственный взор с одного роса на другого.
— Славяне, — сказала Елена, потупя взор, — народ странный… Копни чуть ли не любой знатный род в империи, у каждого либо славянин в предках, либо в родстве со славянами. А сколько у нас было начальников эскадр, стратегов из славян?
— Довольно, — оборвала Анна резко. — Славяне служат в войсках империи по договору. Иные нанимаются целыми племенами. Но они всего лишь варвары, наемники! Они служат нам!
— И своей далекой родине, — добавила Елена лукаво.
— Вздор! Что могут взять дикие варвары, не знающие даже Христа, из великой империи? Перестань болтать!
Она резко задернула занавески, закрывая тайные глазки. Однако перед ее взором все еще шел по залитой солнцем золотой дорожке широкоплечий высокий юноша с глазами завоевателя и человека, меняющего мир. Безуспешно орут и верещат над головой редкие обезьяны, в кустах обиженно вздымают пышные хвосты павлины, раздраженно кричат человеческими голосами попугаи, обиженные невниманием…
И еще у него взгляд, словно видит ее за этой стеной!
Их вели через бесчисленные хоромы, где и стены, и полы, и каменные стволы колонн блистали роскошью. Русичам, привыкшим к низким деревянным потолкам, было странно и удивительно видеть в дальней выси изогнутые своды, напоминающие небеса. Воздух был пропитан сладкими запахами редких цветов, заморских смол. Вдоль стен стояли сановники, на каждом столько украшений из золота и яхонтов, что хватило бы снарядить войско в Испанию. А то и в набег на Сицилию. И этих сановников здесь больше, чем Святослав брал с собой народа в походы!
Владимир, его во дворец взял Добрыня с какой-то своей целью, был потрясен, как потрясены и люди посольства. Даже Добрыня притих, шел смиренный, глаза стали круглые, а вид имел подавленный, хотя бодрился изо всех сил. В Царьграде бывал и раньше, но внутрь дворца базилевса попал впервые!
Потом им указали где стоять, справа и слева ждали не ромеи, а такие же люди из других стран. Правда, одеты странно, причудливо, одни совсем черны лицами, другие желты, третьи с красной, как натертой, кожей, но такие же как и он потрясенные, скованные. Это роднило их с росичами больше, чем росичей с похожими на них ромеями. Владимир инстинктивно чувствовал к этим людям с другим цветом кожи симпатию. От их неуверенности странным образом черпал свою уверенность. Не только у него дрожат колени!
Затем глашатаи возвестили о прибытии родни базилевса. Ворота распахнулись. Владимир воспринял их не как двери, а именно ворота — высокие, как вход в вирий, украшенные золотом, серебром и драгоценными камнями, из внутренних покоев по ковровым дорожкам медленно пошли пышно одетые люди.
Им кланялись как сановники, так и послы. Добрыня зорко следил за соседями, чтобы не наклонить голову ниже положенного. Он не знал кто кем приходится базилевсу, но рядом чернолицые послы в цветных тряпках на головах кланялись одним ниже, при виде других лишь наклоняли головы, а при появлении третьих чуть ли не переламывались в поясах. Добрыня свистящим шепотом велел русичам подражать более знающим.
Владимир стоял позади всех, почти не видел важно шествующих, затем как-то незаметно для себя протиснулся в передний ряд, жадно и трепетно смотрел на дивную красоту одеяний, надменные лица, украшения.
Внезапно словно ударили в спину. Дыхание перехватило. В конце процессии рядом с красивой женщиной со строгим лицом важно шествовала девочка, он ее видел на носилках. Стражи ее тогда назвали принцессой!
Ее детское личико было строгим и серьезным. Неправдоподобно большие глаза смотрели прямо перед собой, на бледных щеках проступала тень бледного румянца. Она была во что-то одета, явно богатое, но Владимир видел только ее лицо.
