Нилин Павел. Модистка из Красноярска

   Пленных заперли в поповском сарае около церкви, выставили охрану. И партизаны снова разбрелись по избам.
   - А где же лобанчик? - встревожился Авдей Петрович, вернувшись в избу. - Никто не видел моего племянника Ванюшку?
   Ванюшка лежал на снегу в овраге и корчился в муках, раненный в живот.
   - Как же это тебя угораздило? - наклонился над ним Авдей Петрович. Все почти целы, а ты...
   - Вот так, дядечка, получилось, - виноватым голосом ответил Ванюшка, преодолевая нестерпимую боль.
   Его подняли, принесли в избу.
   Местный фельдшер, сухопарый человек в латунных очках, осмотрел рану, сказал, что в его практике это исключительный случай, но все-таки сделал перевязку и пожалел, что Дудари опять захватили белогвардейцы. А там, в Дударях, живет старинный фельдшер Зуев Егор Егорыч, который может делать даже хирургические операции. Но сейчас в Дудари не добраться - и далеко и страшно. И еще с вечера был слышен взрыв - это, говорят, белые взорвали мост под Дударями. По льду же теперь, пожалуй, не пройти. Лед не крепкий. Март месяц на исходе. Последние морозы. Скоро весна.
   Фельдшер все это говорил, стоя у топчана, на котором лежал Ванюшка.
   - А в чем дело? - вдруг сказал Семка Галкин. - Я схожу в Дудари, если меня Базыкин отпустит. И если вы записку дадите к этому Зуеву, - обратился он к фельдшеру. - Я могу его привести сюда. Неужели же он откажется пойти со мной, если такое дело и он является тем более работник медицины?
   - Зуев-то бы пошел, я его лично знаю, и записку я напишу, - пообещал фельдшер. - Но ведь я же говорю, и вы сами знаете, в Дударях белые...
   - А в чем дело? - опять сказал Семка Галкин. - Раз я говорю - могу, значит, я сделаю. - И, помедлив, добавил: - Только пусть еще кто-нибудь со мной пойдет, чтобы я не оробел в случае чего...
   - А говорил, что обратно этой дорогой через тайгу ни за что не пойдешь, - напомнил Захарычев. - Ведь другой-то дороги нету...
   Но Семка ничего ему не ответил, пошел искать Базыкина, чтобы спросить разрешения пойти в Дудари. И Енотов с ним пошел.
   - Боевой, оказывается, парень. И не обидчивый, - поглядел ему вслед Авдей Петрович.
   И повернулся к племяннику.
   - Лобанчик, слышишь? Этот паренек - Галкин, что ли, - за доктором хочет идти в Дудари? Слышишь?
   Ванюшка лежал с закрытыми глазами. Он уже ничего не слышал. А Авдею Петровичу хотелось, чтобы племянник обязательно узнал, каким хорошим парнем оказался этот Семка Галкин. И он несколько раз повторил над Ванюшкой одни и те же слова.
   Наконец Ванюшка открыл глаза.
   - Не надо, - сказал он твердо и решительно, собрав, может быть, все силы. - Не надо. Белые его повесят в Дударях. А мне это не надо. Не надо доктора. Не успеет он.
   В избу набилось теперь много бойцов, но к топчану Ванюшки их не допускали. Он лежал на хозяйской половине. Хозяйка подсунула ему под голову две подушки. Вскоре, вместе с Семкой Галкиным и Енотовым, пришел командир Базыкин. Он попросил фельдшера еще раз осмотреть раненого. Фельдшер осмотрел и развел руками.
   - Безнадежно, - вздохнул он, выйдя на другую половину избы. - Я даже не понимаю, как он еще живет. У него все разрушено внутри. Посылать за Егором Егорычем, по-моему, бессмысленно. Неоправданный риск...
   Не верить фельдшеру было нельзя.
   Базыкин постоял подле Ванюшки, потрогал его выпуклый вспотевший лоб, сказал:
   - Жалко. Золотой парнишка. Очень жалко.
   И ушел. Против смерти ничего не мог сделать и Базыкин. Никто ничего не мог сделать.
   И только Семка Галкин не поверил фельдшеру. Семка стоял у топчана, видел, как мучительно морщится Ванюшка, как неслышно шепчет что-то побелевшими губами. И все-таки Семка ждал, что вот сейчас Ванюшка вдруг откроет глаза, засмеется и скажет, что все это шутка. Просто он хотел всех обмануть, будто умирает, а на самом деле и не собирался умирать.
   Семка стоял у топчана и напряженно ждал, что Ванюшка вот сию минуту откроет глаза. И глаза Ванюшки действительно открылись. Он увидел Семку и сначала захрипел. Или что-то забулькало у него в горле. А потом он ясно, но очень тихо сказал:
   - Шаль я ночью приносил. Модистку показывал. Это я у попадьи шаль взял. Отдайте, пожалуйста. А то она подумает...
   И опять закрыл глаза.
   - Я сейчас сбегаю, отнесу, - заспешил Семка.
   Авдей Петрович наклонился над племянником.
   - Услужить тебе хочу, лобанчик. Может, хочешь чего?
   - Пить мне, - попросил Ванюшка, не открывая глаз. - Скореичка дайте попить.
   - Сырой-то сейчас, пожалуй, нельзя, - задумался дядя.
   - Можно, - прошептал, как по секрету, племянник, - помираю я.
   Дядя принес из сеней в ковшике холодной воды и, подложив свою темно-коричневую ладонь под затылок племяннику, поддерживал его вспотевшую голову, пока он пил.
   Ванюшка выпил всю воду, не отрываясь, вздрогнул, вздохнул с удовольствием всей грудью и через полминуты умер.
   И в этот момент, когда он умер, в сенях раздался хохот.
   Это Енотов рассказал только что зашедшим бойцам, как Ванюшка Ляйтишев ночью показывал модистку из Красноярска.
   - Тише вы, дьяволы! - зашипел старик Захарычев. - Человек помер...
   Все притихли. Кто постарше, сняли шапки.
   - Пусть смеются, - сказал Авдей Петрович Захарычеву, - не мешай им они солдаты...
   А сам сел в углу на хозяйский, окованный полосками жести сундук и заплакал, упрятав лицо в мохнатую лисью шапку.
   Ванюшку похоронили в тот же день к вечеру на взгорье, на сельском кладбище, вырыв в мерзлой земле небольшую, по росту его, могилу. Гроб ему сколотил из каких-то японских ящиков, брошенных здесь японцами, сам Авдей Петрович. Другого материала для гроба не было.
   А на рассвете следующего дня весь отряд передвинулся на Вятскую заимку, чтобы там соединиться с отрядом Субботина и начать наступление на Дудари. И на Вятской заимке во время ночевки бойцы опять вспоминали эту модистку из Красноярска, как ее показывал Ванюшка Ляйтишев. И опять смеялись.
   И никто, даже дядя, не вспоминал вслух о смерти Ванюшки. Будто смерти этой вовсе и не было. Будто просто Ванюшка Ляйтишев задержался по делам в той таежной деревне, которая называется Журиловка.
   Она лежит, эта Журиловка, у самого края тайги, близ некрупного сибирского города Дудари.
   Переделкино, весна 1940 г.