Страница:
Якун зло покосился на печенежского хана. Кучуг мелко хихикал, толстый живот колыхался как студень. Узкие глаза совсем закрылись, а длинные тонкие усы и бороденка висели как тощие крысиные хвосты. Тудор продолжал нашептывать ему на ухо что-то веселое, видно по роже, и хан уже слабо махал в изнеможении руками, умоляя замолчать, а то кончится прямо за столом…
– Я скриплю? – переспросил Якун злобно. – У меня зубы не скрипят, а… даже не знаю, с какой бы легкостью перемололи ему кости!
– Ты его не любишь, – сказал Белоян грустно.
– Еще бы!
– За что?
– Этот черный… – едва выговорил Якун с сильнейшим отвращением, – этот чернозадый… он зарится на мое золото!
Белоян сказал рассудительно:
– Вряд ли… У хана своего золота столько, что куры не клюют…
– Дурак, – рявкнул Якун. Лицо его стало страшным. – Говорят, ты был человеком? Видать, и тогда был дураком. Я говорю о настоящем золоте – моей дочери. О золоте ее волос, о ее нежной коже, белизне которой завидуют березы и наши северные снега, чище которых нет на свете, о ее свете… И чтобы это грязно-черное посмело коснуться моей дочери? И даже мечтало испоганить нашу золотую кровь богов? Чтобы дети моего рода, что всегда рождались с золотыми волосами… Нет, я не могу даже вслух такое!.. Чтоб среди таких золотых детей появился урод с темной кожей? Ну, пусть не темной, но все эти степняки всю жизнь не моются, от них несет конским навозом, а волосы их черные, как их души!
Похоже, Кучуг все слышал, сидит недалеко, смеяться перестал, в узких глазах блеснула лютая ненависть. Ярл викингов страшно кривил лицо, губы дергаются, а руки шарят по поясу в поисках ножа. Белоян горестно вздохнул, поклонился и отступил.
Улучив время, он подсел слева от Кучуга. Тот что-то рассказывал князю, Владимир вежливо двигал уголками губ, но глаза оставались замороженными. Рядом два места пустовали, бояре то ли вышли подышать, то ли уже под столом. Белоян сел, разом заняв оба места да еще потеснив соседа, налил Кучугу в знак уважения собственноручно:
– Хорошо тебе, хан… Пьешь как чип, но под столом я с тобой еще не встречался.
Кучуг засмеялся довольный, сразу забыв даже о великом князе, а Белоян перехватил искорку благодарности в глазах Владимира.
– Мы, степной народ, крепки в кости! А наш черный кумыс не слабее здешних слабых вин…
– Наслышан много, – кивнул Белоян, – но пробовать не приходилось. Уже чудится, что никакого черного кумыса нет, все брехня собачья… Чего только в Степи не померещится, когда мухоморов нажретесь!..
– Мы мухоморов не жрем, – огрызнулся Кучуг уязвленно. – Это на севере жрут, как олени траву!
– На севере?
– Да. Всякие там мурманы…
– Не за то ли ты так северян не любишь? – обронил Белоян. – Я знаю, один северный властелин хотел бы породниться с тобой…
Широкие брови хана сдвинулись, лицо окаменело. От него сразу повеяло холодом, а волхв, более чувствительный, чем когда был витязем, ощутил ледяной озноб во всем теле, а под ложечкой заныло, растеклась тянущая боль. Тонкие губы хана раздвинулись, Белоян услышал не голос, а скорее змеиный свист:
– Скорее небо упадет на землю, рыбы пойдут по суше, а птицы зароются в норы, чем мы, гордые степняки, дети безбрежной степи, унизимся до союза с нищим сбродом, пропахшим рыбой!
Белояну даже почудилось на миг, что между губ хана мелькнул раздвоенный язык, но движение было настолько быстрым, что он только мигнул в растерянности. Рука дрожала, когда снова попытался наполнить хану кубок.
– Ярл Якун совсем не нищий. У него злата…
Кучуг прошипел зло:
– Да какое у них злато? Едва где-то своруют, тут же в землю зарывают. Что за вера, будто это приносит удачу? Народ на берегу Северного моря туп, глуп, ленив и неповоротлив. Даже драться не умеют, а их викинги – смех для гордого сына степей!
– Викинги захватили многие страны и стали там господами…
– Только потому, что теми землями побрезговали сыны Степи, – отрезал хан надменно. – Что может быть лучше для настоящего мужчины, чем мчаться на быстром, как ветер, коне, а степь чтобы мелькала под копытами, ветер свистел в ушах, а впереди простор, простор, простор… У нас это в крови, в крови даже у женщин. Потому только наши мужчины могут быть достойны наших женщин…
– Только?
Хан коротко взглянул на Белояна:
– Ну, еще и немного славяне. Вы все-таки тоже общаетесь с конями. Хотя, по чести говоря, это такое жалкое зрелище… Но викинги – смех!.. Они же боятся лошадей. Ты хоть одного видел в седле? И я нет. Викинги никогда не садятся на коней. А что за мужчина, который в бой идет пешим, как корова? Да что в бой: к женщине, к другу, к соседу? А разве можно охотиться не на коне?.. У нас ребенок спит в люльке, подвешенной к седлу скачущего коня!
Внезапно к левой стороне головы Белояна словно приложили глыбу льда. Он торопливо скосил глаза. Ярл Якун нехотя отвернулся, но Белоян продолжал ощущать холодную волну ненависти, что шла от гордого вождя викингов.
– Огонь и лед, – пробормотал он потерянно. – Огонь и лед…
– Что с тобой? – участливо спросил хан. – У тебя руки трясутся, будто курей крал… Хотя медведи разве по курам умельцы? Я слышал, вы все баб в берлоги таскаете… Оттого славяне все такие… медведистые.
Темное небо нещадно блистало мириадами звезд, но на востоке светлел виднокрай. Вот-вот в небе ликующе вспыхнут пурпуром облака, а радостный алый свет поползет вверх по небесному куполу.
Внизу от ступенек кашлянул воевода Претич, деликатно напомнил задумавшемуся князю, что властелины никогда не бывают без надзора. Ступеньки чуть скрипнули, воевода дородностью гордится больше, чем победами в походах, а густым голосом, старательно его приглушая, пророкотал:
– Надо слово молвить, княже.
Владимир спросил с безнадежностью:
– Опять неприятности?
– А как же иначе? – откликнулся Претич бодрым голосом, но князь уловил напряжение и усталость. – Мы у самого края мира! В обжитых землях нас так и зовут – украина белого света. Так что нам драться каждый день… И если там, в старых землях, бьются друг с другом, то мы пока что очищаем эти земли от чудовищ, леших, болотников, Змеев, смоков, Кощеев.
