Все доброе ужаснулось при виде злой Сивы Тандавы. Так ужасна была она даже в смиренном виде своем. Из песьей пасти торчали клыки. Тело было так красно и так бесстыдно обросло волосами, что непристойно было смотреть.
   Даже запястья из горячих рубинов не могли украсить Сиву Тандаву; ох, даже думают, что она была и мужчиной.
   Злая сказала:
   – Слава тебе, Лакшми, добрая, родня моя! Много ты натворила счастья и благоденствия. Даже слишком много прилежно ты наработала. Ты настроила города и башни. Ты украсила золотом храмы. Ты расцветила землю садами. Ты – любящая красоту!
   Ты сделала богатых и дающих. Ты сделала бедных, но получающих и тому радующихся. Ты устроила мирную торговлю. Ты устроила между людьми все добрые связи. Ты придумала радостные людям отличия. Ты наполнила души людей приятным сознанием и гордостью. Ты – щедрая.
   Девушки твои мягки и сладки. Юноши – крепки и стремительны. Радостно люди творят себе подобных. Забывают люди о разрушении. Ошва тебе!
   Спокойно глядишь ты на людские шествия, и мало что осталось делать тебе. Боюсь, без труда и заботы утучнеет тело твое, и на нем умрут драгоценные жемчуга. Покроется жиром лицо твое, а прекрасные глаза твои станут коровьими.
   Забудут тогда люди принести приятные тебе жертвы. И не найдешь больше для себя отличных работниц. И смешаются все священные узоры твои.
   Вот я о тебе озаботилась, Лакшми, родня моя! Я придумала тебе дело. Мы ведь с тобой близки, и тягостно мне долгое разрушенье временем. А ну-ка, давай разрушим все людское строение. Давай разобьем все людские радости. Изгоним все накопленные людьми устройства.
   Разорви твои семь покрывал успокоения, и возрадуюсь я и сразу сотворю все дела мои. И ты возгордишься потом, полная заботы и дела, и вновь спрядешь еще лучшие свои покрывала.
   Опять с благодарностью примут люди все дары твои. Ты придумаешь для людей столько новых забот и маленьких умыслов, что даже самый глупый почувствует себя умным и значительным. Уже вижу радостные слезы людей, тебе принесенные...
   Подумай, Лакшми, родня моя! Мысли мои очень полезны тебе, и мне, сестре твоей, они радостны!
   Очень хитрая Сива Тандава! Только подумайте, что за выдумки пришли в ее голову.
   Но Лакшми рукой отвергла злобную выдумку Сивы Тандавы. Тогда опять приступила злая богиня, уже потрясая руками и клыками лязгая.
   Все предложения Сивы Тандавы отвергла Лакшми и сказала:
   – Не разорву для твоей радости и для горя людей мои покрывала. Тонкою пряжею успокою людской род. Соберу от всех знатных очагов отличных работниц. Вышью на покрывала новые знаки, самые красивые, самые богатые, самые заклятые. И в этих знаках, в образах лучших животных и птиц, пошлю к очагам людей добрые мои заклятия.
   Так решила Лакшми. Из светлого сада ушла Сива Тандава ни с чем. Радуйтесь, люди!
   Безумствуя, ждет теперь Сива Тандава долгого разрушения временем. В безмерном гневе иногда потрясает она землю, и тогда погибают толпы народов. Но успевает всегда Лакшми набросить свои покрывала покоя, и на телах погибших опять собираются люди. Сходятся в маленьких, торжественных шествиях.
   Добрая Лакшми украшает свои покрывала новыми священными знаками.

