Страница:
– Я не могу ни спасать, ни оборонять вас, – отвечал князь, – вы не мои!
«Мы люди и христиане! Мы отдадим тебе Вятку со всеми городами – пошли защитить нас!»
– Не могу защитить вас и не стану ссориться с ханом, моим владыкою! Он решает судьбу вашу, и да будет вам, что он судил!
– Они сами разгневали великого хана, – закричал Румянец, – сами грабили его суда, убивали посланцев, крамольничали, ссорились, не платили дани!
«Платили, боярин, платили, но нет у нас более, чем платить. Князь и бояре! перемените гнев на милость! Куда нам деваться, если вы откажете? Кровь христианская не даст покоя вашей совести!»
– Старик! Не тебе учить меня – иди с Богом! Я не могу пособить вам!
«Заклинаю тебя святым храмом Божиим, куда едешь ты, князь Нижегородский! Нам остается броситься в воду, погубить души свои! Бог велит русским князьям защищать родные области и взыщет на тебе попущение!»
– Видишь ли, государь, – сказал Румянец, – буйство лапотников? Так-то они поговаривают всегда!
«Кровь наша говорит, боярин! Князь! если ты отринешь нас, тебя отринет Бог от престола своего! Спаси христиан!»
– Замолчи, старый буян! – вскричал князь и повернул коня в сторону.
«Итак, нет нам надежды ни от Нижнего Новагорода, ни от Великого Новагорода – один отталкивает и другой не принимает! Князь! предшественники твои не оставляли нас. Князь Симеон и князь Василий ходили помогать нам – не заставь нас пожалеть, что венец Симеона возложен на твою голову!»
– Выгоните их из Нижнего! – вскричал князь. – Они буяны, нахалы, крамольники – не повинуются власти хана! – И гневно он удалился.
Горестно заплакали вятчане, когда воины оттолкали их с дороги. Блестящий поезд князя с презрением проехал мимо, и народ хладнокровно смотрел на людей, отверженных князем.
Солнце закатилось. Алая заря горела еще на дальних облаках, и струи Волги тихо плескали в берег, когда нищий, говоривший с Замятнею, шел с площади, откуда в разные стороны расходился народ. День был воскресный. Подле ворот почти каждого дома сидели беседы женщин и девушек, пели песни и играли. Молодые мужчины, в праздничных кафтанах, ходили по улицам и кланялись красным девицам. Нищий шел тихо и медленно. Он поравнялся с забором одного дома и, не доходя до ворот его, остановился. На лавочке у ворот дома сидела молодая девушка, в богатой повязке, с которой множество алых лент падало на спину, и жемчужные подвески спускались почти на полвершка на лицо. Нищий задумчиво смотрел на нее. Тяжелый вздох вылетел из его груди. Он был неподвижен и не приметил, заглядевшись, когда подошел к нему Некомат.
«Куда бредешь ты, Божий человек?» – спросил Некомат ласково, останавливаясь подле нищего,
– Куда ноги несут, – отвечал нищий.
«Я видаю тебя часто, – сказал Некомат, – и часто смотрю, как бродишь ты мимо дома. Для чего не зайти тебе ко мне и не попросить честной милостыни? Рука Некомата всегда отверзта на благостыню».
– Бедность робка, господин, и боится помешать тебе считать твое золото. Спасибо за приветное слово!
«От слов сыт не будешь – пойдем ко мне – я велю накормить тебя и дам на дорогу хлебца и деньжонок».
– Доволен Божьею милостию и не требую от людей. – Нищий побрел вперед. Некомат не отставал от него.
«Ты полоумный человек или юродивый, когда от милостыни отказываешься. Кажется, сегодня похорон богатых нигде не было и напиться было негде. Князь и бояре его не щедры».
– Щедра рука каждого дающего, а всякое даяние приемлю я во благо.
Некомат и нищий поравнялись с воротами дома, подле которых сидела девушка. Некомат остановился и сказал ласково: «Это ведь мой дом – зайди ко мне и отдохни!»
– Я не знаю, гость Некомат, что ты так ласково говоришь со мною?
«Не знаю отчего благообразное лицо твое мне нравится. Ты, я чай, не моложе меня. Молитва бедного лучше жемчуга перекатного – зайди ко мне и помолись моим иконам».
– Подай мне милостыню, гость Некомат, и все равно – я подарю тебя благословением и на улице!
«Не мечи бисера – размечешься, и не все говори на улице, что можешь сказать в светлице. Мне есть нужда поговорить с тобою».
– О чем же тебе говорить с нищим? Я ничего такого не знаю…
«А я кое-что знаю. Высоко сокол летает, себе цаплю выбирает».
Невольно вздрогнул нищий.
– Пойдем, гость Некомат, если ты требуешь. От хлеба-соли не отказываются!
Они пошли в дом. Девушка, дочь Некомата, ушла в дом, увидя отца. В темноте взобрались Некомат и нищий на высокое крыльцо, в сени и комнату. Лампадка теплилась пред иконами в углу. Хозяин и гость его помолились и перекланялись. Некомат повесил на крючок свою шапку. Между тем приказчик Некомата, высокий, худощавый мужчина, вошел со свечою, поклонился, поставил свечу на стол и удалился опять с поклоном. Нищий стоял у дверей. Прошло с минуту, пока Некомат молчал. Наконец он поднял руки над головою и громко сказал:
«Буди благословен тот день, когда я увидел опять сына души моей! Боярин Димитрий! – воскликнул он, – ты ли скрываешься от меня?»
Нищий молчал и стоял неподвижно.
«Боярин Димитрий! – продолжал Некомат, – ты не хочешь сказать мне ни одного слова?»