Владимир отмахнулся:
– И друг с другом деремся, только шерсть летит. А то и клочья. Что-то не говоришь сразу… Видать, в самом деле гадость велика.
– Да нет, просто тревожно на кордонах.
– На каких?
– Да на всех. Как будто нас пробуют на зубок. Дня не проходит без крови… Даже большой. А наши силы не так уж и велики…
Владимир оскорбленно вскинулся:
– Кому такое говоришь?
Воевода прямо взглянул ему в глаза:
– Человеку, который, в отличие от здешних бояр, что не слезают с печи, побывал и у мурманов, и в набегах на западные земли, служил в Царьграде, дрался в Степи… Пусть не все по своей воле, но многое зрел! И знаешь, сравнимо ли твое княжество, пусть и великое, с мощью Царьграда.
Владимир отвел взор. Претич, похоже, пожалел, что задел старую рану. Владимир глотнул комок в горле:
– Сейчас, да… Но я только что взял власть… Но сделаю все, чтобы мои дружины могли смыть пот и пыль дорог в синих водах Дарданелл! А в Царьграде на главной площади поставлю столб Перуна, отлитый из чистого злата.
– Да-да, конечно, – торопливо согласился Претич. – Но давай посмотрим на кордоны… По ту сторону Днепра лежат земли хазар… Сам могучий каганат разгромил твой доблестный отец, яростный был воитель, но остались каганы, кагановы дети, кагановичи… Вольются ли в твою Русь или же возьмутся за свои кривые сабли? С севера блестят мечи норманнов. Они уже захватили земли галлов, даже Париж, грабят Британию, только нас пока сломить не могут… С запада бьются, истекая кровью, славянские племена бодричей и лютичей, закрывая нас от императорской армии… Надолго ли хватит их сил? Если германцы их сломят, то ударят в наши кордоны… С юга, как волны моря, бьют в наши стены племена печенегов и других степных народов… Но хуже всего враг, что совсем близко! Лишь Киянский лес отделяет нас от древлян, а за теми вплотную расположена дрягва. И те и другие снова не признают нас! Грозятся вот-вот прийти и сделать с тобой то же, что сделали с твоим дедом!
Владимир смотрел сумрачно:
– А налоги платят?
– Пока платят.
– Ну и оставь их пока, – рассудил Владимир. – От слов до дела у здешних славян длинная дорога. Это не печенеги… Славянам нужно время, чтобы разъяриться, пену пустить, рубахи на груди порвать. Правда, тогда почище берсерков. Если идти на Искоростень, половину войска потопим в болотах, пока доберемся. Пусть шумят…
– На что-то надеются, – предостерег воевода.
– Пока дань платят, – устало повторил Владимир, – не обращай внимания. Со мной что только не обещались делать!
– А дрягва?
– Пусть и дрягва шумит, – отмахнулся он. – Мы растем, матереем, входим в силу, а дрягва как сидела в болотах, так и останется. Скоро перерастем ее так, что сами приползут на брюхе, чтобы мы ненароком не раздавили, даже не заметив.
После ухода воеводы он еще долго стоял, всматриваясь в неземной алый свет, что заливает с востока перевернутую небесную чару. Серый дотоле мир мгновенно вспыхивал и становился разноцветным: серые деревья стали зелеными, серые крыши радостно заблестели гонтой, а внизу неопрятные соломенные крыши расцвели настолько радостным оранжевым огнем, словно из золота высшей пробы…
Сзади дохнули в шею, он моментально развернулся, уже чувствуя, как кинжал убийцы пронзит его спину. Страшная медвежья харя смотрела укоризненно.
– Чего испужался?.. Это еще поглядеть, кто из нас страшнее.
Владимир огрызнулся:
– Я себе зверячью голову не наколдовывал!
Белоян прорычал угрюмо:
– Думаешь, от трусости?.. Ладно, правильно думаешь. Я не чувствовал в себе сил бороться с похотью, не мог долго противиться уговорам выпить… Зато теперь могу заниматься волховством сколько душе угодно! Ни одна девка на меня не глянет, да и сам я, помня о своей роже… Словом, ничто меня не отвлекает от мудрых дел. А вот ты… Хошь, и тебе такую же рожу наколдую?
Владимир отшатнулся:
– Спасибо, не надо!
– Пошто так?
– Я еще надеюсь, в отличие от тебя…
Волхв взглянул остро:
– Только надеешься? Я знаю, чем занимаются твои лазутчики, что под видом купцов наводнили Царьград. Да только, на твою беду, знают и царьградские маги.
– Ну и что?
– А то, что твои усилия… ну, в прошлом году, позапрошлом, не пропали даром. Ты чем-то напугал их, а кое-где и в самом деле больно щелкнул по носу. Они встревожились! Тебя начали принимать всерьез. Не скаль зубы! Это значит, что нами уж занялись.
Владимир быстро окинул мысленным взором просторы между Царьградом и Новой Русью. Войско ромеев до Киева не доберется, истребят по дороге, ибо идти через дремучие леса, переправляться через быстрые реки, где побеждает тот, кто знает местность. Если приедут послы, то уже известны их упреки в нарушении договоров…
– Кто занялся? Базилевс?
– Для базилевсов ты пока мелковат. Но вот маги… Им наше княжество встало поперек горла. А тут ты еще восхотел такое! Может, сгоряча да по дури ляпнул, что пойдешь на Царьград и те земли станут русскими, но маги встревожились. Я сперва удивился было, умные же люди, чего дурня слушать, а потом поглядел на звезды, послушал шум ветра, порылся в книгах… и будто поленом по затылку! Ты в самом деле очень опасен…
Владимир слушал с жадным интересом, но в глазах было злое нетерпение. Волхв не сказал ничего нового. Он и так знает, что Царьград падет под его полками. И подкованные сапоги русичей прошагают по его руинам, сея смерть и обильно проливая кровь…
– Ты не растекайся мыслью по древу, – посоветовал он. – Откуда видно, что они всерьез?
– Чую.
– Как жаба дождь?
– Похоже. Но еще и вижу.
Владимир насторожился:
– Ого, что-то новое.
– Темная туча идет от Царьграда к нашим землям. Но не простая туча, даже не грозовая. Я пытался проникнуть, но темна как деготь. Пробовал рассеять или своротить с дороги – ан нет, прет как стадо туров, все сметает. Стая гусей пролетела близь, так одни перья по ветру…
Владимир нахмурился. Тучу остановить либо отогнать от своего села на чужое может любой деревенский колдун. Но если сам верховный не сумел совладать, то тучка очень непростая. И скрывает нечто важное. Настолько важное, что не один маг укрывает ее своей мощью.
