Страница:
Есть ли у меня хоть одна новая мысль, хоть одно слово любви, никем еще не сказанное? Боюсь, что нет. Так или иначе, все повторяется. Любая вещь кажется банальной, если смотреть на нее снаружи. Тем не менее в мире все происходит впервые, и это понимаешь только через собственный опыт. Каждому, кого настигает это прекрасное чувство, кажется, будто он и есть первый в мире влюбленный. А потому, милостивый государь, я позволю себе еще одно клише, и Вы должны мне его простить.
Я никогда не забуду день, когда впервые Вас увидела. Ваш взгляд был подобен молнии и поразил меня как молния, с той только разницей, что не было грома. (Во всяком случае, его никто не слышал.)
Я не могла Вами налюбоваться. Меня очаровала Ваша непринужденная элегантность. Блестящие глаза выдавали в Вас живой ум. Ваша улыбка предназначалась только мне. Наконец, ни у одного мужчины до сих пор я не встречала таких красивых рук. О них – я краснею, вспоминая об этом, – я думала долгими бессонными ночами.
Но одно обстоятельство омрачало счастливейший момент моей жизни: подле Вас была прекрасная женщина. Она, подобно солнцу, затмевала всех остальных, и рядом с ней я чувствовала себя невзрачной серой мышкой. «Кто она? – думала я. – Ваша жена, любовница?»
С робостью и ревностью, мой дорогой Дюк, я наблюдала за Вами. Вскоре я выяснила, что Вы всегда появляетесь в обществе с красивыми дамами, и часто – простите мою прямоту – с разными…
– Свинья! Глупая свинья! – Машину тряхнуло, после чего она с визгом обогнула внезапно появившийся перед нами экскурсионный автобус.
На какой-то момент мне показалось, что таксист имел в виду меня. Я рассеянно кивнул.
– Вы видели когда-нибудь такого идиота? – Он хлопнул рукой по муфте сцепления и сделал недвусмысленный жест в сторону водителя автобуса. – Tu es le roi du monde?[14] Кто ты такой, эй? – кричал он в окно.
Водитель автобуса виновато развел руками. Туристы удивленно смотрели на нас сверху вниз. Вероятно, у них в Лондоне такие разборки на дорогах не приняты. В свою очередь, я уставился на них как пришелец с другой планеты.
Вскоре, однако, я опустил голову и вернулся на ту планету, что непостижимым образом только что втянула меня в свою орбиту. Я продолжил чтение.
4
Я никогда не забуду день, когда впервые Вас увидела. Ваш взгляд был подобен молнии и поразил меня как молния, с той только разницей, что не было грома. (Во всяком случае, его никто не слышал.)
Я не могла Вами налюбоваться. Меня очаровала Ваша непринужденная элегантность. Блестящие глаза выдавали в Вас живой ум. Ваша улыбка предназначалась только мне. Наконец, ни у одного мужчины до сих пор я не встречала таких красивых рук. О них – я краснею, вспоминая об этом, – я думала долгими бессонными ночами.
Но одно обстоятельство омрачало счастливейший момент моей жизни: подле Вас была прекрасная женщина. Она, подобно солнцу, затмевала всех остальных, и рядом с ней я чувствовала себя невзрачной серой мышкой. «Кто она? – думала я. – Ваша жена, любовница?»
С робостью и ревностью, мой дорогой Дюк, я наблюдала за Вами. Вскоре я выяснила, что Вы всегда появляетесь в обществе с красивыми дамами, и часто – простите мою прямоту – с разными…
– Свинья! Глупая свинья! – Машину тряхнуло, после чего она с визгом обогнула внезапно появившийся перед нами экскурсионный автобус.
На какой-то момент мне показалось, что таксист имел в виду меня. Я рассеянно кивнул.
– Вы видели когда-нибудь такого идиота? – Он хлопнул рукой по муфте сцепления и сделал недвусмысленный жест в сторону водителя автобуса. – Tu es le roi du monde?[14] Кто ты такой, эй? – кричал он в окно.
Водитель автобуса виновато развел руками. Туристы удивленно смотрели на нас сверху вниз. Вероятно, у них в Лондоне такие разборки на дорогах не приняты. В свою очередь, я уставился на них как пришелец с другой планеты.
Вскоре, однако, я опустил голову и вернулся на ту планету, что непостижимым образом только что втянула меня в свою орбиту. Я продолжил чтение.
