Вслед за этим счастливым днем потянулись тревожные недели непроходимой осады – Меир не хотел примириться с тем, что между ними Кларой все кончено. Он посылал ей цветы, подстерегал ее в подъезде, когда она возвращалась с работы, он угрожал ей по телефону и часами сидел в машине возле их дома. Однажды в порыве отчаяния он даже попытался подкупить Ури, своего злейшего врага. В первый день учебного года он дождался его у школьных ворот и протянул ему огромную картонную коробку с недавно появившимся тогда и потому недоступно дорогим айбиэмовским компьютером.
   – Это тебе к новому учебному году, – произнес он неестественно елейным голосом, от которого у Ури по спине побежали мурашки. Он отшатнулся от протянутой руки Меира и припустил к автобусной остановке на улице Жаботинского, куда как раз подъезжал автобус, идущий в противоположном от дома направлении. Ури вскочил в него и с трудом перевел дыхание – кровь стучала в висках так напряженно, будто он только что избежал смертельной опасности.
   С тех пор Меир исчез из их жизни. Ури смутно догадывался, что из-за него матери пришлось сменить работу и заняться городским водоснабжением, хоть она была и осталась крупнейшим специалистом по водным запасам всего их региона.
   – Человек должен платить за свои ошибки, – сказала она как-то в ответ на осторожный вопрос Ури, и он принял ее слова как просьбу о прощении, обращенную к нему.
   Но сейчас, через много лет, окинув одним взглядом уже тронутую временем, но все еще молодцеватую фигуру замешкавшегося на пороге Меира, Ури почему-то испытал необъяснимое чувство вины неясно перед кем – то ли перед Меиром, то ли перед матерью.
   – Можно войти? – улыбаясь спросил Меир. – Или так и будем стоять в дверях?
   Ури нехотя посторонился, пропуская Меира в номер, но едва оправившись от первого смущения, не смог удержаться, чтобы невольно не сравнить эту встречу с той, давней, у школьных ворот, – оставалось только угадать, где у Меира припрятана коробка с компьютером.
   – Вот мы и встретились, – констатировал Меир, опускаясь в кресло. Он вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку. – Курить можно? И щелкнул зажигалкой, не дожидаясь ответа.
   – А если я скажу, что нельзя? – схамил Ури по старой памяти, припоминая, как он всегда возражал против того, чтобы Меир курил в салоне или на кухне, и заставлял его выходить с сигаретой на лестничную площадку.
   Не отвечая, Меир закурил и прищурился на Ури длинным восточным глазом с золотистой хитринкой между косо сходящимися ко внешним углам ресницами. Он, конечно, тоже ничего не забыл. Держал ли он зло на Ури за его, такое далекое теперь, отчаянное противостояние? Темные глаза Меира были непроницаемы, и Ури вдруг ни с того, ни с сего вспомнил, что родом он из Туниса, что родной его язык – французский, и что первую степень он получил в Париже.
   – Не ожидал меня здесь увидеть? – вглядываясь в его лицо посочувствовал Меир. – Ладно, садись, – вздохнул он, поскольку Ури в ответ промолчал. – Пора заняться делом. А дело у нас непростое.
   Тут Ури вдруг осенило, что мать не подозревает не только о предстоящей встрече с ним, но и о предстоящей встрече с Меиром тоже.
   – А она знает, что будет проходить у тебя инструктаж? – спросил он, не уточняя, кого он имеет в виду. Но Меир понял.
   – Нет, пока не знает.
   – И нельзя ее как-то предупредить?
   – А ты выслушай, о чем речь. Тогда ты сам сможешь судить, что можно и что нельзя.
   Гибким, все еще молодым движением Меир поднялся с кресла и принялся шагать из угла в угол, сосредоточенно затягиваясь наполовину выкуренной сигаретой.
   – Начнем с главного, – сказал он наконец, и Ури заметил, как напряглись все его мускулы, будто он готовился к решительному прыжку. – Правитель одной из арабских стран, я не могу сказать тебе, какой именно, но назовем его условно Хасан, – уже больше года подает нам сигналы, что он хотел бы вступить с нами в переговоры. Его побуждает к этому, конечно, не страстная любовь к миру, а суровая действительность его рушащейся экономики. Ситуация в его стране сложная – если о его намерениях станет известно до того, как он достигнет хоть каких-то результатов, ему конец. Его или убьют или свергнут, что все едино, потому что, когда его свергнут, его тоже постараются убить. Он, естественно, этого не хочет и мы тоже. Все это время мы пытались организовать встречу с его посланцем – он никому не доверяет и потому личность посланца пока нам не раскрывает, темнит. Но ясно, что это какой-то очень близкий его родственник, то ли брат, то ли сын, у него их без числа. Однако ни одно из предложенных нами до сих пор мест его не устраивало, в каждом он находил прорехи, через которые могла бы просочиться опасная для его жизни информация. И вдруг несколько месяцев назад он сам предложил довольно оригинальное место здесь, в Англии. Место весьма нетривиальное, что предполагает характер встречи принципиально непохожий на все другие тайные совещания, которых мне приходилось организовывать немало. Сам ли Хасан на эту идею набрел или кто-то его надоумил, но она несомненно удовлетворяет его склонность к театрализации будничных событий, и нас устраивает тоже. Сама непредсказуемость и даже, я бы сказал, невероятность замысла обеспечивает большую степень надежности.
   Меир остановился, ища глазами пепельницу, нашел ее на журнальном столике возле Ури и долго разминал в ней погасшую сигарету, заполняя воздух острым смрадом недокуренного табака. Ури молча ждал, когда он закончит. Эта затянувшаяся пауза показалась ему нарочитой, будто Меир еще раз взвешивал в уме все «за» и против» прежде, чем поделиться с Ури своим драгоценным государственным секретом. Покончив с сигаретой, Меир сел в кресло и уставился на Ури невидящими глазами, словно там, куда он смотрел, прокручивали захватывающий фильм.
   – Представь себе деревушку, затерянную где-то в холмах Уэллса, – голос его звучал глухо, словно он готовился рассказывать ребенку сказку перед сном.
   «Что для него этот проект, – мимолетно подумалось Ури, – еще одна ступенька в блестящей карьере или увлекательная задача, решить которую непросто и почетно? Впрочем, почет сомнительный, ведь все это останется тайной, хранящейся за семью замками в сейфах секретной службы».
   Меир начал рыться в карманах в поисках новой сигареты, но передумали продолжал:
   – Полтора века назад один валлийский вельможа по имени Артур, рассорившись со своими сыновьями, решил в наказание лишить их наследства. Он оставил все свое состояние местной церкви с целью создания научной библиотеки при условии, что доступ к книгам будет обеспечен всем исследователям, без различия религии и национальности. Неудачливые наследники, конечно, пытались опротестовать завещание, но церковь была сильней их и выиграла дело во всех судебных инстанциях. Денег оказалось много, так что к концу девятнадцатого века специально созданному для этого совету удалось построить роскошное здание и закупить некоторое количество книг по разным вопросам теологии, истории, философии и культуры средних веков. Слава библиотеки начала быстро расти и перед первой мировой войной в английском высшем обществе стало модно жертвовать ей деньги и старинные книги, веками пылившиеся на книжных полках родовых замков.
   В результате библиотека становилась все обширней и богаче. Ей не хватало только читателей – ведь книг на вынос там не выдавали, а построили ее черт-те в каком захолустье, в маленькой деревушке, куда даже железную дорогу не стоило проводить. И кто-то из членов совета придумал превратить библиотеку в пансион, чтобы жаждущие дорваться до ее ценностей могли спокойно жить там на всем готовом. Неделю, две, месяц, год, сколько кому понадобится. За деньги, конечно, но за деньги разумные, которые ученым были бы по карману. Для этого барский дом Артура, без пользы ветшающий рядом с библиотекой, недорого перестроили в некое подобие монастырского жилья. Знаешь, такой лабиринт из узких коридоров, по обеим сторонам которых расположены скромные кельи, пригодные для ночного сна и дневных раздумий. А для работы каждому предоставляется комфортабельный стол в одном из лучших в мире читальных залов. Вокруг – тишина, покой, – с одной стороны старинная церковь с часовней, с другой заросшее кустами кладбище, вдали поля, рощи, перелески, за несколько миль океан. Ни прохожих, ни проезжих, ни туристов, ни журналистов.
   Меир перевел дух и победоносно глянул на Ури.
   – Сечешь?
   – Пока не очень, – честно признался Ури.
   – Это потому, что ты там не был. А я был. Прожил неделю, притворяясь архивариусом монастырской библиотеки из Бургундии. Ты представить себе не можешь, какая там жизнь. Трапезы там общие – не в столовой, а в трапезной. Трапезная темноватая, строгая, стены до потолка обшиты дубовыми панелями, длинные ореховые столы составлены, как ход коня в шахматах, скатерти на столах белые, накрахмаленные. Салфетки тоже – никаких бумажных утирок ты там не найдешь. За пять минут до завтрака звенит звонок, и гости, едва умывшись, спешат вниз по соединяющим этажи винтовым лестницам и выстраиваются перед высокой дверью в трапезную, куда их впускают ровно в восемь. Завтрак скромный – на отдельном маленьком столике приготовлена овсяная каша, горячее молоко, яблочный мармелад и тосты с маргарином. На соседнем столике кувшины с кофе и чаем – и все, никакой роскоши. В одиннадцать утра, в пять вечера и за два часа до полуночи во всех коридорах звенит серебряный колокольчик, сзывающий гостей к чаепитию и светскому общению. В большой гостиной, выходящей окнами в сад, на специальных старинных плитках, подогреваемых свечами, сервированы чай и кофе, которые дежурный библиотекарь разливает в невесомые чашечки из тонкого фарфора с фирменным знаком на дне. И хоть скромность разложенных на серебряном блюде сухих бисквитов резко контрастирует с богатством посуды, практически все обитатели библиотеки прерывают свои труды и приходят к чаю. Ведь эти короткие встречи за чашечкой чая дают безбрежный простор для интеллектуальных бесед, ни к чему не обязывающих, никому не подотчетных и потому не сковывающих полет фантазии никакими условностями. Подбор участников случаен, но предварительный отбор их очень строг – я не скажу, что легче верблюду пройти через игольное ушко, однако не каждому любителю древних книг это удается.
   – А мне, похоже, удалось? – непочтительно перебил Меира Ури, не по рангу, а по праву старого недруга. Но Меир, похоже, на эту мальчишескую дерзость не рассердился, наоборот, вроде бы ей обрадовался:
   – Кое-что ты уже просек, я вижу? – полувопросительно констатировал он.
   – Кое-что, но далеко не все. Что меня допустят в круг избранных, мне ясно. Иначе, к чему было тратить деньги на новый пиджак и галстуки? Но вот зачем?
   – Неужто еще не понял? Встреча нашего представителя с представителем венценосного Хасана состоится не в тайной подземной пещере и не на необитаемом острове, а на людях. Чтобы они могли затеряться в толпе, так сказать. Мы, конечно, предлагали и пещеру, и необитаемый остров, но он отказался. Боится, что его человека выследят и всю его затею разоблачат.
   – А на совместное интеллектуальное чаепитие он согласен?
   – Не просто согласен, а сам предложил. Именно на чаепитие, плюс две ночи переночевать, плюс завтрак, обед, партия в гольф и еще одно чаепитие, прощальное. Дело в том, что Хасан питает слабость к этой библиотеке – он, когда учился в Кембридже, несколько раз ее посещал. Он был тогда принцем и воображал, что сумеет стать либеральным правителем европейского толка. Он тогда даже хобби себе завел – пытался писать исследование о влиянии суфиев на европейскую культуру. О либерализме ему пришлось забыть, и книгу о суфиях он таки не дописал – ему уже давно не до книг. Но память о том невозвратном времени все еще греет его сердце.
   – А наши, значит, приезжают как ученые гости библиотеки?
   – Официально наших там практически не будет. Мы уже полгода работаем над тем, чтоб замаскировать их под разными личинами. Кое-кто там уже пару месяцев сохнет над книгами о средневековых схоластах, кое-кто на неделю приезжает из Америки. Ну и разные другие есть – слава Богу, интеллигентных евреев пока еще можно найти в любой стране. Вот ты, например, – немецкий гражданин, специалист по реставрации руин.
   – Но я-то вряд ли гожусь для переговоров.
   – Да кто тебя приглашает к переговорам? Ты будешь следить, чтобы какой-нибудь хитрец не прокрался туда и не разоблачил замыслы Хасана с целью провалить все дело в зародыше. Мы хотели было всю библиотеку только своими заполнить, но не выходит. Одни ученые мужи – впрочем, среди них попадаются и дамы, – проводят в библиотеке свой субботний год: они живут там уже несколько месяцев и выселить их нет никакой возможности. Другие зарезервировали комнаты несколько месяцев назад, им тоже нельзя отказать, тем более, что мы не смеем об этом даже заикнуться – меньше всего мы заинтересованы в том, чтобы здешняя дирекция заподозрила, будто есть какие-то «мы». Так что у нас оставался только один выход – заселить библиотеку своими людьми, насколько возможно. И это тоже оказалось задачей непростой, ведь люди нужны надежные, подходящие по научным интересам и внешне не имеющие никакого отношения к Израилю. Таких замечательных ребят, как гражданин ФРГ Ульрих Рунге, нам удалось наскрести с полдюжины, не больше, а остальных пришлось сфабриковать из подручного материала, что, конечно, чревато разоблачением, если кому-то вздумается хорошенько проверить. Вся надежда на то, что никому в голову не придет проверять, – если никто ни о чем не проболтался.
   – А на это можно надеяться?
   – Как тебе сказать? Ты же знаешь, как у нас обстоит дело с утечкой информации! К счастью, почти никто ничего не знает. Большинство приглашенных не имеют ни малейшего представления о реальной причине маскарада. Каждому выдана наиболее приемлемая для него версия. Для тебя я сделал исключение, потому что лично тебя знаю…
   «Ого! – пронеслось в голове Ури, пока Меир переводил дух перед следующей фразой. – Вот он, компьютер!» А дух Меиру перевести было необходимо, потому что следующая фраза была козырная:
   – …и потому что ключевой фигурой на этих переговорах будет твоя мать.
   Меир произнес эти слова таким напряженным голосом, словно бросился с пятиметровой вышки в ледяную воду, и замолк, дожидаясь, пока в легкие опять наберется воздух. Наверно в лице Ури что-то изменилось, потому что, когда воздуха в легких Меира набралось достаточно, он спросил с упреком:
   – Что ты вскинулся? Ты ведь знаешь, что она там будет.
   – Что будет – знаю. А насчет ключевой роли ее фигуры слышу в первый раз.
   И сам засмеялся своей непредвиденно дерзкой игре слов. Но Меир на его фрейдистскую проговорку не клюнул, он даже глазом не моргнул, словно и не слышал.
   – Главный повод для этой встречи – вода. Хасан крайне обеспокоен бедственным состоянием водных запасов в его стране. Поэтому он так жаждет, невзирая на опасность, перебросить через свои высыхающие реки этот хрупкий мостик к нам.
   Он опять замолчал и начал рыться в кармане в поисках сигарет. Молчание затянулось – похоже было, что Меир ждет от Ури какого-нибудь наводящего вопроса. Но Ури, не в силах совладать с нахлынувшей откуда-то из детства острой потребностью уязвить Меира, тоже упрямо молчал. В конце концов Меир бросил на стол незакуренную сигарету и заставил себя признаться:
   – Тебе я не должен рассказывать, что вряд ли кто-нибудь разбирается в наших водных системах лучше, чем твоя мать.
   За этими словами стояла такая мучительная для них обоих полоса жизни, что не отозваться на них было невозможно.
   – Поэтому надо было выставить ее в городское управление и поручить ей заниматься проблемами канализации?
   Глаза Меира на миг потемнели от гнева, но всего лишь на миг. Он тут же овладел собой и сказал преувеличенно ровным голосом:
   – Не надо, Ури. Ты прекрасно знаешь свою мать, чтобы понять, что никто ее не выставлял. Она всегда делала все, что хотела.
   О да, свою мать Ури знал хорошо! Если, конечно, иметь в виду ту лихую охотницу, которую помнил Меир, а не эту новую, погасшую, застенчиво прикрывающую ладонью мелкие морщинки в уголках рта. Но сейчас это не имело отношения к делу.
   – Столько лет прошло – неужто для этого случая у вас не нашлось никого другого?
   – Специалистов полно, но нет никого с таким острым взглядом и с таким трезвым подходом. А кроме того другие не удовлетворяют остальным, не менее важным, требованиям. Все они – сабры, и никого из достаточно доверенных нельзя выдать за дотошного исследователя из какой-нибудь нейтральной страны. Тебе ведь знаком этот неисправимый ивритский акцент – у тебя, слава Богу, его нет!
   – Но ее тоже трудно выдать за немку, – усомнился Ури. – У нее немецкий слишком книжный, сегодня так никто не говорит.
   – При чем тут ее немецкий? Она принципиально отказывается выдавать себя за немку. Но в том-то и фокус, что ее не надо ни за кого выдавать. Она ведь всего-навсего ведает канализацией в городском управлении Тель-Авива. И приезжает в Англию изучать архивные документы для книги о древних системах орошения, которую она сейчас пишет.
   – Клара пишет книгу? – искренне удивился Ури. Работа над книгой не вписывалась в знакомый ему образ матери. Впрочем, что он о ней теперь знал?
   – Ты что, совсем потерял с ней связь? – вырвалось у Меира невольно, и он тут же прикусил нижнюю губу. Но Ури расслышал скрытый в его словах упрек, и перед ним внезапно приоткрылась невнятное ему до того хитросплетение чужих переживаний – неужто Меир до сих пор сожалеет, что ветреная Клара ускользнула от него, как и от всех других? Неужто он все еще хранит в душе память о тех невыносимых для Ури и, наверно, сладостных для него, коротких неделях его совместной жизни с Кларой, разрушенной в значительной степени ревнивым сопротивлением капризного мальчишки? Но Меир не позволил Ури задержаться на этих бесплодных раздумьях, он властной рукой вернул его к сегодняшним проблемам. Голос его был официально жесток.
   – Ну, тогда тебе не повредит узнать, что твоя мать и вправду пишет книгу – раз. И что ее время от времени неофициально приглашают в самые высокие инстанции для консультации по вопросам хранения и распределения водных ресурсов страны – два. И что ее незначительная должность позволяет ей без всяких подозрений получить доступ к уникальным старинным книгам по орошению в книгохранилище библиотеки Артура – три. Надеюсь, такой подробный ответ тебя удовлетворяет?
   – С начальством не спорят, – развел руками Ури, сознавая, что он уже давно перешел все границы в эксплуатации своей былой власти над Меиром.
   – И правильно делают, – подтвердил его опасения Меир и закурил, наконец, свою сигарету, не интересуясь больше реакцией Ури на табачный дым.
   – Итак, сегодня пятичасовым поездом ты отправляешься в Честер с вокзала Кингс Кросс. Вот тебе билет, вот расписание пересадок – их будет две. В Честере на вокзальной площади сядешь на автобус номер19 на Махантлес – не удивляйся, название непроизносимое, потому что все там по-валлийски, – и выйдешь на остановке «Библиотека». Ты ее сразу узнаешь, она бросается в глаза, ее ни с чем нельзя спутать. Вот копии твоих бумаг – твоя просьба о предоставлении комнаты на две недели, рекомендательные письма от двух постоянных посетителей библиотеки, одно от профессора Сержа Лемурье из Лиона, другое от профессора Бранденбурга из Йельского Университета. Вот приглашение от директора библиотеки, вот деньги на оплату счета. Вот карманные деньги – триста фунтов. Вот подробный план библиотеки и спален. А теперь молчи, слушай и запоминай, что ты будешь там делать.

Брайан

   Брайан проснулся задолго до звонка на завтрак, но остался лежать в постели – надсадно болел язык и не было сил встать. Он смутно припомнил, что ночью у него, кажется, опять был приступ – то ли ему казалось, то ли и в самом деле, он бился об пол затылком, изрыгая сквозь зубы какие-то жуткие петушиные вопли. И кажется кто-то, наверно его сосед, американский профессор Джерри, ворвался к нему в комнату и, навалившись всем телом, раздвинул ему зубы ножом и освободил прикушенный язык.
   За окном, как всегда по утрам, клубился клочковатый белесый туман, который часам к десяти обычно исчезал бесследно, освобождая в бледной синеве неба место для раскаленного добела июньского солнца. Пока Брайан раздумывал об оптимистическом характере валлийской летней погоды, он непроизвольно вчитывался в причудливый узор клочьев тумана на глядящих в его окно ветвях старого вяза. Узор быстро менялся в завихрениях утреннего ветерка, но Брайану все же удалось рассмотреть возникшую на мгновение среди листьев цифру семнадцать – свою любимую магическую цифру, предвещавшую что-то приятное, тем более, что сегодня было одиннадцатое июня, а июнь – шестой месяц, так что в сумме опять получалось семнадцать.
   В жизни Брайана приятное случалось нечасто, и он заторопился одеваться к завтраку, чтобы не пропустить свой шанс. К сожалению, магические цифры не указывали ни на время, ни на характер обещанного события. Из попытки принять душ ничего не вышло – обе душевые на этаже были заняты, из-за двери каждой доносилось жизнерадостное пение, сопровождающееся веселым щебетом льющейся воды. Брайан подождал пять минут и опять отправился на разведку – ничего не изменилось, за дверями душевых все так же пели и щебетали струи. Брайан не сомневался, что обе душевые захвачены сердобольным профессором Джерри и его кокетливой женой Лу, потому что только американцы способны петь в душе так долго и с таким энтузиазмом.
   Потеряв надежду принять душ, Брайан поспешно ополоснул что мог в раковине, весьма непрочно укрепленной в углу его комнаты, – сперва под обжигающей струей из горячего крана, потом под ледяной из холодного. Когда он вытирался видавшим виды полотенцем, давно переставшим быть махровым, в коридоре призывно зазвонил колокольчик. В ответ ему захлопали двери душевых, прошелестели быстрые шаги по ковровой дорожке и весело залопотали американские голоса. Слов было не разобрать, но создавалось ясное впечатление, что каждый из собеседников по очереди громко полощет горло.
   Брайан должен был открывать читальню сразу после завтрака, так что он не мог спуститься вниз одетым кое-как, особенно после приступа, когда он ощущал себя измятым и перекошенным изнутри. Пока он неверными пальцами застегнул все пуговицы и, преодолевая головокружение, сполз по трехэтажной спирали винтовой лестницы, дверь трапезной уже отворили. Сплоченная толпа гостей медленно втекала внутрь, заполняя места за столами по произвольному выбору. Гостей было больше, чем обычно в это время года, и в сердце Брайана затеплилась надежда, что дела библиотеки пойдут теперь немного лучше и его перестанет грызть страх потерять эту работу, которую можно было считать главной удачей его неудачливой судьбы. Если финансовые трудности заставят их закрыть библиотеку, ему будет абсолютно некуда податься, разве что в приют для инвалидов. Вряд ли ему еще раз повезет и он, несмотря на свою болезнь, сумеет найти такую тихую заводь, где будет получать сносную зарплату за то единственное, что он умеет делать, и при этом иметь под рукой все, что необходимо для утоления главной страсти его жизни.
   Он вошел в трапезную замыкающим и направился было к своему излюбленному месту за самым удаленным от директора столом, но вовремя заметил, что там собрались все американцы, которых в этот сезон набралось в библиотеке изрядное количество. Они, как всегда, весело хохотали и развлекались коллективным полосканием глоток. Во главе стола сидели Джерри и Лу – непостижимо, когда они успели одеться? Ведь они выскочили из душевых в последнюю минуту – или они напяливают свои джинсы прямо на голое тело?
   Брайан, собственно, не имел ничего против американских профессоров – в основном они были славные расхристанные ребята, свои в доску, независимо от пола и возраста. Но сегодня его ужаснула совместная трапеза с Джерри, который был свидетелем неприглядных подробностей его ночного приступа и уж, конечно, поделился впечатлениями с женой. Кто знает, над чем они так весело там смеются, может, над ним? Он резко свернул и ринулся в сторону директорского стола, торопливо отыскивая глазами свободное место. Сперва ему показалось, что свободного места там нет и он секунду потоптался между столами, пока не заметил, что угловой стул у окна не занят – кто-то из гостей просто повесил на спинку свою куртку. За это время все уже успели усесться и в трапезной воцарилась неловкая выжидательная тишина, обычно сопутствующая лихорадочным метаниям опоздавшего. Эта тишина обволокла Брайана, скрутила по рукам и ногам и проволокла к пустому стулу у окна.