Страница:
Владимир развел руками:
— Те вовсе пытались захватить город! И власть мою не признавали… Но ты прав, тут надо тоже сделать прополку. Самых горластых отправить бы на свершение подвигов… Вернутся — хорошо, моя слава упрочится, не вернутся — больше спокойствия. Где, говоришь, чудовища лютуют?
Волхв вытащил из-за пазухи дощечки. Владимир не понимал письмена, начертанные чертами и резами, да еще подвешенные к линии, а не посаженные на нее, но волхв заговорил, даже не глядя на записи:
— В Муромских лесах засел лютый Соловей-разбойник. Те дороги перекрыты для наших купцов. Приходится объезжать, а это платить тамошним князьям за топтание ихней земли. В днепровской круче поселился крупный Змей. Мало того, что крылатый, еще и огнем пышет! Повадился скот таскать, а сейчас уже людей похищает…
Владимир бросил мрачно:
— Человечье мясо самое сладкое. Кто попробует, того на него всегда тянет.
Волхв бросил на него предостерегающий взор:
— Я не воин, вкуса крови людской не ведаю. Или ты на что-то еще намекаешь?
— Да что ты, — отшатнулся Владимир, — ты у нас только по меду знаток, а мяса вовсе не ешь… Чтоб бабы, говоришь, не снились?.. Думаю, что скот начали беречь, вот оголодавший Змей хватает то, что изловит. С голоду и кур красть будет. Хорошо бы туда отряд… а еще лучше, того же Сиявуша-крикуна. Он силен, может и в самом деле побить зеленого… — Что еще?
— Среди днепровских порогов лютуют дивные звери. Мало кто их видел, ибо с берега не разглядишь, а кто видел вблизи, уже не расскажет. Зовут их рухами, живут прямо в ямах на дне, что вырыли им страшные водовороты. Ну… еще из-за дождей, что в прошлом году едва всю Русь не утопили, болота разошлись, на лес наступают… Болотникам да упырям нет числа. Уже на берег лезут, по лесу шастают. Кого не попадя, хватают. Мужики боятся за дровами ездить, бабы перестали за ягодами ходить.
— Это нам пока не по силам. Ни днепровские рухи, ни болотники. Туда надо целое войско… Даже войско не поможет. Леса корчевать — другое дело. Тогда и болота подсохнут. А пропадут болота и болотникам конец. А что слышно с пустошью за Черным Лесом?
Волхв разложил перед собой дощечки:
— Вот тут я изобразил… Избушку заметили охотники, но подходить не стали. Сразу же назад, войту сообщили, а он прислал мальчишку к нам. Что верно, то верно, раньше там бабы-яги не было. Но кто знает, откуда пришла? Может быть переселилась всего на десяток-другой верст ближе к югу, тут ее и заметили… Туда можно послать одного богатыря. Подумай, реши.
Владимир слушал невнимательно. Белоян перехватил отсутствующий взор князя, тоскующий и одновременно злой:
— Ладно, ты вроде бы здесь, а душа твоя там… Все еще не передумал?
Владимир скосил на него хищный как у орла глаз:
— Ты о чем?
— О щите.
Владимир буркнул:
— Я уже и кое-что сделал.
— Зря, — сказал Белоян сожалеюще. — Дров наломаешь. Для того, чтобы с царьградскими магами тягаться, надо голову иметь побольше, чем твоя.
— Ведмедячью, что ли?
— Да хотя бы и медвежью. Я ж меч не таскаю с собой, у меня голова свободная.
— Да и я не в зубах меч ношу, — буркнул Владимир. — Что надумал?
— Пойдем, по дороге расскажу. У тебя где самый надежный подвал?
— На заднем дворе подле оружейной. Там сейчас как раз держат Залешанина. Того самого, что из-под стоячего подошвы выпорет, а лежачего разденет так, что тот не заметит… Так говорят. Но и такие попадаются!
Белоян кивнул довольно. В маленьких медвежьих глазках блеснуло злое удовлетворение:
— Он нам и нужен.
Глава 8
Глава 9
— Те вовсе пытались захватить город! И власть мою не признавали… Но ты прав, тут надо тоже сделать прополку. Самых горластых отправить бы на свершение подвигов… Вернутся — хорошо, моя слава упрочится, не вернутся — больше спокойствия. Где, говоришь, чудовища лютуют?
Волхв вытащил из-за пазухи дощечки. Владимир не понимал письмена, начертанные чертами и резами, да еще подвешенные к линии, а не посаженные на нее, но волхв заговорил, даже не глядя на записи:
— В Муромских лесах засел лютый Соловей-разбойник. Те дороги перекрыты для наших купцов. Приходится объезжать, а это платить тамошним князьям за топтание ихней земли. В днепровской круче поселился крупный Змей. Мало того, что крылатый, еще и огнем пышет! Повадился скот таскать, а сейчас уже людей похищает…
Владимир бросил мрачно:
— Человечье мясо самое сладкое. Кто попробует, того на него всегда тянет.
Волхв бросил на него предостерегающий взор:
— Я не воин, вкуса крови людской не ведаю. Или ты на что-то еще намекаешь?
— Да что ты, — отшатнулся Владимир, — ты у нас только по меду знаток, а мяса вовсе не ешь… Чтоб бабы, говоришь, не снились?.. Думаю, что скот начали беречь, вот оголодавший Змей хватает то, что изловит. С голоду и кур красть будет. Хорошо бы туда отряд… а еще лучше, того же Сиявуша-крикуна. Он силен, может и в самом деле побить зеленого… — Что еще?
— Среди днепровских порогов лютуют дивные звери. Мало кто их видел, ибо с берега не разглядишь, а кто видел вблизи, уже не расскажет. Зовут их рухами, живут прямо в ямах на дне, что вырыли им страшные водовороты. Ну… еще из-за дождей, что в прошлом году едва всю Русь не утопили, болота разошлись, на лес наступают… Болотникам да упырям нет числа. Уже на берег лезут, по лесу шастают. Кого не попадя, хватают. Мужики боятся за дровами ездить, бабы перестали за ягодами ходить.
— Это нам пока не по силам. Ни днепровские рухи, ни болотники. Туда надо целое войско… Даже войско не поможет. Леса корчевать — другое дело. Тогда и болота подсохнут. А пропадут болота и болотникам конец. А что слышно с пустошью за Черным Лесом?
Волхв разложил перед собой дощечки:
— Вот тут я изобразил… Избушку заметили охотники, но подходить не стали. Сразу же назад, войту сообщили, а он прислал мальчишку к нам. Что верно, то верно, раньше там бабы-яги не было. Но кто знает, откуда пришла? Может быть переселилась всего на десяток-другой верст ближе к югу, тут ее и заметили… Туда можно послать одного богатыря. Подумай, реши.
Владимир слушал невнимательно. Белоян перехватил отсутствующий взор князя, тоскующий и одновременно злой:
— Ладно, ты вроде бы здесь, а душа твоя там… Все еще не передумал?
