Страница:
То последнее покушение в штабе немецких ВВС не было никем санкционировано. Лукин мне клялся и божился, что этого задания Кузнецову не давали. Может, решил разведчик напоследок хлопнуть дверью? Его обер-лейтенант Зиберт уже вызывал определенные подозрения. Офицера в таком звании искали, проверяли всех поголовно. И тогда доктор Цесарский из отряда Медведева повысил его в звании, вписал в офицерскую книжку «гауптман». Однажды Кузнецов, который чудом избежал ареста после проверки документов, сам, по собственной инициативе «помогал» немцам: требовал документы, задавал вопросы, проявил себя решительным офицером. Кроме того, были подозрения, что его выдала одна арестованная подпольщица.
– Кто же это?
– Нехорошо говорить. Женщины давным-давно нет. А предполагалось, что Кузнецов осядет во Львове. Ничего не получилось. Отсидеться было негде. Резервные адреса, которые ему дали, не работали. Человек или погиб, или арестован, а то и сбежал. Кузнецов совершает другие акты возмездия. Надо уходить, и Кузнецов вырывался из Львова, из сжимавшегося кольца, но надежные документы – только у шофера Ивана Белова, а у его верного друга Яна Каминского, у самого Николая Ивановича – ничего, и взять их абсолютно негде. А его уже ждут на всех выходах, повсюду повальные обыски, засады. В местечке Куровицы – заслон. Впечатление, что ловили именно его: обычным КПП командовал не лейтенант, и не капитан, а майор. Это – ЧП, у немцев такого не бывало. Оставалось – только прорываться. Они рванули через шлагбаум, убили немецкого майора Кантора, уничтожили патруль. Вдогонку им влепили, перебили шины… Проехали метров 200 на спущенных, и – в лес. Машину с простреленными колесами пришлось бросить. Это – март месяц, а фронт под Львовом неожиданно остановился. Что там творилось – наши войска где-то вырвались вперед, где-то остановились, шляются бандеровцы, отряды еврейской самообороны, стихийные отряды из наших окруженцев и партизан. Лес, скитания, их обложили, ну нет выхода.
– Можно же было где-то остановиться, переждать, затаиться.
– Не мог он, уже не мог. Рвался к своим. Они наткнулись на отряд еврейской самообороны. Но оставаться – тоже рискованно: в отряде – тиф. Им выделили проводника – бойца отряда местного парня Самуэля Эрлиха, и повел он вроде бы в нужном направлении, выводя к линии фронта.
– Кузнецов так и шел в немецкой военной форме?
– Да, только отпорол погоны. Страшно боялся погибнуть при переходе линии фронта от пули своих. И приготовил пакет, в котором – подробнейший отчет и подпись «Пух». Под этим именем в отряде Медведева его не знали. Как Пух был он известен только высшему командованию, точнее – генералу Федотову.
– Тому самому, что соратник еще организатора всей советской разведки Артузова?
– Именно. И Федотов, в конце концов, этот отчет передал в 4-е Управление, и возглавлявшее всю эту партизанскую борьбу на временно захваченных немцами территориях. Но была при переходе сложность мною уже упомянутая: Кузнецов полагал: при переходе его могут убить свои.
– Неужели нельзя предусмотреть каких-то паролей, знаков?
– Но как? Самое наисложнейшее в разведке в военных условиях – это возвращение. Были случаи – гибли на этом последнем этапе. Известный разведчик, писатель Овидий Горчаков рассказывал мне, как его три раза зверски избивали, когда возвращался к своим. Знак, говорите? Он кричал, молил: я – военный разведчик, ребята, что вы делаете? Один раз уже думал – конец, не отдышаться. Так и с Кузнецовым. И вот что мне удалось установить. Вышли они втроем на хутор Борятино и там издалека увидели людей в военной форме. Кузнецов послал Белова к крайней хате. Тот постучался, спросил: войска есть? И ему сказал, что есть, только не ваши, а с зирками, то есть со звездочками.
– Наша Красная Армия?
– Это были бандеровцы. А их Кузнецов и его ребята приняли за своих: бандеровцы были в советской военной форме. Стычка, бой, Николай Кузнецов и двое его ребят были убиты.
– А как же история о том, что, не желая сдаваться в плен, Кузнецов, окруженный бандеровцами, взорвал себя противотанковой гранатой?
– Она меня больше всего угнетает. Ну, представьте себе – как это возможно? Граната должна со страшной силой удариться о броню. Нет, все это вранье.
– А что правда?
– Правда то, что командир отряда Медведев нашел отчет Кузнецова за подписью «Пух» в освобожденном Львове в архивах гестапо. Вернее, копию этого отчета, оригинал начальник тамошнего гестапо переслал в Берлин Мюллеру.
– Тому самому?
– Да, папаше Мюллеру. Ведь пакет с донесением, подписанный «Пух», попал к бандеровцам. И только тогда те поняли, кого они убили. И началась торговля. Сообщили немцам, что разведчик взят полуживым, и в качестве доказательства дали отчет. Поставили условие: в обмен на Пуха – Зиберта освободить арестованных детей и жену одного из своих главарей Лебедя. Бандера был под арестом, и Лебедь его фактически замещал. В конце концов, немцы согласились их хорошо кормить, и обещание выполнили, улучшили им условия содержания в лагере. Прошла неделя. Кузнецов мертв, а бандеровцы выдают немцам: он убит, причем обратите внимание, гранатой, при попытке к бегству. Как можно убить человека при попытке к бегству? Только пулей. Заварилась вся эта липа. Да они бы Кузнецова держали как драгоценность – он бы был их единственной разменной валютой.
Немцы послали на место боя специальную группу СС и убедились, что Зиберт – Пух и еще двое погибли в бою. Каминского и Белова похоронили в соседней деревне. Поп Ворона, совершавший обряд, рассказывал, что немцы привезли двух людей. Оба – в немецкой форме, но без погон. Видимо, это и были люди Кузнецова.