– Хорошо, что узрел, – сказал он, чувствуя, что волхва надо подбодрить. – А увидим, где остановится, будем готовы. Можно послать конный отряд, чтоб сопровождал! Буде из нее выпрыгнет какой зверь или человек, чтобы повязали или посекли немедля.
Волхв озабоченно покачал мохнатой медвежьей головой:
– Туча идет слишком быстро. Не поспеешь. Думаю, надо ждать здесь. Ты каких-то людей держи трезвыми… И пусть руки с топоров не снимают. Я не знаю, чего ждать. Впервые, веришь ли, я не могу узнать, что там во чреве…
Владимир едва удержался от желания погладить по лохматой голове, как простую собаку. Волхв удручен, ибо, превосходя царьградских магов в силе, уступает в искусстве. Недаром говорят, что мощь приходит из глуши, а в столицах только обретает блеск. Но сейчас, похоже, даже мощь оказалась на стороне царьградцев. Что не удивительно, подумал Владимир хмуро. В столицу мира стягиваются, завороженные блеском, из диких лесов, высоких гор, жарких пустынь самые ярые, смелые, отважные, жадно вбирают в себя весь блеск и достижения старой умирающей цивилизации… и незаметно начинают служить ей, ибо за годы учебы уже вросли в ее быт, ее обычаи, успели обзавестись друзьями, а то и семьями. Некоторые из этих диких пришельцев в звериных шкурах становятся даже императорами, иные – высшими магами, третьи – стратегами, казначеями, флотоводцами…
– Да, – протянул он задумчиво, – там есть крепкие парни…
Волхв коротко взглянул на князя, смолчал. Варяги рассказывали, что одним из самых крепких парней там был сам Владимир, тогда служивший при императорском дворце, быстро поднимавшийся вверх… но вдруг оставил все, вернулся на Русь, где с горсткой варягов захватил сперва Новгород, затем и Киев… И ни для кого не было тайной, зачем он это сделал.
ГЛАВА 5
– Я скриплю? – переспросил Якун злобно. – У меня зубы не скрипят, а… даже не знаю, с какой бы легкостью перемололи ему кости!
– Ты его не любишь, – сказал Белоян грустно.
– Еще бы!
– За что?
– Этот черный… – едва выговорил Якун с сильнейшим отвращением, – этот чернозадый… он зарится на мое золото!
Белоян сказал рассудительно:
– Вряд ли… У хана своего золота столько, что куры не клюют…
– Дурак, – рявкнул Якун. Лицо его стало страшным. – Говорят, ты был человеком? Видать, и тогда был дураком. Я говорю о настоящем золоте – моей дочери. О золоте ее волос, о ее нежной коже, белизне которой завидуют березы и наши северные снега, чище которых нет на свете, о ее свете… И чтобы это грязно-черное посмело коснуться моей дочери? И даже мечтало испоганить нашу золотую кровь богов? Чтобы дети моего рода, что всегда рождались с золотыми волосами… Нет, я не могу даже вслух такое!.. Чтоб среди таких золотых детей появился урод с темной кожей? Ну, пусть не темной, но все эти степняки всю жизнь не моются, от них несет конским навозом, а волосы их черные, как их души!
Похоже, Кучуг все слышал, сидит недалеко, смеяться перестал, в узких глазах блеснула лютая ненависть. Ярл викингов страшно кривил лицо, губы дергаются, а руки шарят по поясу в поисках ножа. Белоян горестно вздохнул, поклонился и отступил.
Улучив время, он подсел слева от Кучуга. Тот что-то рассказывал князю, Владимир вежливо двигал уголками губ, но глаза оставались замороженными. Рядом два места пустовали, бояре то ли вышли подышать, то ли уже под столом. Белоян сел, разом заняв оба места да еще потеснив соседа, налил Кучугу в знак уважения собственноручно:
– Хорошо тебе, хан… Пьешь как чип, но под столом я с тобой еще не встречался.
Кучуг засмеялся довольный, сразу забыв даже о великом князе, а Белоян перехватил искорку благодарности в глазах Владимира.
– Мы, степной народ, крепки в кости! А наш черный кумыс не слабее здешних слабых вин…
– Наслышан много, – кивнул Белоян, – но пробовать не приходилось. Уже чудится, что никакого черного кумыса нет, все брехня собачья… Чего только в Степи не померещится, когда мухоморов нажретесь!..
– Мы мухоморов не жрем, – огрызнулся Кучуг уязвленно. – Это на севере жрут, как олени траву!
– На севере?
– Да. Всякие там мурманы…
– Не за то ли ты так северян не любишь? – обронил Белоян. – Я знаю, один северный властелин хотел бы породниться с тобой…
Широкие брови хана сдвинулись, лицо окаменело. От него сразу повеяло холодом, а волхв, более чувствительный, чем когда был витязем, ощутил ледяной озноб во всем теле, а под ложечкой заныло, растеклась тянущая боль. Тонкие губы хана раздвинулись, Белоян услышал не голос, а скорее змеиный свист:
– Скорее небо упадет на землю, рыбы пойдут по суше, а птицы зароются в норы, чем мы, гордые степняки, дети безбрежной степи, унизимся до союза с нищим сбродом, пропахшим рыбой!
Белояну даже почудилось на миг, что между губ хана мелькнул раздвоенный язык, но движение было настолько быстрым, что он только мигнул в растерянности. Рука дрожала, когда снова попытался наполнить хану кубок.
– Ярл Якун совсем не нищий. У него злата…
Кучуг прошипел зло:
– Да какое у них злато? Едва где-то своруют, тут же в землю зарывают. Что за вера, будто это приносит удачу? Народ на берегу Северного моря туп, глуп, ленив и неповоротлив. Даже драться не умеют, а их викинги – смех для гордого сына степей!
– Викинги захватили многие страны и стали там господами…
– Только потому, что теми землями побрезговали сыны Степи, – отрезал хан надменно. – Что может быть лучше для настоящего мужчины, чем мчаться на быстром, как ветер, коне, а степь чтобы мелькала под копытами, ветер свистел в ушах, а впереди простор, простор, простор… У нас это в крови, в крови даже у женщин. Потому только наши мужчины могут быть достойны наших женщин…
– Только?
Хан коротко взглянул на Белояна:
– Ну, еще и немного славяне. Вы все-таки тоже общаетесь с конями. Хотя, по чести говоря, это такое жалкое зрелище… Но викинги – смех!.. Они же боятся лошадей. Ты хоть одного видел в седле? И я нет. Викинги никогда не садятся на коней. А что за мужчина, который в бой идет пешим, как корова? Да что в бой: к женщине, к другу, к соседу? А разве можно охотиться не на коне?.. У нас ребенок спит в люльке, подвешенной к седлу скачущего коня!