Владимир скосил на него хищный как у орла глаз:
— Ты о чем?
— О щите.
Владимир буркнул:
— Я уже и кое-что сделал.
— Зря, — сказал Белоян сожалеюще. — Дров наломаешь. Для того, чтобы с царьградскими магами тягаться, надо голову иметь побольше, чем твоя.
— Ведмедячью, что ли?
— Да хотя бы и медвежью. Я ж меч не таскаю с собой, у меня голова свободная.
— Да и я не в зубах меч ношу, — буркнул Владимир. — Что надумал?
— Пойдем, по дороге расскажу. У тебя где самый надежный подвал?
— На заднем дворе подле оружейной. Там сейчас как раз держат Залешанина. Того самого, что из-под стоячего подошвы выпорет, а лежачего разденет так, что тот не заметит… Так говорят. Но и такие попадаются!
Белоян кивнул довольно. В маленьких медвежьих глазках блеснуло злое удовлетворение:
— Он нам и нужен.
Глава 8
Возле сруба на колоде сидело трое. Все с топорами, один даже в железном шлеме. Двое с бронзовыми обручами на лбу, что прихватывали волосы. Самый старый, вислоусый воин с серебряным чубом на бритой голове, первым встал, завидя князя, сдержанно наклонил голову.
Двое других, узкоглазый и широкоскулый молодой печенег или берендей, а также простоватый парняга с пшеничными волосами и с синими, как васильки, глазами, подхватились когда князь наступил на их тени.
— Как зовут? — поинтересовался Владимир.
— МакГаген, Чейман и Корняга, — ответил старший, похожий на викинга. — Корняга, это я.
— Вы что, братья? — удивился Владимир.
— Нет, но все в сапогах, — ответил старший гордо.
Двое сопели и бодро выпячивали груди. Владимир засмотрелся на печенега, не только в доспехах русов, но и одежда чисто славянская, шлем кован явно кузнецами Киева, даже сапоги не печенежские, с мягкой подошвой, а с каблуком и железной опояской:
— Чейман, Чейман… Не сын ли доблестного хана Кучуга, известного как отвагой, так и мудростью?
Узкоглазый воин подпрыгнул от счастья, что его заметил великий князь. Глаза заблестели, он срывающимся голосом выпалил:
— Сын! Отец велел служить тебе верно и преданно, говорить только по-русски, носить одежду русов… и чтобы…
Владимир кивнул, он уже слышал от Кучуга его заветное: успеть повозиться с внуками, что будут неотличимы от русов, чтобы за свой народ быть спокойным:
— Отвага заметнее, чем мудрость, но твой отец наделен и тем, и другим. Кого стережете?
Чейман повернул голову к Корняге, и старшой ответил сильным звучным голосом:
— Свирепого татя и разбойника, неуловимого Залешанина!
Владимир оглянулся на Белояна:
— Видишь, что у меня за воины? Втроем одного стерегут! А тот, поди, не только за семью засовами, но и к стене прикован. А то и вовсе связан по рукам-ногам…
Белоян поморщился, а старший сказал с обидой:
— Обижаешь, княже! Это же сам Залешанин!.. Ну, тот самый… Его и в туе не влупишь, и в ложке не поймаешь. Попался как-то по дурости или пьянке, теперь не упустить бы. Непростой человек! Говорят, глаза отводить умеет, черной кошкой перекидывается.
Владимир снова покосился на Белояна. Тот скривился сильнее:
— Враки. Придумывают, чтобы свою дурость оправдать. Просто смышлен вот и все. Один пойдешь?
— Ждите здесь, — велел Владимир:
Перед ним услужливо отодвинули засовы, дверь заскрипела истошно, он рассердился, утром весь Киев будет знать, что великий князь навещал в срубе пойманного вора.
Факел трещал, роняя искры. Владимир ругнулся, горящая капля смолы упала на руку. Снизу послышался смешок.
— Хохочи, коли зубы хороши, — сказал Владимир громко, — скоро выбьют!
Ступеньки мокрые и скользкие, словно стадо улиток проползло, сапоги соскальзывали. Наконец трепещущий свет вырвал из тьмы прикованного к стене молодого парня, что сидел там же под стеной, обхватив колени… Морщился, прикрыл глаза, ему и так свет ярок, а Владимир придирчиво рассматривал вора.
Золотые, как спелая пшеница волосы, падают на широченные плечи, все еще совсем не по-смердячему гордо вздернутые. На лбу кожаный ремешок, как у кузнеца, а когда поднял голову, Владимир засмотрелся на такие синие чистые глаза, словно в них отражалось целое поле незабудок.
Сразу видно, что высок ростом, хоть и сидит, на такой груди можно мечи ковать как на наковальне. Цепи на руках самые толстые, но Владимиру показалось, глядя на его руки, что поднатужься вор, сумел бы либо порвать, либо штыри выдернул из стен. Но хоть и рождаются в селах да весях богатыри, но без ухватки, без воинского умения так и быть им лишь могучим скотом, что деревья рвет с корнями да камни убирает с полей.
— Ну что скажешь, вор? — спросил он зло. — Тот самый Залешанин, который похвалялся мою горницу обворовать так, чтобы даже мышь там удавилась с тоски?
Вор сделал движение плечом, железо загремело. Прищурившись, разглядывал великого князя. Под глазом расплылся громадный кровоподтек, скула в засохшей крови, но лицо дерзкое, в глазах насмешка.
— Садись, княже, — пригласил он. — На чем стоишь. Да, я и есть Залешанин. Хочешь, я попрошу и железо на тебя надеть, а то тебе надоело зеньки заливать заморским вином да брюхо набивать…
— Хохочи, коли зубы хороши, — повторил Владимир зло. — Но только недолго тебе блистать белыми зубами!
— Топор уже наточили?
— Топор? — удивился Владимир. — Для тебя кол затесывают. За обольщение дочери боярской, кражу и поджог тебе выпала смерть лютая! Дабы другие устрашились.
Залешанин побледнел малость, но силился улыбнуться:
— Если бы устрашались, никто бы не воровал… А так и давите нас, и вешайте. И между деревьями распахивайте, а все нашему роду нет переводу.
— Перевести не переведу, — сказал Владимир, — но поубавлю… Только я один волен грабить! Когда грабит один, то не режет добычу, аки волк лютый, а стрижет, дает жирком да шерстью обрасти, потом опять стрижет… Потому, хоть я и грабитель, но народ за меня держится.
Залешанин отмахнулся с небрежностью, словно сидел на троне и принимал поклоны дурака-князя:
— Народ мое имя славит. Богатых никто не любит, а свою бедность всяк объясняет либо совестливостью, либо леностью…
— А что хорошо в лености? — спросил Владимир невольно.
