Страница:
Лыков слонялся по палубе и неотвязно думал о Буффаленке. Как сложится его жизнь там? Ведь это жизнь, и в ней будет все… Парень влюбится, женится, заведет детей. Под чужой личиной, скрывая свое подлинное имя от любимой женщины? Вряд ли такое возможно. А признается – сделает ее сообщницей, и тогда еще страшнее. Жуткое будущее… Не дай Бог никому.
День так и прошел в беседах с новыми знакомыми. Особенно усердствовал словоохотливый Фомин. Перед обедом Таубе, как старшему в звании, представился штабс-капитан в кафтане восточно-сибирских линейцев. Высокий, крепкого сложения, со скуластым простодушным лицом, он произвел приятное впечатление. Таубе спросил про аннинский темляк на шашке штабс-капитана:
– За что отличие?
– За восемь схваток с хунхузами.
Выяснилось, что офицер служит в 4-м линейном батальоне и является новым подчиненным барона. Звали его Сергей Иванович Бисиркин. Скромный и слегка затурканный унылой караульной службой на краю империи – таков оказался их попутчик. Держался Бисиркин, правда, с неброским достоинством и общества нового командира не искал. Скорее, Таубе вцепился в него с расспросами. Вечером он сказал сыщику:
– Хороший офицер! Уже за сорок, а все еще штабс. Кто-то его держит, не двигает. Не понимаю почему. Бисиркин звезд, конечно, с неба не хватает, но порядочный. Когда я спросил его о сослуживцах, уклонился. А то, знаешь, есть любители давать характеристики…
– А где стоит его команда?
– В Рыковском. Это Тымовский округ, не у тебя.
– Все равно полезно с ним поговорить. Оттуда ведь бежал один из убитых «иванов». Округ выходит к Охотскому морю. Там можно сесть, например, на японскую шхуну и…
Идея про шхуну пришла в голову Лыкову недавно. Вот самый быстрый способ оказаться в Японии! Сыщику не терпелось проверить свою догадку на сахалинцах.
– Ты прав. Путь у нас долгий. Наведем его на разговор о побегах и зададим свои вопросы. Сергей Иванович выглядит приличнее Фомина, с ним и побеседовать приятнее.
Друзья выпили для хороших сновидений коньячку и легли спать. Снаружи плескали в борт волны, слышались шумы портовой, никогда не затихающей жизни. Дежурный пробил склянки: ноль часов. Виктор повозился-повозился и повернулся к Алексею.
– Черт! Одесса рядом, а мы с тобою дрыхнем. То ли дело раньше, а?
– Лежи, женатик! Ты свое отгулял.
– Эх, ушла молодость… Я, когда по городу ходил, заметил: очень в Одессе женщины красивые! Необычной такой красотой, не как в Петербурге или Москве.
– Это оттого, что здесь перемешана разная кровь, – тоном знатока пояснил Лыков. – Столкнулись четыре народа: русские, малороссы, евреи и греки. Получилась адская смесь! А еще море.
– Что море?
– Оно отбраковывает малодушных. В Одессе многие мужчины с ним связаны: рыбаки, матросы…
– Контрабандисты, – подсказал Таубе.
– …контрабандисты, военные мореходы. Лихой народ, не трусливый! От таких мужчин у женщин рождаются красивые дети.
– Романтизм! Просто ты книжек в гимназии начитался. Мужчины везде одинаковы. Это женщины разные.
– Юбочник ты, баронище, поэтому тебе так и кажется. Неужели ребята в Муроме или Арзамасе такие же, как здесь, в Одессе? Уж нет! Море меняет людей. В лучшую сторону.
– Романтизм… – повторил Виктор, зевая. – Лучше это… расскажи про варшавских женщин.
– Что именно? – нахмурился Лыков.
– Сам знаешь что. У тебя ведь там было?
– Что было?
– Не валяй дурака. Приключение с польками было или нет?
– Ну, было… – нехотя ответил сыщик после паузы.
– Что ты, как шпион на допросе, упираешься? Клещами надо вытаскивать! Говори товарищу как на духу!
Таубе даже сел на кровати, отбросив одеяло.
– Мы с тобой с Дагестана так вот, бок о бок, не жили. Сознавайся!
– Там, понимаешь, такое приключение выпало, что о-го-го…
– Ну-ну, продолжай!
– Красивая попалась. Единственное, что меня извиняет… Я же не как ты, скромный, небалованный! Ты своих, поди, на дюжины считаешь?
– Эх, ушла молодость! Но ты продолжай, продолжай…
– Ну, красивая, говорю, попалась. Очень! Руки словно из мрамора точеные, а уж грудь! Словами не описать… А тут еще, когда я лишь собирался, мне все уши про полек прожужжали. Знаешь, как это бывает. Сойдутся три балабола. «Ты в Варшаву?». – «В Варшаву». – «Ой, там такое творится! Сам не был, но знаю из достоверных источников, что польки очень любвеобильные! А уж в постели лучше всех!» И так далее…
– Ты хочешь сказать, что тебя подготовили?
– Не то слово! Я и приехал уже настроенный попытать счастья. Хожу, хожу, а его все нет. Женщины, правда, шикарные. Только от нас, русских, шарахаются, как от чумных. Остается лишь слюни подбирать. И вдруг! Меня – и такая! Что скажешь? Конечно, я сомлел…
– И что?
– И все. Любил пани, любил, а потом домой вернулся.
– Да, Варшава… – вздохнул Таубе. – У меня там тоже была одна. Удивительная… Где она сейчас?
– В Варшаве прямо в воздухе витает, – подхватил Алексей. – Парки, кавярни, шпацер по вечерам[17]. Вся жизнь на флирт настраивает. Почти как в Ялте.
– Да ты и там отметился? – рассмеялся Виктор. – Ах, шалун! Вместо того чтобы государя императора стеречь, он бабцов обхаживает…
– В Ялте хочешь не хочешь, а окрутят. Столичные дамы прямо с ума сходят. Заводят себе учителя верховой езды, из крымских татар, – и в горы. На выездку. Как только не боятся? Будь я женщиной, не решился бы ни за что. Одна, с незнакомым татарином… С ночевкой в какой-то сакле…
– А что, были скандалы, недовольные? Может, кто-то уехал и не вернулся?
– Нет, ничего подобного. Мы, когда государь в Ливадии, всегда держим в Ялте своих людей. И следим за происшествиями в округе. Никаких скандалов! Дамы все благополучно возвращаются, очень довольные. Мы на всякий случай поинтересовались – мало ли что? Так вот, теперь это высокодоходный татарский промысел. Поставка приключений скучающим дамам из столиц. Есть очень громкие фамилии. А среди молодых наездников завелись свои чемпионы, чьи имена передаются в Петербурге по эстафете. На них существует очередь! Парню двадцать с небольшим, а у него на счете в банке уже тридцать тысяч лежит. Каково?
