Страница:
Юрий НИКИТИН
Я ЖИВУ В ЭТОМ ТЕЛЕ!
Увы, предисловие необходимо!
А прочесть прошу до того, как решить: покупать или нет. Чтоб потом не было… э-э… укоров, что Никитин исписался, чокнулся, танатофобнулся, наивно отождествляя главного героя и автора. И что деньги потрачены зря.
Это не боевик! Поэтому не следует покупать тому, кто ищет стрельбу в стиле «Ярости» или «Троих из Леса».
Это не гы-гы, как «Зубы настежь».
Это не драки на мечах, как «Князь Владимир».
Это – ужасник. Конечно же, самый ужасный ужасник всех времен и народов. А как иначе, брэнд «Никитин» обязывает… К тому же без вампиров, оживших мертвяков, маньяков и прочего картонного бреда. Рассчитан на узенькую прослойку рефлексирующих интеллектуалов, которые от рерихнутости переходят к полету в трубе, от жизни после смерти к пробежке трусцой, от простого: «Пей, Ваня, все одно помрем!» – к трусливенькой надежде: «А вдруг…»
Но – серьезное предупреждение: роман противопоказан людям с тонкой, ранимой психикой!!! А только таким же толстокожим, как сам автор.
Отзывы, замечания и предложения принимаются в Корчме на сайте http://nikitin.wm.ru.
Приятного чтения!
ЮРИЙ НИКИТИН
А прочесть прошу до того, как решить: покупать или нет. Чтоб потом не было… э-э… укоров, что Никитин исписался, чокнулся, танатофобнулся, наивно отождествляя главного героя и автора. И что деньги потрачены зря.
Это не боевик! Поэтому не следует покупать тому, кто ищет стрельбу в стиле «Ярости» или «Троих из Леса».
Это не гы-гы, как «Зубы настежь».
Это не драки на мечах, как «Князь Владимир».
Это – ужасник. Конечно же, самый ужасный ужасник всех времен и народов. А как иначе, брэнд «Никитин» обязывает… К тому же без вампиров, оживших мертвяков, маньяков и прочего картонного бреда. Рассчитан на узенькую прослойку рефлексирующих интеллектуалов, которые от рерихнутости переходят к полету в трубе, от жизни после смерти к пробежке трусцой, от простого: «Пей, Ваня, все одно помрем!» – к трусливенькой надежде: «А вдруг…»
Но – серьезное предупреждение: роман противопоказан людям с тонкой, ранимой психикой!!! А только таким же толстокожим, как сам автор.
Отзывы, замечания и предложения принимаются в Корчме на сайте http://nikitin.wm.ru.
Приятного чтения!
ЮРИЙ НИКИТИН
Часть I
ГЛАВА 1
В темной бездне, как слепые рыбы мрака, ворочались багровые тени: объемные, странные, пугающие. Меня вычленяло из странного мира тягостно и неохотно. Я с испугом начал чувствовать тяжесть тела, плотный, как вода, воздух, свои огромные размеры.
Воздух в мире, куда я воплотился из того, предыдущего, теплый, настоянный на запахах свежего кофе и жареных яиц с ветчиной. Я ощутил себя непостижимо длинным, как горная цепь, и тяжелым, как земная кора. Во мне бродили скрытые в глубинах реки, что-то поднималось астрономически неспешно, я расширялся, как Вселенная, расширялся и расширялся, а затем так же неспешно начинал схлопываться, и это схлопывание происходило с неспешностью геологических процессов,
Где-то шлепали босые ноги. Женский голос напевал нехитрую песенку. Чувствуя себя несколько странно, я сделал знакомое усилие, ощутил, как вверх пошли плотные кожистые шторы, собираясь, как жалюзи, в гармошку. Впереди и со всех сторон свет. Что-то горит, как железо в горне, прямоугольное, брызжущее искрами. Оттуда выстрелили и кольнули в глаза лучи звезды, некрупной, но достаточно близкой. По коже упругой волной прошло ее горячее прикосновение, а тем временем я начал ощущать помимо своего материального тела еще и нечто мягкое внизу, шероховатое, прогибающееся.
Осторожно посмотрел вниз. Под веками сдвинулись глазные яблоки, связанные канатами нервов с укрытым за толстыми костями черепа мозгом. Взор упал на крупное тело млекопитающего, все еще дикого: шерсть, когти, мышцы, жилы, – но уже не добывающего пищу когтями и зубами, ибо когти в процессе быстрой эволюции стали плоскими и превратились в ногти, шерсти недостаточно, чтобы укрывать тело от холода, здесь явно умеют пользоваться шкурами и другими одеждами…
У меня длинные мужские руки, грудь с редкими волосами. Дальше укрыто одеялом, но я с пугающей ясностью догадывался, что там дальше. И когда на том конце ложа одеяло задвигалось, я уже знал, что это я сам пошевелил пальцами на ноге. И что этих пальцев там пять, от самого маленького до просто огромного, с толстым, как спинка жука, ногтем.
Да, я в теле из мяса и костей. Существо из органики. Все обтянуто кожей, кости соединены суставами, сухожилиями, все переплетено синими веревочками вен, незримыми для глаза ниточками нервов. Это моя грудь медленно приподнимается, всасывая воздух, как кит в океане набирает планктон, а затем так же неспешно идет вниз, выдавливая отработанный, выловив необходимые частички, как тот же кит вылавливает крохотных рачков, а воду сбрасывает обратно в океан. Слышно, как сердечная мышца неутомимо и ровно сокращается и снова разбухает, тоже крохотная вселенная, гоняет по всему телу кровь, без чего этот организм не выживет, как и без воздуха. Я даже ощутил, как в животе повернулась какая-то жилка. Или кишка легла поудобнее. И там целый мир, без его слаженной работы мне тоже не выжить…
Пока я с удивлением рассматривал руку, из соседней комнаты донесся нетерпеливый голос:
– Вставай, лентяюга!.. Кофе готов, а бутерброды делай сам.
Я ощутил дрожь во всем огромном и сложном организме. Итак, каким-то странным образом я оказался в этом теле. Теле человека. А тот голос из кухни принадлежит другому человеку. Но не простому, а моей «половине», так как в этом регионе Вселенной жизнь разделена на два пола. Исключения совсем редки. Я – самец, а моя половина – самка, здесь она зовется женщиной. Это моя самка, то есть моя жена. Правда, теперь уже бывшая, живет отдельно, ведет свободный образ жизни, но время от времени заглядывает и ко мне.
Из кухни вышла уже одетая для дороги молодая женщина. Ее глаза смеялись. Оранжевый свет со стороны окна подсвечивает ей сзади волосы, в них прыгают рыжие колючие искорки.
