Николай Чадович. Особый отдел

   – Да я совсем не это спрашиваю! – осерчал Цимбаларь. – Зачем поклоняться сатане, если есть Христос, Мухаммед или этот… как его… Сёко Асахара? Можно ведь преспокойно молиться днём, в приличном месте, а не нюхать собачье дерьмо в ночном лесу.
   – Полагаю, что причиной тому другой инстинкт, свойственный одним лишь людям, – ковыряясь спичкой в ухе, произнёс Кондаков. – Даже и не знаю, как его поточнее назвать. В общем, дух противоречия… Ты советские времена помнишь?
   – Почему бы и нет? Я ведь не молокосос какой-нибудь. – Цимбаларь подкрутил несуществующий ус.
   – Было тогда такое явление – диссидентство, а проще говоря, инакомыслие. Я не про тех граждан говорю, которые на кухне под водочку власть хаяли, а про настоящих диссидентов, не боявшихся открыто высказываться. Святые люди! Ни на какие компромиссы не соглашались. Себя гробили и детей своих губили. Свободы требовали, демократии, общечеловеческих ценностей, частной собственности. В лагеря шли, в психушки. И вот по прошествии полутора десятков лет, когда уже и дух советской власти выветрился, многие из них поют ту же песню, только наоборот. Не надо, дескать, нашему человеку никакой свободы, а тем более демократии. Чуждое это всё. Давай соборность, давай авторитарность. Долой фальшивые западные ценности, прочь частную собственность. Некоторые даже в коммунисты записались, хотя четверть века назад даже слова такого слышать не могли. И это при том, что в своё время их и печать, и общественность, и комитет крепко потрепали. Не парадокс ли это?
   – Есть люди, которым нравится быть вечно гонимыми, – сказал Цимбаларь. – Особый вид мазохизма.
   – А я считаю иначе, – возразил Кондаков с видом Сократа, проповедующего свое учение черни. – В человеческом обществе всегда существует какой-то процент тех, кто не согласен с действительностью, какой бы она ни была. Ведь чёрную мессу служили ещё в те времена, когда за это сжигали на кострах. И Лютер пёр на католическую церковь, рискуя головой. Про наших доморощенных инакомыслящих я лучше умолчу. Слишком длинный список получается. От князя Всеслава до графа Толстого. Ни в волчьей стае, ни в коровьем стаде оппозиционеров не бывает. А в человеческом сообществе они не переводятся. Знать, нужны для чего-то.
   – Вместо пугала, – проронил Цимбаларь.
   – Не скажи. Законы мироздания суровы, но целесообразны. Наверное, в том, что все одинаково думают и в одну сторону смотрят, есть какая-то опасность. Такое единомыслие до добра не доведёт, особенно в лихую годину. Вот и заложила природа в человека ген противоречия, дабы всегда в запасе имелись те, кто способен повести филистёров по новому пути. Уверен, что если сейчас восторжествовал бы сатанизм, некоторые маги, магистры и рыцари незамедлительно переметнулись бы в христианство. Так сказать, назло господствующей тенденции.
   – Возможно, ты в чём-то и прав, но сатанизм – это уже крайность. Тут не оппозицией пахнет, а клиникой… Сами своего сатану придумали и сами же ему поклоняются.
   – Разве с богами иначе было?
   – Иначе. Если говорить о Боге-отце, то его придумали для пользы дела. Чтоб дикий народ в рамках держать. Не убей, не укради, не возжелай и так далее! Весьма разумно. Не уцелеет племя, если все подряд начнут убивать, воровать и греховодничать. А сатанисты, наоборот, вопреки здравому смыслу действуют. Проповедуют разврат, ритуальные убийства, кровосмесительство, осквернение святынь. Это уже не дух противоречия, а патология какая-то.
   – Ну не знаю… – похоже, что доводы Кондакова иссякли. – Ты лучше Достоевского почитай. Авось и найдешь для себя ответ.
