Никольская Элла. Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2)

   - В интересах дела и вообще, - туманно выразился отставной суперсыщик. Павел понял, что ему, может, даже больше, чем отцу, не терпится взглянуть на его подружку. Почуял, что ли, что роман посерьезнее прежних.
   С утра в воскресенье Павел отправился знакомой дорогой в Малаховку, но по пути к Лизе следовало и ещё кое-куда заглянуть.
   В местном отделении милиции дежурный узнал Павла, козырнул шутливо:
   - Сыщикам из МУРа наш привет! Кто ещё утоп?
   Славный у него юмор, у этого лопоухого.
   - Можете мне ещё раз протокол дать? По той утопленнице?
   - А чего ж? Мигом!
   Убедившись на всякий случай, что в протоколе ничего не сказано о сидевшей по соседству с известной компанией группе подростков, Паша, немного играя в заезжего крупного специалиста, спросил:
   - На озере дежурил кто-нибудь в то воскресенье?
   - А как же! Я по одному берегу шастал, а Петька Самсонов по другому. В штатском. Купались. Век бы так дежурить.
   - Пьяных много было?
   - Как всегда - через одного. Но так, чтобы лыка не вязал, - мало. Не успели ещё - дождь пошел. По домам допивать побежали... И как эта баба утонуть умудрилась - ума не приложу. Такая, значит, её судьба. Мы за ихней компанией не приглядывали - спокойные вроде все, на иномарке.
   - А малолетки там по соседству устроились - не обратил внимания?
   - А чего малолетки? У них свой кайф - пиво, да и то немного, за пиво тоже платить надо... А что, думаешь, травка?
   - Ничего я не думаю. Просто есть мнение, будто женщину эту утопили. В протоколе насчет синяков на лодыжках записано.
   - А, ну да! Патолог наш сказал, что они ещё при жизни могли появиться. Думаешь, её за ноги на дно потянули? А кто? Это ж пловец должен быть, подводник...
   - Так ты никого из этих ребятишек не знаешь? Вдруг из них кто-то. Баловались - и на тебе. А потом со страху разбежались.
   Лопоухий смотрел недоверчиво:
   - Не, не похоже. Бывает, конечно, шпана, только эти - школьники. Там как раз Петьки Самсонова племянник был. Ну пошумели, поматерились - это святое. Девчонки с ними сидели...
   - У пострадавшей на ноге цепочка золотая была. А вытащили её уже без цепочки. Может девчонке какой-нибудь цепочка эта глянулась, а парнишка добывать пошел?
   Лопоухий покрутил головой:
   - Не тот случай, начальник. Не те ребята, ещё раз говорю. Спросить спрошу, конечно. У того же Самсонова Кольки.
   - Так он и сказал! - удивился московский гость, - Он что, дурачок? Тут с подходом надо.
   - Мне скажет, - заверил дежурный, - Подход найдем, не первый год замужем. - И заржал, обрадовался собственной шутке.
   В дверь заглянула молодая цыганка и тут же скрылась. Дежурный нахмурился, заторопился:
   - Сделаем. Еще что?
   Павел при виде цыганки вспомнил, что Лиза упоминала ещё чернявого мальчишку. Спросил и о нем.
   - Ну помню, помню - совсем маленький пацан, лет десять. Не из цыган из беженцев. Пришел с дачницей, её я не знаю.
   Наблюдательный, даром что лопоухий. А вот цыганка не к добру. Цыганки в округе наркотиками торгуют, самой дрянью, дешевкой. Гашиш, анаша домодельная. Притоны невооруженным глазом видны: подъезжают подряд "жигули" да "москвичи" к какому-нибудь забору, выходят низкорослые парни в косухах, неухоженные, прыщавые, и подруги такие же. По пять-шесть человек из каждой тачки. У калитки их гарды встречают, обыскивают, не стесняясь. Тут же и торг идет. Колются прямо тут же, терпения нет отъехать. На соседних дачах паника: то и дело стучатся, а то и через забор перемахивают неприглядные молодые люди:
   - Мамаш, водички бы!