Внезапно к левой стороне головы Белояна словно приложили глыбу льда. Он торопливо скосил глаза. Ярл Якун нехотя отвернулся, но Белоян продолжал ощущать холодную волну ненависти, что шла от гордого вождя викингов.
– Огонь и лед, – пробормотал он потерянно. – Огонь и лед…
– Что с тобой? – участливо спросил хан. – У тебя руки трясутся, будто курей крал… Хотя медведи разве по курам умельцы? Я слышал, вы все баб в берлоги таскаете… Оттого славяне все такие… медведистые.
Темное небо нещадно блистало мириадами звезд, но на востоке светлел виднокрай. Вот-вот в небе ликующе вспыхнут пурпуром облака, а радостный алый свет поползет вверх по небесному куполу.
Внизу от ступенек кашлянул воевода Претич, деликатно напомнил задумавшемуся князю, что властелины никогда не бывают без надзора. Ступеньки чуть скрипнули, воевода дородностью гордится больше, чем победами в походах, а густым голосом, старательно его приглушая, пророкотал:
– Надо слово молвить, княже.
Владимир спросил с безнадежностью:
– Опять неприятности?
– А как же иначе? – откликнулся Претич бодрым голосом, но князь уловил напряжение и усталость. – Мы у самого края мира! В обжитых землях нас так и зовут – украина белого света. Так что нам драться каждый день… И если там, в старых землях, бьются друг с другом, то мы пока что очищаем эти земли от чудовищ, леших, болотников, Змеев, смоков, Кощеев.
Владимир отмахнулся:
– И друг с другом деремся, только шерсть летит. А то и клочья. Что-то не говоришь сразу… Видать, в самом деле гадость велика.
– Да нет, просто тревожно на кордонах.
– На каких?
– Да на всех. Как будто нас пробуют на зубок. Дня не проходит без крови… Даже большой. А наши силы не так уж и велики…
Владимир оскорбленно вскинулся:
– Кому такое говоришь?
Воевода прямо взглянул ему в глаза:
– Человеку, который, в отличие от здешних бояр, что не слезают с печи, побывал и у мурманов, и в набегах на западные земли, служил в Царьграде, дрался в Степи… Пусть не все по своей воле, но многое зрел! И знаешь, сравнимо ли твое княжество, пусть и великое, с мощью Царьграда.
Владимир отвел взор. Претич, похоже, пожалел, что задел старую рану. Владимир глотнул комок в горле:
– Сейчас, да… Но я только что взял власть… Но сделаю все, чтобы мои дружины могли смыть пот и пыль дорог в синих водах Дарданелл! А в Царьграде на главной площади поставлю столб Перуна, отлитый из чистого злата.
– Да-да, конечно, – торопливо согласился Претич. – Но давай посмотрим на кордоны… По ту сторону Днепра лежат земли хазар… Сам могучий каганат разгромил твой доблестный отец, яростный был воитель, но остались каганы, кагановы дети, кагановичи… Вольются ли в твою Русь или же возьмутся за свои кривые сабли? С севера блестят мечи норманнов. Они уже захватили земли галлов, даже Париж, грабят Британию, только нас пока сломить не могут… С запада бьются, истекая кровью, славянские племена бодричей и лютичей, закрывая нас от императорской армии… Надолго ли хватит их сил? Если германцы их сломят, то ударят в наши кордоны… С юга, как волны моря, бьют в наши стены племена печенегов и других степных народов… Но хуже всего враг, что совсем близко! Лишь Киянский лес отделяет нас от древлян, а за теми вплотную расположена дрягва. И те и другие снова не признают нас! Грозятся вот-вот прийти и сделать с тобой то же, что сделали с твоим дедом!
Владимир смотрел сумрачно:
– А налоги платят?
– Пока платят.
– Ну и оставь их пока, – рассудил Владимир. – От слов до дела у здешних славян длинная дорога. Это не печенеги… Славянам нужно время, чтобы разъяриться, пену пустить, рубахи на груди порвать. Правда, тогда почище берсерков. Если идти на Искоростень, половину войска потопим в болотах, пока доберемся. Пусть шумят…
– На что-то надеются, – предостерег воевода.
– Пока дань платят, – устало повторил Владимир, – не обращай внимания. Со мной что только не обещались делать!
– А дрягва?
– Пусть и дрягва шумит, – отмахнулся он. – Мы растем, матереем, входим в силу, а дрягва как сидела в болотах, так и останется. Скоро перерастем ее так, что сами приползут на брюхе, чтобы мы ненароком не раздавили, даже не заметив.
После ухода воеводы он еще долго стоял, всматриваясь в неземной алый свет, что заливает с востока перевернутую небесную чару. Серый дотоле мир мгновенно вспыхивал и становился разноцветным: серые деревья стали зелеными, серые крыши радостно заблестели гонтой, а внизу неопрятные соломенные крыши расцвели настолько радостным оранжевым огнем, словно из золота высшей пробы…
Сзади дохнули в шею, он моментально развернулся, уже чувствуя, как кинжал убийцы пронзит его спину. Страшная медвежья харя смотрела укоризненно.
– Чего испужался?.. Это еще поглядеть, кто из нас страшнее.
Владимир огрызнулся:
– Я себе зверячью голову не наколдовывал!
Белоян прорычал угрюмо:
– Думаешь, от трусости?.. Ладно, правильно думаешь. Я не чувствовал в себе сил бороться с похотью, не мог долго противиться уговорам выпить… Зато теперь могу заниматься волховством сколько душе угодно! Ни одна девка на меня не глянет, да и сам я, помня о своей роже… Словом, ничто меня не отвлекает от мудрых дел. А вот ты… Хошь, и тебе такую же рожу наколдую?
Владимир отшатнулся:
– Спасибо, не надо!
– Пошто так?
– Я еще надеюсь, в отличие от тебя…
Волхв взглянул остро:
– Только надеешься? Я знаю, чем занимаются твои лазутчики, что под видом купцов наводнили Царьград. Да только, на твою беду, знают и царьградские маги.
– Ну и что?
– А то, что твои усилия… ну, в прошлом году, позапрошлом, не пропали даром. Ты чем-то напугал их, а кое-где и в самом деле больно щелкнул по носу. Они встревожились! Тебя начали принимать всерьез. Не скаль зубы! Это значит, что нами уж занялись.
Владимир быстро окинул мысленным взором просторы между Царьградом и Новой Русью. Войско ромеев до Киева не доберется, истребят по дороге, ибо идти через дремучие леса, переправляться через быстрые реки, где побеждает тот, кто знает местность. Если приедут послы, то уже известны их упреки в нарушении договоров…
– Кто занялся? Базилевс?