– Да, – согласился Таубе, – я столько за всю службу не отложу. С другой стороны, кому от этого плохо? Барынь можно понять. В столице такая скука…
Друзья посмеялись и вскоре затем уснули. Утром их разбудил звон цепей и шум голосов. Быстро умывшись, они вышли на прогулочную палубу и увидели на пирсе множество наполовину обритых голов. Каторжники прибыли на погрузку. Старший помощник, сверкая злыми глазами, торопливо шагал мимо приятелей. Козырнул и сказал на ходу:
– Снова путейцы оба состава в один день подогнали. Вот идиоты!
На пирсе действительно была суматоха. Четыреста пятьдесят человек сгрудили в один конец и огородили часовыми. Начальники конвойных команд сдавали партии морскому караулу по головам. Крики, ругань, наглый арестантский смех… Среди забитой и запуганной массы шныряют бывалые рецидивисты, ищут, кого бы растрясти на деньги. Как там Буффаленок? Ему сейчас ничем не помочь, и лучше даже не встречаться взглядами. Поэтому подполковник и надворный советник отправились в город за последними покупками.
Алексей расспросил Фролова, что на острове самое недоступное и желанное. Тот ответил:
– Икра! Обычная паюсная икра. Так иной раз ее охота, а ни за какие деньги не достать!
Лыков, привыкший к тому, что этого добра полно в любом второразрядном трактире, удивился.
– Чем же вы там водку закусываете?
– Другой икрой, местной. От периодической рыбы[18].
– Никогда не слышал!
– Видите ли, красной рыбы на Сахалине нету. На севере, в двух озерах, водятся, говорят, осетры, но сам я их не пробовал. Места там трудные… Поэтому в ходу икра периодических рыб, в первую очередь кэты.
– Кэты?
– Да. Ее у нас очень много. С июня по август рыбы заходят в реки метать икру, тут их и добывают в огромных количествах. Если японцы дозволят.
– Это как понять? – нахмурился Лыков.
– Так и понимайте. На острове всего две значительных реки: Тымь и Поронай. Вторая, кстати сказать, течет через ваш округ и впадает в залив Терпения. В устье – большие склады, воинская команда, поселенцы; называется Тихменевск. На другом конце залива остров Тюлений. На нем стоит морской пост. Охраняют тамошнее лежбище морских животных от хищничества.
– Чьего хищничества?
– Да тех же японцев. Дай им волю, они всех побьют, никого не оставят. Тюленей, моржей, котиков – всех. Жадные – страсть! К чему уж я это говорю?.. Ах, да. Устье Пороная охраняется. И нерест рыбы в нем японцам недоступен. А вот Тымь впадает в Охотское море в глухих местах. Ныйский залив – совершенно дикий край, где живут одни гиляки. И когда начинается ход кэты, японцы имеют привычку перегораживать реку. Поперек устья, сетями. И забирают всю рыбу себе. Целиком!
– А что начальство? Почему оно это позволяет?
– А начальство далеко, за двести верст, в Рыковском. Заготовка периодической рыбы – важнейшая статья хозяйства на Сахалине. Каторгу нужно кормить. Не мясом же баловать этих чертей! Тем более постные дни. Рыбы у нас едят много, в большинстве соленой. И когда идет ход, все другие дела бросают. Надо сделать запасы на год вперед! Тюрьма выделяет особые артели, которые ловят рыбу и днем и ночью. Кэта, добравшись до верховий, выбрасывает икру и молоки, а потом погибает. Есть ее тогда уже нельзя, нужно перехватить раньше, пока не отметалась. И вдруг артельщики обнаруживают, что рыбы в реке нет… Ясное дело: япошки снова перегородили Тымь. В устье высылается воинская команда на лодках. А там двести верст и сто порогов. Через неделю солдатики приплывают в Ныйский залив, где уже ни японцев, ни рыбы. Каторга опять осталась без кэты.
– Понятно. Грустная история. Но мы начали про икру.
– Да! Икра периодических рыб оранжевого цвету!
– Не может быть!
– Приедете – увидите. И вкус другой, хуже, чем у паюсной, но под водку годится.
Встревоженный Лыков поехал в город и закупил дюжину фунтовых жестянок с икрой производства астраханской компании «Моралев и Щепетов». Велел также упаковать в ящик со стружкой шесть бутылок французского коньяка. Там пригодится! Небогатый Таубе смог позволить себе лишь бутылку португальского портвейна. Взял заодно небольшой запас «манил», надеясь дотянуть до Сингапура и там уже шикануть на всю сотню. Друзья были готовы.
Еще они много говорили о женах. И Варенька Лыкова, и Лидия Таубе – обе были в положении. Причем про Варвару это выяснилось, можно сказать, за день до отъезда и сильно затруднило разлуку. А Лидия Павловна должна была родить через полтора месяца, что разрывало Виктору сердце. Первый ребенок, долгожданный! А он уплывает на край света, на целый год… Медицинская часть на Сахалине вызывала большие сомнения, поэтому жен нельзя было брать с собой. Оставалось только говорить о них.
Глава 3
День так и прошел в беседах с новыми знакомыми. Особенно усердствовал словоохотливый Фомин. Перед обедом Таубе, как старшему в звании, представился штабс-капитан в кафтане восточно-сибирских линейцев. Высокий, крепкого сложения, со скуластым простодушным лицом, он произвел приятное впечатление. Таубе спросил про аннинский темляк на шашке штабс-капитана:
– За что отличие?
– За восемь схваток с хунхузами.
Выяснилось, что офицер служит в 4-м линейном батальоне и является новым подчиненным барона. Звали его Сергей Иванович Бисиркин. Скромный и слегка затурканный унылой караульной службой на краю империи – таков оказался их попутчик. Держался Бисиркин, правда, с неброским достоинством и общества нового командира не искал. Скорее, Таубе вцепился в него с расспросами. Вечером он сказал сыщику:
– Хороший офицер! Уже за сорок, а все еще штабс. Кто-то его держит, не двигает. Не понимаю почему. Бисиркин звезд, конечно, с неба не хватает, но порядочный. Когда я спросил его о сослуживцах, уклонился. А то, знаешь, есть любители давать характеристики…
– А где стоит его команда?
– В Рыковском. Это Тымовский округ, не у тебя.