– Что с тобой? – спросила она с веселым удивлением. – Раньше ты выбегал на запах кофе, как кот на валерьянку!
«А еще на запах бутерброда с ветчиной», – мелькнуло у меня в голове. В ответ утробно заворчало в желудке. Похоже, этот организм живет отдельно, у него свои требования и привычки.
А женщина засмеялась беззаботно и весело:
– Видишь, твой желудок с тобой не согласен!
– Да, – ответил я вынужденно, потому что надо было что-то ответить, – да.
– Что «да»? – потребовала она.
– У него свое мнение, – ответил я.
Она оборвала смех, ее глаза стали серьезными:
– С тобой все в порядке?
– Ну, надеюсь…
– Что-то не нравится мне твой голос, – сказала она повелительно. – А ну-ка, покажи язык.
Я послушно высунул язык, вспомнил, что эта женщина любит лечить. У нее в двух шкафчиках большие коробки с лекарствами, три термометра, целая полка книг по самолечению, а на кухне полшкафа забито коробочками с травами, корешками, витаминами, гербалайфами и всякой дурно пахнущей дрянью.
Она наклонилась, я увидел приближающиеся белые молочные железы, что под действием гравитации устремились острыми сосками вниз, четко обозначив свои формы и размеры.
– Мне он не нравится, – заявила она категорично. – Правда, у тебя другого почему-то нет… Странно, конечно. Он должен быть розовым весь! А у тебя только по краям. Пожалуй, я все-таки добавлю в кофе…
– Что? – вырвалось у меня.
Она красиво вскинула изогнутые, как луки, брови.
– Молока, что же еще?.. Хорошо бы, конечно, сливок, но в нашем гастрономе только просроченные. Минздрав не рекомендует!
Я поспешно развел руками: крупными, с пятью пальцами, на каждом по рудиментарному когтю, что защищают нежную плоть на конце сустава, то бишь фаланги.
– Как скажешь!
Только сейчас она заметила или сделала вид, что заметила, в какую сторону поворачиваются мои глазные яблоки, засмеялась, показав на щеках милые ямочки:
– Куда уставился?.. Ты и так меня пользовал до полуночи. Хватит, хватит!.. Быстро умойся, а то кофе стынет.
В маленькой прихожей две двери, одна в туалет, другая – в ванную. Я осторожно отворил ближайшую. Под голыми подошвами прохладный и гладкий, словно стекло, кафель, слева массивная посудина для воды. В ней эти существа купаются, а напротив на стене…. Из овальной рамы на меня пристально смотрит молодой, или моложавый, мужчина. Вскинутые брови, глаза неглупые, но смотрят испуганно. Рот приоткрылся, показывая не совсем чистые зубы. Самец, сравнительно здоров, нормален. Повезло, меня могли бы засунуть в тело калеки, урода, собаки или таракана. Нет, вряд ли в тело таракана. То, что от меня требуется, я вряд ли смогу, будучи тараканом.
С дрожью я всматривался в это лицо, тело. В нем я живу. В этом теле меня воспринимают. Каков я на самом деле, отшибло начисто… Почему?
Машинально открыл кран, помочился, как делает большинство мужчин, в раковину для мытья рук. Ладони подхватывали теплую струю из крана, вода плескала на белоснежные стенки, смывая желтые капли. Так же автоматически завернул кран, все еще не отрывая глаз от существа, что проделывает все то же самое, разве что правая сторона стала левой.
Выходит, мне оставлены воспоминания этого тела! Зубы почистил так, будто это я сам чищу их каждое утро, вот эта штука – зубная щетка, пальцы привычно прошлись по колючему, как кактус, подбородку… Ладно, вчера оно брилось на ночь, а сегодня суббота, на службу не идти, можно дать отдохнуть вылезающей шерсти…
Мои кристально ясные мысли причудливо переплетались со смутными образами и желаниями этого самца. На каждой мысли, не говоря о желаниях, ясно виден отпечаток животности, хтонности, глубинных рефлексов.
Стараясь их угадывать правильно, я вытерся особым куском ткани, полотенцем, махровым, уютным, с осторожностью пошел по направлению к кухне. Сердечная мышца теперь сокращается учащенно, с некоторым трудом качая теплую кислородонесущую кровь наверх в голову и откачивая от ступней, где застой этой красной жидкости грозит гангреной. Я торопливо рассматривал стену с подвешенными половниками, сковородками, цветными тряпочками, быстро оглядел посудные полки, газовую плиту, массивный холодильник.
Женщина стояла ко мне спиной. В ее руках блестел длинный нож. Струя воды падала на лезвие и разбрызгивалась по всей белой эмалированной раковине. Я с опаской посмотрел на нож, сразу представив, что если бы ухватил женщину сзади за шею, то это приспособление, изготовленное для убийства, с легкостью вошло бы в мой такой незащищенный живот.
Она обернулась, ее плотоядные губы раздвинулись, показав белые зубы хищника: передние – резцы, четыре могучих клыка, а по бокам челюстей толстые коренные зубы, предназначенные для перекусывания и дробления костей.
– Садись же! Кофе остывает.
Я медленно опустился на стул. Женщина вновь улыбнулась, а я понял, что сел на то самое место, где вот уже несколько лет постоянно сидело это тело. А кофе эти годы готовила и подавала эта молодая самка, женщина по имени Лена. Это для нее я брился на ночь.
Очаг, или кухня, здесь расширен за счет одной из комнат, а попросту – убрана перегородка. На том конце этой кухни-гостиной диван и непременная «стенка», пара кресел, работающий телевизор, на экране которого быстро сменяются новости шоу-бизнеса. Эту передачу Лена смотрела неотрывно, глаза всегда блестят, переживает за скандалы и разводы своих кумиров – это нечто ритуальное у местных существ, а я медленно разделывал ножом и вилкой яичницу. Вообще-то с яичницей, как и везде, где можно обойтись без ножа, надо без ножа, но мой разумоноситель предпочитал «хорошие манеры» даже дома на кухне, чтобы «не расслабляться», так что я старался вести себя как можно идентичнее.
Мелькнула мысль, почему это во мне заложены знания, и такие, как надо, к примеру, что яичницу без ножа, и почему мой разумоноситель держался иначе, какой-то вызов правилам, но, прерывая ход мыслей, эта особь-самка вдруг заявила:
– Перестань двигать этими складками на лбу! Ну, подняла раньше, чем обычно. Но я хочу успеть на утреннюю электричку. Зато кофе сварила покрепче. Сейчас проснешься!
Я пробормотал нечто, что можно было понять как благодарность, согласие и даже извинение, и это существо улыбнулось мне, вновь показав белые блестящие зубы хищника.