– Для базилевсов ты пока мелковат. Но вот маги… Им наше княжество встало поперек горла. А тут ты еще восхотел такое! Может, сгоряча да по дури ляпнул, что пойдешь на Царьград и те земли станут русскими, но маги встревожились. Я сперва удивился было, умные же люди, чего дурня слушать, а потом поглядел на звезды, послушал шум ветра, порылся в книгах… и будто поленом по затылку! Ты в самом деле очень опасен…
Владимир слушал с жадным интересом, но в глазах было злое нетерпение. Волхв не сказал ничего нового. Он и так знает, что Царьград падет под его полками. И подкованные сапоги русичей прошагают по его руинам, сея смерть и обильно проливая кровь…
– Ты не растекайся мыслью по древу, – посоветовал он. – Откуда видно, что они всерьез?
– Чую.
– Как жаба дождь?
– Похоже. Но еще и вижу.
Владимир насторожился:
– Ого, что-то новое.
– Темная туча идет от Царьграда к нашим землям. Но не простая туча, даже не грозовая. Я пытался проникнуть, но темна как деготь. Пробовал рассеять или своротить с дороги – ан нет, прет как стадо туров, все сметает. Стая гусей пролетела близь, так одни перья по ветру…
Владимир нахмурился. Тучу остановить либо отогнать от своего села на чужое может любой деревенский колдун. Но если сам верховный не сумел совладать, то тучка очень непростая. И скрывает нечто важное. Настолько важное, что не один маг укрывает ее своей мощью.
– Хорошо, что узрел, – сказал он, чувствуя, что волхва надо подбодрить. – А увидим, где остановится, будем готовы. Можно послать конный отряд, чтоб сопровождал! Буде из нее выпрыгнет какой зверь или человек, чтобы повязали или посекли немедля.
Волхв озабоченно покачал мохнатой медвежьей головой:
– Туча идет слишком быстро. Не поспеешь. Думаю, надо ждать здесь. Ты каких-то людей держи трезвыми… И пусть руки с топоров не снимают. Я не знаю, чего ждать. Впервые, веришь ли, я не могу узнать, что там во чреве…
Владимир едва удержался от желания погладить по лохматой голове, как простую собаку. Волхв удручен, ибо, превосходя царьградских магов в силе, уступает в искусстве. Недаром говорят, что мощь приходит из глуши, а в столицах только обретает блеск. Но сейчас, похоже, даже мощь оказалась на стороне царьградцев. Что не удивительно, подумал Владимир хмуро. В столицу мира стягиваются, завороженные блеском, из диких лесов, высоких гор, жарких пустынь самые ярые, смелые, отважные, жадно вбирают в себя весь блеск и достижения старой умирающей цивилизации… и незаметно начинают служить ей, ибо за годы учебы уже вросли в ее быт, ее обычаи, успели обзавестись друзьями, а то и семьями. Некоторые из этих диких пришельцев в звериных шкурах становятся даже императорами, иные – высшими магами, третьи – стратегами, казначеями, флотоводцами…
– Да, – протянул он задумчиво, – там есть крепкие парни…
Волхв коротко взглянул на князя, смолчал. Варяги рассказывали, что одним из самых крепких парней там был сам Владимир, тогда служивший при императорском дворце, быстро поднимавшийся вверх… но вдруг оставил все, вернулся на Русь, где с горсткой варягов захватил сперва Новгород, затем и Киев… И ни для кого не было тайной, зачем он это сделал.
ГЛАВА 5
По ту сторону далеких ворот послышались веселые вопли. Тут же раздался могучий глас, от которого дрогнуло крыльцо, а с забора снялись, раздраженно каркая, крупные вороны. Через двор от терема побежали дружинники. Владимир наблюдал, как, отталкивая друг друга, вытащили запор.
Створки распахнулись, во двор въехали с улицы двое богатырей. Оба на огромных тяжелых конях, но сразу чувствовалось, что один, юный и безбородый, пока что щенок рядом со вторым, тяжелым, как скала, грузным матерым волком. Из-под остроконечного шлема зло и недоверчиво смотрели круглые глаза навыкате, а злодейская черная борода с проседью поднималась почти до глаз. Голова богатыря сидела прямо на плечах, непомерно широких, обвисших под своей тяжестью. Раздобревшее тело обтягивала кольчуга из крупных колец, на правой руке висела железная булава, от одного вида которой по спине бежали мурашки. Неужто есть на свете люди, которые могут такое поднимать?
Они неспешно въехали во двор, дружинники шли рядом, держались за стремена, что-то вопили, перебивали друг друга. Старший богатырь хмуро кивал, а младший хохотал, показывая ровные белые зубы. Был он бел лицом, румян и мог бы сойти за красную девицу в мужской одежке.
Когда богатыри на конях приблизились к крыльцу, Владимир сказал первым:
– Приветствую вас, богатыри! Добро пожаловать в Киев, доблестный Илья по прозвищу Муромец. И тебе Лешак, отважный витязь!
Илья грузно спрыгнул с коня. Земля дрогнула и качнулась, а молодой богатырь спорхнул так, что и пыль не потревожил под ногами.
– И тебе слава, – прогудел Илья. Он тут же добавил, морщась: – Но мы ненадолго. Только подновить запасы, а то хлеб не везут с неделю, соль вышла, за чесноком ездить далековато…
– Но от пиру-то не откажешься?
– Всего на денек, – ответил Илья мощно, и снова Владимир ощутил, как легонько дрогнула земля. – Меня город душит. Я степняк… Мне нужны ночи на просторе, чтобы я зрел черный купол за дальними кострами моих прародителей. Чтобы видел хвостатые звезды, диво дивное…
Владимир сказал, морщась:
– И что же, охотой прохлаждаться всю жизнь?
– Зачем охотой? – удивился Илья. – Моего каганата уже нет… а то, что осталось, уже так… полулюди… Даже свиней пасут, виданное ли дело? Скоро и есть начнут… Я присягнул еще твоему отцу! Мол, буду служить Руси, беречь и оберегать. Так что я не зазря на рубежах. Супротивника надо перехватывать до того, как разобьет шатры под стенами Киева!
Владимир подался вперед:
– Что-то задумал помимо застав?
– Да.
– Ну-ну, говори.
– Есть задумка… Что одна моя застава богатырская? Это так, для удали. А вот создать целую полосу… Выслать далеко в Степь по три-четыре удальца с заводными конями. Вышки поставить, чтобы издали можно было заметить всякого. Если мал числом, то сами справимся. Ежели большое войско, то пошлем одного за помощью. Но чтоб ни один отряд не проскальзывал до самого Киева незамеченным, как что ни день, то доныне!..