– Все равно полезно с ним поговорить. Оттуда ведь бежал один из убитых «иванов». Округ выходит к Охотскому морю. Там можно сесть, например, на японскую шхуну и…
Идея про шхуну пришла в голову Лыкову недавно. Вот самый быстрый способ оказаться в Японии! Сыщику не терпелось проверить свою догадку на сахалинцах.
– Ты прав. Путь у нас долгий. Наведем его на разговор о побегах и зададим свои вопросы. Сергей Иванович выглядит приличнее Фомина, с ним и побеседовать приятнее.
Друзья выпили для хороших сновидений коньячку и легли спать. Снаружи плескали в борт волны, слышались шумы портовой, никогда не затихающей жизни. Дежурный пробил склянки: ноль часов. Виктор повозился-повозился и повернулся к Алексею.
– Черт! Одесса рядом, а мы с тобою дрыхнем. То ли дело раньше, а?
– Лежи, женатик! Ты свое отгулял.
– Эх, ушла молодость… Я, когда по городу ходил, заметил: очень в Одессе женщины красивые! Необычной такой красотой, не как в Петербурге или Москве.
– Это оттого, что здесь перемешана разная кровь, – тоном знатока пояснил Лыков. – Столкнулись четыре народа: русские, малороссы, евреи и греки. Получилась адская смесь! А еще море.
– Что море?
– Оно отбраковывает малодушных. В Одессе многие мужчины с ним связаны: рыбаки, матросы…
– Контрабандисты, – подсказал Таубе.
– …контрабандисты, военные мореходы. Лихой народ, не трусливый! От таких мужчин у женщин рождаются красивые дети.
– Романтизм! Просто ты книжек в гимназии начитался. Мужчины везде одинаковы. Это женщины разные.
– Юбочник ты, баронище, поэтому тебе так и кажется. Неужели ребята в Муроме или Арзамасе такие же, как здесь, в Одессе? Уж нет! Море меняет людей. В лучшую сторону.
– Романтизм… – повторил Виктор, зевая. – Лучше это… расскажи про варшавских женщин.
– Что именно? – нахмурился Лыков.
– Сам знаешь что. У тебя ведь там было?
– Что было?
– Не валяй дурака. Приключение с польками было или нет?
– Ну, было… – нехотя ответил сыщик после паузы.
– Что ты, как шпион на допросе, упираешься? Клещами надо вытаскивать! Говори товарищу как на духу!
Таубе даже сел на кровати, отбросив одеяло.
– Мы с тобой с Дагестана так вот, бок о бок, не жили. Сознавайся!
– Там, понимаешь, такое приключение выпало, что о-го-го…
– Ну-ну, продолжай!
– Красивая попалась. Единственное, что меня извиняет… Я же не как ты, скромный, небалованный! Ты своих, поди, на дюжины считаешь?
– Эх, ушла молодость! Но ты продолжай, продолжай…
– Ну, красивая, говорю, попалась. Очень! Руки словно из мрамора точеные, а уж грудь! Словами не описать… А тут еще, когда я лишь собирался, мне все уши про полек прожужжали. Знаешь, как это бывает. Сойдутся три балабола. «Ты в Варшаву?». – «В Варшаву». – «Ой, там такое творится! Сам не был, но знаю из достоверных источников, что польки очень любвеобильные! А уж в постели лучше всех!» И так далее…
– Ты хочешь сказать, что тебя подготовили?
– Не то слово! Я и приехал уже настроенный попытать счастья. Хожу, хожу, а его все нет. Женщины, правда, шикарные. Только от нас, русских, шарахаются, как от чумных. Остается лишь слюни подбирать. И вдруг! Меня – и такая! Что скажешь? Конечно, я сомлел…
– И что?
– И все. Любил пани, любил, а потом домой вернулся.
– Да, Варшава… – вздохнул Таубе. – У меня там тоже была одна. Удивительная… Где она сейчас?
– В Варшаве прямо в воздухе витает, – подхватил Алексей. – Парки, кавярни, шпацер по вечерам[17]. Вся жизнь на флирт настраивает. Почти как в Ялте.
– Да ты и там отметился? – рассмеялся Виктор. – Ах, шалун! Вместо того чтобы государя императора стеречь, он бабцов обхаживает…
– В Ялте хочешь не хочешь, а окрутят. Столичные дамы прямо с ума сходят. Заводят себе учителя верховой езды, из крымских татар, – и в горы. На выездку. Как только не боятся? Будь я женщиной, не решился бы ни за что. Одна, с незнакомым татарином… С ночевкой в какой-то сакле…
– А что, были скандалы, недовольные? Может, кто-то уехал и не вернулся?
– Нет, ничего подобного. Мы, когда государь в Ливадии, всегда держим в Ялте своих людей. И следим за происшествиями в округе. Никаких скандалов! Дамы все благополучно возвращаются, очень довольные. Мы на всякий случай поинтересовались – мало ли что? Так вот, теперь это высокодоходный татарский промысел. Поставка приключений скучающим дамам из столиц. Есть очень громкие фамилии. А среди молодых наездников завелись свои чемпионы, чьи имена передаются в Петербурге по эстафете. На них существует очередь! Парню двадцать с небольшим, а у него на счете в банке уже тридцать тысяч лежит. Каково?
– Да, – согласился Таубе, – я столько за всю службу не отложу. С другой стороны, кому от этого плохо? Барынь можно понять. В столице такая скука…
Друзья посмеялись и вскоре затем уснули. Утром их разбудил звон цепей и шум голосов. Быстро умывшись, они вышли на прогулочную палубу и увидели на пирсе множество наполовину обритых голов. Каторжники прибыли на погрузку. Старший помощник, сверкая злыми глазами, торопливо шагал мимо приятелей. Козырнул и сказал на ходу:
– Снова путейцы оба состава в один день подогнали. Вот идиоты!
На пирсе действительно была суматоха. Четыреста пятьдесят человек сгрудили в один конец и огородили часовыми. Начальники конвойных команд сдавали партии морскому караулу по головам. Крики, ругань, наглый арестантский смех… Среди забитой и запуганной массы шныряют бывалые рецидивисты, ищут, кого бы растрясти на деньги. Как там Буффаленок? Ему сейчас ничем не помочь, и лучше даже не встречаться взглядами. Поэтому подполковник и надворный советник отправились в город за последними покупками.
Алексей расспросил Фролова, что на острове самое недоступное и желанное. Тот ответил:
– Икра! Обычная паюсная икра. Так иной раз ее охота, а ни за какие деньги не достать!
Лыков, привыкший к тому, что этого добра полно в любом второразрядном трактире, удивился.
– Чем же вы там водку закусываете?
– Другой икрой, местной. От периодической рыбы[18].
– Никогда не слышал!
