Страница:
Путешествие в поезде было интересным. Я не отходила от окна, в котором мелькали наши степные пейзажи, деревеньки, утопающие в вишневых садах, соломенные крыши белоснежных хат, зеленые купола церквей. Иногда показывались и блестели вьющиеся, как змеи, реки. Все это убегало перед глазами, и жгучая тоска закрадывалась в душу. Убегавшие пейзажи напоминали, что скоро я больше не буду видеть эти любимые просторы. Суровая казенная обстановка заменит их надолго. Алеша, скромный, застенчивый кадет, иногда подходил ко мне. Мы обменивались впечатлениями, вспоминали минувшее лето, наши прогулки, купание и верховую езду. У тети Саши оказались неожиданные дела в имении, и она с нами не поехала. С грустью вспоминала я Луню и других моих деревенских приятелей, с которыми протекло мое беззаботное детство. Несмотря на мои восемь лет, я отлично понимала, что очень важная страница моей жизни перевернулась и что совсем новое ждет меня впереди.
Остановились мы в снятой отцом квартире, переночевали, и на другой день он отвез меня в институт. Начальница Кандыба, очень высокая, худощавая дама, встретила нас холодно и величаво. Она сразу же вызвала классную даму, которой меня поручила. Затем, объяснив моему отцу главные правила учреждения, отпустила его. Я едва успела попрощаться с ним, мне даже показалось, что он торопится избавиться от меня.
Попала я в самый младший, седьмой класс, где все девочки были старше меня. Я сразу подружилась с двумя: Лизой Варун-Секрет4 и Марусей Загорской. Обе они были дочерьми крупных помещиков нашей губернии. Отец Лизы играл значительную роль в Государственной думе. Маруся была очень красивая девочка: жгучая брюнетка, высокая и очень смелая. Общность интересов, воспоминания о привольной деревенской жизни тесно сблизили нас. Эта дружба была для меня большим спасением в новом моем существовании. Я задыхалась в суровой институтской обстановке. Приседания перед плавно проходившей начальницей. Длинные, утомительные церковные службы, постоянные придирки и замечания классных дам, ни минуты свободы. Весь день был распределен не только по часам, но и по минутам. Все это было томительно, скучно и однообразно. По ночам я проливала молчаливые слезы, вспоминая покинутый столь любимый Веселый Раздол. Часто мне снились наши огромные осокори, широкая плотина над первым прудом, молчаливым и неподвижным, Мендель, влезший в окно и расположившийся на моей кровати всем своим грузным собачьим телом. Я просыпалась в холодном поту и с тоской замечала, что нахожусь в огромном дортуаре[6], где спит весь мой класс. Многие, словно в бреду, бормотали что-то во сне. К счастью, через две недели появилась тетя Саша и стала аккуратно меня навещать. Приемы были по четвергам и по воскресеньям. Училась я неплохо, но без малейшего азарта. Сразу же оказалась первой по-французски, но арифметику возненавидела и никогда в ней не имела успеха.
Я вся напряженно жила одной мечтой о возвращении в деревню и огорчалась, что так долго ползет зима. Но несмотря на то что она долго ползла, приключений и неожиданных событий было много.
Еще перед окончательным заключением мира с Японией в городе начались большие беспорядки. Со всех сторон поднялись революционные силы. Студенты, конечно, принимали большое участие в этом движении. Были дни, когда нас не выпускали даже в сад. Слышались стрельба, какие-то выкрики и громкие песни. Один раз кто-то выстрелил в окно нашего большого зала, где находились портреты государя и всей царской семьи, также были портреты других царей в другую эпоху. Настроение в институте было напряженное, и уроки часто пропускались, так как преподаватели не могли явиться вовремя. На улицах постоянно происходили стычки полиции с революционным элементом. Все это сильно нарушало весь обычный ход жизни. После нескольких острых периодов порядок начал устанавливаться. Мои подруги Лиза и Маруся очень волновались за родителей, оставшихся в имении, что было очень опасно. Усадьбы горели, и были постоянные нападения и убийства помещиков.
Наконец настали каникулы. Тетя Саша приехала за мной и увезла меня в свою квартиру, где было уютно и тепло. В сочельник мы были приглашены к родственникам отца Высоцким, где ели традиционную кутью из риса с изюмом и медом, а также узвар – это компот из чернослива и других сухих фруктов. Отец также появился у них на постный ужин, и, конечно, начались разговоры о политике – тема, которую он особенно любил. При этом он волновался, кипятился, часто затрагивал еврейский вопрос. В них он видел большое зло для России, но вместе с тем я помню, как он всегда заступался за евреев-стариков, которые держали маленькую лавчонку у нас в деревне. Крестьяне их терпеть не могли, обижали и придирались к малейшему пустяку. Отец особенно выступил в их защиту, когда из японского плена вернулся их сын Дудик без ноги. Он вернулся с другим солдатом из деревни, совершенно здоровым. В плену японцы устроили Дудику такой протез, что в то время в России никто не мог и мечтать о таком. Отец говорил с крестьянами, объясняя им, что молодой еврей так же сражался за Родину и потерял ногу, являясь жертвой войны, как и многие русские. Это очень повлияло на всю деревню. С тех пор отношение к ним очень смягчилось. Несмотря на очень грубые нравы, чувствительность и подчас даже чуткость всегда существовали в русских душах, даже в самых темных и отсталых кругах.
В первый день Рождества, простояв длинную торжественную службу в церкви, мы отправились в цирк. Это был мой первый выход. Я ничего подобного раньше никогда не видела. Этот цирк под именем «Пауло» содержался итальянским антрепренером и был весьма примитивный. Однако на меня все это представление произвело потрясающее впечатление. Прыгающие через обручи собаки, танцующие парами медведи, лихие всадники-джигиты, поднимающие на полном ходу носовые платки. Особенно я была очарована жонглером, который верхом на лошади жонглировал четырьмя мячами. Мне показалось это верхом искусства. Меня вдруг охватило стихийное желание сделаться частью этого цирка: выступать с мячами, летать на трапециях – словом, приобщиться к этой прекрасной, таинственной жизни.
