Уже на следующий день начали прибывать знатные герои, известные воины. Придон с удивлением увидел и старых военачальников, с которыми не знался, не общался, тем более – не был в дружбе.
Вяземайт объяснил, что прибыли и незнакомые, потому что сидеть за одним столом с Придоном – честь для любого. Дома будут рассказывать домашним, женам и дочерям, что видели того самого, о ком по всей Артании грезят молодые девушки, плачут в подушки и завидуют куявской принцессе. Вообще о безумии среднего сына Осеннего Ветра идут слухи один другого причудливее, один другого печальнее.
Последним примчался Скилл, за ним неслась сотня героев охраны. У Придона сердце слегка взыграло, ибо даже присутствие старшего брата наполняет силой, от него веет уверенностью, готовностью сокрушить все преграды и, конечно же, защитить младших братьев и единственную сестренку.
Скилл вырвался вперед, могучий белый жеребец на скаку красиво встряхивал гривой, любовался собой, сверкал огненными глазами, даже подпрыгивал от избытка силы и бодрости, а остановившись, поднялся на дыбы и постучал по воздуху передними копытами, хвастаясь широкой грудью, подтянутым животом и мускулистыми задними ногами.
Скилл соскочил. Небрежно забросил повод на седло, бросив властно: «Стоять!», – и конь замер, а Скилл обнял брата, широкие твердые ладони, привыкшие к рукояти боевого топора, плечи сжали бережно, опасаясь повредить.
Глаза с любовью и нежностью смотрели в измученное лицо. Во взгляде Скилла Придон прочел глубокое сочувствие и понимание.
– Держись, Придон…
Придон кивнул, отвел глаза. Что может сказать брат, если не какую-нибудь глупость вроде: забудь, она же куявка… Сам в священном безумии любви не мог разделить ложе ни с одной из женщин, пока снова не встретил ту, свою единственную. Замужнюю… нет, уже вдову. К тому же куявку.
Аснерд прогудел довольным медвежьим басом:
– Столы накрыты!.. У нас здесь нет дворцов, но есть ли на свете свод лучше, чем расшитое звездами небо? Есть ли стены шире, чем виднокрай?
Однако Придон видел, он окинул стоянку не только придирчивым взглядом, но и горделивым. Хоть и не Арса, но его и Вяземайта стараниями уже не простое кочевье: всех сумели разместить за настоящими столами на широких лавках с деревянными спинками. А на столах посуда не из глины, а медная, бронзовая, даже серебряная. Кубки и чаши подали золотые, а чары так и вовсе с мелкими самоцветами по краю.
Молодые воины, которым пока рано сидеть за столами рядом с именитыми героями, очень быстро, как будто в походе, развернули телеги, в середине каждого боевого квадрата повесили большие котлы на треножниках. Запылали костры, в котлах знаменитый походный кулеш, на камнях и железных листах мясо, рядом пекли хлебные лепешки. Поодаль от шатра Придона зацвели шатры гостей: у кого из простого полотна, у кого из цветного шелка, все украшены родовыми знаками, у входа щиты, даже по ним легко узнать, что этот шатер принадлежит прославленному Вологу, что водил малый отряд на Вантит, а вернулся с добычей, какой не брало и большое войско; в этом шатре неустрашимый Плеск, он в горе и ярости, видя раненого брата, бросился на целую сотню славов и заставил их отступить, а брата вынес на плечах; рядом шатры Белозерца и Щецина, неразлучных военачальников, когда они вместе, то их не опрокинуть и огромному войску; за ними шатры Волина, Ральсвика, Меклена – прославленных героев, что могут водить и малые отряды, и большие войска, сражаться пешими и конными, на суше и на воде, знают много военных хитростей, умелые и опытные военачальники, что все еще первыми вступают в бой, последними из него выходят.
Счастливые отроки, им повезло увидеть сразу столько героев, сбивались с ног, таская на столы снедь, заставляя кувшинами, кубками, а от котлов уже повеяло ароматом душистого кулеша, полевой каши артанских воинов.
