Страница:
– Застал. Но вскоре из города убрался, толком ничего не узнал. Да мне и не до призренцев было, если по правде сказать.
– Я понимаю. Налить еще?
– Давай. Так что, навели, значит, призренцы порядок?
– Так вроде потише стало, я ж и говорю. Сперва цех призрения для чего создавали-то? Чтобы споры между оружейниками рассудить могли, чтобы общие городские вопросы решать. Ну там, ежели опять с летунами или еще с кем заваруха, если какой другой такой повод. Ну и опять же дома призрения, стариков там, сироток чтобы обиходить, накормить. Сироток много по Харькову образовалось, особенно после Городской войны. Собрались цеховые старшины, приняли решение. Из-за этих домов призрения их так и прозвали. Смешная вроде кликуха.
– Смешная.
– Ну кто их всерьез-то воспринимал поначалу? Да никто. Подумаешь, за убогими приглядывать. А призренцы вон как поднялись теперь – уже и стража своя, из сирот этих, из уродов, некрозного этого племени… и слово им поперек не скажи. Будто мы все теперь убогие в Харькове, за всеми пригляд. – Ругая призренцев, Лысый понизил голос, но и так говорил осторожно, оглядывая зал поверх Мажугина плеча. Потом подумал и добавил: – Хотя, если мозгами пораскинуть, что в них плохого? Всем хороши – и взяток опять же не берут, и не пьют за счет заведения. Вот так заявятся раз пять-шесть за день: всё ли в порядке, хозяин? Ну и стариков опять же, голодранцев, попрошаек с улиц убрали, всех – в дома призрения, за всеми уход. Наверное.
– Наверное?
– Ну так их же никто не видит больше, тех стариков. Говорят, можно любому зайти в дом призрения, поглядеть, как убогим под присмотром живется, а только кто своей охотой туда сунется? Я точно не сунусь. Вот пацанов уличных – тех всяк видит, в страже они.
Мажуга подвинул пустой стакан и кивнул. Лысый снова налил ему, не забыв плеснуть и себе.
– Вот ты мне скажи, Ржавый, куда они девчонок девают?
– Каких девчонок?
– Уличных, каких же еще! Когда сироток с улиц собирают в свои дома призрения, так пацаны в стражу потом попадают, а девчонки?
– Может, тоже в стражу? Поди под этим колпаком разбери, кто там рожу прячет.
– Не-е-е, Ржавый, не скажи! Разве я мужика от бабы не отличу? Отличу, хоть во что ее наряжай. Нет баб в страже призренческой. А девчонок наравне с пацанами забирают, вот какая штука.
– И куда ж они после попадают, Лысый? Девки-то?
– А некроз их знает. Слухи ходят разные, а толком никому не ведомо. Не ведомо! Потому и слухи ходят. Ну, давай, что ли, еще?
– Нет, Лысый. Мне еще дело предстоит, не хочу охмелеть.
– Раньше ты не так пил, а?
– Так то ж раньше. Держи!
– Э, серебряка много, ты что?
– А это не за выпивку. Расскажи, что сейчас в городе происходит, кто чем озабочен, какие слухи, какие у кого дела.
Пока Лысый пересказывал местные новости, ему пришлось раз двадцать прерваться, чтобы налить новым посетителям – дела в «Стрельни залпом!» и впрямь шли неплохо. Клиенты лупили залпами и водку, и пиво. Наконец Мажуга распрощался с Лысым. Блоха, который пытался его задеть, уже дрых, опустив грязную башку на сложенные руки, двое его приятелей тоже свалились, последний проводил Ржавого осоловелым взглядом.
Мажуга направился к центру Харькова. До Погибели город располагался южнее, чем теперь, нынешний подземный Харьков оказался под северной частью прежнего. Сейчас в центре разветвленной паутины подземелий расположился цех призрения; чем ближе к нему, тем чаще попадались на улицах темные фигуры в островерхих капюшонах. На Мажугу они особо не глядели, но по сторонам зыркали внимательно, а люди сторонились призренцев, отступали с дороги, старались обойти, хотя те не выказывали никакой враждебности. И что еще приметно – в этих кварталах не было маленьких бродяг, хотя на окраинах они попадались частенько. Беспризорников призренцы переловили хотя бы вокруг своего логова. Крепко изменился Харьков за прошедшие несколько сезонов…
Игнаш зашел в оружейную лавку, купил патроны к кольту. Лавка была знакомая, он в прежние времена сюда нередко заглядывал поболтать с хозяином о новинках, обсудить оружие, но сейчас того торговца не было, делами заправлял молодой, Мажуга его не знал и заговаривать не стал. Потратил серебряк. Второй он оставил в «Стрельни залпом!», и таким образом, если не удастся заработать премию, то выйдет, что он ничего не наварил в нынешней поездке.
Когда Мажуга вышел из лавки, освещение перевели в ночной режим, ослабили вдвое. Это тоже было новшество – прежде сутки напролет свет оставался все тот же. Мажуга слыхал, что и за этой переменой стоят призренцы, они потребовали так устроить. Изменился город, изменился.
Он побродил еще по улицам, несколько раз сворачивал в темные переходы… Просто убивал время – спать не хотелось, на собственной ферме отоспался на три сезона вперед, теперь бы только дождаться, как сработает план Птахи.
Игнаш втайне надеялся, что попадет в какую-нибудь передрягу… ну, что его хоть ограбить попытаются. Ничего не произошло – даже в темное время подземных харьковских суток город оставался спокойным и безопасным. Мажуга подумал: в изменившемся Харькове его работа стала бы ненужной, так что вовремя он отсюда убрался.
Наконец бродить надоело, и он отправился к управе. Караульные у входа его поприветствовали и предложили отдохнуть – так им велел Самоха. Сыскаря провели в комнатенку неподалеку от входа, там был столик и широкая лавка. Мажуга сбросил тяжелую куртку, подбитую панцирными пластинами, свернул ее и, растянувшись на лавке, подложил под голову вместо подушки. Твердые пластины неудобно топорщились под затылком, Мажуга ворочался, еще и тусклый свет лампочки мешал. Сон никак не приходил, а призраки прошлого носились под потолком, не отставали. И все завывали грустно: «Помнишь?.. Помнишь?.. Помнишь?..» Под их нытье Игнаш наконец задремал. Провалился в полузабытье, когда стирается граница между явью и сном, а призраки хоть и не обращаются реальностью, но все же проступают отчетливей… Прошлое, которое только и ждало, чтобы Мажуга опустил веки, хлынуло из темных углов, окутало, закачало на зыбких серых волнах и понесло, понесло…
Разбудил его шум в коридоре – топот, голоса, звяканье оружия. Мажуга сел с кольтом в руке, прошлое враз схлынуло, рассыпалось, оттянулось в темные углы. Прислушавшись к голосам, он успокоился – это не нападение, не боевая тревога, затворы не лязгают, а голоса просто возбужденные, опаска или страх в них не звучат. Что-то произошло, конечно, но опасности нет. Мажуга накинул куртку, щелкнул пряжкой ремня и выглянул в коридор.