Тут нищий ступил вперед два шага, распрямился, переменил голос и мужественно и твердо отвечал Некомату:
– Если ты узнал меня, не буду скрываться, да и к чему скрываться мне? Если ты хочешь выдать меня князю Борису – выдавай, но прежде умру я, а не скажу ни тебе, ни ему ни одного слова!
Слезы потекли из глаз Некомата. Он закрыл глаза рукою и дрожащим голосом сказал Димитрию:
«Неужели я не доказал тебе прежде, боярин, как любил я тебя и доброго князя нашего Симеона? Не ты ли просил у меня благословения на брак с моей дочерью? Не я ли прежде обнимал тебя, как сына? Что ты не отстал от нашего князя, что прошло года два, как мы не виделись с тобой – так я и забуду тебя?»
– Полно, Некомат, – отвечал Димитрий, – я не шутить пришел к тебе, и меня не обольстишь сказками. Душа твоя по золоту ходит: было счастье, и ты был друг мне; прошло оно, и ты друг Румянца и князя Бориса.
«Не думал я на старости лет услышать от тебя такое горькое слово! Где же и когда я сотворил зло тебе и твоему князю? Если я не говорю вслух, как Замятня вздорливый, что князь Борис неправедно сел на столе Нижегородском, если я не кричу, что он безбожно отнял Суздальское княжество у своих племянников – боярин Димитрий! я отец: много гниет в тайниках молодцов за то, что громко поговаривали! Подумай – я узнал тебя; не в моей ли было воле указать на тебя князю и сказать: Вот любимый боярин Симеона – возьми его, князь!»
– Некомат! я не могу оскорбить тебя укорою за прежнюю жизнь. Ты всегда был сребролюбив, но никогда не слыхал я, что злое дело легло на твою душу.
«И теперь чиста она, и теперь я вижу в тебе моего друга и сына! – Он обнял Димитрия и крепко прижал к груди своей. – Узнай меня лучше, вглядись в меня пристальнее».
Димитрий молчал.
– Соглашаюсь, что ты помнишь еще благодеяния Симеона, – сказал он, – но чего же ты от меня хочешь?
«А! ты открыл наконец неприступную душу твою! Теперь узнаешь, чего хочу я, теперь возвеселится душа моя! – Он потянул веревочку, привязанную к надворному колокольчику. Явился приказчик его. – Поди и позови гостей моих, – сказал ему Некомат, – а ты, Димитрий, пойдем со мною».
Не отвечая ни слова, Димитрий пошел за ним в сени и на лестницу. Некомат отворил дверь. Они вошли в девичий терем. Здесь сидела подле окна дочь Некомата с своею нянею. Она встала и почтительно поклонилась отцу и гостю.
«Няня! Поди и принеси нам хорошего меду! – сказал Некомат. – Хочу выпить с нищим братом моим из любимой золотой чары. Тебе не впервые угощать у меня нищую братию!»
Няня вышла. Несколько минут все молчали. Некомат как будто ожидал, пока няня сойдет с терема.
«Дочь моя ненаглядная! – сказал тогда Некомат, – помнишь ли ты жениха своего?»
Девушка вздохнула и не знала, что сказать.
– Ах, батюшка… – прошептала она, запинаясь.
«Жениха твоего, боярина Димитрия? Отвечай мне, Ксения!»
Слезы навернулись на глазах Ксении и покатились по лицу ее. Кисейным рукавом своим отерла она их и промолвила:
– Батюшка! все забыто, кажется – все… и давно…
«Нет! Я не забыл…»
– И где теперь мой жених! В какой стороне скитается он…
«Он здесь, Ксения! Посмотри – вот он, твой суженый!»
– Ах! – вскричала Ксения, и ноги ее подломились – она, как полотно, побледнела.
«Боярин Димитрий! Разве ты не хочешь открыть ей своей тайны? Видишь ли теперь, что я не изменник, что я не зла желал тебе, что родное дитя мое я не отнимаю у тебя, не отнимаю того, что мне всего дороже…»
– Некомат! – вскричал Димитрий, – вижу все и обнимаю тебя, как друга и отца! Ксения! Димитрий опять с тобою!
Ксения плакала навзрыд.
– Я не понимаю тебя, Некомат, – сказал печально Димитрий, – не понимаю, что ты делаешь со мною и чего ты хочешь, обновляя то, что я хотел, что я старался забыть!
Некомат улыбнулся: «Поцелуй свою невесту, свою суженую, а потом я расскажу тебе все. Некомат, поверь, не дремал в то время, когда не спала злоба врагов Симеона».
Димитрий обнял трепещущую Ксению и напечатлел поцелуй на губах ее.
– Ты не узнала меня? – спрашивал он. – Ты видела меня в наряде боярина, а теперь я нищий – поддельная борода и рубища представляют тебе старика дряхлого. Не кручинься, душа моя, – узнай меня опять!
«Сердце мое не забывало тебя!» – шептала ему Ксения.
– Но вот идет няня! – сказал торопливо Некомат, – она не ведает нашей тайны. Пойдем, Димитрий, пойдем! – Он вырвал руку его из рук дочери и повлек его за собою.
Они опять сошли в Некоматову светлицу. Как изумился Димитрий, увидя накрытый стол, блиставший серебряною посудою, и, когда два человека, сидевшие на передней лавке, встали, узнавши в них Александра Поле и Белевута, бояр московских.
Дружески подошли к нему бояре и приветствовали его ласково.
– Добро пожаловать, боярин Димитрий! – говорил Поле, обнимая Димитрия. – Юный годами, ты равен мне саном и подвигами! Мы не видались с тобою с самой Куликовской битвы. Тогда еще я заметил тебя в рядах воинов суздальских. Вот как теперь ты закутался, что тебя и не узнаешь! Да все равно: боярская кровь течет и под рубищем.
