Страница:
– Значит, бежать?
– Да, пока светло. Правда, у нас теперь нет ни колец, ни серег. Больше не на что нанять телегу. Пойдём пешком. Пока в городе хаос – проскочим!
– Ева, неси башмаки покрепче! – скомандовала Шехонская. – И выкинь из баула всё ненужное!
Но камеристка не успела сделать и шагу, как снизу послышались чьи-то громкие нахрапистые голоса.
– Тихо!
Ахлестышев с Сашей заторопились в переднюю. Там пятеро рослых и, видимо, нетрезвых пехотинцев напирали на Клода. Судя по славянской речи, это были поляки. Один из них, с офицерскими эполетами, схватил француза за карабин.
– Пошёл прочь, коротышка! Этот дом реквизирован под квартиру нашего полковника!
– Нет, особняк уже занят! Мы пришли сюда раньше вас. Здесь квартирует полувзвод бригадира Обиньи из 5-го конно-егерского полка лёгкой кавалерии!
– Я поручик Лымарек. Легион Вислы объявляет дом своей добычей. Немедленно убирайся отсюда со своим паршивым бригадиром – Москва большая.
Тут поручик увидел русских и сразу окрысился.
– А, здесь свиньи! Ну, развлечение обеспечено.
Плотной толпой поляки двинулись по лестнице наверх. Клод, уже без карабина – его отобрали – шёл сзади и уговаривал их уйти, но его не слушали.
– Чей это особняк? – властно спросил Лымарек.
– Княгини Шехонской, – ответил Пётр, семеня сбоку.
– О! Русская княгиня? Никогда не имел, ха-ха! Сейчас испробуем её на вкус. Где она?
Ахлестышев почувствовал, как у него выступил на спине холодный пот… Пьяные наглые поляки явно не собирались церемониться с обитателями дома.
– Она… больна и плохо себя чувствует. Не встаёт с постели.
– А и не нужно ей вставать, я привык делать это лёжа, – как-то особенно мерзко ухмыльнулся поручик. – А ты кто?
– Я друг дома.
– Русский?
– Да.
– Очень хорошо! Довольно вы, русские собаки, попили польской крови. Теперь ты и хозяйка ответите нам за всё.
– Но я не пил никакой крови, ни польской, ни чьей другой!
– Ты ещё будешь дерзить?!
Поручик, не останавливаясь, сильно ударил Ахлестышева по лицу. Саша кинулся было на выручку другу, но сразу три тесака упёрлись ему в грудь.
– Товарищ, спокойно! – крикнул Пётр. – Может, ещё обойдётся…
– Не обойдётся, – с угрозой сказал Лымарек. – Вы теперь мои пленники. И заплатите за все польские унижения. А привычки у меня такие… особенные. Графа де Сада не читал? Сейчас увидишь это в действии.
Поляк открыл одну за другой обе двери и без стука вошёл в комнату княгини. Та медленно поднялась с тахты, одёрнула на себе платье.
– Кто вы и что вам угодно?
Поручик нагло, в упор разглядывал Шехонскую, потом сказал:
– Совершенная красотка! Тем лучше. У меня есть в запасе несколько хороших приёмов…
Лицо у Ахлестышева горело, в висках стучали молотки, из разбитой губы лилась кровь. Что же делать, что же делать?! Сейчас начнётся… Он умрёт прежде, чем увидит, что эти животные сделают с Ольгой – но его смерть ей не поможет! Конец, всему конец…
– У вас богатый дом, княгиня. Вероятно, он так и ломится от драгоценностей?
– Всё, что у меня было, уже забрали. Те, кто пришёл раньше вас. Можете спросить вон у того мсьё.
– Да, мы уже лишили княгиню её украшений, – крикнул сзади Клод. – Господа, ну пошутили и хватит! Не надо запугивать бедную женщину. Тут в самом деле не осталось ничего ценного, но Москва такая огромная! Мы же союзники, мы не должны ссориться! Давайте разойдёмся миром.
Но поручик не слушал его. Он долго и гнусно-сладострастно разглядывал Шехонскую, а потом сказал:
– Значит, ничего не осталось? Знакомые штучки. Мы догадываемся, где дамы могут спрятать бриллианты… Я должен тебя обыскать!
Когда до Петра дошёл смысл сказанного, он сделал вдруг то, чего сам от себя не ожидал. А именно, прыгнул на поляка, повалил его, уселся верхом и вцепился в горло. Он ни о чём не думал и ничего не соображал. Кроме того, что этот негодяй должен немедленно умереть… В комнате и сзади, в тесном коридоре, вспыхнула потасовка, но Ахлестышев лишь сильнее сводил пальцы. Кто-то из-за плеча ударил его прикладом по голове, но неудачно – приклад скользнул по темени. Затем послышалась возня, рядом сучили по полу чьи-то ноги. Стоны, крики, ругань… Пётр не решался обернуться, он торопился удушить противника, пока его самого не прикололи штыком. Поручик хрипел и извивался. Глаза его наполнились ужасом, лицо посинело. Ненависть к любителю графа де Сада захватила Ахлестышева целиком. В руках откуда-то взялась сила, а действиями руководила злая и твёрдая воля… И поручик, побившись ещё несколько секунд, обмяк и вытянулся на полу во весь рост.
Только теперь Пётр поднял голову и осмотрелся. Клод, худенький и вёрткий, бился в анфиладе на саблях с огромным поляком. Однако сразу стало ясно, что дела силача плохи. Нескладный на вид, француз оказался опытным и безжалостным рубакой. Ловко парируя удары противника, он успевал нанести ответные удары точно в цель. Уже трижды раненый, поляк начал потихоньку сдавать. Вот Клод отбил выпад, без замаха сунул клинок в глотку врагу и повернул кисть, словно отпирал ключом замок… Гигант схватился за разрубленное горло, оперся спиной о стену и застыл, хрипя и захлёбываясь кровью.
– Здоровый, сволочь… – покосился на Петра француз, и подбил умирающего ногой под колено. – Да падай уже!
Поляк с жутким грохотом, гремя амуницией, повалился на пол. Но шум боя продолжался. Оглянувшись, Ахлестышев увидел, как Саша-Батырь держит двух других панов за грудки и колотит головами об стену. Шмякнул ещё раз-другой, а потом швырнул вглубь анфилады, словно ненужный хлам. И тотчас всё стихло, только в углу плакали от страха женщины.
Клод, с саблей наготове, обошёл всех противников – никто из них не подавал признаков жизни.
– Четыре… пять. Все здесь. Однако, Пьер, ваш приятель каторжный хорош! Пока мы с вами мусолили по одному злодею, он перебил троих!
– Что же теперь будет с нами? – спросил Ахлестышев, подымаясь. – Вы же видели, видели, что это за негодяи! Они не оставили мне выбора! А после случившегося… Нас осудят, хотя это была самозащита!
