Страница:
К сожалению, клевета, как известно, раз запущенная, прилипчива. Ее подхватили издатели "Писем Булгакова". В одном из примечаний (с.93) ни с того, ни с сего, явно с чужих слов, говорится о "нотках зависти" в неоднократно выше упоминавшейся записи в дневнике Слезкина от 21 февраля 1932 г. При этом составители, оценивая отношения Слезкина к Булгакову именно в этом году, опускают приведенное выше начало записи, где говорится об успехе возобновленных "Дней Турбиных"! В комментарии, правда, впервые цитируется то место записи, из которого видно, что расхождению писателей послужили "дела семейные" и "ударивший в нос успех "Белой гвардии". Если во всей записи и звучали какие-то "нотки", то нотки огорчения по поводу того, что появились обстоятельства, отдалившие бесспорно талантливого друга, которого Слезкин поддерживал в творческих начинаниях в трудное время. Примечательно, что ни Яновская, ни Чудакова, с завидным усердием искавшие разногласия писателей, "не заметили" в записи от 21 февраля, относящейся к Булгакову, первых слов, упомянутых выше. "Не заметили", хотя для этого не нужно заглядывать в сам дневник. Эти слова воспроизводятся в моей публикации фрагментов дневника ("Советская Россия", 1987, 29 ноября, с. 3). "Не заметили" они в дневнике и слов из той же записи, говорящих о "семейном" поводе к расхождению писателей. "Не заметили" или не захотели замечать, чтобы не касаться фактов, разрушающих сконструированные образы двух писателей и скроенную "исследовательницами" примитивно-обывательскую (не по собственному ли образцу) модель их отношений?
Думается, все же последнее.
Обратимся еще раз к дневнику Слезкина, к тем его страницам, которые, кажется, пока еще не опубликованы.
Осенью 1939 г. Булгаков заболел. В дневнике Юрия Слезкина четыре записи о болезни и смерти писателя.
"16 ноября 1939 г.
Звонил Булгакову, узнав о его болезни. У него склероз почек, он слепнет. Такое несчастие невольно заставляет забыть о многих его недостатках и провинностях в отношении меня. Как-никак он давний мой друг и талантливый человек. Подошел к телефону сын его жены. Михаил Афанасьевич лежит, его жена больна ангиной. Я передал свой привет. Через некоторое время звонок. Говорит снова детский голос, от имени отца благодарит за память и очень просит заглянуть к нему, когда поправится мама..."
Заметим: вновь Слезкин говорит о Булгакове: "талантливый человек". Более того - он не считает его своим врагом, несмотря на то, что какие-то "провинности в отношении" Слезкина со стороны Булгакова были (о них, очевидно, мы никогда уже не узнаем: сам Слезкин в дневнике никак их не раскрывает, по-видимому, в силу прирожденной тактичности). Но главное - Слезкин пишет: "он давний мой друг". Тем самым он признает, что расхождение и многолетнее охлаждение между ними не прервали дружеской связи. Об этом свидетельствуют и последующие записи дневника (следует учесть, что это дневник, а не воспоминания, сочинители которых зачастую немало фантазирует, воспроизводя прошлые события). Кроме того, Слезкин делает эти записи почти за тридцать лет до начала посмертной славы Булгакова. Он еще не знает, что его младшего товарища по литературному цеху (Булгаков моложе Слезкина на пять с половиной лет, а по литературной работе - почти на двадцать) ждет всемирная известность и слава, а потому вряд ли любой исследователь (даже Чудакова) может усмотреть здесь желание Слезкина погреться в лучах чужой славы. К тому же - дневник писан для себя, а не для чтения Чудаковой, Яновской и пр.
Следующая запись:
"3 декабря 1939 г.
Звонил Булгаков из санатория Барвиха. Благодарил за память. Он поправляется, зрение восстанавливается. Три месяца ничего не видел".
Как видим, не только Слезкин продолжал считать Булгакова своим другом, но и Булгаков не видел в Слезкине ни врага, ни завистника. Та черная кошка, которая между ними некогда пробежала (вовсе не литературного происхождения, а и явно бытового) растаяла в дымке времени.
"11 марта 1940 г.
Сегодня узнал от Финка - умер Михаил Афанасьевич Булгаков, 49 лет. Много месяцев страдал. Одно время чувствовал себя лучше, вернулось зрение, а перед смертью снова ослеп. Так и не удалось с ним встретиться, как условились после Барвихи. Большая часть его рукописей не увидела света. Два романа, четыре пьесы. Прошел всю свою писательскую жизнь по обочине, всем известный, но "запретный". Его "Дни Турбиных" держатся на сцене дольше всех советских пьес. Грустная судьба. Мир его праху."
15 марта 40 г.
В "Лит. газете" 15 марта появился приложенный здесь некролог о Булгакове. Впервые в нем написана правда. При жизни - был успех у читателей и зрителей и бесконечный поток ругани на страницах газет и теа-журналов.