Димитрий не понимал, что значит все им виденное и слышанное. Он пробормотал несколько слов и остановился.
«Чара меду развяжет уста его, – сказал Некомат и налил четыре огромные стопы из оловянного жбана. – Да здравствует князь Василий Димитриевич Московский, племянник и друг князя Симеона!» – воскликнул Некомат.
– Да здравствует! – повторили московские бояре. Димитрий взял стопу; все разом чокнулись, и разом все стопы были осушены, «Куда он запропастился? Где девался? Вот уж загорается заря на востоке – не сделалось ли с ним беды какой? Избави нас, Господи!» – так говорил сам с собою человек, бродивший по берегу Волги и беспокойно глядевший во все стороны.
Вдруг вдалеке показался другой человек и шел прямо к тому месту, где бродил нетерпеливо ожидавший. Тот остановился, огляделся пристально и, видя, что идут прямо на него, запел вполголоса: Высоко сокол летает. Подходивший повторил также: Себе цаплю выбирает. «Ты ли, Димитрий?» – спросил первый.
– Я, – отвечал подходивший. – Ты давно ждешь меня, Замятня?
«Давно! Хорош молодец! Спрашивает, как будто и не знает, что я с полуночи торчу здесь, словно грань поверстная[14], а теперь скоро светать начнет!»
– Терпи, товарищ! – сказал Димитрий, крепко ударив его в руку, – терпи – скоро и на нашей улице праздник будет!
«Да ты и то как будто с праздника! Некстати, брат, затеял ты веселиться, куда некстати!»
– Не ври, Замятня, пустая башка! У тебя сквозь голову слова летят, ума не спросившись,
«Димитрий! Что тебе вздумалось?»
– Слушай, Замятня! Ты добрый человек, но точно колокол! Стоит раскачать язык твой, и ты зазвонишь на весь мир. Знаешь ли ты, до чего было доводил ты всех нас? До плахи, безумный болтун!
Замятня содрогнулся.
– Да, Некомат знал уже, что ты сбираешь верных слуг Симеона, знал, где скрытно хранится у вас оружие и где вы собираетесь. Третий день, как я в Нижнем, а вчера Некомат уже заметил меня – и все по твоей милости!
«Провались я сквозь землю, если сказал хоть слово…»
– Полуслова довольно для такой хитрой головы, какова Некоматова. Ты кричал везде и всегда, пел даже песню нашу при Некомате, и он все разведал, все узнал…
«Ах! сгинь он, окаянный! Да я ему сегодня же шею сверну – вот и концы в воду».
– Молчи и слушай. Ты знаешь, что Некомат был одним из любимых слуг князя Димитрия Константиновича – Симеон вырос при нем, и в былое время, когда глазки его Ксении зажги мое ретивое, дело у нас было слажено. Но князь Борис завладел Нижним, Симеон бежал, и я следовал за князем. У Некомата сердце заперто в золотом сундуке его, но я прощаю ему, что он не расстался с Нижним и с сундуком своим. Он наш…
«О! если бы слова твои были правда!»
– Слушай далее. Князь Московский[15] послушался благого совета своей матери. Он теперь в Орде, и когда, поехавши туда, подле Симонова монастыря взглянул он в последний раз на Москву и на расставаньи горько заплакал, княгиня Евдокия Димитриевна молвила ему золотое слово: «Сын милый! не обижай дядьев, не тронь Нижнего! Москвы довольно тебе и детям твоим – так и отец твой думал!» Кдазь умилился и дал ей слово передать Нижний Симеону, Суздаль – Василью, а Бориса пересадить в Городец по-старому, когда бог принесет его подобру-поздорову из Орды. Тогда приехал в Нижний московский боярин Поле…
«Но ведь он приехал к Борису?».
– Что станешь делать, когда в нынешнем свете и правду делать можно только через неправду – таков обычай повелся! Боярин Поле бражничал с Борисом и разведывал о доброхотах Симеона. Наших товарищей никто не знал, но Некомат перемолвился с Полем, догадался, а теперь они поладили, и за веселой беседой втроем мы все кончили!
«Кончили? Чем?»
– Быть Симеону князем Нижегородским, под рукой племянника своего князя Московского, по благословению сестры его княгини Евдокии. Князю Василью отдать Суздаль, а князь Борис добро пожаловать по-старому в Городец! Завтра либо послезавтра явятся сюда послы татарские и московские. Христианской крови лить не будем. Придем к князю Борису и ласково скажем ему: «Не на своем столе сел, князь Городецкий…»
«И тогда-то запируем, товарищ! Вместе горе, вместе радость! Да здравствует Симеон!»
– Тише, тише! Вон народ уж зашевелился. Ползут на белый свет суеты и заботы – пойдем скорее…
Они замолчали и спешили идти. Но, поравнявшись с домом Некомата, Димитрий остановился, посмотрел несколько мгновений на терема его и узорчатые кровли и невольно промолвил:
– Свет мой, невеста нареченная! почивай с Богом, да просыпайся на радость! Взойдет и для нас красное солнышко!..
Когда от избытка радости говорил Димитрий, ворон сел на кровлю Некоматова дома. В тишине утра зловещий голос его раздавался, как вестник горя и несчастия, и собака жалобно завыла на ближнем дворе. Димитрий содрогнулся – сердце у него замерло…
– Добрые люди! – отвечал человек, стучавший в ворота и пожимавшийся от утреннего холода. – Отворяй!
«Да кого тебе надобно?» – спросил опять дворник, унимая двух огромных собак, громко лаявших на дворе.
– Самого хозяина твоего, старый хрыч! Отвори скорее – разве ты меня не знаешь?