Знамения

   Из темной кладовки вышел черный человек и прошел на дворовую лестницу. Шел быстро, точно скрывался. Шел какими-то неслышными шагами.
   Как он зашел в кладовку? Зачем там был? Куда ушел? Почему шел неслышно?
   Не узнать. Не придумать.
   В людской зазвонил комнатный звонок. Звонил долго и сильно. А никто не звонил; никто никого не звал.
   Почему звонок сам звонил? Никак не узнать.
   В комнате тетушки Анны Ивановны завертелась дверная ручка. Завертелась сильно. Несколько раз перевернулась. А никто до нее не дотронулся.
   Зачем ручка крутилась, что это значит?
   Странно и непонятно.
   В столовой в один день прошли семь мышей.
   Никогда такого не бывало, а тут сразу семь.
   Откуда пришли? Зачем вылезли? Непонятно, но неспроста.
   Кухарка вечером вернулась домой в большом страхе. Туман стоял. Шла она по Длинному переулку, а навстречу ей идет белая лошадь. Идет из тумана одна, без человека. Идет, тихо ступает. Шума никакого не слышно. Так и прошла. Ушла в туман.
   Откуда – неведомо. Куда – неизвестно. Страшно вспомнить.
   Поздно вечером случилось самое страшное: лопнула картина на доске. Висела, висела себе тихо и вдруг с большим треском лопнула прямо через лицо святого Иеронима.
   Почему именно вечером лопнула? Это уже совсем плохо.
   Весь канун сочельника наполнился непонятными и странными делами. Не только нам, но и прислуге, и всем большим стало ясно, что случится страшное что-то. Даже тетушка Анна Ивановна сказала:
   – Не к добру!
   В буфетной горничная Даша шептала Анисье Петровне, экономке:
   – Дурной шалит! Дай-ка позову доброго – тот мигом все утишит.
   Но Анисья Петровна предупредила:
   – Не зови! Не поминай! Позвать-то легко, а поди потом убери его. Так-то, бывало, позовешь, придет легко, по первому голосу, а потом уйти не уходит. На уход надо знать тоже крепкое слово.
   Кто он, дурной? Кто он, добрый? Почему кто-то пришедший не уйдет?
   Все это было особенно; все это было чудесно.
   Говорили мы тихо. Шептали все новые догадки. Новые причины придумывали. Одна другой несбыточней, одна другой красивей.
   Все ужасающие возможности были сказаны. Новый звонок, стук или голос наполняли нас трепетом жутким и небывалым.
   Садились мы близко друг к другу. Верили, любили и трепетали.
   А в постелях, пока не уснули, стало и совсем страшно. И двери в темную комнату стали как-то приотворяться. И пол скрипел под невидимым шагом. И прохладным вихрем тянуло откуда-то. У порога стояло настоящее.
   Утром все побледнело. А дядя Миша пришел и стер огневое вечернее слово. Все объяснилось.
   Черный человек оказался новым слесарем и ходил неслышно в калошах. Оказалось, кот улегся на кнопку звонка. В дверной ручке испортилась старая пружина. Белая лошадь ушла с каретного двора, и ее скоро поймали. А мыши пришли снизу после отъезда кондитера.
   За трещину в картине дядя Миша очень сердился и говорил, что уже три года просил на паркет переложить картину, иначе она должна была расколоться. За небрежность к картине дядя Миша даже нашумел.
   От страхов ничего не осталось. Не пришли ни дурной, ни добрый. Все стало обычным, и мирным, и скучным.
   После того у нас никогда ничего не бывало. Даже сны прекратились. Знаков особенных нет ни на чем.
   Знамений ждем! Знамений просим!