…я выяснила, что Вы всегда появляетесь в обществе с красивыми дамами, и часто – простите мою прямоту – с разными…Я улыбнулся, перечитывая эту фразу. Тот, кто ее писал, обладал чувством юмора.
Почему-то тот факт, что Вы свободны, добавил мне мужества и заставил влюбиться в Вас еще чуточку больше.
Не помню, сколько часов прошло с тех пор. Может, тысячи, а может, один бесконечно долгий час. Даже если Ваше поведение в отношении дам свидетельствует о легкомыслии или о нерешительности, я вижу в Вас человека с сильными чувствами и сердцем, которое – я в этом уверена – способна воспламенить только настоящая женщина.
Позвольте же мне стать ею, и Вы не пожалеете!
Мысленно я снова и снова возвращаюсь к печальной истории, что свела нас вместе, и тем незабываемым моментам, когда наши руки соприкасались и я чувствовала на коже Ваше дыхание. Счастье находилось на расстоянии взмаха ресниц, я могла бы Вас поцеловать (что, вероятно, и сделала бы при других обстоятельствах). Вы были неподражаемо смущены и по-рыцарски галантны. Что греха таить, ведь и я виновата не меньше Вашего. (Хотя сейчас Вы, конечно, не понимаете, о чем я говорю.)
Вы вправе спросить меня, кто я такая. Этого я не открою. Пока, во всяком случае.
Ответьте же мне, Ловелас, и постарайтесь выяснить это сами. Не исключено, что Вас ждет любовное приключение и скоро Вы станете счастливейшим мужчиной, какого когда-либо знал Париж.
Но должна предупредить, дорогой Дюк, заполучить меня Вам будет непросто.
Итак, я вызываю Вас на самую нежную из всех дуэлей и с нетерпением жду Вашего ответа. (Я дам отрубить себе палец, если Вы откажетесь!)
С наилучшими пожеланиями,
Принчипесса[15].
4
«Неподражаемое смущение» – вот слова, наиболее точно описывающие мое состояние после чтения письма.
Я ничего вокруг не замечал: ни таксиста, который, дважды повторив «приехали, месье», раздраженно ждал моей реакции; ни господина Тана, с чисто восточной невозмутимостью целых десять минут высматривавшего меня на платформе с китайским фонариком в руке. Не оценил я и замечательного обеда, которым мой гость потчевал меня в «Ле Белье», моем любимом ресторане на улице Изящных искусств, с бархатными красными креслами, настоящей дворцовой обстановкой и блюдами, которые, при всей своей незамысловатости, каждый раз оказывались очень вкусными.
В тот день нам, как всегда, предложили «мясо», «рыбу», «овощи» и «десерт». Один раз я даже выбрал на закуску обычное «яйцо» и нашел это блюдо довольно изысканным.
Мой китайский друг отдал должное простоте и убедительности ресторанного меню, затем рассказал о стремительно развивающемся рынке предметов искусства в Стране Улыбок и своем последнем приобретении в одном бельгийском аукционном доме. Месье Тан был, что называется, «коллекционером до мозга костей», и мне следовало многое намотать на ус. Однако вместо этого я рассеянно ковырял вилкой свои «овощи» и размышлял о том, почему не все в жизни так просто, как меню в ресторане «Ле Белье».
Снова и снова я возвращался мыслями к загадочному листку, который сейчас, сложенный вчетверо, лежал в кармане моего пиджака. Никогда еще я не получал такого послания, в равной степени провокационного и трогательного, повергшего меня, выражаясь языком Принчипессы, «в неописуемое смятение».
Кем же, черт возьми, была эта Принчипесса, обещавшая мне любовные приключения, наставлявшая меня, как маленького мальчишку, и «с наилучшими пожеланиями» ожидавшая от меня ответа? Когда месье Тан, с извинениями и поклонами, удалился в туалет, я не упустил возможности еще раз взглянуть на письмо в небесно-голубом конверте. Я снова погрузился в текст, ставший мне до того знакомым, будто я написал его сам.
Рядом что-то шаркнуло по полу, и я вздрогнул, как вор, застигнутый с поличным. Месье Тан подкрался бесшумно, как тигр, и выдвинул свое кресло. Я растерянно улыбнулся, снова сложил листок и засунул его в карман рубашки.