Ворча про себя, дворник отпер огромный висячий замок, отворил немного ворота, высунул голову и увидел человека в беличьем тулупе, огромного и толстого. Он хотел повторить свои вопросы, но, видно, гость не был расположен отвечать ему. Он грубо оттолкнул старика и вошел во двор. Собаки бросились на него.
– Уйми их, старый! – вскричал незнакомец.
«Сам уйми, московский барин!» – отвечал дворник сердито.
На лай и шум отдернулось волоковое окошко и показалась голова Некомата.
«Кто тут шумит?» – вскричал Некомат, но, увидев незнакомца, он переменил голос и ласково прибавил: «А! добро пожаловать, ранний гостенек, добро пожаловать!»
– Вели проводить меня, Некомат! Дворник твой с товарищами загрызли меня.
«Тотчас, тотчас!» – Волоковое окошко задернулось, и через минуту Некомат, в засаленном полукафтанье и с огромною связкою ключей у пояса, явился на крыльце. Гость вошел к нему. «Милости просим, боярин Белевут!» – говорил ему Некомат, растворяя дверь светлицы.
– Крепко ты живешь, гость Некомат. Видно, что деньги бережешь.
«И, боярин! Какие у нашего брата, бедного торгаша, деньги! Уж так у нас заведено. Ведь мы не вам под стать и полоротыми[16] ворот никогда не оставляем. Есть и недобрый народ – как не бояться…»
– А особливо, когда вот этакое добро в доме! – сказал Белевут, усмехаясь и указывая на множество соболей и лисиц, раскладенных по лавкам, и на большую, окованную железом шкатулку, стоявшую на столе.
Некомат с трудом поднял шкатулку со стола и поставил под лавку: «Извини, боярин, что прибраться не успел. Так, вздумалось было поразобрать товар – вчера купил. И кто ж думал, что так рано пожалует ко мне такой дорогой гость? Не знал я, что ты встаешь с петухами. Наши бояре долее залеживаются на своих пуховиках».
– Нет! этого я не скажу: у вашего князя уж давно хлопают бичами и трубят в рога на Соколином дворе. Он тоже, видно, следует Мономахову наставлению[17]: вставать рано и день начинать с солнцем.
«Что и говорить, боярин! На охоту у нас рано встают, а дела гак просыпают!»
– Да и Нижний-то едва ли не проспали!
«Кажись, так», – отвечал Некомат, сомнительно взглянув на Белевута:
– Сказано – сделано, гость Некомат! Ведь мы обо всем переговорили, и я тебя еще вчера поздравил с дорогим зятем. Боярин Димитрий молодец хоть куда, – прибавил он, перебирая рукою рыжую бороду свою и усмехаясь.
«Добрый молодец, боярин», – отвечал Некомат, в недоумении глядя на Белевута.
– Ну, и не бедный, прибавь к тому!
«Княжескою милостью, боярин, а с нею и богатство будет».
– Ведь он старого рода, так как не быть у него и старинке отцовской!
«Какая же старинка, боярин, когда ему теперь головы негде преклонить! Да и отец его был такая беспутица и бестолковица! Бывало, обеими руками сорит деньги, дает встречному и поперечному, а кроме того, пиры да гульба, бражничанье да беседы! Дом у него был как полная чаша – и теперь еще есть остатки, правда, да не в руках. Но если по милости вас, бояр, и князя вашего Василия Димитриевича Симеон будет князем Нижегородским, так Димитрий с лихвой получит все, чего из добра его завладел Румянец с братией, и дочери моей, конечно, не придется самой варить щи».
– Но за такого честного боярина можно отдать дочку, когда и денег лишних у него не было бы…
«Оно так, да чем жить-то им будет, боярин? И курица пьет, а человек кровь и плоть – ест и пьет!»
– Что ты говоришь, Некомат! Честь чего-нибудь стоит!
«Честь не в честь, когда нечего есть, боярин. Правда, нашему брату посадскому с боярином породниться почесть немалая, но все деньги притом не лишнее».
– Полно притворяться, гость Некомат. На твою долю станет, и зятю дать еще останется. Будто в Нижнем и не знают, что у кого есть… Земля говорит!..
«Хоть и праведно нажитым, а хвалиться не буду, но Господь помог мне скопить кое-что, чем под старость дней моих могу пропитаться».
– Видишь, в нынешнее время, Некомат, на том все вертится: и чин да почесть не столь надежны нынче, как ларец кованый, где боярство и княжество твои лежат спокойно и звенят, когда велишь им звенеть. Было бы на что купить, а то – что нынче не продается!
Некомат слушал в изумлении; губы его дрожали; слова замирали на его устах. Он хотел, казалось, угадать, что такое скрывал Белевут под своими обиняками, но толстое лицо Белевута было неподвижно. Играя концами своего узорочного кушака, он продолжал:
– Чего ты испугался, Некомат? Я взаймы у тебя просить не стану. Мне хотелось только сказать тебе, что я смотрю на все не такими глазами, какими, кажется, ты смотришь. Вы все глядите на Нижний свой, а что бы вам не поглядеть через него далее – ну, хоть и в Москву,
«Как нам забывать Москву, боярин! От нее и смерть, и живот. От вашего князя ждем мы теперь милости».
– От вашего! Говори вернее – от нашего.
«Как, боярин?»
– Так, гость Некомат. Ужели тебе такая мысль в голову не приходила? Когда рука Московского князя может посадить и ссадить князя Нижегородского, тут много ли думать надобно?
«Боярин! что ты хочешь сказать? Вчера ты говорил, что князь Московский готов помогать нашему, показывал грамоту его…»
Белевут встал и начал ходить по светлице. Он, казалось, искал слов, не зная, как приступить к тому, что хотел сказать.
«Мы люди и христиане! Мы отдадим тебе Вятку со всеми городами – пошли защитить нас!»