Замки печали

   Идете по замку. Высокая зала. Длинные отсветы окон. Темные скамьи. Кресла.
   Здесь судили и осуждали.
   Еще зала, большая. Камин в величину быка. Колонны резные из дуба.
   Здесь собирались. Решались судить.
   Длинные переходы. Низкие дверки в железных заплатах. Высокий порог.
   Здесь вели заподозренных.
   Комната в одно окно. Посередине столб. На столбе железные кольца и темные знаки.
   Здесь пытали огнем.
   Высокая башня. Узкие окна. Узкая дверка. Своды.
   Здесь смотрели врага.
   Помещение для караула. Две старые пушки. Горка ядер. Пять алебард. Ободок барабана.
   Сюда драбанты кого-то тащили убить.
   Ступеньки вниз. На колоннах своды. У пола железные кольца.
   Здесь были осужденные.
   Подвал. Перекладина в своде. Дверка на озеро. Большой плоский камень.
   Последняя постель обреченных.
   Двор у ворот. Камни в стенах. Камни на мостовой. В середине столб с кольцом.
   Кольцо для шеи презренного.
   Молельня. Темный, резной хор. Покорные звери на ручках кресел.
   Здесь молились перед допросом.
   Тесная ниша. Длинное окошко в залу совета. Невидимое око, тайное ухо.
   Здесь узнавали врагов.
   Исповедальня. Черный дуб. Красная с золотом тафтяная завеса.
   Через нее о грехе говорили.
   Малая комната. Две ступени к окну. Окно на озеро. Темный дорожный ларец. Ларец графини.
   Около него не слышно слова печали.
   Не в нем ли остались искры радости или усмешка веселья?
   Или и в нем везли горе?
   Все, что не говорит о печали, слезы выели из серого замка.
   Проходила ли радость по замку?
   Были в нем веселые трубы. Было твердое слово чести. Было познание брака.
   Все это унесло время.
   Долго стоят по вершинам пустые серые замки.
   И время хранит их смысл.
   Что оставит время от наших дней? Проникнуть не можем. Не знаем.
   Если бы знали, может быть, убоялись.

Сон

   Перед войной сны были:
   Едем полем. За бугром тучи встают. Гроза. Сквозь тучу стремглав молнией в землю уперся огненный змей. Многоглавый.
   Или: Едем серою равниною. Холм высокий темнеет. Смотрим, не холм, а змей серый клубком завился.
   Еще задолго были заклятия. Заклинали землей и водой лихих. Заклинали кривду. Заклинали и зверем и птицею. Заклинали землей и водой. Не помогло. Выползли гады.
   Потом были знамения. Не усмотрели их. Не поверили. Не додумались. Толпой топтали.
   И проснулся змей. Поднялся враг рода человеческого. Пытался злословно мир покорить. Города порушить. Осквернить храмы. Испепелить людей и строения. Поднялся себе на смерть.
   Были заклятия. Были знамения. Остались сны. Сны, которые сбываются. Лег ночь переспать.
   Думал: увижу волхвов великих. Хотел посмотреть, что у них в тороках увязано. Какою они едут дорогою. Чтобы показали куда и откуда.
   Но не показали волхвы. Верно, рано еще. Не выехали.
   Показались двое других.
   Один – средовек, в старой синей рубахе. В кафтане темном, тоже ветхом. Волосы длинноватые. В деснице – три кочерги. Держит их концами вверх. Замечайте – вверх!
   Прокопий праведный – тот, что увел тучу каменную от Устюга Великого. Тот, что за неведомых молился.
   А другой – белый и старый, с мечом и со градом.
   Конечно, Никола-святитель!
   Вместо волхвов со звездою эти пришли.
   Прокопий говорит:
   «Не удаляйтесь Земли. Земля красная злом раскаленная. Но жар зла питает корни Древа, а на нем свивает Добро преблагое гнездо свое. Принимайте труд на Земле. Восходите к океану небесному, нам темному.
   Берегите благое Древо: на нем Добро живет. Земля есть источник горя, но из горя вырастают радости. Высший всех знает время радостей ваших.
   Не удаляйтесь Земли. Посидим, о дальних странствующих подумаем».
   Другой, седоватый, меч поднял: а к нему люди продвинулись. Много их выступило:
   «Никола милостивый! Ты – чудотворец! Ты – могучий! Ты – святитель! Ты – воинствующий!
   Ты – сердца побеждающий! Ты – водитель мыслей истинных! Силы земные ты знающий!
   Ты – меч хранящий! Ты – городам заступник! Ты – правду зрящий! Слышишь, владыко, моления?
   Злые силы на нас ополчились. Защити, владыко, пречистый град! Пречистый град – врагам озлобление!
   Прими, владыко, прекрасный град! Подвигай, отче, священный меч! Подвигни, отче, все воинство!
   Чудотворец! Яви грозный лик! Укрой грады святым мечом! Ты можешь! Тебе сила дана!
   Мы стоим без страха и трепета».

