Страница:
– Я не понял, – перебил Климов Алехина, – они что в кровосмесительной связи состояли?
– Нет, это известная цитата из Песни Песней царя Соломона. Ее обычно использовали для описания взаимоотношений папы и кардиналов или папы и церкви. Климент был набит подобными цитатами под завязку, вот они и выскакивали из него в самых патетических местах. – Далее в послании следовали стихи, написанные откровенно коряво и туманно. Алехин читал медленно, иногда поправляясь и возвращаясь к предыдущим строчкам:
Не забудь же дядей своих Гильома и Хуго, сестер моих Элеонору и Дельфинию, братьев своих двоюродных Петра, Гильома и Николая и всех ближних. Да пребудет с тобой мое апостольское благословение.
Дано в Авиньоне, в декабрьские календы[2] одиннадцатого года.
– То есть 1 декабря в одиннадцатый год понтификата Климента VI. Cтало быть, в 1352 году. Папа, если я не ошибаюсь, умер где-то через пару дней, – констатировал Алехин.
– 6 декабря, если быть точным, – подтвердил Климов.
– Должен вас разочаровать, Федор Алексеевич. Документ, очевидно, подлинный, но Хуго де Бофор, конечно же, нашел сокровища, если, как пишет Климент, знал дорогу.
– А вот тут вы заблуждаетесь. Папа умер ночью, а уже во второй половине дня 6 декабря не стало самого Хуго де Бофора. Он скончался внезапно при загадочных обстоятельствах 7 декабря, на следующий день после смерти своего отца. – Климов торжествующе смотрел на Кена. В глазах Алехина появился блеск.
В Авиньонском дворце спрятано величайшее сокровище мира, которое так и не нашло наследника. Ребро святого Марциала, волос Николая Чудотворца и чаша Грааля – это, конечно, прекрасно, но 10 тысяч золотых флоринов, да драгоценные камни, да посуда потянут на порядочное состояние. Рог единорога можно будет изящно пожертвовать в какой-нибудь музей Клюни. Стоп. Сокровище Авиньонского дворца принадлежит, очевидно, Франции. Алехин опять включил сарказм:
– Федор Алексеевич, даже если тайник остался нетронутым, в чем я сильно сомневаюсь, даже если вам удастся его обнаружить, находка вам не достанется. Это собственность французского народа.
– Деньги меня не интересуют, Иннокентий. Меня интересует правильное позиционирование. У меня есть кое-какие виды во Франции, один старинный банк хочу купить. Сейчас за него дают правильную цену. Но его никогда не продадут участнику залоговых аукционов из страны матрешек и медведей. Громкий качественный пиар дороже, чем ребро святого Марциала. Это как клуб «Челси», только тоньше и изысканнее. – Внезапно хлопнула дверь, на пороге стояла раздраженная Лиза.
– Кен, вот ты где, оказывается? Ты пропал на целый час, – голос ее звучал обиженно.
– Прости, твой отец показал мне документ папы Климента VI, о котором мы говорили за обедом. Впечатляюще! – Кен даже не думал испытывать угрызения совести, настолько любопытным показалось ему дело. И он опять обратился к Климову:
– Как к вам попала эта духовная?
– Долгая история. У меня на юге Франции есть дом, познакомился там с соседом. Он интересный такой пассажир. – В России серьезные люди любили называть других серьезных людей пассажирами, черт его знает почему.
Алехину пришла на ум популярная в Средние века цитата из Библии: «Все мы странники в этом мире».
– Все мы пассажиры, – закончил он от себя.
– Так вот, – продолжал Климов, – сосед – коллекционер из древнего французского рода. Влюбился в моего Шагала – Лиза знает, – голос Климова стал довольным, – у нас там в столовой висел отличный зеленый Шагал. Ну мы и поменялись. Он мне ливрею Хуго де Бофора в Авиньоне – она к нему от каких-то родственников перешла, – а я ему Шагала. Думал поначалу, отреставрирую и открою публичную галерею ради того же правильного позиционирования. Стал ремонт делать, ну и обнаружил в часовне при кабинете тайник с бумагами. Целая пачка пергаментов. Отдал на перевод – все какие-то счета, письма дьяконам, архипресвитерам, деканам. Мусор, одним словом. И тут такая неожиданность. Ну что, летим завтра в Авиньон? – в глазах Климова играли озорные искорки.
– Папа, никуда он не полетит, – отрезала Лиза. – Мы собирались завтра на день рождения к Томке, обещают Мэрайю Кэрри. – Томка была Лизиной подругой и дочерью молочного короля, перед которой надо было непременно похвастать белоснежным платьем Yves Saint Laurent и новым бойфрендом.
– Может быть, послезавтра? – расстроенно предположил Кен, которому еще недавно льстила функция аксессуара при Лизином Yves Saint Laurent, а теперь хотелось скорее ввязаться в поиски сокровища Климента?
– Ну послезавтра так послезавтра, – щедро согласился Климов. – Я вам пришлю самолет. В Лионе вас встретят. Лиза, ты летишь?
– Пап, ну не хочу я в Авиньон. Каменный мешок. Можно, я лучше к нам в Кап-Ферра? – Именно там в одной из самых прекрасных бухт Лазурного Берега находилась резиденция Климовых, благоухающими террасами спускавшаяся к голубой воде. Она положительно была лучше Авиньона, продуваемого ураганным мистралем, а когда не было ветра, то в тесном средневековом городе стояла удушающая жара.
– Потом приедете ко мне, смоете пыль веков в море. Идет? – примирительно предложила Лиза.
– Хорошо, полетите в Ниццу, – согласился Климов. – А это мой небольшой сюрприз – дневник Хуго де Бофора. Иннокентий, вы будете первым его читателем. Он пролежал в тайнике авиньонской ливреи почти семьсот лет. Я его еще не давал переводчику. Приедете ко мне, расскажете, что там интересного.
Позднее Алехин радовался, что не удовлетворился одним дневником, а догадался-таки попросить копию с духовной Климента. В тот вечер в кабинете Климова он последний раз держал ее подлинник в руках.