– Не могу защитить вас и не стану ссориться с ханом, моим владыкою! Он решает судьбу вашу, и да будет вам, что он судил!
– Они сами разгневали великого хана, – закричал Румянец, – сами грабили его суда, убивали посланцев, крамольничали, ссорились, не платили дани!
«Платили, боярин, платили, но нет у нас более, чем платить. Князь и бояре! перемените гнев на милость! Куда нам деваться, если вы откажете? Кровь христианская не даст покоя вашей совести!»
– Старик! Не тебе учить меня – иди с Богом! Я не могу пособить вам!
«Заклинаю тебя святым храмом Божиим, куда едешь ты, князь Нижегородский! Нам остается броситься в воду, погубить души свои! Бог велит русским князьям защищать родные области и взыщет на тебе попущение!»
– Видишь ли, государь, – сказал Румянец, – буйство лапотников? Так-то они поговаривают всегда!
«Кровь наша говорит, боярин! Князь! если ты отринешь нас, тебя отринет Бог от престола своего! Спаси христиан!»
– Замолчи, старый буян! – вскричал князь и повернул коня в сторону.
«Итак, нет нам надежды ни от Нижнего Новагорода, ни от Великого Новагорода – один отталкивает и другой не принимает! Князь! предшественники твои не оставляли нас. Князь Симеон и князь Василий ходили помогать нам – не заставь нас пожалеть, что венец Симеона возложен на твою голову!»
– Выгоните их из Нижнего! – вскричал князь. – Они буяны, нахалы, крамольники – не повинуются власти хана! – И гневно он удалился.
Горестно заплакали вятчане, когда воины оттолкали их с дороги. Блестящий поезд князя с презрением проехал мимо, и народ хладнокровно смотрел на людей, отверженных князем.
Солнце закатилось. Алая заря горела еще на дальних облаках, и струи Волги тихо плескали в берег, когда нищий, говоривший с Замятнею, шел с площади, откуда в разные стороны расходился народ. День был воскресный. Подле ворот почти каждого дома сидели беседы женщин и девушек, пели песни и играли. Молодые мужчины, в праздничных кафтанах, ходили по улицам и кланялись красным девицам. Нищий шел тихо и медленно. Он поравнялся с забором одного дома и, не доходя до ворот его, остановился. На лавочке у ворот дома сидела молодая девушка, в богатой повязке, с которой множество алых лент падало на спину, и жемчужные подвески спускались почти на полвершка на лицо. Нищий задумчиво смотрел на нее. Тяжелый вздох вылетел из его груди. Он был неподвижен и не приметил, заглядевшись, когда подошел к нему Некомат.
«Куда бредешь ты, Божий человек?» – спросил Некомат ласково, останавливаясь подле нищего,
– Куда ноги несут, – отвечал нищий.
«Я видаю тебя часто, – сказал Некомат, – и часто смотрю, как бродишь ты мимо дома. Для чего не зайти тебе ко мне и не попросить честной милостыни? Рука Некомата всегда отверзта на благостыню».
– Бедность робка, господин, и боится помешать тебе считать твое золото. Спасибо за приветное слово!
«От слов сыт не будешь – пойдем ко мне – я велю накормить тебя и дам на дорогу хлебца и деньжонок».
– Доволен Божьею милостию и не требую от людей. – Нищий побрел вперед. Некомат не отставал от него.
«Ты полоумный человек или юродивый, когда от милостыни отказываешься. Кажется, сегодня похорон богатых нигде не было и напиться было негде. Князь и бояре его не щедры».
– Щедра рука каждого дающего, а всякое даяние приемлю я во благо.
Некомат и нищий поравнялись с воротами дома, подле которых сидела девушка. Некомат остановился и сказал ласково: «Это ведь мой дом – зайди ко мне и отдохни!»
– Я не знаю, гость Некомат, что ты так ласково говоришь со мною?
«Не знаю отчего благообразное лицо твое мне нравится. Ты, я чай, не моложе меня. Молитва бедного лучше жемчуга перекатного – зайди ко мне и помолись моим иконам».
– Подай мне милостыню, гость Некомат, и все равно – я подарю тебя благословением и на улице!
«Не мечи бисера – размечешься, и не все говори на улице, что можешь сказать в светлице. Мне есть нужда поговорить с тобою».
– О чем же тебе говорить с нищим? Я ничего такого не знаю…
«А я кое-что знаю. Высоко сокол летает, себе цаплю выбирает».
Невольно вздрогнул нищий.
– Пойдем, гость Некомат, если ты требуешь. От хлеба-соли не отказываются!
Они пошли в дом. Девушка, дочь Некомата, ушла в дом, увидя отца. В темноте взобрались Некомат и нищий на высокое крыльцо, в сени и комнату. Лампадка теплилась пред иконами в углу. Хозяин и гость его помолились и перекланялись. Некомат повесил на крючок свою шапку. Между тем приказчик Некомата, высокий, худощавый мужчина, вошел со свечою, поклонился, поставил свечу на стол и удалился опять с поклоном. Нищий стоял у дверей. Прошло с минуту, пока Некомат молчал. Наконец он поднял руки над головою и громко сказал:
«Буди благословен тот день, когда я увидел опять сына души моей! Боярин Димитрий! – воскликнул он, – ты ли скрываешься от меня?»
Нищий молчал и стоял неподвижно.
«Боярин Димитрий! – продолжал Некомат, – ты не хочешь сказать мне ни одного слова?»
Тут нищий ступил вперед два шага, распрямился, переменил голос и мужественно и твердо отвечал Некомату:
– Если ты узнал меня, не буду скрываться, да и к чему скрываться мне? Если ты хочешь выдать меня князю Борису – выдавай, но прежде умру я, а не скажу ни тебе, ни ему ни одного слова!