Залешанин покровительственно улыбнулся:
— Когда кто-то признается, что ленив, тем самым говорит, что ежели бы не его лень, он бы горы свернул, всех Змеев побил, принцесс освободил, всем бы сопли утер, для бедных и сирых горы злата добыл и каждому бы по мешку отсыпал…
Владимир нетерпеливо отмахнулся:
— Ладно, я не за этим пришел. Договориться хочу.
— Договориться? — удивился парень. Владимир видел, как в запавших глазах вспыхнула надежда, но голос все еще держал насмешливым. — Неужто поменяться со мной решил?
— Поменялся бы, да не разорваться мне… Я бы тебя лучше повесил, но мне нужен человек, который съездил бы по одному важному делу. Очень важному! А волхв указал на тебя.
Парень смотрел во все глаза. Насмешливое выражение медленно уступало недоумевающему:
— Я? Но я ж сбегу по дороге!
— А если слово дашь?
— Слово?.. Гм… А с чего я стану его держать?
Владимир развел руками:
— В самом деле, с чего… Но волхв говорит, что ты всегда держал.
— Всегда, — проворчал парень. — То по мелочи… А когда на кону жизнь… А что за поручение?
Владимир покачал головой:
— Нет, сперва скажи, согласен или нет. Я не хочу, чтобы кто-то еще знал. Только я и ты. Если дознается кто-то третий, о том дознается белый свет… Хотя что это я? Совсем одурел от вина. Ты ведь отсюда просто не выйдешь, вор. Сперва вырвут язык, а на кол потащат уже потом…
Парень тряхнул головой:
— Княже! Понятно же, что согласен. Только свистни. Что нужно своровать, только кивни. Ты ж своровать меня хочешь снарядить, не на Змея ж с булавой, который девок ворует?
— Куда тебе супротив Змея, — бросил Владимир с отвращением. — Конечно, на воровство подлое… Никто из витязей рук марать не захочет. Но, чтобы ты сразу не дал деру, я для тебя буду держать пряник…
— Ты ж сказал, что довольно слова!
— Да так, на всякий случай.
Владимир видел, что вор ни на миг не заколебался, выполнять ли волю великого князя. Сразу же за воротами — в темный лес, а там снова кистенем по головам честному люду, потрошить их кошели.
— Ежели все выполнишь, то получишь прощение… — он видел по лицу разбойника, что тому княжеское прощение до одного места, добавил, — и еще… боярская дочь, у окна которой тебя изловили, станет твоей женой. Сам сватом буду.
На этот раз глаза разбойника вспыхнули, на скулах выступили пятна… Владимир не подал виду, повторил равнодушно, как о деле решенном:
— Я сам твоим сватом буду.
— Врешь, княже.
— Слово, — сказал Владимир. — А я своим словом тоже не бросаюсь.
Разбойник поднялся, гремя цепями. Владимир невольно отступил, вор на полголовы выше, могуч, чувствуется сила непомерная. Как только и взяли такого, не иначе как опоили или зелья подсыпали. А то и бабка морок навела.
— Говори, что я должен сделать?
Владимир отмахнулся, пошел к двери:
— Сперва цепи снимут. Поговорим в моей палате.
Когда его привели, Владимир нахмурился против воли, а кулаки сами сжались до скрипа кожи на костяшках. Разбойник вошел в его палату, словно делал сопливому князьку великое одолжение. Глаза дерзкие, словно это его хоромы, а весь остальной люд вместе с князьком лишь челядь неумытая.
— Садись, — буркнул Владимир, он указал на накрытый стол. — Ешь, пей. Сперва еда, разговор после.
Стражи остались было по эту сторону двери, мол, с таким бугаем в случае чего князю не совладать, но Владимир нетерпеливым движением бровей вымел в коридор. Разбойник силен, кто спорит, но бойцовских ухваток не знает, а он, Владимир, троих таких бычков завалит, буде надобность сыщется.
Разбойник уверенно перенес ноги через лавку, глаза оценивающе пробежали по столу. Ноздри подергивались, спросил неожиданно:
— Вино фалернское?
— Греческое, — ответил Владимир сухо. — А фалернское или хиосское… А ты и вина чужие крал?
— Крал не крал, но пробовал, — ответил разбойник с напускной скромностью.
Его пальцы уже разрывали жареного гуся, коричневая корочка хрустела, из-под нее вырывался пар, пальцы обжигало горячее мясо, истекающее соком. Владимир, что решил было не есть, сглотнул слюну, сердито оторвал гусиную ногу.
В молчании ели, запивали, кубки были полны, а в дальнем конце стола ждали еще три кувшина с вином из Царьграда. Разбойник ел неспешно, хотя за время в срубе исхудал, кожа на скулах натянулась, ключицы торчат, хотя видно какие толстые, что бычьи кости…
Когда голодный огонек в глазах разбойника потух, Владимир сказал, едва сдерживаясь:
— Жрешь, как красная девица! Двумя пальчиками, волокна отщипываешь… Разве воины так едят?
— А я не твой дружинник, — ответил разбойник хладнокровно. — Говори, чего тебе своровать? А то пошли тех, кто ест как надо.
В голову Владимира ударила горячая тяжелая волна. Едва удержался, чтобы не въехать кулаком в нагло ухмыляющуюся рожу мерзавца.
— Ладно, — выдохнул он сквозь зубы. — Мое слово крепкое… Вернешься со щитом — получишь прощение, удел, дочь боярина Твердожита.
— А если на щите? — ухмыльнулся разбойник.
— Ты мне знанием древних умностей не щеголяй, — предостерег Владимир. — Про щит я не для красивости речи. Мне нужен настоящий шит! Тот самый, который Вещий Олег прибил на врата Царьграда.
Кубок едва не выпал из рук разбойника. Глаза не оставляли лицо князя, а когда убедился, что князь не шутит, спросил недоумевающе:
— И что же… тот щит там все еще… висит?
— Висит.
— А… зачем?
— Не для красоты же, — отмахнулся Владимир. — Ты смерд, а не воин, куда тебе знать…Когда заключаешь мирный договор, то по обычаю прибиваешь свой щит на врата града, с которым воевал. Как бы берешь и его под защиту. Князь Олег получил от Царьграда богатый выкуп, греки обязались платить нам дань… и по сей день платят, а мы за это помогаем Царьграду войском. За отдельную плату, конечно… Мой дед пытался поднарушить уговор, ходил с дружиной, чтобы греки увеличили выплату, но то ли в самом деле ихние маги наслали страшную бурю, что перетопила ладьи Игоря, то ли что-то еще… Греки верят, что этот щит Олега хранит их город. Даже если это не так, все равно щит надо снять и увезти. В Царьграде сразу падут духом.
Разбойник молчал, челюсти его двигались все медленнее. Пальцы блестели от жира, но забыл облизываться и вытирать о скатерть. В палате повисло тяжелое молчание. Когда он поднял глаза, Владимир понял, что разбойник мог заподозрить, что за похищением щита стоит нечто большее, чем попытка увеличить дань с Царьграда.
