Николаев Андрей. Черное Таро

   — А-а, не любите! — заорал Корсаков, оборачиваясь к старику.
   Последний из оставшихся на ногах, он не спешил с ударом. Зорко вглядываясь в противника, он перемещался мелкими шагами, то сближаясь с Корсаковым, то вновь отступая. Игорь почувствовал движение сзади. Заросший мужик, которому досталось посохом в брюхо, подобрал дубину и, оскалившись, подбирался со спины, отсекая Игоря от леса.
   Женщина выхватила из огня еще одну головню и металась, размахивая ими, как матрос сигнальными флажками. Юбка ее развивалась, волосы растрепались и висели сальными прядями. Выкрикивая проклятья, она плевала в сторону Корсакова и тогда он видел ее щербатый оскал. На мгновение ему стало смешно — зубы будто росли у нее через один и рот напоминал шахматную доску: белая клетка — черная клетка.
   Старик стремительно, словно подкатившись на роликах, подскочил к нему и без замаха ткнул топором в лицо. Корсаков отпрянул, машинально выставляя вперед зажатый в руках посох. Хрустнуло дерево и в руках его остались две половинки. Старик, радостно крякнув, присел и повел топором параллельно земле, подсекая Игорю ноги. Каким образом Корсаков ухитрился перепрыгнуть через топор, он и сам не понял. Тяжелое оружие повело старика в сторону, а Игорь, в руках которого остались две палки, чуть длиннее метра каждая, врезал ему по затылку сначала одной, а потом и другой. Старик ничком сунулся в землю.
   Сбоку наскочила визжащая тетка, тыча головней Игорю в лицо. Он почувствовал, как затрещали брови, отшатнулся и, уже падая, наотмашь саданул ее по лицу обломком посоха. Глаза женщины закатились, пылающие головни выпали из рук и она мешком осела на землю.
   Корсаков покатился по земле, уходя от возможного удара дубиной. Хриплый, визгливый рев ударил в уши. Игорь вскочил на ноги, выставляя вперед руки с обломками посоха.
   Заросший бородой мужик, бросив дубину, стоял позади костра и, раздувая щеки, что было сил дул в длинный витой рог. Седой, держась за лицо, ворочался на земле, старик стоял на карачках, мотая головой. Женщина сидела, утирая рукавом кровь, струящуюся из рассеченного лба и тонко причитала. Бородатый снова раздул щеки и выдал из рога новую порцию диких звуков.
   «Подмогу созывает», — понял Корсаков.
   — Ладно, мужики, — задыхаясь, сказал он, — я так понял, что дороги на Ольгово вы не знаете. Счастливо оставаться.
   Повернувшись к костру спиной он бросился в лес.
   Звуки рога сопровождали его, подталкивая в спину, заставляя бежать даже когда ноги уже отказывались служить. Внезапно рев прекратился, будто кто-то вырвал рог из рук бородача.
 

Глава 11

   Порыв ветра ударил в лицо, мир вдруг странно сместился.
   Корсаков припал к стволу дерева, всхлипывая и хрипя, как загнанный конь. Постепенно дыхание выровнялось, он стал различать шум ветра в кроне, крики ночных птиц. Где-то недалеко лаяли собаки, луна вышла из-за туч… Откуда тучи, только что было ясное небо! Корсаков огляделся.
   Стволы деревьев были толстые, узловатые, подлесок редкий — видимо кроны закрывали свет и под пологом леса мало что могло пробиться к солнцу. Он ощупал кору, дотянулся и сорвал веточку, поднес к лицу. Липа… Это же липовый парк возле бывшей усадьбы Белозерских! Неужели добрался? Припадая к деревьям, словно они добавляли ему сил, он пошел на лай, доносившийся из деревни. Вскоре деревья впереди расступились. Недостроенная усадьба возвышалась темным силуэтом закрывающим звезды. Вот и мангал, в котором они с Мариной и Пашкой готовили шашлык, колода с воткнутым топором, вырезанное из коряг семейство лешего стояло рядком, будто встречая Корсакова. В мангале светились угли — видно и сегодня здесь устроили небольшой праздник. Знать бы по какому поводу…
   Корсаков обошел дом, поднялся на крыльцо и постучал. Звук пропал в толстой двери, как камень в болоте. Корсаков забарабанил кулаками, потом повернулся к двери спиной и пару раз саданул ногой.