– Теодор Кириллович, зачем кому-то на Украине потребовалось теперь чернить славное имя Кузнецова, заявляя, будто он дрался не с фашистами, а с украинским народом? Сам видел статейку в одной из газет, где всерьез утверждается, будто Николай Кузнецов, как и весь отряд «Победитель», был заброшен в 1942-м в район Ровно не для борьбы с фашистами, а … для уничтожения «лучших представителей украинского народа».
– Ложь эта вызывает и у меня чувство брезгливости. Вымысел, и грязный. Быть может, уничтоженные Кузнецовым главный немецкий судья Украины Функ, начальник так называемых «Восточных войск» Ильген или вице-губернатор Галиции Бауэр и другие высокопоставленные палачи также принадлежали к «лучшим представителям украинского народа»? Улицам, носившим имя Кузнецова, присвоены совсем иные названия. Памятники Герою в Ровно и Львове демонтированы. Ликвидирована квартира-музей Кузнецова в Ровно. Идет беззастенчивое обеление Бандеры и его пособников. Из них пытаются сделать героев. Но не получается. Точно известно, сколько фашистов уничтожили отряды Ковпака, Вершигоры, Сабурова, Медведева… Но кто и когда видел какой-нибудь документ, из которого было бы ясно, сколько немецких оккупантов уничтожила бандеровская часть? А за Николая Кузнецова говорят его дела. Памятник герою можно, если руки чешутся, снести. Но добрая память о разведчике – это навсегда.
– А почему в начале беседы вы назвали Кузнецова личностью «трагической»?
– Тяжело у него складывалась жизнь. Ему везде завидовали. Яркая личность всегда вызывает сложные чувства. Человек ни в каких школах – ни разведывательных, ни диверсионных не учившийся, превратился в одного из величайших мастеров редчайшей своей профессии. Одарен с рождения способностями разведчика. Впитывал все, как губка. А его – дважды гонят из комсомола, исключают с последнего курса техникума. Или эта уже упоминавшаяся история, когда попались на махинациях его начальники, а ему пусть не срок, но условно. Ведь Кузнецов их разоблачил, выдал милиции.
– Ничего себе.
– А вы думали. Им – по четыре-восемь лет, а Кузнецову «всего-навсего» год исправительных по месту работы минус 15 процентов зарплаты. Считается, будто отнесся к этому спокойно – ерунда, формальности. Да нет. Травма на всю жизнь. И судимость на нем оставалась. Еще один арест – уже во время работы негласным агентом. Действительно допустил по неопытности ошибки.
– Об этом я не слышал.
– Но, увы, случилось, могли подвести под жутчайшую в ту пору 58-ю статью – расстрельную. Провел несколько месяцев в подвалах внутренней тюрьмы Свердловского управления НКВД. К счастью, отыскались смельчаки, добившиеся его освобождения.
– Значит, и Кузнецова сталинские репрессии коснулись. Вот о чем раньше никогда не упоминалось.
– Коснулись. И в душе все это оставалось. И попав в Москву в начале 1940-х, Кузнецов вспоминал не только своих родственников, но и обидчиков. Даже писал злейшему врагу письма: я в столице на особой работе, объездил всю Германию, воевал с финнами. Сплошной вымысел, чистая мистификация. Никогда ни в какую заграницу не выезжал.
– Согласитесь, есть тут признаки авантюризма.
– У многих великих они присутствовали. И, говоря о душевных переживаниях Кузнецова, отмечу: одно то, что его приняли в отряд Медведева, где собрали людей исключительно проверенных, уже свидетельство большого доверия. Подпись под приказом поставил заместитель наркома Меркулов. Но оставалось у Кузнецова после всего пережитого чувство, может, и обиды, желание доказать, что он лучший, что нужен стране. Иногда говорил во сне, причем на русском. И врач партизанского отряда Цесарский, с которым они делили кров, его тормошил, будил. И отучил-таки.
– Читал об этом в ваших книгах.
– Но вот что именно говорил Кузнецов, я узнал у доктора Цесарского сравнительно недавно. Разведчик все время повторял: «Я еще им докажу, кто настоящий патриот». Слово в слово. Сидела в нем эта боль, не давала покоя. И прорывалась вот так. Когда он уходил на задания, вернуться с которых было чудом, оставлял прощальные письма. И командир отряда Медведев однажды сказал: «Николай Иванович, вы знаете (Медведев почти со всеми был на «вы»), с таким похоронным настроением идти на задание нельзя». Одно письмо Медведев даже разорвал. Но во всем этом и был Кузнецов с его трагизмом. Полная готовность к самопожертвованию, мысли о смерти в нем присутствовали. Та, прошлая – его собственная судьба – на нем висела. И вот эта готовность отдать жизнь могла в тяжелейший момент сыграть свою трагическую роль. От себя не щадил.
– Как вы считаете, все ли страницы в биографии Кузнецова раскрыты?
– Основные – пожалуй. Но что все… Нет, я бы пока утверждать такое не рискнул. Если говорить о немецкой стороне, то зная чисто немецкую педантичность, не исключил, что ряд документов, касающихся Кузнецова, хранится в запыленных архивах наших тогдашних союзников американцев. Они захватили их в 1945-м уже на территории Германии. Ведь все, что мы рассказываем о разведчике, это, как говорится, материал с нашей стороны. А донесения немецких разведчиков о нем из довоенной Москвы? А запись разговоров с ним? Или, может, даже попытки вербовок Руди Шмидта? Ведь есть же у спецслужб США полный и до сих пор не опубликованный отчет о деле «Красной капеллы».
Открылись и новые странички деятельности Кузнецова Зиберта в немецком тылу. И на каждый такой факт – ссылка на конкретный источник, известную фамилию, письменное свидетельство или на проверенную исследователями Израиля и России публикацию.