Царица Небесная
(Стенопись Храма Св. Духа в Талашкине)

   Высоко проходит небесный путь. Протекает река жизни опасная. Берегами каменистыми гибнут путники неумелые, не знающие различить, где добро, где зло.
   Милосердная Владычица Небесная о путниках темных возмыслила. Всеблагая на трудных путях на помощь идет. Ясным покровом хочет покрыть людское все горе, греховное.
   Из светлого града. Из красной всех ангельских сил обители Преблагая воздымается. К берегу реки жизни Всесвятая приближается. Собирает святых кормчих Владычица, за людской род возносит моленья.
   Трудам Царицы ангелы изумляются. Из твердыни потрясенные сонмы подымаются. Красные, прекрасные силы в подвиге великом утверждаются. Трубным гласом Владычице славу поют. Из-за твердых стен поднялись Архангелы. Херувимы, серафимы окружают Богородицу. Власти, Престолы, Господствия толпами устремляются. Приблизились начала, тайну образующие.
   Духу Святому, Господу Великому передаст Владычица моленья. О малых путников вразумлении, о Божьих путей посещении, о спасении, заступлении, всепрощении. Подай, Господи, Великий Дух.
   Подымается к тебе мольба великая. Богородицы моление пречистое. Вознесем Заступнице благодарение. Возвеличим и мы Матерь Господа: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь».