Она уже поравнялась с ним, он задержал дыхание. Вдруг, словно ее толкнул кто, она повернула голову. В ее больших глазах отразились удивление и… узнавание. Она замедлила шаг, смотрела неотрывно снизу вверх. Ее щеки разом охватил жаркий румянец, разлился по шее, поднялся до кончиков ушей.
Сердце Владимира стучала так громко, что ничего не слышал кроме шума крови в ушах. Не сознавая что делает, он внезапно опустился на колено. Она едва слышно ахнула, закусила розовую губу. В глазах было изумление, страх, восторг, снова страх…
Женщина быстро взглянула на юного варвара, что-то сказала сквозь зубы маленькой принцессе. Та с усилием опустила глаза. Женщина, сохраняя на лице улыбку, потянула ее за руку. У него вырвалось вдогонку хриплое:
— Я все равно тебя возьму!..
Ее почти утащили, он поднялся. Над головой слышалось сдавленное дыхание Добрыни. Воевода был разъярен, но сейчас Владимиру впервые было все равно, будут его жечь огнем или разрубят на куски!
Служанки расчесывали Анне волосы, когда в ее комнату вошел Иоанн Цимихсий, блистательный полководец, а ныне еще и базилевс, сильный, красивый и мужественный, в любой одежде больше похожий на яростного воителя, что сам водит в бой отряды, чем на мудрого и расчетливого правителя необъятной империи.
Женщины, как вспугнутые птицы, исчезли, повинуясь взмаху его руки. Базилевс наклонился с натугой, в груди хрипело. Сухие губы коснулись ее волос. Великий полководец, ставший императором, понимал, что и ему дали яд, как было с многими базилевсами до него, даже подозревал кто дал. Самая красивая женщина мира — Феофано, бывшая танцовщица в притонах, шлюха, утолявшая за ночь по сто пьяных солдат и моряков, ставшая затем императрицей, изменившая весь свой облик и ставшая покровительницей литературы, искусства. Она возвела на престол его, блистательного полководца и отважного дерзкого воина — он в этой же спальне проткнул мечом предыдущего базилевса, — она же расчищала место на престоле для своих подрастающих сыновей: Василия и Константина. В свои сорок лет она оставалась такой же юной и красивой, как и в те годы, когда появлялась обнаженной на подмостках, доводя до умопомрачения пьяных солдат.
Владимир слышал изумленное аханье то справа, то слева. Он шел, стискивая зубы, стараясь во всем подражать Добрыне. Дворец был белоснежным, от него веяло чистотой и свежестью. И настолько огромен, что, казалось, под его крышей можно разместить весь Киев. Огромных колонн из фригийского мрамора было не меньше, чем березок в днепровских лесах.
Но белые колонны, в отличие от березок, были в три обхвата, гладкие и без единого пятнышка, они вздымались на немыслимую высоту, там красиво изгибались портики. Колонны были украшены золотом, серебром, глаза разбегались от цветного мрамора, порфира, живописи, изумительной мозаики.
Их вели по широкой дорожке к главному входу, а по обе стороны благоухали деревья с невиданными цветами. Владимир потрясенно понял, что многие деревья ненастоящие! Их листья цвета осени не шелестят, а слегка позванивают, ибо из чистого золота!
Между деревьями сидели огромные, отлитые из золота, львы. Они страшно рычали, смотрели на проходящего Владимира рубиновыми глазами, поворачивали за ним головы, свирепо били по земле золотыми хвостами. Кромка дорожки к дворцу была выложена блестящими массивными плитками из серебра.
В саду шелестели фонтаны. Красиво изогнутые струи поднимались выше вершин деревьев. Владимир чувствовал на лице тончайшую водяную пыль. Над головой пролетали яркие сказочные птицы.
Принцесса Анна с подругой тайком рассматривали с балюстрады неспешно шествующих через сад русов. Обе прыскали со смеха, эти грузные важные мужчины так потешно и пугливо шарахаются в стороны, когда над головами пролетает попугай с криком: «Слава базилевсу!», или когда навстречу выскакивают обезьяны и выпрашивают сладости!