Многие из героев не виделись годами, сейчас обнимались, вспоминали прошлые походы, созывали друзей, разбивались на группки. Пир начался сам по себе, без начала, без присмотра, ибо Вяземайт куда-то исчез, Придон смотрит поверх голов, почти ничего не слышит, губы шевелятся, разговаривает с богами.
Пришли певцы и музыканты, громко и вразнобой задудели на дудках, сопилках, пищалках. Немолодой певец, но с хорошим сильным голосом красиво спел о подвигах Придона, что сумел добыть волшебный меч. Скилл посматривал на певцов строго, однажды даже погрозил пальцем.
Аснерд сел рядом с Придоном, могучая рука воеводы звучно шлепнула по его спине.
– Ох, прости… Но зря Скилл так уж осторожничает, зря…
– В чем?
– Он велел, чтобы пели все, что угодно, но только не твои песни.
Придон вяло пожал плечами.
– И что? Пусть поют, что хотят.
– Песни песням рознь, – сказал Аснерд наставительно. – Когда хорошие песни, их слушают с удовольствием. Послушав, говорят, что песня хорошая. Или что певец в голосе. А вот те песни, что ты сложил…
– Ну?
– Они вроде бы и не песни вовсе, – ответил Аснерд после паузы. – После них человек не понимает, хорошие это песни или плохие. Он вообще не понимает, что слушал песни. Он начинает либо рыдать, либо хохотать, хватается за топор, куда-то бежит кого-то спасать… Опасные у тебя песни.
Придон слышал воеводу, как будто тот находился за толстой стеной. Пальцы вылавливали куски сочного мяса, зубы послушно жевали, он чувствовал, как по пищеводу двигается к желудку ком, но не ощущал ни нежного мяса молодого жеребенка, ни мяса барашка, вымоченного в соке редких горных ягод, ни вкуса даже жгучей и воспламеняющей кровь жги-травы.
Легкий ветерок закрутил запахи жгутом и бросил в лицо смесь из ароматов горящего березового дерева, жареного мяса, пахучих трав.
– Не знаю, – ответил он вяло, – это не я их складываю.
– А кто?
– Во мне складывает.
– Кто? – повторил Аснерд.
– Не знаю, – ответил Придон тоскливо. – Мне кажется, в каждом из нас живет еще один человек. Спит, ест, снова спит… Иногда просыпается. Совсем редко. И тогда человек, которого мы знаем, начинает вести себя как-то странно. Мы говорим ему: ты не в себе, пойди отдохни… Или: ты сегодня сам не свой… тебя не узнать, что с тобой?.. Эх, Аснерд, лучше бы я не будил этого, который внутри меня!.. Он чересчур силен. Он намного сильнее меня. И песни складывает он… Неужели я похож на человека, который складывает песни?
Аснерд окинул взглядом его изможденное лицо с сухими потрескавшимися губами.
– Ты ешь-ешь, а то в самом деле похож.
Придон усмехнулся:
– А тот, который внутри меня, стал похож на меня внешнего?
Рука Аснерда дрогнула, он задержал кубок, в глубоко посаженных глазах мелькнул тревожный огонек.
– Может быть, – ответил он медленно, – если это так… то я понимаю, на что рассчитывает Вяземайт!
Он огляделся по сторонам, брови сдвинулись над переносицей. Тревога в глазах росла. Придон спросил вяло:
– Что не так?
– Вяземайт, – повторил Аснерд глухо. – Куда делся Вяземайт?
– Да его вроде бы и не было…
– Не странно?
– Наверное, в капище, – ответил Придон вяло.
– Когда такой пир? – удивился Аснерд. – Это ты изменился, но не Вяземайт.
Уже и другие гости начали оглядываться, ибо верховный волхв был прежде всего артанином: на коня вскакивал, не касаясь стремян, топор метал на скаку в полено с сорока шагов, а за столом мог рассказать поучительный случай или вставить шутку, что взвеселяет сердца.