– О, простите, пожалуйста, – расстроился мой гость, заметив мое смущение. – Я не хотел вам мешать. Прошу вас, продолжайте.
– Нет-нет, – возразил я, улыбаясь как полоумный. – Это… моя мама написала… Семейный праздник…
Я чувствовал себя идиотом, но тут милосердный Боже послал мне официанта, который спросил, не желаем ли мы чего-нибудь еще.
Заказав десерт, которым оказалось мороженое крем-блюле, я заставил себя вернуться к беседе с предупредительным китайцем.
Пока я с восхищенным видом выслушивал его доклад о тюльпаномании в Голландии семнадцатого века (как мы вообще вышли на эту тему?), мысли крутились вокруг личности прекрасной незнакомки. Эту женщину я должен знать, а уж она меня знает наверняка. Но откуда?
Боюсь показаться нескромным, но в моей жизни было много женщин. Я флиртовал с ними и вел научные дискуссии, работал, смеялся, сидел с ними в кафе, а иногда и спал. Однако, как ни старался, не мог понять из письма, кем же была его своенравная отправительница. А в том, что у нее сложный характер, я уже нисколько не сомневался.
Внизу оборотной страницы я обнаружил электронный адрес: principessa@google-mail.com.
Час от часу все загадочнее. Меня уже начинала раздражать вся эта таинственность, когда, вспомнив текст письма, я снова поддался его очарованию.
– Месье Шампольон, где вы? – услышал я голос Тана. – Я только что спросил вас, как дела у Солей Шабон, а вы ответили мне: «Хмм… да, да…»
О боже, я должен наконец взять себя в руки!
– Да-да… проклятая головная боль… – ответил я, схватившись за лоб. – В такую погоду меня всегда клонит в сон.
На улице светило нежаркое майское солнце, и небо было на редкость ясным.
Тан удивленно поднял брови, однако воздержался от комментариев.
– Ну и как там Солей? – переспросил он. – Вы ведь должны знать эту юную художницу с Карибских островов.
Последнее напоминание свидетельствовало о его недоверии к моим коммуникативным способностям.
– Ах, Солей! – Я несколько вымученно улыбнулся и вспомнил, что сегодня (как, уже сегодня?) обещал заглянуть к своей темнокожей знакомой. – Солей переживает настоящий творческий взрыв. – Вспомнив бессонную ночь, я понял, что недалек от истины. – В июне у нее вторая выставка, вы будете?
Тан кивнул, улыбаясь, и я попросил счет.
В «Южной галерее», где нас встретили Марион и Сезанн, Тан настойчиво требовал показать ему новые картины, отпуская комментарии от «ошень карашо» до «проста сюпер». После утомительной беседы китаец, погрузив несколько проспектов в серебристый кейс на колесиках, отправился наконец в «Марронье», маленький уютный отель, расположенный неподалеку от моего дома на улице Жакоб и одинаково симпатичный как европейцам, так и азиатам.
Это был настоящий райский уголок! Тихое местечко в самом сердце квартала Сен-Жермен. Внутренний двор благоухал розами, а в центре журчал старинный фонтан. Вдобавок ко всему, романтически настроенные постояльцы могли в это время года с третьего этажа любоваться шпилем церкви аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Правда, при условии не очень высокого роста.
Номера украшали тканые обои и антикварная мебель. Однако сами комнатки были довольно тесными. Не для страдающих клаустрофобией и не для американцев со Среднего Запада, поскольку при росте свыше метра восьмидесяти комфортного отдыха посетителю никто гарантировать не мог.
Лично я далек от подобных проблем. Однако несколько лет назад я допустил ошибку, направив в этот отель Джейн Хэстман вместе с ее новым двухметровым супругом. До сих пор Боб, привыкший один занимать двуспальную кровать, с ужасом вспоминает свою «колыбельку Белоснежки в романтическом логове семи гномов».
Вздохнув, я устроился на белом диване и принялся почесывать Сезанну затылок. Минувшая бессонная ночь уже вовсю давала о себе знать. В последние несколько часов я почти не принимал участия в дискуссиях, какими бы оживленными и интересными они ни были. Десять минут назад за Марион заехал ее мотоциклист, и я впервые остался в тишине. Третий раз за сегодняшний день я извлек из кармана письмо Принчипессы и развернул его.
А потом я позвонил Бруно.