– Пьер, я свидетель, что так оно и было. Потом, это же поляки! По правде сказать, мы в Великой армии не считаем их за людей. Полагаю, трибунал разберёт ваше дело справедливо.
– Нет, Клод. Вы и ваши товарищи простые кавалеристы. А судить нас станут чиновники. И в интересах политики, а не по законам справедливости. Убиты пять ваших формальных союзников, в том числе офицер. Их командир подаст жалобу Наполеону, и что тот решит?
Клод смутился.
– Вы правы. Русские перебили союзников французов… А Легион Вислы недавно был причислен к Молодой гвардии. Вам надо немедленно бежать отсюда! Возьмите их пистолеты и срочно уходите!
Через несколько минут четыре фигуры, озираясь, выскользнули на улицу. Пётр всмотрелся – от Зубовской площади в их сторону медленно ехал конный пикет. Беглецы свернули в ближайший переулок и со всех ног кинулись к набережной Москвы-реки.
– Куда мы сейчас? – задыхаясь, спросила Ольга. – У вас есть, где спрятаться?
– Пока в Москве суматоха, надо попробовать спастись, – пояснил Пётр. – Французы ломятся в город, в центр, на левый берег. А мы наоборот, сунемся в Замоскворечье. Пройдём по нему до Краснохолмского моста, там снова переправимся и через Спасскую заставу уйдём на Подольск.
– Смотрите, что это? – вскрикнула вдруг Евникия. – Там, на небе!
Пётр поднял голову – со стороны Кремля наползало огромное зловещее облако чёрного дыма.
Глава 3 «Волчья долина».
– Да, пока светло. Правда, у нас теперь нет ни колец, ни серег. Больше не на что нанять телегу. Пойдём пешком. Пока в городе хаос – проскочим!
– Ева, неси башмаки покрепче! – скомандовала Шехонская. – И выкинь из баула всё ненужное!
Но камеристка не успела сделать и шагу, как снизу послышались чьи-то громкие нахрапистые голоса.
– Тихо!
Ахлестышев с Сашей заторопились в переднюю. Там пятеро рослых и, видимо, нетрезвых пехотинцев напирали на Клода. Судя по славянской речи, это были поляки. Один из них, с офицерскими эполетами, схватил француза за карабин.
– Пошёл прочь, коротышка! Этот дом реквизирован под квартиру нашего полковника!
– Нет, особняк уже занят! Мы пришли сюда раньше вас. Здесь квартирует полувзвод бригадира Обиньи из 5-го конно-егерского полка лёгкой кавалерии!
– Я поручик Лымарек. Легион Вислы объявляет дом своей добычей. Немедленно убирайся отсюда со своим паршивым бригадиром – Москва большая.
Тут поручик увидел русских и сразу окрысился.
– А, здесь свиньи! Ну, развлечение обеспечено.
Плотной толпой поляки двинулись по лестнице наверх. Клод, уже без карабина – его отобрали – шёл сзади и уговаривал их уйти, но его не слушали.
– Чей это особняк? – властно спросил Лымарек.
– Княгини Шехонской, – ответил Пётр, семеня сбоку.
– О! Русская княгиня? Никогда не имел, ха-ха! Сейчас испробуем её на вкус. Где она?
Ахлестышев почувствовал, как у него выступил на спине холодный пот… Пьяные наглые поляки явно не собирались церемониться с обитателями дома.
– Она… больна и плохо себя чувствует. Не встаёт с постели.
– А и не нужно ей вставать, я привык делать это лёжа, – как-то особенно мерзко ухмыльнулся поручик. – А ты кто?
– Я друг дома.
– Русский?
– Да.
– Очень хорошо! Довольно вы, русские собаки, попили польской крови. Теперь ты и хозяйка ответите нам за всё.
– Но я не пил никакой крови, ни польской, ни чьей другой!
– Ты ещё будешь дерзить?!
Поручик, не останавливаясь, сильно ударил Ахлестышева по лицу. Саша кинулся было на выручку другу, но сразу три тесака упёрлись ему в грудь.
– Товарищ, спокойно! – крикнул Пётр. – Может, ещё обойдётся…
– Не обойдётся, – с угрозой сказал Лымарек. – Вы теперь мои пленники. И заплатите за все польские унижения. А привычки у меня такие… особенные. Графа де Сада не читал? Сейчас увидишь это в действии.
Поляк открыл одну за другой обе двери и без стука вошёл в комнату княгини. Та медленно поднялась с тахты, одёрнула на себе платье.
– Кто вы и что вам угодно?
Поручик нагло, в упор разглядывал Шехонскую, потом сказал:
– Совершенная красотка! Тем лучше. У меня есть в запасе несколько хороших приёмов…
Лицо у Ахлестышева горело, в висках стучали молотки, из разбитой губы лилась кровь. Что же делать, что же делать?! Сейчас начнётся… Он умрёт прежде, чем увидит, что эти животные сделают с Ольгой – но его смерть ей не поможет! Конец, всему конец…
– У вас богатый дом, княгиня. Вероятно, он так и ломится от драгоценностей?
– Всё, что у меня было, уже забрали. Те, кто пришёл раньше вас. Можете спросить вон у того мсьё.
– Да, мы уже лишили княгиню её украшений, – крикнул сзади Клод. – Господа, ну пошутили и хватит! Не надо запугивать бедную женщину. Тут в самом деле не осталось ничего ценного, но Москва такая огромная! Мы же союзники, мы не должны ссориться! Давайте разойдёмся миром.
Но поручик не слушал его. Он долго и гнусно-сладострастно разглядывал Шехонскую, а потом сказал:
– Значит, ничего не осталось? Знакомые штучки. Мы догадываемся, где дамы могут спрятать бриллианты… Я должен тебя обыскать!
Когда до Петра дошёл смысл сказанного, он сделал вдруг то, чего сам от себя не ожидал. А именно, прыгнул на поляка, повалил его, уселся верхом и вцепился в горло. Он ни о чём не думал и ничего не соображал. Кроме того, что этот негодяй должен немедленно умереть… В комнате и сзади, в тесном коридоре, вспыхнула потасовка, но Ахлестышев лишь сильнее сводил пальцы. Кто-то из-за плеча ударил его прикладом по голове, но неудачно – приклад скользнул по темени. Затем послышалась возня, рядом сучили по полу чьи-то ноги. Стоны, крики, ругань… Пётр не решался обернуться, он торопился удушить противника, пока его самого не прикололи штыком. Поручик хрипел и извивался. Глаза его наполнились ужасом, лицо посинело. Ненависть к любителю графа де Сада захватила Ахлестышева целиком. В руках откуда-то взялась сила, а действиями руководила злая и твёрдая воля… И поручик, побившись ещё несколько секунд, обмяк и вытянулся на полу во весь рост.