— Щит, — сказал разбойник медленно, он полузакрыл глаза. — Щит на городских вратах… А те наверняка повыше, чем Ляшские или Жидовские… И охрана там не спит, как твои вои, что в соплях путаются, левую руку от правой ноги не отличают. Но все же мне только веревку покрепче да ночку безлунную — и щит у меня! Если только не пропью по дороге, не обменяю на глиняную свистульку…
Владимир сказал напряженно:
— Щит привези. Он в самом деле даст победу. Стоит показать нашей дружине, сразу во львов обратятся!
Разбойник прищурился:
— Похоже, княже, ты сам не больно-то веришь в силу щита?
— Верю или не верю, — сказал Владимир зло, — а князь должен извлекать выгоду из любой вещи. Если перевезти щит от греков к нам, то их это ослабит, а нас усилит. Неважно, волшебный или нет. Ясно?
— Ясно…
— А в чем твой страх?
— Страха тоже пока нет. Но ежели греки верят в силу щита, то охраняют, видать, как зеницу ока?
Владимир отмахнулся:
— Если и охраняли первые годы, то сейчас забыли зачем вообще охрана. Сколько лет минуло! Мой дед еще под стол ходил…
— Под столом?
Владимир брезгливо отмахнулся:
— И под стол тоже. Я бы послал своих богатырей, но слишком уж на силушку уповают. Не разумеют, что Царьград это не местные села. Туда съехались богатыри со всего света, нашим дурням сразу рога обломают! А мне не подвиги их дурные нужны. Мне щит нужен!
Не сдержавшись, с грохотом опустил на стол кулак. Залешанин осторожно отнял кубок от губ. Кулак князя с детскую голову, но весь увитый толстыми жилами, сухой, мяса на нем не больше, чем на умершем с голода таракане. И вся рука перевита выпуклыми мышцами, сухожилиями, рука воина, привыкшая к тяжелому мечу. А дальше могучее предплечье, круглое, как валун, плечо, широкая грудь, шея как ствол молодого дуба, суровое лицо с пронизывающими глазами.
Глядя в эти глаза, Залешанин внезапно понял, что сам Владимир с легкостью добыл бы щит, не погнушавшись как мартовский кот ночью залезть на городские врата Царьграда, переоделся бы и старухой, и нищим, чего не стали бы делать гордые богатыри из его дружины…
— Я сделаю, — сказал он торопливо. И опустил глаза, ибо увидел в князе нечто близкое, а это опасно, всяк властелин держит себя сурово и загадочно, не позволит, чтобы узрели в нем такого же человека. — Вели дать коня и злата, если торопишься… Если нет, то сам добуду и коня, и все, что понадобится.
Владимир буркнул:
— Ты получишь все. Но… за городом. Там в роще тебя будет ждать конь. Хороший конь, не крестьянская лошадка. Под седлом, переметная сума, твою палицу приторочат тоже… Ты в самом деле ее поднимаешь, аль только бахвалишься? В седле зашито золото, горсть каменьев. А отсюда сбежишь, понял? Никто не должен знать, что я послал тебя в Царьград. Понял?
— Понял, — сказал Залешанин осторожно, хотя мысли в голове метались, сшибая одна другую с ног. — Я понял, что ничего не понял…
— Опять греки, — рыкнул Владимир. — Ты не в волхвы нацелился?
— Да нет, — ответил Залешанин в замешательстве, — я даже не знал, что это уже кто-то сказал до меня… и что это великая мудрость. Я таких мудростей могу… Похоже жизнь твоя совсем собачья, если даже своим не доверяешь. На хрена б мне такое князевание?.. Я вот всем верю…
— Вот и сидишь в цепях, — отрезал Владимир, — а я — на троне. Что еще неясно?
— А как сбегу из подвала?..
— Стража перепьется, — отмахнулся Владимир. — Ты сумеешь выдернуть цепи… я помогу, хотя ты и сам здоровый, как сарай. Ночью проберешься до кузницы. Я знаю, кузнец с вашей ватагой связан. Да знаю, знаю! Собьет цепи. Главное, чтобы все выглядело, что ты сбежал сам. Если узнают, что послан мною, за твою шкуру и сушеного клопа не дадут!
От князя несло холодом, как от глыбы льда. Заходящее солнце заливало горницу красноватым светом, узкое худое лицо было как из гранита, под надбровными дугами было темно, бритый череп недобро блестел, словно залитый кровью, даже черный чуб казался змеей, что искупалась в крови…
— Я все запомнил, — сказал Залешанин. — Когда?
— Сегодня ночью, — отрубил Владимир. — Времени в обрез.
Он взял в руки колотушку, намереваясь ударить в медный щит. Залешанин старательно вытер жирные пальцы о белоснежную скатерть, поднялся, небрежно повалив скамью. Та упала с грохотом, за дверью послышались торопливые шаги, но дверь осталась закрытой.
— А все-таки, — спросил он, — почему ты уверен, что не пошлю тебя… ну, куда тебя всяк посылает, даже если и улыбается в глаза, и не уйду пропивать твои деньги?
Владимир оглянулся, черный клок волос на бритой голове сполз набок, Залешанину почудилось, что там змея начала раскачиваться, готовясь к прыжку…
— Не сбежишь, — сообщил Владимир угрюмо. — Уже и без волхва видно.
— Почему?
— Больно гордый, — сообщил Владимир.
Он ударил в медный круг. Звон ударил по ушам, дверь тотчас распахнулась. Трое стражей ворвались с мечами наголо, застыли на пороге, пожирая Залешанина злыми глазами. Князь небрежно сделал движение пальцами, словно смел со стола мусор:
— Отвести обратно и стеречь неусыпно!
Двое других, узкоглазый и широкоскулый молодой печенег или берендей, а также простоватый парняга с пшеничными волосами и с синими, как васильки, глазами, подхватились когда князь наступил на их тени.
— Как зовут? — поинтересовался Владимир.
— МакГаген, Чейман и Корняга, — ответил старший, похожий на викинга. — Корняга, это я.
— Вы что, братья? — удивился Владимир.
— Нет, но все в сапогах, — ответил старший гордо.
Двое сопели и бодро выпячивали груди. Владимир засмотрелся на печенега, не только в доспехах русов, но и одежда чисто славянская, шлем кован явно кузнецами Киева, даже сапоги не печенежские, с мягкой подошвой, а с каблуком и железной опояской:
— Чейман, Чейман… Не сын ли доблестного хана Кучуга, известного как отвагой, так и мудростью?
Узкоглазый воин подпрыгнул от счастья, что его заметил великий князь. Глаза заблестели, он срывающимся голосом выпалил:
— Сын! Отец велел служить тебе верно и преданно, говорить только по-русски, носить одежду русов… и чтобы…
Владимир кивнул, он уже слышал от Кучуга его заветное: успеть повозиться с внуками, что будут неотличимы от русов, чтобы за свой народ быть спокойным:
— Отвага заметнее, чем мудрость, но твой отец наделен и тем, и другим. Кого стережете?