– Видите ли, красной рыбы на Сахалине нету. На севере, в двух озерах, водятся, говорят, осетры, но сам я их не пробовал. Места там трудные… Поэтому в ходу икра периодических рыб, в первую очередь кэты.
– Кэты?
– Да. Ее у нас очень много. С июня по август рыбы заходят в реки метать икру, тут их и добывают в огромных количествах. Если японцы дозволят.
– Это как понять? – нахмурился Лыков.
– Так и понимайте. На острове всего две значительных реки: Тымь и Поронай. Вторая, кстати сказать, течет через ваш округ и впадает в залив Терпения. В устье – большие склады, воинская команда, поселенцы; называется Тихменевск. На другом конце залива остров Тюлений. На нем стоит морской пост. Охраняют тамошнее лежбище морских животных от хищничества.
– Чьего хищничества?
– Да тех же японцев. Дай им волю, они всех побьют, никого не оставят. Тюленей, моржей, котиков – всех. Жадные – страсть! К чему уж я это говорю?.. Ах, да. Устье Пороная охраняется. И нерест рыбы в нем японцам недоступен. А вот Тымь впадает в Охотское море в глухих местах. Ныйский залив – совершенно дикий край, где живут одни гиляки. И когда начинается ход кэты, японцы имеют привычку перегораживать реку. Поперек устья, сетями. И забирают всю рыбу себе. Целиком!
– А что начальство? Почему оно это позволяет?
– А начальство далеко, за двести верст, в Рыковском. Заготовка периодической рыбы – важнейшая статья хозяйства на Сахалине. Каторгу нужно кормить. Не мясом же баловать этих чертей! Тем более постные дни. Рыбы у нас едят много, в большинстве соленой. И когда идет ход, все другие дела бросают. Надо сделать запасы на год вперед! Тюрьма выделяет особые артели, которые ловят рыбу и днем и ночью. Кэта, добравшись до верховий, выбрасывает икру и молоки, а потом погибает. Есть ее тогда уже нельзя, нужно перехватить раньше, пока не отметалась. И вдруг артельщики обнаруживают, что рыбы в реке нет… Ясное дело: япошки снова перегородили Тымь. В устье высылается воинская команда на лодках. А там двести верст и сто порогов. Через неделю солдатики приплывают в Ныйский залив, где уже ни японцев, ни рыбы. Каторга опять осталась без кэты.
– Понятно. Грустная история. Но мы начали про икру.
– Да! Икра периодических рыб оранжевого цвету!
– Не может быть!
– Приедете – увидите. И вкус другой, хуже, чем у паюсной, но под водку годится.
Встревоженный Лыков поехал в город и закупил дюжину фунтовых жестянок с икрой производства астраханской компании «Моралев и Щепетов». Велел также упаковать в ящик со стружкой шесть бутылок французского коньяка. Там пригодится! Небогатый Таубе смог позволить себе лишь бутылку португальского портвейна. Взял заодно небольшой запас «манил», надеясь дотянуть до Сингапура и там уже шикануть на всю сотню. Друзья были готовы.
Еще они много говорили о женах. И Варенька Лыкова, и Лидия Таубе – обе были в положении. Причем про Варвару это выяснилось, можно сказать, за день до отъезда и сильно затруднило разлуку. А Лидия Павловна должна была родить через полтора месяца, что разрывало Виктору сердце. Первый ребенок, долгожданный! А он уплывает на край света, на целый год… Медицинская часть на Сахалине вызывала большие сомнения, поэтому жен нельзя было брать с собой. Оставалось только говорить о них.
Глава 3
Лекция штабс-капитана Бисиркина
Наконец пассажиры «Петербурга», и вольные, и невольные, заняли свои места. В грузовом твиндеке уложили для нужд Сахалина две тысячи тонн всякой всячины. Еще полторы тысячи тонн ивановской мануфактуры, через Индию в Персию, зафрахтовали купцы. Сами негоцианты – грек и два перса – ходили по пароходу неразлучной троицей. В разговор они ни с кем не вступали и столовались отдельно.
Компания Лыкову и Таубе сложилась как-то сама собой. В нее входил представителем от команды добрейший мичман Бирингтон. Иван Ефимович давал советы, что смотреть и что покупать в заморских портах. Рассказывал судовые новости и вполне приличные анекдоты. Он же зачитывал телеграммы международных новостных агентств, которые пароход забирал на стоянках. В компанию вошли и супруги Фроловы с молчаливой дочкой. Жена Карпа Ивановича оказалась женщиной недалекой, но доброй. Выяснилось, что она часто заступалась за арестантов перед своим грозным мужем. Это примирило с ней Лыкова, и на Сахалине они простились по-дружески.
Самым симпатичным членом компании был Бисиркин. В отличие от губернского секретаря он не лез с бесконечными и однообразными рассказами. Тоже «бывалый сахалинец», Сергей Иванович предпочитал слушать. Много и охотно он мог говорить только о лошадях, которых очень любил и в которых знал толк. А так помалкивал… Но на заданные вопросы отвечал обстоятельно. Поняв это, друзья взяли беднягу в оборот. Стараясь не сильно надоесть, они ежедневно выспрашивали своего попутчика. Не шибко образованный, но основательный и порядочный – таков оказался штабс-капитан Бисиркин. Он честно хотел дать начальству требуемые им объяснения. Большой опыт был тому подспорьем. Рассказы офицера очень пригодились.
По чужим городам они гуляли тоже втроем. Тут заводилой выступал Таубе, который везде бывал и все знал. Началось все с Константинополя. Известно, что русские офицеры, находясь за границей, не могут носить мундир. Подполковнику и штабс-капитану пришлось поэтому переодеться в партикулярное. Барон в добротной визитке и с тростью выглядел очень импозантно. Но нелепо смотрелся Сергей Иванович. В своей мешковатой парусиновой паре он был похож на прогоревшего антрепренера… Так и ходили гурьбой, имея собственного чичерона, притом говорящего на всех языках. Алексей запросился в Ая-Софию и получил ее. Бисиркин ни о чем не просил, молчал, ничего не покупал – экономил деньги, да и некому везти… Взял только две дешевенькие фески: одну себе, вторую ротному командиру. Таубе не удержался и докупил немного сигар.
Восточный, шумный, веселый город очень понравился сыщику. Но что-то засело внутри. До сих пор он видел турок или в прорезь прицела, или на кончике своего кинжала. Лыков за время войны сократил мужское население Порты на два десятка человек. И теперь эта кровь мешала ему торговаться с лавочником, пить кофе на берегу Босфора. Словно бы он виноват перед этими людьми! Раздосадованный сам на себя, Алексей убрался из Константинополя с облегчением.