Только теперь Пётр поднял голову и осмотрелся. Клод, худенький и вёрткий, бился в анфиладе на саблях с огромным поляком. Однако сразу стало ясно, что дела силача плохи. Нескладный на вид, француз оказался опытным и безжалостным рубакой. Ловко парируя удары противника, он успевал нанести ответные удары точно в цель. Уже трижды раненый, поляк начал потихоньку сдавать. Вот Клод отбил выпад, без замаха сунул клинок в глотку врагу и повернул кисть, словно отпирал ключом замок… Гигант схватился за разрубленное горло, оперся спиной о стену и застыл, хрипя и захлёбываясь кровью.
– Здоровый, сволочь… – покосился на Петра француз, и подбил умирающего ногой под колено. – Да падай уже!
Поляк с жутким грохотом, гремя амуницией, повалился на пол. Но шум боя продолжался. Оглянувшись, Ахлестышев увидел, как Саша-Батырь держит двух других панов за грудки и колотит головами об стену. Шмякнул ещё раз-другой, а потом швырнул вглубь анфилады, словно ненужный хлам. И тотчас всё стихло, только в углу плакали от страха женщины.
Клод, с саблей наготове, обошёл всех противников – никто из них не подавал признаков жизни.
– Четыре… пять. Все здесь. Однако, Пьер, ваш приятель каторжный хорош! Пока мы с вами мусолили по одному злодею, он перебил троих!
– Что же теперь будет с нами? – спросил Ахлестышев, подымаясь. – Вы же видели, видели, что это за негодяи! Они не оставили мне выбора! А после случившегося… Нас осудят, хотя это была самозащита!
– Пьер, я свидетель, что так оно и было. Потом, это же поляки! По правде сказать, мы в Великой армии не считаем их за людей. Полагаю, трибунал разберёт ваше дело справедливо.
– Нет, Клод. Вы и ваши товарищи простые кавалеристы. А судить нас станут чиновники. И в интересах политики, а не по законам справедливости. Убиты пять ваших формальных союзников, в том числе офицер. Их командир подаст жалобу Наполеону, и что тот решит?
Клод смутился.
– Вы правы. Русские перебили союзников французов… А Легион Вислы недавно был причислен к Молодой гвардии. Вам надо немедленно бежать отсюда! Возьмите их пистолеты и срочно уходите!
Через несколько минут четыре фигуры, озираясь, выскользнули на улицу. Пётр всмотрелся – от Зубовской площади в их сторону медленно ехал конный пикет. Беглецы свернули в ближайший переулок и со всех ног кинулись к набережной Москвы-реки.
– Куда мы сейчас? – задыхаясь, спросила Ольга. – У вас есть, где спрятаться?
– Пока в Москве суматоха, надо попробовать спастись, – пояснил Пётр. – Французы ломятся в город, в центр, на левый берег. А мы наоборот, сунемся в Замоскворечье. Пройдём по нему до Краснохолмского моста, там снова переправимся и через Спасскую заставу уйдём на Подольск.
– Смотрите, что это? – вскрикнула вдруг Евникия. – Там, на небе!
Пётр поднял голову – со стороны Кремля наползало огромное зловещее облако чёрного дыма.
Глава 3 «Волчья долина».
Выбежав на набережную, Саша первым делом посмотрел налево и ругнулся: Каменный мост перекрыл французский караул. Шевалежеры[15] спешились, выстроились в цепь и никого не пропускали.
– Здесь не пройдём, – констатировал Ахлестышев. – Айда вдоль Кремля. Если и на Москворецком мосту та же картина, спускаемся дальше вниз по реке. Может, и переходить не понадобится. А там сразу три заставы – через какую-нибудь, да выберемся! Кто знает, который час?
– Шесть пополудни, – ответила княгиня, вынув из кармана дорожного платья золотой дамский брегет.
Бывший жених со словами «мы наймём на них телегу» без церемоний забрал часы. Беглецы быстрым шагом двинулись по набережной. Женщины смотрели по сторонам со страхом, мужчины – скорее с любопытством. Ахлестышева не покидала утренняя мысль: словно он попал в чей-то приключенческий роман. Всё вокруг – только сон или магический фокус; скоро он проснётся и снова окажется в тюремной камере. Но, похоже, приключения только начинались…
Они шли и шли, а мужики с телегами так и не появлялись. Прохожих вообще было мало. Из дома Зотова[16], принадлежавшего теперь виноторговцам Поповым, сунулись дезертиры вперемешку с уголовными. Зная уже, на что они способны, Пётр достал пистолеты. Шайка смешалась и отступила обратно. Затем на Троицкий мост[17] так же, с оглядкой, выбрались со стороны Торговых рядов четыре француза. Ахлестышев, долго живший в Париже, научился отличать рода войск. Судя по синим пятиугольным погонам с красной окантовкой, это были фузилёры. В линейной пехоте фузилёры самые многочисленные, но не самые решительные. Рослые гренадёры или расторопные вольтижёры не упустили бы добычи, а эти замешкались. Батырь состроил им зверскую харю, и ребята сочли за лучшее удалиться. Они побежали обратно в Торговые ряды на Неглинной. Там шли лихие дела. Какие-то фигуры сноровисто громили лавки в открытой галерее, а со второго этажа им на головы летели меха и материи. Батырь только скрипнул зубами, глядя на чужой успех…
Так, без приключений, все четверо добежали до Москворецкого моста, но и тот оказался перекрыт. Тронулись дальше. Ольга с камеристкой едва волочили ноги, а до ближайшей заставы было ещё ох как далеко. У мучных лабазов вдоль Китайгородской стены женщины попросились отдохнуть. Пётр не позволил. Место слишком бойкое: торговая пристань завалена бочками и тюками, вот-вот и здесь начнут громить. Наконец им попался мужик в драном азяме, на грязной-грязной, раздолбанной телеге. Тащила её, тем не менее, молодая и сильная буланка. Мужик выехал из проезда к Глухой Безымянной башне, бранясь и грозя кулаком Воспитательному дому.
– Что, сирот пограбить не дали? – догадался налётчик.
– Сторожа, сволочь! Ешшо и дерутся… Все убёгли, а эти лешманы осталися. И караулят добро-то…
– Эй, дядя! – перебил его Пётр. – Вот, гляди: часы. Золотые! Довези нас до Рогожской или Спасской заставы, и они твои. А пограбишь ночью.
– Ешшо чаво! – закапризничал мужик. – Я, чем с вами нянькаться, втрое больше наберу. Эвона: заходи да бери што хошь! А вы ступайте своею дорогою…
Пётр посмотрел на измученное лицо Ольги, перевёл взгляд на друга. Тот понял его без слов. Взял возницу левой рукой за грудки, приподнял на воздух, а правой отвесил крепкую затрещину. Потом усадил обратно в телегу и сказал:
– Дышать будешь, как я скажу. Понял, крысиная душа?