Пьесы "Пушкин" и "Дон Кихот" принимались, а много лет не ставились под нажимом критики и театральных заправил."
Комментарии излишни.
С. Ермолинский в книге "Булгаков при жизни", изданной в 1982 г. пишет, рассказывая о событиях, связанных с первой постановкой "Дней Турбиных" во МХАТе: "Много лет позже Булгаков вспоминал об этом без всякого озлобления, даже весело говорил: "А знаешь, кто мне больше всех навредил? Завистники" (с.595). Можно подозревать, что именно отсюда Яновская и Чудакова заимствовали идею "зависти". Почему заострили они ее именно на Слезкине, не имея убедительных данных? Ведь недоброжелатели в достаточном количестве бывали в разные времена. Почему Булгаков по прошествии многих лет отнесся к известным ему или подозреваемым завистникам "без всякого озлобления, даже весело", а Яновская и Чудакова через гораздо больший срок, не имея личного повода, очень недоброжелательны именно к Слезкину? Чудакова пошла даже на сочинение вымышленной истории и растянула ее почти на половину книги, хотя в жизни Булгакова после середины 20-х годов. Слезкин не играл вообще никакой роли (как и Булгаков - в жизни Слезкина; каждый из них шел в литературе своим путем, и круг друзей и знакомых был обусловлен именно этим, именно этим обстоятельством, что в дневнике Слезкина почти за десять лет - с 1932 - по 1940 - записи о Булгакове появляются лишь 7-8 раз).
Играло роль и то, что Яновская и Чудакова писали о Булгакове, когда время несло еще в себе черты, которые определяли устоявшуюся у многих авторов привычку безопасного поиска виновников бед их героя, не затрагивая сути режима, в котором он действовал, и властителей страны. И другую, тем же определявшуюся привычку: канонизацию писателя, уже признанного властью. Это, одновременно с симпатией к нему - герою своей книги, - повелевало смягчать, скрывать или оправдывать его даже незначительные недостатки, ему присущие: человеческие, а также обстоятельства его жизни и направленность творчества, могущие очернить его перед властью.
Играло роль и другое. Слезкин какое-то время был тесно связан с Булгаковым, в какой-то мере воспроизвел его в своем романе, обо всем этом достаточно подробно написал в своем дневнике. Это являлось большим подспорьем для многих литературоведов, касавшихся Булгакова, в том числе Яновской и Чудаковой. Иначе говоря, Слезкин был использован ими как источник необходимой информации. В ней встретились, однако, детали, которые не вписывались в конструируемую схему идеализации и канонизации. Это раздражало. Тема "зависти" устраняла помеху, давала выход раздражению. Особенно она увлекла Чудакову. Это увлечение определялось не только симпатией к Булгакову и антипатией к Слезкину. Слезкин сам по себе, его рассказ о Булгакове, его значение для Булгакова, его отношения с Булгаковым (как все это ни оценивать) давали возможность построить определенный сюжет, придать ему драматизм, связать немалую часть повествования, оживить его. Слезкин и этим послужил Чудаковой. К сожалению, предвзятость и, мягко говоря, недостаточная осведомленность привели ее к незаслуженному шельмованию хорошего человека и писателя.
"Творческий путь Михаила Булгакова" и "Жизнеописание Михаила Булгакова" не просто рассуждения о творчестве уже признанного классика. Обе книги носят исследовательский характер, а их авторы претендуют на открытия и разъяснения неизвестных фактов и обстоятельств. Поэтому удивляет легкость, с которой Яновская и Чудакова делают категорические заявления о героях и авторах литературных произведений, не заботясь о твердости доказательств, цитируют, как правило, не делая сносок с указанием страниц, времени и места издания произведения, ссылаясь на чьи-либо устные мнения или сообщения, никакими документами их не подтверждают.
Книга Яновской, насколько можно судить, не привлекла особого внимания. Книга Чудаковой, предварительно напечатанная в широко читаемом журнале, приобрела немалый успех. Автор приобрел популярность, а благодаря этому и выход на политическую арену. Чем книга обязана успеху? Она написана довольно живо и производит более фундаментальное впечатление, чем книга Яновской. Но не это привлекло к ней внимание, даже не то, что она - наиболее подробное пока описание жизни Булгакова. Успех книги обусловливался главным образом обстоятельствами, связанными с отношением читателей к самому Булгакову и его творчеству, огромным успехом книг Булгакова, изданных посмертно; его судьба гонимого, вызывающая сочувствие; восприятие его творчества многими - в силу развития политических событий в стране - как нарочито, последовательно антисоветского. От всего этого и перепало на долю Чудаковой.
Коснусь теперь того, что условно можно определить как недоразумение.