Трое пушкарей в черных безрукавках, перебивая друг друга, втолковывали что-то Самохе. Тот, опухший со сна, глядел заплывшими глазками то на одного, то на другого, кивал и зевал попеременно. Увидел Мажугу и помахал рукой:
– Игнаш, ты здесь? Идем поглядим, чего у Востряка за улов. А-а-ах-х…
Когда начальство зевнуло, широко разинув рот, младшие пушкари уважительно притихли. Потом расступились, чтобы прошел Мажуга. Управленец ухватил его за рукав и потянул к лестнице:
– Идем, идем, я сам толком ничего не знаю. Разбудили, с постели, видишь, подняли… – Потом на ходу бросил через плечо: – А вы помалкивайте! Ежели по Харькову слух пойдет – узнаю, кто языком машет, и либо наверх отправлю, в карательную колонну, либо вниз, слизневики на плантации окучивать, ясно? – И уже не слушая торопливых оправданий молодых, что, дескать, молчок и никаких слухов не пойдет, потому как они сами все равно ничего не знают, Самоха засеменил к спуску.
У входа в секретный коридор мордастого парня не было – караул несли двое в безрукавках. Загорелые, сразу видно, что с поверхности. И безрукавки желтого цвета, не черные. У одного дробовик в руках, другой с пистолетом в кобуре. Тот, что с пистолетом, курил и задумчиво наблюдал, как дым, подхваченный ветерком из вентиляции, расходится над головой.
– Ты чего это куришь? – недовольно буркнул Самоха. – Не знаешь, что ль, правило?
Курить в пушкарской управе запрещалось, да и вообще в Харькове курение считалось плохой привычкой – воздух отравляется, а его в подземном городе и так мало. Тем более пушкари частенько имеют дело с порохом. Бойцы карательных колонн, проводившие много времени на поверхности, бравировали тем, что нарушают правило, но Самоха – большое начальство, и боец торопливо погасил самокрутку.
– Эт же ж по привычке… Не стану боле дымить.
– Птаха где? На складе? – поинтересовался Игнаш.
– Не, уже ушел, они с Пашутой пымали каких-то оборванцев, Птаха их к себе потащил, поспрошать чтоб. Нас тут пока поставили сторожить.
– А, уже на допрос увел! – обрадовался управленец. – Это хорошо! Тогда идем к Птахе, Ржавый, в его хозяйство. У него этажом ниже кабинет оборудован.
– Погоди, я сперва на схрон погляжу, что там как.
– А, ладно, только недолго. – Самохе не терпелось взглянуть на пойманных преступников.
– Я быстро.
Дверь схрона была заперта. Отпирая замок, Самоха пояснил:
– Вообще-то Птахе не полагается ключи от этого помещения иметь, щас отберу у него, как придем. Ну, гляди.
Внутри было темновато – ночное освещение и здесь оказалось половинным против дневного. Мажуга нырнул в знакомый проход между ящиками, обогнул штабель и едва не наступил на мертвеца. Нагнулся, перевернул. Мальчишка, совсем юный, в грязных портках и чересчур широкой для такого сопляка рубахе с закатанными рукавами. Одна пуля пробила бедро, другая вошла в левую часть груди. В кулаке длинный нож с истончившимся от постоянного затачивания клинком. Мажуга потрогал – острый, как бритва.
Пара ящиков оказалась сдвинута с места – похоже, Птаха с мордастым дали сопляку и его дружкам начать «работу», а потом навалились, когда воры занялись делом и не глядели по сторонам. Да и куда глядеть в запертой комнате? Что ж, грамотно сработано…
– Ну, насмотрелся? – спросил с порога Самоха. – Идем, нечего тут торчать зазря. Слышь, Игнаш, я чё скажу – если Птаха всех переловил, так выходит, зря я тебя сдернул с места-то.
– Ну, зря так зря. Мне чужого не надо, ты только с Асташкой утряси насчет трубы его, тем и обойдусь.
– А, лады. – Самоха снова зевнул. – Я ждал, ты станешь обижаться, что зря звали.
– Не стану. Слушай, дыра-то в стене по-прежнему осталась открыта, не влез бы кто еще.
– Ох, верно! – Управленец тут же озаботился. – Это я не подумал. Все никак не пробужусь толком. Это ты правильно говоришь. Щас кого-нибудь пришлю, чтобы покараулил, кто имеет право здесь быть. Ну, идем, что ли, в Птахино логово?
На лестнице Самоха ткнул толстым пальцем в грудь охранника – того, что курил, – и приказал:
– Живенько беги наверх. Скажешь, Самоха велел Харитона вызвать. Пусть бегом сюда мчит. Передашь – и сразу обратно. Понял? Бегом он чтобы мчал! И ты бегом давай!
– Усё понятно!
– И гляди не кури здесь!
Парень, прыгая через две ступеньки, умчался – знал, что провинился, и теперь выказывал рвение. Самоха поглядел ему вслед, потом на всякий случай состроил злобную гримасу и уставился на второго бойца. Тот, хотя и не был ни в чем уличен, потупился, без нужды вертя в руках обрез. После этого Самоха затопал вниз. Уже входя в коридор следующего этажа, объяснил:
– Поганый народ эти каратели. Разболтались наверху, отвыкли от порядка. Вот двое, вишь, здесь случились, их к делу приставили, а они – курить! Таких ежели не припугнешь, службы толковой от них не жди. Нам сюда. – Самоха толкнул дверь. – А, заперся… Эй, Птаха, отворяй! Хвастайся добычей!
Щелкнул замок, мордастый пушкарь Пашута распахнул створку и посторонился, впуская пришедших.
Мажуга оглядел логово дознавателя – голые кирпичные стены с отдушинами вентиляционной системы, массивные деревянные стулья с высокими спинками и подлокотниками, на стене сбитый из толстых досок косой крест, столы с разложенными инструментами, лохань с водой, несколько ведер… С потолка свешивались ржавые цепи с крюками. На кресте и креслах болтались жесткие ремни. Мажуга втянул воздух и ощутил едва заметный запах свежей крови. Камера пыток, что ли? Весело работает пушкарский дознаватель. Или это для виду только? Чтобы арестованный проникся правильным чувством и сам запел, не дожидаясь, пока его прижмут как следует?
Сам Птаха стоял в глубине комнаты на четвереньках и разжигал угли в жаровне. Рядом с ним к креслу был пристегнут ремнями пленник – пацан лишь немногим старше того, что валялся на складе. Вид у воришки был жалкий, он оглядывался и поминутно сглатывал слюну. Хотя жаровня едва начала тлеть, он уже успел взмокнуть и на лбу выступили крупные капли пота. Пленник пытался пошевелить руками, но ремни туго притягивали запястья к подлокотникам.
Востряк Птаха выпрямился, потер поясницу и подмигнул пойманному воришке:
– Что, взмок? Ничё, щас еще и обделаешься. В энтой комнате, чтоб ты знал, выжимают досуха.
– Слышь, Востряк, мелковат твой улов, – заметил Самоха.