Он степенно поднимался на крыльцо к князю, на ходу похлопывал по одежке, стряхивая дорожную пыль. На крыльцо, заслышав довольные крики, вышел подгулявший Претич. Увидел Илью, заржал как сытый конь:
– А, хазарин! Княже, ты ему доверяешь? Все они головорезы, а в портках у них обрезы.
Илья нахмурился, надоело это дурацкое ржанье:
– Моим обрезом тебе подавиться хватит. Хочешь проверить?
Он начал приближаться с угрожающим видом, но на нем повисли как цепные псы, хохотали, обнимали, хлопали по плечам:
– Илья, шуток не разумеешь?
– Ха-ха, и хазар уже, почитай, не осталось, а он все Тенгри-богу жертвы носит!
– Какое Тенгри, ежели хазарин? В субботу режет барана Яхве, в воскресенье ставит свечку Христу, в понедельник жжет цветы Аллаху, во вторник…
Илья стряхнул их руки, как осенние листья, а Претич на всякий случай отодвинулся, предостерегающе выставил ладони:
– Илюша, да как ты мог такое подумать?.. Да чтоб я на тебя такое сказал всерьез?.. Да не зря ж Дашка, дочь Аслама, за тобой бегает, а уж она, стерва, побывала под всеми дружинниками и смердами, под их жеребцами и собаками, даже медведя, грят, отыскала осенью в берлоге, всю зиму его доставала своей ненасытной похотью, в шатуны подался, бедолага, а вот за тобой как бегала, так и бегает!..
Вокруг хохотали, хлопали по широкой, как стена, спине, плечам, тащили в палату к накрытому столу, а он ворчал и люто сверкал глазами, не зная, то ли принять как похвалу, то ли рассердиться пуще, не зря же остолопы гогочут, будто он вышел к княжескому столу, не застегнув портки…
Второй богатырь, Лешак, бросил поводья отрокам, придирчиво проследил взглядом, чтобы бегом повели вдоль двора, охлаждая, ни в коем разе не сразу к водопою, лишь тогда живо взбежал, вежливо поклонившись князю, на крыльцо. Его не зря дразнили, а потом к нему намертво прилипло прозвище Попович. В самом деле, жила себе молодая вдова, кормилась пряжей и шитьем, расторопная и бойкая, ей платили за одежки боярыни и даже воеводские жены. Приставучих мужиков отшивала быстро, но как-то повадился к ней немолодой уже священник, которого княгиня Ольга привезла из Царьграда для душевных бесед о высоком, о небесной мудрости, о движении звезд…
Но княгиня вскоре преставилась, а Святослав, который и раньше терпел церкви чужого бога только ради матери, тут же велел разорить, сровнять с землей. Священник, от которого ждали покорности и богобоязненности, вдруг то ли на земле Новой Руси растерял овечью покорность своей веры, то ли вознамерился обрести мученический крест, но этот престарелый сразу зашиб троих насмерть, а еще и выбирал только дружинников, плотников не тронул, а потом подхватил меч и щит убитого, кинулся на целый отряд.
То ли не ожидали, вороны, то ли еще чего, но бесноватый упал под мечами и топорами не раньше, чем усеял паперть трупами. Говорят, кровь бежала ручьями. Уцелевшие, наскоро перевязав раны, вернулись к Святославу, а тот лишь покачал головой и велел похоронить старика с воинскими почестями вместе с убитыми им русами.
Святослав тогда решил, что священнику просто повезло, застал врасплох, но его волхв присмотрелся к убитому, покачал головой. Дело не в магии, священники ею не пользуются, у старика оказалось сухое сильное тело бывалого воина. Не просто воина, а героя, как называют богатырей в Царьграде. Волхв и сейчас мог бы сказать, какие мышцы тот развил бросанием копья, какие мечом, какие прыжками, а какие бегом с мешком камней на плечах…
В день его смерти у вдовы родился мальчик. Поговаривали, от плача и слез родила недоношенного, слабенького, еле выходила. Мальчишка словно чуял свою слабость, с детства учился быть хитрым, а где силой не удавалось – брал напуском. Однако рос, матерел, в десять лет уже одной рукой бросал на землю взрослых парней, а когда исполнилось пятнадцать, на земле Киевской не было мужика, что устоял бы в силе. Конечно, супротив богатырей был что муха супротив пса, но в дружине его заметили, взяли в отроки, затем перевели в младшие дружинники, а потом и вовсе взяли в дружину.
В отличие от других богатырей, он был лицом румян, как девица, с длинными ресницами, пухлыми щечками, к тому же любил наряжаться, обвешиваться побрякушками. Кто не знал его, не мог утерпеть от злых шуточек. И тут же оказывался на земле, глотая кровавые сопли. А Белоян еще тогда сказал Владимиру в задумчивости:
– Не знаю, к добру или к худу, что та баба родила прежде времени…
– Что так?
– Каков бы он был в полной силе? Хорошо, если на нашей стороне, а ежели нет?
Сейчас Владимир перехватил такой же задумчивый взор Белояна, бросил насмешливо:
– Уже и Лешаку не доверяешь?
– Лешаку доверяю, – ответил волхв все тем же раздумчивым голосом, в котором рык уступил глухому ворчанию, – а вот Алеше Поповичу… гм… не знаю, не знаю.
В Царьграде сухой ветер с границ Степи сменился ветром с моря. Всю ночь через широко распахнутые окна вваливался мокрый, как губка, воздух, а под утро снова задул резкий, сухой, жаркий, словно Царьград разом с берега теплого моря перенесся в середину Дикого Поля…
Князь церкви раздраженно встал из-за стола, огромного, как арена ипподрома. В окна брызнуло утреннее солнце. Застоявшаяся за долгое ночное бдение кровь начала пробиваться в онемевшие члены. Да, ветер дует из тех мест, где совсем недавно был их союзник – могучий Хазарский каганат, уничтоженный вдрызг возникшими из ниоткуда русами…
В груди больно покалывало, раздражение перешло в злость. И сухой воздух, всегда вызывающий изжогу, и то, как неудачно поставили себя отцы церкви здесь, в Царьграде… Было время, когда ходили в лохмотьях и прятались в пещерах, но когда пришли к власти, когда император Константин увидел вещий сон: ему явился огненный ангел, и вручил знамя с крестом вместо привычного римского гордого орла, и заявил: «Сим победиши!», из гонимой церковь стала гонительницей, яро и победно преследовала прежних мучителей, платила им той же монетой по всей империи…
Но в ее западной части тамошние отцы церкви сумели поставить себя независимыми от светской власти. Более того, короли и императоры униженно просили у них милости, приползали на коленях, вымаливая прощение! А здесь церковь под пятой власти. Церковь служит власти, укрепляет власть, доносит о тайнах исповеди власти. А даже сейчас, когда базилевс занят войной с арабами и прочими несущественными делами, церкви приходится думать об укреплении империи своими путями. Самый важный из них – распространить веру в Христа на северные страны, что набегами подтачивают несокрушимые стены империи.