– Я тебе даже про запас смолола! А то по лени начнешь глушить растворимый, а у тебя от него сердце.
– Ага, сердце, – повторил я тупо.
– Не то ноет, не то дергается, – напомнила она, – хоть ты и скрывал! Я же знаю.
– Нет-нет, – проговорил я вынужденно, ибо отвечать что-то надо, горло перехватил страх, что вдруг да перестану говорить на языке аборигенов, но слова протиснулись хоть и хриплые, но внятные. – Пусть молотый.
Если бы она не была занята своими мыслями, то смогла бы заметить, что я не совсем тот, с кем жила в этой рукотворной пещере, но ее взгляд, как локатор, шарил поверх моей головы, даже проникал сквозь меня, наконец она заявила решительно:
– Вроде бы ничего не забыла… Вчера все собрала! Пора сажать, пора. Верно?
– Кого сажать? – пробормотал я.
Она вытаращила глаза, брови изумленно взлетели на середину чистого лобика. Я ощутил себя над пропастью, но ее лицо расплылось в улыбке, опять показались белые острые зубки среднего хищника, и я с облегчением понял, что эта особь только изобразила удивление.
– Вот ты всегда так!
– Да? – спросил я.
Она расхохоталась:
– Всегда одно и то же!.. Подумай. Может быть, поедешь?
Я порылся в памяти своего разумоносителя, человека или, как его там, словом – меняносителя, отыскивая картинки, как он себя вел, что говорил. Плечи мои передернулись, из гортани автоматически пошли слова:
– Ну, ты же знаешь… По мне бы вовсе дачи не было! Я не огородник. По мне, лучший отдых на природе – это полежать на диване с книжкой.
Она отмахнулась с пренебрежением. Все люди, мол, кто не ездит на природу, ущербные придурки. Дышат дымом, выхлопными газами, потребляют экологически нечистую пищу, ничего не видят, кроме четырех стен, портят глаза перед телевизором, а теперь еще и перед компом…
Это я знал, обычно бурчал, не соглашался, но теперь, в отличие от разумоносителя, с этим вполне согласен. Однако сейчас не до маленьких туземных радостей. Надо понять, зачем я здесь, что от меня требуется. А дача – это такое крохотное сооружение под открытым небом, защищающее от ливня, но не от зимних морозов: просто домик с клочком земли далеко за городом. Черт с нею, дачею. Мой разумоноситель и раньше, когда он с этой самочкой был ритуально связан, без всякой охоты принял в подарок загородный подарок от родителей. Сейчас гораздо тревожнее то, что я не знаю, зачем я здесь и сколько мне отпущено времени!
Прихлебывая кофе, это такой горячий взбадривающий напиток, исподлобья оглядывал комнату. Все в приглушенных тонах, Лена предпочитает такой стиль, домашний, консервативный, спокойный, только на том конце комнаты ярко и чересчур контрастно светится прямоугольник телеэкрана. Сейчас из-за края выскакивают всадники на конях с перьями на конских и своих головах, мелькают озверелые лица, из динамиков несется лязг металла, крики, дикое ржание, на экране одни озверелые бородачи рубят и протыкают других озверелых бородачей, в пыль падают раненые, кровь брызжет алыми струйками, страшное зарево пожара, младенцев протыкают копьями и бросают в горящие дома…
Лена, прихлебывая кофе, одним глазом косила на экран. Поморщилась, когда крупным планом заточенный наконечник копья со следами ударов молотка с хрустом вошел в живот девчушки лет пяти. Девчушка захрипела, ухватилась обеими ручонками за древко. Всадник с натугой поднял обеими руками копье, лицо побагровело, а жилы на шее вздулись. Но держать истекающего кровью ребенка на копье прямо над головой намного легче, и он, переведя дух, закричал красивым мужественным голосом о падении тирании злобного узурпатора: вот его последний ребенок, сорная трава вырвана с корнем.
– Рабство, гладиаторы, – произнесла она с сомнением, – странные обычаи Рима… Не знаю, хотела ли я бы там очутиться даже императрицей? А вот среди древних греков… Эллада, аргонавты, Троянская война, культ красивых женщин…
Глаза ее мечтательно затуманились. Я смолчал. Вряд ли из-за нее разгорелась бы война с Троей. У моего разумоносителя красивая жена, но в древности были другие каноны красоты, Елена Прекрасная – по нашим меркам всего лишь коротконогая толстушка. Даже если сравнивать наших женщин со статуей Афродиты, то у наших и грудь повыше, и бедра пошире, а талия – напротив, тоньше…
А что, мелькнула неожиданная мысль, если бы меня посадили в тело древнего римлянина? Или грека, египтянина, ассирийца, хетта? Мчался бы я на боевой колеснице, бросая дротики, возлежал бы в роскошной бане, окруженный рабынями и евнухами… Гм, но я мог бы оказаться и среди приговоренных к казни. Тогда эти мероприятия случались чаще, чем в этом мире продают мороженое. Меня могли четвертовать, повесить, распять на кресте, посадить на кол…
Плечи передернулись, я ощутил холодный озноб по всему телу. В самом деле, я мог бы оказаться и там, смотря что поручат выполнить! Но, с другой стороны, могли бы меня перебросить и в века, которые по отношению к этому далеко в будущем. Я мог бы очутиться колонистом на Марсе, на планетах Сириуса, ловцом астероидов в соседней галактике!
Да что там ловцом астероидов, мелькнула мысль, показавшаяся странно знакомой. Я мог бы уйти в те звездные империи, что внутри атома, мог бы строить другие измерения для рождения новых вселенных…
Воздух в мире, куда я воплотился из того, предыдущего, теплый, настоянный на запахах свежего кофе и жареных яиц с ветчиной. Я ощутил себя непостижимо длинным, как горная цепь, и тяжелым, как земная кора. Во мне бродили скрытые в глубинах реки, что-то поднималось астрономически неспешно, я расширялся, как Вселенная, расширялся и расширялся, а затем так же неспешно начинал схлопываться, и это схлопывание происходило с неспешностью геологических процессов,
Где-то шлепали босые ноги. Женский голос напевал нехитрую песенку. Чувствуя себя несколько странно, я сделал знакомое усилие, ощутил, как вверх пошли плотные кожистые шторы, собираясь, как жалюзи, в гармошку. Впереди и со всех сторон свет. Что-то горит, как железо в горне, прямоугольное, брызжущее искрами. Оттуда выстрелили и кольнули в глаза лучи звезды, некрупной, но достаточно близкой. По коже упругой волной прошло ее горячее прикосновение, а тем временем я начал ощущать помимо своего материального тела еще и нечто мягкое внизу, шероховатое, прогибающееся.
