Страница:
Также всюду известны легенды о случайном посещении охраненных мест, причем болтливость вызывает немоту или даже смерть. Так, говорят, что один шикари (охотник) в Ассаме случайно дошел и видел тайны священного места, но пытался рассказать об этом и потому онемел.
По берегу моря шагает палка. Одна шагает, к верху ее привязан зажженный трут. Это колдуны Малабарского берега посылают заклятие поджечь дом врага. Доктор Джонс из Калькутты пытался догнать такую палку, но она «ушла» быстрее его.
Легенда около Монголии. «Скончалась почитаемая мать, и сын хотел, чтобы высокий лама, обладающий высшими силами, совершил по ней службы. Но такого ламы не нашлось. Сын в момент смерти собрал дух умиравшей в сандаловый коробок и крепко обмотал это хранилище, а сам пригласил лучших лам из Тибета. Ламы сосредоточились над коробком. И вот один из них изменился в лице. Сперва покраснел, потом посинел. И у всех на глазах коробок лопнул и разлетелся вдребезги. Этот лама мог освободить дух и потому мог совершить служения».
Много говорят. Трудно отличить магические приемы от символов.
Все знают. Обо всем слышали. Обо всем могут толковать и припоминать в сумерках: нам-иг (небесные письма) – письма и священные книги, упадающие с неба; кольца, меняющие цвет серебра или бирюзы в знак предостережения или предвещания; зи – камень-буса, посылаемый с неба поддержать здоровье. Нахождение предметов, после исчезающих. Все это знают.
Женщина была очень набожна и мечтала получить изображение Будды. Работая утром в саду, среди цветов она увидела изображение и принесла в божницу, но скоро забыла его, и Будда исчез из божницы. Женщина нашла в саду крутящийся сверкающий камень. Положила его в сундук и забыла. Камень тотчас исчез. Всякое небрежение вызывает уход посланного счастья.
Записывайте не то, что прочтут из книг, а то, что расскажут, ибо эти мысли живут. Не по книге, но по мысли будете судить о жизни.
В сумерках при загорающихся звездах, в лиловом сиянии тумана звучит тихий рассказ ламы о «Владыке Мира»,[88] о Его мощи, о Его действии и мудрости, о Его воинстве, в котором каждый воин будет наделен какою-либо необычной силою. О сроках нового века общины.
Предание из старой тибетской книги. Под символическими именами названы там передвижения далай-ламы и таши-ламы, уже исполнившиеся. Описаны особые физические приметы правителей, при которых страна подпадет под обезьян. Но затем оправится, и тогда придет Некто очень большой. Его прихода срок можно считать через двенадцать лет. Это выйдет 1936.
Когда пришло время Благословенному Будде покинуть эту землю, просили его четыре владыки Дхармапала[89] оставить людям его изображение. Благословенный дал согласие и указал лучшего художника. Но не смог художник снять точные промеры; ибо дрожала рука его, приближаясь к Благословенному. Тогда Будда сказал: «Я стану у воды. Ты сними промеры отражения». Смог художник это сделать, и таким путем произошли четыре изображения, отлитые из священного состава семи металлов. Два из них сейчас в Лхасе, а два пока сокрыты до времени.
Тибетский владыка женился на китайской и непальской принцессах, чтобы за ними привлечь в Тибет два священных изображения Будды.
Через тысячу двести лет после Будды Учитель Падма Самбхава приблизил к земным путям учение Благословенного. При рождении Падма Самбхавы все небо светилось и пастухи видели чудесные знаки. Восьмилетний Учитель показался миру в цветке лотоса. Падма Самбхава не умер, но ушел, чтобы научить новые страны. Без его ухода миру грозила бы опасность.
В пещере Кандро Сампо, недалеко от Ташидинга, около горячих ключей жил сам Падма Самбхава. Некий гигант вздумал строить проход на Тибет и пытался проникнуть в Священную Страну. Тогда поднялся Благой Учитель, возвысился ростом и поразил дерзкого попытчика. Так уничтожен был гигант. И теперь в пещере стоит изображение Падма Самбхавы, а за ним каменная дверь. Знают, что Учитель скрыл за дверью священные тайны для будущего, но сроки им еще не пришли.
Отчего так звучны большие трубы в буддийских храмах? Владыка Тибета решил призвать из Индии, из мест жизни Благословенного, ученого ламу, чтобы очистить основы учения. Чем же встретить гостя? Высокий лама, имев видение, дал рисунок новой трубы, чтобы гость был встречен неслыханным звуком. И встреча была чудной. Не роскошью золота, но ценностью звука.
Отчего так звучны гонги во храмах? Серебром звучат гонги и колокольчики на заре утра и вечера, когда высокие токи напряжены. Их звон напоминает легенду о высоком ламе и китайском императоре. Чтобы испытать знание и ясновидение ламы, император сделал для него сидение из священных книг и, накрыв их тканями, пригласил гостя сесть. Лама сотворил какие-то молитвы и сел. Император спросил: «Если вы все знаете, то как же вы сели на священные книги?» «Здесь нет священных книг», – отвечал лама. И изумленный император вместо священных книг нашел пустую бумагу. И дал император ламе дары и много колоколов ясного звона. Но лама велел бросить их в реку, сказав: «Я не могу донести все это. Если надо, то река донесет эти дары до моего монастыря». И река донесла колокола с хрустальным звоном, ясным, как волны реки.
Талисманы. Одна мать много раз просила сына привезти ей священное сокровище Будды. Но молодец забывал просьбу матери. Говорит она: «Вот умру здесь перед тобой, если не принесешь и теперь мне». Но побывал сынок в Лхасе и опять забыл материнскую просьбу. Уж за полдня езды от дома он вспомнил, но где же найти в пустыне священные предметы? Нет ничего. Вот видит путник череп собачий. Решил вынуть зуб собаки и обернул его желтым шелком. Везет к дому. Спрашивает старая: «Не забыл ли, сынок, мою последнюю просьбу?» Подает он ей собачий зуб в шелке и говорит: «Это зуб Будды». И кладет мать зуб в божницу и творит перед ним самые священные молитвы и обращает все свои помыслы к своей святыне. И сделалось чудо. Начал светиться зуб чистыми лучами. И произошли от него чудеса и многие священные предметы.