– А другой бы в дыру не пролез, – пояснил дознаватель. – Этих вот крысят нарочно в серьезных бандах держат как раз на такой случай, чтобы в узкий лаз проникнуть. Ничего, я щас его спрошать стану, он мне живо выкажет кого пожирней.
– Никого нет пожирней, только мы и были, – буркнул пленник. Он хорохорился, но голос выдал его страх, дрогнул. – А я все едино не скажу ни про кого.
– Одного токо взял? – поинтересовался Самоха.
– Не, двоих. – Востряк кивнул в сторону.
Мажуга только теперь приметил, что в углу на цепи подвешен мешок, из которого торчат ноги в растоптанных грязных башмаках. Дознаватель подошел поближе и легонько толкнул мешок, тот закачался, изнутри послышалось приглушенное мычание.
– От так повисит, покуда я с первым потолкую, потом… дойдет черед.
Востряк стянул башмак, показалась нога. Судя по размеру, второй пленник был еще мельче того, что в кресле. И впрямь невелик улов.
– Дойдет черед… – повторил, ухмыляясь, Птаха и пощекотал грязную пятку, торчащую из мешка.
Мешок стал извиваться; воришка внутри мычал, подвывал и кашлял сквозь кляп.
– Вишь, боится щекотки-то, – ласково заметил Востряк. – Повезло, значит.
– Чего ж повезло?
– Того, что спервоначалу щекотать буду. Ежели от этого не запоет, то придется чего серьезней попробовать. Ну а с энтим… – дознаватель обернулся к креслу с первым пленником, – с энтим мы сразу по-серьезному начнем. Потому как скоренько вызнать нужно, кто на нас эту погань наслал и куда покраденное унесли.
– Это хорошо, ты верно сечешь, Востряк, – кивнул Самоха. – Нам поскорей вызнать надо. И покражу возвратить.
– Ничего мы не покрали! – буркнул из кресла парень. Он пытался вывернуться, чтобы взглянуть на Самоху – должно быть, считал, что толстый дядька будет добрее, чем Востряк. – Не успели! Вы ж сразу навалились!
– Ты ступай, Самоха, ступай, – предложил Птаха. – Я с ними займусь маленько, а потом, как они припомнят, чего успели, а чего не успели, от тогда я тебя покличу. А то память, вишь, у молодого отшибло. Но я справный лекарь, я память возвращать умею! Для того у меня медицина имеется подходящая! А ты ступай покуда. Вон со Ржавым рассчитаться пока что можно, без спешки чтоб. Спешка при расчетах вредная, а опосля, когда я с энтими потолкую, у тебя много дел, чую, образуется, и все срочные.
– Это да, верно, – покивал Самоха. – Идем, что ли, Игнаш, в самом деле. Только ключ от схрона мне верни, Птаха. Там караул придется поставить, пока дыру не заделаем.
Мажуга, не отвечая, направился к выходу. Мордастый охранник предупредительно распахнул дверь и посторонился. Когда замок за ними защелкнулся, Самоха пошагал к лестнице, по дороге толкуя:
– Видишь, Игнаш, как обернулось? Ты не серчай, что ли, потому как зазря, выходит, я тебя позвал. Но тут как вышло-то? Эта покража для нас большой бедой могла оборотиться, тут мне промашку дать нельзя было, так что я к тебе. Ты ж… э?
Мажуга ухватил Самоху за плечо и дернул на себя, разворачивая к стене спиной.
– Ты чё, Ржавый?!
Сыскарь, правой рукой прижимая толстяка к стене, поднес указательный палец левой к губам – тихо, мол.
– Ты чё? – шепотом повторил Самоха.
– Стой, помалкивай и слушай, – так же тихо велел Мажуга. – Я мыслю, ждать недолго придется. Как я побегу, ты быстро за мной, только вперед не суйся, позади держись.
– А чего стряслось-то?
– Погоди…
Оба замерли. Время тянулось, из камеры сквозь запертую дверь едва доносились шорохи, тихий говор, звяканье металла.
– Тихо как, – облизнув пересохшие губы, чуть слышно выдохнул Самоха. – Когда Птаха работает, обычно ор стоит…
Мажуга, не отвечая, вытащил кольт и приготовился. В пыточной камере глухо стукнул пистолетный выстрел, раздался возглас:
– Э! Ты шо?..
Кто-то сдавленно ахнул хриплым голосом, потом зашуршало, на пол брякнулась мягкая туша… Мажуга бросился к двери, вскинул револьвер и четырежды выстрелил, кроша доски вокруг замка. На счастье, здесь дверь стальными листами не обивали, как на складе. Ржавый ударил ногой, дверь с грохотом распахнулась. Он влетел в комнату, заозирался. Самоха сунулся следом. Из-за широкой спины сыскаря ему было плохо видно, что происходит, разглядел лишь, что жирный Пашута лежит на полу, а под ним быстро растекается кровавая лужа. Востряк Птаха, согнувшись, стоял у кресла, к которому пристегнули воришку. Когда раздались выстрелы и Мажуга выбил дверь, Востряк выпрямился, уронил короткий нож, которым резал ремни, и потянул из-за пояса пистолет. Мажуга рухнул на пол, дознаватель выстрелил. Взвыл Самоха – пуля ударила в левое предплечье. Тогда громыхнул кольт. Метил Мажуга в правую руку Востряка, но тот прыгнул в сторону и получил пулю сорок пятого калибра точно в сердце. Сыскарь бросился к креслу и остановился – понял, что опоздал. Пойманный воришка был мертв, застрелен. Вокруг пулевого отверстия на груди расплылось пятно гари. Востряк выстрелил, прижав ствол вплотную, потому и звук вышел глухой.
Самоха стонал, зажимая рану, между пальцев сочилась кровь, он обалдел от боли и от того, что не понимал смысла происходящего. В углу, дребезжа ржавыми звеньями цепи, раскачивался и мычал мешок…
Мажуга тоже слегка растерялся, потом спохватился, поспешил перебинтовать раненого. В одном из многочисленных внутренних карманов тяжелой куртки нашлись и бинт, и плоская фляга со спиртом. Когда спирт попал в рану, Самоха охнул. Потом, наблюдая, как Игнаш бинтует, попросил:
– Ржавый, ты ж мне объяснишь? Я вижу, ты ждал, что такое случится. Значит, понимаешь, что тут творится?.. Ну, Ржавый, чего молчишь? Ну скажи мне, скажи, что хоть ты это дело понимаешь!
– Сейчас, Самоха, сейчас… – Игнаш затянул узел. – Сам никак не могу в себя прийти.
– Ты уж приходи в себя скорее, что ли? Пять золотых сразу в руки, слышишь, сыскарь? Остальное после, как разберемся. Говори, я не обману!
– Я премию просил, если живым вора возьму. Хотя… – Мажуга покосился в угол, где дребезжала цепь. – Хотя кое-что у нас пока еще осталось… Немного, правда, совсем немного. Ладно, слушай. Эти мелкие, – он кивнул в сторону мертвеца на деревянном стуле, – не брали ваше барахло, ясно?
Самоха подумал немного и ответил:
– Нет, не ясно.
– Ладно, смотри. – Мажуга вытянул из кармана бечевку. – Вот размер ящика, того, что ближе к входу в схроне твоем стоял. Видишь узелок? Вот такая ширина. А второй узелок – это ширина лаза, в который мелкие пролезли. Не утянуть по нему ящик – там, внутри, в тесноте же застрянет, верняк!
– Ах ты ж…
– И обломков ящика на полу не было, значит, не вынимали ваше добро, лишь вместе с упаковкой вынести могли бы.
– Чего ж ты раньше не сказал?
– А почем я мог знать, что это не ты? Подумай, Самоха, если не через дыру в стене, то, значит, кто-то из своих в дверь вынес. А кто ж мог такое учинить? Через дверь – у кого была возможность? Ты мне сам сказал: знали только пятеро.
– Так я ж как… как я мог?! – Управленец стал надуваться от возмущения. – Ты шо, Ржавый, на меня подумал такое?!
– Я на всех должен думать, работа моя такая. Ты меня потому и позвал, чтоб я всех подозревал, потому что я не ваш, не цеховой.
– Ну, так если я сам тебя позвал…
– То мог думать: Игнаш постарел, Игнаш нюх потерял, его, дурня, я живо обману. Нет, Самоха, по правде я на тебя не думал, но работа ведь моя такая. И потом… Ты уже остыл?
– Ну ладно. Говори дальше.
– И потом, у вора все было заранее готово: дыра в стене, под обшивкой, и мальцы эти команды ждали – он загодя позаботился, чтобы сыскаря по ложному следу пустить. Кто про новую управу понимал, как она устроена? Особенно нижние этажи, секретные? Вы ж недавно сюда переехали, мне откуда знать, кто здесь распоряжался? Так вот, крыса у пушкарей завелась, так что я никому не верил. Ну, когда Востряк дыру нашел, он первым попал под подозрение, только он не один в деле. Кто-то еще есть, кто и установку вынести мог, и после побежал сигнал мальцам дать: дескать, лезьте нынче в ночь. Птаха-то здесь сидел в засаде. Смекаешь? Тут я снова подумал…
– Что это я?
– Ну, работа моя такая, Самоха. Чего ж теперь?.. Ну что, получу я свои пять гривен? За живого вора? – Мажуга пошел в угол, где, позвякивая ржавыми цепями, болтался мешок. Поднатужился и стянул груз с цепи. Разворачивая над полом, сказал Самохе: – Я бы и Востряка взял, да он палить начал. Мне бы ничё, но тебя он подстрелил, пришлось и мне… В руку его хотел, до он сам под пулю вскочил… Что молчишь?
– Да, пять гривен, Ржавый… да… это верно, получишь нынче же. – Самоха подошел поближе, поглядеть, что появится из мешка.
Игнаш слегка тряхнул – на пол шмякнулся связанный по рукам и ногам подросток с кляпом во рту.
– Видишь, какая мелкота? – Сыскарь носком сапога пошевелил пленника, тот вяло заворочался. Долго висел вверх тормашками, кровь прилила к голове, и малец все еще не соображал, что с ним происходит. – Востряк бы сейчас обоих пристрелил, а нож, которым того парня зарезал, мальцу в руку вложил бы. Сказал бы: он сумел нож спрятать, при обыске не нашли, ремни порезал, охранника завалил, пришлось мне стрелять. Наврал бы, а вам ничего иного не осталось, как поверить.
– Это верно, Игнаш. Если б не ты… Да, это ты ловко все развел. Ну а пропажу нашу сыщешь?
– Самоха, я тебе о чем толкую? Установку не сейчас стащили, а давно. Это мальцы лишь нынче полезли в дыру, потому что сигнал им даден был. Пропажа может быть где угодно, хоть в Вертикальном Городе, хоть у небоходов, хоть в минских болотах! Забудь, некроз с ней!
Самоха засопел, потупился, погладил забинтованное предплечье и буркнул:
– Не, Мажуга, не получится забыть. Если она где в Пустоши объявится, да к призренцам слух дойдет, да доищутся они, что от нас следы тянутся…
– Призренцы! Вы, цеховые, сами это пугало создали, и сами же его теперь страшитесь!
– Призренцы нужны, ты не понимаешь, Игнаш.
– Не понимаю. – Мажуга нагнулся и стал резать веревки, которыми был связан пленник. Тот лежал лицом вниз и помалкивал.
– Если наши, цеховые, не будут бояться призренцев больше, чем друг дружку, они перегрызутся, – пояснил Самоха. – Этот страх нас вместе сталкивает, в одну толпу. А вместе мы – ого-го! Вместе – сила! Мы теперь все заедино, потому что призренцев боятся все одинаково. В том и смысл. А установку сыскать надобно, тут ты как хочешь, а сыщи!
Подросток зашевелился, сел. Приметил башмак, который стянул с его ноги Востряк, когда щекотал, и медленно натянул. Потом поднял голову, увидел привязанного к стулу приятеля с кровавым пятном, расплывшимся на груди… завизжал тоненько, вскочил и с неожиданной прытью бросился к выходу, отпихнув Самоху. Мажуга перехватил беглеца за шиворот, встряхнул и отшвырнул обратно – в угол. Воришка отлетел от этого толчка, ударился лбом о крюк, покачивающийся на цепи, сел и заплакал, размазывая грязными руками слезы. Мажуга пригляделся – знакомая рожа-то! Та самая девчонка, что стянула кошель у приезжего возле лавки, где грибы слизневые… Судьба, значит.
– Что ж, Самоха, я попробую поискать следы.
– Да, Игнаш, поищи! Раз уж такое дело, что наша вина, нашего цеха, раз уж ты предателя нашел, то награда выйдет великая, только найди пропажу!
– Попробую, сказал. Идем, что ли, наверх? Мне тут как-то не по себе, дрянное это место. И дознаватель ваш был дрянь. – Мажуга взял девчонку за шиворот, поставил на ноги. – Пойдешь со мной, дура, поняла? Попробуешь сбежать – тебя поймают и, вон как дружка твоего, пристрелят, а то и чего похуже сделают. И учти: если б не я, тебя бы уже пришили.
– Поняла, дядька, поняла, – шмыгая носом, протянула воровка. – Не отдавай меня этим только, и я буду хорошей.
Мажуга хмыкнул:
– Хорошей! Кочерга ты закопченная… – и пошел вслед за Самохой к двери, не выпуская из кулака воротник пленницы. Задержался только, чтобы ударить ее по руке и заставить выпустить нож, который девчонка сумела на ходу подобрать с мертвого тела.
По дороге она стала ныть:
– Дяденька, дяденька, ты меня призренцам только не отдавай! Слышь, дяденька!
Мажуга не отвечал, только иногда встряхивал ее, чтобы не вертелась и шагала в ногу.
На лестнице стояли давешние каратели. Тот, что не курил, осторожно спросил:
– Стреляли вроде? Али почудилось мне?
Приятель ткнул его локтем и указал взглядом на свежие бинты на предплечье Самохи.
– А я чё? – нервно вертя в руках обрез, забормотал боец. – Нам входить запретили. Нам велели здесь…
– Правильно велели, – буркнул управленец. Потом обернулся к другому: – Ты передал, чтоб Харитона сыскали?
– Я понимаю. Налить еще?
– Давай. Так что, навели, значит, призренцы порядок?
– Так вроде потише стало, я ж и говорю. Сперва цех призрения для чего создавали-то? Чтобы споры между оружейниками рассудить могли, чтобы общие городские вопросы решать. Ну там, ежели опять с летунами или еще с кем заваруха, если какой другой такой повод. Ну и опять же дома призрения, стариков там, сироток чтобы обиходить, накормить. Сироток много по Харькову образовалось, особенно после Городской войны. Собрались цеховые старшины, приняли решение. Из-за этих домов призрения их так и прозвали. Смешная вроде кликуха.
– Смешная.
– Ну кто их всерьез-то воспринимал поначалу? Да никто. Подумаешь, за убогими приглядывать. А призренцы вон как поднялись теперь – уже и стража своя, из сирот этих, из уродов, некрозного этого племени… и слово им поперек не скажи. Будто мы все теперь убогие в Харькове, за всеми пригляд. – Ругая призренцев, Лысый понизил голос, но и так говорил осторожно, оглядывая зал поверх Мажугина плеча. Потом подумал и добавил: – Хотя, если мозгами пораскинуть, что в них плохого? Всем хороши – и взяток опять же не берут, и не пьют за счет заведения. Вот так заявятся раз пять-шесть за день: всё ли в порядке, хозяин? Ну и стариков опять же, голодранцев, попрошаек с улиц убрали, всех – в дома призрения, за всеми уход. Наверное.
– Наверное?
– Ну так их же никто не видит больше, тех стариков. Говорят, можно любому зайти в дом призрения, поглядеть, как убогим под присмотром живется, а только кто своей охотой туда сунется? Я точно не сунусь. Вот пацанов уличных – тех всяк видит, в страже они.
Мажуга подвинул пустой стакан и кивнул. Лысый снова налил ему, не забыв плеснуть и себе.
– Вот ты мне скажи, Ржавый, куда они девчонок девают?
– Каких девчонок?
– Уличных, каких же еще! Когда сироток с улиц собирают в свои дома призрения, так пацаны в стражу потом попадают, а девчонки?
– Может, тоже в стражу? Поди под этим колпаком разбери, кто там рожу прячет.
– Не-е-е, Ржавый, не скажи! Разве я мужика от бабы не отличу? Отличу, хоть во что ее наряжай. Нет баб в страже призренческой. А девчонок наравне с пацанами забирают, вот какая штука.
– И куда ж они после попадают, Лысый? Девки-то?
– А некроз их знает. Слухи ходят разные, а толком никому не ведомо. Не ведомо! Потому и слухи ходят. Ну, давай, что ли, еще?
– Нет, Лысый. Мне еще дело предстоит, не хочу охмелеть.
– Раньше ты не так пил, а?
– Так то ж раньше. Держи!
– Э, серебряка много, ты что?
– А это не за выпивку. Расскажи, что сейчас в городе происходит, кто чем озабочен, какие слухи, какие у кого дела.
Пока Лысый пересказывал местные новости, ему пришлось раз двадцать прерваться, чтобы налить новым посетителям – дела в «Стрельни залпом!» и впрямь шли неплохо. Клиенты лупили залпами и водку, и пиво. Наконец Мажуга распрощался с Лысым. Блоха, который пытался его задеть, уже дрых, опустив грязную башку на сложенные руки, двое его приятелей тоже свалились, последний проводил Ржавого осоловелым взглядом.
Мажуга направился к центру Харькова. До Погибели город располагался южнее, чем теперь, нынешний подземный Харьков оказался под северной частью прежнего. Сейчас в центре разветвленной паутины подземелий расположился цех призрения; чем ближе к нему, тем чаще попадались на улицах темные фигуры в островерхих капюшонах. На Мажугу они особо не глядели, но по сторонам зыркали внимательно, а люди сторонились призренцев, отступали с дороги, старались обойти, хотя те не выказывали никакой враждебности. И что еще приметно – в этих кварталах не было маленьких бродяг, хотя на окраинах они попадались частенько. Беспризорников призренцы переловили хотя бы вокруг своего логова. Крепко изменился Харьков за прошедшие несколько сезонов…
Игнаш зашел в оружейную лавку, купил патроны к кольту. Лавка была знакомая, он в прежние времена сюда нередко заглядывал поболтать с хозяином о новинках, обсудить оружие, но сейчас того торговца не было, делами заправлял молодой, Мажуга его не знал и заговаривать не стал. Потратил серебряк. Второй он оставил в «Стрельни залпом!», и таким образом, если не удастся заработать премию, то выйдет, что он ничего не наварил в нынешней поездке.
Когда Мажуга вышел из лавки, освещение перевели в ночной режим, ослабили вдвое. Это тоже было новшество – прежде сутки напролет свет оставался все тот же. Мажуга слыхал, что и за этой переменой стоят призренцы, они потребовали так устроить. Изменился город, изменился.
Он побродил еще по улицам, несколько раз сворачивал в темные переходы… Просто убивал время – спать не хотелось, на собственной ферме отоспался на три сезона вперед, теперь бы только дождаться, как сработает план Птахи.
Игнаш втайне надеялся, что попадет в какую-нибудь передрягу… ну, что его хоть ограбить попытаются. Ничего не произошло – даже в темное время подземных харьковских суток город оставался спокойным и безопасным. Мажуга подумал: в изменившемся Харькове его работа стала бы ненужной, так что вовремя он отсюда убрался.
Наконец бродить надоело, и он отправился к управе. Караульные у входа его поприветствовали и предложили отдохнуть – так им велел Самоха. Сыскаря провели в комнатенку неподалеку от входа, там был столик и широкая лавка. Мажуга сбросил тяжелую куртку, подбитую панцирными пластинами, свернул ее и, растянувшись на лавке, подложил под голову вместо подушки. Твердые пластины неудобно топорщились под затылком, Мажуга ворочался, еще и тусклый свет лампочки мешал. Сон никак не приходил, а призраки прошлого носились под потолком, не отставали. И все завывали грустно: «Помнишь?.. Помнишь?.. Помнишь?..» Под их нытье Игнаш наконец задремал. Провалился в полузабытье, когда стирается граница между явью и сном, а призраки хоть и не обращаются реальностью, но все же проступают отчетливей… Прошлое, которое только и ждало, чтобы Мажуга опустил веки, хлынуло из темных углов, окутало, закачало на зыбких серых волнах и понесло, понесло…
Разбудил его шум в коридоре – топот, голоса, звяканье оружия. Мажуга сел с кольтом в руке, прошлое враз схлынуло, рассыпалось, оттянулось в темные углы. Прислушавшись к голосам, он успокоился – это не нападение, не боевая тревога, затворы не лязгают, а голоса просто возбужденные, опаска или страх в них не звучат. Что-то произошло, конечно, но опасности нет. Мажуга накинул куртку, щелкнул пряжкой ремня и выглянул в коридор.
Трое пушкарей в черных безрукавках, перебивая друг друга, втолковывали что-то Самохе. Тот, опухший со сна, глядел заплывшими глазками то на одного, то на другого, кивал и зевал попеременно. Увидел Мажугу и помахал рукой:
– Игнаш, ты здесь? Идем поглядим, чего у Востряка за улов. А-а-ах-х…
Когда начальство зевнуло, широко разинув рот, младшие пушкари уважительно притихли. Потом расступились, чтобы прошел Мажуга. Управленец ухватил его за рукав и потянул к лестнице:
– Идем, идем, я сам толком ничего не знаю. Разбудили, с постели, видишь, подняли… – Потом на ходу бросил через плечо: – А вы помалкивайте! Ежели по Харькову слух пойдет – узнаю, кто языком машет, и либо наверх отправлю, в карательную колонну, либо вниз, слизневики на плантации окучивать, ясно? – И уже не слушая торопливых оправданий молодых, что, дескать, молчок и никаких слухов не пойдет, потому как они сами все равно ничего не знают, Самоха засеменил к спуску.
У входа в секретный коридор мордастого парня не было – караул несли двое в безрукавках. Загорелые, сразу видно, что с поверхности. И безрукавки желтого цвета, не черные. У одного дробовик в руках, другой с пистолетом в кобуре. Тот, что с пистолетом, курил и задумчиво наблюдал, как дым, подхваченный ветерком из вентиляции, расходится над головой.
– Ты чего это куришь? – недовольно буркнул Самоха. – Не знаешь, что ль, правило?
Курить в пушкарской управе запрещалось, да и вообще в Харькове курение считалось плохой привычкой – воздух отравляется, а его в подземном городе и так мало. Тем более пушкари частенько имеют дело с порохом. Бойцы карательных колонн, проводившие много времени на поверхности, бравировали тем, что нарушают правило, но Самоха – большое начальство, и боец торопливо погасил самокрутку.
– Эт же ж по привычке… Не стану боле дымить.
– Птаха где? На складе? – поинтересовался Игнаш.
– Не, уже ушел, они с Пашутой пымали каких-то оборванцев, Птаха их к себе потащил, поспрошать чтоб. Нас тут пока поставили сторожить.
– А, уже на допрос увел! – обрадовался управленец. – Это хорошо! Тогда идем к Птахе, Ржавый, в его хозяйство. У него этажом ниже кабинет оборудован.
– Погоди, я сперва на схрон погляжу, что там как.
– А, ладно, только недолго. – Самохе не терпелось взглянуть на пойманных преступников.
– Я быстро.
Дверь схрона была заперта. Отпирая замок, Самоха пояснил:
– Вообще-то Птахе не полагается ключи от этого помещения иметь, щас отберу у него, как придем. Ну, гляди.
Внутри было темновато – ночное освещение и здесь оказалось половинным против дневного. Мажуга нырнул в знакомый проход между ящиками, обогнул штабель и едва не наступил на мертвеца. Нагнулся, перевернул. Мальчишка, совсем юный, в грязных портках и чересчур широкой для такого сопляка рубахе с закатанными рукавами. Одна пуля пробила бедро, другая вошла в левую часть груди. В кулаке длинный нож с истончившимся от постоянного затачивания клинком. Мажуга потрогал – острый, как бритва.
Пара ящиков оказалась сдвинута с места – похоже, Птаха с мордастым дали сопляку и его дружкам начать «работу», а потом навалились, когда воры занялись делом и не глядели по сторонам. Да и куда глядеть в запертой комнате? Что ж, грамотно сработано…
– Ну, насмотрелся? – спросил с порога Самоха. – Идем, нечего тут торчать зазря. Слышь, Игнаш, я чё скажу – если Птаха всех переловил, так выходит, зря я тебя сдернул с места-то.
– Ну, зря так зря. Мне чужого не надо, ты только с Асташкой утряси насчет трубы его, тем и обойдусь.
– А, лады. – Самоха снова зевнул. – Я ждал, ты станешь обижаться, что зря звали.
– Не стану. Слушай, дыра-то в стене по-прежнему осталась открыта, не влез бы кто еще.
– Ох, верно! – Управленец тут же озаботился. – Это я не подумал. Все никак не пробужусь толком. Это ты правильно говоришь. Щас кого-нибудь пришлю, чтобы покараулил, кто имеет право здесь быть. Ну, идем, что ли, в Птахино логово?
На лестнице Самоха ткнул толстым пальцем в грудь охранника – того, что курил, – и приказал:
– Живенько беги наверх. Скажешь, Самоха велел Харитона вызвать. Пусть бегом сюда мчит. Передашь – и сразу обратно. Понял? Бегом он чтобы мчал! И ты бегом давай!
– Усё понятно!
– И гляди не кури здесь!
Парень, прыгая через две ступеньки, умчался – знал, что провинился, и теперь выказывал рвение. Самоха поглядел ему вслед, потом на всякий случай состроил злобную гримасу и уставился на второго бойца. Тот, хотя и не был ни в чем уличен, потупился, без нужды вертя в руках обрез. После этого Самоха затопал вниз. Уже входя в коридор следующего этажа, объяснил:
– Поганый народ эти каратели. Разболтались наверху, отвыкли от порядка. Вот двое, вишь, здесь случились, их к делу приставили, а они – курить! Таких ежели не припугнешь, службы толковой от них не жди. Нам сюда. – Самоха толкнул дверь. – А, заперся… Эй, Птаха, отворяй! Хвастайся добычей!
Щелкнул замок, мордастый пушкарь Пашута распахнул створку и посторонился, впуская пришедших.
Мажуга оглядел логово дознавателя – голые кирпичные стены с отдушинами вентиляционной системы, массивные деревянные стулья с высокими спинками и подлокотниками, на стене сбитый из толстых досок косой крест, столы с разложенными инструментами, лохань с водой, несколько ведер… С потолка свешивались ржавые цепи с крюками. На кресте и креслах болтались жесткие ремни. Мажуга втянул воздух и ощутил едва заметный запах свежей крови. Камера пыток, что ли? Весело работает пушкарский дознаватель. Или это для виду только? Чтобы арестованный проникся правильным чувством и сам запел, не дожидаясь, пока его прижмут как следует?
Сам Птаха стоял в глубине комнаты на четвереньках и разжигал угли в жаровне. Рядом с ним к креслу был пристегнут ремнями пленник – пацан лишь немногим старше того, что валялся на складе. Вид у воришки был жалкий, он оглядывался и поминутно сглатывал слюну. Хотя жаровня едва начала тлеть, он уже успел взмокнуть и на лбу выступили крупные капли пота. Пленник пытался пошевелить руками, но ремни туго притягивали запястья к подлокотникам.
Востряк Птаха выпрямился, потер поясницу и подмигнул пойманному воришке:
– Что, взмок? Ничё, щас еще и обделаешься. В энтой комнате, чтоб ты знал, выжимают досуха.
– Слышь, Востряк, мелковат твой улов, – заметил Самоха.
– А другой бы в дыру не пролез, – пояснил дознаватель. – Этих вот крысят нарочно в серьезных бандах держат как раз на такой случай, чтобы в узкий лаз проникнуть. Ничего, я щас его спрошать стану, он мне живо выкажет кого пожирней.
– Никого нет пожирней, только мы и были, – буркнул пленник. Он хорохорился, но голос выдал его страх, дрогнул. – А я все едино не скажу ни про кого.
– Одного токо взял? – поинтересовался Самоха.
– Не, двоих. – Востряк кивнул в сторону.
Мажуга только теперь приметил, что в углу на цепи подвешен мешок, из которого торчат ноги в растоптанных грязных башмаках. Дознаватель подошел поближе и легонько толкнул мешок, тот закачался, изнутри послышалось приглушенное мычание.
– От так повисит, покуда я с первым потолкую, потом… дойдет черед.
Востряк стянул башмак, показалась нога. Судя по размеру, второй пленник был еще мельче того, что в кресле. И впрямь невелик улов.
– Дойдет черед… – повторил, ухмыляясь, Птаха и пощекотал грязную пятку, торчащую из мешка.
Мешок стал извиваться; воришка внутри мычал, подвывал и кашлял сквозь кляп.
– Вишь, боится щекотки-то, – ласково заметил Востряк. – Повезло, значит.
– Чего ж повезло?
– Того, что спервоначалу щекотать буду. Ежели от этого не запоет, то придется чего серьезней попробовать. Ну а с энтим… – дознаватель обернулся к креслу с первым пленником, – с энтим мы сразу по-серьезному начнем. Потому как скоренько вызнать нужно, кто на нас эту погань наслал и куда покраденное унесли.
– Это хорошо, ты верно сечешь, Востряк, – кивнул Самоха. – Нам поскорей вызнать надо. И покражу возвратить.
– Ничего мы не покрали! – буркнул из кресла парень. Он пытался вывернуться, чтобы взглянуть на Самоху – должно быть, считал, что толстый дядька будет добрее, чем Востряк. – Не успели! Вы ж сразу навалились!
– Ты ступай, Самоха, ступай, – предложил Птаха. – Я с ними займусь маленько, а потом, как они припомнят, чего успели, а чего не успели, от тогда я тебя покличу. А то память, вишь, у молодого отшибло. Но я справный лекарь, я память возвращать умею! Для того у меня медицина имеется подходящая! А ты ступай покуда. Вон со Ржавым рассчитаться пока что можно, без спешки чтоб. Спешка при расчетах вредная, а опосля, когда я с энтими потолкую, у тебя много дел, чую, образуется, и все срочные.
– Это да, верно, – покивал Самоха. – Идем, что ли, Игнаш, в самом деле. Только ключ от схрона мне верни, Птаха. Там караул придется поставить, пока дыру не заделаем.
Мажуга, не отвечая, направился к выходу. Мордастый охранник предупредительно распахнул дверь и посторонился. Когда замок за ними защелкнулся, Самоха пошагал к лестнице, по дороге толкуя:
– Видишь, Игнаш, как обернулось? Ты не серчай, что ли, потому как зазря, выходит, я тебя позвал. Но тут как вышло-то? Эта покража для нас большой бедой могла оборотиться, тут мне промашку дать нельзя было, так что я к тебе. Ты ж… э?
Мажуга ухватил Самоху за плечо и дернул на себя, разворачивая к стене спиной.
– Ты чё, Ржавый?!
Сыскарь, правой рукой прижимая толстяка к стене, поднес указательный палец левой к губам – тихо, мол.
– Ты чё? – шепотом повторил Самоха.
– Стой, помалкивай и слушай, – так же тихо велел Мажуга. – Я мыслю, ждать недолго придется. Как я побегу, ты быстро за мной, только вперед не суйся, позади держись.
– А чего стряслось-то?
– Погоди…
Оба замерли. Время тянулось, из камеры сквозь запертую дверь едва доносились шорохи, тихий говор, звяканье металла.
– Тихо как, – облизнув пересохшие губы, чуть слышно выдохнул Самоха. – Когда Птаха работает, обычно ор стоит…
Мажуга, не отвечая, вытащил кольт и приготовился. В пыточной камере глухо стукнул пистолетный выстрел, раздался возглас:
– Э! Ты шо?..
Кто-то сдавленно ахнул хриплым голосом, потом зашуршало, на пол брякнулась мягкая туша… Мажуга бросился к двери, вскинул револьвер и четырежды выстрелил, кроша доски вокруг замка. На счастье, здесь дверь стальными листами не обивали, как на складе. Ржавый ударил ногой, дверь с грохотом распахнулась. Он влетел в комнату, заозирался. Самоха сунулся следом. Из-за широкой спины сыскаря ему было плохо видно, что происходит, разглядел лишь, что жирный Пашута лежит на полу, а под ним быстро растекается кровавая лужа. Востряк Птаха, согнувшись, стоял у кресла, к которому пристегнули воришку. Когда раздались выстрелы и Мажуга выбил дверь, Востряк выпрямился, уронил короткий нож, которым резал ремни, и потянул из-за пояса пистолет. Мажуга рухнул на пол, дознаватель выстрелил. Взвыл Самоха – пуля ударила в левое предплечье. Тогда громыхнул кольт. Метил Мажуга в правую руку Востряка, но тот прыгнул в сторону и получил пулю сорок пятого калибра точно в сердце. Сыскарь бросился к креслу и остановился – понял, что опоздал. Пойманный воришка был мертв, застрелен. Вокруг пулевого отверстия на груди расплылось пятно гари. Востряк выстрелил, прижав ствол вплотную, потому и звук вышел глухой.
Самоха стонал, зажимая рану, между пальцев сочилась кровь, он обалдел от боли и от того, что не понимал смысла происходящего. В углу, дребезжа ржавыми звеньями цепи, раскачивался и мычал мешок…
Мажуга тоже слегка растерялся, потом спохватился, поспешил перебинтовать раненого. В одном из многочисленных внутренних карманов тяжелой куртки нашлись и бинт, и плоская фляга со спиртом. Когда спирт попал в рану, Самоха охнул. Потом, наблюдая, как Игнаш бинтует, попросил:
– Ржавый, ты ж мне объяснишь? Я вижу, ты ждал, что такое случится. Значит, понимаешь, что тут творится?.. Ну, Ржавый, чего молчишь? Ну скажи мне, скажи, что хоть ты это дело понимаешь!
– Сейчас, Самоха, сейчас… – Игнаш затянул узел. – Сам никак не могу в себя прийти.
– Ты уж приходи в себя скорее, что ли? Пять золотых сразу в руки, слышишь, сыскарь? Остальное после, как разберемся. Говори, я не обману!
– Я премию просил, если живым вора возьму. Хотя… – Мажуга покосился в угол, где дребезжала цепь. – Хотя кое-что у нас пока еще осталось… Немного, правда, совсем немного. Ладно, слушай. Эти мелкие, – он кивнул в сторону мертвеца на деревянном стуле, – не брали ваше барахло, ясно?
Самоха подумал немного и ответил:
– Нет, не ясно.
– Ладно, смотри. – Мажуга вытянул из кармана бечевку. – Вот размер ящика, того, что ближе к входу в схроне твоем стоял. Видишь узелок? Вот такая ширина. А второй узелок – это ширина лаза, в который мелкие пролезли. Не утянуть по нему ящик – там, внутри, в тесноте же застрянет, верняк!
– Ах ты ж…
– И обломков ящика на полу не было, значит, не вынимали ваше добро, лишь вместе с упаковкой вынести могли бы.
– Чего ж ты раньше не сказал?
– А почем я мог знать, что это не ты? Подумай, Самоха, если не через дыру в стене, то, значит, кто-то из своих в дверь вынес. А кто ж мог такое учинить? Через дверь – у кого была возможность? Ты мне сам сказал: знали только пятеро.
– Так я ж как… как я мог?! – Управленец стал надуваться от возмущения. – Ты шо, Ржавый, на меня подумал такое?!
– Я на всех должен думать, работа моя такая. Ты меня потому и позвал, чтоб я всех подозревал, потому что я не ваш, не цеховой.
– Ну, так если я сам тебя позвал…
– То мог думать: Игнаш постарел, Игнаш нюх потерял, его, дурня, я живо обману. Нет, Самоха, по правде я на тебя не думал, но работа ведь моя такая. И потом… Ты уже остыл?
– Ну ладно. Говори дальше.
– И потом, у вора все было заранее готово: дыра в стене, под обшивкой, и мальцы эти команды ждали – он загодя позаботился, чтобы сыскаря по ложному следу пустить. Кто про новую управу понимал, как она устроена? Особенно нижние этажи, секретные? Вы ж недавно сюда переехали, мне откуда знать, кто здесь распоряжался? Так вот, крыса у пушкарей завелась, так что я никому не верил. Ну, когда Востряк дыру нашел, он первым попал под подозрение, только он не один в деле. Кто-то еще есть, кто и установку вынести мог, и после побежал сигнал мальцам дать: дескать, лезьте нынче в ночь. Птаха-то здесь сидел в засаде. Смекаешь? Тут я снова подумал…
– Что это я?
– Ну, работа моя такая, Самоха. Чего ж теперь?.. Ну что, получу я свои пять гривен? За живого вора? – Мажуга пошел в угол, где, позвякивая ржавыми цепями, болтался мешок. Поднатужился и стянул груз с цепи. Разворачивая над полом, сказал Самохе: – Я бы и Востряка взял, да он палить начал. Мне бы ничё, но тебя он подстрелил, пришлось и мне… В руку его хотел, до он сам под пулю вскочил… Что молчишь?
– Да, пять гривен, Ржавый… да… это верно, получишь нынче же. – Самоха подошел поближе, поглядеть, что появится из мешка.
Игнаш слегка тряхнул – на пол шмякнулся связанный по рукам и ногам подросток с кляпом во рту.
– Видишь, какая мелкота? – Сыскарь носком сапога пошевелил пленника, тот вяло заворочался. Долго висел вверх тормашками, кровь прилила к голове, и малец все еще не соображал, что с ним происходит. – Востряк бы сейчас обоих пристрелил, а нож, которым того парня зарезал, мальцу в руку вложил бы. Сказал бы: он сумел нож спрятать, при обыске не нашли, ремни порезал, охранника завалил, пришлось мне стрелять. Наврал бы, а вам ничего иного не осталось, как поверить.
– Это верно, Игнаш. Если б не ты… Да, это ты ловко все развел. Ну а пропажу нашу сыщешь?
– Самоха, я тебе о чем толкую? Установку не сейчас стащили, а давно. Это мальцы лишь нынче полезли в дыру, потому что сигнал им даден был. Пропажа может быть где угодно, хоть в Вертикальном Городе, хоть у небоходов, хоть в минских болотах! Забудь, некроз с ней!
Самоха засопел, потупился, погладил забинтованное предплечье и буркнул:
– Не, Мажуга, не получится забыть. Если она где в Пустоши объявится, да к призренцам слух дойдет, да доищутся они, что от нас следы тянутся…
– Призренцы! Вы, цеховые, сами это пугало создали, и сами же его теперь страшитесь!
– Призренцы нужны, ты не понимаешь, Игнаш.
– Не понимаю. – Мажуга нагнулся и стал резать веревки, которыми был связан пленник. Тот лежал лицом вниз и помалкивал.
– Если наши, цеховые, не будут бояться призренцев больше, чем друг дружку, они перегрызутся, – пояснил Самоха. – Этот страх нас вместе сталкивает, в одну толпу. А вместе мы – ого-го! Вместе – сила! Мы теперь все заедино, потому что призренцев боятся все одинаково. В том и смысл. А установку сыскать надобно, тут ты как хочешь, а сыщи!
Подросток зашевелился, сел. Приметил башмак, который стянул с его ноги Востряк, когда щекотал, и медленно натянул. Потом поднял голову, увидел привязанного к стулу приятеля с кровавым пятном, расплывшимся на груди… завизжал тоненько, вскочил и с неожиданной прытью бросился к выходу, отпихнув Самоху. Мажуга перехватил беглеца за шиворот, встряхнул и отшвырнул обратно – в угол. Воришка отлетел от этого толчка, ударился лбом о крюк, покачивающийся на цепи, сел и заплакал, размазывая грязными руками слезы. Мажуга пригляделся – знакомая рожа-то! Та самая девчонка, что стянула кошель у приезжего возле лавки, где грибы слизневые… Судьба, значит.
– Что ж, Самоха, я попробую поискать следы.
– Да, Игнаш, поищи! Раз уж такое дело, что наша вина, нашего цеха, раз уж ты предателя нашел, то награда выйдет великая, только найди пропажу!
– Попробую, сказал. Идем, что ли, наверх? Мне тут как-то не по себе, дрянное это место. И дознаватель ваш был дрянь. – Мажуга взял девчонку за шиворот, поставил на ноги. – Пойдешь со мной, дура, поняла? Попробуешь сбежать – тебя поймают и, вон как дружка твоего, пристрелят, а то и чего похуже сделают. И учти: если б не я, тебя бы уже пришили.
– Поняла, дядька, поняла, – шмыгая носом, протянула воровка. – Не отдавай меня этим только, и я буду хорошей.
Мажуга хмыкнул:
– Хорошей! Кочерга ты закопченная… – и пошел вслед за Самохой к двери, не выпуская из кулака воротник пленницы. Задержался только, чтобы ударить ее по руке и заставить выпустить нож, который девчонка сумела на ходу подобрать с мертвого тела.
По дороге она стала ныть:
– Дяденька, дяденька, ты меня призренцам только не отдавай! Слышь, дяденька!
Мажуга не отвечал, только иногда встряхивал ее, чтобы не вертелась и шагала в ногу.
На лестнице стояли давешние каратели. Тот, что не курил, осторожно спросил:
– Стреляли вроде? Али почудилось мне?
Приятель ткнул его локтем и указал взглядом на свежие бинты на предплечье Самохи.
– А я чё? – нервно вертя в руках обрез, забормотал боец. – Нам входить запретили. Нам велели здесь…
– Правильно велели, – буркнул управленец. Потом обернулся к другому: – Ты передал, чтоб Харитона сыскали?