Перу Булгакова принадлежит статья "Юрий Слезкин (силуэт)", в которой высоко оценивается его писательское мастерство, но в упрек ставится отстраненность от судьбы своих литературных героев и текущего времени. С возрождения имени и ростом авторитета Булгакова эту статью литературоведы начали использовать - в случаях, когда речь заходила о Ю. Слезкине. Статья впервые была напечатана в 1922 г. ("Сполохи", No12, Берлин), в ней рассматривается дореволюционный период творчества писателя. Тем не менее сделанные в ней критические замечания распространяются некоторыми авторами едва ли не на все творчество Слезкина и интерпретируются как чуть ли не разнос. Одно - неправомерно, другое - неверно. Здесь, однако, не всегда присутствует только злонамеренность, иногда - неосведомленность. Статья без изменений в 1928 г. была перепечатана в Риге в качестве предисловия к "Роману балерины" Слезкина, впервые вышедшему в свет в 1913 г. под названием "Секрет Полишинеля". Именно издание 1928 г. оказывалось в руках критиков, не знавших ни о многократных изданиях этого романа после 1913 г., ни о статье Булгакова 1922 г. Это, однако, не оправдывает критиков, так как статья начинается с перечисления разбираемых произведений - дореволюционных - и в ней нет никакого намека на хулу по отношению к Слезкину. Будь в ней такой намек, не сделал бы Слезкин такой (многократно упоминавшейся) записи в дневнике: "Булгаков хвалил роман ("Столовая гора") и, очевидно, искренне относился ко мне как писателю и человеку. Написал даже большую статью для Берлинского журнала "Сполохи", где и была она напечатана".
Надеюсь, вышеизложенное не будет понято как намерение как-то умалить значение Булгакова и его творчества для русской литературы. Намерение состояло только в посильном восстановлении истинных черт отношений двух писателей и защите одного из них от предвзятого взгляда на него со стороны авторов, унаследовавших не лучшие приемы советского литературоведения.
Незнание творчества Слезкина, предвзятая интерпретация статьи Булгакова "Юрий Слезкин (силуэт)" приводит В. Сахарова к следующему пассажу: "Удачливый писатель старшего поколения вначале покровительственно и свысока посматривал на молодого собрата по перу, однако, видя стремительное развитие и успех бесспорного таланта, стал мучительно завидовать Булгакову. Окончательно испортил их отношения полный тонкой иронии критический очерк Булгакова о Слезкине в берлинском журнале "Сполохи" (1922, No12). (Если бы это было так, разве могли быть надписи на книгах Булгакова "Милому Юре Слезкину..." в 1924 г. и Слезкина "Моему любимому герою Михаилу Афанасьевичу..." в 1925 г. ? - Ст. Н.) Впоследствии колоритная личность Слезкина дала Булгакову богатый материал для создания сатирического образа писателя-завистника Ликоспастова в "Театральном романе".
Между прочим, именно незнанием творчества Слезкина можно объяснить и начало этого примечания В. Сахарова. Вот оно: "Слезкин Юрий Львович (1885-1947) - плодовитый беллетрист, автор весьма легковесного, переполненного литературными штампами романа "Столовая гора" (он же "Девушка с гор", 1922), в котором описаны владикавказские события, а в писателе Алексее Васильевиче узнаются черты М.А. Булгакова."
Во-первых, о легковесности. Вряд ли такие разные и отнюдь не легковесные писатели, как Александр Грин, А.С. Новиков-Прибой, С.Н. Сергеев-Успенский, А.Г. Малышкин стали бы кривить душой, отзываясь о творчестве "легковесного беллетриста". Но именно им принадлежат теплые слова о творчестве Слезкина. В частности, А. Грин говорит о своей "зависти к легкому и умному перу" Слезкина.
Во-вторых, еще о легковесности. Роман "Столовая гора" был завершен автором в сентябре 1922 года. Однако был напечатан он только в 1925 г. И дело вовсе не в том, что не было издателя.
Цензура увидела в нем пасквиль на советскую власть (ничего подобного там, разумеется, не было, а давалась картина трудного становления новой власти на Северном Кавказе). Лишь вмешательство А.В. Луначарского, который начертил резолюцию: "Ничего антисоветского в романе не нахожу" позволило роману увидеть свет, хотя и с существенными сокращениями (они касались эпизодов, в которых Слезкин показал некоторые глупости Советской власти, однако без всякого злорадства - полная рукопись хранится в РГАЛИ, желающий может убедиться в сказанном).
Будь роман легковесным, очевидно, у него не сложилась бы столь трудная судьба.
Но вот эта пресловутая зависть! Откуда она? Почему этой завистью Слезкин прилепился к Булгакову? Неужели он не мог избрать себе другой объект? Ведь Слезкин был хорошо знаком и дружен со многими писателями, артистами, художниками, военачальниками. Среди них и Алексей Толстой, и Блок, и М. Кузмин, и Н. Гумилев, и Н.М. Радин, и М. Волошин (кстати, послуживший прототипом образа В. Медынцева в повести "Разными глазами"), и А.А. Брусилов (Брусилову Слезкин посвятил целый роман, который переиздается до сих пор, а в послевоенное время входил даже в списки для обязательного чтения в военных академиях)... Вы можете просмотреть многие сотни страниц дневника Слезкина и не найдете ни одного слова о зависти к кому-нибудь. Быть может, он боялся открыться перед собой? Не думаю. Там есть очень откровенные строки. В частности, о тщеславии ( в котором он со стыдом себе признается), но опять же это тщеславие творческого порядка...
Судя по публикациям на тему "Булгаков-Слезкин", главным делом жизни плодовитого беллетриста" была (еще один пример - книга Б. Соколова "Три жизни Михаила Булгакова", М., 1997), зависть к Булгакову. А на какие шиши он жил?
И здесь следует подчеркнуть некоторую общность их судьбы.
И Булгакова, и Слезкина травили. О Булгакове хорошо известно. О Слезкине все забылось.
Его травили как попутчика, как бывшего дворянина, как представителя отжившего класса (надо сказать, что верой и правдой служили царскому режиму в предреволюционные годы по крайней мере пять-шесть генералов Слезкиных - отец, дядья, - один дядя был начальником жандармского управления Санкт-Петербурга), словом, родословная писателя оказалась очень удобной для критиков из лагеря Пролеткульта и т.п. Почти 6 лет Слезкина не печатали, он попал в черный список цензуры, и с конца 1928 по 1935 не было напечатано ни строчки. Он писал пьесы, их тут же запрещали. Приходилось зарабатывать скетчами на темы развития трамвайного парка и санитарного просвещения. Его семья голодала.
По стопам Замятина и Булгакова Слезкин написал письмо Сталину. И только тогда постепенно, с трудом, его начинают печатать.
Если бы Слезкин только и посвятил себя зависти, то ему некогда было бы работать. А работал он много, упорно. И даже если он на самом деле завидовал (предположение совершенно нереальное, не тот он был человек), как он мог своей завистью вредить Булгакову, он, сам травимый критиками и властями?
27 марта 1937 г. Слезкин, узнав от актера МХАТа, что Булгаков, не сжившись с коллегами перешел литературным либретистом в Большой театр, что написанная Булгаковым "очень злая и остроумная пьеса" о МХАТе - зубоскальство и только", сочувственно записал: "Грустная у него писательская судьба". Он считал, что Булгаков "очень талантлив, но мелок". В какой уже раз: очень талантлив. Можно оспаривать, особенно, придерживаясь современного отношения к Булгакову и его творчеству, определение: "мелок". Не следует забывать, однако, что Слезкину не были известны замыслы и работа Булгакова, скрытые от чужих глаз. Он ждал от автора ценимой им очень высоко "Белой гвардии" большего, чем незаконченная повесть "Театральный роман". Он судил по себе. Живя в тех же условиях, что и Булгаков, был по-своему, мелок, но, издав, еще до революции роман "Ветер" о тогдашней предвоенной России, он не оставлял этой темы, которую считал для себя главной. Он развил ее в упоминавшемся "Предгрозье", изданном в 1928 г., продолжил и углубил в романе "Отречение", первый том которого вышел в 1935 г. Второй том печатался в то время, когда Слезкин записал приведенные выше строки о Булгакове, а вышел в свет в декабре того же года. Одновременно шла работа над третьим томом и некоторые куски из него уже печатались в периодических изданиях. Вне непосредственной связи с Булгаковым, но не случайно в том же 1937 г. в дневнике Слезкина 12 мая появилось рассуждение о постоянстве, которая как бы поясняет мартовскую: "Избрать, крепко подумав, проверив себя, и уже полюбить на всю жизнь. Это не значит топтаться на месте. Это значит идти вперед одной дорогой, не разбрасываясь, не плутая, не возвращаясь назад, идти без колебаний, с крепкой верой в правоту своего дела и никогда не изменяя ему". Это - определенная творческая и человеческая позиция. Отсюда и сочувствие писателю Булгакову, и его критика. Не зависть.
Нам ничего не известно о том, интересовался ли Булгаков литературной судьбой Слезкина после 1925 года. Никаких документальных свидетельств этого нет. Однако, как мы видели, Слезкин, первым увидевший в начинающем писателе талант, радовался его творческим успехам и огорчался из-за его жизненных неудач. Так, конечно, завистник себя не ведет. Письма от читателей и от друзей, хранящиеся в РГАЛИ и в Отделе рукописей РГБ, подтверждают наше мнение: Слезкин был искренним, доброжелательным, широким человеком. Еще одно подтверждение - воспоминания актера и поэта Льва Рубанова "Клуб"Медный Всадник" (включенные в сборник "Воспоминания о Серебряном веке". М., 1993, с. 465-473).
Итак, надеюсь, хоть кого-то мне удалось убедить, что не был Слезкин завистником, что не стоит любой литературный персонаж принимать за реальное лицо (Алексея Васильевича - за Булгакова, Ликоспастова - за Слезкина). Я не призываю Мариэтту Омаровну Чудакову и ее последователей покаяться, как так называемые демократы призывали покаяться коммунистов за грехи своих отцов. Я призываю Мариэтту Омаровну Чудакову помиловать (ведь она, кажется, служит в так называемом комитете по помилованию) спустя пятьдесят лет после смерти талантливого, умного, доброго русского писателя-патриота (никогда не состоявшего в ВКП(б)) Юрия Львовича Слезкина и не терзать больше его память злобными домыслами и инсинуациями. Всему - свое время. И каждому воздастся по делам его.
Думается, все же последнее.
Обратимся еще раз к дневнику Слезкина, к тем его страницам, которые, кажется, пока еще не опубликованы.
Осенью 1939 г. Булгаков заболел. В дневнике Юрия Слезкина четыре записи о болезни и смерти писателя.
"16 ноября 1939 г.
Звонил Булгакову, узнав о его болезни. У него склероз почек, он слепнет. Такое несчастие невольно заставляет забыть о многих его недостатках и провинностях в отношении меня. Как-никак он давний мой друг и талантливый человек. Подошел к телефону сын его жены. Михаил Афанасьевич лежит, его жена больна ангиной. Я передал свой привет. Через некоторое время звонок. Говорит снова детский голос, от имени отца благодарит за память и очень просит заглянуть к нему, когда поправится мама..."
Заметим: вновь Слезкин говорит о Булгакове: "талантливый человек". Более того - он не считает его своим врагом, несмотря на то, что какие-то "провинности в отношении" Слезкина со стороны Булгакова были (о них, очевидно, мы никогда уже не узнаем: сам Слезкин в дневнике никак их не раскрывает, по-видимому, в силу прирожденной тактичности). Но главное - Слезкин пишет: "он давний мой друг". Тем самым он признает, что расхождение и многолетнее охлаждение между ними не прервали дружеской связи. Об этом свидетельствуют и последующие записи дневника (следует учесть, что это дневник, а не воспоминания, сочинители которых зачастую немало фантазирует, воспроизводя прошлые события). Кроме того, Слезкин делает эти записи почти за тридцать лет до начала посмертной славы Булгакова. Он еще не знает, что его младшего товарища по литературному цеху (Булгаков моложе Слезкина на пять с половиной лет, а по литературной работе - почти на двадцать) ждет всемирная известность и слава, а потому вряд ли любой исследователь (даже Чудакова) может усмотреть здесь желание Слезкина погреться в лучах чужой славы. К тому же - дневник писан для себя, а не для чтения Чудаковой, Яновской и пр.
Следующая запись:
"3 декабря 1939 г.
Звонил Булгаков из санатория Барвиха. Благодарил за память. Он поправляется, зрение восстанавливается. Три месяца ничего не видел".
Как видим, не только Слезкин продолжал считать Булгакова своим другом, но и Булгаков не видел в Слезкине ни врага, ни завистника. Та черная кошка, которая между ними некогда пробежала (вовсе не литературного происхождения, а и явно бытового) растаяла в дымке времени.
"11 марта 1940 г.
Сегодня узнал от Финка - умер Михаил Афанасьевич Булгаков, 49 лет. Много месяцев страдал. Одно время чувствовал себя лучше, вернулось зрение, а перед смертью снова ослеп. Так и не удалось с ним встретиться, как условились после Барвихи. Большая часть его рукописей не увидела света. Два романа, четыре пьесы. Прошел всю свою писательскую жизнь по обочине, всем известный, но "запретный". Его "Дни Турбиных" держатся на сцене дольше всех советских пьес. Грустная судьба. Мир его праху."
15 марта 40 г.
В "Лит. газете" 15 марта появился приложенный здесь некролог о Булгакове. Впервые в нем написана правда. При жизни - был успех у читателей и зрителей и бесконечный поток ругани на страницах газет и теа-журналов.
Пьесы "Пушкин" и "Дон Кихот" принимались, а много лет не ставились под нажимом критики и театральных заправил."
Комментарии излишни.
С. Ермолинский в книге "Булгаков при жизни", изданной в 1982 г. пишет, рассказывая о событиях, связанных с первой постановкой "Дней Турбиных" во МХАТе: "Много лет позже Булгаков вспоминал об этом без всякого озлобления, даже весело говорил: "А знаешь, кто мне больше всех навредил? Завистники" (с.595). Можно подозревать, что именно отсюда Яновская и Чудакова заимствовали идею "зависти". Почему заострили они ее именно на Слезкине, не имея убедительных данных? Ведь недоброжелатели в достаточном количестве бывали в разные времена. Почему Булгаков по прошествии многих лет отнесся к известным ему или подозреваемым завистникам "без всякого озлобления, даже весело", а Яновская и Чудакова через гораздо больший срок, не имея личного повода, очень недоброжелательны именно к Слезкину? Чудакова пошла даже на сочинение вымышленной истории и растянула ее почти на половину книги, хотя в жизни Булгакова после середины 20-х годов. Слезкин не играл вообще никакой роли (как и Булгаков - в жизни Слезкина; каждый из них шел в литературе своим путем, и круг друзей и знакомых был обусловлен именно этим, именно этим обстоятельством, что в дневнике Слезкина почти за десять лет - с 1932 - по 1940 - записи о Булгакове появляются лишь 7-8 раз).
Играло роль и то, что Яновская и Чудакова писали о Булгакове, когда время несло еще в себе черты, которые определяли устоявшуюся у многих авторов привычку безопасного поиска виновников бед их героя, не затрагивая сути режима, в котором он действовал, и властителей страны. И другую, тем же определявшуюся привычку: канонизацию писателя, уже признанного властью. Это, одновременно с симпатией к нему - герою своей книги, - повелевало смягчать, скрывать или оправдывать его даже незначительные недостатки, ему присущие: человеческие, а также обстоятельства его жизни и направленность творчества, могущие очернить его перед властью.
Играло роль и другое. Слезкин какое-то время был тесно связан с Булгаковым, в какой-то мере воспроизвел его в своем романе, обо всем этом достаточно подробно написал в своем дневнике. Это являлось большим подспорьем для многих литературоведов, касавшихся Булгакова, в том числе Яновской и Чудаковой. Иначе говоря, Слезкин был использован ими как источник необходимой информации. В ней встретились, однако, детали, которые не вписывались в конструируемую схему идеализации и канонизации. Это раздражало. Тема "зависти" устраняла помеху, давала выход раздражению. Особенно она увлекла Чудакову. Это увлечение определялось не только симпатией к Булгакову и антипатией к Слезкину. Слезкин сам по себе, его рассказ о Булгакове, его значение для Булгакова, его отношения с Булгаковым (как все это ни оценивать) давали возможность построить определенный сюжет, придать ему драматизм, связать немалую часть повествования, оживить его. Слезкин и этим послужил Чудаковой. К сожалению, предвзятость и, мягко говоря, недостаточная осведомленность привели ее к незаслуженному шельмованию хорошего человека и писателя.
"Творческий путь Михаила Булгакова" и "Жизнеописание Михаила Булгакова" не просто рассуждения о творчестве уже признанного классика. Обе книги носят исследовательский характер, а их авторы претендуют на открытия и разъяснения неизвестных фактов и обстоятельств. Поэтому удивляет легкость, с которой Яновская и Чудакова делают категорические заявления о героях и авторах литературных произведений, не заботясь о твердости доказательств, цитируют, как правило, не делая сносок с указанием страниц, времени и места издания произведения, ссылаясь на чьи-либо устные мнения или сообщения, никакими документами их не подтверждают.
Книга Яновской, насколько можно судить, не привлекла особого внимания. Книга Чудаковой, предварительно напечатанная в широко читаемом журнале, приобрела немалый успех. Автор приобрел популярность, а благодаря этому и выход на политическую арену. Чем книга обязана успеху? Она написана довольно живо и производит более фундаментальное впечатление, чем книга Яновской. Но не это привлекло к ней внимание, даже не то, что она - наиболее подробное пока описание жизни Булгакова. Успех книги обусловливался главным образом обстоятельствами, связанными с отношением читателей к самому Булгакову и его творчеству, огромным успехом книг Булгакова, изданных посмертно; его судьба гонимого, вызывающая сочувствие; восприятие его творчества многими - в силу развития политических событий в стране - как нарочито, последовательно антисоветского. От всего этого и перепало на долю Чудаковой.
Коснусь теперь того, что условно можно определить как недоразумение.
Перу Булгакова принадлежит статья "Юрий Слезкин (силуэт)", в которой высоко оценивается его писательское мастерство, но в упрек ставится отстраненность от судьбы своих литературных героев и текущего времени. С возрождения имени и ростом авторитета Булгакова эту статью литературоведы начали использовать - в случаях, когда речь заходила о Ю. Слезкине. Статья впервые была напечатана в 1922 г. ("Сполохи", No12, Берлин), в ней рассматривается дореволюционный период творчества писателя. Тем не менее сделанные в ней критические замечания распространяются некоторыми авторами едва ли не на все творчество Слезкина и интерпретируются как чуть ли не разнос. Одно - неправомерно, другое - неверно. Здесь, однако, не всегда присутствует только злонамеренность, иногда - неосведомленность. Статья без изменений в 1928 г. была перепечатана в Риге в качестве предисловия к "Роману балерины" Слезкина, впервые вышедшему в свет в 1913 г. под названием "Секрет Полишинеля". Именно издание 1928 г. оказывалось в руках критиков, не знавших ни о многократных изданиях этого романа после 1913 г., ни о статье Булгакова 1922 г. Это, однако, не оправдывает критиков, так как статья начинается с перечисления разбираемых произведений - дореволюционных - и в ней нет никакого намека на хулу по отношению к Слезкину. Будь в ней такой намек, не сделал бы Слезкин такой (многократно упоминавшейся) записи в дневнике: "Булгаков хвалил роман ("Столовая гора") и, очевидно, искренне относился ко мне как писателю и человеку. Написал даже большую статью для Берлинского журнала "Сполохи", где и была она напечатана".
Надеюсь, вышеизложенное не будет понято как намерение как-то умалить значение Булгакова и его творчества для русской литературы. Намерение состояло только в посильном восстановлении истинных черт отношений двух писателей и защите одного из них от предвзятого взгляда на него со стороны авторов, унаследовавших не лучшие приемы советского литературоведения.
Незнание творчества Слезкина, предвзятая интерпретация статьи Булгакова "Юрий Слезкин (силуэт)" приводит В. Сахарова к следующему пассажу: "Удачливый писатель старшего поколения вначале покровительственно и свысока посматривал на молодого собрата по перу, однако, видя стремительное развитие и успех бесспорного таланта, стал мучительно завидовать Булгакову. Окончательно испортил их отношения полный тонкой иронии критический очерк Булгакова о Слезкине в берлинском журнале "Сполохи" (1922, No12). (Если бы это было так, разве могли быть надписи на книгах Булгакова "Милому Юре Слезкину..." в 1924 г. и Слезкина "Моему любимому герою Михаилу Афанасьевичу..." в 1925 г. ? - Ст. Н.) Впоследствии колоритная личность Слезкина дала Булгакову богатый материал для создания сатирического образа писателя-завистника Ликоспастова в "Театральном романе".
Между прочим, именно незнанием творчества Слезкина можно объяснить и начало этого примечания В. Сахарова. Вот оно: "Слезкин Юрий Львович (1885-1947) - плодовитый беллетрист, автор весьма легковесного, переполненного литературными штампами романа "Столовая гора" (он же "Девушка с гор", 1922), в котором описаны владикавказские события, а в писателе Алексее Васильевиче узнаются черты М.А. Булгакова."
Во-первых, о легковесности. Вряд ли такие разные и отнюдь не легковесные писатели, как Александр Грин, А.С. Новиков-Прибой, С.Н. Сергеев-Успенский, А.Г. Малышкин стали бы кривить душой, отзываясь о творчестве "легковесного беллетриста". Но именно им принадлежат теплые слова о творчестве Слезкина. В частности, А. Грин говорит о своей "зависти к легкому и умному перу" Слезкина.
Во-вторых, еще о легковесности. Роман "Столовая гора" был завершен автором в сентябре 1922 года. Однако был напечатан он только в 1925 г. И дело вовсе не в том, что не было издателя.
Цензура увидела в нем пасквиль на советскую власть (ничего подобного там, разумеется, не было, а давалась картина трудного становления новой власти на Северном Кавказе). Лишь вмешательство А.В. Луначарского, который начертил резолюцию: "Ничего антисоветского в романе не нахожу" позволило роману увидеть свет, хотя и с существенными сокращениями (они касались эпизодов, в которых Слезкин показал некоторые глупости Советской власти, однако без всякого злорадства - полная рукопись хранится в РГАЛИ, желающий может убедиться в сказанном).
Будь роман легковесным, очевидно, у него не сложилась бы столь трудная судьба.
Но вот эта пресловутая зависть! Откуда она? Почему этой завистью Слезкин прилепился к Булгакову? Неужели он не мог избрать себе другой объект? Ведь Слезкин был хорошо знаком и дружен со многими писателями, артистами, художниками, военачальниками. Среди них и Алексей Толстой, и Блок, и М. Кузмин, и Н. Гумилев, и Н.М. Радин, и М. Волошин (кстати, послуживший прототипом образа В. Медынцева в повести "Разными глазами"), и А.А. Брусилов (Брусилову Слезкин посвятил целый роман, который переиздается до сих пор, а в послевоенное время входил даже в списки для обязательного чтения в военных академиях)... Вы можете просмотреть многие сотни страниц дневника Слезкина и не найдете ни одного слова о зависти к кому-нибудь. Быть может, он боялся открыться перед собой? Не думаю. Там есть очень откровенные строки. В частности, о тщеславии ( в котором он со стыдом себе признается), но опять же это тщеславие творческого порядка...
Судя по публикациям на тему "Булгаков-Слезкин", главным делом жизни плодовитого беллетриста" была (еще один пример - книга Б. Соколова "Три жизни Михаила Булгакова", М., 1997), зависть к Булгакову. А на какие шиши он жил?