   – Это вряд ли. При Достоевском жизнь совсем иная была. Тихая, дремотная. Из Москвы в Питер неделю ехали. Ни тебе Чикатило, ни товарища Ежова, ни Басаева.
   – Хватало всякой дряни и в те времена. Только масштабы, может быть, иные были… Вспомни Джека-Потрошителя или Сергея Нечаева, которого тот самый Достоевский в своих «Бесах» изобразил. Но даже такой матёрый пессимист, как Федор Михайлович, искренне полагал, что спустя век, то есть примерно в нашу с тобой эпоху, жизнь будет слаще мёда. Вот и дожили. – Кондаков помахал списком сатанистов.
   – Ладно, – Цимбаларь припечатал ладонью по столу так, что бутылочка клея, как назло не закрытая, опрокинулась прямо на служебные бумаги, – надоела эта пустая болтовня. Христиане, коммунисты, сатанисты… Давай лучше своё собственное общество учредим.
   – Какое? – поинтересовался Кондаков, убирая от края стола все хрупкие и валкие предметы.
   – Общество противников всех обществ. Никаких сборищ, никаких программ, никаких контактов между членами, а главное, никакой деятельности.
   – И как же в такое общество вступать?
   – Исключительно мысленно!
   – Мысленно я уже во многих обществах состою, – с грустью признался Кондаков. – В калифорнийском клубе миллиардеров, в британской ассоциации охотников, в редколлегии журнала «Плейбой», в американской киноакадемии, в отечественном совете безопасности, в европейском союзе виноторговцев, а когда меня начальство сильно допекает, ещё и в «Аль-Каеде».
   Этот пространный мартиролог несбывшихся мечтаний прервало треньканье внутреннего телефона.
   – Слушаю, – ответил Кондаков и сразу покосился на Цимбаларя. – Да, у меня сидит… А кто его спрашивает? По городскому… Женщина… Не представилась… Ну соединяй, ежели так.
   – Привет, Саша!
   Голос, долетевший сюда из неведомой дали, действительно был женским, а главное, очень-очень молодым. Бывают, конечно, молодые голоса и у немолодых женщин, но тут сомневаться не приходилось – столь искренне и наивно могут говорить лишь юные, не истерзанные жизнью создания. Вот только каким образом эта девочка раздобыла телефонный номер, известный лишь весьма узкому кругу лиц?
   – Привет, Саша, – повторила юная особа. – Почему молчишь?
   – Здрасьте, – ответил Цимбаларь. – А кто это, если не секрет?
   – Угадай с трёх раз.
   – Баба-Яга, Анна Каренина, мать Тереза, – ничего более остроумного в голову Цимбаларя почему-то не пришло.
   – Эх ты, а ещё оперативник, – мягко пожурила его девушка. – Я Люда Лопаткина.
   – Какая, пардон, Люда? – не расслышал Цимбаларь и прикрикнул на дежурного, имевшего моду подслушивать чужие разговоры: – Положи трубку, сучара!.. Нет, это я не вам, Людочка. Есть тут некоторые любопытствующие.
   – Ты майора Свища в виду имеешь? Он ведь, кажется, сегодня дежурит…
   Эти слова окончательно поставили Цимбаларя в тупик. Назвать дежурного не по фамилии – Свешников – а по кличке, употреблявшейся исключительно сослуживцами, мог лишь человек, хорошо осведомлённый о жизни особого отдела.
   – Люда, а вы случайно не шпионка? – вкрадчиво поинтересовался Цимбаларь.
   – Дырявая у тебя, Саша, память, – незнакомка рассмеялась. – Я та самая Люда, которая работала секретарем у полковника Горемыкина. Вы меня за глаза ещё Метатроном звали. Ангелом божьего лица. Потом я поступила в юридическую академию и перевелась в экспертно-криминалистический центр.
   – Ах, Людочка! – Цимбаларь от избытка чувств даже по лбу себя хлопнул. – Как же я, дурак, тебя сразу не узнал! Думал, это какая-нибудь пацанка лет пятнадцати звонит.
   – Хороший у вас телефон. Сразу на десять лет молодит.
