Страница:
Будущее Германии – на востоке Европы. С определенностью, не оставляющей сомнений, Гитлер заявляет, что расширение германской территории может и должно произойти «в общем и целом, только за счет России».
Тяжкая ошибка старой Германии – пренебрежение этой истиной. Нужно было, во что бы то ни стало заручившись дружбой с Англией, обрушиться на Россию и взять у нее столько земли, сколько необходимо не для одного лишь нынешнего поколения, но для спокойного развития и роста нации в течение столетий. Удобные случаи представлялись: хотя бы 1904 год, русско-японская война. С Англией можно было тогда столковаться. В результате сложилась бы иначе вся история двадцатого века. Была бы избегнута мировая война ценою пролития несравненно меньшего количества крови. Но вместо того, чтобы вступить на этот путь, германская политика, увлекшись ошибочным лозунгом «наше будущее на морях», привела к международной изоляции Германии, к ее столкновению с Англией, причем и Россия тоже оказалась в стане ее врагов. Не следовало, цепляясь за больную, пестрокровную Австрию, ловить призрак всеобщего мира, чтобы ввязаться в войну при наименее благоприятной обстановке: «мирно-хозяйственное завоевание мира»– заведомая невозможность и вреднейшая иллюзия. Не следовало гнаться за непосредственными клочками земли в Африке, когда можно было с гораздо меньшим риском обеспечить себя ценнейшими землями тут же в Европе.
Но даже если и признать для Германии целесообразным путь промышленной агрессии и торговой экспансии, империализма заморских владений, – нужно было, вступая на него, иначе ориентировать внешнюю политику государства: нужно и можно было в борьбе с Англией, неизбежно связанной с этим курсом, опереться не на Австрию и Италию, а на Россию. Иначе говоря: если не с Англией против России, то с Россией против Англии. Старая Германия пошла по третьему, бессмысленному и злополучному, пути тройственного союза. И пришла к версальской катастрофе.
Третья империя должна исправить эту тяжкую историческую ошибку второй и построить международную политику Германии на существенно иной основе. «Мы, национал-социалисты, – заявляет Гитлер, – сознательно ставим крест на внешней политике предвоенной Германии. Мы продолжаем путь, прерванный шесть веков тому назад. Мы останавливаем вечный германский поход на юг и на запад Европы и поворачиваемся лицом к стране на востоке. Мы расстаемся наконец с колониальной и торговой политикой военного времени и переходим к территориальной политике будущего».
Русские не принадлежат к числу высших рас. «Духовный и моральный уровень русского народа потрясающе низок». Всегда бросалась в глаза глубокая пропасть между образованным слоем этой страны и широкими народными массами, безграмотными, нищими, первобытными. Историческое русское государство не было плодом государственной одаренности славян, – скорее, оно являлось замечательным документом государственного творчества германцев в среде ниже стоящей расы: правящий слой исторической России был в значительной мере германского корня, да и русское образованное общество в большей своей части не было русским по национальности и славянским по своему расовому характеру.
Революция целиком уничтожила прежнюю элиту, заменив ее новой: евреями, ужасной еврейской тиранией. Но евреи способны лишь разрушать, а не созидать, они фермент разложения, распада. С неслыханной жестокостью истребили они русскую интеллигенцию, извели террором и голодом около тридцати миллионов русских людей, дабы закрепить за шайкой еврейских литераторов и бандитов биржи власть над громадной страной. «Восточный колосс созрел для гибели. И конец еврейского владычества в России будет вместе с тем и концом России как государства. Мы предназначены судьбою стать свидетелями катастрофы, которая послужит лучшим подтверждением нашей расовой теории».
Эта краткая, но выразительная философия русской истории и русской революции (по теоретическому уровню ее одной уже можно судить о культурно-историческом кругозоре расистского вождя!) позволяет Гитлеру точнее определить международно-политическую ориентацию Третьего рейха.
Не должно быть и речи о союзе с Советской Россией. Большевистское правительство безусловно несоюзоспособно: мировое еврейство, в нем воплощенное, является злейшим врагом всякого национального государства, а следовательно и национальной Германии. «Нынешние властители России, – пишет Гитлер, – забрызганные кровью, подлые преступники, изверги человеческого рода… Нельзя также забывать, что эти властители принадлежат народу, представляющему собой редкостную смесь звериной жестокости с невероятной лживостью и ныне мечтающему распространить свою кровавую тиранию на весь свет… Не заключают договора с субъектом, которого единственная цель – уничтожение своего партнера».
Помимо того, с точки зрения чисто военной, в случае совместной войны Германии и России против Западной Европы, а вероятно и против всего остального мира, – обстановка сложилась бы совершенно катастрофически. Дело в том, что технически и Россия, и нынешняя Германия будут бессильны перед врагами. Напротив, союз Германии с Англией за счет России – вполне возможен и целесообразен. Что касается Франции, то она пребывает извечным, смертельным врагом немецкого народа. Однако разгром ее не является целью германской внешней политики – он может стать лишь ее средством, поскольку парижское правительство будет препятствовать расширению Германии на восток: земель на востоке придется искать вооруженной рукой в Париже. Подлинное и славное историческое будущее Германской империи – именно там, на востоке Европы. По стопам рыцарей древних орденов Прибалтики двинется новая Германия добывать себе достойную ее территорию, упорно работать германским плугом на земле, которую завоюет германский меч.
Пусть не ссылаются на Бисмарка, завещавшего Германии дружбу с Россией: не говоря о том, что нынешняя Россия весьма мало похожа на прежнюю, – самая устремленность германской внешней политики теперь должна быть иной. Тогда еще были возможны два пути; теперь остался один. «Вопрос не в том, что делал Бисмарк в свое время, а в том, как поступил бы он теперь. И на этот вопрос легко ответить: при его политической мудрости, он никогда не связался бы с государством, обреченным на гибель». Бисмарк хотел опереться на Россию, чтобы развязать себе руки на Западе. Но то, что тогда могло принести Германии пользу, теперь способно лишь ей повредить. Впрочем, даже и тогда, согласно изложенному уже выше мною Гитлера, ориентация на Россию была ошибкой: нужно было в союзе с Англией против панславистской и германоненавистнической России закрепить раз навсегда континентальную позицию немецкого отечества германизацией территории на востоке.