В Порт-Саид пароход прибыл, когда пассажиры спали. В два часа ночи Лыков проснулся оттого, что в каюте были посторонние. Чье-то сопение и топот ног… Он торопливо зажег фитиль в лампе. Два грязных египтянина в бурнусах бросились к нему, что-то крича на ломаном английском. Сыщик сжал кулаки, но быстро выяснилось, что это не нападение, а торговая операция. Египтяне предлагали купить у них фотографии сфинксов, пирамид и прочей дребедени, любимой туристами. Тут наконец проснулся Таубе. Он молча взял торговцев за ворот и выбросил в коридор. Задвинул засов и снова улегся. Не тут-то было! Через минуту дверь стала трястись, словно каюту брали штурмом. Лыков разозлился. Что за беспардонность? Он распахнул дверь. Три новых комиссионера чуть не сбили его с ног, протягивая толстые пачки тех же фотографий. Удар! другой! Египтяне кубарем покатились по коридору. Из соседних кают выскочили на крики их соотечественники. Алексей показал кулак на обе стороны и закрылся. Больше их не беспокоили.
Проснувшись утром, надворный советник увидел в иллюминаторе серую полоску земли. Она ползла совсем близко, как будто «Петербург» плыл по Клязьме. Канал! Лыков стал торопливо одеваться. Таубе уже брился, поглядывая в окно с брезгливой гримасой.
– Айда быстрее!
– Чего я там не видел?
– Ты что?! Это же Суэцкий канал, великое детище человеческой мысли!
– Запомни, Леха: отсюда и до Адена – самое отвратительное место на земле. Верблюды, комары и неслыханная жара.
– Да ну тебя!
Лыков вышел на палубу и уже через полчаса понял, что его опытный друг прав. Сначала было интересно наблюдать за судами, как они медленно-медленно ползут в обе стороны. Ширина зеркала канала – всего тридцать саженей. Встречные корабли расходились впритирку, едва не чиркая бортами. Суэцкий канал не принимал посудины с осадкой, превышающей пять саженей[19]; лишь поэтому движение было возможно в обе стороны.
Справа, где Аравийская пустыня, виднелась железная дорога. По ней катил одинокий поезд, казавшийся издали игрушечным. Слева раскинулась угрюмая пустыня Эт-Тих, совершенно ничем не примечательная. Бурая вода «великого детища» издавала неприятный гнилостный запах. Очень скоро взору сыщика наскучили однообразные пейзажи. Тут появился Таубе, как всегда, элегантный. Первое, что он сделал, – это рассмотрел соседние пароходы. И сразу обратил внимание друга на то, как много вокруг германских судов.
– Гляди! Они начинают осваиваться в мировом океане. Припозднились и теперь восполняют упущенное нахрапом. Немецких вымпелов все больше и больше. Англичанам это сильно не нравится.
– А нам?
– Нам с ними детей не крестить. И океан не делить. Разве что в Персии схлестнемся.
– Но везут же купцы товар в Персию даже на нашем пароходе! Так что покуда мы не проигрываем.
Таубе усмехнулся, незаметно осмотрелся по сторонам. Они вдвоем стояли по левому борту у дымовой трубы. Грек и два перса, как обычно неразлучные виднелись на корме. Негоцианты о чем-то спорили, по-восточному живо жестикулируя.
– Ну ладно… Ты человек проверенный, дальше тебя не уйдет. Тот перс, что повыше ростом, – подъесаул Ливкин. Плывет создавать резидентуру на южной границе Афганистана.
Ошарашенный Лыков стал поворачиваться, но барон за рукав потащил его на нос.
– Не пялься, дурачок!
– Но… он же вылитый перс!
– Ливкин родом из Гурьева, там этих ребят в избытке. Поэтому язык и обычаи он знает в совершенстве.
– Но на кой шут нам Афганистан?
– Олух ты, Лешка. Там творятся интереснейшие дела. А мы о них ничего не знаем! Северная граница совершенно непроницаема. Возникла мысль подглядеть с юга, это много проще. Заодно и Персию с Индией пощупать…
– Смелый человек! Если узнают, что с ним сделают?
– Да уж ничего хорошего. Давид Иванович не только храбрый, он еще и толковый. Сейчас его зовут Мирза Мехди. Не вздумай как-то его выдать! Ни взглядом, ни жестом. Все очень серьезно. Я не удивлюсь, если на борту «Петербурга» имеются люди из Секретного и политического департамента Индийского офиса.
– Что за лавочка? Британская разведка?
– Да, их индийское отделение. Народ там умный, подъесаулу придется нелегко. Но – чу! К нам идет Бисиркин. Давай уведем его в курительную комнату и разговорим на предмет побегов с Сахалина.
– Давай. А в конце осторожно и про Японию. Как, мол, туда наши каторжные попадают?
Так они и поступили. Безотказный штабс-капитан дал завлечь себя в мужскую комнату салона. Троица уселась полукругом на диване. Офицеры закурили, а Лыков вытребовал чаю. Он же и начал разговор.
– А вы знаете, Сергей Иванович, что ваши имя-отчество означают на арго уголовных?
– Нет, – растерялся тот. – А как имя и отчество могут угодить в жаргон?
– Редко, но бывает. Например, Каролина Ивановна – это гиря на ремне. Кстати, страшное оружие! Меня им однажды чуть не уложили в Автово… Фома Иванович – большой лом. А Сергей Иванович означает висячий замок.
– Правда? – удивился Бисиркин. – Но почему?
– Сергей Иванович – это большой замок, амбарный. А маленький называется Сережка. Уже без отчества.
– Ну тогда понятно. Сережка – это дужка от замка, вот и прозвали. А я три года караулю мазуриков, а про то не знал! Я – и замок…
– Кстати спросить, Сергей Иванович, как вы туда угодили? Это же вроде наказания, так?
– Изволите ли знать, не так. А даже наоборот – поощрение.
– Поощрение? В эдакое место?
– А деньги? – покачал рано поседевшей головой Бисиркин. – Усиленный оклад жалованья, плюсом полуторные столовые. Казенная квартира с отоплением и освещением и бесплатная прислуга. Обычному строевому офицеру такое и не снилось…
– Какая прислуга? – удивился Таубе. – Вы же не денщиков так называете?
– На Сахалине любой, кто находится на службе, обложен прислугой со всех сторон. Лакеи и горничные имеются у самого ничтожного телеграфиста. А уж у ротного командира или смотрителя поселений кого только нет! Няньки для детей, садовник, конюх, даже собственный повар! И все забесплатно, от тюрьмы. Можно и вольного нанять, но этому уже придется платить. Приедете на остров, господа, и сами увидите.