Осторожно посмотрел вниз. Под веками сдвинулись глазные яблоки, связанные канатами нервов с укрытым за толстыми костями черепа мозгом. Взор упал на крупное тело млекопитающего, все еще дикого: шерсть, когти, мышцы, жилы, – но уже не добывающего пищу когтями и зубами, ибо когти в процессе быстрой эволюции стали плоскими и превратились в ногти, шерсти недостаточно, чтобы укрывать тело от холода, здесь явно умеют пользоваться шкурами и другими одеждами…
У меня длинные мужские руки, грудь с редкими волосами. Дальше укрыто одеялом, но я с пугающей ясностью догадывался, что там дальше. И когда на том конце ложа одеяло задвигалось, я уже знал, что это я сам пошевелил пальцами на ноге. И что этих пальцев там пять, от самого маленького до просто огромного, с толстым, как спинка жука, ногтем.
Да, я в теле из мяса и костей. Существо из органики. Все обтянуто кожей, кости соединены суставами, сухожилиями, все переплетено синими веревочками вен, незримыми для глаза ниточками нервов. Это моя грудь медленно приподнимается, всасывая воздух, как кит в океане набирает планктон, а затем так же неспешно идет вниз, выдавливая отработанный, выловив необходимые частички, как тот же кит вылавливает крохотных рачков, а воду сбрасывает обратно в океан. Слышно, как сердечная мышца неутомимо и ровно сокращается и снова разбухает, тоже крохотная вселенная, гоняет по всему телу кровь, без чего этот организм не выживет, как и без воздуха. Я даже ощутил, как в животе повернулась какая-то жилка. Или кишка легла поудобнее. И там целый мир, без его слаженной работы мне тоже не выжить…
Пока я с удивлением рассматривал руку, из соседней комнаты донесся нетерпеливый голос:
– Вставай, лентяюга!.. Кофе готов, а бутерброды делай сам.
Я ощутил дрожь во всем огромном и сложном организме. Итак, каким-то странным образом я оказался в этом теле. Теле человека. А тот голос из кухни принадлежит другому человеку. Но не простому, а моей «половине», так как в этом регионе Вселенной жизнь разделена на два пола. Исключения совсем редки. Я – самец, а моя половина – самка, здесь она зовется женщиной. Это моя самка, то есть моя жена. Правда, теперь уже бывшая, живет отдельно, ведет свободный образ жизни, но время от времени заглядывает и ко мне.
Из кухни вышла уже одетая для дороги молодая женщина. Ее глаза смеялись. Оранжевый свет со стороны окна подсвечивает ей сзади волосы, в них прыгают рыжие колючие искорки.
– Что с тобой? – спросила она с веселым удивлением. – Раньше ты выбегал на запах кофе, как кот на валерьянку!
«А еще на запах бутерброда с ветчиной», – мелькнуло у меня в голове. В ответ утробно заворчало в желудке. Похоже, этот организм живет отдельно, у него свои требования и привычки.
А женщина засмеялась беззаботно и весело:
– Видишь, твой желудок с тобой не согласен!
– Да, – ответил я вынужденно, потому что надо было что-то ответить, – да.
– Что «да»? – потребовала она.
– У него свое мнение, – ответил я.
Она оборвала смех, ее глаза стали серьезными:
– С тобой все в порядке?
– Ну, надеюсь…
– Что-то не нравится мне твой голос, – сказала она повелительно. – А ну-ка, покажи язык.
Я послушно высунул язык, вспомнил, что эта женщина любит лечить. У нее в двух шкафчиках большие коробки с лекарствами, три термометра, целая полка книг по самолечению, а на кухне полшкафа забито коробочками с травами, корешками, витаминами, гербалайфами и всякой дурно пахнущей дрянью.
Она наклонилась, я увидел приближающиеся белые молочные железы, что под действием гравитации устремились острыми сосками вниз, четко обозначив свои формы и размеры.
– Мне он не нравится, – заявила она категорично. – Правда, у тебя другого почему-то нет… Странно, конечно. Он должен быть розовым весь! А у тебя только по краям. Пожалуй, я все-таки добавлю в кофе…
– Что? – вырвалось у меня.
Она красиво вскинула изогнутые, как луки, брови.
– Молока, что же еще?.. Хорошо бы, конечно, сливок, но в нашем гастрономе только просроченные. Минздрав не рекомендует!
Я поспешно развел руками: крупными, с пятью пальцами, на каждом по рудиментарному когтю, что защищают нежную плоть на конце сустава, то бишь фаланги.
– Как скажешь!
Только сейчас она заметила или сделала вид, что заметила, в какую сторону поворачиваются мои глазные яблоки, засмеялась, показав на щеках милые ямочки:
– Куда уставился?.. Ты и так меня пользовал до полуночи. Хватит, хватит!.. Быстро умойся, а то кофе стынет.
В маленькой прихожей две двери, одна в туалет, другая – в ванную. Я осторожно отворил ближайшую. Под голыми подошвами прохладный и гладкий, словно стекло, кафель, слева массивная посудина для воды. В ней эти существа купаются, а напротив на стене…. Из овальной рамы на меня пристально смотрит молодой, или моложавый, мужчина. Вскинутые брови, глаза неглупые, но смотрят испуганно. Рот приоткрылся, показывая не совсем чистые зубы. Самец, сравнительно здоров, нормален. Повезло, меня могли бы засунуть в тело калеки, урода, собаки или таракана. Нет, вряд ли в тело таракана. То, что от меня требуется, я вряд ли смогу, будучи тараканом.
С дрожью я всматривался в это лицо, тело. В нем я живу. В этом теле меня воспринимают. Каков я на самом деле, отшибло начисто… Почему?
Машинально открыл кран, помочился, как делает большинство мужчин, в раковину для мытья рук. Ладони подхватывали теплую струю из крана, вода плескала на белоснежные стенки, смывая желтые капли. Так же автоматически завернул кран, все еще не отрывая глаз от существа, что проделывает все то же самое, разве что правая сторона стала левой.
Выходит, мне оставлены воспоминания этого тела! Зубы почистил так, будто это я сам чищу их каждое утро, вот эта штука – зубная щетка, пальцы привычно прошлись по колючему, как кактус, подбородку… Ладно, вчера оно брилось на ночь, а сегодня суббота, на службу не идти, можно дать отдохнуть вылезающей шерсти…
Мои кристально ясные мысли причудливо переплетались со смутными образами и желаниями этого самца. На каждой мысли, не говоря о желаниях, ясно виден отпечаток животности, хтонности, глубинных рефлексов.