Любопытно отметить еще одну сентенцию вождя на этот счет: «германизировать можно лишь земли, а не людей». Очевидно, заселение немцами громадных русских пространств предполагает предварительное их очищение от русских: высшая раса не должна загрязнять свою кровь общением с низшей. Каким образом избавиться от славянского населения на этих громадных пространствах, прямо не говорится. Но апелляция к древним германцам и доблестным меченосцам отлично заменяет прямые рецепты: разумеется, тут ставится вопрос об истреблении и порабощении в прямом и подлинном смысле этих слов. Древние германцы очищали свои земли от славянских старожилов поголовным уничтожением населения при помощи меча и огня. Третье царство, вероятно, сумеет применить более современные способы – скажем, газы и бактерии. Но в существе дела оно пребудет верным расовым традициям и славным историческим воспоминаниям.
Свои размышления по поводу внешней политики Гитлер сопровождает кратким «Политическим завещанием Германской Нации», содержащим формулировку как бы общих основных принципов желанного поведения Германии в мире. Вот это завещание:
«Никогда не допускайте возникновения двух континентальных держав в Европе. Каждую попытку создать рядом с Германией вторую военную державу, или хотя бы государство, способное стать таковой, рассматривайте как нападение на Германию и считайте, что Германия в таком случае имеет не только право, но и обязанность всеми средствами, включая вооруженную силу, помешать образованию такого государства, а если оно уже возникло – то сокрушить его.
Заботьтесь о том, чтобы сила нашего народа опиралась не на колонии, а на территорию нашего отечества в Европе. Не считайте Империю упрочившейся до тех пор, пока она не в состоянии представить каждому отпрыску нашего народа собственного участка земли; и это – на столетия. Никогда не забывайте, что священнейшее право на этом свете есть право на землю, которую хочешь обрабатывать сам, и священнейшая жертва – кровь, проливаемая за эту землю».
Таковы международно-политические установки Гитлера. Ясно, что в них возрождаются наиболее исключительные и заносчивые притязания довоенного германского национализма, огрубленные и вульгаризированные во вкусе эпохи масс. Провозглашается нескрываемой целью – германская гегемония в Европе, а затем и во всем мире: «или Германия будет мировой державой, или ее не будет вовсе». Старый пангерманистский максимализм, раз уже так дорого обошедшийся немцам, словно снова воодушевляет их, увлекает широкие круги молодежи, становится правительственной программой: в этом безумии есть система, и в этом историческом анахронизме чувствуется исторический рок.
Восточные планы вождя разрабатываются и уточняются в его штабе, встречая особое сочувствие в «балтийском» секторе последнего. Нередко говорится о желательности возвращения к Брест-Литовскому трактату, «безграничную гуманность» которого сам Гитлер демонстративно оплакивает в своей книге. «Версаль минует, а Брест-Литовск будет жить», – повторяют его сподвижники. Тщательно исследуются украинский, белорусский и лимитрофный вопросы: расчленение России – естественная предпосылка «расширения» германской территории. Не забывают, конечно, и Польши: «уничтожение польского государства, – пишет Розенберг, – является первой необходимостью Германии». Следует здесь отметить, что и раньше неоднократно правые немецкие политики пытались зондировать почву в консервативных французских и английских кругах на предмет возможностей создания единого антибольшевистского фронта Европы, дабы разом решить обе задачи: 1) ликвидировать московский революционный очаг и 2) разрешить путем раздела России основные европейские затруднения.
После прихода Гитлера к власти этот зондаж заметно оживился: он вполне в духе внешне-политического рисунка расизма. Всецело подходит он также и союзникам Гитлера по кабинету: фон Папен, франкофил и крайний антибольшевик, всегда был горячим сторонником широких восточных планов.
Дипломатическая неопытность национал-социалистических лидеров уже в первый месяц привела их, однако, к некоторым неловким шагам. В международную печать проникли сведения о секретном свидании фон Розенберга в Локарно или Лозанне с некими итальянскими деятелями и о «частной» беседе прусского министра внутренних дел Геринга с французским послом в Берлине Франсуа Понсе. При этом Геринг будто бы обещал французам помощь Германии в деле освоения Украины Францией и Польшей в обмен на данцигский коридор, а Розенберг развивал перед итальянцами план создания «федеративного литовско-белорусско-украинского государства, включающего польские и советские земли». Эта информация вызвала энергичные отклики центральной советской прессы о «шутах на троне» и «клоунах в роли дипломатов». Взбудоражила она, конечно, и поляков, немедленно усиливших свои военные отряды в Данциге. Не встретила она сочувствия и во Франции: закулисные заигрывания германской реакции неизменно отклоняются кругами французского правительства радикалов, полагающими, что гитлеровская Германия представляет для Франции не меньшую, а большую опасность, нежели красная Москва. Поль Бонкур публично заявил, что германской националистической диктатуре необходимо противопоставить блок трех великих западных демократий, а правая пресса заговорила даже о целесообразности новой оккупации Рура. В сфере же конкретных политических комбинаций сегодняшнего дня случилось так, что появление у власти в Германии правой коалиции стимулировало франко-советское сближение. Тем самым перед новорожденной Третьей империей сразу же создалась непосредственная угроза международной изоляции. Общий облик гитлеровского правительства таков, что оно не может рассчитывать на популярность, а тем более поддержку в обеих англосаксонских державах; особенно вредит ему его боевой, отдающий средневековьем, антисемитизм. При таких условиях и Муссолини, политик осторожный и уже достаточно искушенный, вынужден проявлять в отношении Гитлера и его вдохновенных планов выжидательную сдержанность, хотя Италия, подобно Германии, заинтересована в «ревизии» послевоенных трактатов и хотя международно-политические пути обеих держав имеют явную тенденцию сойтись. Одним словом, реальная международная обстановка с первых же недель показала гитлеровцам, что, говоря словами Макиавелли, «между действительностью и мечтой громадная разница; кто пренебрегает знанием действительности, тот вместо спасения идет к гибели». Пафос «национальной революции» требует внешнеполитического динамизма в первую очередь: нигде, как здесь, демагогия обязывает. Но зато и нигде, как именно здесь, в сфере внешней политики, реальные успехи воинствующего пангерманизма не представляются столь трудно достижимыми, столь маловероятными.