Человек двенадцать лет искал Майтрейю-Будду. Нигде не нашел. Разгневался и отказался. Идет путем. Видит – странник конским волосом пилит железную палку и твердит: «Если даже жизни моей не хватит, все-таки перепилю». Смутился человек: «Что значат мои двенадцать лет перед таким упорством, вернусь я к моим исканиям». И тогда явился человеку Сам Майтрейя-Будда и сказал: «Давно уже Я с тобою, но не замечаешь и гонишь, и плюешь на меня. Вот сделаем испытание. Пойди на базар. Я буду на плече твоем». Пошел человек, зная, что несет Майтрейю, но шарахнулись от него люди, разбежались, носы заткнули и закрыли глаза. «Почему бежите вы, люди?» – «Что за ужас у тебя на плече – вся в язвах смердящая собака». И опять не увидели люди Майтрейю-Будду. И увидели то, чего каждый достоин.
Лама сказал: «Три рода учения: одно – для посторонних, другое – для своих, третье – для посвященных, могущих вместить. Вот по неразумию они убивают животных и пьют вино, и едят мясо, и живут грязно. А разве Учение позволяет все это? Где красота – там учение. Где учение – там красота».
Чувствительны здесь люди. Ваши ощущения и намерения передаются здесь так легко. Потому знайте четко, что хотите. Иначе вместо Будды увидите собаку.
Главное не то, что захоронено в прошлом, что запылено в старинных книгах, переписанных и недописанных. При новом строительстве важно то, что еще сейчас вращается в жизни. Не по полкам библиотек, а по живому слову измеряется состояние духа.
Под Канченджангой притаились пещеры, где хранимы сокровища. В каменных гробах молятся пещерники, истязая себя во имя будущего. Но будущее уже овеяно солнцем. Уже не в тайных пещерах, но в солнечном свете – почитание и ожидание Майтрейи-Будды. Уже три года, как таши-лама в своем Ташилумпо торжественно и явно воздвиг изображение Грядущего. Идет незримая, напряженная работа.
Таши-лама через Сикким и Калькутту, путями Китая проехал в Монголию. Никогда такого не бывало. Тайна. Впрочем, может быть, через Сикким проехал лишь отводный отряд, а сам лама двинулся на Монголию.
В священное утро на горах засветились вереницы огоньков: другая тайна!
Сейчас волна внимания к Тибету. За стеною гор идут события. Но тибетская тайна велика. Сведения противоречивы. Куда исчез таши-лама? Какие военные действия на границу Китая?
Что делается на монгольской границе? Год событий!
Называли Сикким страною молний. Конечно, и молнии здесь бывают, но не проще ли назвать: «Страна небесных ступеней»? Лучшего преддверия к тайнам будущего трудно придумать. Неисследованная, малопроникаемая страна скал и цветов.
Как в сказке, как на блюдечке за серебряным яблочком, открываются холмы и ступени Гималаев. Сто монастырей Сиккима; наверное, гораздо больше. Каждый из них увенчал вершину холма. Малый храмик в Чаконге. Большой Субурган и монастырь в Ринченпонге. На следующей горе белеет Пемайанцзе, еще выше – Санга Челлинг. Ташидинг почти не виден. По другую сторону долины – Далинг и против него – Роблинг, и еще ближе – Намцзе. За сорок миль видны монастыри. Не забудем, что здесь видится необычно далеко.
И опять перед нами стена на Тибет. И не хребет ящера, но белоснежный пояс раскинулся по вершинам стены – пояс земли. Поставим стрелу на север – там должны быть основания горы Меру.
Талмуд говорит, что голубь принес первую масличную ветвь Ною с горы Мория. И гора Мория, и гора Меру – в Азии. Здесь начало всего. Здесь начало всех путников, всех искателей. Здесь воздвигнуто первое изображение Благословенного Майтрейи – Мессии – Мунтазара.[90] Трижды мощное М! Здесь, поверх всех споров, учения подняли масличную ветвь нового Мира. Здесь заповедана Мировая Община.
Подошел сам, потрогал-прикоснулся к нашему шатру. Кто этот человек, с длинной черной косою, с бирюзовой серьгой в ухе, в белом кафтане? Местный иконописец – лама Пема Дондуб.
Мы спросили: «Можешь ли написать нам Благословенного Майтрейю совершенно так, как в Ташилунпо?» Взялся, и вот сидит на коврике, в уголке белой галереи, и различно-цветно пишет полный символами Лик. Приготовляет ткань для писания, покрывает ее левкасом (мел на клею) и выглаживает раковиной. Совершенно как русские иконописцы. Так же растирает краски, так же греет их на жаровне, так же втыкает запасную кисть в черные густые волосы. И жена его, из Тибета, помогает ему готовить краски.
И так в уголке белой галереи расцвечивается замысловатый образ. Все символы укрепляют Благословенного. И страшный, птицеподобный Гаруда,[91] и мудрые Наги, и Ганеша – слон счастья, и Чинтамани – Конь, несущий на спине хоровод избранных образов. А на лик и благие руки кладется чистое золото.
И так же, как наши иконописцы, поет лама-иконописатель стихиры во время работы. Стихиры усилились – значит, приступил к самому Лику.
И еще диво, возможное только в этой стране. В глубоких сумерках, когда наливающийся месяц уже вступает в права, по дому разносятся серебряные звуки самодельной флейты. В темноте художник лама на коврике переливчато играет перед Ликом Майтрейи – Мессии – Мунтазара.
Струны земли!
III. Пир-Панджал
По берегу моря шагает палка. Одна шагает, к верху ее привязан зажженный трут. Это колдуны Малабарского берега посылают заклятие поджечь дом врага. Доктор Джонс из Калькутты пытался догнать такую палку, но она «ушла» быстрее его.