Когда на дорожке, посыпанной золотистым песком, появился юный варвар, что не преклонил колени, она впилась в него взглядом. Вдруг ей стало тревожно. Вспомнила подслушанные разговоры отца, его василиков, высших чиновников. Над империей уже столетие сгущается туча, с каждым годом молнии бьют страшнее, а гром гремит громче. Империя будет разрушена, все понимали. Как был захвачен и разрушен Рим германцами, так Константинополь будет разрушен русами. Их походы становятся все разрушительнее, беспощаднее. Это был мощный натиск, в результате которого в самом Константинополе как грибы вырастают целые кварталы русов. Силой и нажимом росские князья добивались привилегий и льгот для своих купцов и товаров. Вообще Восточно-Римская империя на треть уже заселена вторгающимися славянами. Славяне заняли важнейшие посты в армии, в управлении страной, они становились императорами, они вершили суды и творили историю своей новой родины. Жители империи еще называли себя греками, хотя уже говорили на смеси славянского с остатками греческого, половина на половину, а историки, любившие точность, называют их новогреками, в отличие от настоящих греков, населявших ту Грецию, прежнюю, Элладу. Но худшие для империи из славян были те, кто попал под власть русов и болгар. И те, и другие редко шли на службу, а неприкрытой целью русов и их Киевской Руси было захватить Константинополь и сделать его стольным градом своей молодой и быстро растущей империи, которую они еще просто не догадываются именовать империей.
Да, здесь о скором падении Константинополя знают от мала до велика. Тень обреченности витает над каждым. Все знают, что именно росы возьмут и разрушат город. И что роковой час уже близок. А каким город будет уже под их властью, этого не мог предсказать никто.
Этот молодой варвар, еще мальчик, нет, уже юноша, идет спокойно, не удостаивая взглядом диковинные цветы, привезенные ее отцом, дедом, прадедом из дальних стран Востока. Не заинтересовался крохотной обезьянкой, размером с ладонь, но удивительной копией человека — как сказал митрополит, жалкой попыткой Сатаны тоже создать своего человека, и когда испуганный базилевс хотел было истребить всех обезьян, как создание рук врага рода человеческого, просвещенный митрополит удержал, сказал назидательно, что пусть живут и служат примером, как далеко Сатане до Создателя.
Когда он скользнул равнодушным взором по драгоценным ливанским кедрам, вывезенным сюда за огромные деньги, она ощутила гнев, досаду, но вдруг его глаза встретились с ее глазами, хотя она наблюдала очень скрытно, и она внезапно поняла, что для него лес — не предмет любования, а материал, который нужно рубить, превращать в бревна, строить дома, дворцы, крепости, тараны, засеки… Лес для него — не искусное создание рук Всевышнего, а материал для работы!
Отец уже указывал ей на людей с такими лицами и такими глазами. Для них весь мир — лишь арена деятельности. Их деятельности! Отец говорил, что эти люди — вершители судеб, соль земли. Они становятся предводителями войск, совершают перевороты, завоевывают царства. Именно они двигают историю: вперед ли, назад, в сторону, но никогда не остаются наблюдать со стороны, из безопасного укрытия, как стремится для себя большинство.
И вот такой человек идет по усыпанной желтым песком дорожке среди павлинов и райских птиц!
— В камзоле из соболей?
— Нет, ближе к нам.
— Беловолосый, с оторочкой из песцов?
— Да нет же, — сказала она нетерпеливо, — вот тот высокий, черноволосый! Который даже в наш императорский сад явился в своей варварской шкуре! Как дикий германец в завоеванном Риме!
Подруга взглянула на нее с удивлением. В голосе прозвучала едва заметная насмешка:
— Принцесса, но это же… слуга!
— Как… слуга? — переспросила Анна ошеломленно.