– Как не понять… – скорбно пробормотал мужик, подбирая вожжи.
Ахлестышев живо сбросил с телеги узлы, усадил туда женщин и скомандовал:
– К Рогоже!
Буланка рванула так, что арестанты едва за ней поспевали. Пролетев необъятный квартал Воспитательного дома, телега свернула влево и по Яузскому мосту перебралась в Таганскую часть. Открылась красивая панорама Швивой горки. Посреди неё, как скала, возвышался огромный трёхэтажный дом с портиком и бельведером. Это был особняк, бывший купца Судовщикова, а ныне генерала Тутолмина. Кто-то засел в бельведере и стрелял оттуда в неведомую цель. С колокольни соседнего храма Николы за Яузой били в набат. Им отзывались у Николы в Котельничах и Спаса в Чигасах, а издалека вторили соборы Новоспасского и Симонова монастырей. От этого тревожного звона щемило душу.
Телега выехала на бесконечно длинную Николо-Ямскую улицу. Она была забита народом. Десятки повозок и экипажей тянулись к выходу из города. А на тротуарах и в особняках уже кипела работа. Французские солдаты и местная чернь, в полном согласии друг с другом, громили лавки и кабаки. Трещали двери зажиточных домов, звенели стёкла, летела на улицу рухлядь. Плечо к плечу, не говоря ни слова, две силы сноровисто занимались грабежом. Без конфликтов и ссор: добычи хватало на всех. Ахлестышев только диву давался на такую согласованность…
Между тем начинало уже темнеть. Каторжники, выбившись из сил, тоже разместились в телеге, и буланка сразу сбавила ход. Вот слева промелькнул Андроников монастырь; они въехали в Воронью улицу. Своим концом она упирается в Рогожскую заставу – беглецам оставалось сделать последний рывок! Налётчик отобрал у хозяина вожжи и сильно стегнул кобылу. Та прибавила, и телега скоро оказалась у последних городских строений. И упёрлась во французский заслон.
Ахлестышев соскочил с телеги и подбежал к офицеру. Тот, как и все вокруг, смотрел на восток: там происходили какие-то драматические события. Каторжник тоже вгляделся. На выходе из города стояла крупная масса русской кавалерии, со всех сторон окружённая неприятелем. Наших драгун было не менее двух полков. Видимо, они задержались с выходом из города, и теперь им грозил плен. Вокруг и внутри колонны виднелись во множестве партикулярные повозки с беженцами. Превосходящие силы французов сжимали вокруг русских тесное кольцо. Вдруг прямо через ряды неприятеля к колонне подъехал моложавый генерал в полной парадной форме с двумя звёздами. Один, даже без трубача и адъютанта, он бесстрашно раздвинул порядки французов – те расступились перед ним. Присмотревшись, Пётр узнал генерала Милорадовича, с которым был знаком по светской жизни. Козырнув седовласому начальнику вражеского авангарда, Милорадович скомандовал драгунам:
– По четыре в ряд… рысью… марш-марш!
Опешившие французы разомкнули строй, и наша колонна устремилась в лазейку. Вместе с драгунами бросились спасаться и беженцы. Милорадович дождался, пока мимо него проедет последняя телега, ещё раз откозырял седовласому генералу и удалился, никем не тронутый. Он ехал, не торопясь и не оглядываясь, словно в одном своём лице представлял весь русский арьергард…
Несколько минут французы, стоящие у заставы, не могли произнести ни слова. Потом офицер вздохнул, не то с сожалением, не то с облегчением, и повернулся к Петру:
– Что вам угодно?
– Господин су-лейтенант, у меня на телеге больная русская княгиня Шехонская. Она не может идти, ей нужна срочная врачебная помощь. Позвольте ей, пожалуйста, выехать из города и избежать ужасов грабежа! Она уже отдала все свои ценности конным егерям, больше у княгини ничего не осталось. Прошу вас, сжальтесь над бедной женщиной!
Офицер оглянулся: начальник авангарда хмуро глядел вслед Милорадовичу и бранился под нос.
– Увы, сударь, вы опоздали на десять минут. Даже на пять. Сейчас уже невозможно выполнить вашу просьбу. Княгиня должна вернуться в Москву.
– Но…
– Никаких «но»! Генерал Себастиани чувствует себя одураченным. Поглядите, как он сердится! Я не пойду сейчас к нему просить за вас – это бесполезно. Ваш Милорадович лишил нас законной добычи. Он уже второй раз за день останавливает наше продвижение. И при этом ссылается на какие-то устные договорённости с Мюратом, о которых никто не слышал! Будто бы тот на словах обещал позволить русскому арьергарду покинуть Москву без боя… И вот сейчас под этим же соусом ваш генерал выдернул из плена два припозднившихся полка драгун. Себастиани больше не выпустит из Москвы ни одного человека! Мне очень жаль; вам не хватило нескольких минут.
Дальнейшие уговоры оказались бесполезными. Французская пехота цепью развернулась по окраинам. Не успевших уйти людей догоняли и отсылали назад. Слышались крики и плач. Полные отчаяния, беглецы вернулись в слободу. Все молчали. Наконец мужик попытался выдернуть вожжи из рук уголовного.
– Покаталися, и будя! Часы гоните!
Батырь, не отдавая вожжей, посмотрел на него и спросил с презрением.
– А чего это ты в Воспитательный дом-то полез? Другого места не нашёл? Там одни сироты. Их и так судьба обидела, отца-матери лишила.
Крестьянин раздражённо махнул рукой.
– Ты меня не совести! Вишь, какое вокруг творится? Богу угождай, а чёрту не перечь! Теперя всё дозволено. Сам-от кто – святой? А халат арестантский на тебя, радетеля, за что надели?
– Правду говорят, что на немилостивых ад стоит. Ты, дядя, хуже гайменника![18] Сирот обирать… А я не позволю!
Батырь без замаха, но очень сильно ударил мародёра в лицо. Мелькнули на воздухе лапти, и негодяй улетел кубарем в канаву. А налётчик развернул телегу и хлестнул буланку.
– Н-но пошла!
– Куда мы теперь? – тревожно спросила Ольга.
– Из города уже не выпустят, – вздохнул Саша. – Чуть-чуть не успели! Поехали теперь к Мортире Макаровне.
– Какой мортире? – так же, как недавно Ельчанинов, удивилась княгиня.
– Это Сашина подружка, – пояснил Ахлестышев. – Гулящая. Извини, но тебе придётся поселиться в уголовном притоне, бок о бок с пропащими людьми.
– А… нет другого укрытия? И не станем ли мы сами добычей этим пропащим людям?
– С Сашей-Батырем не станем. Это особенное место. Называется оно Волчья долина. В конце Неглинной, рядом с Трубой[19]. Слободка, заселённая уголовными всех мастей, преимущественно ворами и налётчиками. Нравы там жуткие, но для нас сейчас самые подходящие. Французам в тех краях брать нечего. А Саша пользуется среди местного населения большим уважением, и под его рукой никто нас не тронет.
Ольга не столько успокоилась, сколько смирилась. Бывший жених со своим загадочным товарищем были теперь её единственной защитой. Только они в целом городе желали княгине Шехонской добра…
Между тем, притомившаяся буланка кое-как тащила телегу с четырьмя седоками. Переехав обратно мост, она стала в Серебреническом переулке и отказалась идти дальше. Саша чертыхнулся, нашарил в ногах торбу с овсом и подвесил её к морде лошади. Ахлестышев с ведром побежал на Яузу за водой.
– Полчасика отдохнём, – объявил Батырь. – Вы сидите тут и не высовывайтесь. А я пройдусь поблизости.
– Только не уходи надолго, – попросил Пётр. Налётчик кивнул и свернул в Солянку. Вскоре оттуда уже послышался треск ломаемой двери.
Беглецы остались втроём. С уходом силача всем сделалось неуютно. Уже совсем стемнело. Какие-то люди заглядывали в переулок и молча их разглядывали. Ахлестышев держал пистолеты на виду, и это производило нужное впечатление. Вдруг сразу шесть или семь человек ввалились в Серебренический и окружили телегу.
– Кто такие? Добро имеешь? – раздался властный голос старшего. Пётр, не мешкая, приставил ему ко лбу пистолет.
– Есть и квас, да не про вас! Пошёл прочь, братское чувырло!
Семеро бывалых людей никак не могли смутиться при виде одного пистолета. Тут сработало другое. То ли фартовый разглядел на Петре арестантский халат, то ли услышал знакомые ругательства, но он отступил и махнул своим рукой:
– Айда!
И шайка удалилась. А ещё через четверть часа вернулся Саша-Батырь. В одной руке он нёс большой узел из скатерти, а в другой почти полную четверть. Вид у налётчика был довольный.
– Вот, – сказал он, загружая добычу в телегу. – Скуржи[20] сыскал фунтов десять, и травник на зверобое. Вкусный! Другое дело… А то все вокруг грабят, один я в стороне! Ну, поехали.
Отдохнувшая буланка тоже повеселела и резво двинулась в путь. Вдруг где-то далеко сзади раздался взрыв оглушительной силы. Дрогнула земля, посыпались на мостовую разбитые стёкла. Тёплая взрывная волна, словно ветер, пронеслась над головами. Беглецы испуганно обернулись. Гигантский столб пламени поднялся в небо. По высокой дуге из него выскакивали огненные шары и разлетались по округе. Зрелище было одновременно и жутким, и завораживающим.
– Будто вулкан… – прошептал Ахлестышев.
– Пороховые склады у Симонова монастыря взорвали! – догадался Батырь.
– Ой, смотрите, смотрите! – Евникия вытянула руку. – Страсти-то какие!
В тёмном Заяузье, как по команде, стали вспыхивать огни: первый, второй, третий… В считанные минуты на Гончарной, Таганке и в Котельниках разгорелось несколько сильных пожаров.
– Это был сигнал! – крикнул Пётр. – Сожгут Москву к чертям! Я подозревал это!
– Поехали отсюда шибче, – угрюмо пробасил налётчик и тронул вожжи.
Обогнув Воспитательный дом, телега вскоре оказалась на Варварской площади. Здесь было дымно, над Китай-городом как будто горел закат.
– Верхнеторговые ряды горят, – сразу определил Саша. – Богатые места! Жаль, меня там нету… Али я хуже людей, что везде стоя пью?
Они хотели ехать к Лубянке, но издали увидели на ней множество бивачных костров. На площади перед Ростопчинским дворцом стояли пушки и ходили во множестве французы. Гул оживлённых голосов, звуки флейты, гитары – полное веселье… В домах поблизости все окна были освещены: захватчики расположились с комфортом.
Батырь немедленно свернул в ближайшую улочку. Выезжать на бульвары он не решился. Телега стала пробираться тёмными переулками к Трубе, далеко объезжая вражеский лагерь. Быстрым ходом пересекли Маросейку и Мясницкую; на последней тоже обнаружили французов. Но в переулках было тихо и пугающе безлюдно. Вдруг из подворотни показалась большая группа людей в русской одежде. Впереди шёл Лешак собственной персоной. В руке «иван» держал какой-то странный предмет, похожий на топорище или оструганную чурку с закруглёнными концами. Чурка достигала шести вершков в длину и двух – в ширину, и из неё сочился белый дым. Сообщники Лешака тащили кто горящие факелы, кто осмолённые пики, а иные – зажжённые пучки соломы. В толпе Пётр не без удивления узнал квартального надзирателя Пожарского. Четыре месяца назад именно этот человек арестовал его в доме Барыковых на глазах у невесты… Теперь Пожарский, в форме полицейского офицера и с саблей на боку командовал, вместе с «иваном», шайкой поджигателей!
Случилась заминка. Несколько секунд стороны молча разглядывали друг друга, потом Лешак рявкнул:
– Дорогу, бесов сын! Прочь с пути!
– С твоей ли рожей в собор к обедне? – ехидно спросил Батырь. – Шёл бы в приходскую!
– Уйди, говорю, покуда цел!
– Никак, с вардалаками решил подраться? Так скажи, мы с полным удовольствием.
Незнакомое слово произвело на «хозяина Бутырки» впечатление. Он осёкся и шагнул в сторону, освобождая проезд. Но Пожарский не уходил, а наоборот, затеял беседу:
– Ахлестышев! Вы почему здесь? Сбежали из-под конвоя?
– Как видите, не я один: при вас таких целая шайка!
– Мои люди не беглецы, а выполняют поручение правительства! Это им зачтётся, они будут освобождены от уголовного преследования. Но вы с вашим приятелем бежали самовольно!
– Выручка![21] А ты заарестуй меня! – ухмыльнулся налётчик.
– Давайте вернёмся к этому разговору потом, когда выгонят французов, – примирительно сказал Ахлестышев. – Поспорим, ежели останемся живы… А пока занимайтесь своим делом, а мы продолжим своё. Саша, поехали!
Батырь дёрнул вожжи, квартальный надзиратель едва успел отскочить.
– Если вы присоединитесь к партизанам, то и вам зачтётся, – торопливо проговорил он. – Обещаю именем Ростопчина – имею такие полномочия.
– Мне некогда!
– Идёт война, Пётр Серафимович, – сказал вдруг взволнованным голосом Пожарский. – Отбросьте личные обиды. Французы в Москве! Слыханное ли дело? Беритесь, как другие, за оружие и…
– В компании с Лешаком?
– Ну и что? Около святых черти водятся. С нами ли, без нас, но воюйте, не отстраняйтесь! Отечество в опасности! Вы же порядочный человек!
– Но ваш суд решил иначе. И Яковлев, фабрикующий улики, носит один с вами мундир!
– Я всё знаю, – тихо произнёс надзиратель. – И про улики, и про неправый суд. Вы обижены, и у вас есть на то причины. Но в такое время… Стыдно, Пётр Серафимович, теперь упиваться личною обидою. Убейте хоть одного француза. И тогда я первый сделаю, что смогу, чтобы вам вернули права состояния.
– А где вы были, когда меня оболгали? – выкрикнул в сердцах Ахлестышев. – Саша, поехали!
Телега рванула. Не выдержав, каторжник оглянулся. Пожарский стоял и смотрел ему в след. Лешак из-за его спины показал кулак, потом подошёл к ближайшему дому, разбил стекло и кинул в окно свою загадочную чурку. Внутри сразу вспыхнуло, языки пламени вырвались наружу. Поджигатели довольно загоготали и двинулись дальше.
Только через час беглецы добрались до цели. Небольшая слободка у слияния Неглинной с Трубной площадью была застроена однообразными деревянными домиками. Вокруг раскинулись поросшие кустарниками пустыри. Место пользовалось среди обывателей недоброй славой. Прохожего человека могли раздеть здесь даже днём, а ночью люди просто исчезали. Молва утверждала, что здешние жители спускали тела своих жертв в «трубу» – подземный коллектор реки Неглинной. Столицей уголовной слободы являлась пивная «Волчья долина» – зловещий притон убийц и грабителей. Полиция обходила пивную стороной.
– Здесь не пройдём, – констатировал Ахлестышев. – Айда вдоль Кремля. Если и на Москворецком мосту та же картина, спускаемся дальше вниз по реке. Может, и переходить не понадобится. А там сразу три заставы – через какую-нибудь, да выберемся! Кто знает, который час?
– Шесть пополудни, – ответила княгиня, вынув из кармана дорожного платья золотой дамский брегет.
Бывший жених со словами «мы наймём на них телегу» без церемоний забрал часы. Беглецы быстрым шагом двинулись по набережной. Женщины смотрели по сторонам со страхом, мужчины – скорее с любопытством. Ахлестышева не покидала утренняя мысль: словно он попал в чей-то приключенческий роман. Всё вокруг – только сон или магический фокус; скоро он проснётся и снова окажется в тюремной камере. Но, похоже, приключения только начинались…
Они шли и шли, а мужики с телегами так и не появлялись. Прохожих вообще было мало. Из дома Зотова[16], принадлежавшего теперь виноторговцам Поповым, сунулись дезертиры вперемешку с уголовными. Зная уже, на что они способны, Пётр достал пистолеты. Шайка смешалась и отступила обратно. Затем на Троицкий мост[17] так же, с оглядкой, выбрались со стороны Торговых рядов четыре француза. Ахлестышев, долго живший в Париже, научился отличать рода войск. Судя по синим пятиугольным погонам с красной окантовкой, это были фузилёры. В линейной пехоте фузилёры самые многочисленные, но не самые решительные. Рослые гренадёры или расторопные вольтижёры не упустили бы добычи, а эти замешкались. Батырь состроил им зверскую харю, и ребята сочли за лучшее удалиться. Они побежали обратно в Торговые ряды на Неглинной. Там шли лихие дела. Какие-то фигуры сноровисто громили лавки в открытой галерее, а со второго этажа им на головы летели меха и материи. Батырь только скрипнул зубами, глядя на чужой успех…
Так, без приключений, все четверо добежали до Москворецкого моста, но и тот оказался перекрыт. Тронулись дальше. Ольга с камеристкой едва волочили ноги, а до ближайшей заставы было ещё ох как далеко. У мучных лабазов вдоль Китайгородской стены женщины попросились отдохнуть. Пётр не позволил. Место слишком бойкое: торговая пристань завалена бочками и тюками, вот-вот и здесь начнут громить. Наконец им попался мужик в драном азяме, на грязной-грязной, раздолбанной телеге. Тащила её, тем не менее, молодая и сильная буланка. Мужик выехал из проезда к Глухой Безымянной башне, бранясь и грозя кулаком Воспитательному дому.
– Что, сирот пограбить не дали? – догадался налётчик.
– Сторожа, сволочь! Ешшо и дерутся… Все убёгли, а эти лешманы осталися. И караулят добро-то…
– Эй, дядя! – перебил его Пётр. – Вот, гляди: часы. Золотые! Довези нас до Рогожской или Спасской заставы, и они твои. А пограбишь ночью.
– Ешшо чаво! – закапризничал мужик. – Я, чем с вами нянькаться, втрое больше наберу. Эвона: заходи да бери што хошь! А вы ступайте своею дорогою…
Пётр посмотрел на измученное лицо Ольги, перевёл взгляд на друга. Тот понял его без слов. Взял возницу левой рукой за грудки, приподнял на воздух, а правой отвесил крепкую затрещину. Потом усадил обратно в телегу и сказал:
– Дышать будешь, как я скажу. Понял, крысиная душа?
– Как не понять… – скорбно пробормотал мужик, подбирая вожжи.
Ахлестышев живо сбросил с телеги узлы, усадил туда женщин и скомандовал:
– К Рогоже!
Буланка рванула так, что арестанты едва за ней поспевали. Пролетев необъятный квартал Воспитательного дома, телега свернула влево и по Яузскому мосту перебралась в Таганскую часть. Открылась красивая панорама Швивой горки. Посреди неё, как скала, возвышался огромный трёхэтажный дом с портиком и бельведером. Это был особняк, бывший купца Судовщикова, а ныне генерала Тутолмина. Кто-то засел в бельведере и стрелял оттуда в неведомую цель. С колокольни соседнего храма Николы за Яузой били в набат. Им отзывались у Николы в Котельничах и Спаса в Чигасах, а издалека вторили соборы Новоспасского и Симонова монастырей. От этого тревожного звона щемило душу.
Телега выехала на бесконечно длинную Николо-Ямскую улицу. Она была забита народом. Десятки повозок и экипажей тянулись к выходу из города. А на тротуарах и в особняках уже кипела работа. Французские солдаты и местная чернь, в полном согласии друг с другом, громили лавки и кабаки. Трещали двери зажиточных домов, звенели стёкла, летела на улицу рухлядь. Плечо к плечу, не говоря ни слова, две силы сноровисто занимались грабежом. Без конфликтов и ссор: добычи хватало на всех. Ахлестышев только диву давался на такую согласованность…
Между тем начинало уже темнеть. Каторжники, выбившись из сил, тоже разместились в телеге, и буланка сразу сбавила ход. Вот слева промелькнул Андроников монастырь; они въехали в Воронью улицу. Своим концом она упирается в Рогожскую заставу – беглецам оставалось сделать последний рывок! Налётчик отобрал у хозяина вожжи и сильно стегнул кобылу. Та прибавила, и телега скоро оказалась у последних городских строений. И упёрлась во французский заслон.
Ахлестышев соскочил с телеги и подбежал к офицеру. Тот, как и все вокруг, смотрел на восток: там происходили какие-то драматические события. Каторжник тоже вгляделся. На выходе из города стояла крупная масса русской кавалерии, со всех сторон окружённая неприятелем. Наших драгун было не менее двух полков. Видимо, они задержались с выходом из города, и теперь им грозил плен. Вокруг и внутри колонны виднелись во множестве партикулярные повозки с беженцами. Превосходящие силы французов сжимали вокруг русских тесное кольцо. Вдруг прямо через ряды неприятеля к колонне подъехал моложавый генерал в полной парадной форме с двумя звёздами. Один, даже без трубача и адъютанта, он бесстрашно раздвинул порядки французов – те расступились перед ним. Присмотревшись, Пётр узнал генерала Милорадовича, с которым был знаком по светской жизни. Козырнув седовласому начальнику вражеского авангарда, Милорадович скомандовал драгунам:
– По четыре в ряд… рысью… марш-марш!
Опешившие французы разомкнули строй, и наша колонна устремилась в лазейку. Вместе с драгунами бросились спасаться и беженцы. Милорадович дождался, пока мимо него проедет последняя телега, ещё раз откозырял седовласому генералу и удалился, никем не тронутый. Он ехал, не торопясь и не оглядываясь, словно в одном своём лице представлял весь русский арьергард…
Несколько минут французы, стоящие у заставы, не могли произнести ни слова. Потом офицер вздохнул, не то с сожалением, не то с облегчением, и повернулся к Петру:
– Что вам угодно?
– Господин су-лейтенант, у меня на телеге больная русская княгиня Шехонская. Она не может идти, ей нужна срочная врачебная помощь. Позвольте ей, пожалуйста, выехать из города и избежать ужасов грабежа! Она уже отдала все свои ценности конным егерям, больше у княгини ничего не осталось. Прошу вас, сжальтесь над бедной женщиной!
Офицер оглянулся: начальник авангарда хмуро глядел вслед Милорадовичу и бранился под нос.
– Увы, сударь, вы опоздали на десять минут. Даже на пять. Сейчас уже невозможно выполнить вашу просьбу. Княгиня должна вернуться в Москву.
– Но…
– Никаких «но»! Генерал Себастиани чувствует себя одураченным. Поглядите, как он сердится! Я не пойду сейчас к нему просить за вас – это бесполезно. Ваш Милорадович лишил нас законной добычи. Он уже второй раз за день останавливает наше продвижение. И при этом ссылается на какие-то устные договорённости с Мюратом, о которых никто не слышал! Будто бы тот на словах обещал позволить русскому арьергарду покинуть Москву без боя… И вот сейчас под этим же соусом ваш генерал выдернул из плена два припозднившихся полка драгун. Себастиани больше не выпустит из Москвы ни одного человека! Мне очень жаль; вам не хватило нескольких минут.
Дальнейшие уговоры оказались бесполезными. Французская пехота цепью развернулась по окраинам. Не успевших уйти людей догоняли и отсылали назад. Слышались крики и плач. Полные отчаяния, беглецы вернулись в слободу. Все молчали. Наконец мужик попытался выдернуть вожжи из рук уголовного.
– Покаталися, и будя! Часы гоните!
Батырь, не отдавая вожжей, посмотрел на него и спросил с презрением.
– А чего это ты в Воспитательный дом-то полез? Другого места не нашёл? Там одни сироты. Их и так судьба обидела, отца-матери лишила.
Крестьянин раздражённо махнул рукой.
– Ты меня не совести! Вишь, какое вокруг творится? Богу угождай, а чёрту не перечь! Теперя всё дозволено. Сам-от кто – святой? А халат арестантский на тебя, радетеля, за что надели?
– Правду говорят, что на немилостивых ад стоит. Ты, дядя, хуже гайменника![18] Сирот обирать… А я не позволю!
Батырь без замаха, но очень сильно ударил мародёра в лицо. Мелькнули на воздухе лапти, и негодяй улетел кубарем в канаву. А налётчик развернул телегу и хлестнул буланку.
– Н-но пошла!
– Куда мы теперь? – тревожно спросила Ольга.
– Из города уже не выпустят, – вздохнул Саша. – Чуть-чуть не успели! Поехали теперь к Мортире Макаровне.
– Какой мортире? – так же, как недавно Ельчанинов, удивилась княгиня.
– Это Сашина подружка, – пояснил Ахлестышев. – Гулящая. Извини, но тебе придётся поселиться в уголовном притоне, бок о бок с пропащими людьми.
– А… нет другого укрытия? И не станем ли мы сами добычей этим пропащим людям?
– С Сашей-Батырем не станем. Это особенное место. Называется оно Волчья долина. В конце Неглинной, рядом с Трубой[19]. Слободка, заселённая уголовными всех мастей, преимущественно ворами и налётчиками. Нравы там жуткие, но для нас сейчас самые подходящие. Французам в тех краях брать нечего. А Саша пользуется среди местного населения большим уважением, и под его рукой никто нас не тронет.
Ольга не столько успокоилась, сколько смирилась. Бывший жених со своим загадочным товарищем были теперь её единственной защитой. Только они в целом городе желали княгине Шехонской добра…
Между тем, притомившаяся буланка кое-как тащила телегу с четырьмя седоками. Переехав обратно мост, она стала в Серебреническом переулке и отказалась идти дальше. Саша чертыхнулся, нашарил в ногах торбу с овсом и подвесил её к морде лошади. Ахлестышев с ведром побежал на Яузу за водой.
– Полчасика отдохнём, – объявил Батырь. – Вы сидите тут и не высовывайтесь. А я пройдусь поблизости.
– Только не уходи надолго, – попросил Пётр. Налётчик кивнул и свернул в Солянку. Вскоре оттуда уже послышался треск ломаемой двери.
Беглецы остались втроём. С уходом силача всем сделалось неуютно. Уже совсем стемнело. Какие-то люди заглядывали в переулок и молча их разглядывали. Ахлестышев держал пистолеты на виду, и это производило нужное впечатление. Вдруг сразу шесть или семь человек ввалились в Серебренический и окружили телегу.
– Кто такие? Добро имеешь? – раздался властный голос старшего. Пётр, не мешкая, приставил ему ко лбу пистолет.
– Есть и квас, да не про вас! Пошёл прочь, братское чувырло!
Семеро бывалых людей никак не могли смутиться при виде одного пистолета. Тут сработало другое. То ли фартовый разглядел на Петре арестантский халат, то ли услышал знакомые ругательства, но он отступил и махнул своим рукой:
– Айда!
И шайка удалилась. А ещё через четверть часа вернулся Саша-Батырь. В одной руке он нёс большой узел из скатерти, а в другой почти полную четверть. Вид у налётчика был довольный.
– Вот, – сказал он, загружая добычу в телегу. – Скуржи[20] сыскал фунтов десять, и травник на зверобое. Вкусный! Другое дело… А то все вокруг грабят, один я в стороне! Ну, поехали.
Отдохнувшая буланка тоже повеселела и резво двинулась в путь. Вдруг где-то далеко сзади раздался взрыв оглушительной силы. Дрогнула земля, посыпались на мостовую разбитые стёкла. Тёплая взрывная волна, словно ветер, пронеслась над головами. Беглецы испуганно обернулись. Гигантский столб пламени поднялся в небо. По высокой дуге из него выскакивали огненные шары и разлетались по округе. Зрелище было одновременно и жутким, и завораживающим.
– Будто вулкан… – прошептал Ахлестышев.
– Пороховые склады у Симонова монастыря взорвали! – догадался Батырь.
– Ой, смотрите, смотрите! – Евникия вытянула руку. – Страсти-то какие!
В тёмном Заяузье, как по команде, стали вспыхивать огни: первый, второй, третий… В считанные минуты на Гончарной, Таганке и в Котельниках разгорелось несколько сильных пожаров.
– Это был сигнал! – крикнул Пётр. – Сожгут Москву к чертям! Я подозревал это!
– Поехали отсюда шибче, – угрюмо пробасил налётчик и тронул вожжи.
Обогнув Воспитательный дом, телега вскоре оказалась на Варварской площади. Здесь было дымно, над Китай-городом как будто горел закат.
– Верхнеторговые ряды горят, – сразу определил Саша. – Богатые места! Жаль, меня там нету… Али я хуже людей, что везде стоя пью?
Они хотели ехать к Лубянке, но издали увидели на ней множество бивачных костров. На площади перед Ростопчинским дворцом стояли пушки и ходили во множестве французы. Гул оживлённых голосов, звуки флейты, гитары – полное веселье… В домах поблизости все окна были освещены: захватчики расположились с комфортом.
Батырь немедленно свернул в ближайшую улочку. Выезжать на бульвары он не решился. Телега стала пробираться тёмными переулками к Трубе, далеко объезжая вражеский лагерь. Быстрым ходом пересекли Маросейку и Мясницкую; на последней тоже обнаружили французов. Но в переулках было тихо и пугающе безлюдно. Вдруг из подворотни показалась большая группа людей в русской одежде. Впереди шёл Лешак собственной персоной. В руке «иван» держал какой-то странный предмет, похожий на топорище или оструганную чурку с закруглёнными концами. Чурка достигала шести вершков в длину и двух – в ширину, и из неё сочился белый дым. Сообщники Лешака тащили кто горящие факелы, кто осмолённые пики, а иные – зажжённые пучки соломы. В толпе Пётр не без удивления узнал квартального надзирателя Пожарского. Четыре месяца назад именно этот человек арестовал его в доме Барыковых на глазах у невесты… Теперь Пожарский, в форме полицейского офицера и с саблей на боку командовал, вместе с «иваном», шайкой поджигателей!
Случилась заминка. Несколько секунд стороны молча разглядывали друг друга, потом Лешак рявкнул:
– Дорогу, бесов сын! Прочь с пути!
– С твоей ли рожей в собор к обедне? – ехидно спросил Батырь. – Шёл бы в приходскую!
– Уйди, говорю, покуда цел!
– Никак, с вардалаками решил подраться? Так скажи, мы с полным удовольствием.
Незнакомое слово произвело на «хозяина Бутырки» впечатление. Он осёкся и шагнул в сторону, освобождая проезд. Но Пожарский не уходил, а наоборот, затеял беседу:
– Ахлестышев! Вы почему здесь? Сбежали из-под конвоя?
– Как видите, не я один: при вас таких целая шайка!
– Мои люди не беглецы, а выполняют поручение правительства! Это им зачтётся, они будут освобождены от уголовного преследования. Но вы с вашим приятелем бежали самовольно!
– Выручка![21] А ты заарестуй меня! – ухмыльнулся налётчик.
– Давайте вернёмся к этому разговору потом, когда выгонят французов, – примирительно сказал Ахлестышев. – Поспорим, ежели останемся живы… А пока занимайтесь своим делом, а мы продолжим своё. Саша, поехали!
Батырь дёрнул вожжи, квартальный надзиратель едва успел отскочить.
– Если вы присоединитесь к партизанам, то и вам зачтётся, – торопливо проговорил он. – Обещаю именем Ростопчина – имею такие полномочия.
– Мне некогда!
– Идёт война, Пётр Серафимович, – сказал вдруг взволнованным голосом Пожарский. – Отбросьте личные обиды. Французы в Москве! Слыханное ли дело? Беритесь, как другие, за оружие и…
– В компании с Лешаком?
– Ну и что? Около святых черти водятся. С нами ли, без нас, но воюйте, не отстраняйтесь! Отечество в опасности! Вы же порядочный человек!
– Но ваш суд решил иначе. И Яковлев, фабрикующий улики, носит один с вами мундир!
– Я всё знаю, – тихо произнёс надзиратель. – И про улики, и про неправый суд. Вы обижены, и у вас есть на то причины. Но в такое время… Стыдно, Пётр Серафимович, теперь упиваться личною обидою. Убейте хоть одного француза. И тогда я первый сделаю, что смогу, чтобы вам вернули права состояния.
– А где вы были, когда меня оболгали? – выкрикнул в сердцах Ахлестышев. – Саша, поехали!
Телега рванула. Не выдержав, каторжник оглянулся. Пожарский стоял и смотрел ему в след. Лешак из-за его спины показал кулак, потом подошёл к ближайшему дому, разбил стекло и кинул в окно свою загадочную чурку. Внутри сразу вспыхнуло, языки пламени вырвались наружу. Поджигатели довольно загоготали и двинулись дальше.
Только через час беглецы добрались до цели. Небольшая слободка у слияния Неглинной с Трубной площадью была застроена однообразными деревянными домиками. Вокруг раскинулись поросшие кустарниками пустыри. Место пользовалось среди обывателей недоброй славой. Прохожего человека могли раздеть здесь даже днём, а ночью люди просто исчезали. Молва утверждала, что здешние жители спускали тела своих жертв в «трубу» – подземный коллектор реки Неглинной. Столицей уголовной слободы являлась пивная «Волчья долина» – зловещий притон убийц и грабителей. Полиция обходила пивную стороной.