Он ощутил, как кулаки сжались сами собой. Как будто это просто: заслал миссионеров, а те легко и без усилий убедят славян отказаться от их имен и взять взамен иудейские и греческие, убедить уничтожить своих родных богов и поставить церковь чужого им по облику бога! Нет, прольется и крови немало, и тайных убийств будет, и тайных деяний, от которых содрогнутся слишком щепетильные души. Святая церковь в реальной жизни не может подставлять левую щеку ударившему по правой. Она бьет сама, бьет еще раньше, бьет с упреждением, бьет и невиновного, ибо невиновные все равно пойдут в рай, а вину церкви простит… сама церковь, ибо у всемогущего бога должны быть и всемогущие слуги.
За дверью послышались торопливые шаги. Грубый голос помощника рявкнул: кто и по какому делу, затем створки бесшумно распахнулись. Часто кланяясь, вошел молодой священник, глаза горят преданностью, жаждой служить святому делу.
Князь поморщился. Вместо преданного дурака, искренне верящего в святость их дела, предпочел бы прожженного проходимца, с тем работать проще, понимает с полуслова. Но в то же время от умного проходимца жди подвоха, каждый мечтает спихнуть и сесть на его хлебное место, а этот чист, честен, благостен…
Скрывая раздражение, князь милостиво улыбнулся:
– Рад, что ты явился так быстро. Но давай сразу о деле. В твоем приходе северная часть города, где Славянский квартал. Там и дома русов…
Священник низко поклонился:
– Это ваша святость встала… я даже не знаю, как рано. А я лишь на рассвете…
– Вместе с солнцем, – улыбнулся патриарх. – Так что со Славянским кварталом?
Створки распахнулись, во двор въехали с улицы двое богатырей. Оба на огромных тяжелых конях, но сразу чувствовалось, что один, юный и безбородый, пока что щенок рядом со вторым, тяжелым, как скала, грузным матерым волком. Из-под остроконечного шлема зло и недоверчиво смотрели круглые глаза навыкате, а злодейская черная борода с проседью поднималась почти до глаз. Голова богатыря сидела прямо на плечах, непомерно широких, обвисших под своей тяжестью. Раздобревшее тело обтягивала кольчуга из крупных колец, на правой руке висела железная булава, от одного вида которой по спине бежали мурашки. Неужто есть на свете люди, которые могут такое поднимать?
Они неспешно въехали во двор, дружинники шли рядом, держались за стремена, что-то вопили, перебивали друг друга. Старший богатырь хмуро кивал, а младший хохотал, показывая ровные белые зубы. Был он бел лицом, румян и мог бы сойти за красную девицу в мужской одежке.
Когда богатыри на конях приблизились к крыльцу, Владимир сказал первым:
– Приветствую вас, богатыри! Добро пожаловать в Киев, доблестный Илья по прозвищу Муромец. И тебе Лешак, отважный витязь!
Илья грузно спрыгнул с коня. Земля дрогнула и качнулась, а молодой богатырь спорхнул так, что и пыль не потревожил под ногами.
– И тебе слава, – прогудел Илья. Он тут же добавил, морщась: – Но мы ненадолго. Только подновить запасы, а то хлеб не везут с неделю, соль вышла, за чесноком ездить далековато…
– Но от пиру-то не откажешься?
– Всего на денек, – ответил Илья мощно, и снова Владимир ощутил, как легонько дрогнула земля. – Меня город душит. Я степняк… Мне нужны ночи на просторе, чтобы я зрел черный купол за дальними кострами моих прародителей. Чтобы видел хвостатые звезды, диво дивное…
Владимир сказал, морщась:
– И что же, охотой прохлаждаться всю жизнь?
– Зачем охотой? – удивился Илья. – Моего каганата уже нет… а то, что осталось, уже так… полулюди… Даже свиней пасут, виданное ли дело? Скоро и есть начнут… Я присягнул еще твоему отцу! Мол, буду служить Руси, беречь и оберегать. Так что я не зазря на рубежах. Супротивника надо перехватывать до того, как разобьет шатры под стенами Киева!
Владимир подался вперед:
– Что-то задумал помимо застав?
– Да.
– Ну-ну, говори.
– Есть задумка… Что одна моя застава богатырская? Это так, для удали. А вот создать целую полосу… Выслать далеко в Степь по три-четыре удальца с заводными конями. Вышки поставить, чтобы издали можно было заметить всякого. Если мал числом, то сами справимся. Ежели большое войско, то пошлем одного за помощью. Но чтоб ни один отряд не проскальзывал до самого Киева незамеченным, как что ни день, то доныне!..
Он степенно поднимался на крыльцо к князю, на ходу похлопывал по одежке, стряхивая дорожную пыль. На крыльцо, заслышав довольные крики, вышел подгулявший Претич. Увидел Илью, заржал как сытый конь:
– А, хазарин! Княже, ты ему доверяешь? Все они головорезы, а в портках у них обрезы.
Илья нахмурился, надоело это дурацкое ржанье:
– Моим обрезом тебе подавиться хватит. Хочешь проверить?
Он начал приближаться с угрожающим видом, но на нем повисли как цепные псы, хохотали, обнимали, хлопали по плечам:
– Илья, шуток не разумеешь?
– Ха-ха, и хазар уже, почитай, не осталось, а он все Тенгри-богу жертвы носит!
– Какое Тенгри, ежели хазарин? В субботу режет барана Яхве, в воскресенье ставит свечку Христу, в понедельник жжет цветы Аллаху, во вторник…
Илья стряхнул их руки, как осенние листья, а Претич на всякий случай отодвинулся, предостерегающе выставил ладони:
– Илюша, да как ты мог такое подумать?.. Да чтоб я на тебя такое сказал всерьез?.. Да не зря ж Дашка, дочь Аслама, за тобой бегает, а уж она, стерва, побывала под всеми дружинниками и смердами, под их жеребцами и собаками, даже медведя, грят, отыскала осенью в берлоге, всю зиму его доставала своей ненасытной похотью, в шатуны подался, бедолага, а вот за тобой как бегала, так и бегает!..