Миф Атлантиды

   Атлантида – зеркало солнца. Не знали прекрасней страны. Вавилон и Египет дивились богатству атлантов. В городах Атлантиды, крепких зеленым нефритом и черным базальтом, светились, как жар, палаты и храмы. Владыки, жрецы и мужи, в золототканых одеждах, сверкали в драгоценных камнях. Светлые ткани, браслеты, и кольца, и серьги, и ожерелья жен украшали, но лучше камней были лица открытые.
   Чужестранцы плыли к атлантам. Мудрость их охотно все славили. Преклонялись перед владыкой страны.
   Но случилось предсказание оракула. Священный корабль атлантам привез великое вещее слово:
   – Встанут волны горою. Море покроет страну Атлантиду. За отвергнутую любовь море отомстит.
   С того дня не отвергали любовь в Атлантиде. С любовью и лаской встречали плывущих. Радостно улыбались друг другу атланты. И улыбка владыки отражалась в драгоценных, блестящих стенах дворцовых палат. И рука тянулась навстречу с приветом, и слезы в народе сменялись тихой улыбкой. И забывал народ власть ненавидеть. И власть забывала кованый меч и доспех.
   Но мальчик, сын владыки, особенно всех удивлял. Само солнце, сами боги моря, казалось, послали его на спасенье великой страны.
   Вот он был добр! И приветлив! И заботлив о всех! Были братья ему великий и малый. Для каждого жило в нем доброе слово. Про каждого помнил он его лучший поступок. Ни одной ошибки он точно не помнил. Гнев и грубость увидеть он точно не мог. И перед ним укрывалось все злое, и недавним злодеям хотелось стать навсегда добрыми, так же как он.
   За ним шел толпой народ. Взгляд его всюду встречал лишь лица, полные радости, ждущие улыбку его и доброе, мудрое слово. Вот уж был мальчик! И когда почил в этой жизни владыка-отец и отрок, туманный тихой грустью, вышел к народу, все, как безумцы, забыли про смерть и гимн хвалебный запели владыке желанному. И ярче цвела Атлантида. А египтяне назвали ее страной любви.
   Долгие тихие годы правил светлый владыка. И лучи его счастья светили народу. Вместо храма народ стремился к владыке. Пел: «Он нас любит. Без него мы – ничто. Он – наш луч, наше солнце, наше тепло, наши глаза, наша улыбка. Слава тебе, наш любимый!» В трепете восторга народа дошел владыка до последнего дня. И начался день последний, и бессильный лежал владыка, и закрылись глаза его.
   Как один человек встали атланты, и морем сплошным залили толпы ступени палат. Отнесли врачей и постельничих. К смертному ложу приникли и, плача, вопили: «Владыко, взгляни! Подари нам хоть взгляд твой. Мы пришли тебя отстоять. Пусть наше, атлантов, желанье тебя укрепит. Посмотри – вся Атлантида собралась к дворцу твоему. Тесной стеной мы встали от дворца и до моря, от дворца до утесов. Мы, желанный, пришли тебя удержать. Мы не дадим тебя увести, всех нас покинуть. Мы все, вся страна, все мужи, и жены, и дети. Владыко, взгляни!»
   Рукой поманил владыка жреца и хотел сказать последнюю волю, и всех просил выйти хоть на короткое время.
   Но атланты остались. Сплотились, в ступени постели вросли. Застыли и немы и глухи. Не ушли.
   Тогда приподнялся на ложе владыка и, обратя к народу свой взгляд, просил оставить его одного и позволить ему сказать жрецу последнюю волю. Владыка просил. И еще раз напрасно владыка просил. И еще раз они были глухи. Они не ушли. И вот случилось тогда. Поднялся владыка на ложе и рукой хотел всех отодвинуть. Но молчала толпа и ловила взгляд любимый владыки.
   Тогда владыка сказал:
   – Вы не ушли? Вы не хотите уйти? Вы еще здесь? Сейчас я узнал. Ну, я скажу. Скажу одно слово мое. Я вас ненавижу. Отвергаю вашу любовь. Вы отняли все от меня. Вы взяли смех детства. Вы ликовали, когда ради вас остался я одиноким. Тишину зрелых лет вы наполнили шумом и криком. Вы презрели смертное ложе...
   Ваше счастье и вашу боль только я знал. Лишь ваши речи ветер мне доносил. Вы отняли солнце мое! Солнца я не видал; только тени ваши я видел. Дали, синие дали! К ним вы меня не пустили... Мне не вернуться к священной зелени леса... По травам душистым уже не ходить... На горный хребет мне уже не подняться... Излучины рек и зеленых лугов уже мне не видеть... По волнам уже не носиться... Глазом уже не лететь за кречетом быстрым... В звезды уже не глядеться... Вы победили... Голоса ночные слышать я больше не мог... Веления Бога стали мне уже недоступны... А я ведь мог их узнать... Я мог почуять свет, солнце и волю... Вы победили... Вы все от меня заслонили... Вы отняли все от меня... Я вас ненавижу... Вашу любовь я отверг...
   Упал владыка на ложе. И встало море высокой стеной и скрыло страну Атлантиду.

Страхи

   Стояли дубы. Краснели рудовые сосны. Под ними в заросших буграх тлели старые кости. Желтели, блестели цветы. В овраге зеленела трава. Закатилось солнце.
   На поляну вышел журавль и прогорланил:
   – Берегись, берегись! – И ушел за опушку. Наверху зашумел ворон:
   – Конец, конец.
   Дрозд на осине орал:
   – Страшно, страшно.
   И иволга просвистела:
   – Бедный, бедный.
   Высунулся с вершинки скворец, пожалел:
   – Пропал хороший, пропал хороший.
   И дятел подтвердил:
   – Пусть, пусть.
   Сорока трещала:
   – А пойти рассказать, пойти рассказать.
   Даже снегирь пропищал:
   – Плохо, плохо.
   И все это было. С земли, с деревьев и с неба свистели, трещали, шипели.
   А у Дивьего Камня за Медвежьим оврагом неведомый старик поселился. Сидел старик и ловил птиц ловушками хитрыми. И учил птиц большими трудами каждую одному слову.
   Посылал неведомый старик птиц по лесу, каждую со своим словом. И бледнели путники, и робели, услыхав страшные птичьи слова.
   А старик улыбался. И шел старик лесом, ходил к реке, ходил на травяные полянки. Слушал старик птиц и не боялся их слов.
   Только он один знал, что они ничего другого не знают и сказать не умеют.