— В посольстве люди самого разного ранга, ты же знаешь. Посол великой княгини, толмачи, помощники, знатные люди. А также челядь для обслуги. Этот молодой прислуживает даже не людям, а коням!
Анна прижалась лицом к стене с глазком, чтобы подруга не видела ее внезапной бледности. После паузы, справившись с голосом, сказала ровным тоном:
— Все ты знаешь…
— А что делать? — вздохнула Елена. — Мы еще маленькие. Заводить любовь с начальниками дворцовых караулов, как делают взрослые женщины, вроде бы еще нельзя… Хотя не понимаю, почему? А играть в куклы — слишком взрослые. Только и остается, что смотреть на них и учиться… чтобы потом быть умнее.
Главным у россов был гигант с суровым лицом. Лицо в шрамах, но это его не обезображивало, лишь придавало значимость, ибо шрамы мужчин украшают, как женщин серьги и кольца. С ним ходили еще четверо, указывали перстами на диковинки, ахали, таращили глаза. Гигант снисходительно улыбался. Он и мальчик-конюх чем-то были похожи…
Единственным слугой, допущенным вместе с самыми знатными росами в сад базилевса — остальным вежливо отказали — был странный слуга, который не преклонил перед ней колени! Анна чувствовала какую-то тайну.
Елена прильнула к щелочке:
— А ты права. В этом мальчике что-то есть. Врожденное благородство, гордость. В глазах виден ум. В плечах широк, лицо смелое. И красив как сам Сатана, прости меня Господь!
— Да, — сказала Анна, — это в нем есть.
Что-то в ее голосе насторожило Елену, но принцесса уже смотрела в глазок с безучастным видом, перебрасывала царственный взор с одного роса на другого.
— Славяне, — сказала Елена, потупя взор, — народ странный… Копни чуть ли не любой знатный род в империи, у каждого либо славянин в предках, либо в родстве со славянами. А сколько у нас было начальников эскадр, стратегов из славян?
— Довольно, — оборвала Анна резко. — Славяне служат в войсках империи по договору. Иные нанимаются целыми племенами. Но они всего лишь варвары, наемники! Они служат нам!
— И своей далекой родине, — добавила Елена лукаво.
— Вздор! Что могут взять дикие варвары, не знающие даже Христа, из великой империи? Перестань болтать!
Она резко задернула занавески, закрывая тайные глазки. Однако перед ее взором все еще шел по залитой солнцем золотой дорожке широкоплечий высокий юноша с глазами завоевателя и человека, меняющего мир. Безуспешно орут и верещат над головой редкие обезьяны, в кустах обиженно вздымают пышные хвосты павлины, раздраженно кричат человеческими голосами попугаи, обиженные невниманием…
И еще у него взгляд, словно видит ее за этой стеной!
Их вели через бесчисленные хоромы, где и стены, и полы, и каменные стволы колонн блистали роскошью. Русичам, привыкшим к низким деревянным потолкам, было странно и удивительно видеть в дальней выси изогнутые своды, напоминающие небеса. Воздух был пропитан сладкими запахами редких цветов, заморских смол. Вдоль стен стояли сановники, на каждом столько украшений из золота и яхонтов, что хватило бы снарядить войско в Испанию. А то и в набег на Сицилию. И этих сановников здесь больше, чем Святослав брал с собой народа в походы!
Владимир, его во дворец взял Добрыня с какой-то своей целью, был потрясен, как потрясены и люди посольства. Даже Добрыня притих, шел смиренный, глаза стали круглые, а вид имел подавленный, хотя бодрился изо всех сил. В Царьграде бывал и раньше, но внутрь дворца базилевса попал впервые!
Потом им указали где стоять, справа и слева ждали не ромеи, а такие же люди из других стран. Правда, одеты странно, причудливо, одни совсем черны лицами, другие желты, третьи с красной, как натертой, кожей, но такие же как и он потрясенные, скованные. Это роднило их с росичами больше, чем росичей с похожими на них ромеями. Владимир инстинктивно чувствовал к этим людям с другим цветом кожи симпатию. От их неуверенности странным образом черпал свою уверенность. Не только у него дрожат колени!
