Николаев Вадим. Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!

   – Клянусь, – перекрестился Святополк, – что не мои воины убили его. Его убил из лука дружинник Мономаха, некто Алеша Попович.
   – Не все ли равно? – сказала Марджана.
   – Марджана, – ласково произнес Святополк, попытавшись ее обнять, отчего она увернулась, – я понимаю, ты потеряла отца.
   – Не только отца, – с ненавистью в голосе проговорила Марджана. – Он был моим первым мужчиной. Он научил меня любви – не вашей, христианской, а настоящей любви. Он лишил меня невинности так, что мне совсем не было больно. Вы, русские, не способны на это, потому что вы все скоты. Будь ты проклят, Святополк! Я никогда не любила тебя. Я пошла за тебя потому лишь, что мой отец сказал: так нужно для половцев. А ты принес нам великое несчастье.
   С этими словами она выбежала из горницы. Великий князь хотел броситься за ней, но усталость, накопившаяся после битвы и утомительного возвращения, словно насильно швырнула его на ложе.
   Комкая в руках незаконченную вышивку Марджаны, Святополк созвал слуг, приказав им отыскать и вернуть свою жену. Но никто так и не сумел найти Марджану. Когда позже у берега Днепра был обнаружен ее шейный платок, стали говорить, что Марджана, не пережив смерть отца и брата, утопилась в Днепре. Святополк не хотел в это верить, он приказал продолжать поиски. Однако думать приходилось уже о другом.

Боняк

   На следующий день, в пятницу, в первом часу дня к Киеву подошел Боняк. Лишь чудом половцы не вошли в город. Они зажгли предградье, выжгли Стефанов и Германов монастыри, несколько деревень, а затем направились к Киево-Печерской лавре.
   Монахи мирно разошлись по своим кельям после заутрени. Половцы поставили перед монастырскими воротами два стяга и произнесли клич. Часть перепуганных монахов бежали через задворки монастыря, другие взобрались на церковные хоры.
   Половцы вырубили ворота монастыря и начали высекать двери келий. Из келий они выносили все, что там было ценного. Затем они подошли к церкви и зажгли двери как на северной, так и на южной стороне.
   Они ворвались в притвор у гроба старца Феодосия, чьи мощи, перенесенные сюда четыре года назад, чрезвычайно почитались в лавре.
   – И они уверяют, что этот старик так хорошо сохранился по воле их Бога, – сказал Боняк. – Да они просто набальзамировали его, как то умеют в Египте.
   Он был хорошо образован.
   Половцы срывали со стен иконы и разбивали их о землю.
   – Где же их Бог?! – воскликнул Боняк. – Что же он не поможет им? Посмотрите, как даже их Бог покровительствует святотатцам!
   Потом он поднял глаза на хоры и крикнул жавшимся друг к другу монахам:
   – Передайте князю Святополку, что земляки мои хотели надругаться над его дочерью, а потом разорвать ее на части, но я, милосердный Боняк, спас ее от лютой смерти и от позора, сделав своей рабыней.
   Наконец половцы оставили лавру в покое. Напоследок они еще запалили Красный двор, поставленный когда-то Всеволодом на Выдубицком холме.
   У Боняка было слишком мало людей, чтобы попытаться взять Киев. Он просто хотел большой ложкой дегтя омрачить русским радость от вчерашней великой победы.
 
   Назавтра митрополит снова проповедовал в Софийском соборе.
   – Оскорбляли поганые Бога нашего, – говорил он, – и закон наш. Бог же терпел, ведь не настал еще конец грехам и беззакониям их, а они богохульные слова говорили на святые иконы и разбивали их. Огонь насылают они на нас, а на том свете сами обречены огню вечному. Вышли же они из пустыни Етривской, что между востоком и севером, и было их четыре колена: торкмены, печенеги, торки и половцы…
   На этих словах монах, уже как-то ругавший митрополита во время проповеди, прошептал:
   – Нет, право же, Боняк вчера говорил куда выразительнее.
   После чего повернулся и вышел из собора.
   Это был Иван Туровский, которому вскоре предстояло стать игуменом Киево-Печерской лавры, потому что прежний игумен после пережитого потрясения тяжело заболел и быстро умер. Именно Иван руководил восстановлением монастыря.
   Митрополит же так и не удосужился посетить поруганную половцами лавру.
   Киев был погружен в траур, а Переяславль праздновал победу. Но борьба с половцами, как и предполагал Мономах, обещала быть затяжной.
   Однако и Мономах не знал, что грядут события, перед которыми это противостояние отойдет на задний план.

Крестный отец и крестный сын

   Придя к Давыду в Смоленск, Олег и не подумал идти с ним в Киев. Вместо этого, усилив свою рать воинами, которых предоставил ему брат, Олег двинулся в Муром, где, как уже говорилось, княжил Изяслав, второй сын Мономаха от Гиты, родившийся вскоре после гибели великого князя Изяслава и названный в его память. Изяславу было восемнадцать лет.
   Узнав о приближении Олега, Изяслав послал за воинами в Ростов и Суздаль и собрал довольно большое войско. Исполненный юношеского задора, он хотел один победить Олега и потому не послал за помощью к отцу и старшему брату.
   Олег направил к Изяславу послов с письмом, где говорилось: «Иди на земли отца своего к Ростову, а это земли отца моего, и здесь сидел мой посадник, коего ты изгнал. Я же хочу, сев здесь, договор заключить с отцом твоим Владимиром Мономахом, что выгнал меня из города отца моего. Неужто моего же хлеба не хочешь мне дать?» Но Изяслав, надеясь на свое войско, отдавать Муром не собирался.
   Шестого сентября оба войска сошлись в поле под Муромом. Выстроив свою разношерстную рать, состоявшую из половцев, тьмутараканских разбойников, ушедших с ним черниговцев, а также из смоленцев его брата Давыда, Олег сказал:
   – Надеюсь на правду свою, ибо прав я в этом деле. В бой, друзья!
   Обе стороны пошли друг на друга. Юный Изяслав, не имевший еще опыта участия в битвах, был убит, а его большое войско, потеряв предводителя, бежало. Многие были взяты в плен. Олег вошел в Муром и был радушно принят его жителями.
   Тело Изяслава по требованию Мстислава, первого из родичей, узнавшего о его смерти, доставили в Новгород и погребли в местном соборе святой Софии, на левой стороне. В те же дни Кристина родила первенца, которого Мстислав назвал Изяславом в память о брате, как тот сам когда-то был назван в память о павшем великом князе. Дружинники отговаривали Мстислава, заявляя, что имя это несчастливое, что уже второй князь с таким именем погибает в бою, однако Мстислав был непреклонен.
   Олег не унимался и взял Суздаль, второй по значению город Ростовского княжества. Поскольку здесь его приняли уже далеко не так радушно, он арестовал одних, а других изгнал, отобрав имущество. Затем он захватил Ростов, где и обосновался. Во все захваченные города он отправил посадников и начал собирать дань.
   Узнав об этом, Мономах начал составлять письмо к Олегу, полный текст которого дошел до наших дней. Письмо было составлено со всем подобающим христианским смирением. Так, Мономах упрекал его за смерть сына и в то же время писал: «Дивно ли, если муж пал в бою? Погибали так и лучшие из наших предков». А главное – он признавал право Олега взять Муром, бывший исконной вотчиной Олегова отца и отнятый у самого Олега; Мономах осуждал только взятие Ростова и Суздаля. Больше того, он валил княжение в Муроме и изгнание посадника на мертвого сына, якобы подученного злыми слугами. Олег прекрасно понимал, что Изяслав никогда бы не вторгся в Муром без воли отца, но эта кощунственная ложь была Олегу на руку, и оспаривать ее он не собирался.
   Олег был безмерно рад тому, что сам Мономах вынужден заискивать перед ним. В это время к Олегу прибыл посол и от Мстислава с похожим письмом: «Иди в Муром, не сиди на чужих землях. Помню я, что ты крестный отец мне, и постараюсь помирить с отцом моим. Прощаю тебе смерть моего брата, ибо убит он в бою – в бою же и цари погибают».