Вокруг хохотали, хлопали по широкой, как стена, спине, плечам, тащили в палату к накрытому столу, а он ворчал и люто сверкал глазами, не зная, то ли принять как похвалу, то ли рассердиться пуще, не зря же остолопы гогочут, будто он вышел к княжескому столу, не застегнув портки…
Второй богатырь, Лешак, бросил поводья отрокам, придирчиво проследил взглядом, чтобы бегом повели вдоль двора, охлаждая, ни в коем разе не сразу к водопою, лишь тогда живо взбежал, вежливо поклонившись князю, на крыльцо. Его не зря дразнили, а потом к нему намертво прилипло прозвище Попович. В самом деле, жила себе молодая вдова, кормилась пряжей и шитьем, расторопная и бойкая, ей платили за одежки боярыни и даже воеводские жены. Приставучих мужиков отшивала быстро, но как-то повадился к ней немолодой уже священник, которого княгиня Ольга привезла из Царьграда для душевных бесед о высоком, о небесной мудрости, о движении звезд…
Но княгиня вскоре преставилась, а Святослав, который и раньше терпел церкви чужого бога только ради матери, тут же велел разорить, сровнять с землей. Священник, от которого ждали покорности и богобоязненности, вдруг то ли на земле Новой Руси растерял овечью покорность своей веры, то ли вознамерился обрести мученический крест, но этот престарелый сразу зашиб троих насмерть, а еще и выбирал только дружинников, плотников не тронул, а потом подхватил меч и щит убитого, кинулся на целый отряд.
То ли не ожидали, вороны, то ли еще чего, но бесноватый упал под мечами и топорами не раньше, чем усеял паперть трупами. Говорят, кровь бежала ручьями. Уцелевшие, наскоро перевязав раны, вернулись к Святославу, а тот лишь покачал головой и велел похоронить старика с воинскими почестями вместе с убитыми им русами.
Святослав тогда решил, что священнику просто повезло, застал врасплох, но его волхв присмотрелся к убитому, покачал головой. Дело не в магии, священники ею не пользуются, у старика оказалось сухое сильное тело бывалого воина. Не просто воина, а героя, как называют богатырей в Царьграде. Волхв и сейчас мог бы сказать, какие мышцы тот развил бросанием копья, какие мечом, какие прыжками, а какие бегом с мешком камней на плечах…
В день его смерти у вдовы родился мальчик. Поговаривали, от плача и слез родила недоношенного, слабенького, еле выходила. Мальчишка словно чуял свою слабость, с детства учился быть хитрым, а где силой не удавалось – брал напуском. Однако рос, матерел, в десять лет уже одной рукой бросал на землю взрослых парней, а когда исполнилось пятнадцать, на земле Киевской не было мужика, что устоял бы в силе. Конечно, супротив богатырей был что муха супротив пса, но в дружине его заметили, взяли в отроки, затем перевели в младшие дружинники, а потом и вовсе взяли в дружину.
В отличие от других богатырей, он был лицом румян, как девица, с длинными ресницами, пухлыми щечками, к тому же любил наряжаться, обвешиваться побрякушками. Кто не знал его, не мог утерпеть от злых шуточек. И тут же оказывался на земле, глотая кровавые сопли. А Белоян еще тогда сказал Владимиру в задумчивости:
– Не знаю, к добру или к худу, что та баба родила прежде времени…
– Что так?
– Каков бы он был в полной силе? Хорошо, если на нашей стороне, а ежели нет?
Сейчас Владимир перехватил такой же задумчивый взор Белояна, бросил насмешливо:
– Уже и Лешаку не доверяешь?
– Лешаку доверяю, – ответил волхв все тем же раздумчивым голосом, в котором рык уступил глухому ворчанию, – а вот Алеше Поповичу… гм… не знаю, не знаю.
В Царьграде сухой ветер с границ Степи сменился ветром с моря. Всю ночь через широко распахнутые окна вваливался мокрый, как губка, воздух, а под утро снова задул резкий, сухой, жаркий, словно Царьград разом с берега теплого моря перенесся в середину Дикого Поля…
Князь церкви раздраженно встал из-за стола, огромного, как арена ипподрома. В окна брызнуло утреннее солнце. Застоявшаяся за долгое ночное бдение кровь начала пробиваться в онемевшие члены. Да, ветер дует из тех мест, где совсем недавно был их союзник – могучий Хазарский каганат, уничтоженный вдрызг возникшими из ниоткуда русами…
В груди больно покалывало, раздражение перешло в злость. И сухой воздух, всегда вызывающий изжогу, и то, как неудачно поставили себя отцы церкви здесь, в Царьграде… Было время, когда ходили в лохмотьях и прятались в пещерах, но когда пришли к власти, когда император Константин увидел вещий сон: ему явился огненный ангел, и вручил знамя с крестом вместо привычного римского гордого орла, и заявил: «Сим победиши!», из гонимой церковь стала гонительницей, яро и победно преследовала прежних мучителей, платила им той же монетой по всей империи…
Но в ее западной части тамошние отцы церкви сумели поставить себя независимыми от светской власти. Более того, короли и императоры униженно просили у них милости, приползали на коленях, вымаливая прощение! А здесь церковь под пятой власти. Церковь служит власти, укрепляет власть, доносит о тайнах исповеди власти. А даже сейчас, когда базилевс занят войной с арабами и прочими несущественными делами, церкви приходится думать об укреплении империи своими путями. Самый важный из них – распространить веру в Христа на северные страны, что набегами подтачивают несокрушимые стены империи.
Он ощутил, как кулаки сжались сами собой. Как будто это просто: заслал миссионеров, а те легко и без усилий убедят славян отказаться от их имен и взять взамен иудейские и греческие, убедить уничтожить своих родных богов и поставить церковь чужого им по облику бога! Нет, прольется и крови немало, и тайных убийств будет, и тайных деяний, от которых содрогнутся слишком щепетильные души. Святая церковь в реальной жизни не может подставлять левую щеку ударившему по правой. Она бьет сама, бьет еще раньше, бьет с упреждением, бьет и невиновного, ибо невиновные все равно пойдут в рай, а вину церкви простит… сама церковь, ибо у всемогущего бога должны быть и всемогущие слуги.
За дверью послышались торопливые шаги. Грубый голос помощника рявкнул: кто и по какому делу, затем створки бесшумно распахнулись. Часто кланяясь, вошел молодой священник, глаза горят преданностью, жаждой служить святому делу.
Князь поморщился. Вместо преданного дурака, искренне верящего в святость их дела, предпочел бы прожженного проходимца, с тем работать проще, понимает с полуслова. Но в то же время от умного проходимца жди подвоха, каждый мечтает спихнуть и сесть на его хлебное место, а этот чист, честен, благостен…
Скрывая раздражение, князь милостиво улыбнулся:
– Рад, что ты явился так быстро. Но давай сразу о деле. В твоем приходе северная часть города, где Славянский квартал. Там и дома русов…
Священник низко поклонился:
– Это ваша святость встала… я даже не знаю, как рано. А я лишь на рассвете…
– Вместе с солнцем, – улыбнулся патриарх. – Так что со Славянским кварталом?