Слезы потекли из глаз Некомата. Он закрыл глаза рукою и дрожащим голосом сказал Димитрию:
«Неужели я не доказал тебе прежде, боярин, как любил я тебя и доброго князя нашего Симеона? Не ты ли просил у меня благословения на брак с моей дочерью? Не я ли прежде обнимал тебя, как сына? Что ты не отстал от нашего князя, что прошло года два, как мы не виделись с тобой – так я и забуду тебя?»
– Полно, Некомат, – отвечал Димитрий, – я не шутить пришел к тебе, и меня не обольстишь сказками. Душа твоя по золоту ходит: было счастье, и ты был друг мне; прошло оно, и ты друг Румянца и князя Бориса.
«Не думал я на старости лет услышать от тебя такое горькое слово! Где же и когда я сотворил зло тебе и твоему князю? Если я не говорю вслух, как Замятня вздорливый, что князь Борис неправедно сел на столе Нижегородском, если я не кричу, что он безбожно отнял Суздальское княжество у своих племянников – боярин Димитрий! я отец: много гниет в тайниках молодцов за то, что громко поговаривали! Подумай – я узнал тебя; не в моей ли было воле указать на тебя князю и сказать: Вот любимый боярин Симеона – возьми его, князь!»
– Некомат! я не могу оскорбить тебя укорою за прежнюю жизнь. Ты всегда был сребролюбив, но никогда не слыхал я, что злое дело легло на твою душу.
«И теперь чиста она, и теперь я вижу в тебе моего друга и сына! – Он обнял Димитрия и крепко прижал к груди своей. – Узнай меня лучше, вглядись в меня пристальнее».
Димитрий молчал.
– Соглашаюсь, что ты помнишь еще благодеяния Симеона, – сказал он, – но чего же ты от меня хочешь?
«А! ты открыл наконец неприступную душу твою! Теперь узнаешь, чего хочу я, теперь возвеселится душа моя! – Он потянул веревочку, привязанную к надворному колокольчику. Явился приказчик его. – Поди и позови гостей моих, – сказал ему Некомат, – а ты, Димитрий, пойдем со мною».
Не отвечая ни слова, Димитрий пошел за ним в сени и на лестницу. Некомат отворил дверь. Они вошли в девичий терем. Здесь сидела подле окна дочь Некомата с своею нянею. Она встала и почтительно поклонилась отцу и гостю.
«Няня! Поди и принеси нам хорошего меду! – сказал Некомат. – Хочу выпить с нищим братом моим из любимой золотой чары. Тебе не впервые угощать у меня нищую братию!»
Няня вышла. Несколько минут все молчали. Некомат как будто ожидал, пока няня сойдет с терема.
«Дочь моя ненаглядная! – сказал тогда Некомат, – помнишь ли ты жениха своего?»
Девушка вздохнула и не знала, что сказать.
– Ах, батюшка… – прошептала она, запинаясь.
«Жениха твоего, боярина Димитрия? Отвечай мне, Ксения!»
Слезы навернулись на глазах Ксении и покатились по лицу ее. Кисейным рукавом своим отерла она их и промолвила:
– Батюшка! все забыто, кажется – все… и давно…
«Нет! Я не забыл…»
– И где теперь мой жених! В какой стороне скитается он…
«Он здесь, Ксения! Посмотри – вот он, твой суженый!»
– Ах! – вскричала Ксения, и ноги ее подломились – она, как полотно, побледнела.
«Боярин Димитрий! Разве ты не хочешь открыть ей своей тайны? Видишь ли теперь, что я не изменник, что я не зла желал тебе, что родное дитя мое я не отнимаю у тебя, не отнимаю того, что мне всего дороже…»
– Некомат! – вскричал Димитрий, – вижу все и обнимаю тебя, как друга и отца! Ксения! Димитрий опять с тобою!
Ксения плакала навзрыд.
– Я не понимаю тебя, Некомат, – сказал печально Димитрий, – не понимаю, что ты делаешь со мною и чего ты хочешь, обновляя то, что я хотел, что я старался забыть!
Некомат улыбнулся: «Поцелуй свою невесту, свою суженую, а потом я расскажу тебе все. Некомат, поверь, не дремал в то время, когда не спала злоба врагов Симеона».
Димитрий обнял трепещущую Ксению и напечатлел поцелуй на губах ее.
– Ты не узнала меня? – спрашивал он. – Ты видела меня в наряде боярина, а теперь я нищий – поддельная борода и рубища представляют тебе старика дряхлого. Не кручинься, душа моя, – узнай меня опять!
«Сердце мое не забывало тебя!» – шептала ему Ксения.
– Но вот идет няня! – сказал торопливо Некомат, – она не ведает нашей тайны. Пойдем, Димитрий, пойдем! – Он вырвал руку его из рук дочери и повлек его за собою.
Они опять сошли в Некоматову светлицу. Как изумился Димитрий, увидя накрытый стол, блиставший серебряною посудою, и, когда два человека, сидевшие на передней лавке, встали, узнавши в них Александра Поле и Белевута, бояр московских.
Дружески подошли к нему бояре и приветствовали его ласково.
– Добро пожаловать, боярин Димитрий! – говорил Поле, обнимая Димитрия. – Юный годами, ты равен мне саном и подвигами! Мы не видались с тобою с самой Куликовской битвы. Тогда еще я заметил тебя в рядах воинов суздальских. Вот как теперь ты закутался, что тебя и не узнаешь! Да все равно: боярская кровь течет и под рубищем.
Димитрий не понимал, что значит все им виденное и слышанное. Он пробормотал несколько слов и остановился.