Еще недавно я прочла приключения одного мальчика, которого украли цыгане, владельцы кочующего цирка. Он впоследствии сделался знаменитостью, отыскал своих родителей и окружил их благополучием. Я перестала спать по ночам и напряженно думала, как осуществить мое желание. Почему-то я ни минуты не сомневалась, что хозяин цирка меня возьмет. Время от времени все же мелькала мысль: «А что скажет отец? А тетя Саша?» Но надежда, что все как-то образуется, охватывала меня и толкала на исполнение задуманного.
Тетя Саша часто ходила в церковь. Я ее всегда сопровождала, но тут, когда она мне предложила отправиться к ранней обедне, я попросила разрешения не пойти, ссылаясь на сильную головную боль, на что она сразу согласилась. Когда она ушла, я спешно, надев шубку, выскочила на улицу и начала осторожно пробираться к цирку, который был недалеко. Дорогу к нему я хорошо запомнила. Цирк был закрыт. Издали доносились рев зверей и ржание лошадей. Я постучала в ту дверь, которая мне показалась подходящей. На мой стук вышел высокий жгучий брюнет с кнутом в руках. Он с удивлением осмотрел меня с ног до головы и спросил, зачем я пришла и что мне нужно. Мое сердце громко билось, и я с трудом сказала: «Хочу поступить в цирк и хочу научиться жонглировать, а на лошади скакать умею». Он рассмеялся и, взяв меня за руку, повел в глубь помещения. Мы добрались до темной комнаты, из которой вышел пожилой человек с расстегнутой на груди рубашкой. Услышав от моего спутника мою просьбу, он громко расхохотался и, потрепав меня по плечу, сказал: «А что твои родители скажут? Ты спросила у них разрешения?» Я потупила глаза и ничего не ответила. «Ну, все же пойдем, и ты покажешь свое искусство», – добавил он добродушно. Мы вошли в темную конюшню. Он отвязал лошадь, дремавшую у стойла, и вывел ее на широкую арену. Лошадь была смирная. Выскочивший откуда-то мальчишка быстро ее оседлал. Хозяин велел ему принести мне штаны и куртку, что он сразу же исполнил. Я их надела, хотя брючки были мне велики и пришлось их подтянуть поясом. Я смело направилась к лошади, вскочила на нее привычным ловким движением. Проскакав вкруговую два раза по арене, я остановилась перед зрителями, которые смеялись и очень одобрительно качали головой. «Молодец девчонка, она легко научится». «Принеси мячи», – приказал хозяин мальчику, и он принес четыре мяча. Человек с кнутом начал жонглировать. Он продемонстрировал мне, как надо начинать сначала с двумя мячами. Я попробовала, но мячи у меня валились во все стороны, однако сильное желание научиться подталкивало меня, и скоро мне удалось их бросать правильнее и регулярнее. «Из тебя бы вышел большой толк, но без родителей я не могу тобой распоряжаться. Надо, чтобы они согласились. Где ты живешь?» Тут я не на шутку перепугалась и сказала, что пойду и спрошу их и если они согласны, то завтра же сюда с ними вернусь. Они очень любезно проводили меня до дверей, и я опрометью побежала домой.
В нашей квартире уже был большой переполох. Тетя Саша, вернувшись из церкви и не застав меня дома, обошла всех жильцов, спрашивая, не видел ли кто-нибудь меня. Многие советовали обратиться в участок и объявить о моем исчезновении. Она уже собралась это сделать, но мое появление сразу все прекратило. На ее тревожные вопросы я чистосердечно призналась во всем. Бедная тетя Саша упала в кресло и заплакала. «Я тут схожу с ума от тревоги и беспокойства, а ты что выдумала! – воскликнула она и добавила: – Если бы в институте узнали об этом, тебя бы немедленно выгнали. А папа что сказал бы?» Мне стало ужасно ее жаль. Я обняла ее и сквозь слезы проговорила: «Даю тебе слово больше в цирк не ходить, но все же жонглировать я научусь и буду летом упражняться на лошади». Тетя Саша успокоилась и даже обещала купить мне четыре мяча, что вскоре исполнила. С тех пор я все мое свободное время проводила в упражнениях с мячами и очень быстро усвоила этот маневр, к полному изумлению тети Саши.
Мне хочется сказать несколько слов об этой чудной женщине, заменившей мне мать и вложившей всю свою душу в мое воспитание. Я нежно к ней привязалась, называла ее «голубчик» и была ей благодарна за все ее заботы обо мне. Необходимо вернуться к прошлому, чтобы описать скорбную и печальную судьбу тети Саши.
При жизни бабушки тетя Саша жила с ней в Елизаветграде. Летом они обе приезжали к нам в Веселый Раздол и оставались с нами до поздней осени. В те далекие времена девушка тридцати лет считалась безнадежной старой девой. Ходила в темном одеянии, гладко причесанная, и ни о каком кокетстве не могло быть и речи. Тетя Саша была очень энергичная. Она много помогала в имении, занимаясь прислугой, молочным хозяйством, птичней и т. д. Как-то к отцу явился по делу управляющий богатого помещика Ревуцкого[7], интеллигентный и очень интересный молодой человек лет тридцати. Конечно, по старому русскому обычаю, его оставили обедать, а через некоторое время он снова появился и зачастил к отцу без всякого дела. Его очень ласково принимали, угощали, но и удивлялись его посещениям. Причина этих визитов скоро выяснилась. Он сделал предложение тете Саше, к полнейшему изумлению всех. Отцу и бабушке он пояснил, что хорошо зарабатывает и что его хозяин на намек, что он хочет жениться, обещает ему отдельный домик с вполне благоустроенным хозяйством и весьма одобряет его намерение жениться. Весь наш дом переполошился от этого неожиданного события. Отец и бабушка на радостях решили сделать тете Саше хорошее приданое. Поднялась невообразимая суета. Свадьбу отпраздновали у нас в имении шумно и весело. Вся округа съехалась.
Невесту все уважали и любили. Молодые, поселившись в прекрасно меблированном домике, зажили дружно и хорошо. Тетя Саша во многом помогала мужу в имении, имея опыт деревенского хозяйства. Радость свалившегося неожиданного счастья придавала ей еще больше энергии. Она расцвела, помолодела и приобрела ту уверенность, которой прежде у нее не хватало. Родители Богданова[8], так звали ее мужа, жили на Кавказе. Отец его служил инженером путей сообщения. Приехав как-то навестить бабушку, тетя Саша сказала с тревогой, что ее мужа вызывает телеграммой мать, так как отец очень серьезно заболел. Все уверяли потом, что тетя Саша была как-то особенно расстроена и печальна. Бабушка, желая ее подбодрить, сказала: «Не печалься, никуда он не денется, вернется твой муженек».
Сообщение в те времена было гораздо сложнее, почта шла долго. Прошло немало времени, ни обещанной телеграммы, ни писем не было. Недели через две явилась к нам тетя Саша, вся взволнованная. На ней не было лица. Бабушка посоветовала запросить родителей Богданова телеграммой. На этот запрос пришел удивленный ответ. Выяснилось, что он не приезжал и вообще о нем не было ни слуха ни духа. Тогда поднялась большая суматоха, в которой принимали участие наша семья и вся семья Ревуцких. Было заявлено всюду в полиции, напечатаны объявления во всех местных газетах и даже в столице. Родители Богданова тоже принялись за усиленные розыски. Но все эти энергичные меры оказались тщетными. Никто никогда не нашел мужа тети Саши. Он исчез, как будто бы и не существовал. Один-единственный молодой инженер сказал, что ехал с Богдановым до известной станции, где у него была пересадка. Он вышел и больше, конечно, его не видел. По его словам, поезд был пустынный, пассажиров почти не было. После этого заявления многие стали предполагать, что он был по дороге убит и ограблен. Во всяком случае, это трагическое исчезновение осталось тайной для всех. Можно себе представить состояние тети Саши в те дни. Она долго крепилась, надеялась, но, когда все надежды исчезли, она снова переехала к нам и надела глубокий траур.
Как ни длилась зима в мрачных стенах института, она все же кончилась, и в конце мая нас распустили на летние каникулы. Тетя Саша приехала за мной, и мы на другой же день отправились в Веселый Раздол. Наступающее лето обещало быть жарким, настолько, что все уже в деревне купались, и я с невыразимой радостью примкнула к моим деревенским приятелям. Луня выросла, она даже показалась мне слишком взрослой, совсем не такой, как я ее оставила. Научившись жонглировать мячами, я производила фурор среди моей примитивной банды и принялась усердно применять мое искусство верхом на лошади. Ребята бегали вокруг, подавали мне мячи и радовались моим успехам. Отец относился равнодушно, но очень ворчал на мое неблестящее учение, так как хотя я и перешла в шестой класс, но отметки у меня были слабые. Преподаватели меня упрекали в большой рассеянности и небрежности. В русском языке я сделала большие успехи, по французскому языку была первой.
Вскоре, к моей радости, приехали дядя Жорж, мадам Жюли и дети. Дядя Жорж оставался недолго. Он всегда торопился в свой военный лагерь. Он очень дрожал над детьми, не позволял им ездить верхом, купаться, что выводило отца из себя. Он находил это большой глупостью. Коля, мой младший кузен, перед отъездом отца громко закричал: «Ура, папа уезжает!» Отец расхохотался, а бедный дядя Жорж чуть было не заплакал от обиды. Действительно, после его отъезда дети пользовались большей свободой. Мадам Жюли тоже считала, что им лучше привыкать ко всему, а не сидеть в вате.
Дом наполнился гостями, и отец выписал мне из Одессы репетитора-студента. Он был греческого происхождения и звали его Жан Романо. Он был очень веселый и остроумный. Мы занимались по утрам, особенно арифметикой, которую я терпеть не могла и проклинала, что она существует. Отец был знаком со всей семьей Жана и пригласил их тоже гостить. Приехали его мать и сестры, Анжелика и младшая Нина, моих лет. Анжелика была настоящая красавица, полная жизни высокая брюнетка, с черными, жгучими глазами. Она сразу всех покорила. Молодые соседи все к нам зачастили, в нее влюблялись, ухаживали, делали предложения, но она не давала предпочтения никому, но со всеми флиртовала и веселилась. Семья Ламзиных тоже появилась, хотя ненадолго, дом и оба флигеля были переполнены.
Очень часто мимо усадьбы проезжала лихая наездница в черкесском мужском костюме. Дело было к концу лета, и напротив усадьбы работала молотилка. Один раз наездница остановилась и спросила о чем-то отца. Он разговорился с ней и начал усиленно ее уговаривать остаться с нами поужинать. Как раз в тот день ждали гостей. Был устроен большой банкет на террасе, длинные столы были расставлены с парадной сервировкой. Всадница оказалась дочерью соседа-помещика, очень богатого вдовца Нейперга, по происхождению австрийца. Она окончила Одесский институт и жила с отцом и теткой, сестрой покойной матери, в имении отца и ежедневно ездила за почтой на станцию Помощная. Эта девушка была оригинального типа, с совершенно рыжими золотистыми волосами и с очень красивыми зелеными глазами. Она была высокая и стройная, а ее руки и ноги были маленькие, породистые. Уговоры отца ее смутили, ей хотелось остаться, но она не решалась, отговариваясь, что ее отец будет беспокоиться. В конце концов она уступила, предупредив, что уедет сразу же после ужина. Съехалось много народу, и ужин был, как всегда, очень оживленный. После десерта наша новая знакомая отправилась домой. Отец незаметно исчез, взявшись ее проводить. По окончании ужина вся молодежь пошла танцевать, среди гостей всегда находились охотники изображать тапера. В ту пору большая часть людей общества умела играть на пианино. Старики уселись в гостиной за карточными столиками, зажженные свечи в старинных подсвечниках придавали уют всей атмосфере вечера. Отец, вернувшись, заиграл на гармонии, запел свои обычные песни и внес еще больше оживления.
Привыкнув к мысли о возвращении в институт, я более хладнокровно относилась к этому неизбежному факту. Так же как и в прошлом году, отец отвез меня в Одессу. Тетя Саша приехала только через месяц. Она сообщила мне, что отец надолго уехал в Париж. Это известие меня нисколько не огорчило. Мы были далеки друг от друга. Он постоянно меня бранил, выискивал во мне всевозможные пороки, а когда был особенно рассержен, то предсказывал мне ужасное будущее. Постоянное заступничество тети Саши не помогало ничуть.
В институте я продолжала дружить с Лизой Варун-Секрет и Марусей Загорской[9]. Мы неразлучно гуляли по длинному коридору во время переменок. Учили уроки по вечерам, помогая друг другу. В дортуаре умудрились спать рядом, и, когда дежурная надзирательница уходила к себе, мы долго болтали. Но позднее появлялась дежурная ночная, и тогда за поздние разговоры нам влетало. Как полагалось во всех институтах, мы носили форму. Синие, из толстого коленкора платья, белые пелеринки, белые рукава и передники. Обувь была легкая, прюнелевая[10], в виде ботиков. Вставали мы в семь часов утра по звонку, отправлялись в большую умывалку, где во всю длину стены были приделаны умывальники с медными кранами. Мы очень быстро мылись холодной водой; зимой она была ледяная. Затем спускались в огромную столовую, где обычно хором пели молитву. Там нам подавали чай с ситным хлебом, и только по праздникам полагалось масло. Во время одного из этих ранних завтраков классная дама из старших классов потребовала молчания и громко сказала: «Дети, у нас сегодня рабочие починяют электричество в большом зале. Поэтому вы будете бегать в коридоре во время переменок, а в зал я вам запрещаю входить». Когда первый урок закончился, мы с Лизой и Марусей бросились в коридор и бродили по нему вдоль и поперек, толкаясь среди многих других, высыпавших из всех классов. Маруся высказалась, что было бы любопытно посмотреть, как работают электрики. Но строгий запрет висел над нами. Маруся все же предложила заглянуть в зал на следующей переменке. Ведь можно было незаметно удрать в направлении запрещенного места.
Обдумав наш тайный маневр, мы направились сейчас же после звонка к залу. Конечно, при том шуме, который был в коридоре, никто не заметил, как мы отворили дверь и очутились в запретном помещении. Там действительно орудовали молодые электрики. Их было трое, они курили и весело работали. Они все трое на нас обернулись, и знакомство состоялось очень быстро. Приняли они нас очень любезно, начали расспрашивать про нашу «тюремную» жизнь, как они выразились. Маруся захотела посмотреть, как они починяют электричество. Тогда один из них вылез в окно, почти висел снаружи и на наши опасения, что он может свалиться, весело смеялся. Незаметно пролетели пятнадцать минут, и мы начали собираться обратно. На прощание они нас наградили семечками, вытаскивали их из своих карманов и сыпали в наши огромные карманы. Но когда мы вышли из зала, нас охватил ужас. Коридор был молчалив и пуст, и по нему прямо на нас шла самая старшая «классюха», так мы называли своих классных дам. Она обрушилась на нас и сразу же объявила, что пойдет и доложит Маман, нашей директрисе. «Немедленно отправляйтесь в свой класс и объясните, почему вы опоздали», – грозно добавила она и побежала доносить. В классе нам влетело, но причины опоздания мы не объяснили и виновато заняли свои места. Когда окончился последний урок, мы отправились в столовую. Туда же прибыла Маман. После всеобщего приседания и громогласного «Бонжур, Маман» водворилась тишина, было слышно пролетевшую муху. Вот тут-то и началась наша трагедия. Маман произнесла высокопарную речь о том, что в стенах ее благородного заведения находятся такие возмутительные элементы, которые нарушают своим поведением весь уклад жизни. Несмотря на запрет ходить в зал к рабочим, нашлись три девицы, которые осмелились туда отправиться, завели с ними знакомство, громко хохотали, словом, опозорили наше учреждение «благородных девиц». Речь закончилась требованием, чтобы виновницы вышли и показались всему институту. Мы все три посмотрели друг на дружку и смело шагнули вперед. Я не чувствовала за собой никакой вины, вообще плохо понимала, что с нами происходит, но мысль о том, что отец узнает о моем ослушании, охватила меня ужасом. Маман посмотрела на нас ледяным пронизывающим взором и сказала сурово: «Ступайте на свои места. Я напишу вашим родителям о вас, и мы сообща обдумаем, как вас наказать». В следующий приемный день явилась озабоченная тетя Саша. Она мне сказала, что ее вызывала начальница, жаловалась на меня и просила известить отца о моем поведении. «Ну для чего тебе было отправляться в этот зал, заводить знакомство с рабочими? Видишь теперь, какая каша заварилась, и не расхлебаешь. Отец на днях приедет», – прибавила она после небольшой паузы. Сердце мое похолодело от этой неожиданной новости.
Отец действительно явился, и после свидания с начальницей он мне строго и коротко сказал: «После Рождества я тебя переведу в Петербургский институт. Там много строже, и тебе не дадут разойтись во всю Ивановскую, как тебе бы хотелось». Жутко стало на душе после этого заявления, но надо было покориться. Я знала, что Петербург – это наша столица, где-то далеко на севере, в снегах и во льду. Чем-то далеким и чужим веяло от этого незнакомого места. Стало страшно и неуютно от сознания, что придется столкнуться с этим новым, жутким миром.
Незадолго до Рождества тетя Саша забрала меня из института и мы отправились в Веселый Раздол. Это было последнее Рождество, проведенное мной в родном гнезде. Зима стояла лютая; морозы трещали не переставая. Наши широкие равнины были завалены снегом. Как только мы приехали, все мои деревенские друзья собрались нас приветствовать. Начались наши совместные игры, спуск на салазках с ледяных горок, гонка ворон, которых на снегу завелось несметное количество, катание на коньках на замерзшем пруду. В первый день Рождества мы были приглашены к Рустановичам на елку. Это были небогатые помещики, самые любимые соседи отца. Их семья состояла из отца, матери и девяти душ уже взрослых детей. В то время семь из них уже были женаты и имели своих детей. Все сыновья были военные, разбросанные в разных частях России. Дочери тоже были замужем, кроме двух, Ольги и Ани, слишком еще молодой. Ольга вообще никогда замуж не вышла, несмотря на очень приятную наружность. Она вся посвятила себя семьям братьев. Постоянно ездила к ним в гости, то к одному, то к другому, ухаживала за их детьми и учила их. Ее все любили и разрывали на части. Эта патриархальная семья была на редкость сплоченная, объединенная общей любовью и уважением к умным старикам родителям. Вспоминая эту семью, нельзя не упомянуть о Дне святого Владимира, 15 июля, когда все дети со всех концов России съезжались со всеми своими семьями, няньками, гувернантками, чтобы поздравить отца и провести с ним хотя бы дня три. Не только дети, но и вся округа без всякого приглашения являлась на именины. Зачастую некоторые слишком дальние оставались ночевать. Так как было жаркое время, им стелили матрасы на террасе, решительно все комнаты были заняты. Но как весело и уютно проводили мы эти именины!
Остановились мы в снятой отцом квартире, переночевали, и на другой день он отвез меня в институт. Начальница Кандыба, очень высокая, худощавая дама, встретила нас холодно и величаво. Она сразу же вызвала классную даму, которой меня поручила. Затем, объяснив моему отцу главные правила учреждения, отпустила его. Я едва успела попрощаться с ним, мне даже показалось, что он торопится избавиться от меня.
Попала я в самый младший, седьмой класс, где все девочки были старше меня. Я сразу подружилась с двумя: Лизой Варун-Секрет4 и Марусей Загорской. Обе они были дочерьми крупных помещиков нашей губернии. Отец Лизы играл значительную роль в Государственной думе. Маруся была очень красивая девочка: жгучая брюнетка, высокая и очень смелая. Общность интересов, воспоминания о привольной деревенской жизни тесно сблизили нас. Эта дружба была для меня большим спасением в новом моем существовании. Я задыхалась в суровой институтской обстановке. Приседания перед плавно проходившей начальницей. Длинные, утомительные церковные службы, постоянные придирки и замечания классных дам, ни минуты свободы. Весь день был распределен не только по часам, но и по минутам. Все это было томительно, скучно и однообразно. По ночам я проливала молчаливые слезы, вспоминая покинутый столь любимый Веселый Раздол. Часто мне снились наши огромные осокори, широкая плотина над первым прудом, молчаливым и неподвижным, Мендель, влезший в окно и расположившийся на моей кровати всем своим грузным собачьим телом. Я просыпалась в холодном поту и с тоской замечала, что нахожусь в огромном дортуаре[6], где спит весь мой класс. Многие, словно в бреду, бормотали что-то во сне. К счастью, через две недели появилась тетя Саша и стала аккуратно меня навещать. Приемы были по четвергам и по воскресеньям. Училась я неплохо, но без малейшего азарта. Сразу же оказалась первой по-французски, но арифметику возненавидела и никогда в ней не имела успеха.
Я вся напряженно жила одной мечтой о возвращении в деревню и огорчалась, что так долго ползет зима. Но несмотря на то что она долго ползла, приключений и неожиданных событий было много.
Еще перед окончательным заключением мира с Японией в городе начались большие беспорядки. Со всех сторон поднялись революционные силы. Студенты, конечно, принимали большое участие в этом движении. Были дни, когда нас не выпускали даже в сад. Слышались стрельба, какие-то выкрики и громкие песни. Один раз кто-то выстрелил в окно нашего большого зала, где находились портреты государя и всей царской семьи, также были портреты других царей в другую эпоху. Настроение в институте было напряженное, и уроки часто пропускались, так как преподаватели не могли явиться вовремя. На улицах постоянно происходили стычки полиции с революционным элементом. Все это сильно нарушало весь обычный ход жизни. После нескольких острых периодов порядок начал устанавливаться. Мои подруги Лиза и Маруся очень волновались за родителей, оставшихся в имении, что было очень опасно. Усадьбы горели, и были постоянные нападения и убийства помещиков.
Наконец настали каникулы. Тетя Саша приехала за мной и увезла меня в свою квартиру, где было уютно и тепло. В сочельник мы были приглашены к родственникам отца Высоцким, где ели традиционную кутью из риса с изюмом и медом, а также узвар – это компот из чернослива и других сухих фруктов. Отец также появился у них на постный ужин, и, конечно, начались разговоры о политике – тема, которую он особенно любил. При этом он волновался, кипятился, часто затрагивал еврейский вопрос. В них он видел большое зло для России, но вместе с тем я помню, как он всегда заступался за евреев-стариков, которые держали маленькую лавчонку у нас в деревне. Крестьяне их терпеть не могли, обижали и придирались к малейшему пустяку. Отец особенно выступил в их защиту, когда из японского плена вернулся их сын Дудик без ноги. Он вернулся с другим солдатом из деревни, совершенно здоровым. В плену японцы устроили Дудику такой протез, что в то время в России никто не мог и мечтать о таком. Отец говорил с крестьянами, объясняя им, что молодой еврей так же сражался за Родину и потерял ногу, являясь жертвой войны, как и многие русские. Это очень повлияло на всю деревню. С тех пор отношение к ним очень смягчилось. Несмотря на очень грубые нравы, чувствительность и подчас даже чуткость всегда существовали в русских душах, даже в самых темных и отсталых кругах.
В первый день Рождества, простояв длинную торжественную службу в церкви, мы отправились в цирк. Это был мой первый выход. Я ничего подобного раньше никогда не видела. Этот цирк под именем «Пауло» содержался итальянским антрепренером и был весьма примитивный. Однако на меня все это представление произвело потрясающее впечатление. Прыгающие через обручи собаки, танцующие парами медведи, лихие всадники-джигиты, поднимающие на полном ходу носовые платки. Особенно я была очарована жонглером, который верхом на лошади жонглировал четырьмя мячами. Мне показалось это верхом искусства. Меня вдруг охватило стихийное желание сделаться частью этого цирка: выступать с мячами, летать на трапециях – словом, приобщиться к этой прекрасной, таинственной жизни.
Еще недавно я прочла приключения одного мальчика, которого украли цыгане, владельцы кочующего цирка. Он впоследствии сделался знаменитостью, отыскал своих родителей и окружил их благополучием. Я перестала спать по ночам и напряженно думала, как осуществить мое желание. Почему-то я ни минуты не сомневалась, что хозяин цирка меня возьмет. Время от времени все же мелькала мысль: «А что скажет отец? А тетя Саша?» Но надежда, что все как-то образуется, охватывала меня и толкала на исполнение задуманного.
Тетя Саша часто ходила в церковь. Я ее всегда сопровождала, но тут, когда она мне предложила отправиться к ранней обедне, я попросила разрешения не пойти, ссылаясь на сильную головную боль, на что она сразу согласилась. Когда она ушла, я спешно, надев шубку, выскочила на улицу и начала осторожно пробираться к цирку, который был недалеко. Дорогу к нему я хорошо запомнила. Цирк был закрыт. Издали доносились рев зверей и ржание лошадей. Я постучала в ту дверь, которая мне показалась подходящей. На мой стук вышел высокий жгучий брюнет с кнутом в руках. Он с удивлением осмотрел меня с ног до головы и спросил, зачем я пришла и что мне нужно. Мое сердце громко билось, и я с трудом сказала: «Хочу поступить в цирк и хочу научиться жонглировать, а на лошади скакать умею». Он рассмеялся и, взяв меня за руку, повел в глубь помещения. Мы добрались до темной комнаты, из которой вышел пожилой человек с расстегнутой на груди рубашкой. Услышав от моего спутника мою просьбу, он громко расхохотался и, потрепав меня по плечу, сказал: «А что твои родители скажут? Ты спросила у них разрешения?» Я потупила глаза и ничего не ответила. «Ну, все же пойдем, и ты покажешь свое искусство», – добавил он добродушно. Мы вошли в темную конюшню. Он отвязал лошадь, дремавшую у стойла, и вывел ее на широкую арену. Лошадь была смирная. Выскочивший откуда-то мальчишка быстро ее оседлал. Хозяин велел ему принести мне штаны и куртку, что он сразу же исполнил. Я их надела, хотя брючки были мне велики и пришлось их подтянуть поясом. Я смело направилась к лошади, вскочила на нее привычным ловким движением. Проскакав вкруговую два раза по арене, я остановилась перед зрителями, которые смеялись и очень одобрительно качали головой. «Молодец девчонка, она легко научится». «Принеси мячи», – приказал хозяин мальчику, и он принес четыре мяча. Человек с кнутом начал жонглировать. Он продемонстрировал мне, как надо начинать сначала с двумя мячами. Я попробовала, но мячи у меня валились во все стороны, однако сильное желание научиться подталкивало меня, и скоро мне удалось их бросать правильнее и регулярнее. «Из тебя бы вышел большой толк, но без родителей я не могу тобой распоряжаться. Надо, чтобы они согласились. Где ты живешь?» Тут я не на шутку перепугалась и сказала, что пойду и спрошу их и если они согласны, то завтра же сюда с ними вернусь. Они очень любезно проводили меня до дверей, и я опрометью побежала домой.
В нашей квартире уже был большой переполох. Тетя Саша, вернувшись из церкви и не застав меня дома, обошла всех жильцов, спрашивая, не видел ли кто-нибудь меня. Многие советовали обратиться в участок и объявить о моем исчезновении. Она уже собралась это сделать, но мое появление сразу все прекратило. На ее тревожные вопросы я чистосердечно призналась во всем. Бедная тетя Саша упала в кресло и заплакала. «Я тут схожу с ума от тревоги и беспокойства, а ты что выдумала! – воскликнула она и добавила: – Если бы в институте узнали об этом, тебя бы немедленно выгнали. А папа что сказал бы?» Мне стало ужасно ее жаль. Я обняла ее и сквозь слезы проговорила: «Даю тебе слово больше в цирк не ходить, но все же жонглировать я научусь и буду летом упражняться на лошади». Тетя Саша успокоилась и даже обещала купить мне четыре мяча, что вскоре исполнила. С тех пор я все мое свободное время проводила в упражнениях с мячами и очень быстро усвоила этот маневр, к полному изумлению тети Саши.
Мне хочется сказать несколько слов об этой чудной женщине, заменившей мне мать и вложившей всю свою душу в мое воспитание. Я нежно к ней привязалась, называла ее «голубчик» и была ей благодарна за все ее заботы обо мне. Необходимо вернуться к прошлому, чтобы описать скорбную и печальную судьбу тети Саши.
При жизни бабушки тетя Саша жила с ней в Елизаветграде. Летом они обе приезжали к нам в Веселый Раздол и оставались с нами до поздней осени. В те далекие времена девушка тридцати лет считалась безнадежной старой девой. Ходила в темном одеянии, гладко причесанная, и ни о каком кокетстве не могло быть и речи. Тетя Саша была очень энергичная. Она много помогала в имении, занимаясь прислугой, молочным хозяйством, птичней и т. д. Как-то к отцу явился по делу управляющий богатого помещика Ревуцкого[7], интеллигентный и очень интересный молодой человек лет тридцати. Конечно, по старому русскому обычаю, его оставили обедать, а через некоторое время он снова появился и зачастил к отцу без всякого дела. Его очень ласково принимали, угощали, но и удивлялись его посещениям. Причина этих визитов скоро выяснилась. Он сделал предложение тете Саше, к полнейшему изумлению всех. Отцу и бабушке он пояснил, что хорошо зарабатывает и что его хозяин на намек, что он хочет жениться, обещает ему отдельный домик с вполне благоустроенным хозяйством и весьма одобряет его намерение жениться. Весь наш дом переполошился от этого неожиданного события. Отец и бабушка на радостях решили сделать тете Саше хорошее приданое. Поднялась невообразимая суета. Свадьбу отпраздновали у нас в имении шумно и весело. Вся округа съехалась.
Невесту все уважали и любили. Молодые, поселившись в прекрасно меблированном домике, зажили дружно и хорошо. Тетя Саша во многом помогала мужу в имении, имея опыт деревенского хозяйства. Радость свалившегося неожиданного счастья придавала ей еще больше энергии. Она расцвела, помолодела и приобрела ту уверенность, которой прежде у нее не хватало. Родители Богданова[8], так звали ее мужа, жили на Кавказе. Отец его служил инженером путей сообщения. Приехав как-то навестить бабушку, тетя Саша сказала с тревогой, что ее мужа вызывает телеграммой мать, так как отец очень серьезно заболел. Все уверяли потом, что тетя Саша была как-то особенно расстроена и печальна. Бабушка, желая ее подбодрить, сказала: «Не печалься, никуда он не денется, вернется твой муженек».
Сообщение в те времена было гораздо сложнее, почта шла долго. Прошло немало времени, ни обещанной телеграммы, ни писем не было. Недели через две явилась к нам тетя Саша, вся взволнованная. На ней не было лица. Бабушка посоветовала запросить родителей Богданова телеграммой. На этот запрос пришел удивленный ответ. Выяснилось, что он не приезжал и вообще о нем не было ни слуха ни духа. Тогда поднялась большая суматоха, в которой принимали участие наша семья и вся семья Ревуцких. Было заявлено всюду в полиции, напечатаны объявления во всех местных газетах и даже в столице. Родители Богданова тоже принялись за усиленные розыски. Но все эти энергичные меры оказались тщетными. Никто никогда не нашел мужа тети Саши. Он исчез, как будто бы и не существовал. Один-единственный молодой инженер сказал, что ехал с Богдановым до известной станции, где у него была пересадка. Он вышел и больше, конечно, его не видел. По его словам, поезд был пустынный, пассажиров почти не было. После этого заявления многие стали предполагать, что он был по дороге убит и ограблен. Во всяком случае, это трагическое исчезновение осталось тайной для всех. Можно себе представить состояние тети Саши в те дни. Она долго крепилась, надеялась, но, когда все надежды исчезли, она снова переехала к нам и надела глубокий траур.
Как ни длилась зима в мрачных стенах института, она все же кончилась, и в конце мая нас распустили на летние каникулы. Тетя Саша приехала за мной, и мы на другой же день отправились в Веселый Раздол. Наступающее лето обещало быть жарким, настолько, что все уже в деревне купались, и я с невыразимой радостью примкнула к моим деревенским приятелям. Луня выросла, она даже показалась мне слишком взрослой, совсем не такой, как я ее оставила. Научившись жонглировать мячами, я производила фурор среди моей примитивной банды и принялась усердно применять мое искусство верхом на лошади. Ребята бегали вокруг, подавали мне мячи и радовались моим успехам. Отец относился равнодушно, но очень ворчал на мое неблестящее учение, так как хотя я и перешла в шестой класс, но отметки у меня были слабые. Преподаватели меня упрекали в большой рассеянности и небрежности. В русском языке я сделала большие успехи, по французскому языку была первой.
Вскоре, к моей радости, приехали дядя Жорж, мадам Жюли и дети. Дядя Жорж оставался недолго. Он всегда торопился в свой военный лагерь. Он очень дрожал над детьми, не позволял им ездить верхом, купаться, что выводило отца из себя. Он находил это большой глупостью. Коля, мой младший кузен, перед отъездом отца громко закричал: «Ура, папа уезжает!» Отец расхохотался, а бедный дядя Жорж чуть было не заплакал от обиды. Действительно, после его отъезда дети пользовались большей свободой. Мадам Жюли тоже считала, что им лучше привыкать ко всему, а не сидеть в вате.
Дом наполнился гостями, и отец выписал мне из Одессы репетитора-студента. Он был греческого происхождения и звали его Жан Романо. Он был очень веселый и остроумный. Мы занимались по утрам, особенно арифметикой, которую я терпеть не могла и проклинала, что она существует. Отец был знаком со всей семьей Жана и пригласил их тоже гостить. Приехали его мать и сестры, Анжелика и младшая Нина, моих лет. Анжелика была настоящая красавица, полная жизни высокая брюнетка, с черными, жгучими глазами. Она сразу всех покорила. Молодые соседи все к нам зачастили, в нее влюблялись, ухаживали, делали предложения, но она не давала предпочтения никому, но со всеми флиртовала и веселилась. Семья Ламзиных тоже появилась, хотя ненадолго, дом и оба флигеля были переполнены.
Очень часто мимо усадьбы проезжала лихая наездница в черкесском мужском костюме. Дело было к концу лета, и напротив усадьбы работала молотилка. Один раз наездница остановилась и спросила о чем-то отца. Он разговорился с ней и начал усиленно ее уговаривать остаться с нами поужинать. Как раз в тот день ждали гостей. Был устроен большой банкет на террасе, длинные столы были расставлены с парадной сервировкой. Всадница оказалась дочерью соседа-помещика, очень богатого вдовца Нейперга, по происхождению австрийца. Она окончила Одесский институт и жила с отцом и теткой, сестрой покойной матери, в имении отца и ежедневно ездила за почтой на станцию Помощная. Эта девушка была оригинального типа, с совершенно рыжими золотистыми волосами и с очень красивыми зелеными глазами. Она была высокая и стройная, а ее руки и ноги были маленькие, породистые. Уговоры отца ее смутили, ей хотелось остаться, но она не решалась, отговариваясь, что ее отец будет беспокоиться. В конце концов она уступила, предупредив, что уедет сразу же после ужина. Съехалось много народу, и ужин был, как всегда, очень оживленный. После десерта наша новая знакомая отправилась домой. Отец незаметно исчез, взявшись ее проводить. По окончании ужина вся молодежь пошла танцевать, среди гостей всегда находились охотники изображать тапера. В ту пору большая часть людей общества умела играть на пианино. Старики уселись в гостиной за карточными столиками, зажженные свечи в старинных подсвечниках придавали уют всей атмосфере вечера. Отец, вернувшись, заиграл на гармонии, запел свои обычные песни и внес еще больше оживления.
Привыкнув к мысли о возвращении в институт, я более хладнокровно относилась к этому неизбежному факту. Так же как и в прошлом году, отец отвез меня в Одессу. Тетя Саша приехала только через месяц. Она сообщила мне, что отец надолго уехал в Париж. Это известие меня нисколько не огорчило. Мы были далеки друг от друга. Он постоянно меня бранил, выискивал во мне всевозможные пороки, а когда был особенно рассержен, то предсказывал мне ужасное будущее. Постоянное заступничество тети Саши не помогало ничуть.
В институте я продолжала дружить с Лизой Варун-Секрет и Марусей Загорской[9]. Мы неразлучно гуляли по длинному коридору во время переменок. Учили уроки по вечерам, помогая друг другу. В дортуаре умудрились спать рядом, и, когда дежурная надзирательница уходила к себе, мы долго болтали. Но позднее появлялась дежурная ночная, и тогда за поздние разговоры нам влетало. Как полагалось во всех институтах, мы носили форму. Синие, из толстого коленкора платья, белые пелеринки, белые рукава и передники. Обувь была легкая, прюнелевая[10], в виде ботиков. Вставали мы в семь часов утра по звонку, отправлялись в большую умывалку, где во всю длину стены были приделаны умывальники с медными кранами. Мы очень быстро мылись холодной водой; зимой она была ледяная. Затем спускались в огромную столовую, где обычно хором пели молитву. Там нам подавали чай с ситным хлебом, и только по праздникам полагалось масло. Во время одного из этих ранних завтраков классная дама из старших классов потребовала молчания и громко сказала: «Дети, у нас сегодня рабочие починяют электричество в большом зале. Поэтому вы будете бегать в коридоре во время переменок, а в зал я вам запрещаю входить». Когда первый урок закончился, мы с Лизой и Марусей бросились в коридор и бродили по нему вдоль и поперек, толкаясь среди многих других, высыпавших из всех классов. Маруся высказалась, что было бы любопытно посмотреть, как работают электрики. Но строгий запрет висел над нами. Маруся все же предложила заглянуть в зал на следующей переменке. Ведь можно было незаметно удрать в направлении запрещенного места.
Обдумав наш тайный маневр, мы направились сейчас же после звонка к залу. Конечно, при том шуме, который был в коридоре, никто не заметил, как мы отворили дверь и очутились в запретном помещении. Там действительно орудовали молодые электрики. Их было трое, они курили и весело работали. Они все трое на нас обернулись, и знакомство состоялось очень быстро. Приняли они нас очень любезно, начали расспрашивать про нашу «тюремную» жизнь, как они выразились. Маруся захотела посмотреть, как они починяют электричество. Тогда один из них вылез в окно, почти висел снаружи и на наши опасения, что он может свалиться, весело смеялся. Незаметно пролетели пятнадцать минут, и мы начали собираться обратно. На прощание они нас наградили семечками, вытаскивали их из своих карманов и сыпали в наши огромные карманы. Но когда мы вышли из зала, нас охватил ужас. Коридор был молчалив и пуст, и по нему прямо на нас шла самая старшая «классюха», так мы называли своих классных дам. Она обрушилась на нас и сразу же объявила, что пойдет и доложит Маман, нашей директрисе. «Немедленно отправляйтесь в свой класс и объясните, почему вы опоздали», – грозно добавила она и побежала доносить. В классе нам влетело, но причины опоздания мы не объяснили и виновато заняли свои места. Когда окончился последний урок, мы отправились в столовую. Туда же прибыла Маман. После всеобщего приседания и громогласного «Бонжур, Маман» водворилась тишина, было слышно пролетевшую муху. Вот тут-то и началась наша трагедия. Маман произнесла высокопарную речь о том, что в стенах ее благородного заведения находятся такие возмутительные элементы, которые нарушают своим поведением весь уклад жизни. Несмотря на запрет ходить в зал к рабочим, нашлись три девицы, которые осмелились туда отправиться, завели с ними знакомство, громко хохотали, словом, опозорили наше учреждение «благородных девиц». Речь закончилась требованием, чтобы виновницы вышли и показались всему институту. Мы все три посмотрели друг на дружку и смело шагнули вперед. Я не чувствовала за собой никакой вины, вообще плохо понимала, что с нами происходит, но мысль о том, что отец узнает о моем ослушании, охватила меня ужасом. Маман посмотрела на нас ледяным пронизывающим взором и сказала сурово: «Ступайте на свои места. Я напишу вашим родителям о вас, и мы сообща обдумаем, как вас наказать». В следующий приемный день явилась озабоченная тетя Саша. Она мне сказала, что ее вызывала начальница, жаловалась на меня и просила известить отца о моем поведении. «Ну для чего тебе было отправляться в этот зал, заводить знакомство с рабочими? Видишь теперь, какая каша заварилась, и не расхлебаешь. Отец на днях приедет», – прибавила она после небольшой паузы. Сердце мое похолодело от этой неожиданной новости.
Отец действительно явился, и после свидания с начальницей он мне строго и коротко сказал: «После Рождества я тебя переведу в Петербургский институт. Там много строже, и тебе не дадут разойтись во всю Ивановскую, как тебе бы хотелось». Жутко стало на душе после этого заявления, но надо было покориться. Я знала, что Петербург – это наша столица, где-то далеко на севере, в снегах и во льду. Чем-то далеким и чужим веяло от этого незнакомого места. Стало страшно и неуютно от сознания, что придется столкнуться с этим новым, жутким миром.
Незадолго до Рождества тетя Саша забрала меня из института и мы отправились в Веселый Раздол. Это было последнее Рождество, проведенное мной в родном гнезде. Зима стояла лютая; морозы трещали не переставая. Наши широкие равнины были завалены снегом. Как только мы приехали, все мои деревенские друзья собрались нас приветствовать. Начались наши совместные игры, спуск на салазках с ледяных горок, гонка ворон, которых на снегу завелось несметное количество, катание на коньках на замерзшем пруду. В первый день Рождества мы были приглашены к Рустановичам на елку. Это были небогатые помещики, самые любимые соседи отца. Их семья состояла из отца, матери и девяти душ уже взрослых детей. В то время семь из них уже были женаты и имели своих детей. Все сыновья были военные, разбросанные в разных частях России. Дочери тоже были замужем, кроме двух, Ольги и Ани, слишком еще молодой. Ольга вообще никогда замуж не вышла, несмотря на очень приятную наружность. Она вся посвятила себя семьям братьев. Постоянно ездила к ним в гости, то к одному, то к другому, ухаживала за их детьми и учила их. Ее все любили и разрывали на части. Эта патриархальная семья была на редкость сплоченная, объединенная общей любовью и уважением к умным старикам родителям. Вспоминая эту семью, нельзя не упомянуть о Дне святого Владимира, 15 июля, когда все дети со всех концов России съезжались со всеми своими семьями, няньками, гувернантками, чтобы поздравить отца и провести с ним хотя бы дня три. Не только дети, но и вся округа без всякого приглашения являлась на именины. Зачастую некоторые слишком дальние оставались ночевать. Так как было жаркое время, им стелили матрасы на террасе, решительно все комнаты были заняты. Но как весело и уютно проводили мы эти именины!