Стараясь их угадывать правильно, я вытерся особым куском ткани, полотенцем, махровым, уютным, с осторожностью пошел по направлению к кухне. Сердечная мышца теперь сокращается учащенно, с некоторым трудом качая теплую кислородонесущую кровь наверх в голову и откачивая от ступней, где застой этой красной жидкости грозит гангреной. Я торопливо рассматривал стену с подвешенными половниками, сковородками, цветными тряпочками, быстро оглядел посудные полки, газовую плиту, массивный холодильник.
Женщина стояла ко мне спиной. В ее руках блестел длинный нож. Струя воды падала на лезвие и разбрызгивалась по всей белой эмалированной раковине. Я с опаской посмотрел на нож, сразу представив, что если бы ухватил женщину сзади за шею, то это приспособление, изготовленное для убийства, с легкостью вошло бы в мой такой незащищенный живот.
Она обернулась, ее плотоядные губы раздвинулись, показав белые зубы хищника: передние – резцы, четыре могучих клыка, а по бокам челюстей толстые коренные зубы, предназначенные для перекусывания и дробления костей.
– Садись же! Кофе остывает.
Я медленно опустился на стул. Женщина вновь улыбнулась, а я понял, что сел на то самое место, где вот уже несколько лет постоянно сидело это тело. А кофе эти годы готовила и подавала эта молодая самка, женщина по имени Лена. Это для нее я брился на ночь.
Очаг, или кухня, здесь расширен за счет одной из комнат, а попросту – убрана перегородка. На том конце этой кухни-гостиной диван и непременная «стенка», пара кресел, работающий телевизор, на экране которого быстро сменяются новости шоу-бизнеса. Эту передачу Лена смотрела неотрывно, глаза всегда блестят, переживает за скандалы и разводы своих кумиров – это нечто ритуальное у местных существ, а я медленно разделывал ножом и вилкой яичницу. Вообще-то с яичницей, как и везде, где можно обойтись без ножа, надо без ножа, но мой разумоноситель предпочитал «хорошие манеры» даже дома на кухне, чтобы «не расслабляться», так что я старался вести себя как можно идентичнее.
Мелькнула мысль, почему это во мне заложены знания, и такие, как надо, к примеру, что яичницу без ножа, и почему мой разумоноситель держался иначе, какой-то вызов правилам, но, прерывая ход мыслей, эта особь-самка вдруг заявила:
– Перестань двигать этими складками на лбу! Ну, подняла раньше, чем обычно. Но я хочу успеть на утреннюю электричку. Зато кофе сварила покрепче. Сейчас проснешься!
Я пробормотал нечто, что можно было понять как благодарность, согласие и даже извинение, и это существо улыбнулось мне, вновь показав белые блестящие зубы хищника.
– Я тебе даже про запас смолола! А то по лени начнешь глушить растворимый, а у тебя от него сердце.
– Ага, сердце, – повторил я тупо.
– Не то ноет, не то дергается, – напомнила она, – хоть ты и скрывал! Я же знаю.
– Нет-нет, – проговорил я вынужденно, ибо отвечать что-то надо, горло перехватил страх, что вдруг да перестану говорить на языке аборигенов, но слова протиснулись хоть и хриплые, но внятные. – Пусть молотый.
Если бы она не была занята своими мыслями, то смогла бы заметить, что я не совсем тот, с кем жила в этой рукотворной пещере, но ее взгляд, как локатор, шарил поверх моей головы, даже проникал сквозь меня, наконец она заявила решительно:
– Вроде бы ничего не забыла… Вчера все собрала! Пора сажать, пора. Верно?
– Кого сажать? – пробормотал я.
Она вытаращила глаза, брови изумленно взлетели на середину чистого лобика. Я ощутил себя над пропастью, но ее лицо расплылось в улыбке, опять показались белые острые зубки среднего хищника, и я с облегчением понял, что эта особь только изобразила удивление.
– Вот ты всегда так!
– Да? – спросил я.
Она расхохоталась:
– Всегда одно и то же!.. Подумай. Может быть, поедешь?
Я порылся в памяти своего разумоносителя, человека или, как его там, словом – меняносителя, отыскивая картинки, как он себя вел, что говорил. Плечи мои передернулись, из гортани автоматически пошли слова:
– Ну, ты же знаешь… По мне бы вовсе дачи не было! Я не огородник. По мне, лучший отдых на природе – это полежать на диване с книжкой.
Она отмахнулась с пренебрежением. Все люди, мол, кто не ездит на природу, ущербные придурки. Дышат дымом, выхлопными газами, потребляют экологически нечистую пищу, ничего не видят, кроме четырех стен, портят глаза перед телевизором, а теперь еще и перед компом…
Это я знал, обычно бурчал, не соглашался, но теперь, в отличие от разумоносителя, с этим вполне согласен. Однако сейчас не до маленьких туземных радостей. Надо понять, зачем я здесь, что от меня требуется. А дача – это такое крохотное сооружение под открытым небом, защищающее от ливня, но не от зимних морозов: просто домик с клочком земли далеко за городом. Черт с нею, дачею. Мой разумоноситель и раньше, когда он с этой самочкой был ритуально связан, без всякой охоты принял в подарок загородный подарок от родителей. Сейчас гораздо тревожнее то, что я не знаю, зачем я здесь и сколько мне отпущено времени!
Прихлебывая кофе, это такой горячий взбадривающий напиток, исподлобья оглядывал комнату. Все в приглушенных тонах, Лена предпочитает такой стиль, домашний, консервативный, спокойный, только на том конце комнаты ярко и чересчур контрастно светится прямоугольник телеэкрана. Сейчас из-за края выскакивают всадники на конях с перьями на конских и своих головах, мелькают озверелые лица, из динамиков несется лязг металла, крики, дикое ржание, на экране одни озверелые бородачи рубят и протыкают других озверелых бородачей, в пыль падают раненые, кровь брызжет алыми струйками, страшное зарево пожара, младенцев протыкают копьями и бросают в горящие дома…
Лена, прихлебывая кофе, одним глазом косила на экран. Поморщилась, когда крупным планом заточенный наконечник копья со следами ударов молотка с хрустом вошел в живот девчушки лет пяти. Девчушка захрипела, ухватилась обеими ручонками за древко. Всадник с натугой поднял обеими руками копье, лицо побагровело, а жилы на шее вздулись. Но держать истекающего кровью ребенка на копье прямо над головой намного легче, и он, переведя дух, закричал красивым мужественным голосом о падении тирании злобного узурпатора: вот его последний ребенок, сорная трава вырвана с корнем.
– Рабство, гладиаторы, – произнесла она с сомнением, – странные обычаи Рима… Не знаю, хотела ли я бы там очутиться даже императрицей? А вот среди древних греков… Эллада, аргонавты, Троянская война, культ красивых женщин…
Глаза ее мечтательно затуманились. Я смолчал. Вряд ли из-за нее разгорелась бы война с Троей. У моего разумоносителя красивая жена, но в древности были другие каноны красоты, Елена Прекрасная – по нашим меркам всего лишь коротконогая толстушка. Даже если сравнивать наших женщин со статуей Афродиты, то у наших и грудь повыше, и бедра пошире, а талия – напротив, тоньше…
А что, мелькнула неожиданная мысль, если бы меня посадили в тело древнего римлянина? Или грека, египтянина, ассирийца, хетта? Мчался бы я на боевой колеснице, бросая дротики, возлежал бы в роскошной бане, окруженный рабынями и евнухами… Гм, но я мог бы оказаться и среди приговоренных к казни. Тогда эти мероприятия случались чаще, чем в этом мире продают мороженое. Меня могли четвертовать, повесить, распять на кресте, посадить на кол…
Плечи передернулись, я ощутил холодный озноб по всему телу. В самом деле, я мог бы оказаться и там, смотря что поручат выполнить! Но, с другой стороны, могли бы меня перебросить и в века, которые по отношению к этому далеко в будущем. Я мог бы очутиться колонистом на Марсе, на планетах Сириуса, ловцом астероидов в соседней галактике!
Да что там ловцом астероидов, мелькнула мысль, показавшаяся странно знакомой. Я мог бы уйти в те звездные империи, что внутри атома, мог бы строить другие измерения для рождения новых вселенных…
ГЛАВА 2
Она допивала кофе торопливо, обжигалась, фыркала, как кошка. Щеки раскраснелись от прилива горячей крови, одним глазом, словно хамелеон, косила на часы. Наконец с победным стуком опустила чашку на столешницу.
– Уф!.. Помоешь, ладно?
– Помою, – ответил я деревянным голосом.
– Ладно-ладно, – сказала она весело. – Через пару недель загляну, увижу их тут же в раковине.
– Ну…
– У тебя теперь две дюжины в шкафчике чистых. Я перемыла все.
Она резко наклонилась ко мне, блеснули острые зубы. Отшатнуться мне не дали усвоенные рефлексы, но страх стеганул по телу, как крапивой. В щеку влажно чмокнуло, словно кальмар или крупная пиявка пыталась присосаться. Я чувствовал, как там появилось влажное пятно. Затем эта особь вылетела в коридор, сдернула с крючка сумочку. Я слышал, как острые, словно копыта молодой козы, каблучки простучали в прихожую.
– Запрись!.. – донесся ее звонкий голос. – Теперь всякие ходют…
Щелкнул стальной язычок дверного замка. Снова простучали каблуки, затем вдали глухо загудел лифт. Негнущимися пальцами я кое-как повернул дважды ключ. В толстой двери с металлической обшивкой в ответ дважды звякнуло.
Надо поменьше двигаться, сказал я себе торопливо. Наломать дров проще простого… Пока что мне везет, рефлексы разумоносителя вывозят, но это скорее удача, чем моя заслуга. Боюсь, что вот-вот столкнусь с ситуациями, когда опыт и память разумоносителя не помогут. Надо посидеть, осмотреться, определиться, постараться понять, где я, зачем здесь, с какой целью.
Итак, я очнулся в квартире существа-доминанта этой планеты. Квартира – это ячейка в огромном улье-доме. Надо мной сейчас, отделенные тонким потолком, спят, совокупляются, едят и испражняются десятки и даже сотни людей. Внизу еще несколько этажей: их обитатели тоже едят, совокупляются, испражняются, – словом, живут нормальной жизнью землян. Так они зовут себя, хотя еще чаще – русскими, немцами, финнами, то есть по группам населения, а еще чаще вовсе по маленьким кучкам, как-то: москвичами, пермяками, урюпинцами…
Как и принято, в этой комнате целую стену занимают книжные полки. Правда, на столе стоит компьютер. Эти несложные приборы освоили несколько лет назад. Очень слабенькие, примитивненькие, накопители информации в них простейшие, крохотные, и хотя уже выпускают книги на лазерных дисках, но те очень неуклюжие и неудобные, ими пока пользуются только самые заядлые юзеры…
Пальцы сами пошли по корешкам книг, ага, вот и школьный курс астрономии. В первой главе рисунок со средневековой гравюры. Монах добрался до края мира, высунул голову за небосвод. За хрустальным куполом вращаются исполинские зубчатые колеса, зацепляют другие, еще огромнее, еще массивнее. Все похоже на открытый механизм старинных часов, тогда самая что ни есть новинка! – монах вытаращил глаза, ошалел от вида исполинских колес мироздания, что приводят в движение звезды, планеты, небесные сферы…
Впрочем, нынешние знания, несмотря на этот комп, недалеко ушли от тех, когда земля стояла то на трех китах, то на трех слонах, а то и вовсе на черепахе.
Почему-то всплыла мысль о муравьях. Маленьких, блестящих, которые в таком изобилии попадаются в лесах, парках, на улицах города. Одни покрупнее, другие помельче… Что еще знают о них люди? Кусачие, шустрые, вездесущие…
Ах да, у меня эти существа живут в двух цветочных горшках. Я уже знаю о них много такого, о чем наверняка не догадываются даже специалисты.
Нижнюю половину окна закрывают роскошные бегонии, любимицы Лены. Я не стал выбрасывать их после начала раздельной жизни, тем более что к тому времени по листам уже бегали деловитые муравьи, пасли крохотных тлей, подстригали чересчур длинные волоски, откусывали засыхающие листочки, умело перенаправляли потоки сока, идущие от корней к листьям. Я еще не успел выяснить: спят ли муравьи. Интересоваться ими стал давно, еще с детства… моего ли?.. но то была лишь смутная симпатия к существам более слабым, чем я сам, и только теперь, в зрелом возрасте, наконец-то поселил их дома.
Сейчас мой разумоноситель едва не вдавился носом в горшок, рассматривая муравьев, а я, который поселен в теле этого человека, подумал внезапно: а не потому ли заброшен именно в это тело, что это существо как-то связано с муравьями? Ведь оно, может быть, вообще единственное на этой планете, у которого муравьи живут вот так дома! Оно с ними общается, наблюдает, как-то воздействует на них, а они на него…
Ладно, если даже он не один, всяких чудаков на свете много, но он мог продвинуться в этих наблюдениях дальше других. Или ему предстоит увидеть нечто такое, что… что важно Кому-то из Пославших меня.