   – Телефон у нас правдивый и бескорыстный. Как и все мы. А как ты поживаешь? Замуж, наверное, вышла?
   – Пока нет.
   – Что так?
   – Никто не предлагает.
   – Ладно, этим вопросом мы попозже займёмся… Аттестовали тебя?
   – Да. Я уже полгода лейтенантом хожу. Только не надо пошлых шуточек насчёт отдания чести и всего такого прочего.
   – Боже упаси! А со званием я тебя поздравляю. Желаю дослужиться до генерала. – Цимбаларь еле сдержался, чтобы не брякнуть: «Ведь под полковником ты уже была».
   Однако Людочка, прекрасно понимавшая все недомолвки своих бывших сослуживцев, произнесла проникновенным голосом:
   – Спасибо за добрые пожелания и за то, что оставил их без комментариев. Но учти: с Горемыкиным я поддерживала исключительно официальные отношения. Вот так-то!
   – Да у меня и в мыслях ничего подобного не было, – сразу заюлил Цимбаларь. – Ты лучше скажи, как тебе на новом месте служится?
   – Не знаю, как и сказать, – она замялась. – Ты, помнится, раньше лингвистикой занимался? Даже стихи мне читал на шумерском языке.
   – Было дело, – признался Цимбаларь. – Но прошло.
   – Ты случайно не знаешь происхождения слова «чужой»?
   – Знаю. Давным-давно, когда Киевской Руси ещё и в помине не было, через земли славян проследовало германское племя готов. Себя они называли «тьюд», то есть люди. И видно, крепко они насолили нашим людям, если с тех пор всех инородцев они стали называть «чудью», «чудинами», «чужаками».
   – Вот и я здесь такая же «тьюд», – грустно промолвила Людочка, – никак не могу прижиться.
   – Возвращайся к нам, что за дела. Мы тебя с распростёртыми объятиями примем.
   – Не так всё просто… Но я, собственно говоря, совсем по другому поводу звоню. Есть один разговор, причём очень серьёзный.
   – Я весь внимание.
   – По телефону этого не скажешь.
   – Тогда давай встретимся, – охотно предложил Цимбаларь. – Я поблизости один ресторанчик знаю. Итальянская кухня. Пальчики оближешь.
   – Нет-нет! Никаких ресторанчиков. Разговор такого рода, что нам лучше держаться от людей подальше.
   – А если в кино, как в прежние времена? Сейчас крутят такие фильмы, что больше дюжины зрителей на них не собирается.
   – Не подходит, – опять возразила она. – Во-первых, я хочу показать тебе кое-какие документы. Во-вторых, в кинотеатре ты обязательно залезешь мне под юбку. Знаю я тебя.
   – Обижаешь, Людочка… А парк культуры и отдыха тебя устроит?
   – Сегодня же праздник. Везде полно народа.
   – Ну тогда не знаю… Назначай место сама.
   – Я, кажется, придумала. Есть такое место, где нынче никого не будет. Или почти никого. Приезжай на Востряковское кладбище. Через час я буду ждать тебя у могилы Донцова. Помнишь, где она?
   – Ещё бы! Я, считай, сам туда гроб опускал. Через час буду. Хотя место ты, конечно, выбрала странное.
   – Наоборот, самое подходящее. Потом ты в этом сам убедишься. До встречи. – Людочка положила трубку.
   Посидев с минуту в молчании, Цимбаларь спросил у Кондакова:
   – Если стрелку забивают на кладбище, что это может означать? С позиций, так сказать, диалектического материализма.
   – Диалектический материализм подобные проблемы игнорирует, – с важным видом произнёс Кондаков, когда-то возглавлявший группу политподготовки. – А с позиций нынешнего житья-бытья могу сказать следующее: это смотря кто тебе стрелку забил. Если урки, значит, тебя собираются замочить вглухую, и на кладбище уже подготовлена могилка. Если девица, значит, для экстремальных сексуальных утех. Есть такие любительницы нетрадиционной эротики. Подавай им лифты, церковные алтари, музеи изящного искусства, зоопарки, вокзальные туалеты, морги. А иначе нет оргазма.