Пир был в разгаре, когда вдали взвилось желтое облачко пыли, такое яркое на синем безоблачном небе. Вынырнули трое скачущих всадников на вороных конях. Впереди несся, пригнувшись к конской гриве, Вяземайт. От серебряных волос верховного волхва струился чистый свет, а когда поднял голову, глаза сверкнули, как яркие звезды в ночи. За ним покачивались в седлах двое молодых волхвов, крепкие и молчаливые помощники, что вполне могли бы стать в первые ряды сильнейших воинов.
Навстречу выбежали отроки, Вяземайт тяжело спрыгнул, коня ухватили и увели. От столов приветствующе закричали, Скилл вышел навстречу и обнял старого наставника. Вяземайт высвободился, глаза все еще сверкают неземным светом, серебряные волосы растрепались, он был красив и страшен разом. Голоса за столом начали умолкать.
Вяземайт тяжелыми шагами направился к столу, где сидели Придон, Аснерд и еще пятеро из знатнейших военачальников. Глаза смотрели в упор, но казалось, он видит нечто незримое, доступное только богам и тем, кто получил от них дар видеть это незримое.
Скилл догнал, обнял за плечи, усадил, подал знак отроку, чтобы перво-наперво наполнил кубок, а потом принес еды. Вяземайт отодвинул кубок, ему тут же с виноватостью придвинули чару.
– Что ты узрел, мудрый? – спросил Скилл нетерпеливо.
Вяземайт с трудом разомкнул пересохшие губы. Придон заметил, что сильный жар иссушил губы так, что полопались, в трещинках застыли темные сгустки крови. Дрожащими пальцами ухватил чару, поднес рывком ко рту. Красные струи потекли с обеих сторон подбородка.
– Я даже не знаю, – ответил он, оторвавшись на миг, – даже не знаю…
Он допил до дна, лицо слегка ожило, с трудом перевел дыхание. Скилл спросил нетерпеливо:
– Что ты зрел?
– Даже не знаю, – повторил Вяземайт, – могу ли я рассказать…
Скилл закусил губу, но на них смотрят от всех столов, он повторил вынужденно:
– Что ты зрел?
– Великие Знамения, – ответил он и умолк, оглянулся в сторону отроков. – Да, это в самом деле Великие!
Ему поднесли кувшин с охлажденным кумысом. Он жадно припал к нему, все в молчании ждали, когда волхв оторвется и заговорит, но тот все держал кувшин обеими руками, задирал кверху дном больше и больше, но ни капли не пролилось на грудь. Волхв пил жадно и бережно, наконец кувшин поднялся дном к небу, но и тогда сильные руки не отпустили сосуд, а красный, как огонь, язык ловил последние капли.
– Здоров, – прошептал кто-то в благоговении. – Как же его скрутило…
Скилл спросил нетерпеливо:
– Что ты видел, мудрый?
Вяземайт передал кувшин младшему волхву. Тыльной стороной ладони вытер капли с губ, и Придон отметил, что губы волхва снова чистые, без трещин и ранок, лицо помолодело, в нем снова жизнь и сила. Золотой обруч на лбу заблестел ярче, камень налился чистым радостным цветом.
Вяземайт осмотрелся, всюду десятки пар глаз смотрят в ожидании. Развел руками.
– Лучше бы мне вообще смолчать… Но если и скажу, то пока только самому тцару. А уж он, если изволит.
Из толпы вскрикнули встревоженно:
– Да что за видение? Какой боги подали знак?
Вяземайт посмотрел на Скилла. Тот нахмурился, сказал осторожно и предостерегающе:
– Великий волхв мудр. Он не скажет лишнего.
– Не скажу, – согласился Вяземайт. Он оглядел лица пирующих, все смотрят с ожиданием, с трудом растянул губы в улыбке: – Боги сказали, что и в этом году не будет ни засухи, ни сильных морозов. Если горы не сдвинутся с мест, а море не выйдет из берегов, то коровы принесут по два теленка за раз, по всей Артании – ни одного падежа скота, саранчи этим летом не будет, а всех нас снова ждет небывалый урожай пшеницы, ржи и гречки!.. Так возблагодарим же богов за любовь к нам!