   В окне рядом с крыльцом вспыхнул свет, за дверью послышались торопливые грузные шаги, потом хриплый спросонья голос сказал:
   — Я вот сейчас выйду и голову оторву!
   — Пашка, открывай, зараза, — крикнул Корсаков, — это я, Игорь.
   — О, черт, — загремела щеколда, дверь распахнулась. Воскобойников, голый по пояс, в тренировочных штанах с пузырями на коленях, всмотрелся в Корсакова, — Игорь? Ну, ты даешь жизни! Заходи.
   Корсаков ввалился в дом, прошел в холл с камином и рухнул на стул. Воскобойников подошел, оглядел его критическим взглядом.
   — Сейчас угадаю, — сказал он, — ты шел пешком от Москвы, потом силы кончились и остаток пути ты полз на карачках. Правильно?
   — Очень смешно, — проворчал Корсаков, — ты один?
   — Марина спит. Вернее, спала, пока ты не стал дверь выламывать.
   — Водка осталась?
   — А куда она денется, — пожал плечами Павел, — я теперь непьющий. Кстати, и некурящий тоже. С твоей легкой руки.
   — Опять я виноват.
   — А кто? — сварливо спросил Павел, но по глазам было видно, что он совсем не собирается ругаться, а даже наоборот. Он оглянулся на дверь, — понимаешь, Игорек, если спишь с человеком в одной постели, то запах табака скрыть невозможно.
   — Ага… — пробормотал Корсаков, — вот значит как. Ну, что ж, поздравляю.
   — Спасибо, — Воскобойников поскреб мощную волосатую грудь, — мы жениться решили. Осенью, к зиме поближе, — он снова расплылся в улыбке, — вот здесь закончим, — он обвел рукой вокруг, — и свадьбу сыграем. Знаешь, кто будет главным гостем?
   — Кто?
   — Ты, старый развратник, ты!
   — Спасибо, ребята. С удовольствием буду главным гостем. Если только жив останусь. Меня сейчас только что собаками не травят.
   Павел присел на стул.
   — Ну-ка, рассказывай.
   — А-а, — Корсаков махнул рукой, — все равно не поверишь. Лучше выпить налей.
   — Кто это тут выпивать собрался, — Марина, в коротком халатике и наспех убранными волосами возникла в дверях, — господи, Игорь! Что с вами случилось?
   — Долгая история, Мариночка. Так что, мне-то можно выпить? Ей-богу, в лечебных целях.
   — Только если будете закусывать, — Марина открыла холодильник и стала вытаскивать продукты, — подогреть котлеты?
   — Необязательно.
   Воскобойников принес бутылку водки, водрузил ее на стол. Марина положила на тарелку несколько котлет, соленый огурец, нарезала сыр и хлеб.
   Корсаков сорвал с бутылки крышку и дрожащими руками наполнил стопку.
   — Эк тебя колотит, — покачал головой Павел, — опять загулял?
   — Если бы загулял не так обидно было, — Корсаков махнул стопку, сразу налил еще и снова залпом выпил. Сморщившись, похрустел огурцом, — а скажите мне, граждане реставраторы, кино у вас поблизости не снимают. Про рыцарей, про колдунов, про крестьянские войны?
   Павел и Марина переглянулись.
   — Вроде нет, — прогудел Воскобойников с тревогой глядя на Игоря, — а что?
   — Да скачут по полям всякие. Все копьем ткнуть норовят. А еще костры раскладывают, заманивая добрых путников.
   Марина, не сводя с него глаз, присела на стул. Воскобойников задумчиво подкрутил ус.