Чейман повернул голову к Корняге, и старшой ответил сильным звучным голосом:
— Свирепого татя и разбойника, неуловимого Залешанина!
Владимир оглянулся на Белояна:
— Видишь, что у меня за воины? Втроем одного стерегут! А тот, поди, не только за семью засовами, но и к стене прикован. А то и вовсе связан по рукам-ногам…
Белоян поморщился, а старший сказал с обидой:
— Обижаешь, княже! Это же сам Залешанин!.. Ну, тот самый… Его и в туе не влупишь, и в ложке не поймаешь. Попался как-то по дурости или пьянке, теперь не упустить бы. Непростой человек! Говорят, глаза отводить умеет, черной кошкой перекидывается.
Владимир снова покосился на Белояна. Тот скривился сильнее:
— Враки. Придумывают, чтобы свою дурость оправдать. Просто смышлен вот и все. Один пойдешь?
— Ждите здесь, — велел Владимир:
Перед ним услужливо отодвинули засовы, дверь заскрипела истошно, он рассердился, утром весь Киев будет знать, что великий князь навещал в срубе пойманного вора.
Факел трещал, роняя искры. Владимир ругнулся, горящая капля смолы упала на руку. Снизу послышался смешок.
— Хохочи, коли зубы хороши, — сказал Владимир громко, — скоро выбьют!
Ступеньки мокрые и скользкие, словно стадо улиток проползло, сапоги соскальзывали. Наконец трепещущий свет вырвал из тьмы прикованного к стене молодого парня, что сидел там же под стеной, обхватив колени… Морщился, прикрыл глаза, ему и так свет ярок, а Владимир придирчиво рассматривал вора.
Золотые, как спелая пшеница волосы, падают на широченные плечи, все еще совсем не по-смердячему гордо вздернутые. На лбу кожаный ремешок, как у кузнеца, а когда поднял голову, Владимир засмотрелся на такие синие чистые глаза, словно в них отражалось целое поле незабудок.
Сразу видно, что высок ростом, хоть и сидит, на такой груди можно мечи ковать как на наковальне. Цепи на руках самые толстые, но Владимиру показалось, глядя на его руки, что поднатужься вор, сумел бы либо порвать, либо штыри выдернул из стен. Но хоть и рождаются в селах да весях богатыри, но без ухватки, без воинского умения так и быть им лишь могучим скотом, что деревья рвет с корнями да камни убирает с полей.
— Ну что скажешь, вор? — спросил он зло. — Тот самый Залешанин, который похвалялся мою горницу обворовать так, чтобы даже мышь там удавилась с тоски?
Вор сделал движение плечом, железо загремело. Прищурившись, разглядывал великого князя. Под глазом расплылся громадный кровоподтек, скула в засохшей крови, но лицо дерзкое, в глазах насмешка.
— Садись, княже, — пригласил он. — На чем стоишь. Да, я и есть Залешанин. Хочешь, я попрошу и железо на тебя надеть, а то тебе надоело зеньки заливать заморским вином да брюхо набивать…
— Хохочи, коли зубы хороши, — повторил Владимир зло. — Но только недолго тебе блистать белыми зубами!
— Топор уже наточили?
— Топор? — удивился Владимир. — Для тебя кол затесывают. За обольщение дочери боярской, кражу и поджог тебе выпала смерть лютая! Дабы другие устрашились.
Залешанин побледнел малость, но силился улыбнуться:
— Если бы устрашались, никто бы не воровал… А так и давите нас, и вешайте. И между деревьями распахивайте, а все нашему роду нет переводу.
— Перевести не переведу, — сказал Владимир, — но поубавлю… Только я один волен грабить! Когда грабит один, то не режет добычу, аки волк лютый, а стрижет, дает жирком да шерстью обрасти, потом опять стрижет… Потому, хоть я и грабитель, но народ за меня держится.
Залешанин отмахнулся с небрежностью, словно сидел на троне и принимал поклоны дурака-князя:
— Народ мое имя славит. Богатых никто не любит, а свою бедность всяк объясняет либо совестливостью, либо леностью…
— А что хорошо в лености? — спросил Владимир невольно.
Залешанин покровительственно улыбнулся:
— Когда кто-то признается, что ленив, тем самым говорит, что ежели бы не его лень, он бы горы свернул, всех Змеев побил, принцесс освободил, всем бы сопли утер, для бедных и сирых горы злата добыл и каждому бы по мешку отсыпал…
Владимир нетерпеливо отмахнулся:
— Ладно, я не за этим пришел. Договориться хочу.
— Договориться? — удивился парень. Владимир видел, как в запавших глазах вспыхнула надежда, но голос все еще держал насмешливым. — Неужто поменяться со мной решил?
— Поменялся бы, да не разорваться мне… Я бы тебя лучше повесил, но мне нужен человек, который съездил бы по одному важному делу. Очень важному! А волхв указал на тебя.
Парень смотрел во все глаза. Насмешливое выражение медленно уступало недоумевающему:
— Я? Но я ж сбегу по дороге!
— А если слово дашь?
— Слово?.. Гм… А с чего я стану его держать?
Владимир развел руками:
— В самом деле, с чего… Но волхв говорит, что ты всегда держал.
— Всегда, — проворчал парень. — То по мелочи… А когда на кону жизнь… А что за поручение?
Владимир покачал головой:
— Нет, сперва скажи, согласен или нет. Я не хочу, чтобы кто-то еще знал. Только я и ты. Если дознается кто-то третий, о том дознается белый свет… Хотя что это я? Совсем одурел от вина. Ты ведь отсюда просто не выйдешь, вор. Сперва вырвут язык, а на кол потащат уже потом…
Парень тряхнул головой:
— Княже! Понятно же, что согласен. Только свистни. Что нужно своровать, только кивни. Ты ж своровать меня хочешь снарядить, не на Змея ж с булавой, который девок ворует?
— Куда тебе супротив Змея, — бросил Владимир с отвращением. — Конечно, на воровство подлое… Никто из витязей рук марать не захочет. Но, чтобы ты сразу не дал деру, я для тебя буду держать пряник…
— Ты ж сказал, что довольно слова!
— Да так, на всякий случай.
Владимир видел, что вор ни на миг не заколебался, выполнять ли волю великого князя. Сразу же за воротами — в темный лес, а там снова кистенем по головам честному люду, потрошить их кошели.
— Ежели все выполнишь, то получишь прощение… — он видел по лицу разбойника, что тому княжеское прощение до одного места, добавил, — и еще… боярская дочь, у окна которой тебя изловили, станет твоей женой. Сам сватом буду.
На этот раз глаза разбойника вспыхнули, на скулах выступили пятна… Владимир не подал виду, повторил равнодушно, как о деле решенном:
— Я сам твоим сватом буду.
— Врешь, княже.
— Слово, — сказал Владимир. — А я своим словом тоже не бросаюсь.
Разбойник поднялся, гремя цепями. Владимир невольно отступил, вор на полголовы выше, могуч, чувствуется сила непомерная. Как только и взяли такого, не иначе как опоили или зелья подсыпали. А то и бабка морок навела.
— Говори, что я должен сделать?
Владимир отмахнулся, пошел к двери:
— Сперва цепи снимут. Поговорим в моей палате.
Когда его привели, Владимир нахмурился против воли, а кулаки сами сжались до скрипа кожи на костяшках. Разбойник вошел в его палату, словно делал сопливому князьку великое одолжение. Глаза дерзкие, словно это его хоромы, а весь остальной люд вместе с князьком лишь челядь неумытая.
— Садись, — буркнул Владимир, он указал на накрытый стол. — Ешь, пей. Сперва еда, разговор после.
Стражи остались было по эту сторону двери, мол, с таким бугаем в случае чего князю не совладать, но Владимир нетерпеливым движением бровей вымел в коридор. Разбойник силен, кто спорит, но бойцовских ухваток не знает, а он, Владимир, троих таких бычков завалит, буде надобность сыщется.
Разбойник уверенно перенес ноги через лавку, глаза оценивающе пробежали по столу. Ноздри подергивались, спросил неожиданно:
— Вино фалернское?
— Греческое, — ответил Владимир сухо. — А фалернское или хиосское… А ты и вина чужие крал?
— Крал не крал, но пробовал, — ответил разбойник с напускной скромностью.
Его пальцы уже разрывали жареного гуся, коричневая корочка хрустела, из-под нее вырывался пар, пальцы обжигало горячее мясо, истекающее соком. Владимир, что решил было не есть, сглотнул слюну, сердито оторвал гусиную ногу.
В молчании ели, запивали, кубки были полны, а в дальнем конце стола ждали еще три кувшина с вином из Царьграда. Разбойник ел неспешно, хотя за время в срубе исхудал, кожа на скулах натянулась, ключицы торчат, хотя видно какие толстые, что бычьи кости…
Когда голодный огонек в глазах разбойника потух, Владимир сказал, едва сдерживаясь:
— Жрешь, как красная девица! Двумя пальчиками, волокна отщипываешь… Разве воины так едят?
— А я не твой дружинник, — ответил разбойник хладнокровно. — Говори, чего тебе своровать? А то пошли тех, кто ест как надо.
В голову Владимира ударила горячая тяжелая волна. Едва удержался, чтобы не въехать кулаком в нагло ухмыляющуюся рожу мерзавца.
— Ладно, — выдохнул он сквозь зубы. — Мое слово крепкое… Вернешься со щитом — получишь прощение, удел, дочь боярина Твердожита.
— А если на щите? — ухмыльнулся разбойник.
— Ты мне знанием древних умностей не щеголяй, — предостерег Владимир. — Про щит я не для красивости речи. Мне нужен настоящий шит! Тот самый, который Вещий Олег прибил на врата Царьграда.
Кубок едва не выпал из рук разбойника. Глаза не оставляли лицо князя, а когда убедился, что князь не шутит, спросил недоумевающе:
— И что же… тот щит там все еще… висит?
— Висит.
— А… зачем?
— Не для красоты же, — отмахнулся Владимир. — Ты смерд, а не воин, куда тебе знать…Когда заключаешь мирный договор, то по обычаю прибиваешь свой щит на врата града, с которым воевал. Как бы берешь и его под защиту. Князь Олег получил от Царьграда богатый выкуп, греки обязались платить нам дань… и по сей день платят, а мы за это помогаем Царьграду войском. За отдельную плату, конечно… Мой дед пытался поднарушить уговор, ходил с дружиной, чтобы греки увеличили выплату, но то ли в самом деле ихние маги наслали страшную бурю, что перетопила ладьи Игоря, то ли что-то еще… Греки верят, что этот щит Олега хранит их город. Даже если это не так, все равно щит надо снять и увезти. В Царьграде сразу падут духом.
Разбойник молчал, челюсти его двигались все медленнее. Пальцы блестели от жира, но забыл облизываться и вытирать о скатерть. В палате повисло тяжелое молчание. Когда он поднял глаза, Владимир понял, что разбойник мог заподозрить, что за похищением щита стоит нечто большее, чем попытка увеличить дань с Царьграда.
— Щит, — сказал разбойник медленно, он полузакрыл глаза. — Щит на городских вратах… А те наверняка повыше, чем Ляшские или Жидовские… И охрана там не спит, как твои вои, что в соплях путаются, левую руку от правой ноги не отличают. Но все же мне только веревку покрепче да ночку безлунную — и щит у меня! Если только не пропью по дороге, не обменяю на глиняную свистульку…
Владимир сказал напряженно:
— Щит привези. Он в самом деле даст победу. Стоит показать нашей дружине, сразу во львов обратятся!
Разбойник прищурился:
— Похоже, княже, ты сам не больно-то веришь в силу щита?
— Верю или не верю, — сказал Владимир зло, — а князь должен извлекать выгоду из любой вещи. Если перевезти щит от греков к нам, то их это ослабит, а нас усилит. Неважно, волшебный или нет. Ясно?
— Ясно…
— А в чем твой страх?
— Страха тоже пока нет. Но ежели греки верят в силу щита, то охраняют, видать, как зеницу ока?
Владимир отмахнулся:
— Если и охраняли первые годы, то сейчас забыли зачем вообще охрана. Сколько лет минуло! Мой дед еще под стол ходил…
— Под столом?
Владимир брезгливо отмахнулся:
— И под стол тоже. Я бы послал своих богатырей, но слишком уж на силушку уповают. Не разумеют, что Царьград это не местные села. Туда съехались богатыри со всего света, нашим дурням сразу рога обломают! А мне не подвиги их дурные нужны. Мне щит нужен!
Не сдержавшись, с грохотом опустил на стол кулак. Залешанин осторожно отнял кубок от губ. Кулак князя с детскую голову, но весь увитый толстыми жилами, сухой, мяса на нем не больше, чем на умершем с голода таракане. И вся рука перевита выпуклыми мышцами, сухожилиями, рука воина, привыкшая к тяжелому мечу. А дальше могучее предплечье, круглое, как валун, плечо, широкая грудь, шея как ствол молодого дуба, суровое лицо с пронизывающими глазами.
Глядя в эти глаза, Залешанин внезапно понял, что сам Владимир с легкостью добыл бы щит, не погнушавшись как мартовский кот ночью залезть на городские врата Царьграда, переоделся бы и старухой, и нищим, чего не стали бы делать гордые богатыри из его дружины…
— Я сделаю, — сказал он торопливо. И опустил глаза, ибо увидел в князе нечто близкое, а это опасно, всяк властелин держит себя сурово и загадочно, не позволит, чтобы узрели в нем такого же человека. — Вели дать коня и злата, если торопишься… Если нет, то сам добуду и коня, и все, что понадобится.