Он взял чару, к нему потянулись со своими кубками, кто-то все же спросил:
– Но почему у тебя была такая морда… невеселая?
Вяземайт отмахнулся:
– Это я заглянул дальше. От любого нашего шажка множество дорожек. И тропок. Я прошел было по одной… ужаснулся и едва сумел назад… Но нам по ней идти не обязательно.
– Но мы пойдем, – сказал Аснерд негромко.
Его никто не услышал, только Вяземайт взглянул остро, его чаша и кубок Аснерда сдвинулись с мягким звоном благородного металла. Не расцепляя взглядов, они залпом выпили холодный кумыс, что взбадривает тело и очищает мозг.
Пир не прерывался, хотя из-за стола исчезли Скилл и Аснерд, ушел Вяземайт, но это привычно, сейчас ушли, потом придут, не прерывать же из-за этого хорошую песню или славный рассказ о подвигах, о дальних странах, о чудесных сокровищах и красивых женщинах, что живут в море и показываются только перед бурей!
За это время Скиллу поставили отдельный шатер, телохранители пока что за столами, а когда в небе выступят звезды, то разожгут костры и улягутся вокруг шатра прямо на землю, подложив под голову седла.
Скилл в нетерпении расхаживал по шатру, задевая или натыкаясь на шест, наконец полог откинулся, Вяземайт вошел собранный, быстро зыркнул по сторонам. Скилл сказал успокаивающе:
– Я поставил охрану, никто не подойдет.
– А стражи?
– Не болтливы.
Вяземайт сел за легкий походный столик. Стул затрещал под могучим телом, слегка раздался в стороны, но устоял.
– Я не стал говорить, – сказал он тяжелым голосом, – потому что видение было… слишком грозное.
– Теперь говори все, – сказал Скилл. Он набычился, смотрел исподлобья, требовательно, глаза сверкали строго. – Я пойму.
– Скилл, я скажу, что я узрел… ну, когда чуть прошелся по той дорожке… Я зрел огонь и дым, слышал грохот и лязг железа. Земля дрожит и стонет под тяжестью скачущих конников… Артанские всадники несутся через города и села, оставляя за собой огонь и смерть… Облака черны от дыма, это горят куявские города…
Скилл переспросил с недоверием:
– Куявские?
– Да.
– Не ошибся?
– Разве города куявов спутаешь с нашими шатрами? – спросил волхв. – Города горят, а наши герои проносятся как тени… но за ними трупы, трупы, трупы…
Скилл спросил настороженно:
– Почему такое видение?..
Вяземайт ответил хриплым голосом:
– Видения посылают боги… Мы не вольны видеть то, что хотим. Мы видим только то, что дано. Что позволено. Но нам, людям, решать, как истолковать. Решать, что делать, тут боги бессильны. Или не хотят. Они могут только показывать или подсказывать, но решаем только мы.
Скилл долго молчал, складки на лбу стали глубже. Вяземайт помалкивал, молодой тцар не по годам мудр и заглядывает вперед очень далеко.
– Пока никому не рассказывай, – обронил наконец Скилл. – У нас слишком много горячих голов… Да и урожаи, черт бы их побрал! – в самом деле столько лет ни одного падежа скота, уже некуда ссыпать пшеницу. Коней кормим отборной пшеницей, продаем на вывоз, а меньше не становится, хоть жги…
Вяземайт сочувствующе смолчал, поднялся.
– Думай, – сказал он. – Я пойду отдохну. Это непросто… смотреть в такое!
Придон ощутил, что словно завис в падении. Его могучего здоровья хватило, чтобы продержаться эти полгода, с осени, когда мчался навстречу ветру, а в спину ударил горестный вскрик. Прошла зима, сейчас весна, он медленно умирает, но с той странной встречи в ночи, когда неведомый бог говорил с ним о похищении молодых женщин, что принесло спасение целому городу, он остановился на дороге к небытию… однако ступить на тропку, ведущую к жизни, все еще недостает сил.