   — Слушай, а ты точно не того, — он щелкнул пальцем по горлу, — не перебрал, а?
   — Трезвый, хоть портрет пиши. Ладно, — Корсаков решил не посвящать друзей в подробности своих приключений, — Марина, я в прошлый раз тут в картишки играл, пасьянс раскладывал…
   Марина слегка прищурилась.
   — Игорь, давайте не будем темнить. Пасьянс из карт Таро не раскладывают.
   — А, значит, вы видели колоду. Скажите, вы ее случайно никуда не засунули. Ну, может валялись карты на столе, мешали вам и…
   — Нет, — девушка покачала головой, — карты я видела, но не прикасалась к ним. Вы заснули прямо за столом, а будить я вас не стала. Вы, конечно, знаете, что это Таро Бафомета? Так вот, к этим картам я даже прикасаться остерегаюсь.
   — Что, потерял? — спросил Воскобойников, — какие-нибудь старинные, дорогие.
   — И старинные, и дорогие тоже, но дело не в этом. Владельцы требуют вернуть, — уклончиво ответил Корсаков, — карты для них нечто вроде фамильных драгоценностей.
   — Ох, не договариваете вы, Игорь, — покачала головой Марина. — Я перебирала бумаги, когда вы уехали и знаете что нашла? Имя офицера — ребенка Анны Александровны. В бумагах довольно туманно упоминается об услуге, оказанной этим офицером. Кто-то очень влиятельный сделал все возможное, чтобы он не попал в число пяти приговоренных к смерти декабристов, хотя он и присутствовал на Сенатской площади. К сожалению, офицер умер по дороге в Сибирь на Большекольшевском этапе Вятской губернии от воспаления легких. Неизвестные благодетели посчитали, что род офицера не должен прерваться и настояли, чтобы ребенок, зачатый в тайной связи офицера с княжной Анной родился на свет. Более того, они принудили отца Анны после ее смерти признать ребенка своим. А теперь самое интересное: мальчик по матери — Белозерцев, а по отцу, — Марина сделала паузу, — ну, кто угадает?
   — Не томи душу, — пробурчал Воскобойников.
   — Наполеон Бонапарт, — предположил Корсаков, которому водка уже ударила в голову.
   — Наполеон к тому времени уже помер, — уточнила Марина, — по отцу мальчик — Корсаков, — эффектно закончила она. — При крещении получил имя Николай. Ну, как вам такой расклад, ваше сиятельство Игорь Алексеевич?
   — Вот это номер! — воскликнул Павел, — говорил же тебе: подавай документы на наследство.
   Корсаков задумчиво кивнул.
   — Значит мы с Анютой родственники.
   — Да, — подтвердила Марина, — она твоя пра-пра… и так далее бабка.
   — Нет, я про другую Анну, — немного смутился Корсаков, — недавно встретил девушку, ее сходство с портретом княжны просто поразительное. А вчера узнал, что ее бабка по отцу дворянского рода и фамилия бабки — Белозерская.
   — Так вы с ней приходитесь друг другу братом и сестрой? — спросил Павел.
   — Братом и сестрой? — вроде бы даже испугался Корсаков. Он прикинул что-то про себя и вынужден был согласиться, — если я — тоже потомок Анны Александровны, то получается, что так. Только очень дальние. Даже не седьмая вода на киселе, а семьдесят седьмая. Это не страшно, — он улыбнулся, — скажу честно, мне не хотелось бы ее потерять.
   — Давай, давай, — Воскобойников хлопнул его по плечу, — берись за ум, Игорек.
   — Подождите, — Марина встала, я принесу бумаги. — Там прослеживается история рода вплоть до тысяча девятьсот семнадцатого года.
   Она вышла из холла. Корсаков приподнял бутылку, посмотрел на Воскобойникова. Тот отрицательно покачал головой, Игорь пожал плечами и налил себе.
   После всех приключений, после забега по пашне, нападения рыцаря и схватки с мужиками возле костра его охватила приятная истома. Если бы еще карты нашлись — совсем не о чем было бы беспокоиться.