Легенда около Монголии. «Скончалась почитаемая мать, и сын хотел, чтобы высокий лама, обладающий высшими силами, совершил по ней службы. Но такого ламы не нашлось. Сын в момент смерти собрал дух умиравшей в сандаловый коробок и крепко обмотал это хранилище, а сам пригласил лучших лам из Тибета. Ламы сосредоточились над коробком. И вот один из них изменился в лице. Сперва покраснел, потом посинел. И у всех на глазах коробок лопнул и разлетелся вдребезги. Этот лама мог освободить дух и потому мог совершить служения».
Много говорят. Трудно отличить магические приемы от символов.
Все знают. Обо всем слышали. Обо всем могут толковать и припоминать в сумерках: нам-иг (небесные письма) – письма и священные книги, упадающие с неба; кольца, меняющие цвет серебра или бирюзы в знак предостережения или предвещания; зи – камень-буса, посылаемый с неба поддержать здоровье. Нахождение предметов, после исчезающих. Все это знают.
Женщина была очень набожна и мечтала получить изображение Будды. Работая утром в саду, среди цветов она увидела изображение и принесла в божницу, но скоро забыла его, и Будда исчез из божницы. Женщина нашла в саду крутящийся сверкающий камень. Положила его в сундук и забыла. Камень тотчас исчез. Всякое небрежение вызывает уход посланного счастья.
Записывайте не то, что прочтут из книг, а то, что расскажут, ибо эти мысли живут. Не по книге, но по мысли будете судить о жизни.
В сумерках при загорающихся звездах, в лиловом сиянии тумана звучит тихий рассказ ламы о «Владыке Мира»,[88] о Его мощи, о Его действии и мудрости, о Его воинстве, в котором каждый воин будет наделен какою-либо необычной силою. О сроках нового века общины.
Предание из старой тибетской книги. Под символическими именами названы там передвижения далай-ламы и таши-ламы, уже исполнившиеся. Описаны особые физические приметы правителей, при которых страна подпадет под обезьян. Но затем оправится, и тогда придет Некто очень большой. Его прихода срок можно считать через двенадцать лет. Это выйдет 1936.
Когда пришло время Благословенному Будде покинуть эту землю, просили его четыре владыки Дхармапала[89] оставить людям его изображение. Благословенный дал согласие и указал лучшего художника. Но не смог художник снять точные промеры; ибо дрожала рука его, приближаясь к Благословенному. Тогда Будда сказал: «Я стану у воды. Ты сними промеры отражения». Смог художник это сделать, и таким путем произошли четыре изображения, отлитые из священного состава семи металлов. Два из них сейчас в Лхасе, а два пока сокрыты до времени.
Тибетский владыка женился на китайской и непальской принцессах, чтобы за ними привлечь в Тибет два священных изображения Будды.
Через тысячу двести лет после Будды Учитель Падма Самбхава приблизил к земным путям учение Благословенного. При рождении Падма Самбхавы все небо светилось и пастухи видели чудесные знаки. Восьмилетний Учитель показался миру в цветке лотоса. Падма Самбхава не умер, но ушел, чтобы научить новые страны. Без его ухода миру грозила бы опасность.
В пещере Кандро Сампо, недалеко от Ташидинга, около горячих ключей жил сам Падма Самбхава. Некий гигант вздумал строить проход на Тибет и пытался проникнуть в Священную Страну. Тогда поднялся Благой Учитель, возвысился ростом и поразил дерзкого попытчика. Так уничтожен был гигант. И теперь в пещере стоит изображение Падма Самбхавы, а за ним каменная дверь. Знают, что Учитель скрыл за дверью священные тайны для будущего, но сроки им еще не пришли.
Отчего так звучны большие трубы в буддийских храмах? Владыка Тибета решил призвать из Индии, из мест жизни Благословенного, ученого ламу, чтобы очистить основы учения. Чем же встретить гостя? Высокий лама, имев видение, дал рисунок новой трубы, чтобы гость был встречен неслыханным звуком. И встреча была чудной. Не роскошью золота, но ценностью звука.
Отчего так звучны гонги во храмах? Серебром звучат гонги и колокольчики на заре утра и вечера, когда высокие токи напряжены. Их звон напоминает легенду о высоком ламе и китайском императоре. Чтобы испытать знание и ясновидение ламы, император сделал для него сидение из священных книг и, накрыв их тканями, пригласил гостя сесть. Лама сотворил какие-то молитвы и сел. Император спросил: «Если вы все знаете, то как же вы сели на священные книги?» «Здесь нет священных книг», – отвечал лама. И изумленный император вместо священных книг нашел пустую бумагу. И дал император ламе дары и много колоколов ясного звона. Но лама велел бросить их в реку, сказав: «Я не могу донести все это. Если надо, то река донесет эти дары до моего монастыря». И река донесла колокола с хрустальным звоном, ясным, как волны реки.
Талисманы. Одна мать много раз просила сына привезти ей священное сокровище Будды. Но молодец забывал просьбу матери. Говорит она: «Вот умру здесь перед тобой, если не принесешь и теперь мне». Но побывал сынок в Лхасе и опять забыл материнскую просьбу. Уж за полдня езды от дома он вспомнил, но где же найти в пустыне священные предметы? Нет ничего. Вот видит путник череп собачий. Решил вынуть зуб собаки и обернул его желтым шелком. Везет к дому. Спрашивает старая: «Не забыл ли, сынок, мою последнюю просьбу?» Подает он ей собачий зуб в шелке и говорит: «Это зуб Будды». И кладет мать зуб в божницу и творит перед ним самые священные молитвы и обращает все свои помыслы к своей святыне. И сделалось чудо. Начал светиться зуб чистыми лучами. И произошли от него чудеса и многие священные предметы.