   – Тебе, Пётр Фомич, пора бы о вечном подумать, а ты всё о девицах, эротике да оргазмах, – упрекнул Кондакова Цимбаларь. – До добра это не доведёт.
   – Рано ты меня, Сашок, со счетов сбрасываешь, – гордо ответил ветеран карающих органов. – Если я покинул ристалище большого секса, это ещё не значит, что я не могу дать кому-нибудь добрый совет.
   На том они и расстались.
 
   Кладбища, особенно православные, всегда производили на Цимбаларя двойственное впечатление.
   С одной стороны, сама атмосфера погоста, где нашли свой вечный приют и те, кто ещё совсем недавно полагал себя солью земли, и те, кто считался её сором, навевала мысль о бренности всех человеческих потуг и помыслов. Хотелось прилечь где-нибудь в сторонке, между многопудовым мраморным надгробием и деревянным покосившимся крестом, отбросить все будничные заботы и отдаться созерцанию бездонного неба, одинаково равнодушного и к роду людскому, и к тем неизвестным пока существам, которые обязательно сменят нас на этой забытой богом планете.
   С другой стороны, вид великого множества каменных, бронзовых, цементных и фанерных монументов порождал острое осознание сиюминутности бытия и побуждал к деятельности, способной оставить в памяти потомков хоть какой-нибудь след – сына, фруктовый сад, прекрасное здание, сожжённый храм, людскую молву, баснословные долги, научное открытие, спортивное достижение, жуткое преступление, афоризм, рецепт изысканного блюда или строчку в Книге рекордов Гиннесса.
   И поскольку эти противоречивые чувства всегда вступали между собой в конфликт, Цимбаларю не оставалось ничего другого, как напиваться вдребезги после каждого посещения кладбища. Свет в такие ночи он не гасил, дабы, проснувшись некстати, не ощутить себя заживо погребённым.
   Со времён его последнего визита сюда кладбище разрослось чуть ли не вдвое, и даже сейчас, праздничным вечером, невдалеке урчал экскаватор, заготавливая впрок могильные ямы. Похороны, назначенные на сегодня, уже завершились, о чём свидетельствовали выстроившиеся в ряд груды свежих венков.
   Людочка появилась почти одновременно с Цимбаларем, только с противоположной стороны – наверное, приехала на маршрутке из другого района. Если она и изменилась внешне, то исключительно в лучшую сторону, и её воистину ангельская красота странным образом гармонировала с этим скорбным местом.
   Случись их встреча где-нибудь в парке или ресторане, со стороны Цимбаларя немедленно началась бы типичная мужская агрессия: сомнительные комплименты, дружеские объятия, бесцеремонное похлопывание по разным частям тела – но здесь даже невинное рукопожатие казалось чуть ли не святотатством, а заранее приготовленные восторженные слова просто застряли в горле. Да, Кондаков грешил против истины, расписывая кладбища как арену незабываемых любовных утех.
   Сдержанно поздоровавшись, они остановились возле неброской, но, по здешним меркам, вполне приличной могилы. Людочка положила на гранитную плиту букет тюльпанов, а Цимбаларь – несколько сигарет.
   – Разве Донцов курил? – удивилась она.
   – Курил, пока не заболел. Когда кровь горлом идёт, особо не покуришь.
   – Как всё здесь чисто, прибрано… Песочек свежий, оградка покрашена. Кто-то за могилой ухаживает. А ведь у него, кажется, ни жены, ни родственников не было. Только не говори, что это сослуживцы постарались.
   – Зачем зря стараться, если и так всё в порядке, – буркнул Цимбаларь. – Есть слушок, что он сам за своей могилкой присматривает.
   – Ты что, шутишь?
   – Какие тут могут быть шутки… – Цимбаларь зябко передёрнул плечами. – Очень уж странной смертью он умер. На теле ни единой царапинки. Да и организм, как сказал эксперт, мог бы ещё с год исправно функционировать… В темную историю мы тогда ввязались. Всю её подоплеку только один Донцов и знал.