– Хорошо, приедем и увидим, – согласился Алексей. – Но давайте вернемся к тому, с чего начали. Вас, значит, в поощрение на край света загнали?
– Так точно. После того как хунхузы легкое мне издырявили.
– Ого! Где и когда?
– В Уссурийской тайге, возле озера Ханко. Чуть я тогда не помер, да Господь, видать, пожалел… Хунхузы, изволите ли знать, народ опасный. Даже, можно сказать, страшный. Само слово это уже должно пугать. Слышали, что оно означает?
– Нет, – хором ответили собеседники.
– А означает оно «красная борода». Первые разбойники красили себе бороды, чтобы казаться ужаснее. И то верно: китайцы сильно их боятся.
– А русские?
– И русские тоже. Которые там крестьяне или зверовики. Знамо дело. Забайкальские казаки да мы, сибирские линейцы и стрелки, – другой разговор. Нам это привычно. Да-с…
Бисиркин не спеша затянулся. Так он курил трубку, но принимал и дареные сигары. И всегда благодарил… Сигарами штабс-капитана угощал Таубе (ему Бисиркин не смел отказывать), а оплачивал эту роскошь по тайному между ними уговору богач Лыков.
– Ну отлежался я, вижу – поживем еще. Можно опять за китаезами гоняться. Да начальство у нас с пониманием. И послали меня в 4-й батальон, чтобы жирком оброс маленько, хе-хе… Тоже, конечно, служба не сахар. Караулишь этих несчастных, караулишь, да и сам себя арестантом чувствуешь. Климат ужасный, народ кругом злой. Только и думают, как тебе голову свинтить. Зато хоть не стреляют. Почти. А ежели удастся мне выслужить капитана да получить роту, то и жениться можно. Пока нельзя, не проживем вдвоем-то. А уж ежели… Я в госпитале в Павловске с такой славной женщиной познакомился…
Тут до Бисиркина дошло, что он ляпнул о своей мечте батальонному командиру. И это может быть расценено как умышленная оговорка. Штабс-капитан смутился:
– Ну глупость это, вам не интересно…
– А побеги? – выручил его Лыков.
– Побеги? – радостно подхватил Сергей Иванович. – Их сколько угодно!
– Прямо так и бегут круглый год? – подзадорил его Алексей. – А сделайте милость, расскажите нам. В подробностях. И мне, и Виктору Рейнгольдовичу это будет полезно, по занимаемым должностям.
– Это верно. Вопрос, как говорится, на злобу дня. Ну так и быть. Охотно расскажу, что знаю сам.
Штабс-капитан откинулся на спинку дивана, затянулся турецким табаком. Лыков позвал буфетчика и заказал три кружки пива с моченым горохом. Собеседники пригубили, и Сергей Иванович начал свою лекцию.
– Изволите ли знать, Сахалин тянется с севера на юг на девятьсот верст. Северная его оконечность для житья не пригодна и потому необитаема. Как говорят каторжные: трунда. Это, значит, они так тундру называют… Люди живут в середке острова да на юге. Где вам, Алексей Николаевич, и выпало начальствовать… Так вот. Да! Тут еще надобно знать про каторжные разряды.
Лыков знал эти разряды, но не стал перебивать линейца. Пусть баронище послушает, ему полезно.
– Собственно каторга, как привыкли думать обыватели: с цепями, обритыми головами и под вооруженным караулом – это разряд испытуемых. Помещается он в кандальной тюрьме, отдельно от остальных. По прибытии на остров туда сажают лишь тех, у кого срока двенадцать лет и выше. Все прочие железо сразу сымают и назначаются в разряд исправляющихся. Режим там много более мягкий. Головы не бреют, на работы водят под охраной одного надзирателя. Год в исправительном, или, иначе, общем отделении засчитывают по отбытии десяти месяцев. И даже дают двадцать два праздничных дня. Главное же – на этот разряд распространяются царские манифесты! Государи у нас, слава Богу, добрые. Чуть какой повод – сразу манифест о сокращении сроков. И на круг выходит, что каторга таким образом уменьшается вдвое.
– Вдвое? – не поверил Таубе. – То есть злодей, получивший десять лет, отсидит только пять? Да еще и без кандалов?
– Так точно. Мы со смотрителем Рыковской тюрьмы Ливиным однажды для интересу подсчитали: вдвое. Больше того, общее отделение напоминает скорее ночлежный дом, чем тюрьму. Вход и выход свободные. Кто не наряжен на работы, гуляет где хочет безо всякого надзору. Надобно только утром и вечером отметиться на поверке. Правда, следует сказать: бывает, что работы у исправляющихся тяжелее, чем у кандальников. Тех ведь приходится сопровождать под воинским караулом. А солдат с ружьями в тайгу на неделю не пошлешь.
– Почему? – удивился Лыков.
– Ну как почему? Там их надо два раза в день кормить горячей пищей, как следует по уставу. И разместить на постой. А откуда они в тайге? Это арестанты могут жить в шалашах, крытых корьем, и питаться сухарями; солдату не положено. Вот кандальники и шуруют близ тюрьмы. Делают что придется, а иногда и просто лодырничают. А вольные все на строительство дорог да в угольные копи! Самые тяжелые арестантские работы – древотаски да пильщики – достаются завсегда разряду исправляющихся. Потому как вблизи тюрьмы лесу уже давно не осталось…
Компания Лыкову и Таубе сложилась как-то сама собой. В нее входил представителем от команды добрейший мичман Бирингтон. Иван Ефимович давал советы, что смотреть и что покупать в заморских портах. Рассказывал судовые новости и вполне приличные анекдоты. Он же зачитывал телеграммы международных новостных агентств, которые пароход забирал на стоянках. В компанию вошли и супруги Фроловы с молчаливой дочкой. Жена Карпа Ивановича оказалась женщиной недалекой, но доброй. Выяснилось, что она часто заступалась за арестантов перед своим грозным мужем. Это примирило с ней Лыкова, и на Сахалине они простились по-дружески.
Самым симпатичным членом компании был Бисиркин. В отличие от губернского секретаря он не лез с бесконечными и однообразными рассказами. Тоже «бывалый сахалинец», Сергей Иванович предпочитал слушать. Много и охотно он мог говорить только о лошадях, которых очень любил и в которых знал толк. А так помалкивал… Но на заданные вопросы отвечал обстоятельно. Поняв это, друзья взяли беднягу в оборот. Стараясь не сильно надоесть, они ежедневно выспрашивали своего попутчика. Не шибко образованный, но основательный и порядочный – таков оказался штабс-капитан Бисиркин. Он честно хотел дать начальству требуемые им объяснения. Большой опыт был тому подспорьем. Рассказы офицера очень пригодились.
По чужим городам они гуляли тоже втроем. Тут заводилой выступал Таубе, который везде бывал и все знал. Началось все с Константинополя. Известно, что русские офицеры, находясь за границей, не могут носить мундир. Подполковнику и штабс-капитану пришлось поэтому переодеться в партикулярное. Барон в добротной визитке и с тростью выглядел очень импозантно. Но нелепо смотрелся Сергей Иванович. В своей мешковатой парусиновой паре он был похож на прогоревшего антрепренера… Так и ходили гурьбой, имея собственного чичерона, притом говорящего на всех языках. Алексей запросился в Ая-Софию и получил ее. Бисиркин ни о чем не просил, молчал, ничего не покупал – экономил деньги, да и некому везти… Взял только две дешевенькие фески: одну себе, вторую ротному командиру. Таубе не удержался и докупил немного сигар.
Восточный, шумный, веселый город очень понравился сыщику. Но что-то засело внутри. До сих пор он видел турок или в прорезь прицела, или на кончике своего кинжала. Лыков за время войны сократил мужское население Порты на два десятка человек. И теперь эта кровь мешала ему торговаться с лавочником, пить кофе на берегу Босфора. Словно бы он виноват перед этими людьми! Раздосадованный сам на себя, Алексей убрался из Константинополя с облегчением.
В Порт-Саид пароход прибыл, когда пассажиры спали. В два часа ночи Лыков проснулся оттого, что в каюте были посторонние. Чье-то сопение и топот ног… Он торопливо зажег фитиль в лампе. Два грязных египтянина в бурнусах бросились к нему, что-то крича на ломаном английском. Сыщик сжал кулаки, но быстро выяснилось, что это не нападение, а торговая операция. Египтяне предлагали купить у них фотографии сфинксов, пирамид и прочей дребедени, любимой туристами. Тут наконец проснулся Таубе. Он молча взял торговцев за ворот и выбросил в коридор. Задвинул засов и снова улегся. Не тут-то было! Через минуту дверь стала трястись, словно каюту брали штурмом. Лыков разозлился. Что за беспардонность? Он распахнул дверь. Три новых комиссионера чуть не сбили его с ног, протягивая толстые пачки тех же фотографий. Удар! другой! Египтяне кубарем покатились по коридору. Из соседних кают выскочили на крики их соотечественники. Алексей показал кулак на обе стороны и закрылся. Больше их не беспокоили.
Проснувшись утром, надворный советник увидел в иллюминаторе серую полоску земли. Она ползла совсем близко, как будто «Петербург» плыл по Клязьме. Канал! Лыков стал торопливо одеваться. Таубе уже брился, поглядывая в окно с брезгливой гримасой.
– Айда быстрее!
– Чего я там не видел?
– Ты что?! Это же Суэцкий канал, великое детище человеческой мысли!
– Запомни, Леха: отсюда и до Адена – самое отвратительное место на земле. Верблюды, комары и неслыханная жара.
– Да ну тебя!
Лыков вышел на палубу и уже через полчаса понял, что его опытный друг прав. Сначала было интересно наблюдать за судами, как они медленно-медленно ползут в обе стороны. Ширина зеркала канала – всего тридцать саженей. Встречные корабли расходились впритирку, едва не чиркая бортами. Суэцкий канал не принимал посудины с осадкой, превышающей пять саженей[19]; лишь поэтому движение было возможно в обе стороны.
Справа, где Аравийская пустыня, виднелась железная дорога. По ней катил одинокий поезд, казавшийся издали игрушечным. Слева раскинулась угрюмая пустыня Эт-Тих, совершенно ничем не примечательная. Бурая вода «великого детища» издавала неприятный гнилостный запах. Очень скоро взору сыщика наскучили однообразные пейзажи. Тут появился Таубе, как всегда, элегантный. Первое, что он сделал, – это рассмотрел соседние пароходы. И сразу обратил внимание друга на то, как много вокруг германских судов.
– Гляди! Они начинают осваиваться в мировом океане. Припозднились и теперь восполняют упущенное нахрапом. Немецких вымпелов все больше и больше. Англичанам это сильно не нравится.
– А нам?
– Нам с ними детей не крестить. И океан не делить. Разве что в Персии схлестнемся.
– Но везут же купцы товар в Персию даже на нашем пароходе! Так что покуда мы не проигрываем.
Таубе усмехнулся, незаметно осмотрелся по сторонам. Они вдвоем стояли по левому борту у дымовой трубы. Грек и два перса, как обычно неразлучные виднелись на корме. Негоцианты о чем-то спорили, по-восточному живо жестикулируя.
– Ну ладно… Ты человек проверенный, дальше тебя не уйдет. Тот перс, что повыше ростом, – подъесаул Ливкин. Плывет создавать резидентуру на южной границе Афганистана.
Ошарашенный Лыков стал поворачиваться, но барон за рукав потащил его на нос.
– Не пялься, дурачок!
– Но… он же вылитый перс!
– Ливкин родом из Гурьева, там этих ребят в избытке. Поэтому язык и обычаи он знает в совершенстве.
– Но на кой шут нам Афганистан?
– Олух ты, Лешка. Там творятся интереснейшие дела. А мы о них ничего не знаем! Северная граница совершенно непроницаема. Возникла мысль подглядеть с юга, это много проще. Заодно и Персию с Индией пощупать…
– Смелый человек! Если узнают, что с ним сделают?
– Да уж ничего хорошего. Давид Иванович не только храбрый, он еще и толковый. Сейчас его зовут Мирза Мехди. Не вздумай как-то его выдать! Ни взглядом, ни жестом. Все очень серьезно. Я не удивлюсь, если на борту «Петербурга» имеются люди из Секретного и политического департамента Индийского офиса.
– Что за лавочка? Британская разведка?
– Да, их индийское отделение. Народ там умный, подъесаулу придется нелегко. Но – чу! К нам идет Бисиркин. Давай уведем его в курительную комнату и разговорим на предмет побегов с Сахалина.
– Давай. А в конце осторожно и про Японию. Как, мол, туда наши каторжные попадают?
Так они и поступили. Безотказный штабс-капитан дал завлечь себя в мужскую комнату салона. Троица уселась полукругом на диване. Офицеры закурили, а Лыков вытребовал чаю. Он же и начал разговор.
– А вы знаете, Сергей Иванович, что ваши имя-отчество означают на арго уголовных?
– Нет, – растерялся тот. – А как имя и отчество могут угодить в жаргон?
– Редко, но бывает. Например, Каролина Ивановна – это гиря на ремне. Кстати, страшное оружие! Меня им однажды чуть не уложили в Автово… Фома Иванович – большой лом. А Сергей Иванович означает висячий замок.
– Правда? – удивился Бисиркин. – Но почему?
– Сергей Иванович – это большой замок, амбарный. А маленький называется Сережка. Уже без отчества.
– Ну тогда понятно. Сережка – это дужка от замка, вот и прозвали. А я три года караулю мазуриков, а про то не знал! Я – и замок…
– Кстати спросить, Сергей Иванович, как вы туда угодили? Это же вроде наказания, так?
– Изволите ли знать, не так. А даже наоборот – поощрение.
– Поощрение? В эдакое место?
– А деньги? – покачал рано поседевшей головой Бисиркин. – Усиленный оклад жалованья, плюсом полуторные столовые. Казенная квартира с отоплением и освещением и бесплатная прислуга. Обычному строевому офицеру такое и не снилось…
– Какая прислуга? – удивился Таубе. – Вы же не денщиков так называете?
– На Сахалине любой, кто находится на службе, обложен прислугой со всех сторон. Лакеи и горничные имеются у самого ничтожного телеграфиста. А уж у ротного командира или смотрителя поселений кого только нет! Няньки для детей, садовник, конюх, даже собственный повар! И все забесплатно, от тюрьмы. Можно и вольного нанять, но этому уже придется платить. Приедете на остров, господа, и сами увидите.
– Хорошо, приедем и увидим, – согласился Алексей. – Но давайте вернемся к тому, с чего начали. Вас, значит, в поощрение на край света загнали?
– Так точно. После того как хунхузы легкое мне издырявили.
– Ого! Где и когда?
– В Уссурийской тайге, возле озера Ханко. Чуть я тогда не помер, да Господь, видать, пожалел… Хунхузы, изволите ли знать, народ опасный. Даже, можно сказать, страшный. Само слово это уже должно пугать. Слышали, что оно означает?
– Нет, – хором ответили собеседники.
– А означает оно «красная борода». Первые разбойники красили себе бороды, чтобы казаться ужаснее. И то верно: китайцы сильно их боятся.
– А русские?
– И русские тоже. Которые там крестьяне или зверовики. Знамо дело. Забайкальские казаки да мы, сибирские линейцы и стрелки, – другой разговор. Нам это привычно. Да-с…
Бисиркин не спеша затянулся. Так он курил трубку, но принимал и дареные сигары. И всегда благодарил… Сигарами штабс-капитана угощал Таубе (ему Бисиркин не смел отказывать), а оплачивал эту роскошь по тайному между ними уговору богач Лыков.
– Ну отлежался я, вижу – поживем еще. Можно опять за китаезами гоняться. Да начальство у нас с пониманием. И послали меня в 4-й батальон, чтобы жирком оброс маленько, хе-хе… Тоже, конечно, служба не сахар. Караулишь этих несчастных, караулишь, да и сам себя арестантом чувствуешь. Климат ужасный, народ кругом злой. Только и думают, как тебе голову свинтить. Зато хоть не стреляют. Почти. А ежели удастся мне выслужить капитана да получить роту, то и жениться можно. Пока нельзя, не проживем вдвоем-то. А уж ежели… Я в госпитале в Павловске с такой славной женщиной познакомился…
Тут до Бисиркина дошло, что он ляпнул о своей мечте батальонному командиру. И это может быть расценено как умышленная оговорка. Штабс-капитан смутился:
– Ну глупость это, вам не интересно…
– А побеги? – выручил его Лыков.
– Побеги? – радостно подхватил Сергей Иванович. – Их сколько угодно!
– Прямо так и бегут круглый год? – подзадорил его Алексей. – А сделайте милость, расскажите нам. В подробностях. И мне, и Виктору Рейнгольдовичу это будет полезно, по занимаемым должностям.
– Это верно. Вопрос, как говорится, на злобу дня. Ну так и быть. Охотно расскажу, что знаю сам.
Штабс-капитан откинулся на спинку дивана, затянулся турецким табаком. Лыков позвал буфетчика и заказал три кружки пива с моченым горохом. Собеседники пригубили, и Сергей Иванович начал свою лекцию.
– Изволите ли знать, Сахалин тянется с севера на юг на девятьсот верст. Северная его оконечность для житья не пригодна и потому необитаема. Как говорят каторжные: трунда. Это, значит, они так тундру называют… Люди живут в середке острова да на юге. Где вам, Алексей Николаевич, и выпало начальствовать… Так вот. Да! Тут еще надобно знать про каторжные разряды.
Лыков знал эти разряды, но не стал перебивать линейца. Пусть баронище послушает, ему полезно.
– Собственно каторга, как привыкли думать обыватели: с цепями, обритыми головами и под вооруженным караулом – это разряд испытуемых. Помещается он в кандальной тюрьме, отдельно от остальных. По прибытии на остров туда сажают лишь тех, у кого срока двенадцать лет и выше. Все прочие железо сразу сымают и назначаются в разряд исправляющихся. Режим там много более мягкий. Головы не бреют, на работы водят под охраной одного надзирателя. Год в исправительном, или, иначе, общем отделении засчитывают по отбытии десяти месяцев. И даже дают двадцать два праздничных дня. Главное же – на этот разряд распространяются царские манифесты! Государи у нас, слава Богу, добрые. Чуть какой повод – сразу манифест о сокращении сроков. И на круг выходит, что каторга таким образом уменьшается вдвое.
– Вдвое? – не поверил Таубе. – То есть злодей, получивший десять лет, отсидит только пять? Да еще и без кандалов?
– Так точно. Мы со смотрителем Рыковской тюрьмы Ливиным однажды для интересу подсчитали: вдвое. Больше того, общее отделение напоминает скорее ночлежный дом, чем тюрьму. Вход и выход свободные. Кто не наряжен на работы, гуляет где хочет безо всякого надзору. Надобно только утром и вечером отметиться на поверке. Правда, следует сказать: бывает, что работы у исправляющихся тяжелее, чем у кандальников. Тех ведь приходится сопровождать под воинским караулом. А солдат с ружьями в тайгу на неделю не пошлешь.
– Почему? – удивился Лыков.
– Ну как почему? Там их надо два раза в день кормить горячей пищей, как следует по уставу. И разместить на постой. А откуда они в тайге? Это арестанты могут жить в шалашах, крытых корьем, и питаться сухарями; солдату не положено. Вот кандальники и шуруют близ тюрьмы. Делают что придется, а иногда и просто лодырничают. А вольные все на строительство дорог да в угольные копи! Самые тяжелые арестантские работы – древотаски да пильщики – достаются завсегда разряду исправляющихся. Потому как вблизи тюрьмы лесу уже давно не осталось…