В измученной душе то и дело вспыхивают яркие картины того похищения, когда похитители женщин расхватали насильно, но те потом сами не захотели возвращаться к родителям. Что-то в этой картине начинает казаться все более правильным и… доступным.
Он шел к своему коню, снова бы в Степь, чтобы только молодая трава и синее небо, как вдруг на плечо легла крепкая рука. Раньше бы вздрогнул, но теперь прошла целая вечность, прежде чем сообразил, что его встряхнули, еще раз, а потом дернули так, что лязгнули зубы.
На него в упор смотрел Щецин, немолодой, даже очень немолодой, но крепкий, как железо, воин. Он ходил в походы еще с его отцом и даже дедом, а сейчас гордился своими сыновьями, Кроком и Вереном, несравненными стрелками, что луки себе заказали выковать из особой стали, а наконечники для их стрел ковали гномы. Он готовил сынов к походам со Скиллом и ворчал, что вот уже который год артане сидят, как женщины или куявы, на пороге домов и лузгают горох да орехи.
– Щецин, – сказал Придон слабо, – здравствуй, Щецин…
– Придон, – резко сказал Щецин, – пора в седла!
– В седла, – повторил Придон как во сне, – зачем? Если в набег, то Скилл…
– Я пойду за тобой, Придон, – прервал Щецин, – и другие пойдут. Не за Скиллом даже, а за тобой! Пойдем и за Скиллом, если поведет в поход, но за тобой… пойдем дальше. И охотнее.
Придон спросил вяло:
– Смеешься? Я игрался под столом, когда ты водил полки на Куявию! Ты громил славов, ты жег города в Вантите… Я перед тобой щенок.
Щецин покачал головой:
– Ты сильнее меня. Ты сильнее всех нас. Сильнее всех властителей мира.
Придон чувствовал свою жалкую улыбку, недостойную воина, но не мог ее согнать.
– Щецин, ты не то говоришь…
– Придон, – сказал Щецин настойчиво, – ты знаешь, что Тхор схватил меня и пытал жестоко. Раны мои никогда не заживут… Как на теле, так и в душе. Он убил моих братьев, убил родителей, убил любимую жену… и посадил на кол моего старшего сына! Я все это видел. Я скрежетал зубами, я проклинал его и клялся отомстить. Он жег меня железом, резал из спины ремни… Я смеялся ему в лицо!.. Это тебе подтвердят многие, меня пытали при всем его народе. Никто и никогда не мог выжать из меня слезу. Но почему же сейчас, когда ты поешь, у меня мороз по спине, почему меня бросает то в жар, то в холод, я цепенею то в страхе, то в отчаянии… и почему лицо мое мокрое от слез?.. Почему я задыхаюсь от рыданий?
Придон сказал тупо:
– Прости, но это не я. Это что-то во мне. Мне оно не подчиняется.
Щецин сказал резко, с напором:
– В тебе говорят боги. Я хочу идти за человеком, в котором звучит голос бога!
– За мной некуда идти, – тоскливо ответил Придон. – Я в тупике.
– Для человека, который бог, – сказал Щецин жестко, – нет тупиковых дорог. Ты пройдешь везде. А мы – за тобой!
– Мы?
– Конечно, – ответил Щецин, в глазах вспыхнули огоньки. – Знаешь, сколько готовы пойти за тобой только потому, что это – ты? Я даю тебе Крока и Верена, своих сыновей, они будут твоими первыми воинами! Я сам возьму боевой топор. Я пойду за тобой, Придон! Только позови.
Придон молча обнял старого воина, в глазах защипало. Некоторое время стояли так, потом Придон резко освободился и, не сказав ни слова, пошел в шатер Скилла.
Глава 5
Он только успел обняться со старшим братом, ощутить идущую от него молчаливую поддержку, когда торопливо заглянул оруженосец, сообщил, что к светлому тцару жрец Воды Уболот по важному делу. Скилл сделал небрежный приглашающий жест. Аснерд и Вяземайт сидели за столом. Вяземайт задумчиво рассматривал длинные костлявые руки. Суставы на пальцах вздулись, короткие серебряные волосы на руках мелко поблескивали.