   И подносят - не в кружках, не в ковшиках, а в специально заготовленных пластмассовых стаканчиках, потом принимают их брезгливо обратно для следующих. Наркота! Да здесь любая бабка знает, за каким забором ею торгуют. А милиция рейды устраивает, рассчитанные на высокое начальство. Ищут, чего не теряли, ловят мальков, а цыгане трехэтажные коттеджи возводят в бывшем городском парке. И здешние жители знают: на милицию рассчитывать нельзя, вся куплена. Вон сколько уже домов сгорело - кому ещё охота правдолюбцем прослыть?
   А дежурный все больше волнуется, за дверью цыганка томится, шуршит цветными грязными юбками, где-то неподалеку маются, скрипят зубами пацаны в косухах, но не ропщут: знают, что не начнется торговля, хоть зелье уже завезено. Вот вернется Манька-цыганочка, сообщит, что оброк уплачен. Только тогда - раньше ни на минуту - начнется торг, и кончится лом, и соседи в стаканчиках из-под йогурта воду понесут... Против своей воли, а что поделаешь? Заступиться некому.
   Но не его, не Павла это дело. Если лопоухому дань принесли, то начальству его тоже это известно. Делится, живет...
   - Я пошел, - Павел поднялся, не заметил протянутой дежурным руки, Зайду через неделю. А если раньше чего узнаешь, позвони.
   Нацарапал номер телефона на календаре настольном и ушел.
   Возле Лизиной калитки торчал какой-то мужик с собакой, разговаривал с невидимой с того места, где остановился Павел, Лизой: их разделяло сильно наклонившееся дерево, грозившее повалить ветхий забор.
   - Ну ради Христа, - канючил мужик, - Он сторож боевой, охранять тебя будет. И не объест - супчику нальешь, чего на столе останется...
   Рыжий беспородный пес смотрел на хозяина тревожно, прислушивался к его голосу, навострив уши, - силился понять, о чем речь.
   - Сказала - не возьму, - отвечал знакомый голос с самой железной из всех его железных интонаций, - Ни к чему мне твоя собака, а мать вообще собак не терпит. Ступай к соседям.
   - Был уже, у них ризен свой. Не берет никто! - мужчина вдруг схватился за голову, - Я его ещё на той неделе сюда привез, всех в округе обошел, никто не взял, так на станции оставил. Бросил. Поверишь - с тех пор не ел, не спал, сегодня утром не выдержал, приехал - а он меня на платформе дожидается, отощал... Куда нам с ним теперь? Жена гонит...
   - Сам бы её выгнал, раз такая злыдня.
   - Сын у нас болеет, она сама не своя стала...
   Заскрипел ржавый засов - это Лиза открывала калитку. Возьмет или не возьмет дворнягу? Почему-то Павлу в тот момент показалось это чрезвычайно важным, важнее того, ради чего он явился незваным гостем. Жалко стало хозяина пса: загнала жизнь человека в угол.
   - Как его зовут? - все так же неприветливо спросила Лиза, по-прежнему не замечая гостя, - Ишь какой рыжий. А он не кусается?
   - Что вы! - засуетился хозяин, - Он добрый такой. Джек, заходи. Все понимает...
   - А говоришь - сторож. Что за сторож, если не кусается? Все вы врать горазды.
   Мужчина уже доставал из хозяйственной сумки пакеты с геркулесом, миску какую-то, потянул поводок: все джеково приданое. Пес занервничал, заскулил.
   - Отваливай поскорее, - потребовала Лиза, - Я калитку прикрою, а то за тобой убежит.
   Павел поспешил выйти из-за дерева, хозяин Джека тоже заторопился, шагнул на улицу, Павел наоборот - с улицы и Лиза тут же накинула засов. Пес бросился на калитку, Лиза прикрикнула;
   - Куда? Джек, на место!
   Пес зарычал, обернулся, вздыбил шерсть на загривке, сейчас кинется! Но передумал, сел, привалившись спиной к забору.