Итак, в период с 1941 по 1943 годы в Ровно фашисты организовали гетто. На Западной Украине выжить удалось нескольким сотням человек, которые, в основном, были спасены партизанами. А в гетто Ровно доставлялись для уничтожения евреи как из захваченных гитлеровцами стран, так и из оккупированных западных областей СССР. К концу 1943-го в Ровно были уничтожены практически все согнанные в гетто – по некоторым оценкам от 80 000 до 100 000 человек, а само гетто было ликвидировано: наступавшие советские войска освободили город 2 февраля 1944 года.
И в пересланных мне Моносовым документах – конкретные факты о том, как Кузнецов спасал на смерть обреченных. Так была включена в его разведгруппу, действовавшую в Ровно, жительница и уроженка города Лисовская Лидия Ивановна. Биография яркой русской красавицы 1910 года рождения полна неожиданных поворотов. Личность одаренная, после окончания гимназии училась в Варшавской консерватории по классу фортепьяно. Свободно говорила на французском и немецком. Лидию даже приглашали сниматься в Голливуд. А она вышла замуж за польского офицера, который впоследствии пропал без вести при защите Варшавы. Вот и вернулась в 1940-м вместе с матерью Анной Войцеховной Демичанской в Ровно, и установила контакт с советской разведкой.
Лисовская привлекла к разведывательной работе свою двоюродную сестру Марию Микота, которая, по заданию партизан, стала агентом гестапо под псевдонимом «17». Лидия Ивановна принимала активное участие в операции разведгруппы Кузнецова по похищению из Ровно генерал-майора фон Ильгена – командующего восточными армиями особого назначения. Генерал Ильген являлся ключевой фигурой в руководстве вооруженными формированиями националистического толка, состоявшими из бывших граждан СССР, которые перешли на сторону оккупантов и принимали непосредственное участие в массовых казнях населения.
Убежденная антифашистка, Лисовская не только выполняла разведывательные задания Кузнецова, она и оказывала помощь скрывавшимся военнопленным и евреям. Как пишет Лев Моносов, согласно документально подтвержденным показаниям, в октябре 1943 г., когда через город Ровно немцы гнали на казнь евреев, Лидия Ивановна Лисовская вместе с Николаем Ивановичем Кузнецовым спасли и прятали еврейского ребенка. Пауль Зиберт знал от своих знакомых из гестапо о намечавшемся немцами расстреле и заранее решился на такой рискованный шаг. Конечно, роль Кузнецова в спасении девочки была решающей. Одной Лисовской средь бела дня, дело происходило в 12 часов, сделать это было невозможно. Ее немедленно расстреляли бы на месте за помощь евреям. Только Кузнецов в форме немецкого офицера мог беспрепятственно подойти днем к расстрелянным зондеркомандой родителям девочки, взять окровавленного ребенка и вместе со своей дамой – Лисовской – перенести малышку в костел, а вечером отнести на квартиру Лисовской, у которой он якобы снимал комнату. Даже если к Кузнецову и подошел бы патруль с проверкой документов, то наличие формы немецкого офицера, документов и похищенного партизанами гестаповского жетона, дающего неограниченные полномочия его обладателю, снимало бы все вопросы. Украинские полицаи, вспомогательные части и литовские националисты, участвовавшие в расстреле и конвоировании колонны, вообще не имели права проверять документы у немецкого офицера.
Имя девочки – Анита дал Николай Кузнецов. Во время ареста Лисовской гестапо и после ее смерти девочку воспитывала мама Лидии Ивановны. Имя спасенного человека, как пишет мне Моносов, установлено – Анна Адамовна Зинкевич.
В ноябре 1942 года Лисовская была арестована гестапо. В январе 1944-го последовал второй арест. Последовали жестокие пытки, имитация расстрела. Перед казнью написала в камере на стене кровью прощальное письмо. По счастливой случайности (в день казни находилась в камере без сознания), Лисовской удалось спастись. Но в октябре 1944 года Лидия Ивановна Лисовская и ее сестра Мария Макаровна Микота были зверски убиты украинскими националистами. Лисовская посмертно награждена Орденом Отечественной войны I степени.
Приблизительно в октябре-ноябре 1943 года Кузнецов спас от уничтожения в гетто четырехлетнего еврейского мальчика, родителей которого убили фашисты. Разведчик доставил ребенка в партизанский отряд. И по просьбе Кузнецова, мальчика отправили самолетом в Москву. По некоторым данным, по крайней мере, так утверждает Моносов, Кузнецов просил усыновить мальчишку. И это еще не все. При проведении разведывательных операций в Ровно и окрестностях, Кузнецов прятал евреев, помогал отправлять их в партизанский отряд.
Что ж, теперь и об этих благородных деяниях Кузнецова становится известно.
Бомба на блюдечке
– Кто же это?
– Нехорошо говорить. Женщины давным-давно нет. А предполагалось, что Кузнецов осядет во Львове. Ничего не получилось. Отсидеться было негде. Резервные адреса, которые ему дали, не работали. Человек или погиб, или арестован, а то и сбежал. Кузнецов совершает другие акты возмездия. Надо уходить, и Кузнецов вырывался из Львова, из сжимавшегося кольца, но надежные документы – только у шофера Ивана Белова, а у его верного друга Яна Каминского, у самого Николая Ивановича – ничего, и взять их абсолютно негде. А его уже ждут на всех выходах, повсюду повальные обыски, засады. В местечке Куровицы – заслон. Впечатление, что ловили именно его: обычным КПП командовал не лейтенант, и не капитан, а майор. Это – ЧП, у немцев такого не бывало. Оставалось – только прорываться. Они рванули через шлагбаум, убили немецкого майора Кантора, уничтожили патруль. Вдогонку им влепили, перебили шины… Проехали метров 200 на спущенных, и – в лес. Машину с простреленными колесами пришлось бросить. Это – март месяц, а фронт под Львовом неожиданно остановился. Что там творилось – наши войска где-то вырвались вперед, где-то остановились, шляются бандеровцы, отряды еврейской самообороны, стихийные отряды из наших окруженцев и партизан. Лес, скитания, их обложили, ну нет выхода.