Человек двенадцать лет искал Майтрейю-Будду. Нигде не нашел. Разгневался и отказался. Идет путем. Видит – странник конским волосом пилит железную палку и твердит: «Если даже жизни моей не хватит, все-таки перепилю». Смутился человек: «Что значат мои двенадцать лет перед таким упорством, вернусь я к моим исканиям». И тогда явился человеку Сам Майтрейя-Будда и сказал: «Давно уже Я с тобою, но не замечаешь и гонишь, и плюешь на меня. Вот сделаем испытание. Пойди на базар. Я буду на плече твоем». Пошел человек, зная, что несет Майтрейю, но шарахнулись от него люди, разбежались, носы заткнули и закрыли глаза. «Почему бежите вы, люди?» – «Что за ужас у тебя на плече – вся в язвах смердящая собака». И опять не увидели люди Майтрейю-Будду. И увидели то, чего каждый достоин.
Лама сказал: «Три рода учения: одно – для посторонних, другое – для своих, третье – для посвященных, могущих вместить. Вот по неразумию они убивают животных и пьют вино, и едят мясо, и живут грязно. А разве Учение позволяет все это? Где красота – там учение. Где учение – там красота».
Чувствительны здесь люди. Ваши ощущения и намерения передаются здесь так легко. Потому знайте четко, что хотите. Иначе вместо Будды увидите собаку.
Главное не то, что захоронено в прошлом, что запылено в старинных книгах, переписанных и недописанных. При новом строительстве важно то, что еще сейчас вращается в жизни. Не по полкам библиотек, а по живому слову измеряется состояние духа.
Под Канченджангой притаились пещеры, где хранимы сокровища. В каменных гробах молятся пещерники, истязая себя во имя будущего. Но будущее уже овеяно солнцем. Уже не в тайных пещерах, но в солнечном свете – почитание и ожидание Майтрейи-Будды. Уже три года, как таши-лама в своем Ташилумпо торжественно и явно воздвиг изображение Грядущего. Идет незримая, напряженная работа.
Таши-лама через Сикким и Калькутту, путями Китая проехал в Монголию. Никогда такого не бывало. Тайна. Впрочем, может быть, через Сикким проехал лишь отводный отряд, а сам лама двинулся на Монголию.
В священное утро на горах засветились вереницы огоньков: другая тайна!
Сейчас волна внимания к Тибету. За стеною гор идут события. Но тибетская тайна велика. Сведения противоречивы. Куда исчез таши-лама? Какие военные действия на границу Китая?
Что делается на монгольской границе? Год событий!
Называли Сикким страною молний. Конечно, и молнии здесь бывают, но не проще ли назвать: «Страна небесных ступеней»? Лучшего преддверия к тайнам будущего трудно придумать. Неисследованная, малопроникаемая страна скал и цветов.
Как в сказке, как на блюдечке за серебряным яблочком, открываются холмы и ступени Гималаев. Сто монастырей Сиккима; наверное, гораздо больше. Каждый из них увенчал вершину холма. Малый храмик в Чаконге. Большой Субурган и монастырь в Ринченпонге. На следующей горе белеет Пемайанцзе, еще выше – Санга Челлинг. Ташидинг почти не виден. По другую сторону долины – Далинг и против него – Роблинг, и еще ближе – Намцзе. За сорок миль видны монастыри. Не забудем, что здесь видится необычно далеко.
И опять перед нами стена на Тибет. И не хребет ящера, но белоснежный пояс раскинулся по вершинам стены – пояс земли. Поставим стрелу на север – там должны быть основания горы Меру.
Талмуд говорит, что голубь принес первую масличную ветвь Ною с горы Мория. И гора Мория, и гора Меру – в Азии. Здесь начало всего. Здесь начало всех путников, всех искателей. Здесь воздвигнуто первое изображение Благословенного Майтрейи – Мессии – Мунтазара.[90] Трижды мощное М! Здесь, поверх всех споров, учения подняли масличную ветвь нового Мира. Здесь заповедана Мировая Община.
Подошел сам, потрогал-прикоснулся к нашему шатру. Кто этот человек, с длинной черной косою, с бирюзовой серьгой в ухе, в белом кафтане? Местный иконописец – лама Пема Дондуб.
Мы спросили: «Можешь ли написать нам Благословенного Майтрейю совершенно так, как в Ташилунпо?» Взялся, и вот сидит на коврике, в уголке белой галереи, и различно-цветно пишет полный символами Лик. Приготовляет ткань для писания, покрывает ее левкасом (мел на клею) и выглаживает раковиной. Совершенно как русские иконописцы. Так же растирает краски, так же греет их на жаровне, так же втыкает запасную кисть в черные густые волосы. И жена его, из Тибета, помогает ему готовить краски.
И так в уголке белой галереи расцвечивается замысловатый образ. Все символы укрепляют Благословенного. И страшный, птицеподобный Гаруда,[91] и мудрые Наги, и Ганеша – слон счастья, и Чинтамани – Конь, несущий на спине хоровод избранных образов. А на лик и благие руки кладется чистое золото.
И так же, как наши иконописцы, поет лама-иконописатель стихиры во время работы. Стихиры усилились – значит, приступил к самому Лику.
И еще диво, возможное только в этой стране. В глубоких сумерках, когда наливающийся месяц уже вступает в права, по дому разносятся серебряные звуки самодельной флейты. В темноте художник лама на коврике переливчато играет перед Ликом Майтрейи – Мессии – Мунтазара.
Струны земли!
III. Пир-Панджал
(1925)
Где проходили орды великих монголов? Где скрылось исчезнувшее колено Израилево? Где «Трон Соломона»?[92] Где пути Христа-Странника? Где зарево шаманского бон-по[93] – религии демонов? Где Шалимар – сады Джахангира?[94] Где пути Памира, Лхасы, Хотана? Где таинственная пещера Амарната? Где тропа великого Александра к забытой Таксиле?[95] Где стены Акбара? Где учил Асвагоша?[96] Где созидал Авантисвамин?[97] Где твердыни Чандрагупты Маурьи? Где мудрые камни царя Ашоки?[98] Все прошло по Кашмиру. Здесь древние пути Азии. И каждый караван мелькает, как звено сочетаний великого тела Востока.
