Николай Власов
Предисловие
«Железный канцлер» – под таким именем Отто фон Бисмарк вошел в историю. Впрочем, в течение долгой и насыщенной событиями жизни он получал немало других, не менее ярких характеристик – «бешеный юнкер» и «ярый реакционер», «белый революционер» и «старец из Саксонского леса»… Обилие прозвищ, лестных и не очень, которыми его награждали друзья и враги, союзники и противники, само по себе является свидетельством того, насколько сложной и многогранной была личность одного из самых выдающихся политиков в европейской истории.
Роль, которую Бисмарк сыграл в судьбе Германии, до сих пор является предметом оживленных дискуссий как среди специалистов, так и в обществе. Единственное, что безоговорочно признается практически всеми, – это масштаб его личности, оказавшей существенное влияние на ход событий в Европе XIX века. Не вдаваясь в извечный и бесконечный спор о роли великих людей в истории, необходимо подчеркнуть: если бы Бисмарк погиб на одной из студенческих дуэлей, умер от последствий неудачной операции в бытность послом в Петербурге или был застрелен Блиндом в мае шестьдесят четвертого, европейская политика второй половины XIX столетия выглядела бы во многом иначе.
Хотя сам «железный канцлер» говорил о том, что не считает возможным для человека влиять на ход истории, в реальности он оказывал такое влияние. Справедливо, впрочем, и обратное – события и процессы, происходившие в Германии позапрошлого века, накладывали свой отпечаток на формирование личности Бисмарка, его мировоззрение, образ мыслей и действий. Именно поэтому некорректным было бы рассматривать биографию выдающегося политика вне современного ему исторического контекста, равно как и применять при оценке его деятельности современные мерки. Бисмарк был человеком своей эпохи в той же степени, что и каждый из нас.
Огромное значение Бисмарка как политика заставляет его биографов уделять внимание в первую очередь этой стороне его деятельности. Порой это приводит к тому, что на страницах книг в тени политического деятеля совершенно теряется человек, личность. Во многом это справедливо – политика с течением времени стала той осью, вокруг которой вращалась вся его жизнь. Недаром сам Бисмарк скажет в старости: пристрастия человека – как форели, живущие в пруду; постепенно они поедают друг друга, «пока не остается лишь одна толстая старая форель. У меня с течением времени страсть к политике поглотила все другие страсти»[1]. И все же эти страсти были. «Железный канцлер» отнюдь не являлся железным человеком, тем твердым и непоколебимым рыцарем, каким он запечатлен на знаменитом памятнике в Гамбурге. Ему были знакомы и сильные эмоции, и безумные увлечения, и депрессии, приходившие на смену периодам душевного подъема, и лень, и то, что мы сегодня назвали бы вредными привычками. Он не был свободен от недостатков, порой довольно серьезных. Одним словом, он был живым человеком.
Для нашей страны фигура Бисмарка всегда имела особое значение. И не только потому, что будущий творец германского единства почти три года провел в Петербурге в качестве прусского посланника. В 1860-е годы, когда о нем заговорил весь мир, в России со смешанными чувствами, но неизменным вниманием присматривались к новой звезде на небосклоне европейской политики. Среди этих чувств преобладали два: восхищение его незаурядным политическим талантом и ненависть к нему как к воплощению новой, воинственной и враждебной Германии – последнее было особенно характерно для панславистов. Однако по мере того, как противостояние России и Германии в первой половине ХХ века все более обострялось, достигнув пиковой отметки в ходе двух мировых войн, образ Бисмарка приобретал в нашей стране иные черты. «Железный канцлер» становился символом российско-германского партнерства, человеком, который стремился к сохранению мира с Россией и предупреждал об опасности вооруженного конфликта между нашими странами. В любом случае, интерес к его фигуре сохраняется на протяжении уже почти полутора веков и, по всей видимости, не угаснет и в дальнейшем.
В то же время возможности познакомиться с жизнью и деятельностью Бисмарка у российского читателя, увы, небогаты. По сегодняшний день существует всего одна полноценная отечественная биография «железного канцлера», написанная В.В. Чубинским еще в восьмидесятые годы. Кроме нее, на русском языке вышел ряд переводных работ, ни одна из которых, к сожалению, не принадлежит к числу лучших среди того необозримого множества биографических исследований, которые опубликованы на английском и немецком языках. Предлагаемая книга ставит своей целью в определенной степени заполнить этот пробел, предоставив читателю возможность познакомиться с тем ярким, выдающимся и неоднозначным человеком и политиком, каким предстает перед нами Отто фон Бисмарк.
Роль, которую Бисмарк сыграл в судьбе Германии, до сих пор является предметом оживленных дискуссий как среди специалистов, так и в обществе. Единственное, что безоговорочно признается практически всеми, – это масштаб его личности, оказавшей существенное влияние на ход событий в Европе XIX века. Не вдаваясь в извечный и бесконечный спор о роли великих людей в истории, необходимо подчеркнуть: если бы Бисмарк погиб на одной из студенческих дуэлей, умер от последствий неудачной операции в бытность послом в Петербурге или был застрелен Блиндом в мае шестьдесят четвертого, европейская политика второй половины XIX столетия выглядела бы во многом иначе.
Хотя сам «железный канцлер» говорил о том, что не считает возможным для человека влиять на ход истории, в реальности он оказывал такое влияние. Справедливо, впрочем, и обратное – события и процессы, происходившие в Германии позапрошлого века, накладывали свой отпечаток на формирование личности Бисмарка, его мировоззрение, образ мыслей и действий. Именно поэтому некорректным было бы рассматривать биографию выдающегося политика вне современного ему исторического контекста, равно как и применять при оценке его деятельности современные мерки. Бисмарк был человеком своей эпохи в той же степени, что и каждый из нас.