Три вещи необходимы мужчине, когда его жизнь заходит в тупик: бокал красного вина, добрый приятель и любимый кабак.
Я не стал ничего ему объяснять. Сообщил только, что надо выпить и что мне нужно кое о чем рассказать.
– Дай мне час, – ответил он.
Одна только мысль об этом крупном, уверенном в себе человеке в белом халате навевала на меня покой.
Бруно – врач, вот уже семь лет как влюбленный в свою жену Габриэль, и восторженный отец трехлетней дочери. На работе он вправляет сломанные носы и корректирует слишком большие, а также разглаживает испещренные морщинами лбы парижских дам инъекциями ботокса. В остальное время он страстный садовод, ипохондрик и специалист по теории заговоров. Он живет с семьей в доме с приусадебным участком, имеет хорошую практику на площади Сен-Сюльпис и так же мало интересуется современной живописью, как и литературой.
И еще он мой лучший друг.
– Спасибо, что откликнулся, – сказал я, открывая дверь спустя час.
– Рад тебя видеть. – Бруно похлопал меня по плечу и смерил профессиональным взглядом. – Мало спишь и, похоже, навеселе. – Таков был его диагноз.
Пока я надевал плащ, Бруно листал лежавший на журнальном столике каталог выставки Ротко.
– И что ты в этом находишь? – недоумевал он, качая головой. – Два красных прямоугольника – такое и я могу нарисовать.
– Бога ради, – усмехнулся я, подталкивая его по направлению к выходу, – занимайся лучше своими носами. В любом случае о картине имеет смысл судить, когда стоишь перед ней и чувствуешь, что с тобой что-то происходит. Сезанн, ко мне!
Я вышел на улицу, захлопнул дверь галереи и опустил железную решетку.
– Чушь! Что может со мной сделать красный прямоугольник? – презрительно фыркнул Бруно. – Я еще понимаю – импрессионисты, но вся эта современная пачкотня!.. Интересно, как ты вообще определяешь, что здесь искусство, а что нет?
Слово «искусство» он произнес с такой интонацией, будто заключил его в кавычки.
– По цене, – сухо ответил я. – Так, во всяком случае, говорит Джереми Деллер[16].
– Кто этот Джереми Деллер? – спросил он.
– Ах, Бруно, забудь, пойдем лучше в «Ла Палетт». В жизни есть вещи поважней искусства.
Я прицепил поводок к ошейнику Сезанна. Пес посмотрел на меня с благодарностью, как будто решил, что последняя фраза относится к нему.
– Совершенно с тобой согласен.
Бруно снова похлопал меня по плечу, и мы направились сквозь сонный майский вечер в небольшое бистро в самом конце улицы Сены. Стены там завешаны картинами, завсегдатаи, какая бы погода ни стояла на улице, курят, собравшись за круглым столом, а дородный хозяин заигрывает с каждой более-менее симпатичной девчонкой, уверяя, что знал ее в прошлой жизни.
Я глубоко вздохнул. Хороший друг – это прекрасно, что бы там ни готовила нам судьба.
Однако час спустя я уже не думал ничего подобного. Мы расположились за столом из темного дерева, на котором стояла бутылка красного вина, и так разгоряченно спорили, что другие посетители с удивлением оглядывались на нас.
Собственно, мне всего лишь нужен был совет. Я рассказал другу о вчерашнем вечере и неудачной ночи с Шарлоттой, о звонке Солей и, конечно, о таинственном любовном письме, которое весь сегодняшний день не шло у меня из головы.
– Не имею ни малейшего представления, кто бы мог написать такое, – сказал я. – Должен ли я ей ответить, как ты думаешь?
Разумеется, я хотел услышать от него «да».
Вместо этого Бруно наморщил лоб и погрузился в рассуждения из области теории заговоров. Ему показалось в высшей степени подозрительным, что отправительница не хотела назвать себя. На анонимные письма не следует отвечать из принципиальных соображений, полагал он. Таким образом, его благословения на продолжение отношений с незнакомкой я не получил.
– Кто знает, какая психопатка может за этим стоять, – рассуждал он, наклонившись ко мне через стол. – Ты ведь помнишь тот фильм с Одри Тоту, где она играет сумасшедшую, положившую глаз на симпатичного женатого мужчину, у которого к тому же жена беременна. В конце концов бедняга оказался в инвалидном кресле, потому что эта ненормальная уронила ему на голову вазу, после того как он ее отверг.