   Вернулась Марина с папками. Она разложила их на столе, придвинула поближе стул.
   — Вот, Игорь, смотрите. Род Корсаковых-Белозерских принимал участие практически во всех определяющих историю России событиях. Вот здесь сведения о Сергее Корсакове, участнике Крымской войны, вот записи об участии Александра Корсакова в обороне Порт-Артура. Тут же сведения, что поручик Николай Корсаков находился в охране поезда Николая Второго и имел все шансы спасти монархию. Об этом упоминается в дневнике императрицы. Она пишет, что запись эта сделана со слов самого Николая Второго. Подробности неизвестны, но согласитесь: очень странно, что ваши предки находились вблизи эпицентра событий, меняющих лицо страны.
   — Да минет меня чаша сия, — провозгласил Корсаков, поднимая стопку. — Как там говорится: блажен, кто посетил сей мир, в его минуты роковые! Не желаю быть блаженным, желаю быть просто Игорем Корсаковым, веселым и беззаботным. Ваше здоровье, господа реставраторы! — он лихо опрокинул водку в рот, по-гусарски прокатил ее до локтя, подбросил и со стуком поставил на стол.
   — Так, — сказал Воскобойников, забирая бутылку, — эти симптомы мне знакомы. Следующим номером будет желание изобразить на холсте находящихся поблизости дам в неглиже. А так, как дам, кроме тебя, Марина, здесь не наблюдается, то я, на правах хозяина, прекращаю возлияния.
   Марина фыркнула, Корсаков тоже рассмеялся.
   — Ладно, идите спать, молодожены. Эх, вот так-то, во грехе…
   — Еще слово и ты горбатый, — предупредил Воскобойников, поднося к носу Корсакова объемистый кулак.
   — Молчу, молчу. Мариночка, вы идите, а я, пожалуй, посижу с бумагами. Вот если чайку поставите — буду благодарен.
   Марина включила чайник.
   — Мы вам постелим в той же комнате, — сказала она.
   Корсаков пожелал им спокойной ночи, закурил и углубился в бумаги.
   Постепенно текст на написанных от руки копиях и фотобумаге исчез и он погрузился в историю рода Белозерских — Корсаковых. Записи относились к периоду с тысяча восемьсот двадцать седьмого года, с года рождения ребенка Анны Александровны и продолжались до революции, после которой то ли некому стало вести летопись семьи, то ли архивы были уничтожены. Последний из упомянутых, Николай Корсаков, поручик лейб-гвардии кавалерийского полка, действительно присутствовал при последних минутах царствования Николая Второго, последнего Российского императора.
   Невидящим взглядом Игорь смотрел перед собой, а видел стоящий на запасном пути станции Дно, что под Псковом, императорский поезд. Мела мартовская метель, часовые, закутанные в полушубки, бродили вдоль вагонов. Царь иногда выходил из вагона и в сопровождении адъютантов прогуливался в перелеске. Среди обслуги и офицеров охраны бродили неясные слухи о злоумышленниках, загнавших царский поезд на запасные пути и лишивших императора связи со Генеральным штабом и Санкт-Петербургом. Некоторые намекали о возможном отречении Николая в пользу сына Алексея, либо брата Михаила, но такие разговоры никто не поддерживал.
   Поручик Николай Корсаков заступил на пост утром второго марта. Игорь видел его совсем близко, видел, как изо рта поручика поднимается пар, как слипаются на морозе ресницы… ближе, еще ближе… это он, Игорь Корсаков стоит на посту, он изменит историю, он не даст свершиться непоправимому!
   Ремни портупеи скрипят на морозе, ствол винтовки заиндевел, усы превратились в сосульки и постоянно хочется притопнут сапогами, чтобы разогнать застывшую кровь. Корсаков краем глаза увидел, что император возвращается с прогулки, сделал поворот кругом и, приноравливая шаг так, чтобы оказаться вблизи царя, когда он подойдет к вагону, пошел ему навстречу.