Огромное значение Бисмарка как политика заставляет его биографов уделять внимание в первую очередь этой стороне его деятельности. Порой это приводит к тому, что на страницах книг в тени политического деятеля совершенно теряется человек, личность. Во многом это справедливо – политика с течением времени стала той осью, вокруг которой вращалась вся его жизнь. Недаром сам Бисмарк скажет в старости: пристрастия человека – как форели, живущие в пруду; постепенно они поедают друг друга, «пока не остается лишь одна толстая старая форель. У меня с течением времени страсть к политике поглотила все другие страсти»[1]. И все же эти страсти были. «Железный канцлер» отнюдь не являлся железным человеком, тем твердым и непоколебимым рыцарем, каким он запечатлен на знаменитом памятнике в Гамбурге. Ему были знакомы и сильные эмоции, и безумные увлечения, и депрессии, приходившие на смену периодам душевного подъема, и лень, и то, что мы сегодня назвали бы вредными привычками. Он не был свободен от недостатков, порой довольно серьезных. Одним словом, он был живым человеком.
Для нашей страны фигура Бисмарка всегда имела особое значение. И не только потому, что будущий творец германского единства почти три года провел в Петербурге в качестве прусского посланника. В 1860-е годы, когда о нем заговорил весь мир, в России со смешанными чувствами, но неизменным вниманием присматривались к новой звезде на небосклоне европейской политики. Среди этих чувств преобладали два: восхищение его незаурядным политическим талантом и ненависть к нему как к воплощению новой, воинственной и враждебной Германии – последнее было особенно характерно для панславистов. Однако по мере того, как противостояние России и Германии в первой половине ХХ века все более обострялось, достигнув пиковой отметки в ходе двух мировых войн, образ Бисмарка приобретал в нашей стране иные черты. «Железный канцлер» становился символом российско-германского партнерства, человеком, который стремился к сохранению мира с Россией и предупреждал об опасности вооруженного конфликта между нашими странами. В любом случае, интерес к его фигуре сохраняется на протяжении уже почти полутора веков и, по всей видимости, не угаснет и в дальнейшем.
В то же время возможности познакомиться с жизнью и деятельностью Бисмарка у российского читателя, увы, небогаты. По сегодняшний день существует всего одна полноценная отечественная биография «железного канцлера», написанная В.В. Чубинским еще в восьмидесятые годы. Кроме нее, на русском языке вышел ряд переводных работ, ни одна из которых, к сожалению, не принадлежит к числу лучших среди того необозримого множества биографических исследований, которые опубликованы на английском и немецком языках. Предлагаемая книга ставит своей целью в определенной степени заполнить этот пробел, предоставив читателю возможность познакомиться с тем ярким, выдающимся и неоднозначным человеком и политиком, каким предстает перед нами Отто фон Бисмарк.
Глава 1
Поиски пути
Жизнеописания выдающихся людей принято начинать с подробного изложения их родословной. Эта традиция, столь же древняя, как сам биографический жанр, полезна как минимум в двух отношениях. Во-первых, знакомство с предками главного героя позволяет понять, какое место его семья занимала в обществе, с каких исходных позиций ему пришлось начинать свою карьеру. Во-вторых, без пристального внимания к родственникам, в общении с которыми прошли детство и юность главного героя – в первую очередь речь идет, конечно же, о родителях, – невозможно проследить формирование его личности и мировоззрения.
Однако, прежде чем уделить внимание семейной истории рода Бисмарков, необходимо сказать хотя бы несколько слов о государстве и обществе, в котором 1 апреля 1815 года появился на свет будущий канцлер Германской империи.
Германия к тому моменту на протяжении уже многих столетий представляла собой конгломерат малых и средних государств, правители которых обладали практически полным суверенитетом. Формально до 1806 года на карте существовала Священная Римская империя германской нации, достаточно аморфная конструкция, во главе которой стоял избираемый курфюрстами – коллегией германских монархов – император, лишенный практически всякой реальной власти. Традиционно этот титул доставался представителям правившего в Вене рода Габсбургов.
Именно Австрия на протяжении длительного времени была силой, доминирующей в Центральной Европе. Ситуация изменилась в XVIII веке, когда начался стремительный подъем другой германской державы – Пруссии. Протестантское княжество на северо-востоке Священной Римской империи, где правила династия Гогенцоллернов, благодаря успешной внешней и внутренней политике к середине XVIII века смогло бросить вызов Австрии. В период правления Фридриха II Великого (1740–1786), который считается одним из образцов монарха эпохи просвещенного абсолютизма, Пруссия сумела отвоевать себе место в числе великих держав Европы. Тем не менее для того, чтобы удерживаться в составе «Европейского концерта» (называемого также пентархией, поскольку ведущую роль на европейской сцене играли пять держав – Россия, Франция, Великобритания, Австрия и Пруссия), королевству Гогенцоллернов приходилось прилагать постоянные усилия. Будучи значительно меньше по размеру и слабее в экономическом и демографическом плане, чем другие великие державы, оно было вынуждено делать ставку в первую очередь на сильную армию, на поддержание которой тратилась весьма существенная часть национального дохода. Как метко заметил Мирабо, «Пруссия – это не государство, у которого есть армия, а армия, у которой есть государство, в котором она расквартирована». Иного варианта у Гогенцоллернов просто не было – любое серьезное военное поражение могло в один момент отбросить их вотчину на вторые, если не третьи, роли в европейской политике.
Насколько опасен может быть для небольшой страны даже короткий период стагнации, продемонстрировали Наполеоновские войны. Пруссия вступила в них последней из великих европейских держав, в 1806 году, когда усилившаяся Франция начала всерьез ущемлять ее интересы. В течение нескольких недель прусская армия, почивавшая на лаврах побед Фридриха Великого, была наголову разгромлена под Йеной и Ауэрштедтом, а сама страна оказалась под угрозой исчезновения с карты Европы. Хотя Гогенцоллернам удалось сохранить свой трон, по условиям Тильзитского мира 1807 года Пруссия потеряла значительные территории и скатилась до положения второразрядной державы, зависимой от Франции.