Здесь и песчаные пустыни на пути к Пешавару; и синие вершины Сонамарга; и белые склоны Соджила. И в полете орлов тот же неутомимый дух; и в резвых конях то же непреклонное движение. И мир роз и шалей кашмирских не похож на забытый и скрытый мир кашмирских клинков.
«Весна священная».[99] Когда мы сочиняли ее со Стравинским, не думалось, что Кашмир встретит нас этой постановкой. В Гари на ночлеге, когда вызвездило яркое весеннее небо и засинели горы, мы заметили вереницы огней по горам. Огни двигались, расходились и странно кружились. И по всем склонам зажглись эти огненные процессии. И в деревне внизу закружились темные силуэты, размахивая смоляными факелами на длинных шестах. Огненные круги возвещали о конце холодов зимних. И песни возвещали весну священную. Этот праздник девятого марта.
«Буль-Буль» – соловей-птица поет на яблоне. Кукушка отсчитывает долгую жизнь. На лужайке расстелены белые полотна и кипит самовар. Красные и желтые яблоки и сдобные лепешки предлагаются сидящим на весенней траве. Глазки фиалок и бело-желтые нарциссы ткут пестрый ковер. А вечером стада уток и станицы гусей усеивают мочажины озер. Выходят на весенние поляны маленькие медведи. И никто не боится их, разве если это матка с детьми…
Пологие речные берега. Вереница бурлаков ведет крытые лодки… По широкой дороге тянутся волы и скрипят колеса. Трехсотлетние чинары и высокие тополя оберегают пути. И часто блестят зубы встречных путников в улыбке привета.
На сеновале лежат сани – московские розвальни. На дворе скрипит журавль над колодцем. Соломенная крыша проросла зеленым мхом. Скрючились придорожные ивы. Гомонят приветствия детишек. Где же это? В Шуе или на Коломне? Это в Шринагаре, в «городе солнца».
Пузатые белые колонки; мелкая роспись орнаментов; крутые каменные лесенки; золоченая крыша храма; скрипучие расписные ставни окон; заржавленные замки; низкие дверки «с поклоном», резные балюстрады, покосившиеся плиты каменных полов, запах старого лака, мелкие стекла оконцев. Где же мы? В Ростовском Кремле? В суздальских монастырях? В ярославских храмах? И стаи бесчисленных галок. И голые ветки за окнами. Это главный дворец махараджи Кашмира. Любопытно все, что от старины сохранилось. Все новейшие приделки ужасны.
По дорогам много моторов Форда. В столовой гостиницы видны лица американцев. В ювелирной лавке рядом висят две картины: одна – вид Дели, другая – вид Московского Кремля. Среди кристаллов, в которые смотрят судьбу, среди кашмирских сапфиров и тибетской бирюзы зеленеют китайские жадеиты[100] и цветными садами раскинулись полы шитых кафтанов. Как ценные шали, залиты комнаты музея мелким иранским узором, и отбитая судьбою Гандхара[101] сводит воедино расколовшиеся ветви Запада и Востока.
В характере храмов и мечетей, в угловых резных драконах, в шатровой четырехскатной вышке неожиданное сочетание деревянных старых церквей Норвегии и китайских пагод. Из одного колодца почерпнута романская химера, звериный орнамент Алтая и зверьки Китайского Туркестана и Китая. Сибирские пути народов далеко вынесли одинаковый смысл украшений.
Твердо стоит крепость Акбара. Но когда подыметесь по всем кручам и ступеням, то видно, что старые кирпичи и глинобитная смазка с трудом держатся. Своды готовы упасть.
Нишад – сад Акбара – занял место от озера до взгорья. Высокое место. Строения скромны и по углам любимые им башенки. Характер простоты и ясности.
Шалимар – сад Джахангира – тоже в характере своего хозяина, стоит «для себя». Меньше внешнего вида, больше роскоши. Той роскоши, которая довела до нищеты потомков моголов. Последний могол, в Дели, тайно продавал мебель из дворца и разрушал ценные облицовки стен Шах-Джахана[102] и Аурангзеба.[103] Так кончилась великая династия.
Ткач Кашмира сопровождал каждый узор особым напевом. Великую гармонию труда напоминает такое искание ритма.
Ни в одной песне не сказывается, отчего гора «Трон Соломона» носит это имя. Ведь это место очень древнее. Еще Джанака, сын Ашоки, утвердил там один из первых буддийских храмов. Через семь веков храм был перестроен и посвящен Махадеве…[104] Но откуда имя Соломона? Имя Соломона гора получила от легенды, что Соломон, желая скрываться от условностей царской жизни и тягостей двора, на ковре-самолете с любимой женой переносился на эту гору. Опять упоминание о «летательном аппарате» Соломона. Такая же гора в Туркестане и Персии.
Не только гора «Трон Соломона» переносит сознание в библейские сферы. В долине Синда почему-то особенно почитается пророк Илия. Очень звучны легенды о том, как пророк, сидя в пещере, спасает рыбаков и путников. В различных обликах, то благой, то грозный, пророк является на защиту дел справедливости и благочестия. Мусульмане и индусы, разрозненные многими причинами, одинаково чтут пророка Илию.
Лиловый ирис всегда будет напоминать мусульманское кладбище. Они залиты этими цветами. Но вот радость: распустилась сирень, закивали ландыши и забелела черемуха…
После «мелкого рисунка» современного Кашмира отдыхаете на развалинах Мартанда и Авантипура. И здесь девятый и десятый век дали расцвет. Здесь фантастика азиатской колыбели романеска[105] торжественно слилась с радостным культом Вишну. Чувствуете, что и здесь, на фоне сапфировых предгорий Гималаев, стояли величественные сооружения. Вскрыты они лишь частично. Пологие наносные бугры скрывают целые дворцы и города. Картина мощи Азии еще не явлена. Только искры ее можно отметить на случайных листках. Любящие руки соберут чашу прекрасного сознания.