«Семерка» BMW
Maserati Quatroporte
Москва, дом «Коперник»
– Нет, это известная цитата из Песни Песней царя Соломона. Ее обычно использовали для описания взаимоотношений папы и кардиналов или папы и церкви. Климент был набит подобными цитатами под завязку, вот они и выскакивали из него в самых патетических местах. – Далее в послании следовали стихи, написанные откровенно коряво и туманно. Алехин читал медленно, иногда поправляясь и возвращаясь к предыдущим строчкам:
– Какая-то абракадабра, – задумчиво проговорил Кен и дочитал последние строки письма:
Семь ангелов хранят секрет.
Когда найдешь из них ты четверых,
Идя дорогой пилигрима,
Увидишь остальных сначала в голове своей, потом в камнях. Внимательно прочти скрижали их.
И якорь обретешь, который погрузит тебя в глубины.
Там пятый ангел будет ждать тебя.
Так, розу сладкую вкусив,
В бутоне древо жизни угадаешь.
Слепца прозревшего возьми в проводники
И вниз спеши, налево и направо.
Надежды знак даруем мы тебе.
Его ты поверни навстречу свету.
И тьма разверзнется.
Не забудь же дядей своих Гильома и Хуго, сестер моих Элеонору и Дельфинию, братьев своих двоюродных Петра, Гильома и Николая и всех ближних. Да пребудет с тобой мое апостольское благословение.
Дано в Авиньоне, в декабрьские календы[2] одиннадцатого года.
– То есть 1 декабря в одиннадцатый год понтификата Климента VI. Cтало быть, в 1352 году. Папа, если я не ошибаюсь, умер где-то через пару дней, – констатировал Алехин.
– 6 декабря, если быть точным, – подтвердил Климов.
– Должен вас разочаровать, Федор Алексеевич. Документ, очевидно, подлинный, но Хуго де Бофор, конечно же, нашел сокровища, если, как пишет Климент, знал дорогу.
– А вот тут вы заблуждаетесь. Папа умер ночью, а уже во второй половине дня 6 декабря не стало самого Хуго де Бофора. Он скончался внезапно при загадочных обстоятельствах 7 декабря, на следующий день после смерти своего отца. – Климов торжествующе смотрел на Кена. В глазах Алехина появился блеск.
В Авиньонском дворце спрятано величайшее сокровище мира, которое так и не нашло наследника. Ребро святого Марциала, волос Николая Чудотворца и чаша Грааля – это, конечно, прекрасно, но 10 тысяч золотых флоринов, да драгоценные камни, да посуда потянут на порядочное состояние. Рог единорога можно будет изящно пожертвовать в какой-нибудь музей Клюни. Стоп. Сокровище Авиньонского дворца принадлежит, очевидно, Франции. Алехин опять включил сарказм:
– Федор Алексеевич, даже если тайник остался нетронутым, в чем я сильно сомневаюсь, даже если вам удастся его обнаружить, находка вам не достанется. Это собственность французского народа.
– Деньги меня не интересуют, Иннокентий. Меня интересует правильное позиционирование. У меня есть кое-какие виды во Франции, один старинный банк хочу купить. Сейчас за него дают правильную цену. Но его никогда не продадут участнику залоговых аукционов из страны матрешек и медведей. Громкий качественный пиар дороже, чем ребро святого Марциала. Это как клуб «Челси», только тоньше и изысканнее. – Внезапно хлопнула дверь, на пороге стояла раздраженная Лиза.
– Кен, вот ты где, оказывается? Ты пропал на целый час, – голос ее звучал обиженно.
– Прости, твой отец показал мне документ папы Климента VI, о котором мы говорили за обедом. Впечатляюще! – Кен даже не думал испытывать угрызения совести, настолько любопытным показалось ему дело. И он опять обратился к Климову:
– Как к вам попала эта духовная?
– Долгая история. У меня на юге Франции есть дом, познакомился там с соседом. Он интересный такой пассажир. – В России серьезные люди любили называть других серьезных людей пассажирами, черт его знает почему.
Алехину пришла на ум популярная в Средние века цитата из Библии: «Все мы странники в этом мире».
– Все мы пассажиры, – закончил он от себя.
– Так вот, – продолжал Климов, – сосед – коллекционер из древнего французского рода. Влюбился в моего Шагала – Лиза знает, – голос Климова стал довольным, – у нас там в столовой висел отличный зеленый Шагал. Ну мы и поменялись. Он мне ливрею Хуго де Бофора в Авиньоне – она к нему от каких-то родственников перешла, – а я ему Шагала. Думал поначалу, отреставрирую и открою публичную галерею ради того же правильного позиционирования. Стал ремонт делать, ну и обнаружил в часовне при кабинете тайник с бумагами. Целая пачка пергаментов. Отдал на перевод – все какие-то счета, письма дьяконам, архипресвитерам, деканам. Мусор, одним словом. И тут такая неожиданность. Ну что, летим завтра в Авиньон? – в глазах Климова играли озорные искорки.
– Папа, никуда он не полетит, – отрезала Лиза. – Мы собирались завтра на день рождения к Томке, обещают Мэрайю Кэрри. – Томка была Лизиной подругой и дочерью молочного короля, перед которой надо было непременно похвастать белоснежным платьем Yves Saint Laurent и новым бойфрендом.
– Может быть, послезавтра? – расстроенно предположил Кен, которому еще недавно льстила функция аксессуара при Лизином Yves Saint Laurent, а теперь хотелось скорее ввязаться в поиски сокровища Климента?
– Ну послезавтра так послезавтра, – щедро согласился Климов. – Я вам пришлю самолет. В Лионе вас встретят. Лиза, ты летишь?
– Пап, ну не хочу я в Авиньон. Каменный мешок. Можно, я лучше к нам в Кап-Ферра? – Именно там в одной из самых прекрасных бухт Лазурного Берега находилась резиденция Климовых, благоухающими террасами спускавшаяся к голубой воде. Она положительно была лучше Авиньона, продуваемого ураганным мистралем, а когда не было ветра, то в тесном средневековом городе стояла удушающая жара.
– Потом приедете ко мне, смоете пыль веков в море. Идет? – примирительно предложила Лиза.
– Хорошо, полетите в Ниццу, – согласился Климов. – А это мой небольшой сюрприз – дневник Хуго де Бофора. Иннокентий, вы будете первым его читателем. Он пролежал в тайнике авиньонской ливреи почти семьсот лет. Я его еще не давал переводчику. Приедете ко мне, расскажете, что там интересного.
Позднее Алехин радовался, что не удовлетворился одним дневником, а догадался-таки попросить копию с духовной Климента. В тот вечер в кабинете Климова он последний раз держал ее подлинник в руках.
«Семерка» BMW
Ранним утром Климов вышел из своего особняка в Барвихе, ни с кем не попрощавшись. Начальник его охраны Игорь Петрович ждал хозяина перед домом. Он не курил и не переминался с ноги на ногу. За долгие годы службы сначала в КГБ, а потом у Климова он научился выглядеть как начальник охраны, который ждет хозяина, и никак иначе. Игорь Петрович просто стоял там, где ему было положено стоять, – слева от парадной двери с массивными золотыми ручками, и смотрел в одну точку – прихотливый картуш, венчавший псевдодворцовое окно второго этажа. Климов буркнул ему: «Доброе утро» – и направился к машине. Как и все настоящие олигархи, Федор Алексеевич предпочитал простые машины, чтобы не раздражать высокопоставленных госчиновников, которые должны были мыкаться в служебных «авоськах», «бехах» и «мерсах», а потому отчаянно ненавидели тех, кто передвигался по миру на «Бентли» и «Майбахах». Перед домом стояла черная «семерка» BMW c тонированными стеклами в ранге федерального министра. Сами предприниматели называли такие машины «чиновничьими». «Подай чиновничью» – на языке российской бизнес-элиты значило, что предстоит встреча с вертикалью. Перед BMW пыхтел белый милицейский Land Cruiser с мигалками, а позади – черный с охраной. Водитель, судя по выправке, бывший военный, поздоровался и открыл тяжелую бронированную дверцу.
Игорь Петрович разместился на соседнем с Климовым сиденье и, когда машина мягко тронулась, шурша протекторами по влажному гравию, отрапортовал:
– Федор Алексеевич, через тридцать минут мы будем во Внуково-III. Вас ждет борт Global Travel. Завтрак и газеты, как обычно.
– Игорь, я хочу посмотреть пару номеров этого журнала. Как его? – Климов поморщился – все, чем занимались другие люди, вызывало у олигарха профессиональное снисхождение, иногда презрение, а при хорошем расположении духа сочувствие. – Вспомнил. Журнал называется «Джентльмен».
– Есть, – отчеканил Игорь Петрович, щелкнул чем-то у левого лацкана пиджака и приказал в гарнитуру: «Доставить на борт номера журнала «Джентльмен» за последние три месяца». – Будут другие распоряжения? – обратился он к Климову. Хозяин молчал. Игорь Петрович выдержал паузу и продолжил: – В 10.55 мы приземлимся в аэропорту Лиона. Предположительно в 12.00 будем в Авиньоне. Все как обычно?
– Да… – неохотно отозвался Климов. Игорь Петрович знал это «да» хозяина. Он его называл «задумчивым», а соответственно напрягся, ожидая дальнейших распоряжений. – Нужно будет приготовить другой самолет до Лиона, – Климов замялся – нет, пожалуй, до Ниццы. Для Лизы и ее друга, Иннокентия… Фамилии не помню. Он главный редактор журнала «Джентльмен». – Федор Алекссевич лукавил. Он отлично знал фамилию Кена, но ему было неловко обнаружить это перед охранником.
– Уточним, – с энтузиазмом заверил Игорь Петрович.
– Пусть их встретят. Лизу доставят в Кап-Ферра, а Иннокентия – в Авиньон.
– Есть. – Игорь Петрович опять щелкнул чем-то у лацкана и передал сидевшему в гарнитуре джинну приказание хозяина. – Будут еще распоряжения?
– Пусть мой борт заправится и будет готов к вылету.
– Куда? – Игорь Петрович постарался подавить неуместное удивление. Он полагал, что хозяин собирался провести в Авиньоне пару дней.
– Куда… – нерешительно произнес Климов. – Еще через мгновение он сказал: «Лондон».
– Приготовить ваш дом? – осведомился Игорь Петрович.
– Да. – Начальник охраны опять классифицировал это «да» как «задумчивое», а потому ждал. Но Климов молчал.
Игорь Петрович еще какое-то время подглядывал за хозяином вполглаза, но убедившись, что тот погружен в размышления, предпочел уставиться в стриженый затылок водителя. Вовремя включаться и выключаться было высшей добродетелью хорошей прислуги.
Климов думал о дочери. В последнее время, любуясь ее оформившейся красотой, он все чаще боялся, что однажды придет мужчина и заберет ее у него. Изведавший все бездны человеческого падения, Климов не ждал от людей ничего хорошего. Наоборот, Федор Алексеевич обожал выявлять тайные пороки и слабости, коллекционировать их, поощрять и пестовать. Он умел просчитывать и использовать людей, но совсем разучился им доверять. Неслучайно Климов часто называл Библию лучшим пособием по бизнесу. «Один раскаявшийся грешник дороже ста праведников», – говорил Иисус. «Потому что грешником проще управлять», – добавлял Климов.
«Неважно, раскаялся он или нет. Какой-нибудь истинный патриот, скажем, сенатор или префект, гораздо полезнее в деле, когда он педофил и коррупционер. Если знать о его слабостях, он будет податливее тайской проститутки».
Сейчас на душе Федора Алексеевича было особенно тревожно. Не то чтобы будущий муж дочери представлялся ему непременно патриотом или тайской проституткой. Совсем нет. Он мог и не быть патриотом – ради бога! – родиться не в Таиланде, а в каком-нибудь Надыме. Климов представлял себе эдакого шустрого честолюбивого парня, которого можно приладить к делу, подсадить на деньги и тем самым намертво привязать к Лизе и дому. Климов собирался обрушить на гипотетического зятя такие деньги и возможности, чтобы он не посмел бы даже подумать об измене. «Деньги и власть кастрируют его», – был уверен Федор Алексеевич.
И вот пару недель назад Климов прочел о Кене и Лизе в «Коммерсанте». Их преподносили как новую московскую пару. Тогда же Федор Алексеевич спросил дочь, как это понимать. Она ответила, что познакомилась с Кеном на коктейле в одной арт-галерее: «Пару раз куда-то сходили вместе. И все». Климов заметил, что это «и все» Лиза произнесла с досадой. Он попросил пригласить Алехина в гости, и тот пришел. Точнее, они пришли вдвоем с сильным опозданием, румяные и растрепанные. Климов испытал безотчетную ревность к этому самоуверенному субъекту. До того памятного вечера Алехин вполне устраивал Федора Алексеевича: не мальчик, с карьерой, положением, но без особых денег. По-настоящему его насторожил только один эпизод – то, как Кен вцепился в духовную папы Климента. Очевидно, что в жизни Алехина было нечто неясное, не поддающееся просчету, какая-то страсть, которая не умещалась в классическую градацию человеческих пороков и слабостей. Он видел, как главный редактор полностью погрузился в документ, забыл о существовании Климова и даже Лизы, которую беспардонно бросил на целый час.
«Алехин себе на уме. И это опасно, – решил Климов. – От такого можно ожидать любой пакости. Непросчитываемый, а потому неуправляемый человек – самый опасный». Климов, как и большинство строителей русского капитализма, делил людей на понятийных – то есть логичных, и отморозков, живущих эмоциями. Кена он подозревал в самом страшном – «отморозок, прикинувшийся понятийным, как ДАМ, то есть Дмитрий Анатольевич Медведев в отличие от cтопроцентно понятийного ВВП. «Вот Полина – идеальная жена. Все, чего она хочет, очевидно. И она будет держаться за это зубами и когтями, примет и простит любой закидон. Конечно, есть такие пассажиры, которые постоянно едят себя поедом, дескать, она любит не меня, а мои миллионы. А мне по фигу, что на самом деле любит Полина. Главное, что меня в ней все устраивает. И глаза, и попа, и оксфордский английский. Ладно, – решил Климов, – надо будет этого Алехина в Авиньоне прощупать. Посмотрим, что за пассажир».
Игорь Петрович разместился на соседнем с Климовым сиденье и, когда машина мягко тронулась, шурша протекторами по влажному гравию, отрапортовал:
– Федор Алексеевич, через тридцать минут мы будем во Внуково-III. Вас ждет борт Global Travel. Завтрак и газеты, как обычно.
– Игорь, я хочу посмотреть пару номеров этого журнала. Как его? – Климов поморщился – все, чем занимались другие люди, вызывало у олигарха профессиональное снисхождение, иногда презрение, а при хорошем расположении духа сочувствие. – Вспомнил. Журнал называется «Джентльмен».
– Есть, – отчеканил Игорь Петрович, щелкнул чем-то у левого лацкана пиджака и приказал в гарнитуру: «Доставить на борт номера журнала «Джентльмен» за последние три месяца». – Будут другие распоряжения? – обратился он к Климову. Хозяин молчал. Игорь Петрович выдержал паузу и продолжил: – В 10.55 мы приземлимся в аэропорту Лиона. Предположительно в 12.00 будем в Авиньоне. Все как обычно?
– Да… – неохотно отозвался Климов. Игорь Петрович знал это «да» хозяина. Он его называл «задумчивым», а соответственно напрягся, ожидая дальнейших распоряжений. – Нужно будет приготовить другой самолет до Лиона, – Климов замялся – нет, пожалуй, до Ниццы. Для Лизы и ее друга, Иннокентия… Фамилии не помню. Он главный редактор журнала «Джентльмен». – Федор Алекссевич лукавил. Он отлично знал фамилию Кена, но ему было неловко обнаружить это перед охранником.
– Уточним, – с энтузиазмом заверил Игорь Петрович.
– Пусть их встретят. Лизу доставят в Кап-Ферра, а Иннокентия – в Авиньон.
– Есть. – Игорь Петрович опять щелкнул чем-то у лацкана и передал сидевшему в гарнитуре джинну приказание хозяина. – Будут еще распоряжения?
– Пусть мой борт заправится и будет готов к вылету.
– Куда? – Игорь Петрович постарался подавить неуместное удивление. Он полагал, что хозяин собирался провести в Авиньоне пару дней.
– Куда… – нерешительно произнес Климов. – Еще через мгновение он сказал: «Лондон».
– Приготовить ваш дом? – осведомился Игорь Петрович.
– Да. – Начальник охраны опять классифицировал это «да» как «задумчивое», а потому ждал. Но Климов молчал.
Игорь Петрович еще какое-то время подглядывал за хозяином вполглаза, но убедившись, что тот погружен в размышления, предпочел уставиться в стриженый затылок водителя. Вовремя включаться и выключаться было высшей добродетелью хорошей прислуги.
Климов думал о дочери. В последнее время, любуясь ее оформившейся красотой, он все чаще боялся, что однажды придет мужчина и заберет ее у него. Изведавший все бездны человеческого падения, Климов не ждал от людей ничего хорошего. Наоборот, Федор Алексеевич обожал выявлять тайные пороки и слабости, коллекционировать их, поощрять и пестовать. Он умел просчитывать и использовать людей, но совсем разучился им доверять. Неслучайно Климов часто называл Библию лучшим пособием по бизнесу. «Один раскаявшийся грешник дороже ста праведников», – говорил Иисус. «Потому что грешником проще управлять», – добавлял Климов.
«Неважно, раскаялся он или нет. Какой-нибудь истинный патриот, скажем, сенатор или префект, гораздо полезнее в деле, когда он педофил и коррупционер. Если знать о его слабостях, он будет податливее тайской проститутки».
Сейчас на душе Федора Алексеевича было особенно тревожно. Не то чтобы будущий муж дочери представлялся ему непременно патриотом или тайской проституткой. Совсем нет. Он мог и не быть патриотом – ради бога! – родиться не в Таиланде, а в каком-нибудь Надыме. Климов представлял себе эдакого шустрого честолюбивого парня, которого можно приладить к делу, подсадить на деньги и тем самым намертво привязать к Лизе и дому. Климов собирался обрушить на гипотетического зятя такие деньги и возможности, чтобы он не посмел бы даже подумать об измене. «Деньги и власть кастрируют его», – был уверен Федор Алексеевич.
И вот пару недель назад Климов прочел о Кене и Лизе в «Коммерсанте». Их преподносили как новую московскую пару. Тогда же Федор Алексеевич спросил дочь, как это понимать. Она ответила, что познакомилась с Кеном на коктейле в одной арт-галерее: «Пару раз куда-то сходили вместе. И все». Климов заметил, что это «и все» Лиза произнесла с досадой. Он попросил пригласить Алехина в гости, и тот пришел. Точнее, они пришли вдвоем с сильным опозданием, румяные и растрепанные. Климов испытал безотчетную ревность к этому самоуверенному субъекту. До того памятного вечера Алехин вполне устраивал Федора Алексеевича: не мальчик, с карьерой, положением, но без особых денег. По-настоящему его насторожил только один эпизод – то, как Кен вцепился в духовную папы Климента. Очевидно, что в жизни Алехина было нечто неясное, не поддающееся просчету, какая-то страсть, которая не умещалась в классическую градацию человеческих пороков и слабостей. Он видел, как главный редактор полностью погрузился в документ, забыл о существовании Климова и даже Лизы, которую беспардонно бросил на целый час.
«Алехин себе на уме. И это опасно, – решил Климов. – От такого можно ожидать любой пакости. Непросчитываемый, а потому неуправляемый человек – самый опасный». Климов, как и большинство строителей русского капитализма, делил людей на понятийных – то есть логичных, и отморозков, живущих эмоциями. Кена он подозревал в самом страшном – «отморозок, прикинувшийся понятийным, как ДАМ, то есть Дмитрий Анатольевич Медведев в отличие от cтопроцентно понятийного ВВП. «Вот Полина – идеальная жена. Все, чего она хочет, очевидно. И она будет держаться за это зубами и когтями, примет и простит любой закидон. Конечно, есть такие пассажиры, которые постоянно едят себя поедом, дескать, она любит не меня, а мои миллионы. А мне по фигу, что на самом деле любит Полина. Главное, что меня в ней все устраивает. И глаза, и попа, и оксфордский английский. Ладно, – решил Климов, – надо будет этого Алехина в Авиньоне прощупать. Посмотрим, что за пассажир».
Maserati Quatroporte
Полина Одоевская смотрела из окна своей спальни, как кортеж мужа медленно тронулся со двора. Она нервно закурила тоненькую сигаретку Vogue – при Климове Полина не позволяла себе вредных слабостей. У нее под сердцем уже теплилась новая жизнь, которая навсегда обеспечит ее положение в обществе. Какая бы шалава ни завладела Федором в будущем, Полина навсегда останется матерью его ребенка. Это круче, чем все шопары и лоренсы-графы, которые он уже подарил ей, это безлимитный кредит, по сравнению с которым ее черный Американ-экспресс – мелочь на мороженое. Она сможет растолстеть, подурнеть, даже облысеть – какая разница. Полина Одоевская останется матерью ребенка Климова, занимающего пятую строчку российского Forbes. Она затушила сигарету в изящную пепельницу с крышечкой, спрятала ее в стол и распахнула высокое французское окно – Полина скрывала свои слабости не только от мужа, но и от многочисленной прислуги. Ей вообще пришлось долго учиться жить на виду – охранники, водители, помощники, стюарды, садовники, повара, горничные, матросы и пилоты, – десятки глаз постоянно были рядом: пялились, следили, улыбались, моргали, щурились. Носы принюхивались, а уши прислушивались. В мире Климовых не было подлинного одиночества.
Полина причесалась, поправила тонкий белого шелка халатик и спустилась по мраморной лестнице в бассейн, занимавший почти весь подвальный этаж дома.
– Доброе утро, Полина Станиславовна, – включился седовласый дедушка в белом кителе с золотыми пуговицами.
– Привет, дайте мне апельсинового сока, пожалуйста… Спасибо, и можете идти. – Полина отхлебнула оранжевой жидкости с мякотью, сбросила халатик и нырнула в голубую слегка подогретую воду.
Как и все советские люди, жена олигарха когда-то ходила в школу, где было 35 человек в классе, рисовала принцесс с огромными ресницами, предлагала мальчикам заполнить «Анкету» – толстую тетрадь с непременным вопросом «Что такое дружба?» и циничным мальчишеским ответом «Плавленый сырок». Когда-то она жила в пятиэтажке, хранила все фантики от иностранных шоколадок, мерзла на автобусной остановке, любила Ахматову и не любила Цветаеву, занимала у подружек юбки и покупала в подземном переходе крикливую бижутерию на гроши, выпрошенные у матери – научной сотрудницы Ромгерма. Все это было так давно, как будто никогда не было. А были личные джеты, огромная 120-метровая яхта с вертолетной площадкой, белоснежный пентхаус с видом на Центральный парк в Нью-Йорке, дворец в Кап-Ферра, вилла на Сардинии, дом в Лондоне. И еще много чего – самого лучшего: античные статуи, Вермеер и Кандинский, Рубенс и Демиан Херст, Мане и Шагал. Полина вдруг с досадой вспомнила о прекрасном зеленом Шагале, в которого сразу влюбилась. Он висел в их доме в Кап-Ферра. Но однажды она обнаружила на его месте какого-то английского романтика с болотом, коровами и церковью.
– Куда ты перевесил Шагала? – спросила Полина у мужа.
– Продал, – коротко ответил он.
– Как ты мог? – почти закричала она. Климов отложил бумаги, удивленно приподнял брови и спокойно сказал:
– Я всю жизнь продаю и покупаю.
– Ты мог бы спросить меня?!
– Прости, чего ради? Он мне надоел – я его продал. Главные члены предложения здесь «мне» и «я».
«Этот проклятый Авиньон, – думала Полина, яростно рассекая воду тонкими смуглыми руками. – До него все так было хорошо. – Внезапно ею овладела тревога: – Зачем он туда таскается?» Полина вынырнула из бассейна и взяла небольшую черную трубку телефона, ей ответил приветливый женский голос:
– Доброе утро, Полина Станиславовна.
– Мне нужен джет сегодня. Я лечу в Ниццу.
– Одну минутку, Полина Станиславовна, – девушка пропала, а потом вернулась с услужливым вопросом:
– Вам только в Ниццу? Федор Алексеевич зарезервировал борт для Елизаветы Федоровны на завтра. Вы отпустите джет сегодня? Или хотите, я попрошу приготовить для вас один из корпоративных самолетов?
– Нет, ничего не надо, – отрезала Полина и разъединилась. Упоминание о Лизе разозлило мачеху. Ей-то что в Ницце надо? И мамаша ее где-то там ошивается. Одоевская знала, что виллу для бывшей жены и матери Лизы Климов купил по соседству, в Жоан-Ле-Пене. Полина поняла, что должна действовать ради будущего, ради себя. Но действовать надо было внезапно, а значит, забыв про телефоны и услужливых девушек. Она вернулась к себе, быстро оделась – простые джинсы, маечка, вязаный светло-коричневый кардиган, легкие парусиновые кеды. Волосы убрала назад и схватила резинкой, спешно побросала какое-то полупрозрачное белье в крокодиловую дорожную сумку цвета какао, надела черные очки в поллица и выбежала в вестибюль. Включился клон дедушки, стоявшего у бассейна. Этот сидел на банкетке у мраморного Адониса, утопленного в полукруглую нишу. Тоже седовласый, в белом кителе с золотыми пуговицами.
– Доброе утро, Полина Станиславовна, – сказал он, поднимаясь ей навстречу.
– Доброе. Подгоните мне Maserati, пожалуйста. Я сама поведу, – предупредила она строго.
Когда Полина взялась за руль полированного дерева, она поняла, что не знает, где покупают билеты на самолет, и откуда они вообще летают, если это не частный джет. Кажется, Шереметьево-II. И как туда попасть? Из всех дорог Полина помнила только Рублево-Успенское шоссе и Третьяковский проезд. Она решила позвонить маме. Потом передумала, испугавшись ненужных вопросов всего боявшейся немолодой женщины. Мама даже Климова считала каким-то изуверским обманом воображения. Тем не менее этот «обман» купил ей чудную квартиру на Патриарших прудах с горничной и поварихой. Наконец, Полина набрала свою университетскую подругу Аньку. Она была переводчиком с английского, замужем за простым айтишником, а потому наверняка знала, откуда летают рейсовые самолеты.
Во-первых, выяснилось, что Шереметьево-II теперь называется F, но нужен вовсе даже не F, а какой-то D.
– Что, прости? – не поняла Одоевская.
– Ну ты даешь, это же новый терминал, совсем от жизни оторвалась. – После обстоятельного инструктажа Анька томно спросила: – Со своим, что ли, поссорилась?
– Да нет, просто хочу сделать ему сюрприз.
– Ну-ну, – недоверчиво пропела подруга, считавшая, что Полина обязательно должна быть несчастлива, раз ей так повезло с мужем.
Полина причесалась, поправила тонкий белого шелка халатик и спустилась по мраморной лестнице в бассейн, занимавший почти весь подвальный этаж дома.
– Доброе утро, Полина Станиславовна, – включился седовласый дедушка в белом кителе с золотыми пуговицами.
– Привет, дайте мне апельсинового сока, пожалуйста… Спасибо, и можете идти. – Полина отхлебнула оранжевой жидкости с мякотью, сбросила халатик и нырнула в голубую слегка подогретую воду.
Как и все советские люди, жена олигарха когда-то ходила в школу, где было 35 человек в классе, рисовала принцесс с огромными ресницами, предлагала мальчикам заполнить «Анкету» – толстую тетрадь с непременным вопросом «Что такое дружба?» и циничным мальчишеским ответом «Плавленый сырок». Когда-то она жила в пятиэтажке, хранила все фантики от иностранных шоколадок, мерзла на автобусной остановке, любила Ахматову и не любила Цветаеву, занимала у подружек юбки и покупала в подземном переходе крикливую бижутерию на гроши, выпрошенные у матери – научной сотрудницы Ромгерма. Все это было так давно, как будто никогда не было. А были личные джеты, огромная 120-метровая яхта с вертолетной площадкой, белоснежный пентхаус с видом на Центральный парк в Нью-Йорке, дворец в Кап-Ферра, вилла на Сардинии, дом в Лондоне. И еще много чего – самого лучшего: античные статуи, Вермеер и Кандинский, Рубенс и Демиан Херст, Мане и Шагал. Полина вдруг с досадой вспомнила о прекрасном зеленом Шагале, в которого сразу влюбилась. Он висел в их доме в Кап-Ферра. Но однажды она обнаружила на его месте какого-то английского романтика с болотом, коровами и церковью.
– Куда ты перевесил Шагала? – спросила Полина у мужа.
– Продал, – коротко ответил он.
– Как ты мог? – почти закричала она. Климов отложил бумаги, удивленно приподнял брови и спокойно сказал:
– Я всю жизнь продаю и покупаю.
– Ты мог бы спросить меня?!
– Прости, чего ради? Он мне надоел – я его продал. Главные члены предложения здесь «мне» и «я».
«Этот проклятый Авиньон, – думала Полина, яростно рассекая воду тонкими смуглыми руками. – До него все так было хорошо. – Внезапно ею овладела тревога: – Зачем он туда таскается?» Полина вынырнула из бассейна и взяла небольшую черную трубку телефона, ей ответил приветливый женский голос:
– Доброе утро, Полина Станиславовна.
– Мне нужен джет сегодня. Я лечу в Ниццу.
– Одну минутку, Полина Станиславовна, – девушка пропала, а потом вернулась с услужливым вопросом:
– Вам только в Ниццу? Федор Алексеевич зарезервировал борт для Елизаветы Федоровны на завтра. Вы отпустите джет сегодня? Или хотите, я попрошу приготовить для вас один из корпоративных самолетов?
– Нет, ничего не надо, – отрезала Полина и разъединилась. Упоминание о Лизе разозлило мачеху. Ей-то что в Ницце надо? И мамаша ее где-то там ошивается. Одоевская знала, что виллу для бывшей жены и матери Лизы Климов купил по соседству, в Жоан-Ле-Пене. Полина поняла, что должна действовать ради будущего, ради себя. Но действовать надо было внезапно, а значит, забыв про телефоны и услужливых девушек. Она вернулась к себе, быстро оделась – простые джинсы, маечка, вязаный светло-коричневый кардиган, легкие парусиновые кеды. Волосы убрала назад и схватила резинкой, спешно побросала какое-то полупрозрачное белье в крокодиловую дорожную сумку цвета какао, надела черные очки в поллица и выбежала в вестибюль. Включился клон дедушки, стоявшего у бассейна. Этот сидел на банкетке у мраморного Адониса, утопленного в полукруглую нишу. Тоже седовласый, в белом кителе с золотыми пуговицами.
– Доброе утро, Полина Станиславовна, – сказал он, поднимаясь ей навстречу.
– Доброе. Подгоните мне Maserati, пожалуйста. Я сама поведу, – предупредила она строго.
Когда Полина взялась за руль полированного дерева, она поняла, что не знает, где покупают билеты на самолет, и откуда они вообще летают, если это не частный джет. Кажется, Шереметьево-II. И как туда попасть? Из всех дорог Полина помнила только Рублево-Успенское шоссе и Третьяковский проезд. Она решила позвонить маме. Потом передумала, испугавшись ненужных вопросов всего боявшейся немолодой женщины. Мама даже Климова считала каким-то изуверским обманом воображения. Тем не менее этот «обман» купил ей чудную квартиру на Патриарших прудах с горничной и поварихой. Наконец, Полина набрала свою университетскую подругу Аньку. Она была переводчиком с английского, замужем за простым айтишником, а потому наверняка знала, откуда летают рейсовые самолеты.
Во-первых, выяснилось, что Шереметьево-II теперь называется F, но нужен вовсе даже не F, а какой-то D.
– Что, прости? – не поняла Одоевская.
– Ну ты даешь, это же новый терминал, совсем от жизни оторвалась. – После обстоятельного инструктажа Анька томно спросила: – Со своим, что ли, поссорилась?
– Да нет, просто хочу сделать ему сюрприз.
– Ну-ну, – недоверчиво пропела подруга, считавшая, что Полина обязательно должна быть несчастлива, раз ей так повезло с мужем.
Москва, дом «Коперник»
У Ивана Климова все шло из рук вон плохо. Настолько плохо, что у него внезапно пропала эрекция. Он слез с девки, откинулся на спину и стал изучать плавные изгибы гипсокартона на потолке. Предполагалось, что слоистый потолок, утыканный светодиодами, сломает штамп гладкого потолка с люстрой и придаст помещению футуристический вид. Поначалу все так и было, но теперь гипсокартон сам стал штампом и придавал помещению вид пятизвездочной гостиницы в провинциальном миллионнике.
«Надо убрать эту фигню и сделать лепнину», – зачем-то подумал Иван. Между тем девка сдаваться не собиралась. Она приподнялась, посмотрела в остановившиеся глаза мужчины, чмокнула его в загорелое плечо и с энтузиазмом сообщила:
– Не боись, ща подымем. – Изогнувшись кошкой она стала работать губами, мерно раскачивая вознесенным вверх задом. Ивану это движение напомнило метроном, стоявший на мамином пианино, хотя обладательница зада, очевидно, надеялась вызвать другие ассоциации.
– Ларка, ничего не получится, – капитулировал Иван, аккуратно, но властно отодвинул ее, встал и пошел в туалет. Ларка проводила глазами жиреющее тело парня и подумала, что еще успеет заскочить в ЦУМ и выпить кофейку в «Воге». Она закурила тонкую папироску и представила себе воговский «эстерхази» с хрустящей крошкой и нежным несладким кремом. «Ням-ням», – зажмурилась от удовольствия Ларка.
– Не дыми мне тут, – вывел ее из мира грез Иван.
– Ванечка, ну ты не расстраивайся. Тебе просто надо отдохнуть.
Иван был в белом махровом халате. Он подошел к барной стойке у окна, выходившего на ХХС, накатил виски, высыпал льда в стакан и осушил его залпом. «Срочно нужны деньги», – подвел он итог своим размышлениям. Вчера Иван пытался было попросить денег у Климова, но тот ответил:
– Каждый месяц ты получаешь от меня 500 тысяч долларов, тратишь миллион и не зарабатываешь ничего. При этом ты не моя жена.
– Федор Алексеевич, вы же понимаете – кризис. Если я не внесу пять миллионов процентов, кубанский холдинг отойдет кредиторам. А это означает, что «Красный комбайнер»… – Климов не дал ему договорить, потому что больше всего презирал страсть пасынка к провинциальной футбольной команде, из которой тот пытался сделать «Манчестер Юнайтед».
– Вот именно, что кризис. Проведи оптимизацию, закрой убыточные предприятия, договорись с банками о реструктуризации, распусти своих клоунов, наконец, – футбольную команду Климов пнул с особым удовольствием. – Работай, – олигарх откинулся в кресле и посмотрел фирменным прожигающим насквозь взглядом, – предоставь мне бизнес-план, я тебе помогу советом. В этой стране мало людей, которым я помогаю советом. Возможно, поэтому здесь все так… – Климов хотел сказать «хуево», но по российской бизнес-традиции предпочел литературное «плохо» в сочетании с пацанской ухмылкой.
Мат ворвался в медийное пространство, завоевал салоны и гостиные, но в высоких бизнес-кругах по-прежнему считался лексикой табуированной, атрибутом шпаны, шестерок, ментов и гламура. Сказывалось генетическое родство российского бизнеса с криминальными авторитетами. Серьезные мужчины никогда не позволяли себе употреблять страшные слова всуе, шкурой чувствуя, что они как-то связаны с таинственными силами космоса и могут вызвать бесплодие, тайфуны, землетрясения или ФСБ.
«Он сам виноват. Он загнал меня в угол», – думал Иван. Именно теперь он понял, как ненавидит Климова. С самого раннего детства. Климов украл у него маму. Светлана Петровна была помощницей Климова и моталась с ним по всей стране. Иван сидел в детской и не мог понять, за что мама его бросила. Наверное, он плохой мальчик, наверное, это потому, что он боится засыпать без света, как маленький. Однажды Светлана Петровна вернулась с каким-то высоким мужчиной. С сыном она не виделась почти месяц. Иван обрадовался и крепко прижался к широким ладным маминым бедрам. Ему мгновенно стало тепло и спокойно. Он захотел рассказать ей про то, какой замечательный домик нарисовал, как поймал жука и потом отпустил, как построил очень сложную железнодорожную развязку. Мама присела, чмокнула его в лобик и сказала, что он «страшно вырос». Ивану послышалось, что он стал страшным. Теперь-то его наверняка бросят. Так и случилось. Мама приобняла какого-то высокого мужчину, топтавшегося в коридоре, и велела Ивану идти спать. Ванечка решил лежать в темноте, чтобы попытаться вновь заслужить мамину любовь. Было жутко. Он хотел крикнуть, потому что по потолку ползала огромная кобра. Очевидно, она ждала, когда Иван провалится в сон и не сможет сопротивляться. Но Ванечка пообещал себе крепиться. И даже признался кобре, что боится закричать, а то мама его бросит. Казалось, что змея на какое-то время устыдилась своих коварных намерений и отползла в угол, но продолжала там шевелиться и вздрагивать. Иван не спал и прислушивался. Взрослые о чем-то долго говорили, а потом мама плакала и стонала. Наверное, ей было больно расставаться с сыном – сообразил малыш.
«Надо убрать эту фигню и сделать лепнину», – зачем-то подумал Иван. Между тем девка сдаваться не собиралась. Она приподнялась, посмотрела в остановившиеся глаза мужчины, чмокнула его в загорелое плечо и с энтузиазмом сообщила:
– Не боись, ща подымем. – Изогнувшись кошкой она стала работать губами, мерно раскачивая вознесенным вверх задом. Ивану это движение напомнило метроном, стоявший на мамином пианино, хотя обладательница зада, очевидно, надеялась вызвать другие ассоциации.
– Ларка, ничего не получится, – капитулировал Иван, аккуратно, но властно отодвинул ее, встал и пошел в туалет. Ларка проводила глазами жиреющее тело парня и подумала, что еще успеет заскочить в ЦУМ и выпить кофейку в «Воге». Она закурила тонкую папироску и представила себе воговский «эстерхази» с хрустящей крошкой и нежным несладким кремом. «Ням-ням», – зажмурилась от удовольствия Ларка.
– Не дыми мне тут, – вывел ее из мира грез Иван.
– Ванечка, ну ты не расстраивайся. Тебе просто надо отдохнуть.
Иван был в белом махровом халате. Он подошел к барной стойке у окна, выходившего на ХХС, накатил виски, высыпал льда в стакан и осушил его залпом. «Срочно нужны деньги», – подвел он итог своим размышлениям. Вчера Иван пытался было попросить денег у Климова, но тот ответил:
– Каждый месяц ты получаешь от меня 500 тысяч долларов, тратишь миллион и не зарабатываешь ничего. При этом ты не моя жена.
– Федор Алексеевич, вы же понимаете – кризис. Если я не внесу пять миллионов процентов, кубанский холдинг отойдет кредиторам. А это означает, что «Красный комбайнер»… – Климов не дал ему договорить, потому что больше всего презирал страсть пасынка к провинциальной футбольной команде, из которой тот пытался сделать «Манчестер Юнайтед».
– Вот именно, что кризис. Проведи оптимизацию, закрой убыточные предприятия, договорись с банками о реструктуризации, распусти своих клоунов, наконец, – футбольную команду Климов пнул с особым удовольствием. – Работай, – олигарх откинулся в кресле и посмотрел фирменным прожигающим насквозь взглядом, – предоставь мне бизнес-план, я тебе помогу советом. В этой стране мало людей, которым я помогаю советом. Возможно, поэтому здесь все так… – Климов хотел сказать «хуево», но по российской бизнес-традиции предпочел литературное «плохо» в сочетании с пацанской ухмылкой.
Мат ворвался в медийное пространство, завоевал салоны и гостиные, но в высоких бизнес-кругах по-прежнему считался лексикой табуированной, атрибутом шпаны, шестерок, ментов и гламура. Сказывалось генетическое родство российского бизнеса с криминальными авторитетами. Серьезные мужчины никогда не позволяли себе употреблять страшные слова всуе, шкурой чувствуя, что они как-то связаны с таинственными силами космоса и могут вызвать бесплодие, тайфуны, землетрясения или ФСБ.
«Он сам виноват. Он загнал меня в угол», – думал Иван. Именно теперь он понял, как ненавидит Климова. С самого раннего детства. Климов украл у него маму. Светлана Петровна была помощницей Климова и моталась с ним по всей стране. Иван сидел в детской и не мог понять, за что мама его бросила. Наверное, он плохой мальчик, наверное, это потому, что он боится засыпать без света, как маленький. Однажды Светлана Петровна вернулась с каким-то высоким мужчиной. С сыном она не виделась почти месяц. Иван обрадовался и крепко прижался к широким ладным маминым бедрам. Ему мгновенно стало тепло и спокойно. Он захотел рассказать ей про то, какой замечательный домик нарисовал, как поймал жука и потом отпустил, как построил очень сложную железнодорожную развязку. Мама присела, чмокнула его в лобик и сказала, что он «страшно вырос». Ивану послышалось, что он стал страшным. Теперь-то его наверняка бросят. Так и случилось. Мама приобняла какого-то высокого мужчину, топтавшегося в коридоре, и велела Ивану идти спать. Ванечка решил лежать в темноте, чтобы попытаться вновь заслужить мамину любовь. Было жутко. Он хотел крикнуть, потому что по потолку ползала огромная кобра. Очевидно, она ждала, когда Иван провалится в сон и не сможет сопротивляться. Но Ванечка пообещал себе крепиться. И даже признался кобре, что боится закричать, а то мама его бросит. Казалось, что змея на какое-то время устыдилась своих коварных намерений и отползла в угол, но продолжала там шевелиться и вздрагивать. Иван не спал и прислушивался. Взрослые о чем-то долго говорили, а потом мама плакала и стонала. Наверное, ей было больно расставаться с сыном – сообразил малыш.