Реакцией на унижение стала серьезная модернизация государства. В течение нескольких лет было сделано больше, чем за все предыдущее столетие. «Годы с 1807 по 1815 являются одним из наиболее значительных периодов реформ в немецкой истории», – писал впоследствии британский историк-германист Гордон Крейг[2]. Преобразования Штейна и Гарденберга освободили крестьян от крепостной зависимости, создали прекрасную систему всеобщего образования, значительно улучшили городское управление, убрали многие преграды на пути дальнейшего экономического развития страны. Понятно, что все эти реформы были, в конечном счете, направлены на одну главную цель – сделать страну конкурентоспособной в военном отношении.
Изображая из себя лояльного союзника наполеоновской Франции, Пруссия на деле готовилась к новой схватке. Ждать оставалось недолго. В 1812 г. прусские части вместе с Великой армией Наполеона вторглись в Россию. Действовали они самостоятельно на дальнем фланге и особого рвения не проявляли. А когда французский император с жалкими остатками некогда грозного войска откатился за Неман, смысла воевать с Россией и вовсе не стало. И прусский генерал Йорк – пока еще без официальной поддержки робкого короля Фридриха Вильгельма III – заключил с русскими 30 декабря Тауроггенскую конвенцию о совместных действиях против Наполеона.
1813 год открыл эпоху возрождения Пруссии. Страна освобождается от французского ига и на некоторое время становится духовным лидером Германии. Национальный подъем против французских оккупантов принял огромные масштабы. Армия, в которую в течение года влилось 280 тысяч человек – около 6 % от всего населения страны, – в кровавых битвах смыла недавний позор. Казалось, что этот мощный порыв сможет принести Германии долгожданное единство. Однако консерватизм европейских монархов, опасавшихся, что национально-освободительное движение немцев станет слишком народным и чересчур демократичным, способствовал сохранению немецкой раздробленности.
Наполеоновским войнам пришел конец – и реформы начали постепенно сворачиваться. Согласно решениям Венского конгресса 1815 года, на территории бывшей Священной Римской империи германской нации был образован Германский союз – аморфное объединение более чем 30 государств, лидерство в котором прочно удерживала Австрия. «Время героев прошло, время филистеров наступило», – справедливо заметил Георг Кауфман[3]. Повсеместно отменялись свободы, реакция торжествовала победу – наиболее зримым ее проявлением стали знаменитые Карлсбадские постановления 1819 года, которые вводили жесткий контроль над прессой, университетами и общественными организациями с целью не допустить распространения революционных идей. Пруссию тоже не обошли стороной эти перемены. Король полностью забыл свои недавние конституционные обещания. Реформаторы – как военные, так и гражданские – стремительно сходили с политической сцены.
Однако полностью вернуться в прошлый век было невозможно. Под внешне спокойной поверхностью, постепенно покрывавшейся ряской, ждали своего часа новые силы. Всплеск национализма, который Германия пережила в эпоху Освободительных войн, не прошел бесследно. Идея германского единства, соединившись с идеей конституционного правления, приобретала все большую популярность в немецком обществе, в первую очередь среди представителей интеллектуальной элиты и постепенно усиливавшей свои позиции торговой и промышленной буржуазии. Карлсбадские постановления могли затормозить, загнать вглубь, но не остановить этот процесс.
Несмотря на определенные усилия Гогенцоллернов по развитию промышленности, Пруссия начала XIX века оставалась преимущественно аграрной страной. В особенности это относилось к районам восточнее Эльбы, которые были в Средние века отвоеваны у славянских племен и заселены немецкими колонистами. Здесь преобладало крупное дворянское землевладение, владельцам поместий – юнкерам – принадлежали значительные административные и судебные полномочия. Дворяне играли большую роль в прусской армии и государственном механизме, являясь привилегированным сословием. В эпоху, когда на гребне европейского Просвещения начали распространяться идеи народного суверенитета и парламентского правления, именно юнкеры стали главной опорой прусской монархии. Однако поддержка, которую дворяне оказывали королю, была совсем не безоговорочной; в их менталитете сохранилось многое от феодальных времен, когда каждый землевладелец был полновластным хозяином поместья и с большой неохотой допускал вмешательство центральной власти в свои дела. В этом плане особенно показательна история, произошедшая в сражении при Цорндорфе в ходе Семилетней войны. Командовавший прусской кавалерией генерал Зейдлиц, несмотря на неоднократные категоричные приказы монарха, до последнего держал свои части в резерве и нанес удар только тогда, когда сам посчитал это нужным. Сочетание верности короне и готовности защищать собственные интересы, доходившей до откровенного фрондерства, было характерной чертой остэльбского юнкерства.
Однако государственный аппарат в XVIII веке был немыслим без трудолюбивых, полностью преданных монарху профессиональных чиновников. Юнкеры в силу названного выше обстоятельства не всегда годились на эту роль, к тому же подавляющее большинство из них предпочитало делать военную карьеру или управлять собственными владениями. Сидеть в кабинете над грудой пыльных бумаг считалось не слишком достойным занятием для человека, чьи предки являлись практически неограниченными феодальными властителями. Именно поэтому в прусском государстве все большее значение приобретали выходцы из буржуазных слоев, которые формировали потомственную бюрократию. Их доля была велика и среди представителей свободных профессий и технической интеллигенции, от которой в возрастающей степени зависела мощь государства. Многие из них впоследствии получали дворянские титулы.