   Николай Второй уже взялся за поручень, чтобы подняться в вагон, когда Корсаков шагнул к нему. Адъютант, протянувший руку чтобы помочь государю, заслонил его.
   Николай Второй в удивлении посмотрел на поручика и отстранил адъютанта, молча ожидая объяснений.
   — Ваше Величество… — голос предательски пресекся, — только прикажите. Я доскачу до ближайшей станции, где есть телеграф, или до первого расположения войск…
   — Войска ненадежны, поручик, — устало сказал император, — Северный фронт разваливается и я, видимо, напрасно предпринял эту поездку.
   — Но если телеграфировать в Петербург?
   — Думаете это поможет?
   — Уверен, Ваше Величество!
   Николай Второй долго смотрел ему в глаза. Лицо императора было бледным, кожа отдавала в желтизну, хотя прогулка на морозе, казалось, должна была освежить его. Воспаленные глаза внимательно, но без надежды смотрели из-под покрасневших век. Темные, почти черные тени залегли вокруг глаз — как видно последние сутки государь почти не спал.
   — Не искушайте меня, поручик. Потребно пролить реки крови. чтобы переписать предначертанное. Я не могу пойти на это.
   Столько покорности судьбе было в словах императора, что Корсаков понял — что решение принято и как бы тяжко не далось оно государю, он от него не отступится.
   Со стороны станции послышался шум автомобиля. Адъютант всмотрелся сквозь начинающийся снегопад и, подавшись к царю, зашептал что-то. Николай Второй, опустив глаза, выслушал его и, хмуро кивнув, поднялся по ступенькам в вагон.
   — Поручик, это депутаты государственной Думы Гучков и Шульгин, — сказал адъютант, обернувшись к Корсакову, — сопровождает их генерал Рузский, его вы, я надеюсь, знаете. До особого распоряжения никого вагон не пускать.
   — Слушаюсь, — Корсаков замер возле поручней, с ненавистью глядя на приближавшихся думцев.
   Отороченные мехом пальто, бобровые шапки. Гучков, на ходу протирая заиндевевшее пенсне, что-то тихо говорил мрачному Шульгину. Позади, чуть отстав от штатских, вышагивал главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-аъдютант Рузский.
   — …Василий Витальевич, — Гучков частил скороговоркой, сбиваясь с шага. Пенсне никак не хотело утвердится на покрасневшем носу, — я прошу вас, поддержите. С нашими полномочиями мы… — он осекся, поймав взгляд Корсаков, хватанул ртом морозный воздух и закашлялся.
   Спустившийся из вагона флигель-адъютант козырнул им.
   — Государь ждет вас, господа.
   Рузский, отвернувшись, стоял в стороне, пока они оскальзываясь и тяжело сопя поднимались по ступеням.
   — Вы идете, ваше превосходительство? — спросил от двери вагона Гучков.
   Генерал молча полез в вагон.
   Чувствуя, как дрожит все внутри в ожидании роковых минут, Корсаков ходил вдоль вагона. Он уже не ощущал мороза, ему стало жарко. Подхватив снег он стал жевать его, чувствуя во рту привкус смолы и сгоревшего угля.
   Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем на ступенях появились дпутаты. Гучков в распахнутом пальто и Шульгин, закутанный в шарф, будто и не раздевался в жарко натопленном помещении. Потряхивая папкой с бумагами, Гучков устремился к поджидающему их автомобилю, то и дело оглядываясь и торопя спутника.
   Корсаков посмотрел им в след, ощущая в груди пустоту. В горле стоял комок, который не сглотнуть, и не выплюнуть. Ноги будто вросли в снег и казалось, уже никогда не удастся сдвинутся с места. Из бормотания Гучкова он расслышал только одно слово, но это слово убило надежду, заставило остановиться сердце, заморозило кровь. Отречение…
   Движение в дверях вагона заставило его придти в себя. В проеме двери в одном мундире стоял император. Снег падал на его непокрытую голову и не таял, а глаза у нег были уже не усталые, а мертвые…
   — Ваше Величество, скажите, что это неправда!