На этот раз уже не он, Егор Королев, а я – не известный пока даже себе, придвинулся к горшкам и банкам, рассматривал этих шестиногих существ с новым интересом.
Лена на прощание не забыла полить свои цветы, для муравьев это потоп: выскакивают из множества норок, блестя черными спинками, старательно тащат песчинки. Одни умело сбрасывают их с края горшка на подоконник, другие так же умело, «не отходя от кассы», бросают песчинки в соседние норки. Я наблюдал за одним работягой, который вынес песчинок из своей норки впятеро больше, чем коллеги, и все песчинки аккуратно бросил в соседнюю норку. Если им платят сдельно, он неплохо заработал.
Правда, в соседней норке из пяти работяг оказалось двое таких хитроумных или хитрозадых. Они тоже деловито во славу и во имя расширения своей норки сбрасывали песчинки и камешки в близлежащие норки. Двое из пяти, подумал я, у муравьев еще жить можно. В конторе моего разумоносителя… в теле которого я оказался, работают по такому принципу четверо из пяти.
В правом горшке лазиусы: у них бурно растут личинки, и няньки выносят пустые коконы, быстро швыряют с края горшка. Те опускаются медленно, почти невесомые, точнее – плотный воздух весит столько же, коконы опускаются словно на морское дно. Подоконник весь усеян желтовато-белыми пустышками из шелковой материи. Я знаю, что когда молодой муравей просыпается в коконе, то выбраться сам оттуда не может – слаб. Старшие собратья распарывают кокон, вынимают новорожденного, облизывают, высушивают, расправляют ему лапки, усики, прочищают глаза.
А вот у тетрамориумов, что во втором горшке, я ни разу не видел вынесенных коконов. Тетрамориумы вообще мужички прижимистые, у них все идет в ход, они и едят все подряд, не капризничают, как лазиусы, так что и пустые коконы могли приспособить на что-то дельное, если не на пеленки, то на тряпки, чтобы вытирать со стола, а то и половые тряпки, ведь у муравьев всегда чисто.
– Нет, – сказал я вслух, чтобы удостовериться, что говорю это я, а не мой разумоноситель, – вряд ли так уж сразу и муравьи…
Ноги мои разогнулись медленно, я встал, как инвалид после долгой болезни. Придерживаясь за стенку, прошел через квартиру к балкону. Дверь распахнута, яркий свет, я осторожно вышел, прижался к стене. С трех сторон распахнулся мир, в котором я теперь есть, в котором что-то должен сделать, свершить…
Балкон, как знаю по памяти разумоносителя, на четырнадцатом этаже. Отсюда открывается вид. Так, по крайней мере, говорят. Открывается вид. Или – распахивается. Дома класса ульев, с множеством особей, протоптанные дороги… Множество механизированных телег. Снующие, как муравьи, люди. Дома в несколько этажей. Не в несколько сот или тысяч, а в единицы: шестнадцатиэтажки… Сразу понятно, почему такие города на этой планете зовут «пленочными». Даже самые «высотные» над поверхностью земли не выше, чем пленка нефти на озере. И сразу видно, на какую дикую планету меня забросили! Настолько дикую, что обустраивать ее почти не начали. Даже между такими вот городами – огромные пространства вовсе не обжитой земли. Где земля или камни, где ничего не построено, а просто растет без приказа доминанта этой планеты.
Послышался резкий свист. Я вздрогнул, повертел головой. На балконе соседнего дома, что торцом к этому, толстый мужик в майке и трениках замахал обеими руками:
– Эй, сосед!.. У тебя шестой канал работает?
На миг холодная волна окатила с головой. Я дернулся, губы похолодели. Сам не знаю, какие каналы во мне работают, какие нет, потом сообразил, что спрашивают не обо мне, крикнул:
– Работает!
– Точно?
Я лихорадочно вспоминал, по каким каналам Лена щелкала, ответил уже не так уверенно:
– Показывают все двенадцать.
– Черт, – донесся его злой голос, – я думал, опять профилактика. Но не три ж дня подряд? Чертовы бомжи! Сегодня антенну сломали, завтра дом подожгут. Как думаешь, бомжи?
Он уставился на меня злыми глазами. Я пробормотал вынужденно:
– Или подростки.
– Да, тоже не подарки, – согласился он и скрылся в квартире.
– Уф!.. Помоешь, ладно?
– Помою, – ответил я деревянным голосом.
– Ладно-ладно, – сказала она весело. – Через пару недель загляну, увижу их тут же в раковине.
– Ну…
– У тебя теперь две дюжины в шкафчике чистых. Я перемыла все.
Она резко наклонилась ко мне, блеснули острые зубы. Отшатнуться мне не дали усвоенные рефлексы, но страх стеганул по телу, как крапивой. В щеку влажно чмокнуло, словно кальмар или крупная пиявка пыталась присосаться. Я чувствовал, как там появилось влажное пятно. Затем эта особь вылетела в коридор, сдернула с крючка сумочку. Я слышал, как острые, словно копыта молодой козы, каблучки простучали в прихожую.
– Запрись!.. – донесся ее звонкий голос. – Теперь всякие ходют…
Щелкнул стальной язычок дверного замка. Снова простучали каблуки, затем вдали глухо загудел лифт. Негнущимися пальцами я кое-как повернул дважды ключ. В толстой двери с металлической обшивкой в ответ дважды звякнуло.
Надо поменьше двигаться, сказал я себе торопливо. Наломать дров проще простого… Пока что мне везет, рефлексы разумоносителя вывозят, но это скорее удача, чем моя заслуга. Боюсь, что вот-вот столкнусь с ситуациями, когда опыт и память разумоносителя не помогут. Надо посидеть, осмотреться, определиться, постараться понять, где я, зачем здесь, с какой целью.
Итак, я очнулся в квартире существа-доминанта этой планеты. Квартира – это ячейка в огромном улье-доме. Надо мной сейчас, отделенные тонким потолком, спят, совокупляются, едят и испражняются десятки и даже сотни людей. Внизу еще несколько этажей: их обитатели тоже едят, совокупляются, испражняются, – словом, живут нормальной жизнью землян. Так они зовут себя, хотя еще чаще – русскими, немцами, финнами, то есть по группам населения, а еще чаще вовсе по маленьким кучкам, как-то: москвичами, пермяками, урюпинцами…
Как и принято, в этой комнате целую стену занимают книжные полки. Правда, на столе стоит компьютер. Эти несложные приборы освоили несколько лет назад. Очень слабенькие, примитивненькие, накопители информации в них простейшие, крохотные, и хотя уже выпускают книги на лазерных дисках, но те очень неуклюжие и неудобные, ими пока пользуются только самые заядлые юзеры…
Пальцы сами пошли по корешкам книг, ага, вот и школьный курс астрономии. В первой главе рисунок со средневековой гравюры. Монах добрался до края мира, высунул голову за небосвод. За хрустальным куполом вращаются исполинские зубчатые колеса, зацепляют другие, еще огромнее, еще массивнее. Все похоже на открытый механизм старинных часов, тогда самая что ни есть новинка! – монах вытаращил глаза, ошалел от вида исполинских колес мироздания, что приводят в движение звезды, планеты, небесные сферы…
Впрочем, нынешние знания, несмотря на этот комп, недалеко ушли от тех, когда земля стояла то на трех китах, то на трех слонах, а то и вовсе на черепахе.