– Можно же было где-то остановиться, переждать, затаиться.
– Не мог он, уже не мог. Рвался к своим. Они наткнулись на отряд еврейской самообороны. Но оставаться – тоже рискованно: в отряде – тиф. Им выделили проводника – бойца отряда местного парня Самуэля Эрлиха, и повел он вроде бы в нужном направлении, выводя к линии фронта.
– Кузнецов так и шел в немецкой военной форме?
– Да, только отпорол погоны. Страшно боялся погибнуть при переходе линии фронта от пули своих. И приготовил пакет, в котором – подробнейший отчет и подпись «Пух». Под этим именем в отряде Медведева его не знали. Как Пух был он известен только высшему командованию, точнее – генералу Федотову.
– Тому самому, что соратник еще организатора всей советской разведки Артузова?
– Именно. И Федотов, в конце концов, этот отчет передал в 4-е Управление, и возглавлявшее всю эту партизанскую борьбу на временно захваченных немцами территориях. Но была при переходе сложность мною уже упомянутая: Кузнецов полагал: при переходе его могут убить свои.
– Неужели нельзя предусмотреть каких-то паролей, знаков?
– Но как? Самое наисложнейшее в разведке в военных условиях – это возвращение. Были случаи – гибли на этом последнем этапе. Известный разведчик, писатель Овидий Горчаков рассказывал мне, как его три раза зверски избивали, когда возвращался к своим. Знак, говорите? Он кричал, молил: я – военный разведчик, ребята, что вы делаете? Один раз уже думал – конец, не отдышаться. Так и с Кузнецовым. И вот что мне удалось установить. Вышли они втроем на хутор Борятино и там издалека увидели людей в военной форме. Кузнецов послал Белова к крайней хате. Тот постучался, спросил: войска есть? И ему сказал, что есть, только не ваши, а с зирками, то есть со звездочками.
– Наша Красная Армия?
– Это были бандеровцы. А их Кузнецов и его ребята приняли за своих: бандеровцы были в советской военной форме. Стычка, бой, Николай Кузнецов и двое его ребят были убиты.
– А как же история о том, что, не желая сдаваться в плен, Кузнецов, окруженный бандеровцами, взорвал себя противотанковой гранатой?
– Она меня больше всего угнетает. Ну, представьте себе – как это возможно? Граната должна со страшной силой удариться о броню. Нет, все это вранье.
– А что правда?
– Правда то, что командир отряда Медведев нашел отчет Кузнецова за подписью «Пух» в освобожденном Львове в архивах гестапо. Вернее, копию этого отчета, оригинал начальник тамошнего гестапо переслал в Берлин Мюллеру.
– Тому самому?
– Да, папаше Мюллеру. Ведь пакет с донесением, подписанный «Пух», попал к бандеровцам. И только тогда те поняли, кого они убили. И началась торговля. Сообщили немцам, что разведчик взят полуживым, и в качестве доказательства дали отчет. Поставили условие: в обмен на Пуха – Зиберта освободить арестованных детей и жену одного из своих главарей Лебедя. Бандера был под арестом, и Лебедь его фактически замещал. В конце концов, немцы согласились их хорошо кормить, и обещание выполнили, улучшили им условия содержания в лагере. Прошла неделя. Кузнецов мертв, а бандеровцы выдают немцам: он убит, причем обратите внимание, гранатой, при попытке к бегству. Как можно убить человека при попытке к бегству? Только пулей. Заварилась вся эта липа. Да они бы Кузнецова держали как драгоценность – он бы был их единственной разменной валютой.
Немцы послали на место боя специальную группу СС и убедились, что Зиберт – Пух и еще двое погибли в бою. Каминского и Белова похоронили в соседней деревне. Поп Ворона, совершавший обряд, рассказывал, что немцы привезли двух людей. Оба – в немецкой форме, но без погон. Видимо, это и были люди Кузнецова.
– Теодор Кириллович, зачем кому-то на Украине потребовалось теперь чернить славное имя Кузнецова, заявляя, будто он дрался не с фашистами, а с украинским народом? Сам видел статейку в одной из газет, где всерьез утверждается, будто Николай Кузнецов, как и весь отряд «Победитель», был заброшен в 1942-м в район Ровно не для борьбы с фашистами, а … для уничтожения «лучших представителей украинского народа».
– Ложь эта вызывает и у меня чувство брезгливости. Вымысел, и грязный. Быть может, уничтоженные Кузнецовым главный немецкий судья Украины Функ, начальник так называемых «Восточных войск» Ильген или вице-губернатор Галиции Бауэр и другие высокопоставленные палачи также принадлежали к «лучшим представителям украинского народа»? Улицам, носившим имя Кузнецова, присвоены совсем иные названия. Памятники Герою в Ровно и Львове демонтированы. Ликвидирована квартира-музей Кузнецова в Ровно. Идет беззастенчивое обеление Бандеры и его пособников. Из них пытаются сделать героев. Но не получается. Точно известно, сколько фашистов уничтожили отряды Ковпака, Вершигоры, Сабурова, Медведева… Но кто и когда видел какой-нибудь документ, из которого было бы ясно, сколько немецких оккупантов уничтожила бандеровская часть? А за Николая Кузнецова говорят его дела. Памятник герою можно, если руки чешутся, снести. Но добрая память о разведчике – это навсегда.
ИЗ ДОСЬЕНе щадил врагов. И себя.
Бандера Степан (1908–1959). организатор и идейный вдохновитель банд украинских националистов-террористов – ОУН – во время Второй мировой войны. движение, названное по имени своего вождя бандеровским, было особенно активно в годы войны. Взаимодействуя с фашистами, безжалостно расправлялось с партизанами и всеми сочувствующими советской власти. После войны бандеровцы оказывали сопротивление, особенно на западной Украине, и органам безопасности, и даже регулярным частям советской армии. На их совести тысячи и тысячи убитых. с движением было покончено лишь в середине 1950-х. Руководитель движения, украинский националист Степан Бандера был убит в октябре 1959 года агентом советских органов госбезопасности Богданом Сташинским.