Затем глашатаи возвестили о прибытии родни базилевса. Ворота распахнулись. Владимир воспринял их не как двери, а именно ворота — высокие, как вход в вирий, украшенные золотом, серебром и драгоценными камнями, из внутренних покоев по ковровым дорожкам медленно пошли пышно одетые люди.
Им кланялись как сановники, так и послы. Добрыня зорко следил за соседями, чтобы не наклонить голову ниже положенного. Он не знал кто кем приходится базилевсу, но рядом чернолицые послы в цветных тряпках на головах кланялись одним ниже, при виде других лишь наклоняли головы, а при появлении третьих чуть ли не переламывались в поясах. Добрыня свистящим шепотом велел русичам подражать более знающим.
Владимир стоял позади всех, почти не видел важно шествующих, затем как-то незаметно для себя протиснулся в передний ряд, жадно и трепетно смотрел на дивную красоту одеяний, надменные лица, украшения.
Внезапно словно ударили в спину. Дыхание перехватило. В конце процессии рядом с красивой женщиной со строгим лицом важно шествовала девочка, он ее видел на носилках. Стражи ее тогда назвали принцессой!
Ее детское личико было строгим и серьезным. Неправдоподобно большие глаза смотрели прямо перед собой, на бледных щеках проступала тень бледного румянца. Она была во что-то одета, явно богатое, но Владимир видел только ее лицо.
Она уже поравнялась с ним, он задержал дыхание. Вдруг, словно ее толкнул кто, она повернула голову. В ее больших глазах отразились удивление и… узнавание. Она замедлила шаг, смотрела неотрывно снизу вверх. Ее щеки разом охватил жаркий румянец, разлился по шее, поднялся до кончиков ушей.
Сердце Владимира стучала так громко, что ничего не слышал кроме шума крови в ушах. Не сознавая что делает, он внезапно опустился на колено. Она едва слышно ахнула, закусила розовую губу. В глазах было изумление, страх, восторг, снова страх…
Женщина быстро взглянула на юного варвара, что-то сказала сквозь зубы маленькой принцессе. Та с усилием опустила глаза. Женщина, сохраняя на лице улыбку, потянула ее за руку. У него вырвалось вдогонку хриплое:
— Я все равно тебя возьму!..
Ее почти утащили, он поднялся. Над головой слышалось сдавленное дыхание Добрыни. Воевода был разъярен, но сейчас Владимиру впервые было все равно, будут его жечь огнем или разрубят на куски!
Служанки расчесывали Анне волосы, когда в ее комнату вошел Иоанн Цимихсий, блистательный полководец, а ныне еще и базилевс, сильный, красивый и мужественный, в любой одежде больше похожий на яростного воителя, что сам водит в бой отряды, чем на мудрого и расчетливого правителя необъятной империи.
Женщины, как вспугнутые птицы, исчезли, повинуясь взмаху его руки. Базилевс наклонился с натугой, в груди хрипело. Сухие губы коснулись ее волос. Великий полководец, ставший императором, понимал, что и ему дали яд, как было с многими базилевсами до него, даже подозревал кто дал. Самая красивая женщина мира — Феофано, бывшая танцовщица в притонах, шлюха, утолявшая за ночь по сто пьяных солдат и моряков, ставшая затем императрицей, изменившая весь свой облик и ставшая покровительницей литературы, искусства. Она возвела на престол его, блистательного полководца и отважного дерзкого воина — он в этой же спальне проткнул мечом предыдущего базилевса, — она же расчищала место на престоле для своих подрастающих сыновей: Василия и Константина. В свои сорок лет она оставалась такой же юной и красивой, как и в те годы, когда появлялась обнаженной на подмостках, доводя до умопомрачения пьяных солдат.