Крылатой стала фраза о том, что опорой прусского короля являются два войска – стоящая под ружьем армия солдат и сидящая в кабинетах армия чиновников. Это были не только профессиональные, но и во многом социальные группы, игравшие доминирующую роль в Пруссии рубежа XVIII–XIX веков – консервативное остэльбское юнкерство с феодальным менталитетом и просвещенная либеральная бюрократия, многие представители которой прекрасно обходились без приставки «фон» к своей фамилии. Знакомство с двумя главными опорами королевства Гогенцоллернов носит в рамках этой книги далеко не случайный характер. Дело в том, что семья, в которой появился на свет маленький Отто, была зримым воплощением союза этих двух социальных групп.
Разветвленный род Бисмарков впервые упоминается в письменных источниках в XIII веке. С тех пор он принадлежал к числу наиболее влиятельных дворянских семей Старой Марки – исторической территории у берегов Эльбы, расположенной на севере современной федеральной земли Саксония-Анхальт. Старую Марку иногда называют «колыбелью прусского государства», поэтому неудивительно, что многие представители рода Бисмарков отличились на службе династии Гогенцоллернов. В первую очередь речь шла об офицерской карьере – прадед «железного канцлера» сражался на полях Войны за испанское наследство и Северной войны, дед участвовал в Семилетней войне. Отец, Карл Вильгельм Фердинанд фон Бисмарк, появился на свет в 1771 году и, казалось, должен был последовать примеру своих предков. Действительно, в двенадцатилетнем возрасте он был зачислен в кавалерийский полк, однако уже в 23 года в звании риттмейстера покинул службу и отправился в свои владения, ядром которых было поместье Шенхаузен на восточном берегу Эльбы. Уже этот поступок многое говорит о Фердинанде. Не слишком образованный, лишенный честолюбивых помыслов, добродушный, спокойный и уравновешенный, он предпочитал размеренный покой деревенской жизни городской сутолоке. Некоторые современные биографы Бисмарка называют его воплощением прусского помещика, знавшего винный погреб в своем доме гораздо лучше, чем библиотеку[4].
Когда Фердинанду было 34 года, он женился на Луизе Вильгельмине Менкен, которой на тот момент исполнилось всего шестнадцать. Вильгельмина была практически полной противоположностью мужу и по социальному происхождению, и по своим личным качествам. Семейство Менкенов не имело ни дворянских титулов, ни богатой родословной и проявило себя в первую очередь на ниве наук и государственной службы. Отец Вильгельмины, Анастасиус Людвиг Менкен, был личным советником Фридриха II и убежденным сторонником преобразований в либеральном ключе, играя весьма значительную роль во внутренней политике Пруссии второй половины XVIII века. Свои взгляды он передал и дочери. Мать Отто фон Бисмарка была интеллектуально одаренной, образованной и амбициозной женщиной, которую, в отличие от мужа, совершенно не радовала сельская идиллия – она выросла в большом городе и с удовольствием провела бы там всю жизнь. Но судьба распорядилась иначе, и, видимо, во многом поэтому ее живой и подвижный характер стал со временем приобретать черты болезненной истеричности. Ее энергия искала и не находила достойного выхода. Будучи женщиной неуравновешенной, порой экзальтированной, она в течение определенного времени считала себя наделенной пророческими способностями. Ее супруг по этому поводу язвительно заметил, что лично ему весьма жаль, что прорицания не касаются цен на овечью шерсть.
В любом случае, двести лет назад у европейской женщины было не так много возможностей для реализации своих амбиций. Одна из них, едва ли не главная, заключалась в воспитании детей. Здесь у матери Бисмарка наблюдалась определенная двойственность – с одной стороны, она не желала быть нянькой, уделяющей все свое время отпрыскам, с другой – по-своему хотела гордиться ими. Вильгельмина стремилась сделать сыновей воспитанными в духе времени интеллектуалами, которые смогли бы повторить блестящую карьеру ее отца. При этом склонности самих детей не учитывались, а воспитание осуществлялось довольно жесткими методами, что уже в детские годы привело к отчуждению, даже враждебности между матерью и сыном. Отто не чувствовал материнской любви, от чего, по всей видимости, очень сильно страдал, и вовсе не желал становиться орудием для удовлетворения амбиций Вильгельмины. Много лет спустя он в письме к невесте вспоминал: «Моя мать была красивой женщиной, которая любила внешний блеск, у нее был ясный живой ум, но почти не было того, что берлинцы называют доброй душой. Она хотела, чтобы я много учился и многого достиг, и мне часто казалось, что она жестока и холодна ко мне. В детстве я ее ненавидел, позднее я успешно вводил ее в заблуждение»[5]. Отношение к отцу у маленького Отто, напротив, было достаточно теплым, особенно в ранние годы. Нельзя сказать, что Фердинанд уделял воспитанию сына большое внимание, однако его «безграничная и незаинтересованная добродушная нежность» представляла яркий контраст с жесткой требовательностью матери. Тем не менее отец был далек от того, чтобы стать для сына идеалом мужчины – он был не только добродушен, но и ленив, а его образ жизни и способности оставляли желать лучшего. Внушить сыновьям уважение и стать для них авторитетом он не смог. Кузина Отто, Хедвиг фон Бисмарк, так описывала родителей мальчика: «Мать была для детей, даже своих собственных, чужим человеком. В моих воспоминаниях она осталась холодной женщиной, мало интересующейся окружающими ее людьми. Я не могу припомнить случая, чтобы она хоть раз проявила по отношению к нам теплоту. Совсем другое дело – дядя Фердинанд! У него всегда было для нас доброе слово или веселая шутка, и мы с Отто любили скакать у него на коленях. Вильгельмина Бисмарк была высокой и светловолосой, однако не обладала, как теперь часто утверждают, красивыми голубыми глазами, которые отличали ее сына Отто; она часто расстраивалась по различным поводам, а затем становилась безучастна. Столь часто употребляемое сегодня слово «нервозный» я впервые услышала именно применительно к ней. Повсюду говорилось о том, что этой нервозностью она осложняет жизнь не только себе, но еще в большей степени мужу и детям»[6].