   – Ты имеешь в виду дело, связанное с клиникой профессора Котяры?
   – Естественно… Как вспомню, до сих пор мороз по коже. Что-то мы такое затронули, чего людям касаться не положено.
   – Подожди, но ведь его тело здесь лежит. Я сама на похоронах присутствовала, только в сторонке стояла.
   – Тело лежит, – согласился Цимбаларь. – А душа неизвестно куда подалась.
   – Душа всегда покидает мёртвое тело.
   – И заодно, заметь, и наш мир. А душа Донцова осталась где-то среди нас. В этом даже марксист Кондаков не сомневается. Он тогда сам едва разума не лишился.
   – Кондаков-то ладно. Он за свою жизнь, наверное, семь раз веру менял. Но неужели ты сам в подобную мистику веришь?
   – Тут не захочешь, а поверишь… Только давай не будем об этом. Договорились?
   – Легко сказать, не будем… – Людочка глаз не отводила от могилы. – Ты меня просто ошарашил. Выходит, Донцов обманул судьбу?
   – Выходит. Когда мы нашли труп, лицо у него было счастливое. Так с улыбкой и в гроб лёг… Ну ладно, рассказывай, что у тебя за проблемы.
   – Если бы у меня одной. – Она уселась на лавочку, устроенную возле ограды, и знаком предложила Цимбаларю сделать то же самое. – Свои проблемы я стараюсь решать сама, что, между прочим, является неотъемлемым признаком воспитанного человека… Боюсь, мое невольное открытие может стать проблемой для очень и очень многих.
   Людочка извлекла из ридикюля большой плотный конверт, в каких обычно рассылаются сообщения, не предназначенные для посторонних глаз. Один такой когда-то съел легендарный Бумбараш.
   – Не из нашей ли канцелярии? – поинтересовался Цимбаларь.
   – Ага. Когда уходила, взяла пачку на память, – призналась Людочка.
   Она держала конверт так, словно колебалась: а стоит ли открывать очередной ящик Пандоры? Однако уже порядком заинтригованный Цимбаларь поспешил прийти к ней на помощь:
   – Что там, фальшивые доллары? Ты рассказывай, не стесняйся.
   – Я когда в экспертно-криминалистический центр попала, сначала в баллистической лаборатории работала, – так она начала своё повествование, судя по всему, долгое. – Там интересно было, только в ушах под вечер звенело. Стрелять научилась отменно, причём из всех видов оружия. Ну а потом не сошлась кое с кем характером. Перебросили меня на дактилоскопию. Там я горюшка хлебнула. Сотрудников по пальцам можно пересчитать, компьютеры допотопные, а дактилокарт приходит по нескольку тысяч в день. Со всей страны. И каждый зачуханный опер требует дать результат побыстрее. Это хуже, чем бисером по шелку вышивать. Ума не надо, только терпение и усидчивость. Сравнивай петельку с петелькой, завиток с завитком, одинарную спираль со спиралью-улиткой…
   – Да знаю я эту кухню, – Цимбаларь начал проявлять признаки нетерпения. – Ты ближе, это самое, к телу… – он хотел поощрительно похлопать Людочку по бедру, но, встретившись с её негодующим взглядом, сразу убрал руку.
   – Начинается? – зловеще поинтересовалась она.
   – Да брось ты… – Цимбаларь заёрзал на скамейке. – Я просто так. Без задней мысли… Ты продолжай, продолжай.
   – Словом, имею уже два выговора. А на днях поступает ко мне дактилокарта неопознанного трупа. Вот…
   Она достала из конверта казённый бланк, верхнюю часть которого занимал угольно-черный отпечаток чьей-то широкой ладони, а ниже, словно кляксы, красовались все пять пальцев, каждый в отдельности.
   – Отменно сделано, – похвалил Цимбаларь. – Чётко.