Владимир буркнул:
— Ты получишь все. Но… за городом. Там в роще тебя будет ждать конь. Хороший конь, не крестьянская лошадка. Под седлом, переметная сума, твою палицу приторочат тоже… Ты в самом деле ее поднимаешь, аль только бахвалишься? В седле зашито золото, горсть каменьев. А отсюда сбежишь, понял? Никто не должен знать, что я послал тебя в Царьград. Понял?
— Понял, — сказал Залешанин осторожно, хотя мысли в голове метались, сшибая одна другую с ног. — Я понял, что ничего не понял…
— Опять греки, — рыкнул Владимир. — Ты не в волхвы нацелился?
— Да нет, — ответил Залешанин в замешательстве, — я даже не знал, что это уже кто-то сказал до меня… и что это великая мудрость. Я таких мудростей могу… Похоже жизнь твоя совсем собачья, если даже своим не доверяешь. На хрена б мне такое князевание?.. Я вот всем верю…
— Вот и сидишь в цепях, — отрезал Владимир, — а я — на троне. Что еще неясно?
— А как сбегу из подвала?..
— Стража перепьется, — отмахнулся Владимир. — Ты сумеешь выдернуть цепи… я помогу, хотя ты и сам здоровый, как сарай. Ночью проберешься до кузницы. Я знаю, кузнец с вашей ватагой связан. Да знаю, знаю! Собьет цепи. Главное, чтобы все выглядело, что ты сбежал сам. Если узнают, что послан мною, за твою шкуру и сушеного клопа не дадут!
От князя несло холодом, как от глыбы льда. Заходящее солнце заливало горницу красноватым светом, узкое худое лицо было как из гранита, под надбровными дугами было темно, бритый череп недобро блестел, словно залитый кровью, даже черный чуб казался змеей, что искупалась в крови…
— Я все запомнил, — сказал Залешанин. — Когда?
— Сегодня ночью, — отрубил Владимир. — Времени в обрез.
Он взял в руки колотушку, намереваясь ударить в медный щит. Залешанин старательно вытер жирные пальцы о белоснежную скатерть, поднялся, небрежно повалив скамью. Та упала с грохотом, за дверью послышались торопливые шаги, но дверь осталась закрытой.
— А все-таки, — спросил он, — почему ты уверен, что не пошлю тебя… ну, куда тебя всяк посылает, даже если и улыбается в глаза, и не уйду пропивать твои деньги?
Владимир оглянулся, черный клок волос на бритой голове сполз набок, Залешанину почудилось, что там змея начала раскачиваться, готовясь к прыжку…
— Не сбежишь, — сообщил Владимир угрюмо. — Уже и без волхва видно.
— Почему?
— Больно гордый, — сообщил Владимир.
Он ударил в медный круг. Звон ударил по ушам, дверь тотчас распахнулась. Трое стражей ворвались с мечами наголо, застыли на пороге, пожирая Залешанина злыми глазами. Князь небрежно сделал движение пальцами, словно смел со стола мусор:
— Отвести обратно и стеречь неусыпно!
Глава 9
На городской стене холодно и зябко. Небо черное, звезд не видно за тучами, только на востоке уже сереет рассвет, но на земле мгла. Ветер продувал до костей, несмотря на теплый месяц травень. Белоян ежился, зябко кутался в длинное одеяние из грубого полотна. Когда на востоке начала разгораться алая заря, снизу послышался легкий шорох.
Сперва донесся запах разогретого тела, князь возник рядом почти неслышно, от него несло жаром, словно только что выбежал из бани. Суровое лицо в рассвете казалось почти нечеловеческим.
— Ну что? — шепнул Белоян.
— Получилось. Я видел, как он выскользнул… Сейчас, должно быть, сбивает цепи. Подождем.
— Только бы не попался, — шепнул Белоян с надеждой.
— Второй раз не попадется. Да и первый… что-то странное, что оказался в наших руках так просто…
Алый свет поднимался по небу, нежный и стыдливый, но исчезали тучи, превращаясь в розовые облака, кудрявые и быстро тающие, небо светлело, наливалось темной синевой, а земля наконец смутно выступила из мглы. Вдали заискрилось, словно небесный кузнец выхватил клещами из горна раскаленный брус железа — ярко оранжевый, рассыпающий искры.
Белоян невольно засмотрелся, не мог привыкнуть к такому чуду, хотя повторялось каждое утро, вздрогнул от толчка локтем в бом:
— Не спи, замерзнешь. Что зришь?
— Работу богов, — прошептал Белоян зачарованно.
Каких богов? — удивился Владимир. — Это я помог! Да и через стену лезет сам, боги не подсаживают.
Белоян вздрогнул, начал всматриваться туда, куда указывал князь. Как назло, снова задул злой ветер, бросал в лицо клочья холода, словно зима пыталась вернуться хоть в таком виде.
— Есть, — сказал он негромко, в голосе были недоверие и страх. — Я догадывался, но вот так увидеть…
— Мне бы твои глаза, — сказал Владимир с досадой.
— Тогда пришлось бы расстаться с княжеством.
— Врешь, — не поверил Владимир. — У нас всегда было так, что князь был и верховным волхвом. Одно другому не мешало.
— Это когда княжество было с птичий двор. Вон гляди… видишь темное облачко?
— Только светлое, — отозвался Владимир напряженно. — Пыль из-под копыт его коня! Где раздобыл, подлец, так рано?.. Об этом не уговаривались.
Волхв всматривался, приложив ладонь к глазам козырьком, защищаясь от солнца, но в другой руке был резной посох, темный камень навершия налился багровым, в нем смутно бродили тени, вспыхивали короткие колючие искорки. Там, куда Белоян смотрел, быстро удалялось желтое облачко пыли, потом погасло, когда беглец погнал по раскисшей дороге, зато видно, как влетают черные галки сзади: выброшенная копытами жирная земля.
Волхв наконец опустил ладонь, в желтых волчьих глазах были страх и злое торжество, словно задрал забредшую в лес корову.
— Оно ушло следом, — сообщил он.
— Какое оно? — спросил Владимир нетерпеливо. — И кто?
— Если бы знать… Но теперь привязалось за ним неотвязно. Так что твой план раскусили, княже.
Владимир кивнул:
— Вот и хорошо. У Добрыни на заставе богатырской уже неделю лежит свиток за семью печатями. Сегодня срок сломать…
Волхв все еще поглядывал в ту сторону, куда удалилось видимое только ему незримое облачко.
— Он сам поедет?
— Нет, но Добрыня единственный, кто там читать-писать умеет. Да и то дивно: силен, как три медведя, а грамотный! Словом, он найдет кого послать. Эти, что раскусили мой замысел, разбойника все равно сразу не ухлопают. Иначе мне быстро станет известно, я тут же пошлю другого. Его прибьют подальше от Руси. Чтобы я все еще ждал, надеялся… Зато когда его устранят, сами успокоятся. А настоящий богатырь тем временем доберется до Царьграда, сорвет щит и вернется, пока там не спохватились.
Он вдруг зябко повел плечами:
— Пойдем. Еще поглядим, кто кого переборет! У них ромейская хитрость, у нас — смекалка русов и славян. Да и печенежская сгодится.
Непривычно было мчаться на рослом боевом коне навстречу рассвету. Городские ворота растаяли в утреннем сумраке, воздух был свеж, но жар не оставлял сильное здоровое тело.
Дурак князь, обещал боярскую дочь… Конечно, пришлось сделать вид, что обрадовался. На самом же деле отвлекал стражу в другую сторону, выручая Владирога, друга еще по детским играм. Правда, тот теперь княжеский дружинник, если бы и поймали, то отец наорал бы, тем бы и кончилось, а вот он сдуру свалился в яму, ее только что вырыли под выгребную… Хорошо, не пользовались еще.
Он вспыхнул, скривился, представив себя в непотребном виде, замычал от стыда и злости. Подвигал спиной, чтобы ощутить тяжесть исполинской палицы, и сразу на душе вроде бы отлегло. Любому мужчине становится легче, если прикасается к оружию, будь то простой нож или вовсе палка.
Ближе к лесу, это уже верст пять от городской стены, услышал стук копыт. Еще не оборачиваясь, Залешанин знал, что догоняет Владирог. Из младшей дружины которого вот-вот переведут в старшую, старается изо все сил. Конь Владирога стучал копытами особенно звонко, чем его только подковывает, конская сбруя позванивает, даже сам Владирог через два конских скока на третий обязательно стукнет ножнами меча по стремени.
Сперва донесся запах разогретого тела, князь возник рядом почти неслышно, от него несло жаром, словно только что выбежал из бани. Суровое лицо в рассвете казалось почти нечеловеческим.
— Ну что? — шепнул Белоян.
— Получилось. Я видел, как он выскользнул… Сейчас, должно быть, сбивает цепи. Подождем.
— Только бы не попался, — шепнул Белоян с надеждой.
— Второй раз не попадется. Да и первый… что-то странное, что оказался в наших руках так просто…
Алый свет поднимался по небу, нежный и стыдливый, но исчезали тучи, превращаясь в розовые облака, кудрявые и быстро тающие, небо светлело, наливалось темной синевой, а земля наконец смутно выступила из мглы. Вдали заискрилось, словно небесный кузнец выхватил клещами из горна раскаленный брус железа — ярко оранжевый, рассыпающий искры.
Белоян невольно засмотрелся, не мог привыкнуть к такому чуду, хотя повторялось каждое утро, вздрогнул от толчка локтем в бом:
— Не спи, замерзнешь. Что зришь?
— Работу богов, — прошептал Белоян зачарованно.
Каких богов? — удивился Владимир. — Это я помог! Да и через стену лезет сам, боги не подсаживают.
Белоян вздрогнул, начал всматриваться туда, куда указывал князь. Как назло, снова задул злой ветер, бросал в лицо клочья холода, словно зима пыталась вернуться хоть в таком виде.
— Есть, — сказал он негромко, в голосе были недоверие и страх. — Я догадывался, но вот так увидеть…
— Мне бы твои глаза, — сказал Владимир с досадой.
— Тогда пришлось бы расстаться с княжеством.
— Врешь, — не поверил Владимир. — У нас всегда было так, что князь был и верховным волхвом. Одно другому не мешало.
— Это когда княжество было с птичий двор. Вон гляди… видишь темное облачко?
— Только светлое, — отозвался Владимир напряженно. — Пыль из-под копыт его коня! Где раздобыл, подлец, так рано?.. Об этом не уговаривались.
Волхв всматривался, приложив ладонь к глазам козырьком, защищаясь от солнца, но в другой руке был резной посох, темный камень навершия налился багровым, в нем смутно бродили тени, вспыхивали короткие колючие искорки. Там, куда Белоян смотрел, быстро удалялось желтое облачко пыли, потом погасло, когда беглец погнал по раскисшей дороге, зато видно, как влетают черные галки сзади: выброшенная копытами жирная земля.
Волхв наконец опустил ладонь, в желтых волчьих глазах были страх и злое торжество, словно задрал забредшую в лес корову.
— Оно ушло следом, — сообщил он.
— Какое оно? — спросил Владимир нетерпеливо. — И кто?
— Если бы знать… Но теперь привязалось за ним неотвязно. Так что твой план раскусили, княже.
Владимир кивнул:
— Вот и хорошо. У Добрыни на заставе богатырской уже неделю лежит свиток за семью печатями. Сегодня срок сломать…
Волхв все еще поглядывал в ту сторону, куда удалилось видимое только ему незримое облачко.
— Он сам поедет?
— Нет, но Добрыня единственный, кто там читать-писать умеет. Да и то дивно: силен, как три медведя, а грамотный! Словом, он найдет кого послать. Эти, что раскусили мой замысел, разбойника все равно сразу не ухлопают. Иначе мне быстро станет известно, я тут же пошлю другого. Его прибьют подальше от Руси. Чтобы я все еще ждал, надеялся… Зато когда его устранят, сами успокоятся. А настоящий богатырь тем временем доберется до Царьграда, сорвет щит и вернется, пока там не спохватились.
Он вдруг зябко повел плечами:
— Пойдем. Еще поглядим, кто кого переборет! У них ромейская хитрость, у нас — смекалка русов и славян. Да и печенежская сгодится.
Непривычно было мчаться на рослом боевом коне навстречу рассвету. Городские ворота растаяли в утреннем сумраке, воздух был свеж, но жар не оставлял сильное здоровое тело.
Дурак князь, обещал боярскую дочь… Конечно, пришлось сделать вид, что обрадовался. На самом же деле отвлекал стражу в другую сторону, выручая Владирога, друга еще по детским играм. Правда, тот теперь княжеский дружинник, если бы и поймали, то отец наорал бы, тем бы и кончилось, а вот он сдуру свалился в яму, ее только что вырыли под выгребную… Хорошо, не пользовались еще.
Он вспыхнул, скривился, представив себя в непотребном виде, замычал от стыда и злости. Подвигал спиной, чтобы ощутить тяжесть исполинской палицы, и сразу на душе вроде бы отлегло. Любому мужчине становится легче, если прикасается к оружию, будь то простой нож или вовсе палка.
Ближе к лесу, это уже верст пять от городской стены, услышал стук копыт. Еще не оборачиваясь, Залешанин знал, что догоняет Владирог. Из младшей дружины которого вот-вот переведут в старшую, старается изо все сил. Конь Владирога стучал копытами особенно звонко, чем его только подковывает, конская сбруя позванивает, даже сам Владирог через два конских скока на третий обязательно стукнет ножнами меча по стремени.