   — Полноте, поручик. Это не я отрекся, это отреклись от меня.
   Корсаков запрокинул голову, чтобы не дать пролиться слезам. Сквозь влажную муть он смотрел на парящие в воздухе снежинки, а они кружились, замирали и вновь парили, слагаясь в странные знаки. Уже виденные угловатые знаки, предвещающие несчастье.
   — …с открытыми глазами. Игорь!
   Корсаков недоуменно потряс головой. Склонившаяся над ним Марина трясла его за плечо.
   — Что такое? — Игорь моргнул несколько раз, — я заснул?
   — Вы спите с открытыми глазами, вот что. И растолкать вас совершенно невозможно. Вы меня пугаете, разве можно так изводить себя? Пятый час утра, ложитесь в постель и хоть немного поспите.
   — Да, сейчас лягу, — Корсаков помассировал горло, встал и приоткрыл окно. Ночной воздух заставил его поежиться, — в последнее время я словно наяву вижу сны. И кажется они соответствуют историческим событиям. Знаете, будто кто-то реконструирует эпизоды из истории, в которых участвовали Белозерские или Корсаковы и проецирует их мне в голову, как на киноэкран. Это не всегда приятно.
   — Вам решительно надо отдохнуть! Поживите несколько дней у нас, отоспитесь, — предложила Марина.
   — Не могу. Может быть попозже, но сейчас накопилось слишком много неоконченных дел.
   Марина стала собирать бумаги в папку и вдруг остановилась, склонилась над столом.
   — Это вы писали, Игорь? — она подняла листок, испещренный рядами знаков.
   — Я ничего не писал, — Корсаков подошел к столу, всмотрелся в записи, — может во сне водил карандашом по бумаге? О, черт, я видел уже подобное — у меня великолепная зрительная память. Только значки стояли в другом порядке. Постойте-ка, — он выхватил листок у нее из рук, — снежинки, что я видел во сне, вот только что… стало быть, я зарисовал то, что видел. — Он задумался, пробегая глазами строчки, — у меня есть картина «Знамение», там точно такие же руны, но стоят они в другом порядке.
   Марина с тревогой всматривалась в него, словно Корсаков открылся ей с неожиданной стороны.
   — Вы знаете, что это? Это шифр тамплиеров. Часть бумаг Белозерских была зашифрована с его помощью и мне пришлось изучить шифр. Позвольте, — она зажгла верхний свет и, нахмурившись, попыталась прочитать ломкие знаки.
   Корсаков увидел, как внезапно кровь отлила от ее лица.
   — Что? Что такое, Марина?
   — Ничего, — она уронила листок на стол, — ничего.
   — Но вы что-то поняли.
   — Да… нет… Игорь, сожгите эти записи, — она умоляюще взглянула на него, — я прошу вас, сожгите немедленно.
   На висках девушки проступили капли пота, зрачки почти заполнили радужку глаз, губы задрожали. Корсаков потряс ее за плечи.
   — Да скажите же, что вы прочитали! Для меня это может быть очень важно.
   — Альтернатива… Нет, нет, я не могу, нельзя…
   — Что за альтернатива? Почему нельзя?
   Вспышка света, озарившая холл, отбросила их тени на стену, подхваченные внезапным вихрем листки закружились по комнате. Корсаков оглянулся. Возле окна парил багровый шар, размером с грейпфрут. Подрагивая, он двинулся вперед. Пурпурные и алые полосы ползли по его поверхности, сливались, не смешиваясь, точно змеи. Кроваво-красные протуберанцы делали его похожим на маленькое багровое солнце, невесть как вспыхнувшее в комнате.
   Корсаков отступил, закрывая собой Марину, жар опалил лицо, он попытался закрыться от нестерпимого света ладонью. Шар завис над столом среди парящих в воздухе листов. Бумага с записанными рунами стала на глазах желтеть, корежиться, и наконец вспыхнула, мгновенно обращаясь в черный пепел. Легкий и невесомый он реял над столом, похожий на черную грозовую тучу. Затем будто кто-то растер его невидимыми пальцами — распадаясь на мельчайшие частицы пепел просыпался на стол черным дождем.
   — Их все равно сожгли, — прошептала Марина.
   — Стойте спокойно, не двигайтесь, — предупредил ее Корсаков.
   Шар проплыл над столом, направляясь к открытой комнате, из которой вышла Марина. Девушка толкнула Корсакова, пытаясь вырваться.
   — Там Павел.
   — Пашка! — заорал Игорь, —…
   Светящаяся сфера дрогнула, раздуваясь, как детский воздушный шарик, взмыла под потолок. Корсаков бросил Марину на пол и едва успел рухнуть сам, как раздался оглушительный взрыв. Невероятная сила подхватила его и швырнула в черное небытие, как штормовая волна бросает на скалы терпящий бедствие корабль.
   Вальс! Передо мной твое лицо, румянец во всю щеку, глаза блестят, приоткрытые губы обнажили жемчуг зубов. Ты смеешься, но смех твой тает в переливах оркестра и мы кружимся среди пышных платьев, парадных мундиров в духоте зала и хрусталь бросает на нас блики огней, преломляя их во все цвета радуги…
   … вино станет теплым, а свежий хлеб зачерствеет, но сначала я хочу насытиться тобой. Ты ведь не ждала иного? За окном — зима, за окном — конвойные солдаты и пересыльная тюрьма, но здесь только мы и я погружаюсь в твои глаза, растворяюсь в твоей коже и тела наши скользят в надежде слиться. Ты закусываешь губу, чтобы сдержать крик. Не надо, хоть сегодня дай себе волю и не бойся погрузиться в омут наслаждения…
   …китаец— рикша мелькает грязными пятками, натужно тянет в гору. Я вижу, что ты сама не своя, от того, что приходится ездить на людях. Это —Азия, моя радость. Ты быстро привыкнешь. Говорят, что японцы вот-вот начнут военные действия; будто бы уже видели прошлой ночью их миноносцы, скользящие возле входа на рейд Порт-Артура, но никто не верит в начало войны. Япония не посмеет. Смотри, вон «Петропавловск» на рейде. Красавец, не правда ли? За нами — сила оружия, с нами — адмирал Степан Осипович Макаров, с нами — Великий князь. Ну, ты успокоилась? Да, моя радость, уже скоро — во-он ввилла, которую я снял для нас и — никого. Только ты и я, только наша любовь и забудь наконец о Санкт-Петербурге!
   …не провожай, слуги увидят. Ах, они все знают? Ну, что ж… если все откроется — прощай, гвардейская кавалерия, прощай, Питер. Адюльтер мне не простят. Может и к лучшему? Говорят в Галиции готовятся к наступлению — давно пора: если разобьем австрийцев — немцы долго не продержаться. Я не противный, Анна, но находиться сейчас в тылу равносильно предательству! Никто не предает нашу любовь, она станет только крепче… ради Бога, поставь вазу… с меня довольно, мадам, я напишу вам с фронта.
   …ты живешь в этой палате, среди приборов, поддерживающих жизнь, что едва теплится в твое изможденном теле. Неужели ты никогда не проснешься? Мне сказали, что ты все слышишь. Я буду говорить с тобой, я протяну тебе ниточку из мира живых, ты только найди ее и не отпускай. Иди за ней и у начала нити я буду ждать тебя. Я верю — ты не заблудишься.
   Дождь, ливень, водопад…
   Задыхаясь и отплевываясь Корсаков приподнялся на руках.
   — Ну, слава Богу, живой, — Павел Воскобойников стоял над ним с кастрюлей в руках.
   — Ух… что такое? Что случилось?
   Марина, кутаясь в кофту, сидела на стуле. Волосы ее растрепались, губы шептали что-то: не то молитву, не то проклятие. Воскобойников поставил кастрюлю на стол и помог Корсакову подняться.