   - За грубой внешностью скрывается доброе сердце, - произнес Павел вместо приветствия, - С прибавлением семейства!
   - Долго под дверью торчал? - осведомилась Лиза, - Не нужна мне собака, а деваться некуда. Не устояла девушка, слаба на это дело. Пойду за костями на кухню, а ты устанавливай дипломатические отношения, раз уж приехал.
   Павел подошел к собаке, удивился, заметив, как дрожит рыжая спина, опасливо потрепал рыжее ухо - карий глаз выразительно покосился на его руку, и Павел поспешил её отдернуть.
   - Ладно, Джек, перекантуемся, ты только сам дров не наломай, не обижай хозяйку.
   - Еще мамаша к вечеру с дежурства придет и даст нам бой.
   Лиза подошла, положила перед собачьим носом большую, явно из супа кость. Пес горестно отвернулся.
   - Мамашу не бойся, в такую жару воюют только исламские фундаменталисты. Но если до крайности дойдет, есть вариант, - предложил Павел, - Поженимся, а его усыновим.
   Лиза засмеялась немудрящей шутке - редко Павлу удавалось её рассмешить, он и сам обрадовался, залюбовался ею. Хорошее начало для серьезного разговора.
   Прав, конечно, оказался старик Коньков, великий знаток человеческих слабостей. Если свидетелю доверяешь, то и он тебя не подведет, поможет. А если юлить - уйдет в глухую оборону. Люди, как правило, чувствуют, когда их обманывают...
   Свидетель - в данном случае Лиза - выслушал следователя внимательно и не перебивая против обыкновения.
   - Вот и давно бы так, - сказала она, когда Павел договорил, - Теперь все более или менее понятно. Может, ты и прав: как-то все сходится...
   И о нынешнем визите Павел не умолчал, украсив свой рассказ любимой цитатой: "Все говорят, нет правды на земле, но правды нет и выше". Как бы в извинение того, что не пресек получения взятки сельским коллегой.
   - Наркоманов мне не жалко, им туда и дорога, век у них короткий. А мента жалко.
   - Ты что! - взвилась Лиза, - Да он в сто раз хуже!
   - Потому и жалко, - двусмысленно пояснил Павел. - Им в могилки, а ему сидеть: чин у него невелик, сядет и собой других заслонит. Кстати, и не факт еще, что он берет, мало ли - цыганка, а может, это любовь? Не будем судить опрометчиво, ладно? Он пока на свободе и проверит тех пацанов, что на озере были, соседей ваших.
   - Интересно, как это он их найдет?
   - Найдет. Он тоже в то воскресенье на озере был, исполнял служебный долг в воде и на берегу...
   - А-а, так это Сережка Титов, - сообразила Лиза, - Я его видела, здоровались даже. Вот гад. Я с его сестрой училась, с Галькой.
   - Хорошо у вас тут преступников ловить, все родня, все друзья. Лизок, хочу сегодня твоего директора навестить. Он, похоже, на даче поселился безвылазно, в Москву его официально вызывать никакого резона нет. Что я ему скажу? Подозреваю, мол, вашу покойную супругу в убийстве вашей любовницы. Ну и куда он меня пошлет? А поговорить надо - придумай какой-нибудь повод, а?
   Они сидели вдвоем на веранде, и солнце шпарило, норовя прожечь насквозь тонкие выгоревшие до бела занавески.
   Лиза подхватила клетчатый плед:
   - Жарко, пошли в сад. На озеро бы - да тащиться неохота. Далеко...
   Под старой яблоней лежала негустая кружевная тень, лениво жужжали мухи - хорошо бы не осы. Широкий мягкий плед, красивая, желанная, совсем почти раздетая девушка прямо рядом. Павел потянулся к ней - все так естественно, правда? Но Лиза упрямым движением плеч стряхнула его руки:
   - Мы о чем-то говорили...
   - Ну вот, выпустил джина из бутылки, сыщика в тебе разбудил...
   Павел засмеялся, но откатился подальше, на самый край пледа и больше не пытался её обнять, даже взгляд отвел.
   - Может так: придешь и спросишь насчет суда. Дескать, только сейчас дознался, что суд был.
   - Какой суд?
   - А помнишь, я говорила: когда они дачу покупали, соседи их в суд потащили. Родственники. Дом, мол, раньше поделен был несправедливо и они не согласны. И суд был, мама свидетелем ходила. Что-то соседи эти отсудили, метры какие-то квадратные, печку газовую. Но они весь верхний этаж хотели оттяпать... Станишевским пришлось новую печку ставить, на новом месте. Морока жуткая...
   - А верхний этаж?
   - Не знаю, надо у мамы спросить.
   - Ну, я на месте Станишевского точно бы этих соседей всех к черту поубивал... Это же надо - чужую печку отсудили, да ещё чего-то хотят.
   - Ты просто не знаешь дачников, - рассудительно сказала Лиза, - Ничего тут нет особенного. Из-за меньшего в топоры идут, случается и убивают. Брат на брата, отец на сына. Дача - это частная собственность. Тут вон в каждой хибаре кровные враги под одной крышей.
   - Ладно, Лизок, только причем тут печка?
   - А при том, что у Станишевских с соседями отношения так себе. И ты пришел выяснить, не эти ли соседи Тамаре Геннадьевне отомстили. Судилась-то она, муженек выше этого, сам понимаешь...
   - Убить из-за газовой печки? Они же её, говоришь, у Станишевских отсудили...
   - А верхний этаж? Вообще - тебе истина нужна или предлог, чтобы на чужую дачу заявиться? Не нравится - сам что-нибудь придумай...
   - Не нравится, - сознался Павел, - Предлог дурацкий, но за неимением гербовой пишем на простой. Я пошел. Объясни, как пройти...
   Он оторвал себя от пледа, поднялся неохотно, морщась.
   - Только обратно возвращайся потом, - сказала суровая помощница, растолковав, как проще пройти из Удельной в Малаховку и найти там нужную дачу, - Возвращайся, а то я от любопытства не засну.
   - Обязательно вернусь, - пообещал Павел. - И заснуть не дам. - Но последние слова произнес только мысленно, да и то не слишком уверенно.
   Дачная жизнь была Юрию Анатольевичу в новинку. Всего три года назад приобретенная недвижимость с самого начала была вотчиной Тамары. Прежде всегда дачу снимали, а тут вдруг ей захотелось иметь хоть хибарку какую-нибудь, да свою, надоело зависеть от хозяйских капризов. Юрий Анатольевич помнил, как появились в московской квартире увесистые выпуски целые тома объявлений: "Из рук в руки", "Все для вас", ещё какие-то чрезвычайно полезные издания, в которых убористым до нельзя шрифтом печатались предложения купить все на свете. Он и сам листал их из любопытства, Тамара же взялась за дело основательно.
   Как в старом анекдоте - желания не совпадали с возможностями. То, что по деньгам, не годилось. Хотелось чего-нибудь поближе к Москве, и сад желательно, а не голый так называемый садовый участок, где деревья, если их посадить, порадуют разве что внуков, которых у четы Станишевских не намечалось, поскольку не было детей. Мы уже не в том возрасте, чтобы яблони сажать, - говорила Тамара.
   И газ магистральный необходим, и электричество не вот-вот ("столбы уже завезли"). Знаем мы это "вот-вот" - растягивается на годы... Тамара рассуждала здраво, трезво, но Юрия Анатольевича именно эта трезвость бесила: денег от этого не прибавлялось, в долги влезать - немыслимое дело. Стеснять же себя в своих личных расходах страсть как не хотелось, а именно на это намекала жена, зачитывая вслух объявления о предлагаемых к продаже коттеджах со всеми удобствами.
   Умела она это - уязвить косвенно...
   Словом, когда Юрий Анатольевич попросил Лизу Маренко разузнать, не продает ли кто чего у них в Удельной или по соседству и она назавтра же принесла благую весть, что в Малаховке продается выморочный дом (полдома, как впоследствии оказалось) и её, Лизина мать знакома с наследниками, и наследники дорожиться никак не станут, поскольку живут за границей, а именно в Эстонии и им бы только поскорее сбыть с рук развалившееся владение - Тамара на следующий же день помчалась в Малаховку.
   Потом и его, мужа своего - для представительства, что ли - потащила, чтобы окончательно договориться. Наследница - худенькая блондинка, типичная эстонка, однако русская - жаловалась на трудности тамошней жизни и до смерти боялась родственников покойной свекрови, занимавших вторую половину дома и норовивших прибрать к рукам недоставшееся наследство. Чтобы продать, требовалось их согласие, они, естественно, этого согласия не давали и чинили всевозможные юридические препятствия, заодно уж лишая объект продажи остатков привлекательности: забор повалили, стенку внутри порушили.
   Неказисто, надо сказать выглядела эта вожделенная недвижимость: шагнешь на порог - нога проваливается, дыра в стене ведет в соседскую кухню, чрезвычайно грязную. Сад, ввиду отсутствия забора, освоили уличные собаки, сварливо облаивают каждого, кто осмелится подойти к дому...
   Как уж рассмотрела Тамара в том неприглядстве и безобразии нынешнюю красоту? Юрия Анатольевича тогда прямо-таки напугали черные, корявые, насильственно перекрученные стволы - будто кто остановил зловещий шаманский танец неведомых деревьев. Из-под грязного подтаявшего снега лезли банки-склянки, разные пластиковые пакеты, битая посуда - видно, после смерти хозяев соседи сносили сюда мусор... Потом-то, когда имение перешло в Тамарины руки, соседей этих только пожалеть следовало, не знали, бедолаги, что их ждет. Тамара как танк на них пошла, на их согласие наплевала, заставила эстонскую гостью оформить на неё дарственную - и та отбыла восвояси, получив деньги, а новая владелица ринулась сходу в бой. Сама подала в суд на раздел давно поделенной дачи, что-то там соседям все-таки причиталось, какие-то квадратные метры, остальное же перешло в твердые Тамарины руки и со временем, после долгого ремонта, превратилось в небольшое, но уютное и, главное, не по-дачному комфортабельное жилье. Все удобства в доме, и даже горячая вода в любой момент, внизу две комнатки с кухней и наверху одна, летняя, неотапливаемая. Юрию Анатольевичу эта больше всего и нравилась, потому что с самого начала задумана была как рабочий кабинет: стол под большим, во всю стену окном, выходящим в сад.
   Работал он, впрочем, внизу, поленился тащить наверх тяжеленную, с большой кареткой неуклюжую Тамарину машинку.
   Здесь, на даче, Тамара ощущалась живой, здесь все было с ней связано так или иначе. Взять хоть новенькую газовую печку. Иногда он включал её под утро, когда из окон тянуло сыростью, и сырость отступала, от печки разливалось живое тепло, и он с благодарностью вспоминал жену. Ушла, не простившись, но позаботилась напоследок о нем. Посмеивалась раньше иногда: "Ты как кот, любишь, чтобы тепло было". Вот и позаботилась...
   В саду цвели её цветы и её трава - Тамара беспощадно истребила грядки во имя английского газона. Одни цветы отцвели, но распустились другие и в свой черед уступили место новым. Это вселяло в душу странное умиротворение: смерти как бы и нет, что-то уходит, но не насовсем, все возвращается... Он не ждал, конечно, возвращения умершей и похороненной жены, но было чувство, будто им предстоит ещё где-то и когда-то свидеться, мысли о жизни после смерти постоянно посещали его и он готовился держать ответ перед Тамарой, но совесть его не грызла, это все произошло случайно, она и сама виновата и непременно должна это признать. К чему было скандалить, кричать, оскорблять и унижать его? Он же предлагал решить все проблемы миром, как водится между интеллигентными людьми...
   На самом деле, он не очень хорошо помнил, что было и чего не было, дачные дни с долгими светлыми утрами, со сном где-то после полудня (никогда он прежде не ложился среди дня, считая это делом бессмысленным, все равно не уснешь - а теперь вот засыпал благополучно, да и по ночам спал), с предзакатным чаем на веранде - сама эта жизнь располагала к забвенью, к чтению - вернее, к перечитыванию давно знакомого, к размышлению о прочитанном, даже к работе - он на час-другой каждый день садился за машинку - но уж никак ни к терзаниям, сомнениям, к мучительному выбору. Поэтому, наверно, Тамара так и полюбила эту дачу...
   Как она уцепилась тогда за эту возможность! Другой, считала, не будет, тех денег, что остались от приличных гонораров, полученных Юрием Анатольевичем за год до того в Германии (просто повезло, нашелся щедрый понимающий издатель) хватило как раз на эту хибару. Ремонтировали уже на текущие поступления - Тамара набрала работы сверх головы и начала проявлять повышенное внимание к его доходам и расходам, чего прежде себе не позволяла... Потом этот суд. Родственники, вернее, родственницы наследницы - три немолодые, интеллигентные с виду дамы, обремененные кучей детей разного возраста - не разберешь, дети это на самом деле или уже внуки сдались не сразу, подавали какие-то встречные иски и протесты. Юрий Анатольевич не вникал, Тамара и сама справилась.
   - А, черт с ними, - сказала она, воротившись с очередного судебного заседания и капая в рюмку валокордин, - Больше судиться не стану. Поставлю перегородку, забор глухой между участками, АГВ - это печка такая - куплю... И все это исполнила - она человек слова. А напугавшие его черные деревья в саду оказались обыкновенными яблонями, только очень старыми, и по весне цвели, даже яблок обещали немного, они розовели в густой листве. Для себя старалась Тамара, это он сейчас понял. Готовилась к одинокой жизни: любимые книги перевезла и старый, к её собственной молодости относящийся альбом с фотографиями. И словари, конечно, - целая полка в шкафу. Юрий Анатольевич читал презираемую им прежде "Сагу о Форсайтах" в грязно-белом, захватанном переплете, находил в ней известные достоинства - не так уж и скучно, вроде телесериала. И все спрашивал себя, ну что Тамара так цеплялась за него, за их давно, задолго до появления Миры порушенную совместную жизнь? Усталые немолодые мужчины сплошь и рядом оставляют своих немолодых усталых женщин ради молодых и веселых, таков порядок вещей, вот и Голсуорси это знал. Смирила бы гордыню - сколько твоих же подруг живут сами по себе. Наш развод не стал бы сенсацией - куда там! Все приятели поразводились, дети у кого взрослые, а у кого и маленькие еще. И далеко не у каждой бывшей жены такая вот уютная, с садом дачка в престижном месте и недалеко от Москвы. А московскую квартиру разменяли бы - им с Мирой и однокомнатной бы хватило, как девочка его обрадовалась, когда он поделился с ней задушевным желанием: разъехаться с женой...
   Странно было вести эти сильно опоздавшие диалоги и предаваться воспоминаниям среди знакомых, но не ему принадлежавших вещей. Дачная жизнь засасывала, как болото, размывала границы времени, недавние события отодвигались в смутное, почти неразличимое прошлое, в настоящем оставались только ясные, прохладные утренние часы, когда солнечные лучи косыми, толстыми, почти осязаемыми столбами проталкиваются сквозь листву к траве и цветам... В первое лето здесь росла только крапива и бурьян, кладбищенские травы, Тамара вела с ними войну на истребление. И её холеные руки носили следы черной работы, как она их ни парила в теплой воде и не мазала всякими снадобьями.
   Старенький черно-белый, доставшийся от прежних хозяев телевизор едва дышал, изображение то и дело становилось зыбким: дрожало, размазывалось, а то и вовсе пропадало. Юрий Анатольевич смотрел только новости, отсюда политические скандалы, военные ужасы и даже взрывы в находящейся совсем рядом Москве казались нестрашными и значили не больше, чем землетрясения в Японии. Соседей ни справа, ни слева он не видел: Тамара, слава Богу, окружила участок глухим забором, и там, за этим забором ходили, пели, разговаривали, ссорились невидимые, незнакомые люди. Однажды со стороны улицы, в том углу, где были в аккуратный штабель сложены оставшиеся после ремонта доски, куски шифера и жести, обрезки труб и прочие стройматериалы, над забором возникла нестриженая голова, потом в сад осторожно, чтобы не развалить кучу, проник мальчик лет десяти и направился к веранде, где сидел с "Сагой" и кошкой на коленях Юрий Анатольевич.
   - Мальчик, зачем заборы существуют? - спросил он незваного гостя. Тот не заметил ехидства, ответил вполне серьезно:
   - У вас калитка же заперта. А по вечерам свет горит. Я думал, тетя Тамара приехала...
   - Зачем она тебе?
   - Она со мной по русскому занимается и по английскому. Я отстающий.
   - Чего же ты отстаешь? - только и нашелся что сказать растерявшийся Юрий Анатольевич. Не ляпнешь же прямо так, сходу ребенку, что нет, мол, тети Тамары и не будет никогда уже.
   - Мы беженцы, - по-прежнему серьезно ответил на его вопрос мальчик, мы с мамой из Сухуми. Я почти год пропустил из-за войны. А раньше я хорошо учился, правда.
   Он все старался заглянуть через плечо устроившегося на веранде незнакомца в открытую дверь: может, тетя Тамара там?
   - Ее нет, - сказал Юрий Анатольевич, - Не приехала.
   - Она обещала... А вы кто - её муж, да?
   - Да.
   Гость тяжело вздохнул, произнес вежливо:
   - До свиданья! - и растворился, исчез. Юрий Анатольевич обернулся на миг - чайник как раз запел на плите, а того уж и нету, и в калитку не выходил... Привыкать начинаю к таинственным явлениям, подумал он. Впрочем, мальчишка мог и через забор перемахнуть. Как пришел, так и ушел.
   В другой раз Юрий Анатольевич открыл калитку на чей-то громкий, назойливый стук и обнаружил незнакомого мужчину, который спросил деловито:
   - Антенну ставить будем, хозяин? Я с хозяйкой твоей договаривался, а она в срок не приехала...
   При нем был здоровенный шест, он, с согласия Юрия Анатольевича затащил этот шест в сад, что-то там с ним делал, собирал, ещё удлинял. Потом полез на крышу, долго ходил там, громыхая железом... В результате телевизор заработал исправно, а у Юрия Анатольевича почти не осталось наличных денег. Он не знал, как договорилась Тамара, и торговаться, естественно, не стал.
   Не миновать было ехать в Москву за отпускными. Необходимость эта сначала испугала, потом он прикинул, что домой можно и не заходить, а именно это и страшило: возможность встретить где-нибудь возле дома того то ли убийцу, то ли психа, а, может, это вообще видение было, призрак, плод расстроенного воображения. Юрий Анатольевич, по мере того как приходил в себя после пережитого потрясения, двух утрат, двух одновременно случившихся смертей, все больше склонялся к мысли, что он и сам тогда, во дворе вечером невменяем был, стал жертвой собственных страхов. Встреча в подвале неясный силуэт в дверном проеме, блеск ножа, собственный жуткий вскрик, звук лопнувшего арбуза, с которым череп незнакомца ударился о бетонный пол - все это примстилось.
   И все же чем позднее, чем ближе к осени появится он, Юрий Анатольевич, в проходном дворе у Белорусского вокзала, тем оно лучше, спокойнее.
   Поэтому он позвонил своему заместителю и договорился, что не полученные им своевременно - не до того было - отпускные сняты будут с депозита и выданы ему в бухгалтерии.