«Слава тебе, Хакаура, Гор[106] наш, Бог по бытию, защищающий страну, обуздатель пустыни змеем своего урея,[107] без лука пускающий стрелу, как делает богиня Сихмет.[108] Язык царя обращает в бегство азиатов». Так говорит гимн в честь Сенусерта III.[109] Два выражения имеют особое значение. «Пускающий стрелу без лука» – воздействующий на расстоянии. «Обуздатель пустыни змеем своего урея» напоминает о древнейшем культе Азии – жены и змея. Змеинообразные капители колонн Азии и майев говорят о том же культе – мудрой жены. О том же указывает старое блюдо, найденное в Кашмире: посередине сидит царь змеев с волшебным цветком в руке. У царя две пары рук – черные и светлые, ибо мудрость имеет полное вооружение. Перед царем женщина с покрывалом на голове, женщине царь вручает мудрость. Вся группа находится на фоне множества змей, поднявшихся и соединивших головы. Вокруг срединного изображения ряд отдельных фигур властителей, имеющих на шее изображение змея. Этот знак мудрости заставляет человекообразных и животноподобных джиннов[110] служить и помогать владетелям древнего знака. В длинную трубу джинны передают далекие вести. Джинны приносят цветы для украшения жизни. Джинны, в виде животных, переносятся по воздуху. Джинны приносят ларцы драгоценностей. Джинны присутствуют в виде стражи. Так хранят древний знак мудрости.
«Гулиджан-Марда», «Илло-Алладин-Шабаша», «Илайла-Сулейман» – перекликаются гребцы. Весла с сердцевидной лопаткой режут желтую воду.
Современному Шринагару не более 150—200 лет. От старого «города солнца» ничего не осталось. Старые мечети остались лишь в остовах. В уродливых облицовках «набережной» видны следы рельефов отличных камней девятого, одиннадцатого веков. Отдельные осколки, ничто не связывает их с грязными домиками современности.
Старые мосты должны скоро рухнуть. Кто положил начало кашмирских каналов? Кто обсадил дороги частым тыном тополей? Не сделал ли это кто-то из пришельцев от Средней Азии, где зима заставляет обозначать путь и пески требуют каналы орошения? И откуда эти шикари – легкие гондолоподобные лодки?
У ровного берега пошли бечевою. И желтые плесы напомнили Волгу или Миссисипи. Река Джелам – нерв Кашмира.
Самое большое озеро Вулар, самое красивое, самое грозное. Две ночи опасно било лодку о глинистую отмель. Еще остались бы, еще поработали бы, но «ковчег» может треснуть. На этом озере все привлекательно. Весь сияющий снегами Пир-Панждал – на западе. Густые горы – на север и восток. Даль Шринагара – на юг. Перед закатом поднимается изумительная Валгалла[111] над Пир-Панджалом, а утром – кристально-синие горы востока. На отмелях стала, и каждый конь виден на далекой мели, так воздух небывало прозрачен. На восточной отмели виден островок. На нем развалины храма и, бывает, сидят размышляющие садху и факиры. Мир религии в Кашмире менее заметен.
Детали разрушенного храма на островке могут быть перенесены в любой романский собор. Много ходили готы и всюду посеяли свой стиль. Украшения женских шапочек напоминают готские фибулы.[112] Только не красная эмаль, а красные стекла вставлены в медную оправу.
Около лодки носятся касатки-ласточки. По борту важно шагают удоды. Над полями звенит жаворонок. Посреди деревни кладбище – бугор, усеянный камнями, – наш северный «жальник».[113] На бугре часовня с шатровой зеленою крышей. Старинные, костистые чинары сторожат покой. Около деревень остатки храмов и «городища» – песчаные бугры с засыпанной стариною. Гребцы, под вечер, поют протяжные песни «бурлацкие», и горласто лают стаи собак. От дальнего севера до юга одно и то же строение жизни. Удивительно!
На северо-востоке озера Вулар горы сходятся. В этом проходе какая-то зовущая убедительность. Само селение Бандипур уже имеет какой-то особый характер. Когда подходите к почтовому отделению, вы поймете значительность места. Здесь подымается в горы дорога на Гилгит. Вы проходите до первого подъема и следите за извилинами восходящего пути. На вершине перевала первый ночлег. Потом путь сперва идет по самому гребню, где еще белеет снег полоскою, а затем окунается в новое преддверие. Гилгит и Читрал берегутся особо. Если трудно идти на Ладак,[114] то Гилгит и Читрал всегда под особым запретом. Лиловые и пурпурные скалы, синева снежных вершин. Каждый всадник в чалме привлекает внимание: не с севера ли? Каждая вереница груженых лошадок тянет глаз за собою. Значительный угол!
Сундук, караул, самовар, чай, чепрак, сюды-сюды, кавардак, колпак и много других слов странно и четко звучат в кашмирской речи. И плетеные лапти напоминают о других, северных путях.
Лодочник устраивает нам кашмирский обед. Приходят шесть поваров. Стол засыпается синими ирисами. С утра, кроме чая, нам ничего не дали. Собра и его брат Рамзана, и сметливый Ибрагим, и какие-то неведомые братья и дяди, и, может, сам столетний дед, сидящий с хуккой (трубкой) в кухонной лодке, – все заняты каким-то таинством. Наконец, в семь часов вечера появился таинственный обед. По очереди было подано двадцать семь блюд. И каждое должно было быть испробовано. Перечень всех изощрений шести поваров: миндальный суп, намки плов, мехти, табак маз, кабаб, руган яш, дупиаз, батха курма, абгош, алюбукар курма, чана курма, марзеванган курма, субзе курма, намки кабаб актаби, куфта, куфта тикеа, дампокта, кокарпуту, канди руган иош, мета плов, тула шум, риваш, мета зунт, мета тул, дизи алю, пирини, тула халва. Так назывался этот апофеоз баранины и пряностей. И как было сказать, что именно изысканность обеда была так чужда нам.
Здесь и песчаные пустыни на пути к Пешавару; и синие вершины Сонамарга; и белые склоны Соджила. И в полете орлов тот же неутомимый дух; и в резвых конях то же непреклонное движение. И мир роз и шалей кашмирских не похож на забытый и скрытый мир кашмирских клинков.
«Весна священная».[99] Когда мы сочиняли ее со Стравинским, не думалось, что Кашмир встретит нас этой постановкой. В Гари на ночлеге, когда вызвездило яркое весеннее небо и засинели горы, мы заметили вереницы огней по горам. Огни двигались, расходились и странно кружились. И по всем склонам зажглись эти огненные процессии. И в деревне внизу закружились темные силуэты, размахивая смоляными факелами на длинных шестах. Огненные круги возвещали о конце холодов зимних. И песни возвещали весну священную. Этот праздник девятого марта.
«Буль-Буль» – соловей-птица поет на яблоне. Кукушка отсчитывает долгую жизнь. На лужайке расстелены белые полотна и кипит самовар. Красные и желтые яблоки и сдобные лепешки предлагаются сидящим на весенней траве. Глазки фиалок и бело-желтые нарциссы ткут пестрый ковер. А вечером стада уток и станицы гусей усеивают мочажины озер. Выходят на весенние поляны маленькие медведи. И никто не боится их, разве если это матка с детьми…
Пологие речные берега. Вереница бурлаков ведет крытые лодки… По широкой дороге тянутся волы и скрипят колеса. Трехсотлетние чинары и высокие тополя оберегают пути. И часто блестят зубы встречных путников в улыбке привета.
На сеновале лежат сани – московские розвальни. На дворе скрипит журавль над колодцем. Соломенная крыша проросла зеленым мхом. Скрючились придорожные ивы. Гомонят приветствия детишек. Где же это? В Шуе или на Коломне? Это в Шринагаре, в «городе солнца».
Пузатые белые колонки; мелкая роспись орнаментов; крутые каменные лесенки; золоченая крыша храма; скрипучие расписные ставни окон; заржавленные замки; низкие дверки «с поклоном», резные балюстрады, покосившиеся плиты каменных полов, запах старого лака, мелкие стекла оконцев. Где же мы? В Ростовском Кремле? В суздальских монастырях? В ярославских храмах? И стаи бесчисленных галок. И голые ветки за окнами. Это главный дворец махараджи Кашмира. Любопытно все, что от старины сохранилось. Все новейшие приделки ужасны.
По дорогам много моторов Форда. В столовой гостиницы видны лица американцев. В ювелирной лавке рядом висят две картины: одна – вид Дели, другая – вид Московского Кремля. Среди кристаллов, в которые смотрят судьбу, среди кашмирских сапфиров и тибетской бирюзы зеленеют китайские жадеиты[100] и цветными садами раскинулись полы шитых кафтанов. Как ценные шали, залиты комнаты музея мелким иранским узором, и отбитая судьбою Гандхара[101] сводит воедино расколовшиеся ветви Запада и Востока.
В характере храмов и мечетей, в угловых резных драконах, в шатровой четырехскатной вышке неожиданное сочетание деревянных старых церквей Норвегии и китайских пагод. Из одного колодца почерпнута романская химера, звериный орнамент Алтая и зверьки Китайского Туркестана и Китая. Сибирские пути народов далеко вынесли одинаковый смысл украшений.
Твердо стоит крепость Акбара. Но когда подыметесь по всем кручам и ступеням, то видно, что старые кирпичи и глинобитная смазка с трудом держатся. Своды готовы упасть.
Нишад – сад Акбара – занял место от озера до взгорья. Высокое место. Строения скромны и по углам любимые им башенки. Характер простоты и ясности.
Шалимар – сад Джахангира – тоже в характере своего хозяина, стоит «для себя». Меньше внешнего вида, больше роскоши. Той роскоши, которая довела до нищеты потомков моголов. Последний могол, в Дели, тайно продавал мебель из дворца и разрушал ценные облицовки стен Шах-Джахана[102] и Аурангзеба.[103] Так кончилась великая династия.
Ткач Кашмира сопровождал каждый узор особым напевом. Великую гармонию труда напоминает такое искание ритма.
Ни в одной песне не сказывается, отчего гора «Трон Соломона» носит это имя. Ведь это место очень древнее. Еще Джанака, сын Ашоки, утвердил там один из первых буддийских храмов. Через семь веков храм был перестроен и посвящен Махадеве…[104] Но откуда имя Соломона? Имя Соломона гора получила от легенды, что Соломон, желая скрываться от условностей царской жизни и тягостей двора, на ковре-самолете с любимой женой переносился на эту гору. Опять упоминание о «летательном аппарате» Соломона. Такая же гора в Туркестане и Персии.
Не только гора «Трон Соломона» переносит сознание в библейские сферы. В долине Синда почему-то особенно почитается пророк Илия. Очень звучны легенды о том, как пророк, сидя в пещере, спасает рыбаков и путников. В различных обликах, то благой, то грозный, пророк является на защиту дел справедливости и благочестия. Мусульмане и индусы, разрозненные многими причинами, одинаково чтут пророка Илию.
Лиловый ирис всегда будет напоминать мусульманское кладбище. Они залиты этими цветами. Но вот радость: распустилась сирень, закивали ландыши и забелела черемуха…
После «мелкого рисунка» современного Кашмира отдыхаете на развалинах Мартанда и Авантипура. И здесь девятый и десятый век дали расцвет. Здесь фантастика азиатской колыбели романеска[105] торжественно слилась с радостным культом Вишну. Чувствуете, что и здесь, на фоне сапфировых предгорий Гималаев, стояли величественные сооружения. Вскрыты они лишь частично. Пологие наносные бугры скрывают целые дворцы и города. Картина мощи Азии еще не явлена. Только искры ее можно отметить на случайных листках. Любящие руки соберут чашу прекрасного сознания.