Почему-то всплыла мысль о муравьях. Маленьких, блестящих, которые в таком изобилии попадаются в лесах, парках, на улицах города. Одни покрупнее, другие помельче… Что еще знают о них люди? Кусачие, шустрые, вездесущие…
Ах да, у меня эти существа живут в двух цветочных горшках. Я уже знаю о них много такого, о чем наверняка не догадываются даже специалисты.
Нижнюю половину окна закрывают роскошные бегонии, любимицы Лены. Я не стал выбрасывать их после начала раздельной жизни, тем более что к тому времени по листам уже бегали деловитые муравьи, пасли крохотных тлей, подстригали чересчур длинные волоски, откусывали засыхающие листочки, умело перенаправляли потоки сока, идущие от корней к листьям. Я еще не успел выяснить: спят ли муравьи. Интересоваться ими стал давно, еще с детства… моего ли?.. но то была лишь смутная симпатия к существам более слабым, чем я сам, и только теперь, в зрелом возрасте, наконец-то поселил их дома.
Сейчас мой разумоноситель едва не вдавился носом в горшок, рассматривая муравьев, а я, который поселен в теле этого человека, подумал внезапно: а не потому ли заброшен именно в это тело, что это существо как-то связано с муравьями? Ведь оно, может быть, вообще единственное на этой планете, у которого муравьи живут вот так дома! Оно с ними общается, наблюдает, как-то воздействует на них, а они на него…
Ладно, если даже он не один, всяких чудаков на свете много, но он мог продвинуться в этих наблюдениях дальше других. Или ему предстоит увидеть нечто такое, что… что важно Кому-то из Пославших меня.
На этот раз уже не он, Егор Королев, а я – не известный пока даже себе, придвинулся к горшкам и банкам, рассматривал этих шестиногих существ с новым интересом.
Лена на прощание не забыла полить свои цветы, для муравьев это потоп: выскакивают из множества норок, блестя черными спинками, старательно тащат песчинки. Одни умело сбрасывают их с края горшка на подоконник, другие так же умело, «не отходя от кассы», бросают песчинки в соседние норки. Я наблюдал за одним работягой, который вынес песчинок из своей норки впятеро больше, чем коллеги, и все песчинки аккуратно бросил в соседнюю норку. Если им платят сдельно, он неплохо заработал.
Правда, в соседней норке из пяти работяг оказалось двое таких хитроумных или хитрозадых. Они тоже деловито во славу и во имя расширения своей норки сбрасывали песчинки и камешки в близлежащие норки. Двое из пяти, подумал я, у муравьев еще жить можно. В конторе моего разумоносителя… в теле которого я оказался, работают по такому принципу четверо из пяти.
В правом горшке лазиусы: у них бурно растут личинки, и няньки выносят пустые коконы, быстро швыряют с края горшка. Те опускаются медленно, почти невесомые, точнее – плотный воздух весит столько же, коконы опускаются словно на морское дно. Подоконник весь усеян желтовато-белыми пустышками из шелковой материи. Я знаю, что когда молодой муравей просыпается в коконе, то выбраться сам оттуда не может – слаб. Старшие собратья распарывают кокон, вынимают новорожденного, облизывают, высушивают, расправляют ему лапки, усики, прочищают глаза.
А вот у тетрамориумов, что во втором горшке, я ни разу не видел вынесенных коконов. Тетрамориумы вообще мужички прижимистые, у них все идет в ход, они и едят все подряд, не капризничают, как лазиусы, так что и пустые коконы могли приспособить на что-то дельное, если не на пеленки, то на тряпки, чтобы вытирать со стола, а то и половые тряпки, ведь у муравьев всегда чисто.
– Нет, – сказал я вслух, чтобы удостовериться, что говорю это я, а не мой разумоноситель, – вряд ли так уж сразу и муравьи…
Ноги мои разогнулись медленно, я встал, как инвалид после долгой болезни. Придерживаясь за стенку, прошел через квартиру к балкону. Дверь распахнута, яркий свет, я осторожно вышел, прижался к стене. С трех сторон распахнулся мир, в котором я теперь есть, в котором что-то должен сделать, свершить…
Балкон, как знаю по памяти разумоносителя, на четырнадцатом этаже. Отсюда открывается вид. Так, по крайней мере, говорят. Открывается вид. Или – распахивается. Дома класса ульев, с множеством особей, протоптанные дороги… Множество механизированных телег. Снующие, как муравьи, люди. Дома в несколько этажей. Не в несколько сот или тысяч, а в единицы: шестнадцатиэтажки… Сразу понятно, почему такие города на этой планете зовут «пленочными». Даже самые «высотные» над поверхностью земли не выше, чем пленка нефти на озере. И сразу видно, на какую дикую планету меня забросили! Настолько дикую, что обустраивать ее почти не начали. Даже между такими вот городами – огромные пространства вовсе не обжитой земли. Где земля или камни, где ничего не построено, а просто растет без приказа доминанта этой планеты.
Послышался резкий свист. Я вздрогнул, повертел головой. На балконе соседнего дома, что торцом к этому, толстый мужик в майке и трениках замахал обеими руками:
– Эй, сосед!.. У тебя шестой канал работает?
На миг холодная волна окатила с головой. Я дернулся, губы похолодели. Сам не знаю, какие каналы во мне работают, какие нет, потом сообразил, что спрашивают не обо мне, крикнул:
– Работает!
– Точно?
Я лихорадочно вспоминал, по каким каналам Лена щелкала, ответил уже не так уверенно:
– Показывают все двенадцать.
– Черт, – донесся его злой голос, – я думал, опять профилактика. Но не три ж дня подряд? Чертовы бомжи! Сегодня антенну сломали, завтра дом подожгут. Как думаешь, бомжи?
Он уставился на меня злыми глазами. Я пробормотал вынужденно:
– Или подростки.
– Да, тоже не подарки, – согласился он и скрылся в квартире.