– А почему в начале беседы вы назвали Кузнецова личностью «трагической»?
– Тяжело у него складывалась жизнь. Ему везде завидовали. Яркая личность всегда вызывает сложные чувства. Человек ни в каких школах – ни разведывательных, ни диверсионных не учившийся, превратился в одного из величайших мастеров редчайшей своей профессии. Одарен с рождения способностями разведчика. Впитывал все, как губка. А его – дважды гонят из комсомола, исключают с последнего курса техникума. Или эта уже упоминавшаяся история, когда попались на махинациях его начальники, а ему пусть не срок, но условно. Ведь Кузнецов их разоблачил, выдал милиции.
– Ничего себе.
– А вы думали. Им – по четыре-восемь лет, а Кузнецову «всего-навсего» год исправительных по месту работы минус 15 процентов зарплаты. Считается, будто отнесся к этому спокойно – ерунда, формальности. Да нет. Травма на всю жизнь. И судимость на нем оставалась. Еще один арест – уже во время работы негласным агентом. Действительно допустил по неопытности ошибки.
– Об этом я не слышал.
– Но, увы, случилось, могли подвести под жутчайшую в ту пору 58-ю статью – расстрельную. Провел несколько месяцев в подвалах внутренней тюрьмы Свердловского управления НКВД. К счастью, отыскались смельчаки, добившиеся его освобождения.
– Значит, и Кузнецова сталинские репрессии коснулись. Вот о чем раньше никогда не упоминалось.
– Коснулись. И в душе все это оставалось. И попав в Москву в начале 1940-х, Кузнецов вспоминал не только своих родственников, но и обидчиков. Даже писал злейшему врагу письма: я в столице на особой работе, объездил всю Германию, воевал с финнами. Сплошной вымысел, чистая мистификация. Никогда ни в какую заграницу не выезжал.
– Согласитесь, есть тут признаки авантюризма.
– У многих великих они присутствовали. И, говоря о душевных переживаниях Кузнецова, отмечу: одно то, что его приняли в отряд Медведева, где собрали людей исключительно проверенных, уже свидетельство большого доверия. Подпись под приказом поставил заместитель наркома Меркулов. Но оставалось у Кузнецова после всего пережитого чувство, может, и обиды, желание доказать, что он лучший, что нужен стране. Иногда говорил во сне, причем на русском. И врач партизанского отряда Цесарский, с которым они делили кров, его тормошил, будил. И отучил-таки.
– Читал об этом в ваших книгах.
– Но вот что именно говорил Кузнецов, я узнал у доктора Цесарского сравнительно недавно. Разведчик все время повторял: «Я еще им докажу, кто настоящий патриот». Слово в слово. Сидела в нем эта боль, не давала покоя. И прорывалась вот так. Когда он уходил на задания, вернуться с которых было чудом, оставлял прощальные письма. И командир отряда Медведев однажды сказал: «Николай Иванович, вы знаете (Медведев почти со всеми был на «вы»), с таким похоронным настроением идти на задание нельзя». Одно письмо Медведев даже разорвал. Но во всем этом и был Кузнецов с его трагизмом. Полная готовность к самопожертвованию, мысли о смерти в нем присутствовали. Та, прошлая – его собственная судьба – на нем висела. И вот эта готовность отдать жизнь могла в тяжелейший момент сыграть свою трагическую роль. От себя не щадил.
– Как вы считаете, все ли страницы в биографии Кузнецова раскрыты?
– Основные – пожалуй. Но что все… Нет, я бы пока утверждать такое не рискнул. Если говорить о немецкой стороне, то зная чисто немецкую педантичность, не исключил, что ряд документов, касающихся Кузнецова, хранится в запыленных архивах наших тогдашних союзников американцев. Они захватили их в 1945-м уже на территории Германии. Ведь все, что мы рассказываем о разведчике, это, как говорится, материал с нашей стороны. А донесения немецких разведчиков о нем из довоенной Москвы? А запись разговоров с ним? Или, может, даже попытки вербовок Руди Шмидта? Ведь есть же у спецслужб США полный и до сих пор не опубликованный отчет о деле «Красной капеллы».
Вести пришли, откуда не ждали
По крайней мере для меня они были неожиданны. Нашел меня по электронной почте исследователь Лев Моносов. Читал он мои материалы, нашел неточность в том, что касалось короткого пребывания Кузнецова в отряде еврейской самообороны. И имя бойца в этой моей книги уже исправлено на правильное. И факт приведу вам, читатели, новый, Кузнецова точно характеризующий. Когда укладывался Кузнецов на нары после мучительного перехода, то забрался на вторую полку. Ему предлагали: «Да вы же замучились совсем, чего вам туда лазить». Но Николай Иванович настоял: «Нет, вы внизу, вы – хозяева. А мы уж наверху. И без этого вас побеспокоили».Открылись и новые странички деятельности Кузнецова Зиберта в немецком тылу. И на каждый такой факт – ссылка на конкретный источник, известную фамилию, письменное свидетельство или на проверенную исследователями Израиля и России публикацию.
Итак, в период с 1941 по 1943 годы в Ровно фашисты организовали гетто. На Западной Украине выжить удалось нескольким сотням человек, которые, в основном, были спасены партизанами. А в гетто Ровно доставлялись для уничтожения евреи как из захваченных гитлеровцами стран, так и из оккупированных западных областей СССР. К концу 1943-го в Ровно были уничтожены практически все согнанные в гетто – по некоторым оценкам от 80 000 до 100 000 человек, а само гетто было ликвидировано: наступавшие советские войска освободили город 2 февраля 1944 года.
И в пересланных мне Моносовым документах – конкретные факты о том, как Кузнецов спасал на смерть обреченных. Так была включена в его разведгруппу, действовавшую в Ровно, жительница и уроженка города Лисовская Лидия Ивановна. Биография яркой русской красавицы 1910 года рождения полна неожиданных поворотов. Личность одаренная, после окончания гимназии училась в Варшавской консерватории по классу фортепьяно. Свободно говорила на французском и немецком. Лидию даже приглашали сниматься в Голливуд. А она вышла замуж за польского офицера, который впоследствии пропал без вести при защите Варшавы. Вот и вернулась в 1940-м вместе с матерью Анной Войцеховной Демичанской в Ровно, и установила контакт с советской разведкой.
Лисовская привлекла к разведывательной работе свою двоюродную сестру Марию Микота, которая, по заданию партизан, стала агентом гестапо под псевдонимом «17». Лидия Ивановна принимала активное участие в операции разведгруппы Кузнецова по похищению из Ровно генерал-майора фон Ильгена – командующего восточными армиями особого назначения. Генерал Ильген являлся ключевой фигурой в руководстве вооруженными формированиями националистического толка, состоявшими из бывших граждан СССР, которые перешли на сторону оккупантов и принимали непосредственное участие в массовых казнях населения.
Убежденная антифашистка, Лисовская не только выполняла разведывательные задания Кузнецова, она и оказывала помощь скрывавшимся военнопленным и евреям. Как пишет Лев Моносов, согласно документально подтвержденным показаниям, в октябре 1943 г., когда через город Ровно немцы гнали на казнь евреев, Лидия Ивановна Лисовская вместе с Николаем Ивановичем Кузнецовым спасли и прятали еврейского ребенка. Пауль Зиберт знал от своих знакомых из гестапо о намечавшемся немцами расстреле и заранее решился на такой рискованный шаг. Конечно, роль Кузнецова в спасении девочки была решающей. Одной Лисовской средь бела дня, дело происходило в 12 часов, сделать это было невозможно. Ее немедленно расстреляли бы на месте за помощь евреям. Только Кузнецов в форме немецкого офицера мог беспрепятственно подойти днем к расстрелянным зондеркомандой родителям девочки, взять окровавленного ребенка и вместе со своей дамой – Лисовской – перенести малышку в костел, а вечером отнести на квартиру Лисовской, у которой он якобы снимал комнату. Даже если к Кузнецову и подошел бы патруль с проверкой документов, то наличие формы немецкого офицера, документов и похищенного партизанами гестаповского жетона, дающего неограниченные полномочия его обладателю, снимало бы все вопросы. Украинские полицаи, вспомогательные части и литовские националисты, участвовавшие в расстреле и конвоировании колонны, вообще не имели права проверять документы у немецкого офицера.
Имя девочки – Анита дал Николай Кузнецов. Во время ареста Лисовской гестапо и после ее смерти девочку воспитывала мама Лидии Ивановны. Имя спасенного человека, как пишет мне Моносов, установлено – Анна Адамовна Зинкевич.
В ноябре 1942 года Лисовская была арестована гестапо. В январе 1944-го последовал второй арест. Последовали жестокие пытки, имитация расстрела. Перед казнью написала в камере на стене кровью прощальное письмо. По счастливой случайности (в день казни находилась в камере без сознания), Лисовской удалось спастись. Но в октябре 1944 года Лидия Ивановна Лисовская и ее сестра Мария Макаровна Микота были зверски убиты украинскими националистами. Лисовская посмертно награждена Орденом Отечественной войны I степени.
Приблизительно в октябре-ноябре 1943 года Кузнецов спас от уничтожения в гетто четырехлетнего еврейского мальчика, родителей которого убили фашисты. Разведчик доставил ребенка в партизанский отряд. И по просьбе Кузнецова, мальчика отправили самолетом в Москву. По некоторым данным, по крайней мере, так утверждает Моносов, Кузнецов просил усыновить мальчишку. И это еще не все. При проведении разведывательных операций в Ровно и окрестностях, Кузнецов прятал евреев, помогал отправлять их в партизанский отряд.
Что ж, теперь и об этих благородных деяниях Кузнецова становится известно.
Бомба на блюдечке
Нелегалы Моррис и Лона Коэны считаются одной из самых результативных семейных пар в советской разведке.
Во многом именно благодаря им и добыты секреты американской атомной бомбы. Звание Героев России Лоне и Моррису было присвоено уже посмертно, но с Моррисом Коэном, Питером Крогером, Санчесом, Израэлем Ольтманном, Бриггсом, Луисом …, едином в бледном своем лице мне удалось встретиться незадолго до его кончины. Пожалуй, я единственный русский журналист, которому так повезло, Наша беседа летом 1994-го длилась часа четыре, и помогла понять многое в весьма сложной и запутанной истории их жизни.
Его русскому языку далеко до совершенства, хотя объясниться с окружающей обслугой Моррис со страшным акцентом, но вполне может. Впрочем, прикрепленный к нему офицер Службы внешней разведки, навещающий Коэна несколько раз в неделю, безупречно говорит на английском. Да и со мной Моррис предпочел общаться на этом, своем родном – и совсем не забытом, легким, весьма интеллигентном. Если уж мы изредка переходили на русский, то Моррис обращался ко мне на «ты». Впрочем, и медсестрам, и остальным он говорил только «ты».
Экскурсия по уютно, но без излишеств обставленной трехкомнатной квартире не дает забыть, у кого в гостях находишься. На видных местах фото двух наших разведчиков-нелегалов – Фишера-Абеля и Молодого-Лонсдейла. Так уж сложилась судьба, что с обоими Коэнам довелось поработать. С первым в США, со вторым – в Великобритании. Рядом в рамочке фотография Юрия Андропова, он в свою бытность Председателя КГБ СССР заглядывал в эту квартиру. Портреты Морриса и Лоны, написанные, как объясняет мне хозяин, «товарищем из нашей службы». Знаю-знаю, что это за товарищ. Кому как не полковнику СВР и заслуженному работнику культуры, художнику Павлу Георгиевичу Громушкину было разрешено и доверено создать целую не короткую серию портретов наших героев-нелегалов.
А рядом – некоторым диссонансом с этим официозом – веселые и цветастые стенные газеты, открытки, написанные подчас крупным детским почерком. Нет, не забывали Морриса внуки и правнуки российских чекистов, вместе с которыми Моррис и Лона рисковали за кордоном. Чуть суховатая, несколько академическая квартира согревается теплом. Мне рассказывали, что после смерти Лоны от рака в 1993-м этого тепла Моррису очень не хватало. Он грустил, и заботливые «прикрепленные» офицеры из СВР не давали впасть в депрессию.
Помимо фотографий о редкой профессии хозяина говорили и книги. Для большинства читателей – в них история разведки, для Морриса – его собственная. Тяжело опираясь на палку, привычно достает фолиант, сразу же открывает на нужной странице: «Вот англичане пишут, будто я сделал то-то. Не совсем так». Или: «В США до сих пор верят, что… Пусть они остаются при своих заблуждениях».
А в коридоре большой рисунок типично испанского дома с колоннами, около которого Моррис, приехавший в ту страну под именем Израэля Ольтманна, надолго задерживается: «Приглядитесь к особняку, какие колонны, а? Я потом вам объясню». И пошли воспоминания о гражданской войне в Испании, о товарищах, которые уже ушли. Характеристики точны, я бы сказал, резки, хлестки, о некоторых трепачах Коэн отзывается без всякого уважения, особенно о парочке болтливых французов. А несколько человек из Интербригады в то время еще были живы. Кое с кем мой гид вел переписку из Москвы: создавался музей памяти интернационалистов, и Моррису было что в него передать. Один друг, с ним Моррис сражался в гражданскую бок о бок, хотел было приехать, вроде и формальности уладили, но внезапно замолчал, пропал. У Морриса, едва ли не в первый и последний раз за нашу встречу, на глазах слезы. Похоже, друга больше нет. Они воевали в Испании, ходили в атаку. Интербригады, Франко, фашизм…
Именно фашизм подтолкнул тогда многих, даже от марксизма далеких, в объятия страны Советов. Гражданская война в Испании – первое и открытое столкновение с оружием в руках с нарождающейся коричневой угрозой – объединила и сплотила тысячи антифашистов, невольно превратив их в огромный подготовительно-отборочный класс советской разведшколы. Оттуда, из Испании, в ряды тайных бойцов шагнули десятки, если не сотни, наипреданнейших. Среди них был и Моррис Коэн.
Он прошел по всем ступеням, ведущим в друзья СССР. Член Лиги молодых коммунистов, еще в детстве слышавший на нью-йоркской Таймс-Сквер Джона Рида и до последних дней считавший его «лучшим оратором в моей жизни». Ночами студент-агитатор Коэн расклеивал листовки в студенческом кампусе. Потом превратился в распространителя коммунистической печати и партийного организатора. Вопреки придиркам преподавателей, пытавшихся на всех экзаменах завалить молодого и настырного коммуниста, он получил диплом учителя истории. А практический курс исторических истин отправился добровольно осваивать на гражданской в Испанию, где сражался под именем Израиля Ольтманна.
Ему везло и не везло. Командовал взводом, стрелял, не промахивался, но в сражении при Фуэнтес д’Эбро был серьезно ранен: прострелены обе ноги. В барселонском госпитале его лечили почти четыре месяца. Он уже сам помогал выхаживать лежачих, вместе с ним проклинавших Франко с тем большей яростью, чем чаще одерживал победы проклятый генерал. Грустно, но, кажется, битва приближала к концу – и совсем для них несчастливому.
Наверно, понимали это не только добровольцы из Интербригад, но и советские советники, их опекавшие. Благоприятного для вербовки момента упускать было никак нельзя. Где потом разыщешь и соберешь такую разношерстную, зато поголовно поддерживающую Советы массу.
И вот тут-то, в 1938-м, советник из СССР отправил прямо на грузовике выздоравливающих числом в 50–60 в двухэтажный особняк, вид которого Моррис с непонятной мне в тот момент настойчивостью и демонстрировал в прихожей. Особнячок, сколько же, интересно, людей через него прошло, и довел Коэна до Москвы.
Во многом именно благодаря им и добыты секреты американской атомной бомбы. Звание Героев России Лоне и Моррису было присвоено уже посмертно, но с Моррисом Коэном, Питером Крогером, Санчесом, Израэлем Ольтманном, Бриггсом, Луисом …, едином в бледном своем лице мне удалось встретиться незадолго до его кончины. Пожалуй, я единственный русский журналист, которому так повезло, Наша беседа летом 1994-го длилась часа четыре, и помогла понять многое в весьма сложной и запутанной истории их жизни.
ИЗ ДОСЬЕМне почему-то казалось, что Моррис живет где-то в дачном поселке за высоким забором или на какой-то специальной квартире далеко от центра. Выяснилось, мы почти соседи. Большой дом на Патриарших прудах, нелюбопытный лифтер, крепенькая медсестра, тактично поддерживающая под локоток прихрамывающего, седого как лунь старичка с палочкой.
Моррис Коэн (1910–1995) – разведчик – нелегал, Герой России.
Лона Коэн (1913–1993) – супруга Морриса, разведчик– нелегал, Герой России.
В США руководили агентурной сетью, получившей название «Волонтеры». Во время войны добывали чертежи и образцы современнейшего оружия. Это в их группу входила чета Розенбергов, впоследствии казненных. В Штатах трудились с шестью советскими связниками, в том числе с легендарным Абелем. Роль Коэнов в добыче атомных секретов неоценима. Чтобы избежать провала, были вывезены советской разведкой из США.
После трехгодичной учебы в Москве были посланы в Англию в качестве помощников советского нелегала Конона Молодого, он же Гордон Лонсдейл. Арестованы в результате предательства польского разведчика – перебежчика. После девяти лет в тюрьмах ее величества обменены. Получили советское гражданство и до конца дней жили в центре Москвы. Несмотря на кажущееся обилие материалов о Коэнах, их деятельность в разведке раскрыта не до конца. Никоторые не известные раньше детали – в этой книге.
Его русскому языку далеко до совершенства, хотя объясниться с окружающей обслугой Моррис со страшным акцентом, но вполне может. Впрочем, прикрепленный к нему офицер Службы внешней разведки, навещающий Коэна несколько раз в неделю, безупречно говорит на английском. Да и со мной Моррис предпочел общаться на этом, своем родном – и совсем не забытом, легким, весьма интеллигентном. Если уж мы изредка переходили на русский, то Моррис обращался ко мне на «ты». Впрочем, и медсестрам, и остальным он говорил только «ты».
Экскурсия по уютно, но без излишеств обставленной трехкомнатной квартире не дает забыть, у кого в гостях находишься. На видных местах фото двух наших разведчиков-нелегалов – Фишера-Абеля и Молодого-Лонсдейла. Так уж сложилась судьба, что с обоими Коэнам довелось поработать. С первым в США, со вторым – в Великобритании. Рядом в рамочке фотография Юрия Андропова, он в свою бытность Председателя КГБ СССР заглядывал в эту квартиру. Портреты Морриса и Лоны, написанные, как объясняет мне хозяин, «товарищем из нашей службы». Знаю-знаю, что это за товарищ. Кому как не полковнику СВР и заслуженному работнику культуры, художнику Павлу Георгиевичу Громушкину было разрешено и доверено создать целую не короткую серию портретов наших героев-нелегалов.
А рядом – некоторым диссонансом с этим официозом – веселые и цветастые стенные газеты, открытки, написанные подчас крупным детским почерком. Нет, не забывали Морриса внуки и правнуки российских чекистов, вместе с которыми Моррис и Лона рисковали за кордоном. Чуть суховатая, несколько академическая квартира согревается теплом. Мне рассказывали, что после смерти Лоны от рака в 1993-м этого тепла Моррису очень не хватало. Он грустил, и заботливые «прикрепленные» офицеры из СВР не давали впасть в депрессию.
Помимо фотографий о редкой профессии хозяина говорили и книги. Для большинства читателей – в них история разведки, для Морриса – его собственная. Тяжело опираясь на палку, привычно достает фолиант, сразу же открывает на нужной странице: «Вот англичане пишут, будто я сделал то-то. Не совсем так». Или: «В США до сих пор верят, что… Пусть они остаются при своих заблуждениях».
А в коридоре большой рисунок типично испанского дома с колоннами, около которого Моррис, приехавший в ту страну под именем Израэля Ольтманна, надолго задерживается: «Приглядитесь к особняку, какие колонны, а? Я потом вам объясню». И пошли воспоминания о гражданской войне в Испании, о товарищах, которые уже ушли. Характеристики точны, я бы сказал, резки, хлестки, о некоторых трепачах Коэн отзывается без всякого уважения, особенно о парочке болтливых французов. А несколько человек из Интербригады в то время еще были живы. Кое с кем мой гид вел переписку из Москвы: создавался музей памяти интернационалистов, и Моррису было что в него передать. Один друг, с ним Моррис сражался в гражданскую бок о бок, хотел было приехать, вроде и формальности уладили, но внезапно замолчал, пропал. У Морриса, едва ли не в первый и последний раз за нашу встречу, на глазах слезы. Похоже, друга больше нет. Они воевали в Испании, ходили в атаку. Интербригады, Франко, фашизм…
Именно фашизм подтолкнул тогда многих, даже от марксизма далеких, в объятия страны Советов. Гражданская война в Испании – первое и открытое столкновение с оружием в руках с нарождающейся коричневой угрозой – объединила и сплотила тысячи антифашистов, невольно превратив их в огромный подготовительно-отборочный класс советской разведшколы. Оттуда, из Испании, в ряды тайных бойцов шагнули десятки, если не сотни, наипреданнейших. Среди них был и Моррис Коэн.
Он прошел по всем ступеням, ведущим в друзья СССР. Член Лиги молодых коммунистов, еще в детстве слышавший на нью-йоркской Таймс-Сквер Джона Рида и до последних дней считавший его «лучшим оратором в моей жизни». Ночами студент-агитатор Коэн расклеивал листовки в студенческом кампусе. Потом превратился в распространителя коммунистической печати и партийного организатора. Вопреки придиркам преподавателей, пытавшихся на всех экзаменах завалить молодого и настырного коммуниста, он получил диплом учителя истории. А практический курс исторических истин отправился добровольно осваивать на гражданской в Испанию, где сражался под именем Израиля Ольтманна.
Ему везло и не везло. Командовал взводом, стрелял, не промахивался, но в сражении при Фуэнтес д’Эбро был серьезно ранен: прострелены обе ноги. В барселонском госпитале его лечили почти четыре месяца. Он уже сам помогал выхаживать лежачих, вместе с ним проклинавших Франко с тем большей яростью, чем чаще одерживал победы проклятый генерал. Грустно, но, кажется, битва приближала к концу – и совсем для них несчастливому.
Наверно, понимали это не только добровольцы из Интербригад, но и советские советники, их опекавшие. Благоприятного для вербовки момента упускать было никак нельзя. Где потом разыщешь и соберешь такую разношерстную, зато поголовно поддерживающую Советы массу.
И вот тут-то, в 1938-м, советник из СССР отправил прямо на грузовике выздоравливающих числом в 50–60 в двухэтажный особняк, вид которого Моррис с непонятной мне в тот момент настойчивостью и демонстрировал в прихожей. Особнячок, сколько же, интересно, людей через него прошло, и довел Коэна до Москвы.