«Чара меду развяжет уста его, – сказал Некомат и налил четыре огромные стопы из оловянного жбана. – Да здравствует князь Василий Димитриевич Московский, племянник и друг князя Симеона!» – воскликнул Некомат.
– Да здравствует! – повторили московские бояре. Димитрий взял стопу; все разом чокнулись, и разом все стопы были осушены, «Куда он запропастился? Где девался? Вот уж загорается заря на востоке – не сделалось ли с ним беды какой? Избави нас, Господи!» – так говорил сам с собою человек, бродивший по берегу Волги и беспокойно глядевший во все стороны.
Вдруг вдалеке показался другой человек и шел прямо к тому месту, где бродил нетерпеливо ожидавший. Тот остановился, огляделся пристально и, видя, что идут прямо на него, запел вполголоса: Высоко сокол летает. Подходивший повторил также: Себе цаплю выбирает. «Ты ли, Димитрий?» – спросил первый.
– Я, – отвечал подходивший. – Ты давно ждешь меня, Замятня?
«Давно! Хорош молодец! Спрашивает, как будто и не знает, что я с полуночи торчу здесь, словно грань поверстная[14], а теперь скоро светать начнет!»
– Терпи, товарищ! – сказал Димитрий, крепко ударив его в руку, – терпи – скоро и на нашей улице праздник будет!
«Да ты и то как будто с праздника! Некстати, брат, затеял ты веселиться, куда некстати!»
– Не ври, Замятня, пустая башка! У тебя сквозь голову слова летят, ума не спросившись,
«Димитрий! Что тебе вздумалось?»
– Слушай, Замятня! Ты добрый человек, но точно колокол! Стоит раскачать язык твой, и ты зазвонишь на весь мир. Знаешь ли ты, до чего было доводил ты всех нас? До плахи, безумный болтун!
Замятня содрогнулся.
– Да, Некомат знал уже, что ты сбираешь верных слуг Симеона, знал, где скрытно хранится у вас оружие и где вы собираетесь. Третий день, как я в Нижнем, а вчера Некомат уже заметил меня – и все по твоей милости!
«Провались я сквозь землю, если сказал хоть слово…»
– Полуслова довольно для такой хитрой головы, какова Некоматова. Ты кричал везде и всегда, пел даже песню нашу при Некомате, и он все разведал, все узнал…
«Ах! сгинь он, окаянный! Да я ему сегодня же шею сверну – вот и концы в воду».
– Молчи и слушай. Ты знаешь, что Некомат был одним из любимых слуг князя Димитрия Константиновича – Симеон вырос при нем, и в былое время, когда глазки его Ксении зажги мое ретивое, дело у нас было слажено. Но князь Борис завладел Нижним, Симеон бежал, и я следовал за князем. У Некомата сердце заперто в золотом сундуке его, но я прощаю ему, что он не расстался с Нижним и с сундуком своим. Он наш…
«О! если бы слова твои были правда!»
– Слушай далее. Князь Московский[15] послушался благого совета своей матери. Он теперь в Орде, и когда, поехавши туда, подле Симонова монастыря взглянул он в последний раз на Москву и на расставаньи горько заплакал, княгиня Евдокия Димитриевна молвила ему золотое слово: «Сын милый! не обижай дядьев, не тронь Нижнего! Москвы довольно тебе и детям твоим – так и отец твой думал!» Кдазь умилился и дал ей слово передать Нижний Симеону, Суздаль – Василью, а Бориса пересадить в Городец по-старому, когда бог принесет его подобру-поздорову из Орды. Тогда приехал в Нижний московский боярин Поле…
«Но ведь он приехал к Борису?».
– Что станешь делать, когда в нынешнем свете и правду делать можно только через неправду – таков обычай повелся! Боярин Поле бражничал с Борисом и разведывал о доброхотах Симеона. Наших товарищей никто не знал, но Некомат перемолвился с Полем, догадался, а теперь они поладили, и за веселой беседой втроем мы все кончили!
«Кончили? Чем?»
– Быть Симеону князем Нижегородским, под рукой племянника своего князя Московского, по благословению сестры его княгини Евдокии. Князю Василью отдать Суздаль, а князь Борис добро пожаловать по-старому в Городец! Завтра либо послезавтра явятся сюда послы татарские и московские. Христианской крови лить не будем. Придем к князю Борису и ласково скажем ему: «Не на своем столе сел, князь Городецкий…»
«И тогда-то запируем, товарищ! Вместе горе, вместе радость! Да здравствует Симеон!»
– Тише, тише! Вон народ уж зашевелился. Ползут на белый свет суеты и заботы – пойдем скорее…
Они замолчали и спешили идти. Но, поравнявшись с домом Некомата, Димитрий остановился, посмотрел несколько мгновений на терема его и узорчатые кровли и невольно промолвил:
– Свет мой, невеста нареченная! почивай с Богом, да просыпайся на радость! Взойдет и для нас красное солнышко!..
Когда от избытка радости говорил Димитрий, ворон сел на кровлю Некоматова дома. В тишине утра зловещий голос его раздавался, как вестник горя и несчастия, и собака жалобно завыла на ближнем дворе. Димитрий содрогнулся – сердце у него замерло…
* * *
Солнце только что осветило Нижний Новгород и яркими лучами заиграло в струях Волги, как в ворота Некоматова дома застучали железным кольцом. Глухой стук в медную бляху раздался на улице, и через минуту полусонный дворник Некомата окликнулся, не отворяя ворот: «Кто там?»– Добрые люди! – отвечал человек, стучавший в ворота и пожимавшийся от утреннего холода. – Отворяй!
«Да кого тебе надобно?» – спросил опять дворник, унимая двух огромных собак, громко лаявших на дворе.
– Самого хозяина твоего, старый хрыч! Отвори скорее – разве ты меня не знаешь?
Ворча про себя, дворник отпер огромный висячий замок, отворил немного ворота, высунул голову и увидел человека в беличьем тулупе, огромного и толстого. Он хотел повторить свои вопросы, но, видно, гость не был расположен отвечать ему. Он грубо оттолкнул старика и вошел во двор. Собаки бросились на него.
– Уйми их, старый! – вскричал незнакомец.
«Сам уйми, московский барин!» – отвечал дворник сердито.
На лай и шум отдернулось волоковое окошко и показалась голова Некомата.
«Кто тут шумит?» – вскричал Некомат, но, увидев незнакомца, он переменил голос и ласково прибавил: «А! добро пожаловать, ранний гостенек, добро пожаловать!»
– Вели проводить меня, Некомат! Дворник твой с товарищами загрызли меня.
«Тотчас, тотчас!» – Волоковое окошко задернулось, и через минуту Некомат, в засаленном полукафтанье и с огромною связкою ключей у пояса, явился на крыльце. Гость вошел к нему. «Милости просим, боярин Белевут!» – говорил ему Некомат, растворяя дверь светлицы.
– Крепко ты живешь, гость Некомат. Видно, что деньги бережешь.
«И, боярин! Какие у нашего брата, бедного торгаша, деньги! Уж так у нас заведено. Ведь мы не вам под стать и полоротыми[16] ворот никогда не оставляем. Есть и недобрый народ – как не бояться…»
– А особливо, когда вот этакое добро в доме! – сказал Белевут, усмехаясь и указывая на множество соболей и лисиц, раскладенных по лавкам, и на большую, окованную железом шкатулку, стоявшую на столе.
Некомат с трудом поднял шкатулку со стола и поставил под лавку: «Извини, боярин, что прибраться не успел. Так, вздумалось было поразобрать товар – вчера купил. И кто ж думал, что так рано пожалует ко мне такой дорогой гость? Не знал я, что ты встаешь с петухами. Наши бояре долее залеживаются на своих пуховиках».
– Нет! этого я не скажу: у вашего князя уж давно хлопают бичами и трубят в рога на Соколином дворе. Он тоже, видно, следует Мономахову наставлению[17]: вставать рано и день начинать с солнцем.
«Что и говорить, боярин! На охоту у нас рано встают, а дела гак просыпают!»
– Да и Нижний-то едва ли не проспали!
«Кажись, так», – отвечал Некомат, сомнительно взглянув на Белевута:
– Сказано – сделано, гость Некомат! Ведь мы обо всем переговорили, и я тебя еще вчера поздравил с дорогим зятем. Боярин Димитрий молодец хоть куда, – прибавил он, перебирая рукою рыжую бороду свою и усмехаясь.
«Добрый молодец, боярин», – отвечал Некомат, в недоумении глядя на Белевута.
– Ну, и не бедный, прибавь к тому!
«Княжескою милостью, боярин, а с нею и богатство будет».
– Ведь он старого рода, так как не быть у него и старинке отцовской!
«Какая же старинка, боярин, когда ему теперь головы негде преклонить! Да и отец его был такая беспутица и бестолковица! Бывало, обеими руками сорит деньги, дает встречному и поперечному, а кроме того, пиры да гульба, бражничанье да беседы! Дом у него был как полная чаша – и теперь еще есть остатки, правда, да не в руках. Но если по милости вас, бояр, и князя вашего Василия Димитриевича Симеон будет князем Нижегородским, так Димитрий с лихвой получит все, чего из добра его завладел Румянец с братией, и дочери моей, конечно, не придется самой варить щи».
– Но за такого честного боярина можно отдать дочку, когда и денег лишних у него не было бы…
«Оно так, да чем жить-то им будет, боярин? И курица пьет, а человек кровь и плоть – ест и пьет!»
– Что ты говоришь, Некомат! Честь чего-нибудь стоит!
«Честь не в честь, когда нечего есть, боярин. Правда, нашему брату посадскому с боярином породниться почесть немалая, но все деньги притом не лишнее».
– Полно притворяться, гость Некомат. На твою долю станет, и зятю дать еще останется. Будто в Нижнем и не знают, что у кого есть… Земля говорит!..
«Хоть и праведно нажитым, а хвалиться не буду, но Господь помог мне скопить кое-что, чем под старость дней моих могу пропитаться».
– Видишь, в нынешнее время, Некомат, на том все вертится: и чин да почесть не столь надежны нынче, как ларец кованый, где боярство и княжество твои лежат спокойно и звенят, когда велишь им звенеть. Было бы на что купить, а то – что нынче не продается!
Некомат слушал в изумлении; губы его дрожали; слова замирали на его устах. Он хотел, казалось, угадать, что такое скрывал Белевут под своими обиняками, но толстое лицо Белевута было неподвижно. Играя концами своего узорочного кушака, он продолжал:
– Чего ты испугался, Некомат? Я взаймы у тебя просить не стану. Мне хотелось только сказать тебе, что я смотрю на все не такими глазами, какими, кажется, ты смотришь. Вы все глядите на Нижний свой, а что бы вам не поглядеть через него далее – ну, хоть и в Москву,
«Как нам забывать Москву, боярин! От нее и смерть, и живот. От вашего князя ждем мы теперь милости».
– От вашего! Говори вернее – от нашего.
«Как, боярин?»
– Так, гость Некомат. Ужели тебе такая мысль в голову не приходила? Когда рука Московского князя может посадить и ссадить князя Нижегородского, тут много ли думать надобно?
«Боярин! что ты хочешь сказать? Вчера ты говорил, что князь Московский готов помогать нашему, показывал грамоту его…»
Белевут встал и начал ходить по светлице. Он, казалось, искал слов, не зная, как приступить к тому, что хотел сказать.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента