Нилин Павел. Ближайший родственник

   Все кончилось.
   В кухне жалобно пел самовар. Угли, сгоравшие, шуршали, рассыпаясь. Вода медленно закипала в самоваре. Было тихо-тихо.
   И вдруг самовар зафыркал. Он зафыркал так же громко, с той же веселой яростью, как фыркал при хозяйке. Как будто ничего не случилось.
   Матвей Кузьмич поспешно встал, заварил чай. Чайник поставил на самовар. Несколько привычных движений, легкое возбуждение. И снова слабость какая-то, отчаяние, туман.
   - Витя, - сказал он печально. - Витя! Чай пить...
   В кухне стоял голый, некрашеный стол, чисто выскобленный и промытый еще руками хозяйки, лежавшей сейчас в гробу.
   И они пили чай за этим кухонным столом, отец и сын.
   Это были, в сущности, разные люди, разных вкусов, разных привычек, разных взглядов на жизнь. Их свело здесь общее горе. Свело на несколько часов или дней.
   А послезавтра или дня через два они снова расстанутся и не встретятся, может быть, никогда. Очень возможно, что никогда.
   Первым об этом подумал сын. Потом эта же мысль пришла отцу. И отец сказал:
   - Вот, значит, Витя... Я один остался... Как же я теперь буду жить один?..
   На столе стояла лампа. Желтый свет ее разделял отца и сына. Щурясь от света, сын зачем-то спросил:
   - Тебе лет-то сколько теперь?
   - Мне? Семьдесят шестой...
   - Порядочно, - сказал сын и задумался. После раздумья он сказал: - Ну что ж, поедем в Москву.
   Виктору Матвеевичу жаль было отца. Он хотел как-нибудь приласкать его. Однако он знал, что отец ни за что не оставит этот домик - мечту своей жизни, огородик, однорогую козу и этих кур, загадивших весь дворик. Но отец неожиданно сказал:
   - Хорошо бы... Повидать, какая она есть. Сроду не видал.
   На лбу у него выступили крупные капли пота. Он стер их ладонью, отбросил длинные, плоские волосы, падавшие на лоб, и... может быть, кощунственно сказать, что он повеселел, но он повеселел действительно.
   В неверном свете лампы показалось даже, что он улыбнулся радостно. Или это отблеск лампы заиграл на мгновение в его глазах?
   - А домик как же ты оставишь?
   - Продать можно. У меня тут есть одни люди. Давали, да мало. Я сам за него тыщу семьсот в шестнадцатом году отдал. Да пристройки делал, да огород...
   - Ну вот, - сказал сын, не слушая длинных, отцовских рассуждений, если успеешь собраться, пока я здесь, поедем вместе. А не успеешь - я жену попрошу приехать за тобой...
   - Я успею, Витенька, - сказал отец поспешно. - Чего же мне тут такое собираться? Конечно, успею. Ты меня денька два подожди, я все обтяпаю...
   - Денька два, - сказал сын, - подожду.
   И отодвинул пустой стакан на середину стола.
   - Еще стаканчик! - предложил отец и поспешно поставил пустой стакан под самоварный кран. - Чай - он хорошо душу греет...
   Но сын уже закурил и вышел из-за стола.
   Хоронили мать торжественно, со всей пышностью, на какую был способен Матвей Кузьмич.
   День был солнечный. Солнце вспыхивало и горело в посеребренных вышивках серой ризы отца Григория Горизонтова. Пели певчие. И две лошади в белых попонах, в белых стареньких султанах, запряженные в белый ветхий катафалк, шли медлительно впереди толпы.
   Виктор Матвеевич шагал по тротуару. Этим самым он как бы подчеркивал свою непричастность к этой процессии. И сам же осуждал себя за это.
   "Уж лучше бы совсем не идти", - думал он. Но все-таки заставить себя идти рядом с попом не мог. И шел по тротуару.
   Вскоре и Матвей Кузьмич, шагавший за гробом, отделился от процессии и пошел рядом с сыном.
   Мать везли на кладбище чужие люди, поп и певчие, десятка два старух и стариков.
   А отец и сын шли по тротуару.
   У сына на этот счет были свои соображения, а отец просто подражал ему. Сын сейчас для него был самым авторитетным человеком. И, шагая рядом с сыном, отец спросил:
   - Витенька, ты не знаешь, водку-то на поминках надо подавать?
   - Я не знаю, какой порядок, - серьезно ответил сын. - Если принято, надо подавать. Надо, чтобы все было по-хорошему, как следует. И главное скупиться не надо!
   Но на поминках сын не присутствовал.
   После похорон он весь день бродил по городу и вернулся домой только вечером, когда поминки уже закончились.
   На кухне, при лампе, мыли посуду две женщины, и отец помогал им.
   Виктор Матвеевич неслышно прошел в комнату, разделся и лег спать.
   Дни стояли не по-весеннему жаркие, томительные.
   На другой день после похорон сын проснулся очень рано и до завтрака пошел купаться на Волгу.
   Волга была такая же, какой он знал ее в детстве. И берег был такой же. Трава, песок, камни.
   Виктору Матвеевичу здесь были известны все глубокие и мелкие места. Он разделся, погладил грудь, бедра. Потом забрался на бревенчатый помост, приспособленный, вероятно, для полосканья белья, и спрыгнул в воду. Вода вскипела вокруг него.
   Волков вынырнул и, далеко выбрасывая сильные руки, поплыл на середину реки. Он плавал так же хорошо и неутомимо, как в детстве, как в ранней молодости. И с берега также, как в детстве, смотрели на него мальчишки, может быть, сыновья тех мальчишек, которые купались с ним в детстве.
   Волков вышел из реки и, одеваясь, стал разговаривать с ребятами. Он спрашивал, как их фамилии, как звать их отцов, матерей. И удивлялся, услышав знакомые фамилии, знакомые имена. "Вон что, - думал он, разглядывая веснушчатого мальчишку, - это, значит, Васьки Пахомова сын. И лоб такой, как у отца".
   За этот лоб Ваську Пахомова дразнили "тыквой". А Витьку Волкова?.. Позвольте, как же дразнили Витьку Волкова? Ах, да! "Волком". Так просто и дразнили.
   Виктор Матвеевич вдруг вспомнил, как он подрался однажды в детстве с Васькой Пахомовым. Вспомнились все подробности драки. Овраг, поросший крапивой, холодный ручей на дне оврага. Забылась только причина драки.
   - А отец твой где? - спросил он у мальчика Пахомова.
   - Как где? - удивился мальчик. - На базе.
   - На какой базе?
   - Ну, на базе... на овощной...
   И мальчик сурово, осуждающе посмотрел на взрослого дядю, который не знает, что в городе есть база, овощная база!..
   Виктор Матвеевич понял этот взгляд, улыбнулся и стал неторопливо одеваться.
   До города надо было идти по песчаной дороге. Ноги вязли в песке, и нагретый солнцем горячий песок, попадая в сандалии, обутые на босую ногу, чем-то тоже напоминал детство, рыбную ловлю в детстве и покойную мать. Было грустно, и в то же время приятно было идти по этой горячей дороге.
   Незаметно Волков дошел до города и побрел по тихим улицам. На одной улице прочел вывеску: "Почта и телеграф". Зашел.
   Веселая курчавая девица выдала ему четыре телеграммы из Москвы. Директор треста прочел их и сейчас же, нахмурившись, написал четыре ответа.
   Лирическое настроение его моментально прошло.
   В Москве, в тресте, дела шли не блестяще - провалилась важная смета. И Волков не мог больше думать о старых своих друзьях, о детстве, о приятных прогулках по Сызрани. Он думал о Москве. И все больше и больше мрачнел.
   Хмурый, он вышел из здания почты и пошел домой.
   Матвей Кузьмич в длинной, выцветшей рубахе без пояса возился на дворе. Руки его были вымазаны в саже, лицо раскраснелось от напряжения. Увидев сына, он закричал:
   - Завтракать, Витенька! Чай пить! Я тебя уже давно жду.
   Здесь же, во дворе, у самодельного умывальника, прибитого к столбу, он вымыл руки, расстелил холстинную скатерть на столе под единственным чахлым кустиком, во дворе же моментально подогрел самовар, и они сели пить чай.
   Матвей Кузьмич говорил:
   - Вот видишь, Витенька, у меня тут как на даче. Я хотел еще пару кустиков посадить. Да и цветов бы еще надо. Но все некогда было, мамаша болела. Эти вон цветочки она сама посадила.
   И он показал рукой на крошечную клумбу, окруженную побеленными кирпичами и защищенную от козы и кур проволочным заграждением.
   Виктору Матвеевичу показалось, что отец раздумал ехать, тем более что настроение у старика было уже не такое унылое, как два дня назад. Он выглядел возбужденным и как-то особенно любовался своим хозяйством.
   Сын сказал:
   - Ты знаешь, папа, мне уже ехать надо. Меня в Москве ждут. Ты как, собираешься?
   - А как же, Витенька! Я уже домик почти продал. Я вот хотел только с тобой посоветоваться...
   Виктор Матвеевич не смог дать совета.
   Но Матвей Кузьмич как будто и не нуждался в этом. Он все, что надо было ему, уже сделал и советовался с сыном только для "законности", как он любил говорить.
   - За домик я теперь не беспокоюсь, - сказал он. - Покупатель у меня хороший, надежный. Помнишь, на похороны приходил старичок, рыженький? Пузырев ему фамилия. Андрей Андреич. Вот он и покупает. Сегодня пойдем с ним уделывать все дело по закону. Мебель я тоже продал Вавилову. Он уже деньги отдал. Теперь бы мне еще козочку продать и курей. Куда, для чего я их повезу?
   В сенях сын увидел запакованные тючки, мешки, набитые, чем-то. Видимо, отец торопился.
   Виктор Матвеевич прошел в комнату, открыл свой чемодан и, вынув из него портфель, сел к столу. На том самом столе, где лежала еще вчера его мать-покойница, он разложил бумаги, повесил на спинку стула пиджак и начал писать.
   За стеной возился отец. Он отдирал что-то клещами и кряхтел.
   Виктор Матвеевич встал из-за стола и пошел помочь ему.
   - Ну-ка, папа, дай я попробую!
   - Не надо, ничего не надо! - почти закричал на него отец. - Я тут сам. Занимайся своими делами, Витенька! Я вот полочку хочу отодрать. Жалко все-таки отдавать чужим людям.
   Виктор Матвеевич ушел и опять занялся бумагами. Отец продолжал возиться за стеной. Он отдирал полку, что-то передвигал. Потом кто-то позвал его со двора, и он вышел.
   На дворе его ждали покупатели. Он показал им козу, кур и двух кроликов. Покупательница, высокая старуха с сердитым лицом, трогала козу за вымя и, потрогав, брезгливо поджимала губы.
   Все это Виктор Матвеевич видел в окно. Он видел, как покупатели подошли к его окну и сели на лавочку, чтобы поторговаться.
   - А это кто же у вас в дому-то? - спросила старуха отца. - Квартирант?
   - Зачем... - сказал отец. - Это сын мой, из Москвы. Вот я к нему и еду. Приглашает.
   - Он что ж, на службе там, что ли?
   - Директор, - сказал отец почему-то шепотом. - Директор треста, конторы...
   Виктор Матвеевич, услышав это, улыбнулся.
   Однорогую козу увела старуха. Кроликов и кур, усадив в бельевую корзину, унес молодой человек в майке. Потом во двор вкатилась двухколесная тележка, и два парня стали укладывать на нее купленную мебель.
   Матвей Кузьмич вошел в комнату, где сидел сын, и сказал:
   - Я этот столик, Витенька, тоже продал. Все продал. Продал все, что наживал... - И в голосе его послышались слезы.
   - Быстро ты, - сказал Виктор Матвеевич и, собрав свои бумаги в портфель, встал.
   Два здоровых парня подхватили стол и понесли к дверям.
   Дом, обжитой, любовно оклеенный пестрыми обоями, фотографиями знакомых и незнакомых людей, олеографиями битв и курортных видов, обставленный небогатой, но любимой мебелью, сейчас лишенный всего этого, лишенный полочек и этажерок, фарфоровых петушков и глиняных зайчиков, возвышавшихся на подоконниках, цветочных вазонов, икон и занавесок, выглядел жалким и чужим.
   На полу валялись смятые бумажки, рваные подметки от давно изношенных ботинок, яичная скорлупа, сушившаяся для того, чтобы кормить ею кур.
   Матвей Кузьмич ходил среди этого мусора и вздыхал.
   В сенях стояли два окованных жестью сундука. Он складывал в них свою одежду, обувь и даже ведра, кастрюли и сковородка. Он замыкал это все тяжелыми висячими замками.
   Он уезжал отсюда, где страшно было оставаться одному, чтобы жить на новом месте так же самостоятельно и хозяйственно. Он умирать не собирался. Он собирался жить.
   Через день отец и сын уже ехали в поезде. Отец был в сапогах, начищенных до блеска, в черном длинном пиджаке и в такой же черной суконной фуражке с суконным козырьком. Сын был в шляпе, в сером фланелевом костюме и в широконосых американских штиблетах.
   Они ехали в мягком вагоне. Сын лежал на верхней полке, отец - на нижней. И изредка они разговаривали. Сын односложно отвечал на вопросы отца и больше молчал, занятый своими мыслями.
   А отец, неожиданно забыв все горести, радовался, как мальчик, и тому, что едут они, и тому, что вагон мягкий, и тому, что на станциях продают всевозможные харчи по недорогой цене. И всячески хотел угодить сыну.
   - Витя, - кричал он, - жареных поросят продают! Купим?
   - Купи, - говорил равнодушным голосом сын и протягивал ему десять рублей.
   - Да не надо... Господи... - говорил отец. - У меня своих дай бог всякому!
   И охотно объяснял соседям по вагону:
   - В Сызрани домик продал. Еду вот сейчас в Москву. К сыну еду, собственно говоря...
   В голосе его звучала гордость.
   Обычно молчаливый, на старости лет он внезапно стал словоохотливым до смешного. И это произошло с ним в вагоне. Он лез теперь к людям с разговорами и, о чем бы речь ни заходила, все сводил к сыну, директору треста, и к собственному домику в Сызрани. О жене-покойнице он как будто и не думал.
   Виктор смотрел на него и не узнавал отца. "Что случилось со стариком? Уж не рехнулся ли он?"
   На одной большой станции они вместе вышли из вагона, чтобы погулять по перрону. И опять отец говорил, а сын молчал.
   - Витя, - говорил отец, - ты бы взял к себе мои деньжонки-то. Все-таки они тебе нужнее. Дашь мне там какую-нибудь тройку. Мне по-стариковски хорошо будет. Куда мне...
   Это тоже было не похоже на отца. Прижимистый человек, он никогда не проявлял подобного великодушия и, казалось, не способен был на это, а тут вдруг расчувствовался.
   - Ты положи их на книжку, - посоветовал сын. - Когда надо, будешь брать.
   - А для чего мне они? - сказал отец. - Ну, для чего?
   Виктор Матвеевич молча прошелся по перрону. Потом сказал некстати:
   - Ты смотри, пиджак-то как испачкал! Где это ты так?
   Они снова вошли в вагон.
   И ехали дальше как малознакомые пассажиры. Отец обиделся на сына. А сыну вообще не хотелось разговаривать. Не хотелось разрушать какое-то странное, почти торжественное настроение. Все разговоры отца, его вопросы, замечания казались мелкими, нелепыми, не стоящими внимания по сравнению с тем, что произошло в эти Дни.
   Виктор Матвеевич то возвращался мысленно к гробу матери, то вспоминал ее молодой и себя ребенком, то начинал тревожно думать о делах в тресте, о срочных и важных делах, которые надо было улаживать, решать немедленно.
   Мысли о матери мешали думать о трестовских делах, а неотложные, всегда неотложные трестовские дела не позволяли погрузиться целиком в область воспоминаний.
   И в этом разномыслии, разночувствовании лежал источник глухого раздражения, которое трудно было, невозможно было подавить.
   Виктор Матвеевич нервничал.
   А Матвей Кузьмич облюбовал какого-то нового собеседника - старичка, пил с ним чай и пространно рассказывал, какой у него был замечательный домик в городе Сызрани.
   - ...Почти у самой Волги. Может, бывали? Может, слышали?
   Виктор Матвеевич лежал на верхней полке, и голос отца, идущий снизу, невольно проникал в его уши и раздражал его еще более. Казалось, что отец нарочно ведет эти разговоры, желая подчеркнуть свою независимость от смерти жены и свое равнодушие к этой смерти. Сын возмущался. Но молчал.
   В Москву они приехали вечером.
   На вокзал им подали автомобиль. Виктор Матвеевич сел рядом с шофером. Матвей Кузьмич уселся позади. Опять его охватило радостное волнение. Он зачем-то ощупал руками плюшевый коврик в ногах, потрогал блестящую ручку дверцы и, огладив пиджак, сделав строгое лицо, откинулся на кожаную спинку.
   В таком состоянии он пробыл минуты две. Потом привстал, протянул руку, потрогал сына за плечо и спросил:
   - Это что же, Витенька, машина-то у тебя своя али казенная?
   - Казенная, - сухо сказал сын.
   Шофер улыбнулся. И, заметив эту улыбку, сын сконфузился.
   - Еще вопросы будут? - спросил он насмешливо.
   Но отец смотрел в окно и молчал.
   На улицах было светло, как в театре. Народу было много, как на демонстрации.
   "Это куда же я еду, господи? - думал старик. - Шум-то какой, грохот..."
   Наконец автомобиль остановился около большого дома.
   Виктор Матвеевич ловко выпрыгнул из шоферской кабины и открыл вторую дверцу, чтобы помочь выйти отцу.
   Матвею Кузьмину было жаль, что путешествие уже окончилось. Он вылез из машины и, смотря себе под ноги, пошел к двери.
   Из дому навстречу ему вышли невестка и внучка. Они встретили старика приветливо. Помогли ему раздеться в передней. Потом повели его по комнатам, показывали квартиру.
   Нинка вытащила из клетки белую крысу и продемонстрировала дедушке ее выучку.
   Дедушка вначале хотел плюнуть и сказать, что это глупость - держать в квартире такую гадость, как крысу, хотя бы и белую, - но ничего не сказал и даже погладил крысу. Золотых рыбок он одобрил, сказал: "Хороши, канальи!" Белка и синичка ему тоже понравились. Ему понравилась вся квартира - большая, уютная, обставленная хорошей мебелью.
   Он заглянул и в уборную, и в ванную комнату, и на кухню, где сидела в чистом переднике среди сверкающих кастрюль пожилая домработница Ольга Михайловна. Он поздоровался с ней, сказал задумчиво:
   - Аккуратность - это в первую голову. Без этого нельзя. А как же! Человек на такой работе...
   Потом ему согрели ванну. Он выкупался, посвежел, разгладил крупным гребнем пышную бороду и пошел в столовую пить чай.
   За чаем сын вспомнил о покойной матери. Матвей Кузьмич большим пальцем смахнул слезу.
   - Поглядела бы покойница, - сказал он. - Это же как в доме отдыха в Крыму! Хотя я, конечно, в Крыму еще не был...
   Пил он чай с блюдца, поставив его на широкую ладонь, прикусывал сахар. Блаженствовал.
   Хорошо было ему, потеряв семью, вновь обрести ее.
   Над столом висела большая пестрая люстра, и свет, нежный, сиреневый, озарял всю комнату.
   - Хорошо у вас, - сказал Матвей Кузьмич. - Тихо. Как будто и не в Москве.
   После чая он подошел к сыну, сказал негромко:
   - Возьми ты, Витенька, мои деньги к себе. Пусть они будут твои. Я уж у вас так и останусь. Буду жить как свой.
   - Да живи ты, пожалуйста, на здоровье, - сказал сын и улыбнулся. - Не надо мне никаких денег. Зачем они мне?
   - Все-таки, - сказал отец. - В хозяйстве...
   Вошла Татьяна Федоровна и сообщила, что постель папаше приготовлена, можно, если он хочет, отдыхать.
   Матвей Кузьмич прошел в свою комнату. Она была небольшая, но уютная. Кровать, столик, этажерка.
   Матвей Кузьмич достал из чемодана иконку, хотел повесить в уголок, но сейчас же раздумал. Неудобно: сын партийный, в бога не верует, невестка тоже, наверно, такая... Матвей Кузьмич поставил образок на стул, встал на колени, помолился и снова спрятал его в чемодан.
   Уснуть он долго не мог. Ворочался. Кряхтел. Думал. Удивлялся. Ожидал ли он когда-нибудь, что судьба занесет его на старости лет в Москву? Никогда не ожидал.
   И вот довелось. Занесла судьба. Он живет в Москве. Москва шумит за его окнами. Звенят последние, ночные трамваи.
   Матвей Кузьмич потушил свет и долго смотрел в окно. Потом усталость сморила его. Он лег на спину и мгновенно уснул.
   Проснулся он чуть свет. Все еще спали. Матвей Кузьмич умылся, причесался и на цыпочках потихоньку вышел на улицу.
   Дворник, вытягивая длинную резиновую кишку, поливал асфальт. Матвей Кузьмич поздоровался с дворником, присел на лавочку.
   Ни цветов, ни деревьев вокруг не было. Дворник поливал голый асфальт.
   - Это зачем же, - спросил удивленно Матвей Кузьмич, - поливаете-то?
   - Исключительно для гигиены, - с достоинством ответил дворник. - Пыль же ужасная. Это для здоровья нехорошо.
   Помолчал, сколько надо, и спросил:
   - А вы откуда?
   - Из Сызрани я...
   - А-а... Не поливают у вас?
   - Нет.
   - По-настоящему-то, - сказал философически дворник, зажимая пальцем рвущуюся струю, - и здесь поливать не надо. Это лишняя, как бы сказать, морока. Но велят. Что сделаешь?
   - А кто велит-то?
   - Милиция. Раньше-то тоже не поливали...
   - Не поливали? - как бы удивился Матвей Кузьмич.
   И они разговорились.
   Дворник сообщил, какую зарплату он получает, сколько у него семьи, где учатся дети и как учатся.
   Матвей Кузьмич рассказал, что он приехал к сыну, что сын его директор треста.
   - Это что же, товарищ Волков, что ли, ваш сынок будет? - почтительно спросил дворник. - Виктор Матвеевич?
   - Он самый, - подтвердил Матвей Кузьмич.
   - Ну как же, знаю, - сказал дворник. - Уважительный человек. Завсегда шапку первые сымут. Здравствуй, мол, дядя Левонтий... Видать, человек не гордый, несмотря, что такую самостоятельную должность занимают...
   - С детства приученный, - заметил Матвей Кузьмич. - Это многое значит.
   - Ну как же! - сказал дворник. Он завернул вентиль, намотал на руку резиновую кишку и сказал как бы небрежно, к слову: - У меня тоже дочка медик. Я это сам вижу на факте. Собственными глазами.
   Матвей Кузьмич сказал:
   - У многих теперь дети, слава богу, ничего. Я одного мужика знаю, так у него сын теперь командующий войсками.
   - Ничего удивительного нету, - сказал дворник.
   Положив кишку на тротуар, он подошел к лавочке и сел рядом с Матвеем Кузьмичом.
   Матвей Кузьмич вынул папиросы.
   - Закуривайте.
   Они закурили и продолжали разговаривать о разных делах. О детях, о погоде, о жизни. Потом в первом этаже открылась форточка, и Матвей Кузьмич услышал голос Нинки:
   - Дедушка, чай пить!
   - Сейчас я, сейчас, - сказал Матвей Кузьмич и подмигнул дворнику. Зовут...
   После завтрака Виктор Матвеевич сейчас же уехал в трест. Татьяна Федоровна ушла на дежурство к себе в клинику.
   Дома остались Ольга Михайловна и Нинка.
   Матвей Кузьмич разговаривал с ними.
   Потом и Нинка ушла.
   - На сбор, - сказала она важно.
   Ольга Михайловна стала готовить обед.
   Матвей Кузьмич зашел к ней на кухню. Он рассказал ей про Сызрань. Она слушала его. Но через каждые две минуты, как нарочно, говорила:
   - Пересядьте, пожалуйста, вот сюда. Мне эта табуретка нужна.
   Матвей Кузьмич покорно пересаживался и продолжал рассказывать. Он говорил:
   - Вот посмотрите, я не сегодня завтра получу багаж. Какие у меня там вещи! Весь, например, кухонный набор, ведра там, кастрюли...
   - Посмотрим, посмотрим, - скороговоркой говорила Ольга Михайловна. Увидим.
   Она спешила. Он ей мешал. Наконец он это понял и вышел из кухни. Делать ему было нечего. Он придумывал себе дела. И не мог придумать.
   В Сызрани у него была служба. Он не бросал ее, несмотря на то что давно уже получал пенсию. Было у него свое хозяйство - коза, куры, кролики. А здесь у него ничего не было.
   Побродив по квартире, он вышел на улицу.
   Знакомый дворник куда-то ушел. Матвей Кузьмин хотел пройтись по Москве. Но грохочущие трамваи, вереницы автомобилей напугали его с непривычки, и он вернулся домой. Зашел к себе в комнату, прилег и заснул.
   Разбудила его Нинка. Она пришла из школы, веселая, озорная.
   - Дедушка, - кричала она, - обедать! - И тянула его за ногу.
   После обеда сын вызвал автомобиль и пригласил отца кататься.
   - Покажу тебе Москву, - сказал он.
   В машине они сидели рядом. Виктор Матвеевич просил шофера останавливаться в наиболее интересных местах. Отец и сын выходили из автомобиля и осматривали достопримечательности.
   - Это Аэропорт, - говорил сын. - Вот отсюда самолеты улетают в разные стороны...
   И они видели пролетающий самолет.
   Потом сын показывал отцу Москву-реку, Парк культуры и отдыха, кремлевские стены и Красную площадь.
   Были они и в Планетарии. Матвей Кузьмич долго и внимательно смотрел на звезды, на луну, удивлялся, ахал и вдруг озабоченно сказал:
   - Витя, а пенсия-то как же у меня, пропадает, раз я уехал из Сызрани?
   Виктор Матвеевич был удивлен таким внезапным вопросом и даже немного обижен, но все-таки сказал спокойно:
   - Документы ведь у тебя все в порядке? Дай их Тане, она тебе все устроит. Будешь и в Москве получать пенсию...
   - А звезды-то какие, господи! - сказал Матвей Кузьмич. И снова заинтересовался космосом.
   Утром на следующий день старик опять проснулся раньше всех. Умылся, оделся. Прошел на цыпочках в спальню сына. Взял его костюм, штиблеты, платье и туфли невестки. Проходя через детскую, захватил ботинки внучки.
   Все это вынес на лестницу и принялся чистить.
   В несколько минут он вычистил всю одежду и обувь и так же на цыпочках внес их в спальню.
   Все еще спали. Проснувшись, все были удивлены. Потом Виктор Матвеевич вдруг покраснел и рассердился.
   - Что за холуйство! - закричал он. - Кто тебя просит это делать?
   - А как же, Витенька! - смиренно сказал отец. - Помнишь, когда ты гимназистом был, я всегда тебе всю форму чистил. Или я, или мама.
   - Это другое было дело, - сказал сын уже спокойно. - А теперь этого не надо делать, папа. Я сам могу себе почистить и костюм и ботинки. Ты, пожалуйста, не трогай их.
   Завтрак прошел в молчании.
   Опять Виктор Матвеевич сейчас же уехал в трест, а Татьяна Федоровна ушла в клинику. Опять дома остались только Матвей Кузьмич, Ольга Михайловна и Нинка.
   Нинка возилась с белой крысой.
   У клетки сломалась дверца. Матвей Кузьмич наладил ее. Потом он предложил сделать для крысы маленькую лестницу, по которой она могла бы взбираться. И сделал.
   Нинке очень понравилась эта лестница. Она спросила, не может ли дедушка сделать такую же лестницу и для белки. Пусть белка учится залезать в свою башенку по лесенке.
   Дедушка сказал, что не только лестницу, но и новый домик он может сделать. И он стал делать вторую лестницу и домик с помощью остро наточенного сапожного ножа.
   Незаметно подошло время обеда.
   После обеда Виктор Матвеевич опять уехал в трест. Татьяна Федоровна еще не возвращалась с работы.