Страница:
– С этого момента, – сухо объявил он, – здесь будет охрана. Осталось недолго ждать, скоро наш вагон прицепят к поезду западного направления.
Вернувшись в свое купе, я была не в силах снова заняться письмом. Очевидные противоречия между тем, что видели мои глаза, и рассказом Амели, стоило мне извлечь их из памяти, выстраивались в ряд. Во-первых, услышанный мною шум, конечно, не мог быть произведен грабителем, пытающимся разбить окно. Нет, это был стук с явной целью – привлечь внимание. То же относилось и к свисту. Затем, когда я выглянула и увидела, как приподымается занавеска на окне Викторины, никакое лицо к стеклу не прижималось – тень была достаточно далеко от вагона.
Но это все были мелочи, годные только чтобы разбудить подозрение, и не было никаких реальных доказательств. Я не могла использовать их и опровергнуть рассказ служанки. Амели лгала, и мне следовало приглядывать за ней…
Неожиданное дребезжание, потом толчок – мы снова готовились в путь. Я устало разделась и легла в постель, чувствуя облегчение от того, что мы наконец уезжаем с запасных путей. Если Амели замышляла любовное приключение, то оно провалилось, и делу конец.
Глава третья.
Вернувшись в свое купе, я была не в силах снова заняться письмом. Очевидные противоречия между тем, что видели мои глаза, и рассказом Амели, стоило мне извлечь их из памяти, выстраивались в ряд. Во-первых, услышанный мною шум, конечно, не мог быть произведен грабителем, пытающимся разбить окно. Нет, это был стук с явной целью – привлечь внимание. То же относилось и к свисту. Затем, когда я выглянула и увидела, как приподымается занавеска на окне Викторины, никакое лицо к стеклу не прижималось – тень была достаточно далеко от вагона.
Но это все были мелочи, годные только чтобы разбудить подозрение, и не было никаких реальных доказательств. Я не могла использовать их и опровергнуть рассказ служанки. Амели лгала, и мне следовало приглядывать за ней…
Неожиданное дребезжание, потом толчок – мы снова готовились в путь. Я устало разделась и легла в постель, чувствуя облегчение от того, что мы наконец уезжаем с запасных путей. Если Амели замышляла любовное приключение, то оно провалилось, и делу конец.
Глава третья.
Утро принесло солнечный свет и новые сомнения. Теперь, когда мы были далеко от запасного пути и ночного визитера, я не должна была позволять своему воображению облекать тень пугающей плотью.
Мистер Соваж стал проводить больше времени с нами в салоне, показывая нам места, представлявшие наибольший интерес. А миссис Дивз – сплошные улыбки и ласковые речи – претендовала, как могла, на все его внимание. С него почти полностью слетел тот слой лака, который придавал ему неприступный вид, он все меньше и меньше казался представителем того фешенебельного мира, который миссис Дивз явно считала своим. Хотя и она, по-видимому, приветствовала эту перемену в нем.
Теперь я лучше могла разглядеть в нем то, чем я всегда восхищалась в моем отце и в других морских офицерах, которых знала в детстве – компетентность и чувство долга. Его манеры никогда не были слишком резки, однако его чуть небрежная одежда, сердечная нота, сквозившая в его речах, его энтузиазм заставляли меня думать, что в Нью-Йорке он был стиснут в ненавистных ему узких рамках, теперь же становился таким человеком, каким был на самом деле.
Каюсь, моей первой реакцией была зависть. Как легко мужчине порвать с условностями! Моему же полу в такой свободе отказано. Я оглядывалась на самые тяжкие для меня месяцы, когда я от свободы отцовского корабля была перенесена в тюрьму (как мне тогда казалось) школы на берегу. Я хорошо усвоила свой урок, возможно, даже слишком хорошо, ибо, сделавшись из ученицы учительницей, вдруг обнаружила, что моя новая роль требует еще более строгой дисциплины.
Когда я видела, как мистер Соваж покидает поезд на станциях, чтобы посетить телеграф (очевидно, ему необходимо было поддерживать связь со своими предприятиями как на востоке, так и на западе), я впервые за многие годы захотела хоть немного побольше свободы.
Несколько раз во время таких остановок он предлагал нам тоже покинуть вагон и прогуляться по платформам из шершавых досок. Миссис Дивз явно отрицательно относилась к таким визитам на станции, где бродили нищенки-индеанки, мальчишки продавали сидящих в клетках койотов, а мужчины в красных или синих пропотевших рубахах, широкополых шляпах с высокими тульями и с огромными, устрашающего вида шпорами на сапогах стояли и глазели на нас. Челюсти их непрерывно двигались, пережевывая табак.
Но Викторина стремилась выйти всякий раз, когда бы ни предлагал ее брат. Она без умолку болтала по-французски, откровенно и чуть грубовато комментируя то, что мы видели, и держала брата под руку с таким дружелюбием, словно уже прониклась к нему глубокой привязанностью.
Хотя кругом было много безобразного и неприятного, в самой стране виделось величие. И в этих грубых людях была та же энергия, что и в моряках. Они решили силой своих рук и воли покорить суровый и неприступный край. Только, думала я, это не та страна, которую любая женщина может полюбить с такой же безрассудной страстью.
Наши шелка и оборки, кружева и бахрома были здесь неуместны настолько же, как эти красные рубахи, шпоры и шейные платки были бы нелепы в Нью-Йорке. Следовало учиться выдерживать такие взгляды: ведь мы здесь – редкие птицы. И я уже начинала понимать, что эти взгляды – комплименты, а вовсе не грубое оскорбление.
Другие пассажиры на остановках тоже выходили поразмяться, и со временем мы стали узнавать их в лицо. Так я заметила среди них одного мужчину, который постоянно занимал такую позицию, чтобы держать в поле зрения всю нашу компанию, пока мы находились вне вагона.
Незнакомец носил широкополую шляпу, затенявшую его лицо, а также пышную черную бороду. Поэтому то, что находилось между тенью от полей и этой растительностью, было скрыто с таким же успехом, как если бы он был в маске. Но я решила, что он молод. Он казался стройным, несмотря на широкий пыльник, который многие носили для защиты от паровозной сажи и копоти. На остановках он расстегивал пыльник и накидывал его как плащ, под ним же был виден дорожный костюм городского жителя.
Мне уже становилось неприятно это постоянное наблюдение, как вдруг оно прекратилось. Когда он перестал появляться, я решила со странным чувством облегчения, которого не смогла бы объяснить, что он, вероятно, сошел с поезда. Я решила, что не стоит строить догадки и держать под подозрением всех и каждого.