Отношения с родителями наложили отпечаток на всю дальнейшую биографию Бисмарка, идентифицировавшего себя именно с прусским юнкерством, с отцовской линией и отвергавшего все, что ассоциировалось с матерью. Последнее выразилось в сохранившейся у него до конца жизни нелюбви к упорному и кропотливому труду, к либеральным идеям и их носителям – в первую очередь профессиональным парламентариям. Весьма негативные эмоции испытывал он и к либеральничающим чиновникам, которые вызывали у него ассоциации с дедом по материнской линии, которого ему в детстве часто ставили в пример. Невысоко ценил Бисмарк и интеллектуалов-теоретиков, пытающихся с высоты своей учености судить о практических вопросах; слово «профессора» всегда носило в его устах уничижительный оттенок. Кроме того, весьма негативные эмоции вызывали у него семейные отношения, в которых женщина играла доминирующую роль. Травмы, полученные в детском возрасте, не затягивались долгие годы, и даже в весьма солидном возрасте Бисмарк отзывался о Вильгельмине с эмоциональной резкостью. В то же время нельзя отрицать то обстоятельство, что именно от матери он унаследовал живой и подвижный ум, способность быстро разбираться в сложных проблемах и принимать решения, изобретать оригинальные варианты.
Впрочем, мы забежали немного вперед. Пора вернуться к тому 1 апреля 1815 года, когда в родовом поместье на свет появился Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шенхаузен, ставший вторым сыном в семье. Старший брат, Бернгард, был на пять лет старше Отто; они довольно много общались друг с другом в молодые годы, однако близкими людьми не стали, и их биографии радикально различаются. Бернгард был ярко выраженным сыном своего отца, во многом повторившим его жизненный путь. Для Отто эта дорога была слишком узкой.
Год спустя после рождения второго ребенка семейство отправилось на восток страны, в Померанию, где находилось унаследованное от отца Вильгельмины поместье Книпхоф. Именно с Померанией, которая считалась сельской глубинкой прусского государства и находилась на границе с районами компактного проживания поляков, связано очень многое в последующей биографии Бисмарка. Эти места он воспринимал как райский уголок, место отдыха и уединения вдали от суматошной городской жизни. Во многом такое отношение объясняется как раз первыми детскими воспоминаниями, связанными с Книпхофом, царившей здесь сельской идиллией. Мальчик мог резвиться на свежем воздухе, гулять по лесам и лугам, свободно предаваться детским играм. Настоящим раем показалось это померанское поместье маленькому Отто, когда в семилетнем возрасте мать отправила его в Берлин, в интернат Пламанна. Одновременно по настоянию Вильгельмины поместья были сданы в аренду – устав от деревенской глуши, она страстно желала вернуться в Берлин, используя в качестве предлога необходимость следить за образованием сыновей.
Нужно сказать, что такое образование было не совсем типичным для детей прусских помещиков, которым обычно нанимали домашнего учителя. Основной контингент учеников в интернате составляли отпрыски людей из «третьего сословия» – чиновников и лиц свободных профессий. Более того, как вспоминал впоследствии сам Бисмарк, приставка «фон» к его фамилии не только не давала ему никаких привилегий, но, напротив, служила в интернате скорее отягчающим обстоятельством. Отправляя сына в это учебное заведение, Вильгельмина, очевидно, намеревалась не только дать ему хорошее образование, но и уничтожить на корню возможные сословные предрассудки и подготовить мальчика к карьере государственного служащего. Ни то ни другое ей не удалось.
Интернат, основанный Иоганном Эрнстом Пламанном в 1805 году, был довольно любопытным образовательным заведением, принципы воспитания в котором формировались под влиянием национального движения эпохи Освободительных войн. Пламанн высоко ценил идеи как знаменитого швейцарского педагога Песталоцци, так и не менее известного «отца физкультуры Яна» – основателя огромной сети спортивных союзов с национально-патриотической направленностью. В первые годы существования учебного заведения учеников воспитывали в духе немецкого патриотизма, делая ставку на развитие самостоятельного мышления и регулярную закалку как духа, так и тела. Однако в эпоху реакции, последовавшей за Венским конгрессом, сохранить прежнюю идейную основу воспитания оказалось невозможным, и интернат все больше превращался в гражданский аналог кадетского корпуса, где основной акцент делался на воспитании характера подрастающего поколения путем постоянной муштры.
Однако, прежде чем уделить внимание семейной истории рода Бисмарков, необходимо сказать хотя бы несколько слов о государстве и обществе, в котором 1 апреля 1815 года появился на свет будущий канцлер Германской империи.
Германия к тому моменту на протяжении уже многих столетий представляла собой конгломерат малых и средних государств, правители которых обладали практически полным суверенитетом. Формально до 1806 года на карте существовала Священная Римская империя германской нации, достаточно аморфная конструкция, во главе которой стоял избираемый курфюрстами – коллегией германских монархов – император, лишенный практически всякой реальной власти. Традиционно этот титул доставался представителям правившего в Вене рода Габсбургов.
Именно Австрия на протяжении длительного времени была силой, доминирующей в Центральной Европе. Ситуация изменилась в XVIII веке, когда начался стремительный подъем другой германской державы – Пруссии. Протестантское княжество на северо-востоке Священной Римской империи, где правила династия Гогенцоллернов, благодаря успешной внешней и внутренней политике к середине XVIII века смогло бросить вызов Австрии. В период правления Фридриха II Великого (1740–1786), который считается одним из образцов монарха эпохи просвещенного абсолютизма, Пруссия сумела отвоевать себе место в числе великих держав Европы. Тем не менее для того, чтобы удерживаться в составе «Европейского концерта» (называемого также пентархией, поскольку ведущую роль на европейской сцене играли пять держав – Россия, Франция, Великобритания, Австрия и Пруссия), королевству Гогенцоллернов приходилось прилагать постоянные усилия. Будучи значительно меньше по размеру и слабее в экономическом и демографическом плане, чем другие великие державы, оно было вынуждено делать ставку в первую очередь на сильную армию, на поддержание которой тратилась весьма существенная часть национального дохода. Как метко заметил Мирабо, «Пруссия – это не государство, у которого есть армия, а армия, у которой есть государство, в котором она расквартирована». Иного варианта у Гогенцоллернов просто не было – любое серьезное военное поражение могло в один момент отбросить их вотчину на вторые, если не третьи, роли в европейской политике.
Насколько опасен может быть для небольшой страны даже короткий период стагнации, продемонстрировали Наполеоновские войны. Пруссия вступила в них последней из великих европейских держав, в 1806 году, когда усилившаяся Франция начала всерьез ущемлять ее интересы. В течение нескольких недель прусская армия, почивавшая на лаврах побед Фридриха Великого, была наголову разгромлена под Йеной и Ауэрштедтом, а сама страна оказалась под угрозой исчезновения с карты Европы. Хотя Гогенцоллернам удалось сохранить свой трон, по условиям Тильзитского мира 1807 года Пруссия потеряла значительные территории и скатилась до положения второразрядной державы, зависимой от Франции.
Реакцией на унижение стала серьезная модернизация государства. В течение нескольких лет было сделано больше, чем за все предыдущее столетие. «Годы с 1807 по 1815 являются одним из наиболее значительных периодов реформ в немецкой истории», – писал впоследствии британский историк-германист Гордон Крейг[2]. Преобразования Штейна и Гарденберга освободили крестьян от крепостной зависимости, создали прекрасную систему всеобщего образования, значительно улучшили городское управление, убрали многие преграды на пути дальнейшего экономического развития страны. Понятно, что все эти реформы были, в конечном счете, направлены на одну главную цель – сделать страну конкурентоспособной в военном отношении.
Изображая из себя лояльного союзника наполеоновской Франции, Пруссия на деле готовилась к новой схватке. Ждать оставалось недолго. В 1812 г. прусские части вместе с Великой армией Наполеона вторглись в Россию. Действовали они самостоятельно на дальнем фланге и особого рвения не проявляли. А когда французский император с жалкими остатками некогда грозного войска откатился за Неман, смысла воевать с Россией и вовсе не стало. И прусский генерал Йорк – пока еще без официальной поддержки робкого короля Фридриха Вильгельма III – заключил с русскими 30 декабря Тауроггенскую конвенцию о совместных действиях против Наполеона.
1813 год открыл эпоху возрождения Пруссии. Страна освобождается от французского ига и на некоторое время становится духовным лидером Германии. Национальный подъем против французских оккупантов принял огромные масштабы. Армия, в которую в течение года влилось 280 тысяч человек – около 6 % от всего населения страны, – в кровавых битвах смыла недавний позор. Казалось, что этот мощный порыв сможет принести Германии долгожданное единство. Однако консерватизм европейских монархов, опасавшихся, что национально-освободительное движение немцев станет слишком народным и чересчур демократичным, способствовал сохранению немецкой раздробленности.
Наполеоновским войнам пришел конец – и реформы начали постепенно сворачиваться. Согласно решениям Венского конгресса 1815 года, на территории бывшей Священной Римской империи германской нации был образован Германский союз – аморфное объединение более чем 30 государств, лидерство в котором прочно удерживала Австрия. «Время героев прошло, время филистеров наступило», – справедливо заметил Георг Кауфман[3]. Повсеместно отменялись свободы, реакция торжествовала победу – наиболее зримым ее проявлением стали знаменитые Карлсбадские постановления 1819 года, которые вводили жесткий контроль над прессой, университетами и общественными организациями с целью не допустить распространения революционных идей. Пруссию тоже не обошли стороной эти перемены. Король полностью забыл свои недавние конституционные обещания. Реформаторы – как военные, так и гражданские – стремительно сходили с политической сцены.
Однако полностью вернуться в прошлый век было невозможно. Под внешне спокойной поверхностью, постепенно покрывавшейся ряской, ждали своего часа новые силы. Всплеск национализма, который Германия пережила в эпоху Освободительных войн, не прошел бесследно. Идея германского единства, соединившись с идеей конституционного правления, приобретала все большую популярность в немецком обществе, в первую очередь среди представителей интеллектуальной элиты и постепенно усиливавшей свои позиции торговой и промышленной буржуазии. Карлсбадские постановления могли затормозить, загнать вглубь, но не остановить этот процесс.
Несмотря на определенные усилия Гогенцоллернов по развитию промышленности, Пруссия начала XIX века оставалась преимущественно аграрной страной. В особенности это относилось к районам восточнее Эльбы, которые были в Средние века отвоеваны у славянских племен и заселены немецкими колонистами. Здесь преобладало крупное дворянское землевладение, владельцам поместий – юнкерам – принадлежали значительные административные и судебные полномочия. Дворяне играли большую роль в прусской армии и государственном механизме, являясь привилегированным сословием. В эпоху, когда на гребне европейского Просвещения начали распространяться идеи народного суверенитета и парламентского правления, именно юнкеры стали главной опорой прусской монархии. Однако поддержка, которую дворяне оказывали королю, была совсем не безоговорочной; в их менталитете сохранилось многое от феодальных времен, когда каждый землевладелец был полновластным хозяином поместья и с большой неохотой допускал вмешательство центральной власти в свои дела. В этом плане особенно показательна история, произошедшая в сражении при Цорндорфе в ходе Семилетней войны. Командовавший прусской кавалерией генерал Зейдлиц, несмотря на неоднократные категоричные приказы монарха, до последнего держал свои части в резерве и нанес удар только тогда, когда сам посчитал это нужным. Сочетание верности короне и готовности защищать собственные интересы, доходившей до откровенного фрондерства, было характерной чертой остэльбского юнкерства.
Однако государственный аппарат в XVIII веке был немыслим без трудолюбивых, полностью преданных монарху профессиональных чиновников. Юнкеры в силу названного выше обстоятельства не всегда годились на эту роль, к тому же подавляющее большинство из них предпочитало делать военную карьеру или управлять собственными владениями. Сидеть в кабинете над грудой пыльных бумаг считалось не слишком достойным занятием для человека, чьи предки являлись практически неограниченными феодальными властителями. Именно поэтому в прусском государстве все большее значение приобретали выходцы из буржуазных слоев, которые формировали потомственную бюрократию. Их доля была велика и среди представителей свободных профессий и технической интеллигенции, от которой в возрастающей степени зависела мощь государства. Многие из них впоследствии получали дворянские титулы.
Крылатой стала фраза о том, что опорой прусского короля являются два войска – стоящая под ружьем армия солдат и сидящая в кабинетах армия чиновников. Это были не только профессиональные, но и во многом социальные группы, игравшие доминирующую роль в Пруссии рубежа XVIII–XIX веков – консервативное остэльбское юнкерство с феодальным менталитетом и просвещенная либеральная бюрократия, многие представители которой прекрасно обходились без приставки «фон» к своей фамилии. Знакомство с двумя главными опорами королевства Гогенцоллернов носит в рамках этой книги далеко не случайный характер. Дело в том, что семья, в которой появился на свет маленький Отто, была зримым воплощением союза этих двух социальных групп.
Разветвленный род Бисмарков впервые упоминается в письменных источниках в XIII веке. С тех пор он принадлежал к числу наиболее влиятельных дворянских семей Старой Марки – исторической территории у берегов Эльбы, расположенной на севере современной федеральной земли Саксония-Анхальт. Старую Марку иногда называют «колыбелью прусского государства», поэтому неудивительно, что многие представители рода Бисмарков отличились на службе династии Гогенцоллернов. В первую очередь речь шла об офицерской карьере – прадед «железного канцлера» сражался на полях Войны за испанское наследство и Северной войны, дед участвовал в Семилетней войне. Отец, Карл Вильгельм Фердинанд фон Бисмарк, появился на свет в 1771 году и, казалось, должен был последовать примеру своих предков. Действительно, в двенадцатилетнем возрасте он был зачислен в кавалерийский полк, однако уже в 23 года в звании риттмейстера покинул службу и отправился в свои владения, ядром которых было поместье Шенхаузен на восточном берегу Эльбы. Уже этот поступок многое говорит о Фердинанде. Не слишком образованный, лишенный честолюбивых помыслов, добродушный, спокойный и уравновешенный, он предпочитал размеренный покой деревенской жизни городской сутолоке. Некоторые современные биографы Бисмарка называют его воплощением прусского помещика, знавшего винный погреб в своем доме гораздо лучше, чем библиотеку[4].
Когда Фердинанду было 34 года, он женился на Луизе Вильгельмине Менкен, которой на тот момент исполнилось всего шестнадцать. Вильгельмина была практически полной противоположностью мужу и по социальному происхождению, и по своим личным качествам. Семейство Менкенов не имело ни дворянских титулов, ни богатой родословной и проявило себя в первую очередь на ниве наук и государственной службы. Отец Вильгельмины, Анастасиус Людвиг Менкен, был личным советником Фридриха II и убежденным сторонником преобразований в либеральном ключе, играя весьма значительную роль во внутренней политике Пруссии второй половины XVIII века. Свои взгляды он передал и дочери. Мать Отто фон Бисмарка была интеллектуально одаренной, образованной и амбициозной женщиной, которую, в отличие от мужа, совершенно не радовала сельская идиллия – она выросла в большом городе и с удовольствием провела бы там всю жизнь. Но судьба распорядилась иначе, и, видимо, во многом поэтому ее живой и подвижный характер стал со временем приобретать черты болезненной истеричности. Ее энергия искала и не находила достойного выхода. Будучи женщиной неуравновешенной, порой экзальтированной, она в течение определенного времени считала себя наделенной пророческими способностями. Ее супруг по этому поводу язвительно заметил, что лично ему весьма жаль, что прорицания не касаются цен на овечью шерсть.
В любом случае, двести лет назад у европейской женщины было не так много возможностей для реализации своих амбиций. Одна из них, едва ли не главная, заключалась в воспитании детей. Здесь у матери Бисмарка наблюдалась определенная двойственность – с одной стороны, она не желала быть нянькой, уделяющей все свое время отпрыскам, с другой – по-своему хотела гордиться ими. Вильгельмина стремилась сделать сыновей воспитанными в духе времени интеллектуалами, которые смогли бы повторить блестящую карьеру ее отца. При этом склонности самих детей не учитывались, а воспитание осуществлялось довольно жесткими методами, что уже в детские годы привело к отчуждению, даже враждебности между матерью и сыном. Отто не чувствовал материнской любви, от чего, по всей видимости, очень сильно страдал, и вовсе не желал становиться орудием для удовлетворения амбиций Вильгельмины. Много лет спустя он в письме к невесте вспоминал: «Моя мать была красивой женщиной, которая любила внешний блеск, у нее был ясный живой ум, но почти не было того, что берлинцы называют доброй душой. Она хотела, чтобы я много учился и многого достиг, и мне часто казалось, что она жестока и холодна ко мне. В детстве я ее ненавидел, позднее я успешно вводил ее в заблуждение»[5]. Отношение к отцу у маленького Отто, напротив, было достаточно теплым, особенно в ранние годы. Нельзя сказать, что Фердинанд уделял воспитанию сына большое внимание, однако его «безграничная и незаинтересованная добродушная нежность» представляла яркий контраст с жесткой требовательностью матери. Тем не менее отец был далек от того, чтобы стать для сына идеалом мужчины – он был не только добродушен, но и ленив, а его образ жизни и способности оставляли желать лучшего. Внушить сыновьям уважение и стать для них авторитетом он не смог. Кузина Отто, Хедвиг фон Бисмарк, так описывала родителей мальчика: «Мать была для детей, даже своих собственных, чужим человеком. В моих воспоминаниях она осталась холодной женщиной, мало интересующейся окружающими ее людьми. Я не могу припомнить случая, чтобы она хоть раз проявила по отношению к нам теплоту. Совсем другое дело – дядя Фердинанд! У него всегда было для нас доброе слово или веселая шутка, и мы с Отто любили скакать у него на коленях. Вильгельмина Бисмарк была высокой и светловолосой, однако не обладала, как теперь часто утверждают, красивыми голубыми глазами, которые отличали ее сына Отто; она часто расстраивалась по различным поводам, а затем становилась безучастна. Столь часто употребляемое сегодня слово «нервозный» я впервые услышала именно применительно к ней. Повсюду говорилось о том, что этой нервозностью она осложняет жизнь не только себе, но еще в большей степени мужу и детям»[6].
Отношения с родителями наложили отпечаток на всю дальнейшую биографию Бисмарка, идентифицировавшего себя именно с прусским юнкерством, с отцовской линией и отвергавшего все, что ассоциировалось с матерью. Последнее выразилось в сохранившейся у него до конца жизни нелюбви к упорному и кропотливому труду, к либеральным идеям и их носителям – в первую очередь профессиональным парламентариям. Весьма негативные эмоции испытывал он и к либеральничающим чиновникам, которые вызывали у него ассоциации с дедом по материнской линии, которого ему в детстве часто ставили в пример. Невысоко ценил Бисмарк и интеллектуалов-теоретиков, пытающихся с высоты своей учености судить о практических вопросах; слово «профессора» всегда носило в его устах уничижительный оттенок. Кроме того, весьма негативные эмоции вызывали у него семейные отношения, в которых женщина играла доминирующую роль. Травмы, полученные в детском возрасте, не затягивались долгие годы, и даже в весьма солидном возрасте Бисмарк отзывался о Вильгельмине с эмоциональной резкостью. В то же время нельзя отрицать то обстоятельство, что именно от матери он унаследовал живой и подвижный ум, способность быстро разбираться в сложных проблемах и принимать решения, изобретать оригинальные варианты.
Впрочем, мы забежали немного вперед. Пора вернуться к тому 1 апреля 1815 года, когда в родовом поместье на свет появился Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шенхаузен, ставший вторым сыном в семье. Старший брат, Бернгард, был на пять лет старше Отто; они довольно много общались друг с другом в молодые годы, однако близкими людьми не стали, и их биографии радикально различаются. Бернгард был ярко выраженным сыном своего отца, во многом повторившим его жизненный путь. Для Отто эта дорога была слишком узкой.
Год спустя после рождения второго ребенка семейство отправилось на восток страны, в Померанию, где находилось унаследованное от отца Вильгельмины поместье Книпхоф. Именно с Померанией, которая считалась сельской глубинкой прусского государства и находилась на границе с районами компактного проживания поляков, связано очень многое в последующей биографии Бисмарка. Эти места он воспринимал как райский уголок, место отдыха и уединения вдали от суматошной городской жизни. Во многом такое отношение объясняется как раз первыми детскими воспоминаниями, связанными с Книпхофом, царившей здесь сельской идиллией. Мальчик мог резвиться на свежем воздухе, гулять по лесам и лугам, свободно предаваться детским играм. Настоящим раем показалось это померанское поместье маленькому Отто, когда в семилетнем возрасте мать отправила его в Берлин, в интернат Пламанна. Одновременно по настоянию Вильгельмины поместья были сданы в аренду – устав от деревенской глуши, она страстно желала вернуться в Берлин, используя в качестве предлога необходимость следить за образованием сыновей.
Нужно сказать, что такое образование было не совсем типичным для детей прусских помещиков, которым обычно нанимали домашнего учителя. Основной контингент учеников в интернате составляли отпрыски людей из «третьего сословия» – чиновников и лиц свободных профессий. Более того, как вспоминал впоследствии сам Бисмарк, приставка «фон» к его фамилии не только не давала ему никаких привилегий, но, напротив, служила в интернате скорее отягчающим обстоятельством. Отправляя сына в это учебное заведение, Вильгельмина, очевидно, намеревалась не только дать ему хорошее образование, но и уничтожить на корню возможные сословные предрассудки и подготовить мальчика к карьере государственного служащего. Ни то ни другое ей не удалось.
Интернат, основанный Иоганном Эрнстом Пламанном в 1805 году, был довольно любопытным образовательным заведением, принципы воспитания в котором формировались под влиянием национального движения эпохи Освободительных войн. Пламанн высоко ценил идеи как знаменитого швейцарского педагога Песталоцци, так и не менее известного «отца физкультуры Яна» – основателя огромной сети спортивных союзов с национально-патриотической направленностью. В первые годы существования учебного заведения учеников воспитывали в духе немецкого патриотизма, делая ставку на развитие самостоятельного мышления и регулярную закалку как духа, так и тела. Однако в эпоху реакции, последовавшей за Венским конгрессом, сохранить прежнюю идейную основу воспитания оказалось невозможным, и интернат все больше превращался в гражданский аналог кадетского корпуса, где основной акцент делался на воспитании характера подрастающего поколения путем постоянной муштры.