Вошел низенький, широкий мужчина с одутловатым лицом, рыхлый, с толстыми складками на боках. Но был он бледен, хотя раньше все видели его только румяным и краснорожим. Сейчас лицо вытянулось, в глазах страх, но во всем облике странно проступала тожественность, значимость великого момента.
Придон насторожился, спина сама по себе выпрямилась, грудные мышцы раздвинулись и застыли, заново пытаясь научиться отвердевать, как камни.
Жрец бросил быстрый взгляд на Вяземайта. Придону показалось, что Вяземайт чуть-чуть наклонил голову, и ободренный жрец заговорил быстро и торопливо:
– Светлый тцар… Светлый тцар!.. Боги посылают нам великое испытание, но это всего лишь испытание…
Скилл не заметил молчаливого разговора волхва и жреца, поинтересовался с легкостью человека, который не ждет ничего важного:
– Что они рекли?
– Мы принесли великие жертвы, – ответил Уболот. – Мы советовались со жрецами культа Огня, культа Воздуха и культа Земли. И все, тоже принеся жертвы, подтвердили, великий тцар…
– Что? – повторил Скилл уже нетерпеливее.
– Они рекли великие слова…
Жрец снова умолк, взглянул на Вяземайта. Скилл спросил раздраженно:
– Что они сказали?
– Они рекли, что если Артания вторгнется в земли Куявии…
Он замолчал, на бледном лице проступили красные пятна. В глазах появилась неуверенность. Скилл насторожился, глаза быстро бросили взгляды по сторонам. Придону почудилось, что старший брат вдруг пожалел, что так легкомысленно позволил жрецу войти и при всех раскрыть рот.
Аснерд рыкнул могучим голосом:
– Говори!
Жрец вздрогнул, сказал скороговоркой:
– Если вторгнемся, то Куявия будет разгромлена! Я видел… и жрецы Огня видели, а потом и другие, мы все видели всадников Артании на улицах Куябы!.. Видел, как скачут, размахивая топорами, убивают куявов, врываются в дома, несут награбленное!.. на лицах радость, это час нашей великой славы!..
Придону показалось, что Скилл сейчас с удовольствием разорвал бы жреца на части или хотя бы заткнул ему пасть и сбросил с высокой скалы. Но все смотрели уже на него, тцара, и Скилл покачал головой.
– Ты прав, – сказал он медленно, – боги посылают испытание. Это ложное видение. Никто и никогда еще не брал Куябу ни приступом, ни осадой.
Жрец сказал суховато, с тенью обиды в голосе:
– Я не сказал, что видение истинно. Я сказал только, что видение было. И все видели. Люди к старости становятся осторожными, тцар! А я уже стар, я привык, что мне верят. Потому я не сказал тебе сразу, а сам сперва проверил и перепроверил. Потом – с помощниками, а еще попросил посмотреть жрецов других богов. Я говорю только, что таково видение было!..
Скилл поморщился, кивнул.
– Не спорю. Наше дело – правильно истолковать. Верно?
Жрец ответил с поклоном:
– Ты всегда говоришь дело, тцар. Хоть ты и тцар.
Скилл приподнял бровь, Придон видел острый взгляд брата, Скилл показал, что уловил и оценил укол, но продолжил тем же ровным голосом:
– А толковать мы должны в интересах Артании, так? Чтобы правильно толковать, надо сперва знать интересы самой Артании. В чем ее интересы?
Придон все рвался сказать, в чем ее интересы, но Скилл явно обращался к жрецу. Тот подумал, пожал плечами.
– Ты будешь удивлен, тцар… и назовешь это трусостью, но я бы ничего не стал менять. И наши войска в сердце Куявии… лишнее.
Придон едва не задохнулся от такого чудовищного предательства, однако Скилл не вскочил, не ударил кулаком по столу. Лишь брови сдвинулись на переносице да голос стал суше.
– Если такие ясные знамения в нашу пользу, то почему не показать зубы? Не двинуть огромное войско и не разорить пару пограничных деревень?.. Куявия перед угрозой вторжения, как всегда, постарается откупиться!.. А если их жрецы тоже увидят такие же небесные предзнаменования, то куявы дадут выкуп впятеро больше!.. А то и вдесятеро. Так что…
Он умолк, не закончив фразы. Могучие руки лежали на столе, неподвижные, как бревна. Жрец вздохнул, как показалось Придону, с облегчением.
– Да, – проговорил он, – это, пожалуй, самое расчетливое решение. Скилл, ты – великий правитель!
Придон не выдержал, вскочил.
– Что здесь великого, если он говорит так, как говорил бы… прости, брат!.. презренный торгаш куяв? Разве мы не должны красиво и с огнем, с горящими взорами и пламенными топорами?.. Брат, ответь! Почему, если боги ясно показывают, что… как же… как ты можешь отказываться? Если сами боги… чтобы мы войска на Куявию, проклятую Куябу в кучу щебня…
Аснерд и Вяземайт переглянулись. Аснерд слегка наклонил голову, пряча довольную усмешку, Вяземайт же, напротив, приподнял голову, лицо просветленное, истовое, в глазах блеск, словно каменный свод расступился, и свет звезд отражается в зрачках.
Скилл покосился на них, вздулись желваки, поднял руку ладонью вперед.
– Погоди. Погоди, брат мой, пока ты не сказал слишком… Боги не сказали, что мы должны захватить Куябу. Верно я понял, Уболот?.. Видишь, верно. Они сказали только, что можем вторгнуться в Куявию и здорово ее пограбить. Даже захватить стольный град и сжечь его дотла. Можем! А вот должны или не должны – это решать нам.
Придон вскипел, вскрикнул:
– Но как же!.. Если можем, то почему… Брат, я не понимаю!
Аснерд подмигнул Вяземайту. Скилл все видел, все замечал, мрачнел, а жрец молча отводил глаза. Придон вскочил, смотрел на брата отчаянными глазами. Он не замечал даже, что его раскачивает, как головку цветка на ветру. Скилл вздохнул, сказал печально:
– Да, безрассудство любви – прекрасно…
Придон задохнулся, перед глазами потемнело. Почти вслепую он шагнул к выходу, бросил с порога резко:
– Ты научился говорить мудро. Так прими же и от меня: протоптанная тропа – самая опасная!
Слухи, один другого причудливее, поползли по Артании. Раньше они неслись со скоростью самых быстрых коней, а сейчас двигались с неохотой, надолго застывали на местах, не в силах выползти из кочевья. Слухи тяжелые, недобрые, даже постыдные для артанина, потому их никто и не спешил нести на быстроногих конях.
Так уж случилось, что жрец Воды рассказал о видениях в присутствии Аснерда, Придона и Вяземайта. Им рот не заткнешь, да и не узнаешь, кто проговорился. На следующий день увеличился спрос на оружие, поднялись цены на топоры из хорошей закаленной стали. В города из глубин степей пригоняли табуны коней. Отцы кряхтели, но доставали припрятанные золотые монеты и покупали подросшим сыновьям самых быстрых, самых крепких, самых надежных коней. От коня зависит слишком многое, чтобы не стараться выбрать самого лучшего: конь не должен пасть на трудной дороге, а раненого обязан вынести из гущи боя и принести к своим.
Придон часто уезжал в Степь, а когда вокруг оставалась только зеленая трава, а сверху – синее небо, падал в траву. Только кузнечики да бабочки видели его слезы да слышали рыдания. Еще он вылавливал из глухого гула в черепе жгучие слова, раскаленные до крика, что могут растопить ее заледеневшую душу, бережно складывал, переставлял местами, да они сами переставлялись, он только следил за их причудливым полетом, изгибами, видел, как они то наливаются цветом, то истончаются до шепота, становятся тверже стали и нежнее лепестка, взлетают, обдавая его дивными ароматами, бросая то в жар, то в холод…