– Что вы думаете об этой стране, мисс Пенфолд? – вопрос мистера Соважа отвлек меня от столь благоразумного умозаключения.
Поодаль, вдоль дороги петлял ручей. Бегущая вода так манила прохладной свежестью, что на мгновение мне захотелось оказаться возле нее. Между тем, мой работодатель сидел в кресле рядом со мной, повернувшись так, чтобы делить свое внимание между мною и внешним миром.
Я торопливо искала слова.
– Она, конечно, очень красива. Но я не думаю, что ее легко усмирить. Я вот подумала, как холодна эта вода…
Он улыбнулся.
– Да, ручей в полдневный жар. Вода во многих местах страны дороже золота, потому что золото – богатство, но не жизнь.
– Однако, в сорок девятом люди считали по-другому, – заметила я. – Разве мало их лишились здесь жизни в погоне за богатством?
– Слишком много. Золотая лихорадка опасна. Но это в прошлом; теперь мы строим, укореняемся. Железные дороги связывают нас с Востоком, мы открываем земли для посевов и пастбищ… – он заговорил с нарастающим жаром, а затем начал рассказывать о жизни в Калифорнии.
Мой отец никогда не считал меня безмозглым существом только из-за того, что я родилась девочкой. До двенадцати лет, когда меня послали на берег в школу, я, рожденная на борту корабля, черпала знания из превосходной библиотеки, которую отец возил с собой, и на все свои вопросы получала ответы, конечно, с учетом моего возраста. И никогда мне не приходилось слышать более интересных бесед, чем в те годы. Большинство мужчин, которых я встречала в обществе, вело с дамами пустые поверхностные разговоры. Опуститься глубже и выказать понимание или хотя бы интерес к важным событиям, было бы почти неприличным. Энтузиазм к учебе, поощряемый во мне отцом, считался причудой, почти пороком. И в это мгновение я осознала, насколько же я была отрезана от того, чего хотела. Я была жаждущим странником, случайно набредшим в пустыне на ручей, вроде того, что бежал перед нами.
Мистер Соваж, воодушевленный моими вопросами, ожидал от меня моих суждений, и воспринимал их как нечто совершенно естественное. Я начала с упоминания о тех вещах, на которые обращал мое внимание отец. Поскольку он указывал мне то, чтоя должна увидеть, я посетила многие необычные места в тех странах, куда доставляла грузы «Королева Индии». То, что я унаследовала его способность легко усваивать языки, доставляло ему особенное удовольствие.
– Итак, вы побывали в Кантоне и на Сандвичевых островах? – Мистер Соваж был по-настоящему заинтересован. – И что вы думаете о той части Китая, которую видели?
Он спрашивал без снисходительности, поэтому я откровенно рассказывала обо всем, что повидала. Думаю, он был поражен, когда услышал, что я была приглашена на два дня в женские покои одного из богатейших купцов, и наблюдала ту часть местной жизни, которая была скрыта от путешественников-мужчин.
– У вас было много преимуществ, – заметил он.
– Главное из них, сэр, то, что у меня был отец, который воспитал во мне пытливый ум.
Возможно, мой ответ прозвучал резковато, поскольку он заметил:
– Вы произнесли это с таким нажимом, мисс Пенфолд, будто полагаете, что поведение вашего отца шло вразрез с обычаем.
– Судя по тому, сэр, что я узнала с тех пор, как лишилась его общества, очень похоже, что так. Он поощрял во мне желание расширять кругозор и предоставлял мне для этого все возможности. Поскольку такие преимущества в образовании обычно принадлежат сыновьям, а не дочерям, теперь я думаю, что мой отец очень сильно отступил от обычая.
В своем ответе я ступила на грань правил приличия. Не потому ли начали сходиться его темные брови? Он вполне мог подумать, что я в какой-то мере задеваю его собственные убеждения.
– Ален! Я не знаю, ждать ли вас… – Миссис Дивз выплыла на нас из коридора. – Глупо с моей стороны отнимать ваше время, когда у вас столько забот, но у меня все бумаги здесь… – она лично озаботилась расстегнуть захваченный с собой портфель.
– Я, как всегда, к вашим услугам, Огаста. – Он встал и потянулся к портфелю.
Я поняла, что меня выставляют, и мне было немного больно, что это сделано так грубо. Не то, чтобы я могла требовать от него больше внимания, чем предписывала обычная вежливость… Миссис Дивз вообще ничем не выказала, что заметила мое присутствие, и лишь небрежно кивнула, когда я проходила мимо нее.
В купе меня все еще дожидалось мое письмо к мадам Эшли, но я была не в настроении вести дневник. Вместо этого я стала смотреть в окно на местность, которая казалась мне теперь совершенно отталкивающей. И я все еще старалась разобраться в своих чувствах, когда в мою дверь постучали. Прежде чем я успела ответить, вошла миссис Дивз.
– Мисс Пенфолд! – Она произнесла мое имя тем же самым тоном, которым я недавно отчитывала нерадивых учениц. Но я решила не обнаруживать своего негодования.
– Миссис Дивз? – вопросительно произнесла я. – Я могу что-то сделать для вас?
– Вы можете сделать кое-что для себя, мисс Пенфолд! – Она уселась без приглашения.
Возможно, она рассчитывала на мой ответ, но я молча выжидала, вынуждая ее продолжать. Это великолепный прием против тех эмоций, которые она разыгрывала.
– Я исхожу, конечно, – тут она принялась крутить одно из многочисленных колец на своих пухлых пальцах, – из того факта, что молодые леди из хорошего общества не пытаются привлечь внимание джентльменов.
«Как бы не так, – ядовито подумала я. – Большая часть их времени посвящена маневрам исключительно в этом направлении, разумеется, незаметным».
– Мистер Соваж… Ален, – она прибегла к его личному имени, как будто хотела подчеркнуть, что это ее исключительная привилегия, – очень добр. Хотя он постоянно занят делами, он слишком хорошо воспитан, чтобы высказывать нетерпение…
Я продолжала смотреть на нее с тем же озадаченным видом полного непонимания. Возможно, моя реакция сбивала ее, заставляя делать паузы. Затем она снова начала:
– Вы так молоды, мисс Пенфолд, и ваши обстоятельства были таковы, что вы могли обычную вежливость принять за что-то иное. Мистер Соваж счел ваш недавний разговор немного… скажем, странным для леди, избранной быть компаньонкой для его сестры. Поскольку это дело деликатное, он обратился ко мне, чтобы я переговорила с вами.