На одном из предвыборных митингов в начале марта Гитлер не только, по обыкновению, громил коммунизм, но также допустил резкий выпад по адресу Советского Союза: «лучше быть в Германии в тюрьме, – заявил он, – нежели там на свободе». Этот выпад, естественно, вызвал острые комментарии советской прессы и формальный протест советского полпреда в Берлине перед министром иностранных дел. Последний поспешил представить официальные любезные заверения, что, впрочем, не помешало прусской полиции и расистским штурмовикам провести в эти же дни ряд обысков в советских торгпредствах и отделениях Нефтесиндиката (о-во «Дероп») и совершить ряд насилий над советскими гражданами в Германии. В своей парламентской декларации 23 марта Гитлер, касаясь германо-советской проблемы, подчеркнул, что его правительство намерено придерживаться дружественной политики по отношению СССР – политики, выгодной для обоих государств; именно правительство национальной революции в состоянии вести такую позитивную политику. «Борьба с коммунизмом в Германии, – прибавил он, – есть наше внутреннее дело, и здесь мы не потерпим никакого вмешательства извне; но государственно-политических отношений с иностранными державами, с которыми нас связывают важные общие интересы, это никогда не будет затрагивать».
В начале мая было ратифицировано соглашение сторон о продлении берлинского договора, а также советско-германского арбитрационного пакта. Литвинов и германский посол в Москве фон Дирксен обменялись соответствующими документами. Оба эти акта, как известно, лежали в основе благожелательных – некоторые утверждали, даже «полусоюзных»– отношений между обоими государствами. Таким образом, гитлеровское правительство вынуждено пока фактически продолжать старый штреземановский курс германской внешней политики.
Установленная рапалльским трактатом 1922 года база мирных и даже дружественных германо-советских отношений обусловлена вескими объективными факторами, экономическими и политическими. Не так легко эти факторы изменить и эту базу разрушить. За десять лет между обеими странами успели наладиться тесные взаимные связи, разрыв которых болезненно отозвался бы не только на СССР, но и на Германии. Влиятельные слои германской буржуазии заинтересованы в деловом контакте с советским рынком. В руководящих кругах рейхсвера также немало сторонников германо-советского сближения. Характерно, что и среди национал-социалистических лидеров внешнеполитическая концепция Гитлера не встречает единодушного одобрения, чего и сам он не скрывает. Геббельс и Штрассер до последнего времени слыли решительными советофилами: Германии, утверждали они, по пути с молодым и смелым большевистским великодержавием, призванным доконать изолгавшиеся и распадающиеся демократии европейского Запада. Отто Штрассер отошел от партии в значительной мере из-за разногласий по русскому вопросу, и ныне в своем органе «Der schwarze Sender», перенесенном в Вену, ведет бойкий обстрел гитлеровской политики. Было бы, однако, ошибкой переоценивать значимость всех этих разногласий: они не удержат правительство Гитлера-Папена от попыток большой антисоветской игры, которой смысл и приз – раздел России.
Нельзя отрицать, что серьезные исторические тенденции диктуют объединение европейских государств, создание «Пан-Европы» с неизбежной политической направленностью, заостренностью против СССР. Но, с другой стороны, нельзя не видеть, что многочисленные разнообразные сложные препятствия противодействуют, на счастье Советского государства, этим тенденциям. И уже, во всяком случае, не ультрашовинистской, по-старому эгоцентрической, реакционно-милитаристской Германии Гитлера и Гугенберга под силу осуществить эту трудно осуществимую задачу. Скорее, напротив, такая Германия явится дополнительным препятствием на пути ее осуществления.
Разумеется, многое здесь, в этом огромном всемирно-историческом комплексе, будет зависеть также и от Советской России, ее государственной устойчивости и политической позиции, от путей дальнейшего развития русской революции.
СОЦИАЛЬНАЯ ПРОГРАММА. СОЦИАЛИЗМ
Тяжкая ошибка старой Германии – пренебрежение этой истиной. Нужно было, во что бы то ни стало заручившись дружбой с Англией, обрушиться на Россию и взять у нее столько земли, сколько необходимо не для одного лишь нынешнего поколения, но для спокойного развития и роста нации в течение столетий. Удобные случаи представлялись: хотя бы 1904 год, русско-японская война. С Англией можно было тогда столковаться. В результате сложилась бы иначе вся история двадцатого века. Была бы избегнута мировая война ценою пролития несравненно меньшего количества крови. Но вместо того, чтобы вступить на этот путь, германская политика, увлекшись ошибочным лозунгом «наше будущее на морях», привела к международной изоляции Германии, к ее столкновению с Англией, причем и Россия тоже оказалась в стане ее врагов. Не следовало, цепляясь за больную, пестрокровную Австрию, ловить призрак всеобщего мира, чтобы ввязаться в войну при наименее благоприятной обстановке: «мирно-хозяйственное завоевание мира»– заведомая невозможность и вреднейшая иллюзия. Не следовало гнаться за непосредственными клочками земли в Африке, когда можно было с гораздо меньшим риском обеспечить себя ценнейшими землями тут же в Европе.
Но даже если и признать для Германии целесообразным путь промышленной агрессии и торговой экспансии, империализма заморских владений, – нужно было, вступая на него, иначе ориентировать внешнюю политику государства: нужно и можно было в борьбе с Англией, неизбежно связанной с этим курсом, опереться не на Австрию и Италию, а на Россию. Иначе говоря: если не с Англией против России, то с Россией против Англии. Старая Германия пошла по третьему, бессмысленному и злополучному, пути тройственного союза. И пришла к версальской катастрофе.
Третья империя должна исправить эту тяжкую историческую ошибку второй и построить международную политику Германии на существенно иной основе. «Мы, национал-социалисты, – заявляет Гитлер, – сознательно ставим крест на внешней политике предвоенной Германии. Мы продолжаем путь, прерванный шесть веков тому назад. Мы останавливаем вечный германский поход на юг и на запад Европы и поворачиваемся лицом к стране на востоке. Мы расстаемся наконец с колониальной и торговой политикой военного времени и переходим к территориальной политике будущего».
Русские не принадлежат к числу высших рас. «Духовный и моральный уровень русского народа потрясающе низок». Всегда бросалась в глаза глубокая пропасть между образованным слоем этой страны и широкими народными массами, безграмотными, нищими, первобытными. Историческое русское государство не было плодом государственной одаренности славян, – скорее, оно являлось замечательным документом государственного творчества германцев в среде ниже стоящей расы: правящий слой исторической России был в значительной мере германского корня, да и русское образованное общество в большей своей части не было русским по национальности и славянским по своему расовому характеру.
Революция целиком уничтожила прежнюю элиту, заменив ее новой: евреями, ужасной еврейской тиранией. Но евреи способны лишь разрушать, а не созидать, они фермент разложения, распада. С неслыханной жестокостью истребили они русскую интеллигенцию, извели террором и голодом около тридцати миллионов русских людей, дабы закрепить за шайкой еврейских литераторов и бандитов биржи власть над громадной страной. «Восточный колосс созрел для гибели. И конец еврейского владычества в России будет вместе с тем и концом России как государства. Мы предназначены судьбою стать свидетелями катастрофы, которая послужит лучшим подтверждением нашей расовой теории».
Эта краткая, но выразительная философия русской истории и русской революции (по теоретическому уровню ее одной уже можно судить о культурно-историческом кругозоре расистского вождя!) позволяет Гитлеру точнее определить международно-политическую ориентацию Третьего рейха.
Не должно быть и речи о союзе с Советской Россией. Большевистское правительство безусловно несоюзоспособно: мировое еврейство, в нем воплощенное, является злейшим врагом всякого национального государства, а следовательно и национальной Германии. «Нынешние властители России, – пишет Гитлер, – забрызганные кровью, подлые преступники, изверги человеческого рода… Нельзя также забывать, что эти властители принадлежат народу, представляющему собой редкостную смесь звериной жестокости с невероятной лживостью и ныне мечтающему распространить свою кровавую тиранию на весь свет… Не заключают договора с субъектом, которого единственная цель – уничтожение своего партнера».
Помимо того, с точки зрения чисто военной, в случае совместной войны Германии и России против Западной Европы, а вероятно и против всего остального мира, – обстановка сложилась бы совершенно катастрофически. Дело в том, что технически и Россия, и нынешняя Германия будут бессильны перед врагами. Напротив, союз Германии с Англией за счет России – вполне возможен и целесообразен. Что касается Франции, то она пребывает извечным, смертельным врагом немецкого народа. Однако разгром ее не является целью германской внешней политики – он может стать лишь ее средством, поскольку парижское правительство будет препятствовать расширению Германии на восток: земель на востоке придется искать вооруженной рукой в Париже. Подлинное и славное историческое будущее Германской империи – именно там, на востоке Европы. По стопам рыцарей древних орденов Прибалтики двинется новая Германия добывать себе достойную ее территорию, упорно работать германским плугом на земле, которую завоюет германский меч.
Пусть не ссылаются на Бисмарка, завещавшего Германии дружбу с Россией: не говоря о том, что нынешняя Россия весьма мало похожа на прежнюю, – самая устремленность германской внешней политики теперь должна быть иной. Тогда еще были возможны два пути; теперь остался один. «Вопрос не в том, что делал Бисмарк в свое время, а в том, как поступил бы он теперь. И на этот вопрос легко ответить: при его политической мудрости, он никогда не связался бы с государством, обреченным на гибель». Бисмарк хотел опереться на Россию, чтобы развязать себе руки на Западе. Но то, что тогда могло принести Германии пользу, теперь способно лишь ей повредить. Впрочем, даже и тогда, согласно изложенному уже выше мною Гитлера, ориентация на Россию была ошибкой: нужно было в союзе с Англией против панславистской и германоненавистнической России закрепить раз навсегда континентальную позицию немецкого отечества германизацией территории на востоке.
Любопытно отметить еще одну сентенцию вождя на этот счет: «германизировать можно лишь земли, а не людей». Очевидно, заселение немцами громадных русских пространств предполагает предварительное их очищение от русских: высшая раса не должна загрязнять свою кровь общением с низшей. Каким образом избавиться от славянского населения на этих громадных пространствах, прямо не говорится. Но апелляция к древним германцам и доблестным меченосцам отлично заменяет прямые рецепты: разумеется, тут ставится вопрос об истреблении и порабощении в прямом и подлинном смысле этих слов. Древние германцы очищали свои земли от славянских старожилов поголовным уничтожением населения при помощи меча и огня. Третье царство, вероятно, сумеет применить более современные способы – скажем, газы и бактерии. Но в существе дела оно пребудет верным расовым традициям и славным историческим воспоминаниям.
Свои размышления по поводу внешней политики Гитлер сопровождает кратким «Политическим завещанием Германской Нации», содержащим формулировку как бы общих основных принципов желанного поведения Германии в мире. Вот это завещание:
«Никогда не допускайте возникновения двух континентальных держав в Европе. Каждую попытку создать рядом с Германией вторую военную державу, или хотя бы государство, способное стать таковой, рассматривайте как нападение на Германию и считайте, что Германия в таком случае имеет не только право, но и обязанность всеми средствами, включая вооруженную силу, помешать образованию такого государства, а если оно уже возникло – то сокрушить его.
Заботьтесь о том, чтобы сила нашего народа опиралась не на колонии, а на территорию нашего отечества в Европе. Не считайте Империю упрочившейся до тех пор, пока она не в состоянии представить каждому отпрыску нашего народа собственного участка земли; и это – на столетия. Никогда не забывайте, что священнейшее право на этом свете есть право на землю, которую хочешь обрабатывать сам, и священнейшая жертва – кровь, проливаемая за эту землю».
Таковы международно-политические установки Гитлера. Ясно, что в них возрождаются наиболее исключительные и заносчивые притязания довоенного германского национализма, огрубленные и вульгаризированные во вкусе эпохи масс. Провозглашается нескрываемой целью – германская гегемония в Европе, а затем и во всем мире: «или Германия будет мировой державой, или ее не будет вовсе». Старый пангерманистский максимализм, раз уже так дорого обошедшийся немцам, словно снова воодушевляет их, увлекает широкие круги молодежи, становится правительственной программой: в этом безумии есть система, и в этом историческом анахронизме чувствуется исторический рок.
Восточные планы вождя разрабатываются и уточняются в его штабе, встречая особое сочувствие в «балтийском» секторе последнего. Нередко говорится о желательности возвращения к Брест-Литовскому трактату, «безграничную гуманность» которого сам Гитлер демонстративно оплакивает в своей книге. «Версаль минует, а Брест-Литовск будет жить», – повторяют его сподвижники. Тщательно исследуются украинский, белорусский и лимитрофный вопросы: расчленение России – естественная предпосылка «расширения» германской территории. Не забывают, конечно, и Польши: «уничтожение польского государства, – пишет Розенберг, – является первой необходимостью Германии». Следует здесь отметить, что и раньше неоднократно правые немецкие политики пытались зондировать почву в консервативных французских и английских кругах на предмет возможностей создания единого антибольшевистского фронта Европы, дабы разом решить обе задачи: 1) ликвидировать московский революционный очаг и 2) разрешить путем раздела России основные европейские затруднения.
После прихода Гитлера к власти этот зондаж заметно оживился: он вполне в духе внешне-политического рисунка расизма. Всецело подходит он также и союзникам Гитлера по кабинету: фон Папен, франкофил и крайний антибольшевик, всегда был горячим сторонником широких восточных планов.
Дипломатическая неопытность национал-социалистических лидеров уже в первый месяц привела их, однако, к некоторым неловким шагам. В международную печать проникли сведения о секретном свидании фон Розенберга в Локарно или Лозанне с некими итальянскими деятелями и о «частной» беседе прусского министра внутренних дел Геринга с французским послом в Берлине Франсуа Понсе. При этом Геринг будто бы обещал французам помощь Германии в деле освоения Украины Францией и Польшей в обмен на данцигский коридор, а Розенберг развивал перед итальянцами план создания «федеративного литовско-белорусско-украинского государства, включающего польские и советские земли». Эта информация вызвала энергичные отклики центральной советской прессы о «шутах на троне» и «клоунах в роли дипломатов». Взбудоражила она, конечно, и поляков, немедленно усиливших свои военные отряды в Данциге. Не встретила она сочувствия и во Франции: закулисные заигрывания германской реакции неизменно отклоняются кругами французского правительства радикалов, полагающими, что гитлеровская Германия представляет для Франции не меньшую, а большую опасность, нежели красная Москва. Поль Бонкур публично заявил, что германской националистической диктатуре необходимо противопоставить блок трех великих западных демократий, а правая пресса заговорила даже о целесообразности новой оккупации Рура. В сфере же конкретных политических комбинаций сегодняшнего дня случилось так, что появление у власти в Германии правой коалиции стимулировало франко-советское сближение. Тем самым перед новорожденной Третьей империей сразу же создалась непосредственная угроза международной изоляции. Общий облик гитлеровского правительства таков, что оно не может рассчитывать на популярность, а тем более поддержку в обеих англосаксонских державах; особенно вредит ему его боевой, отдающий средневековьем, антисемитизм. При таких условиях и Муссолини, политик осторожный и уже достаточно искушенный, вынужден проявлять в отношении Гитлера и его вдохновенных планов выжидательную сдержанность, хотя Италия, подобно Германии, заинтересована в «ревизии» послевоенных трактатов и хотя международно-политические пути обеих держав имеют явную тенденцию сойтись. Одним словом, реальная международная обстановка с первых же недель показала гитлеровцам, что, говоря словами Макиавелли, «между действительностью и мечтой громадная разница; кто пренебрегает знанием действительности, тот вместо спасения идет к гибели». Пафос «национальной революции» требует внешнеполитического динамизма в первую очередь: нигде, как здесь, демагогия обязывает. Но зато и нигде, как именно здесь, в сфере внешней политики, реальные успехи воинствующего пангерманизма не представляются столь трудно достижимыми, столь маловероятными.
На одном из предвыборных митингов в начале марта Гитлер не только, по обыкновению, громил коммунизм, но также допустил резкий выпад по адресу Советского Союза: «лучше быть в Германии в тюрьме, – заявил он, – нежели там на свободе». Этот выпад, естественно, вызвал острые комментарии советской прессы и формальный протест советского полпреда в Берлине перед министром иностранных дел. Последний поспешил представить официальные любезные заверения, что, впрочем, не помешало прусской полиции и расистским штурмовикам провести в эти же дни ряд обысков в советских торгпредствах и отделениях Нефтесиндиката (о-во «Дероп») и совершить ряд насилий над советскими гражданами в Германии. В своей парламентской декларации 23 марта Гитлер, касаясь германо-советской проблемы, подчеркнул, что его правительство намерено придерживаться дружественной политики по отношению СССР – политики, выгодной для обоих государств; именно правительство национальной революции в состоянии вести такую позитивную политику. «Борьба с коммунизмом в Германии, – прибавил он, – есть наше внутреннее дело, и здесь мы не потерпим никакого вмешательства извне; но государственно-политических отношений с иностранными державами, с которыми нас связывают важные общие интересы, это никогда не будет затрагивать».
В начале мая было ратифицировано соглашение сторон о продлении берлинского договора, а также советско-германского арбитрационного пакта. Литвинов и германский посол в Москве фон Дирксен обменялись соответствующими документами. Оба эти акта, как известно, лежали в основе благожелательных – некоторые утверждали, даже «полусоюзных»– отношений между обоими государствами. Таким образом, гитлеровское правительство вынуждено пока фактически продолжать старый штреземановский курс германской внешней политики.
Установленная рапалльским трактатом 1922 года база мирных и даже дружественных германо-советских отношений обусловлена вескими объективными факторами, экономическими и политическими. Не так легко эти факторы изменить и эту базу разрушить. За десять лет между обеими странами успели наладиться тесные взаимные связи, разрыв которых болезненно отозвался бы не только на СССР, но и на Германии. Влиятельные слои германской буржуазии заинтересованы в деловом контакте с советским рынком. В руководящих кругах рейхсвера также немало сторонников германо-советского сближения. Характерно, что и среди национал-социалистических лидеров внешнеполитическая концепция Гитлера не встречает единодушного одобрения, чего и сам он не скрывает. Геббельс и Штрассер до последнего времени слыли решительными советофилами: Германии, утверждали они, по пути с молодым и смелым большевистским великодержавием, призванным доконать изолгавшиеся и распадающиеся демократии европейского Запада. Отто Штрассер отошел от партии в значительной мере из-за разногласий по русскому вопросу, и ныне в своем органе «Der schwarze Sender», перенесенном в Вену, ведет бойкий обстрел гитлеровской политики. Было бы, однако, ошибкой переоценивать значимость всех этих разногласий: они не удержат правительство Гитлера-Папена от попыток большой антисоветской игры, которой смысл и приз – раздел России.
Нельзя отрицать, что серьезные исторические тенденции диктуют объединение европейских государств, создание «Пан-Европы» с неизбежной политической направленностью, заостренностью против СССР. Но, с другой стороны, нельзя не видеть, что многочисленные разнообразные сложные препятствия противодействуют, на счастье Советского государства, этим тенденциям. И уже, во всяком случае, не ультрашовинистской, по-старому эгоцентрической, реакционно-милитаристской Германии Гитлера и Гугенберга под силу осуществить эту трудно осуществимую задачу. Скорее, напротив, такая Германия явится дополнительным препятствием на пути ее осуществления.
Разумеется, многое здесь, в этом огромном всемирно-историческом комплексе, будет зависеть также и от Советской России, ее государственной устойчивости и политической позиции, от путей дальнейшего развития русской революции.
СОЦИАЛЬНАЯ ПРОГРАММА. СОЦИАЛИЗМ
Переходим к социальной программе наци, второму ключу их к сердцам массы. Какое реальное содержание кроется под громкими и сенсационно звучащими пунктами программы о национализации трестов, уничтожении нетрудового дохода и долгового рабства, разделении прибылей и т. д.? Что представляет собой гитлеровский социализм?
Прежде всего, конечно, это понятие полемическое: оно направлено против «марксизма», против коммунистов и социал-демократов. Нужно вырвать притягательное знамя социализма из рук интернационалистов. Нужно представить дело так, что в 1918 году социал-демократы, «ноябрьские преступники», предали не только родину, но и социализм, пав на колени перед мировой биржей, международным капитализмом. Настоящие социалисты этого не сделали бы; они стали бы защищать социализм до последней капли крови.
«12 лет, – гремит на митинге Геббельс, – интернациональная социал-демократия ведет политику национального унижения Германии, обманывая рабочих миражами пацифизма и демократии и ополчаясь на всякого, кто поднимает голос против этой политики дани. Довольно! Мы, рабочие, проиграли и войну, и социализм. Вильсоновские 14 пунктов социал-демократы выдавали за социализм. Вдень 9 ноября 1918 года, когда у нас провозглашалась „социалистическая республика“, Германия оказалась под пятою капиталистической Европы. И хотя Шейдеман кричал, что отсохнет рука, подписывающая такой мир, – он все-таки был подписан».
Нельзя отказать этим ударным нападкам в известной полемической меткости. Перманентное «благоразумие» немецкой социал-демократии действительно являло собой удобную мишень для насмешек и обличений со стороны ее политических противников. Тактика непрерывных и далеко идущих компромиссов отняла у социал-демократических лидеров не только волевую решимость и способность к революционному риску, но даже и чутье своей собственной наследственной идеологии; получалось впечатление, что она ложится на их души чуждым балластом. Напрягая все усилия для спасения буржуазно-демократического строя, они продолжали именовать себя социалистами. До мозга костей проникшись психологией легальности по адресу буржуазного государства, они в то же время не отрекались открыто от революционного принципа. Вдобавок среди них не оказалось политиков крупного масштаба, которые сумели бы даже и тусклую тактику подать под острым, интригующим массы соусом. Нетрудно было обвинить их в измене социализму и революции. Коммунисты, как известно, сделали это обвинение центром своей борьбы с ними. На этот же путь, только справа, вступила и партия Гитлера.
Национал-социалисты спасают не только Германию, но и социализм, подхватывая и высоко вознося его падающее знамя. «В тот час, – продолжает Геббельс, – когда марксизм совершил свое всемирно-историческое предательство социализма, возник национал-социализм. Наша партия дала новую цель и новый смысл социализму, принесла с собою и политическую страсть, и политическую логику. Национал-социалистическое движение спасло у немецкого рабочего веру в социализм. Мы сорвали маску с марксизма и обнаружили его капиталистическую харю. Мы доказали рабочим, что так называемая „рабочая“ партия не имеет права так называться: она втоптала в грязь все права народа и все права рабочих… Мы дали социализму практическую политическую цель, дорогую для всей нации. Покуда на немецком народе тяготеет проклятие военной вины и он должен платить миллиарды мировому капиталу, не может быть и речи об осуществлении социализма. Социализм возможен лишь у свободного народа. Мы же бьемся в тенетах мировой биржи».
Если немецкие социал-демократы предали идею социализма на поругание мировому капиталу, то немецкие коммунисты, послушные рабы московитов, используют ее в интересах всемирного еврейства, что по сути дела одно и то же. И те и другие в конце концов служат единому демону разложения, распада, гибели. И те и другие – злейшие враги не только национальной Германии, но и подлинного социализма. Красный интернационал отнюдь не есть нечто отличное от золотого, желтого.
В особую заслугу своему движению гитлеровцы вменяют сочетание, синтез начал социализма и национализма. Сам Гитлер, по строю своих мыслей отстоящий от социалистической идеи значительно дальше многих своих последователей, с своей стороны подчеркивает этот синтез. «Германия, – по его словам, – переживает кризис не власти, а миросозерцания. В нем противостоят друг другу буржуазно-национальный и марксистски-интернациональный лагери. К спасению от этого кризиса ведет третий путь, указанный нами: путь синтеза национализма с социализмом». О том же говорит и Геббельс: «Мы не национальные социалисты и не социалистические националисты; мы национал-социалисты. Это означает, что национализм и социализм у нас стали чем-то единым и нераздельным; один из них мы не можем мыслить без другого. Мы подпираем национализм социализмом, и социализм мы начиняем национализмом».
Социалистический мотив звучит с подчеркнутой настойчивостью у тех, кто пришел к фашизму слева; это и понятно. Так, например, Штрассер любит особенно горячо и часто доказывать серьезность социалистической установки у наци. «Национал-социалисты, – заявляет он, – являются социалистами, подлинными немецкими социалистами! Мы отвергаем опошление этого понятия, смягчение этого термина, превращение „социалистического“ в „социальное“, в этот плачевный плащ, прикрывающий ставшей очевидной наготу капиталистической хозяйственной системы… Нет, мы социалисты, и не боимся принять на себя весь одиум этого имени, так безобразно искаженного марксизмом».
Но если марксизм столь жестоко скомпрометировал идею социализма, то какое содержание вкладывают в нее новые ее адепты?
Не так-то легко ответить на этот вопрос. Расистские ораторы и журналисты предпочитают больше превозносить свой социализм, чем определять его сущность. Если марксистская мысль, худо ли, хорошо ли, создала серьезную, разработанную, имеющую традиции школу, научную концепцию социализма, то вожди немецкого фашизма пока что могут ей противопоставить больше декламацию политических митингов, серию намеков и обрывки схем, нежели солидную, целостную теорию, в которой концы сведены с началами.
Но все же некоторые общие очертания гитлеровского «социализма» могут быть установлены и сейчас, как может быть уловлена и его социально-политическая природа. Не без основания идейным источником социалистических вдохновений расизма многие считают Освальда Шпенглера, его известный памфлет «Пруссачество и социализм». Шпенглер проводил там знак равенства между исконно прусской идеей государственности – и социализмом: «в этом смысле, – писал он, – первым сознательным социалистом был не Маркс, а Фридрих Вильгельм I». Социализм отождествляется также и с империализмом, будучи «обезбоженным фаустовским жизнечувствием, политическим, социальным, хозяйственным инстинктом реалистически настроенных народов нашей цивилизации», но уже не нашей культуры, угасшей к XIX веку. Социализм, далее, – это германское «сверхличное единство», противополагаемое индивидуализму англичан: прусская армия, прусское чиновничество, бебелевские рабочие – вот социалистический стиль! Формулой такого социализма могут служить знаменитые слова Фридриха Великого: «я первый слуга своего отечества». Такой социализм глубоко идеалистичен, он есть система долга, категорического императива, связь приказа и послушания. Если капитализм можно обозначить как общественный порядок, покоящийся на богатстве, то социализм – это общественный порядок, основанный на авторитете, диктатуре организации, принципе служения государству. Маркс, утверждает Шпенглер, совсем не понял, что такое истинный социализм; и как социолог, и как философ он был всецело во власти английских идей, английского стиля, в плену капиталистических категорий. Он проглядел государство, увлекся концепцией частного классового эгоизма, воспринял всю мировую историю по-английски, т. е. материалистически. Он фальсифицировал, исказил подлинную немецкую идею социализма.
Прежде всего, конечно, это понятие полемическое: оно направлено против «марксизма», против коммунистов и социал-демократов. Нужно вырвать притягательное знамя социализма из рук интернационалистов. Нужно представить дело так, что в 1918 году социал-демократы, «ноябрьские преступники», предали не только родину, но и социализм, пав на колени перед мировой биржей, международным капитализмом. Настоящие социалисты этого не сделали бы; они стали бы защищать социализм до последней капли крови.
«12 лет, – гремит на митинге Геббельс, – интернациональная социал-демократия ведет политику национального унижения Германии, обманывая рабочих миражами пацифизма и демократии и ополчаясь на всякого, кто поднимает голос против этой политики дани. Довольно! Мы, рабочие, проиграли и войну, и социализм. Вильсоновские 14 пунктов социал-демократы выдавали за социализм. Вдень 9 ноября 1918 года, когда у нас провозглашалась „социалистическая республика“, Германия оказалась под пятою капиталистической Европы. И хотя Шейдеман кричал, что отсохнет рука, подписывающая такой мир, – он все-таки был подписан».
Нельзя отказать этим ударным нападкам в известной полемической меткости. Перманентное «благоразумие» немецкой социал-демократии действительно являло собой удобную мишень для насмешек и обличений со стороны ее политических противников. Тактика непрерывных и далеко идущих компромиссов отняла у социал-демократических лидеров не только волевую решимость и способность к революционному риску, но даже и чутье своей собственной наследственной идеологии; получалось впечатление, что она ложится на их души чуждым балластом. Напрягая все усилия для спасения буржуазно-демократического строя, они продолжали именовать себя социалистами. До мозга костей проникшись психологией легальности по адресу буржуазного государства, они в то же время не отрекались открыто от революционного принципа. Вдобавок среди них не оказалось политиков крупного масштаба, которые сумели бы даже и тусклую тактику подать под острым, интригующим массы соусом. Нетрудно было обвинить их в измене социализму и революции. Коммунисты, как известно, сделали это обвинение центром своей борьбы с ними. На этот же путь, только справа, вступила и партия Гитлера.
Национал-социалисты спасают не только Германию, но и социализм, подхватывая и высоко вознося его падающее знамя. «В тот час, – продолжает Геббельс, – когда марксизм совершил свое всемирно-историческое предательство социализма, возник национал-социализм. Наша партия дала новую цель и новый смысл социализму, принесла с собою и политическую страсть, и политическую логику. Национал-социалистическое движение спасло у немецкого рабочего веру в социализм. Мы сорвали маску с марксизма и обнаружили его капиталистическую харю. Мы доказали рабочим, что так называемая „рабочая“ партия не имеет права так называться: она втоптала в грязь все права народа и все права рабочих… Мы дали социализму практическую политическую цель, дорогую для всей нации. Покуда на немецком народе тяготеет проклятие военной вины и он должен платить миллиарды мировому капиталу, не может быть и речи об осуществлении социализма. Социализм возможен лишь у свободного народа. Мы же бьемся в тенетах мировой биржи».
Если немецкие социал-демократы предали идею социализма на поругание мировому капиталу, то немецкие коммунисты, послушные рабы московитов, используют ее в интересах всемирного еврейства, что по сути дела одно и то же. И те и другие в конце концов служат единому демону разложения, распада, гибели. И те и другие – злейшие враги не только национальной Германии, но и подлинного социализма. Красный интернационал отнюдь не есть нечто отличное от золотого, желтого.
В особую заслугу своему движению гитлеровцы вменяют сочетание, синтез начал социализма и национализма. Сам Гитлер, по строю своих мыслей отстоящий от социалистической идеи значительно дальше многих своих последователей, с своей стороны подчеркивает этот синтез. «Германия, – по его словам, – переживает кризис не власти, а миросозерцания. В нем противостоят друг другу буржуазно-национальный и марксистски-интернациональный лагери. К спасению от этого кризиса ведет третий путь, указанный нами: путь синтеза национализма с социализмом». О том же говорит и Геббельс: «Мы не национальные социалисты и не социалистические националисты; мы национал-социалисты. Это означает, что национализм и социализм у нас стали чем-то единым и нераздельным; один из них мы не можем мыслить без другого. Мы подпираем национализм социализмом, и социализм мы начиняем национализмом».
Социалистический мотив звучит с подчеркнутой настойчивостью у тех, кто пришел к фашизму слева; это и понятно. Так, например, Штрассер любит особенно горячо и часто доказывать серьезность социалистической установки у наци. «Национал-социалисты, – заявляет он, – являются социалистами, подлинными немецкими социалистами! Мы отвергаем опошление этого понятия, смягчение этого термина, превращение „социалистического“ в „социальное“, в этот плачевный плащ, прикрывающий ставшей очевидной наготу капиталистической хозяйственной системы… Нет, мы социалисты, и не боимся принять на себя весь одиум этого имени, так безобразно искаженного марксизмом».
Но если марксизм столь жестоко скомпрометировал идею социализма, то какое содержание вкладывают в нее новые ее адепты?
Не так-то легко ответить на этот вопрос. Расистские ораторы и журналисты предпочитают больше превозносить свой социализм, чем определять его сущность. Если марксистская мысль, худо ли, хорошо ли, создала серьезную, разработанную, имеющую традиции школу, научную концепцию социализма, то вожди немецкого фашизма пока что могут ей противопоставить больше декламацию политических митингов, серию намеков и обрывки схем, нежели солидную, целостную теорию, в которой концы сведены с началами.
Но все же некоторые общие очертания гитлеровского «социализма» могут быть установлены и сейчас, как может быть уловлена и его социально-политическая природа. Не без основания идейным источником социалистических вдохновений расизма многие считают Освальда Шпенглера, его известный памфлет «Пруссачество и социализм». Шпенглер проводил там знак равенства между исконно прусской идеей государственности – и социализмом: «в этом смысле, – писал он, – первым сознательным социалистом был не Маркс, а Фридрих Вильгельм I». Социализм отождествляется также и с империализмом, будучи «обезбоженным фаустовским жизнечувствием, политическим, социальным, хозяйственным инстинктом реалистически настроенных народов нашей цивилизации», но уже не нашей культуры, угасшей к XIX веку. Социализм, далее, – это германское «сверхличное единство», противополагаемое индивидуализму англичан: прусская армия, прусское чиновничество, бебелевские рабочие – вот социалистический стиль! Формулой такого социализма могут служить знаменитые слова Фридриха Великого: «я первый слуга своего отечества». Такой социализм глубоко идеалистичен, он есть система долга, категорического императива, связь приказа и послушания. Если капитализм можно обозначить как общественный порядок, покоящийся на богатстве, то социализм – это общественный порядок, основанный на авторитете, диктатуре организации, принципе служения государству. Маркс, утверждает Шпенглер, совсем не понял, что такое истинный социализм; и как социолог, и как философ он был всецело во власти английских идей, английского стиля, в плену капиталистических категорий. Он проглядел государство, увлекся концепцией частного классового эгоизма, воспринял всю мировую историю по-английски, т. е. материалистически. Он фальсифицировал, исказил подлинную немецкую идею социализма.