Клады

   – От Красной Пожни пойдешь на зимний восход, будет тебе могилка-бугор. От бугра на левую руку иди до Ржавого ручья, а по ручью до серого камня. На камне конский след стесан. Как камень минуешь, так и иди до малой мшаги, а туда пять стволов золота Литвой опущено.
   В Лосином бору, на просеке, сосна рогатая не рублена. Оставлена неспроста. На сосне зарубки. От зарубок ступай прямиком через моховое болото. За болотом будет каменистое место, а два камня будут больше других. Стань промеж них в середину и отсчитай на весенний закат сорок шагов. Там золота бочонок схоронен еще при Грозном царе.
   Или еще лучше. На Пересне от Князьего Броду иди на весенний закат. А пройдя три сотни шагов, оберни в полгруди да иди тридцать шагов вправо. А будет тут ров старый, а за рвом пневое дерево, и тут клад положен большой. Золотые крестовики и всякий золотой снаряд, и положен клад в татарское разорение.
   Тоже хороший клад. На Городище церковь, за нею старое кладбище. Среди могил курганчик. Под ним, говорят, старый ход под землею, и ведет ход в пещерку, а в ней богатства большие. И на этот клад запись в Софийском соборе положена, и владыка новгородский раз в год дает читать ее пришлым людям.
   Самое трудное скажу. Этот клад хоронен со смертным зароком. Коли сумеешь обойти, коли противу страхов пойдешь – твое счастье.
   За Великой Гривой в Червонный ключ опущено разбойными людьми много золота; плитой закрыто, и вода спущена. Коли сумеешь воду от земли отвести да успеешь плиту отковать – твое счастье большое.
   Много кладов везде захоронено. Говорю – не болтаю. Дедами еще положены верные записи.
   Намедни чинился у меня важный человек. Он говорил, а я услыхал.
   – В подземной Руси, – сказал, – много добра схоронено. Русь берегите.
   Сановитый был человек.
   Про всякого человека клад захоронен. Только надо уметь клады брать. Неверному человеку клад не дастся. Пьяному клад не взять. Со скоромными мыслями к кладу не приступай. Клад себе цену знает. Не подумай испортить клад. Клады жалеть надо. Хоронили клады не с глупым словом, а с молитвой либо с заклятием.
   А пойдешь клад брать, иди смирно. Зря не болтай. На людях не гуляй. Свою думу думай. Будут тебе страхи, а ты страхов не бойся. Покажется что, а ты не заглядывайся. Криков не слушай. Иди себе бережно, не оступайся, потому брать клад – великое дело.
   Над кладом работай быстро. Не оглядывайся, а пуще всего не отдыхай. Коли захочешь голос показать, пой тропарь богородичный. Никаких товарищей для кладов никогда себе не бери.
   А на счастье возьмешь клад – никому про него не болтай. Никак не докажи клад людям сразу. Глаз людской тяжелый, клад от людей отвык – иначе опять в землю уйдет. И самому тебе не достанется, и другому его уж труднее взять. Много кладов сами люди попортили, по своему безобразию.
   – А где же твой клад, кузнец? Отчего ты свой клад не взял?
   – И про меня клад схоронен. Сам знаю, когда за кладом пойду.
   Больше о кладах ничего не сказал черный кузнец.

Города пустынные

 
Мир пишется, как ветхий муж,
Повинны человеки устремлением.
Устремлением возрастают помыслы.
Помысел породил желание.
Желание подвигло веление.
Здание человеческое устремлениями
сотрясается.
Не бойся, древний муж!
Радость и печаль – как река.
Волны преходят омывающие.
 
   Возвеселился царь:
   – Моя земля велика. Мои леса крепки. Мои реки полны. Мои горы ценны. Мой народ весел. Красива жена моя.
   Возвеселилась царица:
   – Много у нас лесов и полей. Много у нас певчих птиц. Много у нас цветочных трав.
   Вошел в палату ветхий муж. Пришлый человек. Царю и царице поклон дал. Сел в утомлении. Царь спросил:
   – Чего устал, ветхий? Видно, долго шел в странствии?
   Воспечалился ветхий муж:
   – Земля твоя велика. Крепки леса твои. Полны реки твои. Горы твои непроходны. В странствии едва не погиб. И не мог дойти до града, где нашел бы покой. Мало, царь, у тебя городов. Нам, ветхим, любо градское строение. Любы станы надежные. Любы башни зрящие и врата, велению послушные. Мало, царь, у тебя городов. Крепче окружились стенами владыки соседних стран.
   Воспечалился царь:
   – Мало у меня городов. Мало у меня надежды стенной. Мало башен имею. Мало врат, чтобы вместить весь народ.
   Восплакал царь:
   – Муж ветхий! Летами мудрый! Научи зарастить городами всю мою землю великую. Как вместить в стены весь народ?
   Возвеселился ветхий муж:
   – Будут, царь, у тебя города. Вместишь в стены весь народ. За две земли от тебя живет великанский царь. Дай ему плату великую. Принесут тебе великаны от царя индийского городов видимо-невидимо. Принесут со стенами, с вратами и с башнями. Не жалей наградить царя великанского. Дай ему плату великую. Хотя бы просил царицу, жену твою.
   Встал и ушел ветхий. Точно его, прохожего, и не было.
   Послал царь в землю великанскую просьбу, докуку великую. Засмеялся смехом великанский мохнатый царь. Послал народ свой к царю индийскому своровать города со стенами, вратами и башнями. Взял плату великанский мохнатый царь немалую. Взял гору ценную. Взял реку полную. Взял целый крепкий лес. Взял в придачу царицу, жену царя. Все ему было обещано. Все ему было отписано.
   Воспечалилась царица:
   – Ой, возьмет меня мохнатый царь! Ой, в угоду странному мужу, ветхому! Ой, закроют весь народ вратами крепкими. Ой, потопчут городами все мои травы цветочные. А закроют башнями весь надзвездный мир, помогите, мои травы цветочные, – ведомы вам тайны подземные. Ой, несут великаны города индийские, со стенами, вратами и башнями.
   Жалобу травы услышали. Закивали цветными макушками. Подняли думу подземную. Пошла под землей дума великая. Думою море воспенилось. Думою леса закачалися. Думою горы нарушились, мелким камнем осыпались. Думою земля наморщилась. Пошло небо морщинкой.
   Добежала дума до пустынных песков. Возмутила дума пески свободные. Встали пески валами, перевалами. Встали пески против народа великанского.
   Своровали великаны города индийские со стенами, вратами и башнями. Повытряхивали из закуток индийский народ. Поклали города на плечи. Шибко назад пошли. Пошли заслужить плату великую своему мохнатому царю.
   Подошли великаны к пустынным пескам. Сгрудились пустынные пески. Поднялись пески темными вихрями. Закрыли пески солнце красное. Залегли пески по поднебесью. Как напали пески на великанский народ.
   Налезли пески в пасти широкие. Засыпали пески уши мохнатые. Залили пески глаза великановы. Одолели пески великанский народ. Покидали великаны города в пустынные пески. Еле сами ушли без глаз, без ушей.
   Схоронили пески пустынные города индийские. Схоронили со стенами, вратами и башнями. Видят люди города и до наших дней. А кто принес города в пустынные пески, то простому люду неведомо.
   Распустились травы цветочные пуще прежнего.
   Поняла царица от цветочных трав, что пропали города индийские. И запела царица песню такую веселую. Честным людям на услышание, Спасу на прославление.
   Услыхал песню царь, возрадовался ликованием. И смеялся царь несчастью великанскому. И смеялся царь городам индийским, скрытым теперь в пустынных песках. Перестал царь жалеть о чужих городах.
   Осталась у царя река полная. Осталась гора ценная. Остался у царя весь крепкий лес. Остались у царя травы цветочные да птицы певчие. Остался у царя весь народ. Осталась царица красивая. Осталась песня веселая.