«Слава тебе, Хакаура, Гор[106] наш, Бог по бытию, защищающий страну, обуздатель пустыни змеем своего урея,[107] без лука пускающий стрелу, как делает богиня Сихмет.[108] Язык царя обращает в бегство азиатов». Так говорит гимн в честь Сенусерта III.[109] Два выражения имеют особое значение. «Пускающий стрелу без лука» – воздействующий на расстоянии. «Обуздатель пустыни змеем своего урея» напоминает о древнейшем культе Азии – жены и змея. Змеинообразные капители колонн Азии и майев говорят о том же культе – мудрой жены. О том же указывает старое блюдо, найденное в Кашмире: посередине сидит царь змеев с волшебным цветком в руке. У царя две пары рук – черные и светлые, ибо мудрость имеет полное вооружение. Перед царем женщина с покрывалом на голове, женщине царь вручает мудрость. Вся группа находится на фоне множества змей, поднявшихся и соединивших головы. Вокруг срединного изображения ряд отдельных фигур властителей, имеющих на шее изображение змея. Этот знак мудрости заставляет человекообразных и животноподобных джиннов[110] служить и помогать владетелям древнего знака. В длинную трубу джинны передают далекие вести. Джинны приносят цветы для украшения жизни. Джинны, в виде животных, переносятся по воздуху. Джинны приносят ларцы драгоценностей. Джинны присутствуют в виде стражи. Так хранят древний знак мудрости.
«Гулиджан-Марда», «Илло-Алладин-Шабаша», «Илайла-Сулейман» – перекликаются гребцы. Весла с сердцевидной лопаткой режут желтую воду.
Современному Шринагару не более 150—200 лет. От старого «города солнца» ничего не осталось. Старые мечети остались лишь в остовах. В уродливых облицовках «набережной» видны следы рельефов отличных камней девятого, одиннадцатого веков. Отдельные осколки, ничто не связывает их с грязными домиками современности.
Старые мосты должны скоро рухнуть. Кто положил начало кашмирских каналов? Кто обсадил дороги частым тыном тополей? Не сделал ли это кто-то из пришельцев от Средней Азии, где зима заставляет обозначать путь и пески требуют каналы орошения? И откуда эти шикари – легкие гондолоподобные лодки?
У ровного берега пошли бечевою. И желтые плесы напомнили Волгу или Миссисипи. Река Джелам – нерв Кашмира.
Самое большое озеро Вулар, самое красивое, самое грозное. Две ночи опасно било лодку о глинистую отмель. Еще остались бы, еще поработали бы, но «ковчег» может треснуть. На этом озере все привлекательно. Весь сияющий снегами Пир-Панждал – на западе. Густые горы – на север и восток. Даль Шринагара – на юг. Перед закатом поднимается изумительная Валгалла[111] над Пир-Панджалом, а утром – кристально-синие горы востока. На отмелях стала, и каждый конь виден на далекой мели, так воздух небывало прозрачен. На восточной отмели виден островок. На нем развалины храма и, бывает, сидят размышляющие садху и факиры. Мир религии в Кашмире менее заметен.
Детали разрушенного храма на островке могут быть перенесены в любой романский собор. Много ходили готы и всюду посеяли свой стиль. Украшения женских шапочек напоминают готские фибулы.[112] Только не красная эмаль, а красные стекла вставлены в медную оправу.
Около лодки носятся касатки-ласточки. По борту важно шагают удоды. Над полями звенит жаворонок. Посреди деревни кладбище – бугор, усеянный камнями, – наш северный «жальник».[113] На бугре часовня с шатровой зеленою крышей. Старинные, костистые чинары сторожат покой. Около деревень остатки храмов и «городища» – песчаные бугры с засыпанной стариною. Гребцы, под вечер, поют протяжные песни «бурлацкие», и горласто лают стаи собак. От дальнего севера до юга одно и то же строение жизни. Удивительно!
На северо-востоке озера Вулар горы сходятся. В этом проходе какая-то зовущая убедительность. Само селение Бандипур уже имеет какой-то особый характер. Когда подходите к почтовому отделению, вы поймете значительность места. Здесь подымается в горы дорога на Гилгит. Вы проходите до первого подъема и следите за извилинами восходящего пути. На вершине перевала первый ночлег. Потом путь сперва идет по самому гребню, где еще белеет снег полоскою, а затем окунается в новое преддверие. Гилгит и Читрал берегутся особо. Если трудно идти на Ладак,[114] то Гилгит и Читрал всегда под особым запретом. Лиловые и пурпурные скалы, синева снежных вершин. Каждый всадник в чалме привлекает внимание: не с севера ли? Каждая вереница груженых лошадок тянет глаз за собою. Значительный угол!
Сундук, караул, самовар, чай, чепрак, сюды-сюды, кавардак, колпак и много других слов странно и четко звучат в кашмирской речи. И плетеные лапти напоминают о других, северных путях.
Лодочник устраивает нам кашмирский обед. Приходят шесть поваров. Стол засыпается синими ирисами. С утра, кроме чая, нам ничего не дали. Собра и его брат Рамзана, и сметливый Ибрагим, и какие-то неведомые братья и дяди, и, может, сам столетний дед, сидящий с хуккой (трубкой) в кухонной лодке, – все заняты каким-то таинством. Наконец, в семь часов вечера появился таинственный обед. По очереди было подано двадцать семь блюд. И каждое должно было быть испробовано. Перечень всех изощрений шести поваров: миндальный суп, намки плов, мехти, табак маз, кабаб, руган яш, дупиаз, батха курма, абгош, алюбукар курма, чана курма, марзеванган курма, субзе курма, намки кабаб актаби, куфта, куфта тикеа, дампокта, кокарпуту, канди руган иош, мета плов, тула шум, риваш, мета зунт, мета тул, дизи алю, пирини, тула халва. Так назывался этот апофеоз баранины и пряностей. И как было сказать, что именно изысканность обеда была так чужда нам.