– Ну конечно, – кротко согласилась я. – И очень мило с вашей стороны, миссис Дивз, что вы согласились. Хотя я все еще не могу понять, в чем, собственно, мой проступок, поскольку наш недавний разговор с мистером Соважем был начат им самим. Я думаю, он хотел побольше узнать о моем прошлом. Полагаю, это вполне естественно при данных обстоятельствах.
Она вспыхнула. Думаю, она считала, что меня можно легко запугать… И я была уверена, ее неприязнь ко мне растет с каждым словом. Но то, что я сказала, вполне могло быть правдой, и она это знала. Заставив таким образом ее замолчать, я сама перешла в наступление – если считать нашу беседу поединком.
– Уверяю вас, я не имела желания никого оскорблять. И я уверена, что теперь, когда мистер Соваж удовлетворил естественное любопытство относительно моего прошлого, он не будет испытывать нужды в дальнейших разговорах. Вы можете сообщить ему, что я поняла то, что он желал передать через вас, и впредь буду с ним осторожнее.
Я была уверена, что она никогда раньше не сталкивалась с подобной тактикой. По ее понятиям, я должна была повести себя нагло, однако она не могла обнаружить в моих словах никакой зацепки, чтобы обвинить меня в этом. Бормоча нечто неразборчивое, она вышла так же резко, как и ворвалась ко мне.
Теперь предстояло кое-что обдумать. В будущем мне следовало держать себя очень осторожно, не давая этой женщине ни малейшего повода для нападок. Если я верно оценила мистера Соважа, то маловероятно, что это он послал ко мне миссис Дивз. Он из тех, кто предпочитает действовать прямо.
Однако он мог бросить какое-нибудь случайное замечание, отчего миссис Дивз уверилась, что может заявиться ко мне. Возможно, я и вправду увлеклась его свободным обращением и перешла предписанные границы. Наперед надо было следить за своей речью и держаться строго и корректно, когда дело касается «Алена» миссис Дивз. Это почему-то принесло мне чувство потери, даже боли. Как будто я, пробудившись от долгой скуки, увидела проблеск света, но мне запретили смотреть на него впредь.
Поэтому, услышав гонг к обеду, я не испытала особого удовольствия. Беседой за столом правила миссис Дивз. Ее цель была мне совершенно ясна. Ее речь блистала именами, которые прямо указывали на ее место в высших кругах Сан-Франциско, она говорила о ближайшем «сезоне» и роли, которую назначено было играть Викторине. При этом она всячески намекала, что исключает меня из этого очаровательного замкнутого круга. Что ж, если миссис Дивз добьется цели, на которую намекала Викторина, и станет хозяйкой дома Соважей, то срок моей службы, скорее всего, окажется гораздо короче, чем было предусмотрено вначале.
Когда миссис Дивз наконец заявила, что мы возвращаемся в салон, Викторина зевнула, заметив, что от движения поезда ее клонит в сон и она нас покидает. Я сказала, что мне нужно написать письмо и быстро удалилась, к заметному, кстати, облегчению миссис Дивз.
Едва лишь я переоделась в халат и стала расчесывать волосы на ночь, как в мою комнату без стука вошла Викторина.
– Тамарис, что вам сегодня сказала эта старая курица? Она буквально пылала яростью, когда проходила мимо моего купе. Это из-за того, что мой брат сегодня разговаривал с вами? – Без приглашения она забралась на мой диван. – Ба! Да вы, похоже, собираетесь помалкивать? – Последнее слово Викторина произнесла так, будто оно означало какой-то порок. – Но я не дура, я догадываюсь, в чем дело. Она собирается стать мадам Соваж, в душе она уже слышит, как ее так называют. Она так боится, что ее желание не сбудется, что в каждой женщине видит соперницу. Но верьте мне, Тамарис, она никогда не получит того, чего хочет. Во-первых, потому, что она дура, а я, хоть и недолгое время знаю своего брата, но много слышала о нем; он не из тех, кто умиляется от дамской глупости. К тому же, ее поползновения слишком грубы. Рано или поздно она непременно выдаст свои желания, и мой брат почувствует к ней отвращение. Она ему не пара! В глазах Викторины не было и тени насмешки, они сверкали от волнения, и оно же делало ее голос глубже, ниже, чем он звучал обычно. Ясно было, что девушкой владеет сильное чувство к брату. И миссис Дивз может потерпеть поражение прежде, чем поймет, какого нажила себе врага. Викторина рассмеялась.
– Я немного пугаю вас, Тамарис, когда так говорю? Вы думаете, что я строю какие-то темные козни, чтобы уберечь своего дорогого братца от Огасты? Что я, возможно, даже ведьма? – Она сделала гротескную гримасу. – Отлично! Тогда я подумаю о том, чтобы стать ведьмой и наложить на Огасту проклятие, сильное проклятие. Я сделаю ее кожу пятнистой, чтобы все отвернулись от нее с отвращением, или… Вам не страшно сейчас, Тамарис… хоть немного?
Я рассмеялась.
– Конечно. Разве вы не видите, что я в ужасе от ваших черных планов?
Она посмотрела на меня странным изучающим взглядом, безо всякой ответной насмешки. – Не смейтесь над тем, чего не понимаете, Тамарис. Есть вещи… – она резко осеклась. – Но они принадлежат иному времени, иному месту… не вашему уютному маленькому миру. Заканчивайте свое письмо, Тамарис, и спокойно спите.
Так же молча и быстро, как вошла, она исчезла. Мое минутное веселье тут же развеялось. Я внимательно огляделась, пытаясь понять, что встревожило меня секунду или две назад. Но это чувство было только вспышкой, и если даже это было предупреждение, я не обладала достаточной мудростью, чтобы к нему прислушаться.
На следующее утро мистер Соваж получил телеграмму и в Сакраменто сошел с поезда, чтобы отправиться в Вирджиния-Сити, где на одном из рудников, контролируемых его компанией, возникли какие-то проблемы. Он сказал, что один из его людей будет ожидать нас в Окленде. Затем этот джентльмен проводит нас в наши апартаменты в отель «Лик-Хауз».
Паром был окутан плотным туманом. «Такой туман, – подумала я, – мог бы отлично послужить устрашающей декорацией для какой-нибудь мрачной сцены, разворачивающейся в трущобах Лондона». Поэтому мы остались в каюте парома, кутаясь в непромокаемые плащи, чтобы хоть как-то защититься от пронизывающей сырости. Викторина презрительно фыркнула.
– Я нахожу это место просто отвратительным. Где же сияющие небеса, где прекрасная страна, о которой так много рассказывал мой брат?
Грэм Кантрелл, молодой человек, обязанный сопровождать нас, стоял так близко к сестре своего хозяина, насколько позволяли приличия. Было ясно, что с первой же встречи он не видит никого, кроме нее. Даже теперешняя сердитая гримаска Викторины, отметила я для себя с легкой грустью, нисколько нс умалила ее хрупкой красоты. Он тотчас поспешил сказать, что такие туманы не всегда затягивают бухту и не представляют угрозы городу, куда лениво плюхал наш паром.
Но я-то знала море. И для меня такой туман всегда таил угрозу. Глядеть в окна нашей каюты, наглухо занавешенные плотной туманной пеленой, было страшновато… И я слышала печальный звук предупредительных колоколов, но эта пелена была так плотна, что даже эти звуки казались придушенными.
На стенах сырость оседала каплями. В каюте стоял тяжелый запах – застарелая грязь, сильный дух человеческих тел, зловоние машинного масла, доносимое из машинного отделения.
Неожиданно я ощутила, что больше не могу выносить этого заключения. Хоть я и считала себя искушенной путешественницей, желудок у меня всегда был слабый. Мне нужно было сделать только один-два шага наружу, чтобы найти более чистый воздух, пусть, даже и пропитанный туманом. Так я и сделала, втянув в легкие благословенную сырость.
Были и другие пассажиры, очевидно разделявшие мое желание выйти на воздух. Большинство из них виделись просто неверными тенями, но налево от двери нашей каюты, очень близко друг к другу стояли двое, и до меня то и дело долетал звук голосов.
Тот, что выше, должно быть, мужчина. Другая фигура, закутанная в точно такой же, как у меня, плащ – явно женщина. Затем мимо прошел кто-то из команды, держа в руке фонарь, и отблеск от него ясно осветил обоих. Это была Амели, оставленная при нашем багаже.
Однако свет не выхватил лица ее спутника. Но сам факт, что их поза предполагала некоторую степень интимности, пробудила мои прежние подозрения. Был ли это другой мужчина, случайно привлеченный ее хорошеньким личиком? Я так мало знала о ней – возможно, она была весьма свободна в своих поступках вдали от взгляда хозяйки. Но не было сомнений, что между ними существовала некая сильная привязанность, и Викторина будет скорее защищать, чем обвинять ее на основании столь шатких подозрений, как мои.
Я решила проследить за Амели и удостовериться, что ее поведение не таково, чтобы впутать ее юную хозяйку в какую-нибудь неприятную историю. Беспокойство грызло меня, покуда мы причаливали и черепашьим шагом ползли до «Лик-Хауза».
– C'est magnifique! [10]Посмотрите, даже в тумане видны огни магазинов. Что за наслаждение бродить по ним… давайте отправимся поскорее!
Викторина отвернулась от окна отеля, опустив тяжелую портьеру, которую поднимала, чтобы взглянуть на Монтгомери-Стрит, полную жизни даже в такой ненастный вечер. Девушка так и кипела воодушевлением.
– Не ночью же, моя дорогая. – Миссис Дивз была исполнена благоразумного неодобрения. – Леди не появляются на улицах без подобающего сопровождения…
– Но я же вижу! – возразила Викторина. – Вот они – там… и там… – она указала пальцем на окно.
– Это не леди, – приговор миссис Дивз был окончательным и обжалованию не подлежал.
Викторина с хмурым видом отпустила бархатные красные занавеси, отгораживающие нас от огней и шума уличной жизни, Я уже заметно устала от красного бархата. В отелях, казалось, обожали его, как примету респектабельности и роскоши. А «Лик-Хауз», к тому же, был явно из новых.
Его интерьер, заполненный деревянной резьбой, бархатом, его мраморные полы создавали впечатление безвкусного показного богатства. То же относилось к еде, которая была сервирована в наших номерах – шесть блюд, начиная от устриц и кончая всеми возможными лакомствами, не зависящими от сезона, заставили меня подумать, что в мире слишком много пищи.
Шампанское, очевидно, тоже было правилом, как нечто само собой разумеющееся, вроде воды со льдом в других краях. Его, к моему удивлению, безо всяких вопросов подали и нам с Викториной. Я лишь пригубила свой бокал. Однако миссис Дивз и Викторина не последовали моему примеру.
– Ваш брат, моя дорогая, – миссис Дивз водрузила свою неизменную сумку с рукоделием себе на колени, но не стала открывать ее, – держит здесь, в городе, собственный выезд. И нет причин, почему бы нам не воспользоваться им завтра, чтобы посетить некоторые магазины. Кроме того, может быть, вы захотите освежить ваш гардероб… – при этом она бросила хитрый взгляд в мою сторону. Если она и думала припугнуть меня предполагаемой бедностью моего гардероба, то просчиталась. Я была твердо уверена, что благодаря стараниям одной из наставниц мадам Эшли, всегда выгляжу одетой в соответствии с модой.
Однако, стоило оглядеться в дамской гостиной, куда нас препроводили без лишних церемоний после нашего прибытия. Мне уже стало ясно – моды Востока резко отличались от мод блистательного Запада. Такого богатства нарядов – зачастую из двух контрастных цветов на одном платье, с бахромой, ожерельями, цветочными гирляндами и кружевами – я никогда раньше не видывала.
Здесь было принято, как сообщила нам миссис Дивз в одном из своих наставительных монологов касательно обычаев светского общества, не содержать городских домов (хотя здесь было несколько, размерами и убранством схожих с дворцами, в таком районе, как Ноб-Хилл), а по большей части держать за собой апартаменты в крупных отелях, избавляясь таким образом от забот о доме. Обычай этот возник в давние дни золотой лихорадки, когда большинство приезжих составляли одинокие мужчины, селившиеся в меблированных комнатах. Многие джентльмены объединялись, и составляли наполовину личные пансионы под началом компетентных и даже весьма одаренных поварих-домоправительниц. Это привело к тому, что джентльмены, привыкшие к такому положению дел, уже обзаведясь семьями и домами, сохраняли за собой свои «номера» и посещали их по вечерам, чтобы встретиться с друзьями, поговорить о делах и заключить конфиденциальные сделки.
На протяжении всего обеда миссис Дивз продолжала говорить, заливая нас таким непрерывным потоком сведений, что я удивлялась, как она находит время отдавать должное еде. Но я внимательно слушала, понимая, что сейчас оказалась в мире, совершенно отличном от всего того, что я знала.
– Да! – Викторина плюхнулась на одну из плюшевых кушеток. – Мы должны увидеть все магазины! Только я забыла… у нас же нет денег. Как же мы сможем покупать?
Миссис Дивз рассмеялась. Ее лицо покраснело. Она очень плотно пообедала, хотя была, должно быть, туго затянута – на ее лифе не было ни единой складки. Пока она ела, голос ее становился громче, слова менее разборчивы, смех звучал все чаще и чаще.
– Не стоит беспокоиться. Кредит Алена очень хорошо обеспечен. Носить с собой деньги утомительно. Видите ли, тут не принимают банкноты, как на Востоке. Здесь вы должны платить только золотом или серебром.
Меня это встревожило. Значит, мои накопления, тщательно упрятанные в кошельке во внутреннем кармане юбки, необходимо обменять. Нужно ли для этого отправиться в банк или можно обратиться к мистеру Кантреллу? Мне бы не хотелось оказаться без наличных денег. Не то, чтобы я ожидала чего-то от завтрашней поездки по магазинам, но всякое может случиться…
Мистер Соваж стал проводить больше времени с нами в салоне, показывая нам места, представлявшие наибольший интерес. А миссис Дивз – сплошные улыбки и ласковые речи – претендовала, как могла, на все его внимание. С него почти полностью слетел тот слой лака, который придавал ему неприступный вид, он все меньше и меньше казался представителем того фешенебельного мира, который миссис Дивз явно считала своим. Хотя и она, по-видимому, приветствовала эту перемену в нем.
Теперь я лучше могла разглядеть в нем то, чем я всегда восхищалась в моем отце и в других морских офицерах, которых знала в детстве – компетентность и чувство долга. Его манеры никогда не были слишком резки, однако его чуть небрежная одежда, сердечная нота, сквозившая в его речах, его энтузиазм заставляли меня думать, что в Нью-Йорке он был стиснут в ненавистных ему узких рамках, теперь же становился таким человеком, каким был на самом деле.
Каюсь, моей первой реакцией была зависть. Как легко мужчине порвать с условностями! Моему же полу в такой свободе отказано. Я оглядывалась на самые тяжкие для меня месяцы, когда я от свободы отцовского корабля была перенесена в тюрьму (как мне тогда казалось) школы на берегу. Я хорошо усвоила свой урок, возможно, даже слишком хорошо, ибо, сделавшись из ученицы учительницей, вдруг обнаружила, что моя новая роль требует еще более строгой дисциплины.
Когда я видела, как мистер Соваж покидает поезд на станциях, чтобы посетить телеграф (очевидно, ему необходимо было поддерживать связь со своими предприятиями как на востоке, так и на западе), я впервые за многие годы захотела хоть немного побольше свободы.
Несколько раз во время таких остановок он предлагал нам тоже покинуть вагон и прогуляться по платформам из шершавых досок. Миссис Дивз явно отрицательно относилась к таким визитам на станции, где бродили нищенки-индеанки, мальчишки продавали сидящих в клетках койотов, а мужчины в красных или синих пропотевших рубахах, широкополых шляпах с высокими тульями и с огромными, устрашающего вида шпорами на сапогах стояли и глазели на нас. Челюсти их непрерывно двигались, пережевывая табак.
Но Викторина стремилась выйти всякий раз, когда бы ни предлагал ее брат. Она без умолку болтала по-французски, откровенно и чуть грубовато комментируя то, что мы видели, и держала брата под руку с таким дружелюбием, словно уже прониклась к нему глубокой привязанностью.
Хотя кругом было много безобразного и неприятного, в самой стране виделось величие. И в этих грубых людях была та же энергия, что и в моряках. Они решили силой своих рук и воли покорить суровый и неприступный край. Только, думала я, это не та страна, которую любая женщина может полюбить с такой же безрассудной страстью.
Наши шелка и оборки, кружева и бахрома были здесь неуместны настолько же, как эти красные рубахи, шпоры и шейные платки были бы нелепы в Нью-Йорке. Следовало учиться выдерживать такие взгляды: ведь мы здесь – редкие птицы. И я уже начинала понимать, что эти взгляды – комплименты, а вовсе не грубое оскорбление.
Другие пассажиры на остановках тоже выходили поразмяться, и со временем мы стали узнавать их в лицо. Так я заметила среди них одного мужчину, который постоянно занимал такую позицию, чтобы держать в поле зрения всю нашу компанию, пока мы находились вне вагона.
Незнакомец носил широкополую шляпу, затенявшую его лицо, а также пышную черную бороду. Поэтому то, что находилось между тенью от полей и этой растительностью, было скрыто с таким же успехом, как если бы он был в маске. Но я решила, что он молод. Он казался стройным, несмотря на широкий пыльник, который многие носили для защиты от паровозной сажи и копоти. На остановках он расстегивал пыльник и накидывал его как плащ, под ним же был виден дорожный костюм городского жителя.
Мне уже становилось неприятно это постоянное наблюдение, как вдруг оно прекратилось. Когда он перестал появляться, я решила со странным чувством облегчения, которого не смогла бы объяснить, что он, вероятно, сошел с поезда. Я решила, что не стоит строить догадки и держать под подозрением всех и каждого.
– Что вы думаете об этой стране, мисс Пенфолд? – вопрос мистера Соважа отвлек меня от столь благоразумного умозаключения.
Поодаль, вдоль дороги петлял ручей. Бегущая вода так манила прохладной свежестью, что на мгновение мне захотелось оказаться возле нее. Между тем, мой работодатель сидел в кресле рядом со мной, повернувшись так, чтобы делить свое внимание между мною и внешним миром.
Я торопливо искала слова.
– Она, конечно, очень красива. Но я не думаю, что ее легко усмирить. Я вот подумала, как холодна эта вода…
Он улыбнулся.
– Да, ручей в полдневный жар. Вода во многих местах страны дороже золота, потому что золото – богатство, но не жизнь.
– Однако, в сорок девятом люди считали по-другому, – заметила я. – Разве мало их лишились здесь жизни в погоне за богатством?
– Слишком много. Золотая лихорадка опасна. Но это в прошлом; теперь мы строим, укореняемся. Железные дороги связывают нас с Востоком, мы открываем земли для посевов и пастбищ… – он заговорил с нарастающим жаром, а затем начал рассказывать о жизни в Калифорнии.
Мой отец никогда не считал меня безмозглым существом только из-за того, что я родилась девочкой. До двенадцати лет, когда меня послали на берег в школу, я, рожденная на борту корабля, черпала знания из превосходной библиотеки, которую отец возил с собой, и на все свои вопросы получала ответы, конечно, с учетом моего возраста. И никогда мне не приходилось слышать более интересных бесед, чем в те годы. Большинство мужчин, которых я встречала в обществе, вело с дамами пустые поверхностные разговоры. Опуститься глубже и выказать понимание или хотя бы интерес к важным событиям, было бы почти неприличным. Энтузиазм к учебе, поощряемый во мне отцом, считался причудой, почти пороком. И в это мгновение я осознала, насколько же я была отрезана от того, чего хотела. Я была жаждущим странником, случайно набредшим в пустыне на ручей, вроде того, что бежал перед нами.
Мистер Соваж, воодушевленный моими вопросами, ожидал от меня моих суждений, и воспринимал их как нечто совершенно естественное. Я начала с упоминания о тех вещах, на которые обращал мое внимание отец. Поскольку он указывал мне то, чтоя должна увидеть, я посетила многие необычные места в тех странах, куда доставляла грузы «Королева Индии». То, что я унаследовала его способность легко усваивать языки, доставляло ему особенное удовольствие.
– Итак, вы побывали в Кантоне и на Сандвичевых островах? – Мистер Соваж был по-настоящему заинтересован. – И что вы думаете о той части Китая, которую видели?
Он спрашивал без снисходительности, поэтому я откровенно рассказывала обо всем, что повидала. Думаю, он был поражен, когда услышал, что я была приглашена на два дня в женские покои одного из богатейших купцов, и наблюдала ту часть местной жизни, которая была скрыта от путешественников-мужчин.
– У вас было много преимуществ, – заметил он.
– Главное из них, сэр, то, что у меня был отец, который воспитал во мне пытливый ум.
Возможно, мой ответ прозвучал резковато, поскольку он заметил:
– Вы произнесли это с таким нажимом, мисс Пенфолд, будто полагаете, что поведение вашего отца шло вразрез с обычаем.
– Судя по тому, сэр, что я узнала с тех пор, как лишилась его общества, очень похоже, что так. Он поощрял во мне желание расширять кругозор и предоставлял мне для этого все возможности. Поскольку такие преимущества в образовании обычно принадлежат сыновьям, а не дочерям, теперь я думаю, что мой отец очень сильно отступил от обычая.
В своем ответе я ступила на грань правил приличия. Не потому ли начали сходиться его темные брови? Он вполне мог подумать, что я в какой-то мере задеваю его собственные убеждения.
– Ален! Я не знаю, ждать ли вас… – Миссис Дивз выплыла на нас из коридора. – Глупо с моей стороны отнимать ваше время, когда у вас столько забот, но у меня все бумаги здесь… – она лично озаботилась расстегнуть захваченный с собой портфель.
– Я, как всегда, к вашим услугам, Огаста. – Он встал и потянулся к портфелю.
Я поняла, что меня выставляют, и мне было немного больно, что это сделано так грубо. Не то, чтобы я могла требовать от него больше внимания, чем предписывала обычная вежливость… Миссис Дивз вообще ничем не выказала, что заметила мое присутствие, и лишь небрежно кивнула, когда я проходила мимо нее.
В купе меня все еще дожидалось мое письмо к мадам Эшли, но я была не в настроении вести дневник. Вместо этого я стала смотреть в окно на местность, которая казалась мне теперь совершенно отталкивающей. И я все еще старалась разобраться в своих чувствах, когда в мою дверь постучали. Прежде чем я успела ответить, вошла миссис Дивз.
– Мисс Пенфолд! – Она произнесла мое имя тем же самым тоном, которым я недавно отчитывала нерадивых учениц. Но я решила не обнаруживать своего негодования.
– Миссис Дивз? – вопросительно произнесла я. – Я могу что-то сделать для вас?
– Вы можете сделать кое-что для себя, мисс Пенфолд! – Она уселась без приглашения.
Возможно, она рассчитывала на мой ответ, но я молча выжидала, вынуждая ее продолжать. Это великолепный прием против тех эмоций, которые она разыгрывала.
– Я исхожу, конечно, – тут она принялась крутить одно из многочисленных колец на своих пухлых пальцах, – из того факта, что молодые леди из хорошего общества не пытаются привлечь внимание джентльменов.
«Как бы не так, – ядовито подумала я. – Большая часть их времени посвящена маневрам исключительно в этом направлении, разумеется, незаметным».
– Мистер Соваж… Ален, – она прибегла к его личному имени, как будто хотела подчеркнуть, что это ее исключительная привилегия, – очень добр. Хотя он постоянно занят делами, он слишком хорошо воспитан, чтобы высказывать нетерпение…
Я продолжала смотреть на нее с тем же озадаченным видом полного непонимания. Возможно, моя реакция сбивала ее, заставляя делать паузы. Затем она снова начала:
– Вы так молоды, мисс Пенфолд, и ваши обстоятельства были таковы, что вы могли обычную вежливость принять за что-то иное. Мистер Соваж счел ваш недавний разговор немного… скажем, странным для леди, избранной быть компаньонкой для его сестры. Поскольку это дело деликатное, он обратился ко мне, чтобы я переговорила с вами.
– Ну конечно, – кротко согласилась я. – И очень мило с вашей стороны, миссис Дивз, что вы согласились. Хотя я все еще не могу понять, в чем, собственно, мой проступок, поскольку наш недавний разговор с мистером Соважем был начат им самим. Я думаю, он хотел побольше узнать о моем прошлом. Полагаю, это вполне естественно при данных обстоятельствах.
Она вспыхнула. Думаю, она считала, что меня можно легко запугать… И я была уверена, ее неприязнь ко мне растет с каждым словом. Но то, что я сказала, вполне могло быть правдой, и она это знала. Заставив таким образом ее замолчать, я сама перешла в наступление – если считать нашу беседу поединком.
– Уверяю вас, я не имела желания никого оскорблять. И я уверена, что теперь, когда мистер Соваж удовлетворил естественное любопытство относительно моего прошлого, он не будет испытывать нужды в дальнейших разговорах. Вы можете сообщить ему, что я поняла то, что он желал передать через вас, и впредь буду с ним осторожнее.
Я была уверена, что она никогда раньше не сталкивалась с подобной тактикой. По ее понятиям, я должна была повести себя нагло, однако она не могла обнаружить в моих словах никакой зацепки, чтобы обвинить меня в этом. Бормоча нечто неразборчивое, она вышла так же резко, как и ворвалась ко мне.
Теперь предстояло кое-что обдумать. В будущем мне следовало держать себя очень осторожно, не давая этой женщине ни малейшего повода для нападок. Если я верно оценила мистера Соважа, то маловероятно, что это он послал ко мне миссис Дивз. Он из тех, кто предпочитает действовать прямо.
Однако он мог бросить какое-нибудь случайное замечание, отчего миссис Дивз уверилась, что может заявиться ко мне. Возможно, я и вправду увлеклась его свободным обращением и перешла предписанные границы. Наперед надо было следить за своей речью и держаться строго и корректно, когда дело касается «Алена» миссис Дивз. Это почему-то принесло мне чувство потери, даже боли. Как будто я, пробудившись от долгой скуки, увидела проблеск света, но мне запретили смотреть на него впредь.
Поэтому, услышав гонг к обеду, я не испытала особого удовольствия. Беседой за столом правила миссис Дивз. Ее цель была мне совершенно ясна. Ее речь блистала именами, которые прямо указывали на ее место в высших кругах Сан-Франциско, она говорила о ближайшем «сезоне» и роли, которую назначено было играть Викторине. При этом она всячески намекала, что исключает меня из этого очаровательного замкнутого круга. Что ж, если миссис Дивз добьется цели, на которую намекала Викторина, и станет хозяйкой дома Соважей, то срок моей службы, скорее всего, окажется гораздо короче, чем было предусмотрено вначале.
Когда миссис Дивз наконец заявила, что мы возвращаемся в салон, Викторина зевнула, заметив, что от движения поезда ее клонит в сон и она нас покидает. Я сказала, что мне нужно написать письмо и быстро удалилась, к заметному, кстати, облегчению миссис Дивз.
Едва лишь я переоделась в халат и стала расчесывать волосы на ночь, как в мою комнату без стука вошла Викторина.
– Тамарис, что вам сегодня сказала эта старая курица? Она буквально пылала яростью, когда проходила мимо моего купе. Это из-за того, что мой брат сегодня разговаривал с вами? – Без приглашения она забралась на мой диван. – Ба! Да вы, похоже, собираетесь помалкивать? – Последнее слово Викторина произнесла так, будто оно означало какой-то порок. – Но я не дура, я догадываюсь, в чем дело. Она собирается стать мадам Соваж, в душе она уже слышит, как ее так называют. Она так боится, что ее желание не сбудется, что в каждой женщине видит соперницу. Но верьте мне, Тамарис, она никогда не получит того, чего хочет. Во-первых, потому, что она дура, а я, хоть и недолгое время знаю своего брата, но много слышала о нем; он не из тех, кто умиляется от дамской глупости. К тому же, ее поползновения слишком грубы. Рано или поздно она непременно выдаст свои желания, и мой брат почувствует к ней отвращение. Она ему не пара! В глазах Викторины не было и тени насмешки, они сверкали от волнения, и оно же делало ее голос глубже, ниже, чем он звучал обычно. Ясно было, что девушкой владеет сильное чувство к брату. И миссис Дивз может потерпеть поражение прежде, чем поймет, какого нажила себе врага. Викторина рассмеялась.
– Я немного пугаю вас, Тамарис, когда так говорю? Вы думаете, что я строю какие-то темные козни, чтобы уберечь своего дорогого братца от Огасты? Что я, возможно, даже ведьма? – Она сделала гротескную гримасу. – Отлично! Тогда я подумаю о том, чтобы стать ведьмой и наложить на Огасту проклятие, сильное проклятие. Я сделаю ее кожу пятнистой, чтобы все отвернулись от нее с отвращением, или… Вам не страшно сейчас, Тамарис… хоть немного?
Я рассмеялась.
– Конечно. Разве вы не видите, что я в ужасе от ваших черных планов?
Она посмотрела на меня странным изучающим взглядом, безо всякой ответной насмешки. – Не смейтесь над тем, чего не понимаете, Тамарис. Есть вещи… – она резко осеклась. – Но они принадлежат иному времени, иному месту… не вашему уютному маленькому миру. Заканчивайте свое письмо, Тамарис, и спокойно спите.
Так же молча и быстро, как вошла, она исчезла. Мое минутное веселье тут же развеялось. Я внимательно огляделась, пытаясь понять, что встревожило меня секунду или две назад. Но это чувство было только вспышкой, и если даже это было предупреждение, я не обладала достаточной мудростью, чтобы к нему прислушаться.
На следующее утро мистер Соваж получил телеграмму и в Сакраменто сошел с поезда, чтобы отправиться в Вирджиния-Сити, где на одном из рудников, контролируемых его компанией, возникли какие-то проблемы. Он сказал, что один из его людей будет ожидать нас в Окленде. Затем этот джентльмен проводит нас в наши апартаменты в отель «Лик-Хауз».
Паром был окутан плотным туманом. «Такой туман, – подумала я, – мог бы отлично послужить устрашающей декорацией для какой-нибудь мрачной сцены, разворачивающейся в трущобах Лондона». Поэтому мы остались в каюте парома, кутаясь в непромокаемые плащи, чтобы хоть как-то защититься от пронизывающей сырости. Викторина презрительно фыркнула.
– Я нахожу это место просто отвратительным. Где же сияющие небеса, где прекрасная страна, о которой так много рассказывал мой брат?
Грэм Кантрелл, молодой человек, обязанный сопровождать нас, стоял так близко к сестре своего хозяина, насколько позволяли приличия. Было ясно, что с первой же встречи он не видит никого, кроме нее. Даже теперешняя сердитая гримаска Викторины, отметила я для себя с легкой грустью, нисколько нс умалила ее хрупкой красоты. Он тотчас поспешил сказать, что такие туманы не всегда затягивают бухту и не представляют угрозы городу, куда лениво плюхал наш паром.
Но я-то знала море. И для меня такой туман всегда таил угрозу. Глядеть в окна нашей каюты, наглухо занавешенные плотной туманной пеленой, было страшновато… И я слышала печальный звук предупредительных колоколов, но эта пелена была так плотна, что даже эти звуки казались придушенными.
На стенах сырость оседала каплями. В каюте стоял тяжелый запах – застарелая грязь, сильный дух человеческих тел, зловоние машинного масла, доносимое из машинного отделения.
Неожиданно я ощутила, что больше не могу выносить этого заключения. Хоть я и считала себя искушенной путешественницей, желудок у меня всегда был слабый. Мне нужно было сделать только один-два шага наружу, чтобы найти более чистый воздух, пусть, даже и пропитанный туманом. Так я и сделала, втянув в легкие благословенную сырость.
Были и другие пассажиры, очевидно разделявшие мое желание выйти на воздух. Большинство из них виделись просто неверными тенями, но налево от двери нашей каюты, очень близко друг к другу стояли двое, и до меня то и дело долетал звук голосов.
Тот, что выше, должно быть, мужчина. Другая фигура, закутанная в точно такой же, как у меня, плащ – явно женщина. Затем мимо прошел кто-то из команды, держа в руке фонарь, и отблеск от него ясно осветил обоих. Это была Амели, оставленная при нашем багаже.
Однако свет не выхватил лица ее спутника. Но сам факт, что их поза предполагала некоторую степень интимности, пробудила мои прежние подозрения. Был ли это другой мужчина, случайно привлеченный ее хорошеньким личиком? Я так мало знала о ней – возможно, она была весьма свободна в своих поступках вдали от взгляда хозяйки. Но не было сомнений, что между ними существовала некая сильная привязанность, и Викторина будет скорее защищать, чем обвинять ее на основании столь шатких подозрений, как мои.
Я решила проследить за Амели и удостовериться, что ее поведение не таково, чтобы впутать ее юную хозяйку в какую-нибудь неприятную историю. Беспокойство грызло меня, покуда мы причаливали и черепашьим шагом ползли до «Лик-Хауза».
– C'est magnifique! [10]Посмотрите, даже в тумане видны огни магазинов. Что за наслаждение бродить по ним… давайте отправимся поскорее!
Викторина отвернулась от окна отеля, опустив тяжелую портьеру, которую поднимала, чтобы взглянуть на Монтгомери-Стрит, полную жизни даже в такой ненастный вечер. Девушка так и кипела воодушевлением.
– Не ночью же, моя дорогая. – Миссис Дивз была исполнена благоразумного неодобрения. – Леди не появляются на улицах без подобающего сопровождения…
– Но я же вижу! – возразила Викторина. – Вот они – там… и там… – она указала пальцем на окно.
– Это не леди, – приговор миссис Дивз был окончательным и обжалованию не подлежал.
Викторина с хмурым видом отпустила бархатные красные занавеси, отгораживающие нас от огней и шума уличной жизни, Я уже заметно устала от красного бархата. В отелях, казалось, обожали его, как примету респектабельности и роскоши. А «Лик-Хауз», к тому же, был явно из новых.
Его интерьер, заполненный деревянной резьбой, бархатом, его мраморные полы создавали впечатление безвкусного показного богатства. То же относилось к еде, которая была сервирована в наших номерах – шесть блюд, начиная от устриц и кончая всеми возможными лакомствами, не зависящими от сезона, заставили меня подумать, что в мире слишком много пищи.
Шампанское, очевидно, тоже было правилом, как нечто само собой разумеющееся, вроде воды со льдом в других краях. Его, к моему удивлению, безо всяких вопросов подали и нам с Викториной. Я лишь пригубила свой бокал. Однако миссис Дивз и Викторина не последовали моему примеру.
– Ваш брат, моя дорогая, – миссис Дивз водрузила свою неизменную сумку с рукоделием себе на колени, но не стала открывать ее, – держит здесь, в городе, собственный выезд. И нет причин, почему бы нам не воспользоваться им завтра, чтобы посетить некоторые магазины. Кроме того, может быть, вы захотите освежить ваш гардероб… – при этом она бросила хитрый взгляд в мою сторону. Если она и думала припугнуть меня предполагаемой бедностью моего гардероба, то просчиталась. Я была твердо уверена, что благодаря стараниям одной из наставниц мадам Эшли, всегда выгляжу одетой в соответствии с модой.
Однако, стоило оглядеться в дамской гостиной, куда нас препроводили без лишних церемоний после нашего прибытия. Мне уже стало ясно – моды Востока резко отличались от мод блистательного Запада. Такого богатства нарядов – зачастую из двух контрастных цветов на одном платье, с бахромой, ожерельями, цветочными гирляндами и кружевами – я никогда раньше не видывала.
Здесь было принято, как сообщила нам миссис Дивз в одном из своих наставительных монологов касательно обычаев светского общества, не содержать городских домов (хотя здесь было несколько, размерами и убранством схожих с дворцами, в таком районе, как Ноб-Хилл), а по большей части держать за собой апартаменты в крупных отелях, избавляясь таким образом от забот о доме. Обычай этот возник в давние дни золотой лихорадки, когда большинство приезжих составляли одинокие мужчины, селившиеся в меблированных комнатах. Многие джентльмены объединялись, и составляли наполовину личные пансионы под началом компетентных и даже весьма одаренных поварих-домоправительниц. Это привело к тому, что джентльмены, привыкшие к такому положению дел, уже обзаведясь семьями и домами, сохраняли за собой свои «номера» и посещали их по вечерам, чтобы встретиться с друзьями, поговорить о делах и заключить конфиденциальные сделки.
На протяжении всего обеда миссис Дивз продолжала говорить, заливая нас таким непрерывным потоком сведений, что я удивлялась, как она находит время отдавать должное еде. Но я внимательно слушала, понимая, что сейчас оказалась в мире, совершенно отличном от всего того, что я знала.
– Да! – Викторина плюхнулась на одну из плюшевых кушеток. – Мы должны увидеть все магазины! Только я забыла… у нас же нет денег. Как же мы сможем покупать?
Миссис Дивз рассмеялась. Ее лицо покраснело. Она очень плотно пообедала, хотя была, должно быть, туго затянута – на ее лифе не было ни единой складки. Пока она ела, голос ее становился громче, слова менее разборчивы, смех звучал все чаще и чаще.
– Не стоит беспокоиться. Кредит Алена очень хорошо обеспечен. Носить с собой деньги утомительно. Видите ли, тут не принимают банкноты, как на Востоке. Здесь вы должны платить только золотом или серебром.
Меня это встревожило. Значит, мои накопления, тщательно упрятанные в кошельке во внутреннем кармане юбки, необходимо обменять. Нужно ли для этого отправиться в банк или можно обратиться к мистеру Кантреллу? Мне бы не хотелось оказаться без наличных денег. Не то, чтобы я ожидала чего-то от завтрашней поездки по магазинам, но всякое может случиться…