   – Самые лучшие отпечатки получаются при дактилоскопировании трупов, – пояснила Людочка. – Публика, сам понимаешь, покладистая. Особенно если перед этим для удобства перерезать сухожилия рук. Конечно, с мумифицированными трупами и утопленниками посложнее… Короче, я быстренько определила тип папиллярных линий каждого пальца и составила дактилоскопическую формулу. Вот она в уголке проставлена. После этого давай искать в картотеке аналогичные отпечатки. Проверяя обвиняемых, задержанных, осуждённых, бродяг, попрошаек, психбольных и всякие другие учётные категории, включая следы рук неизвестных преступников, изъятые с места происшествия. Работа, как всегда, хлопотливая. Спустя час нахожу дактилокарту со схожей формулой. Но это само по себе ещё ничего не значит. Надо все пальчики поочерёдно сравнить. На фамилию фигуранта я сначала внимания не обратила. Мне до неё дела нет. А потом, когда всё тютелька в тютельку сошлось, глянула мельком. Глянула и обомлела.
   Людочка извлекла из конверта второй бланк аналогичного вида, только слегка посеревший от времени. Пришел черед обомлеть Цимбаларю.
   – Ого! – он еле сдержался, чтобы не ввернуть солёное словцо, которое всегда болталось у него на языке, как у других – сопля под носом.
   – Вот тебе и «ого», – многозначительно произнесла Людочка. – Я после такого открытия ночь не спала.
   – А это не однофамилец? – Цимбаларь рассматривал вторую дактилокарту так, словно это был пропуск в рай или, наоборот, направление в ад.
   – Похоже, что нет. Всё сходится. Имя, отчество, год рождения… Прежнее место работы. Даже тогдашний адрес. Я через Интернет проверила.
   – Не понимаю… – теперь Цимбаларь сравнивал между собой оба бланка. – Как отпечатки такого человека вообще могли оказаться в вашей грёбаной картотеке?
   – В этом как раз ничего странного и нет. Ты разве забыл, где он начинал свою карьеру? А в девяносто первом году, сразу после августовского путча, комитет основательно перетряхнули.
   – Помню. Кажется, Бакатин тогда из чекистов пыль выколачивал. Либеральная общественность ликовала. И, как оказалось, зря.
   – Я в такие подробности не вдавалась, но знаю, что некоторые стороны деятельности КГБ были рассекречены, а их картотеку, где содержались и дактилокарты собственных сотрудников, слили с общесоюзной. Заодно добавили лётчиков, спецназовцев и всех тех, кого при жизни официально дактилоскопируют, чтобы потом можно было легко опознать останки. В этом, между прочим, ничего дурного нет. В картотеке ФБР хранятся отпечатки двухсот пятидесяти миллионов американцев, включая всех сенаторов, конгрессменов и персонал Белого дома. Этой единой картотекой пользуется и разведка, и агентство национальной безопасности, и Интерпол. Нам об этом на семинаре рассказывали.
   – Америка мне не указ, – отрезал Цимбаларь. – А ФБР тем более. Я за их зарплату все преступления раскрыл бы одной левой, даже без ваших дактилокарт. Так сказать, на голом энтузиазме, – он вновь уставился на бланки, словно не веря своим глазам. – Здесь узор петлевой, ульнарный… Здесь дуговой… Опять петлевой… На мизинце завитки со средним расположением дельт… А вот эта черточка мне не нравится… Взгляни! Откуда она могла взяться?
   – Возможно, порез. Или царапина. Ведь между этими отпечатками разница в двадцать пять лет. Вся моя жизнь. Зато во всем остальном сходство абсолютное. Я десять раз перепроверяла.
   – А вдруг это разные люди? – Цимбаларь развел руки с дактилокартами в стороны.
   – Так не бывает, сам знаешь. Папиллярные узоры не повторяются.
   – Повторяются! У близнецов.
   – Тогда об этом было бы давно известно. Он ведь появился на свет не в королевской семье, как знаменитая Железная Маска, а в обыкновенном советском роддоме.
   – Мало ли какие казусы случались в обыкновенных советских роддомах! Украли после родов. Подменили. Продали близнеца бездетным супругам.
   – Ты глупости-то не болтай! Вывод напрашивается вполне однозначный.
   – Полагаешь, подменили нашего президента?
   – Почему бы и нет. Сейчас хирурги-косметологи могут тебе любое лицо сделать. Хоть папы римского, хоть Майкла Тайсона.
   – Лицо, говоришь… Именно! – похоже, что Цимбаларя осенила какая-то идея. – Господи, да чего мы здесь головы битый час ломаем! Ведь проблема разрешается проще простого. Всех делов-то – заскочить в морг, где этот неопознанный жмурик парится, и заглянуть ему в лицо. Если это жгучий брюнет кавказской национальности или какой-нибудь цырик косоглазый, все спорные вопросы отпадут сами собой.
   – Рано радуешься. – Людочка отобрала у него дактилокарты. – Ты меня за дурочку не считай. Я, между прочим, когда секретарем работала, все ваши дела от корки до корки изучила. Понятие о тактике расследования имею… Как ты думаешь, почему труп попал в разряд неопознанных? А потому, что у него головы нет. Я это ещё вчера выяснила. Специально в отдел милиции, за которым покойник числится, позвонила.
   – Головы нет… – повторил Цимбаларь. – А всё остальное?
   – Всё остальное вроде на месте. Но ни шрамов, ни татуировок, ни других особых примет на теле не обнаружено. Мужчина средних лет, в хорошей физической форме. Была бы голова – хоть сейчас на лыжи.
   – Сейчас снега нет, – рассеянно произнёс Цимбаларь. – А одежда, личные вещи?
   – Только трусы да носки.
   – Похоже на ограбление…
   – Конечно, ограбили и голову вдобавок прихватили!
   – Судебно-биологическая экспертиза проводилась? Микрочастицы изымали? Следы взрывчатых и токсических веществ искали?
   – Окстись! Кому это нужно? Подумаешь, происшествие – безголового мужика в подвале нашли!
   – Может, оно и к лучшему. Легче всё самому по новой делать, чем в чужих огрехах разбираться… Кроме меня, ты о своём открытии ещё кому-нибудь говорила?
   – Упаси боже! На этот раз ты у меня первый.
   – Юмор понял… А почему ты напрямую к Горемыкину не обратилась? Он ведь к тебе, помнится, нежно относился.
   – Опять ты за своё… Нормально он ко мне относился! Как начальник к подчинённому. Просто я ему не очень доверяю… В бытность секретарём, у меня сложилось впечатление, что Горемыкин поставлен на место начальника не для того, чтобы подстёгивать особый отдел, а наоборот, чтобы осаживать его. Как это делает жокей в договорном заезде.
   – Да, тёмная личность, – согласился Цимбаларь, недолюбливавший всех начальников подряд. – И откуда он только на наши головы взялся? То ли из бывшего КГБ, то ли из нынешнего ЦРУ, то ли из масонской ложи, то ли из солнцевской бандитской группировки…
   – Что бы там ни говорили, а Горемыкин человек порядочный, – заступилась Людочка за своего бывшего начальника. – Но над ним, увы, довлеют обстоятельства.
   – Над кем они только не довлеют, – буркнул Цимбаларь. – Конечно, проще всего было бы плюнуть на эту историю. Сделать вид, что мы ничего знать не знаем. Ведь своих забот предостаточно… «Но смерть, но власть, но бедствия народны…»
   – С чего бы это «Борис Годунов» тебе в душу запал?
   – Забавная история. Однажды я в заложниках оказался. Держали меня в тёмном подвале и кормили помоями, но ежедневно водили, как говорится, до ветру. В нужнике вместо туалетной бумаги валялся томик Пушкина. Драматургические произведения. Это и было мое единственное чтение. По десять минут раз в сутки в течение целого месяца. К концу срока пара листочков всего и осталась. С монологом Басманова. С тех пор я его наизусть помню: «Он прав, он прав, везде измена зреет…» Ну и так далее. Очень, кстати, актуальные слова.