И здесь следует подчеркнуть некоторую общность их судьбы.
И Булгакова, и Слезкина травили. О Булгакове хорошо известно. О Слезкине все забылось.
Его травили как попутчика, как бывшего дворянина, как представителя отжившего класса (надо сказать, что верой и правдой служили царскому режиму в предреволюционные годы по крайней мере пять-шесть генералов Слезкиных - отец, дядья, - один дядя был начальником жандармского управления Санкт-Петербурга), словом, родословная писателя оказалась очень удобной для критиков из лагеря Пролеткульта и т.п. Почти 6 лет Слезкина не печатали, он попал в черный список цензуры, и с конца 1928 по 1935 не было напечатано ни строчки. Он писал пьесы, их тут же запрещали. Приходилось зарабатывать скетчами на темы развития трамвайного парка и санитарного просвещения. Его семья голодала.
По стопам Замятина и Булгакова Слезкин написал письмо Сталину. И только тогда постепенно, с трудом, его начинают печатать.
Если бы Слезкин только и посвятил себя зависти, то ему некогда было бы работать. А работал он много, упорно. И даже если он на самом деле завидовал (предположение совершенно нереальное, не тот он был человек), как он мог своей завистью вредить Булгакову, он, сам травимый критиками и властями?
27 марта 1937 г. Слезкин, узнав от актера МХАТа, что Булгаков, не сжившись с коллегами перешел литературным либретистом в Большой театр, что написанная Булгаковым "очень злая и остроумная пьеса" о МХАТе - зубоскальство и только", сочувственно записал: "Грустная у него писательская судьба". Он считал, что Булгаков "очень талантлив, но мелок". В какой уже раз: очень талантлив. Можно оспаривать, особенно, придерживаясь современного отношения к Булгакову и его творчеству, определение: "мелок". Не следует забывать, однако, что Слезкину не были известны замыслы и работа Булгакова, скрытые от чужих глаз. Он ждал от автора ценимой им очень высоко "Белой гвардии" большего, чем незаконченная повесть "Театральный роман". Он судил по себе. Живя в тех же условиях, что и Булгаков, был по-своему, мелок, но, издав, еще до революции роман "Ветер" о тогдашней предвоенной России, он не оставлял этой темы, которую считал для себя главной. Он развил ее в упоминавшемся "Предгрозье", изданном в 1928 г., продолжил и углубил в романе "Отречение", первый том которого вышел в 1935 г. Второй том печатался в то время, когда Слезкин записал приведенные выше строки о Булгакове, а вышел в свет в декабре того же года. Одновременно шла работа над третьим томом и некоторые куски из него уже печатались в периодических изданиях. Вне непосредственной связи с Булгаковым, но не случайно в том же 1937 г. в дневнике Слезкина 12 мая появилось рассуждение о постоянстве, которая как бы поясняет мартовскую: "Избрать, крепко подумав, проверив себя, и уже полюбить на всю жизнь. Это не значит топтаться на месте. Это значит идти вперед одной дорогой, не разбрасываясь, не плутая, не возвращаясь назад, идти без колебаний, с крепкой верой в правоту своего дела и никогда не изменяя ему". Это - определенная творческая и человеческая позиция. Отсюда и сочувствие писателю Булгакову, и его критика. Не зависть.
Нам ничего не известно о том, интересовался ли Булгаков литературной судьбой Слезкина после 1925 года. Никаких документальных свидетельств этого нет. Однако, как мы видели, Слезкин, первым увидевший в начинающем писателе талант, радовался его творческим успехам и огорчался из-за его жизненных неудач. Так, конечно, завистник себя не ведет. Письма от читателей и от друзей, хранящиеся в РГАЛИ и в Отделе рукописей РГБ, подтверждают наше мнение: Слезкин был искренним, доброжелательным, широким человеком. Еще одно подтверждение - воспоминания актера и поэта Льва Рубанова "Клуб"Медный Всадник" (включенные в сборник "Воспоминания о Серебряном веке". М., 1993, с. 465-473).
Итак, надеюсь, хоть кого-то мне удалось убедить, что не был Слезкин завистником, что не стоит любой литературный персонаж принимать за реальное лицо (Алексея Васильевича - за Булгакова, Ликоспастова - за Слезкина). Я не призываю Мариэтту Омаровну Чудакову и ее последователей покаяться, как так называемые демократы призывали покаяться коммунистов за грехи своих отцов. Я призываю Мариэтту Омаровну Чудакову помиловать (ведь она, кажется, служит в так называемом комитете по помилованию) спустя пятьдесят лет после смерти талантливого, умного, доброго русского писателя-патриота (никогда не состоявшего в ВКП(б)) Юрия Львовича Слезкина и не терзать больше его память злобными домыслами и инсинуациями. Всему - свое время. И каждому воздастся по делам его.