Я в ужасе затряс головой. О таком повороте дела я еще не думал.
– Нет, я смотрел только «Амели», но там все заканчивается более-менее благополучно.
Бруно с довольным видом откинулся на спинку кресла.
– Друг мой, я знаю женщин и предупреждаю тебя: берегись!
– Я тоже немного знаю женщин, – возразил я.
– Но не таких. – Он перешел на шепот. – Я изо дня в день имею с ними дело в клинике, и уж поверь мне, у каждой свои причуды. Одна из них воображает себя Королевой ночи, другая – Принчипессой. Все они как огня боятся старости и считают себя слишком полными. А помнишь ту взбалмошную особу, которой я оперировал нос? Ту, что потом долго преследовала меня своими звонками, воображая, будто я в нее влюбился? – Бруно тревожно посмотрел мне в глаза. – Знаешь ли ты, как ведут себя женщины, одержимые какой-нибудь идеей? Только ответь – и она от тебя не отстанет.
Я ничего вокруг не замечал: ни таксиста, который, дважды повторив «приехали, месье», раздраженно ждал моей реакции; ни господина Тана, с чисто восточной невозмутимостью целых десять минут высматривавшего меня на платформе с китайским фонариком в руке. Не оценил я и замечательного обеда, которым мой гость потчевал меня в «Ле Белье», моем любимом ресторане на улице Изящных искусств, с бархатными красными креслами, настоящей дворцовой обстановкой и блюдами, которые, при всей своей незамысловатости, каждый раз оказывались очень вкусными.
В тот день нам, как всегда, предложили «мясо», «рыбу», «овощи» и «десерт». Один раз я даже выбрал на закуску обычное «яйцо» и нашел это блюдо довольно изысканным.
Мой китайский друг отдал должное простоте и убедительности ресторанного меню, затем рассказал о стремительно развивающемся рынке предметов искусства в Стране Улыбок и своем последнем приобретении в одном бельгийском аукционном доме. Месье Тан был, что называется, «коллекционером до мозга костей», и мне следовало многое намотать на ус. Однако вместо этого я рассеянно ковырял вилкой свои «овощи» и размышлял о том, почему не все в жизни так просто, как меню в ресторане «Ле Белье».
Снова и снова я возвращался мыслями к загадочному листку, который сейчас, сложенный вчетверо, лежал в кармане моего пиджака. Никогда еще я не получал такого послания, в равной степени провокационного и трогательного, повергшего меня, выражаясь языком Принчипессы, «в неописуемое смятение».
Кем же, черт возьми, была эта Принчипесса, обещавшая мне любовные приключения, наставлявшая меня, как маленького мальчишку, и «с наилучшими пожеланиями» ожидавшая от меня ответа? Когда месье Тан, с извинениями и поклонами, удалился в туалет, я не упустил возможности еще раз взглянуть на письмо в небесно-голубом конверте. Я снова погрузился в текст, ставший мне до того знакомым, будто я написал его сам.
Рядом что-то шаркнуло по полу, и я вздрогнул, как вор, застигнутый с поличным. Месье Тан подкрался бесшумно, как тигр, и выдвинул свое кресло. Я растерянно улыбнулся, снова сложил листок и засунул его в карман рубашки.
– О, простите, пожалуйста, – расстроился мой гость, заметив мое смущение. – Я не хотел вам мешать. Прошу вас, продолжайте.
– Нет-нет, – возразил я, улыбаясь как полоумный. – Это… моя мама написала… Семейный праздник…
Я чувствовал себя идиотом, но тут милосердный Боже послал мне официанта, который спросил, не желаем ли мы чего-нибудь еще.
Заказав десерт, которым оказалось мороженое крем-блюле, я заставил себя вернуться к беседе с предупредительным китайцем.
Пока я с восхищенным видом выслушивал его доклад о тюльпаномании в Голландии семнадцатого века (как мы вообще вышли на эту тему?), мысли крутились вокруг личности прекрасной незнакомки. Эту женщину я должен знать, а уж она меня знает наверняка. Но откуда?
Боюсь показаться нескромным, но в моей жизни было много женщин. Я флиртовал с ними и вел научные дискуссии, работал, смеялся, сидел с ними в кафе, а иногда и спал. Однако, как ни старался, не мог понять из письма, кем же была его своенравная отправительница. А в том, что у нее сложный характер, я уже нисколько не сомневался.
Внизу оборотной страницы я обнаружил электронный адрес: principessa@google-mail.com.
Час от часу все загадочнее. Меня уже начинала раздражать вся эта таинственность, когда, вспомнив текст письма, я снова поддался его очарованию.
– Месье Шампольон, где вы? – услышал я голос Тана. – Я только что спросил вас, как дела у Солей Шабон, а вы ответили мне: «Хмм… да, да…»
О боже, я должен наконец взять себя в руки!
– Да-да… проклятая головная боль… – ответил я, схватившись за лоб. – В такую погоду меня всегда клонит в сон.
На улице светило нежаркое майское солнце, и небо было на редкость ясным.
Тан удивленно поднял брови, однако воздержался от комментариев.
– Ну и как там Солей? – переспросил он. – Вы ведь должны знать эту юную художницу с Карибских островов.
Последнее напоминание свидетельствовало о его недоверии к моим коммуникативным способностям.
– Ах, Солей! – Я несколько вымученно улыбнулся и вспомнил, что сегодня (как, уже сегодня?) обещал заглянуть к своей темнокожей знакомой. – Солей переживает настоящий творческий взрыв. – Вспомнив бессонную ночь, я понял, что недалек от истины. – В июне у нее вторая выставка, вы будете?
Тан кивнул, улыбаясь, и я попросил счет.
В «Южной галерее», где нас встретили Марион и Сезанн, Тан настойчиво требовал показать ему новые картины, отпуская комментарии от «ошень карашо» до «проста сюпер». После утомительной беседы китаец, погрузив несколько проспектов в серебристый кейс на колесиках, отправился наконец в «Марронье», маленький уютный отель, расположенный неподалеку от моего дома на улице Жакоб и одинаково симпатичный как европейцам, так и азиатам.
Это был настоящий райский уголок! Тихое местечко в самом сердце квартала Сен-Жермен. Внутренний двор благоухал розами, а в центре журчал старинный фонтан. Вдобавок ко всему, романтически настроенные постояльцы могли в это время года с третьего этажа любоваться шпилем церкви аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Правда, при условии не очень высокого роста.
Номера украшали тканые обои и антикварная мебель. Однако сами комнатки были довольно тесными. Не для страдающих клаустрофобией и не для американцев со Среднего Запада, поскольку при росте свыше метра восьмидесяти комфортного отдыха посетителю никто гарантировать не мог.
Лично я далек от подобных проблем. Однако несколько лет назад я допустил ошибку, направив в этот отель Джейн Хэстман вместе с ее новым двухметровым супругом. До сих пор Боб, привыкший один занимать двуспальную кровать, с ужасом вспоминает свою «колыбельку Белоснежки в романтическом логове семи гномов».
Вздохнув, я устроился на белом диване и принялся почесывать Сезанну затылок. Минувшая бессонная ночь уже вовсю давала о себе знать. В последние несколько часов я почти не принимал участия в дискуссиях, какими бы оживленными и интересными они ни были. Десять минут назад за Марион заехал ее мотоциклист, и я впервые остался в тишине. Третий раз за сегодняшний день я извлек из кармана письмо Принчипессы и развернул его.
А потом я позвонил Бруно.
Три вещи необходимы мужчине, когда его жизнь заходит в тупик: бокал красного вина, добрый приятель и любимый кабак.
Я не стал ничего ему объяснять. Сообщил только, что надо выпить и что мне нужно кое о чем рассказать.
– Дай мне час, – ответил он.
Одна только мысль об этом крупном, уверенном в себе человеке в белом халате навевала на меня покой.
Бруно – врач, вот уже семь лет как влюбленный в свою жену Габриэль, и восторженный отец трехлетней дочери. На работе он вправляет сломанные носы и корректирует слишком большие, а также разглаживает испещренные морщинами лбы парижских дам инъекциями ботокса. В остальное время он страстный садовод, ипохондрик и специалист по теории заговоров. Он живет с семьей в доме с приусадебным участком, имеет хорошую практику на площади Сен-Сюльпис и так же мало интересуется современной живописью, как и литературой.
И еще он мой лучший друг.
– Спасибо, что откликнулся, – сказал я, открывая дверь спустя час.
– Рад тебя видеть. – Бруно похлопал меня по плечу и смерил профессиональным взглядом. – Мало спишь и, похоже, навеселе. – Таков был его диагноз.
Пока я надевал плащ, Бруно листал лежавший на журнальном столике каталог выставки Ротко.
– И что ты в этом находишь? – недоумевал он, качая головой. – Два красных прямоугольника – такое и я могу нарисовать.
– Бога ради, – усмехнулся я, подталкивая его по направлению к выходу, – занимайся лучше своими носами. В любом случае о картине имеет смысл судить, когда стоишь перед ней и чувствуешь, что с тобой что-то происходит. Сезанн, ко мне!
Я вышел на улицу, захлопнул дверь галереи и опустил железную решетку.
– Чушь! Что может со мной сделать красный прямоугольник? – презрительно фыркнул Бруно. – Я еще понимаю – импрессионисты, но вся эта современная пачкотня!.. Интересно, как ты вообще определяешь, что здесь искусство, а что нет?
Слово «искусство» он произнес с такой интонацией, будто заключил его в кавычки.
– По цене, – сухо ответил я. – Так, во всяком случае, говорит Джереми Деллер[16].
– Кто этот Джереми Деллер? – спросил он.
– Ах, Бруно, забудь, пойдем лучше в «Ла Палетт». В жизни есть вещи поважней искусства.
Я прицепил поводок к ошейнику Сезанна. Пес посмотрел на меня с благодарностью, как будто решил, что последняя фраза относится к нему.
– Совершенно с тобой согласен.
Бруно снова похлопал меня по плечу, и мы направились сквозь сонный майский вечер в небольшое бистро в самом конце улицы Сены. Стены там завешаны картинами, завсегдатаи, какая бы погода ни стояла на улице, курят, собравшись за круглым столом, а дородный хозяин заигрывает с каждой более-менее симпатичной девчонкой, уверяя, что знал ее в прошлой жизни.
Я глубоко вздохнул. Хороший друг – это прекрасно, что бы там ни готовила нам судьба.
Однако час спустя я уже не думал ничего подобного. Мы расположились за столом из темного дерева, на котором стояла бутылка красного вина, и так разгоряченно спорили, что другие посетители с удивлением оглядывались на нас.
Собственно, мне всего лишь нужен был совет. Я рассказал другу о вчерашнем вечере и неудачной ночи с Шарлоттой, о звонке Солей и, конечно, о таинственном любовном письме, которое весь сегодняшний день не шло у меня из головы.
– Не имею ни малейшего представления, кто бы мог написать такое, – сказал я. – Должен ли я ей ответить, как ты думаешь?
Разумеется, я хотел услышать от него «да».
Вместо этого Бруно наморщил лоб и погрузился в рассуждения из области теории заговоров. Ему показалось в высшей степени подозрительным, что отправительница не хотела назвать себя. На анонимные письма не следует отвечать из принципиальных соображений, полагал он. Таким образом, его благословения на продолжение отношений с незнакомкой я не получил.
– Кто знает, какая психопатка может за этим стоять, – рассуждал он, наклонившись ко мне через стол. – Ты ведь помнишь тот фильм с Одри Тоту, где она играет сумасшедшую, положившую глаз на симпатичного женатого мужчину, у которого к тому же жена беременна. В конце концов бедняга оказался в инвалидном кресле, потому что эта ненормальная уронила ему на голову вазу, после того как он ее отверг.
Я в ужасе затряс головой. О таком повороте дела я еще не думал.
– Нет, я смотрел только «Амели», но там все заканчивается более-менее благополучно.
Бруно с довольным видом откинулся на спинку кресла.
– Друг мой, я знаю женщин и предупреждаю тебя: берегись!
– Я тоже немного знаю женщин, – возразил я.
– Но не таких. – Он перешел на шепот. – Я изо дня в день имею с ними дело в клинике, и уж поверь мне, у каждой свои причуды. Одна из них воображает себя Королевой ночи, другая – Принчипессой. Все они как огня боятся старости и считают себя слишком полными. А помнишь ту взбалмошную особу, которой я оперировал нос? Ту, что потом долго преследовала меня своими звонками, воображая, будто я в нее влюбился? – Бруно тревожно посмотрел мне в глаза. – Знаешь ли ты, как ведут себя женщины, одержимые какой-нибудь идеей? Только ответь – и она от тебя не отстанет.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента