Он был сделан из тончайшего зеленого камня. На сосуде я не заметила никаких украшений, но его линии были изящны и четки: настоящее произведение искусства! На самом донышке было налито вино.
Я знала, что это вино, так как его терпкий запах ударил мне в ноздри; нагретое пальцами, оно пахло виноградом. Мальвинна медленно покачивала кубок, и вино омывало стенки. Аббатиса испытующе посмотрела на меня. Мне стало как-то неловко, и я быстро проверила в уме свою совесть: не совершила ли я каких-либо прегрешений?
— Я много раз пыталась сделать это, Джойсана, — промолвила она. — И вот сегодня утром проснулась с желанием повторить попытку для тебя. В юности у меня был дар предвидения. Действительно дар, хотя многие сомневаются в этом — те, кто боится того" чего нельзя потрогать, попробовать на вкус, услышать.
Этим даром нельзя управлять. Обладающие им не могут сами вызвать его, они должны ждать, когда он сам проявится. И сегодня, если ты хочешь, я попытаюсь использовать мой дар для тебя. Впрочем, еще неизвестно, что из этого получится.
Меня охватило возбуждение. Я слышала о даре предвидения. Им обладают Мудрые Женщины — вернее, некоторые из них. Но, как сказала аббатиса, этот дар нельзя заострить, чтобы он всегда был готов к использованию, как меч мужчины или швейная игла женщины. К моему возбуждению, однако, примешивался страх. Одно дело читать, слушать рассказы о тайном могуществе, и совсем другое — видеть его в действии и применительно к себе. Но даже страх не заставил меня сказать «нет» в ответ на предложение аббатисы.
— Встань передо мною на колени, Джойсана.
Возьми сосуд двумя руками и держи ровно.
Я сделала, как было приказано, держа сосуд, словно ветку, готовую вспыхнуть в любой момент. Затем Мальвинна наклонилась вперед и притронулась пальцами правой руки к моему лбу.
— Смотри в вино, думай, что это картина.., картина…
Голос все удалялся и удалялся. Я смотрела в кубок и видела уже не темную жидкость. Мне казалось, что я смотрю в безграничное черное зеркало, повисшее в пустоте. Оно не было блестящим, как обычные зеркала.
Поверхность черноты подернулась дымкой, из струящегося тумана постепенно возникали какие-то шевелящиеся тени. Я увидела круглый блестящий шар и в нем то, что было мне знакомо — Грифон, отливающий белым блеском.
Сначала шар был большим, занимал все зеркало.
Затем он начал быстро уменьшаться, и мне стало ясно, что он прикреплен к цепи. Цепь держала рука. И шар вращался. Грифон то обращал свой взор на меня, то отворачивался прочь.
Теперь шар стал совсем маленьким, словно отдалившись, и рука, держащая его, тоже стала уменьшаться. А вскоре в поле зрения появилось и все тело. Возникла фигура мужчины. Он смотрел куда-то в сторону, и я не видела его глаз. Незнакомец был одет в кольчугу, закрывающую горло, на поясе висел меч, а через плечо — лук.
Я не могла определить, к какому роду он принадлежит: не было эмблем. Ничего, кроме этого загадочного шара.
Затем мужчина ушел, как будто его кто-то позвал. Зеркало снова стало темным и безжизненным.
Мальвинна убрала руку с моего лба. Когда я подняла глаза, то увидела, что лицо ее побледнело. Кубок был тут же поставлен на землю, и я отважилась взять руки Мальвинны в свои.
Она слабо улыбнулась.
— Это требует очень много сил, а их у меня и так мало. Но я должна была это сделать. Скажи, дочь моя, что ты узнала?
— Разве ты ничего не видела? — с удивлением спросила я.
— Нет. Это было только для тебя.
Я рассказала обо всем, что прошло передо мною — о Грифоне, заключенном в шар, о человеке в боевых доспехах, который держал шар…
— Грифон — это герб Ульма. Может, я видела лорда Керована, с которым я обручена?
— Вероятно, — согласилась аббатиса. — И мне кажется, этот Грифон имеет большое значение для твоего будущего. Если он когда-нибудь попадет в твои руки, храни его. Вполне может быть, что в нем фокусируется могущество, которым обладали Древние. А теперь позови даму Алусан. Мне нужно что-нибудь укрепляющее. Но не говори ей, чем мы тут занимались, так как взгляд в будущее весьма интимное дело, и об этом не следует широко распространяться.
Я не сказала об этом никому, даже Мэт. Аббатиса инсценировала обычное недомогание, и в поднявшейся суматохе на меня никто не обращал внимания. Я взяла сосуд, отнесла в гостиную и поставила на стол.
Я смотрела и смотрела в него, но не видела ничего, кроме вина — ни темного зеркала, ни движущихся теней. В памяти у меня сохранилось видение Грифона; если бы я могла рисовать, то изобразила бы его в мельчайших деталях. Этот Грифон несколько отличался от Грифона на гербе Ульма. У него, как положено, были крылья и голова орла. Но задняя часть с ногами и хвостом была как у льва — зверя, которого можно встретить только на юге. Голову орла венчали львиные уши.
По верованиям нашего народа, Грифон символизирует золото, тепло и величие солнца. В старых легендах говорится, что Грифон охраняет спрятанные сокровища.
Поэтому их всегда изображали красным и золотым цветом — цветом солнца. Однако Грифон, который явился мне, был заключен в белый шар.
Вскоре после этих событий дама Мэт и я вернулись домой в Иткрипт. Но ненадолго. В год Коронованного Лебедя мне исполнилось четырнадцать лет, пора было готовить одежду и утварь для переезда в дом мужа. Через год-другой лорд Керован должен призвать меня.
Мы отправились в Тревампер — город, расположенный на стыке торговых путей. Здесь собирались все торговцы севера и предлагали свои товары. Даже сулкары — морские разбойники, весьма неохотно покидавшие царство ветра и волн, тоже приезжали в Тревампер.
Случайно мы повстречались тут с моей тетей Ислогой, ее сыном Тороссом и дочерью Унгильдой.
Тетя сердечно приветствовала даму Мэт, но я понимала, что это просто вежливость, так как сестры не любили друг друга. Леди Ислога, изобразив улыбку на лице, поздравила меня с удачной помолвкой, которая соединит наш Дом с Домом Ульма.
Когда старшие занялись своими разговорами и перестали обращать на нас внимание, ко мне подошла Унгильда. Мне показалось, что эта плотная девушка в богатой одежде смотрит на меня неприязненно. Серебряные колокольчики в распущенных волосах и прочие легкомысленные украшения не подходили к ее широкому плоскому лицу с маленьким ртом. К тому же Унгильда все время поджимала губы, словно хранила великую тайну.
— Ты знаешь, как выглядит твой жених? — спросила она.
Мне стало беспокойно под этим пристальным взглядом. Я поняла, что ей не понравилась, но не могла понять почему: мы ведь едва знали друг друга.
— Нет.
Я сразу насторожилась, как всегда, когда чувствовала враждебное отношение к себе. Но лучше узнать правду сейчас, чем тревожиться понапрасну. Я впервые подумала о том, что раньше не приходило мне в голову. Почему Керован не прислал мне свой портрет? Обычно во время обручения вместе с топором привозили портрет жениха.
— Жаль, — в ее взгляде я прочла торжество. — Посмотри, вот мой жених, Элван из Ришдейла. — Она достала из кошелька дощечку. — Он послал мне его в подарок два года назад.
Это было лицо человека средних лет, а не юноши, И оно мне совсем не понравилось, хотя, может быть, просто художник был не очень искусен. Но было ясно что Унгильда невероятно гордится портретом.
— Кажется, это человек серьезный. — Я не смогла придумать ничего иного. Чем больше я смотрела на портрет, тем больше он мне не нравился.
Унгильда восприняла мои слова, как похвалу. Я на это и надеялась.
— Ришдейл — горная долина, там все торгуют шерстью. Мой жених уже прислал мне подарки.
Она показала на янтарное ожерелье, украшавшее шею, и затем протянула руку с кольцом в виде змеи.
Глаза змеи были сделаны из красных драгоценных камней.
— Змея — эмблема его рода. Это его собственное кольцо. Следующий осенью я поеду к нему.
— Желаю тебе счастья.
Ее бледный язычок облизнул верхнюю губу. Унгильда явно что-то хотела сказать и не решилась. Наконец она наклонила свою голову ко мне. Я изо всех сил старалась не отодвинуться.
— Мне бы тоже хотелось пожелать тебе счастья.
Спрашивать ее ни о чем не следовало, но я спросила помимо своей воли:
— А почему бы нет?
— Мы живем гораздо ближе к Ульмсдейлу. И многое.., слышали.
Она так выразительно произнесла последнее слово, что это произвело на меня впечатление. При всей неприязни, я не могла не выслушать ее.
— Что же именно?
В моем тоне прозвучал вызов. Она заметила это и наверняка получила удовольствие.
— Разве тебе не сказали, что наследник Ульмсдейла находится под двойным проклятием? Даже его собственная мать отказывается видеть его лицо с самого момента рождения. Разве тебе не сказали этого? — повторила она с торжеством. — Жаль, конечно, но я должна разрушить твои мечты об отважном юном лорде. Он — чудовище, и должен жить отдельно от людей, так как люди не могут смотреть на него без содрогания.
— Унгильда!
Резкий окрик прозвучал, как удар хлыста, и она вздрогнула, как будто ее действительно ударили. Рядом с нами стояла дама Мэт, и ярость ее была так велика, что мне стало ясно: Унгильда говорила правду или что-то очень близкое к ней. Только правда могла так вывести из себя невозмутимую даму Мэт.
Она не сказала больше ничего, но с такой злобой взглянула на Унгильду, что та отшатнулась, побледнела, вскрикнула и убежала. А я осталась на месте и встретила взгляд дамы Мэт. Во мне родился холод.
Он все рос и рос. Я задрожала.
Проклятие! Монстр, на которого отказывается смотреть собственная мать! О Гуннора! Что они сделали со мной, навязав свадьбу?
Я думала, что кричу это вслух, но я молчала. Вскоре мне удалось взять себя в руки и заговорить: медленно, стараясь, чтобы мой голос был ровным. Я решила узнать всю правду именно сейчас и здесь.
— Во имя Огня, которому ты служишь, леди, скажи: я обручена с человеком, не похожим на других людей? — я не могла заставить себя произнести «монстр».
Я думала, дама Мэт все смягчит, скажет, что это не правда… Но она молча села рядом. Лицо ее стало строгим, вспышка гнева угасла.
— Ты уже не ребенок, Джойсана. Я скажу тебе все, что знаю. Керован действительно живет отдельно от родных, но он не монстр. На род Ульма действительно наложено проклятие, а его мать родилась в северных Долинах, где, как говорят, кровь людей смешалась с кровью Древних. Но он вовсе не монстр.
Лорд Кьярт удостоверился в этом перед тем, как согласиться на обручение.
— Но почему он живет отдельно? И почему его мать отказывается смотреть на него? — Холод во мне стал таким жестоким, что я едва сдерживалась.
Но дама Мэт была искренна со мной.
— Это только из-за обстоятельств рождения. Она просто не в себе.
И дама Мэт рассказала о том, как лорд Ульма из-за проклятия не мог получить наследника от своих жен. Тогда он женился в третий раз на вдове, которая родила сына раньше времени в стенах одного из строений Древних. И мать в страхе отвернулась от ребенка, приняв его за посланца Древних. Но Керован — обычный человек. Его отец поклялся в этом великой клятвой, нарушить которую не осмелится никто.
После этого откровенного рассказа смятение мое улеглось. Затем дама Мэт добавила:
— Джойсана, радуйся, что тебе достался молодой муж. Унгильда, несмотря на свое хвастовство, вышла замуж за человека, у которого уже была жена. Он годится ей в отцы и не будет потакать глупостям молоденькой дурочки. Унгильда еще не раз пожалеет, что сменила родительский дом на жилище мужа.
Немного погодя дама Мэт снова заговорила:
— Керован — человек, с которым интересно общаться. Он не только искусен в обращении с оружием, как большинство мужчин. Лорд читает старые книги, как и ты, изучает все, что осталось от Древних. Да, таким мужем можно гордиться. Ты умная девушка, и негоже тебе слушать завистливые речи этой дурочки. Могу поклясться Огнем, что я не допустила бы твоей свадьбы с монстром!
Я хорошо знала даму Мэт, и ее слова меня полностью успокоили. И все же в дальнейшем я все чаще и чаще задумывалась о своем будущем муже.
Трудно поверить, что мать может отвернуться от своего ребенка. Не помутился ли ее разум из-за родов в здании Древних? Ведь многие жилища Древних полны черного колдовства, враждебного людям.
Ни тетя, ни ее дочь больше не подходили к нам.
Возможно, дама Мэт высказала им свое мнение о том, что сообщила мне Унгильда. Я радовалась: больше не нужно было видеть ее пухлое лицо, поджатые губы, выдерживать испытующий взгляд.
КЕРОВАН
Я знала, что это вино, так как его терпкий запах ударил мне в ноздри; нагретое пальцами, оно пахло виноградом. Мальвинна медленно покачивала кубок, и вино омывало стенки. Аббатиса испытующе посмотрела на меня. Мне стало как-то неловко, и я быстро проверила в уме свою совесть: не совершила ли я каких-либо прегрешений?
— Я много раз пыталась сделать это, Джойсана, — промолвила она. — И вот сегодня утром проснулась с желанием повторить попытку для тебя. В юности у меня был дар предвидения. Действительно дар, хотя многие сомневаются в этом — те, кто боится того" чего нельзя потрогать, попробовать на вкус, услышать.
Этим даром нельзя управлять. Обладающие им не могут сами вызвать его, они должны ждать, когда он сам проявится. И сегодня, если ты хочешь, я попытаюсь использовать мой дар для тебя. Впрочем, еще неизвестно, что из этого получится.
Меня охватило возбуждение. Я слышала о даре предвидения. Им обладают Мудрые Женщины — вернее, некоторые из них. Но, как сказала аббатиса, этот дар нельзя заострить, чтобы он всегда был готов к использованию, как меч мужчины или швейная игла женщины. К моему возбуждению, однако, примешивался страх. Одно дело читать, слушать рассказы о тайном могуществе, и совсем другое — видеть его в действии и применительно к себе. Но даже страх не заставил меня сказать «нет» в ответ на предложение аббатисы.
— Встань передо мною на колени, Джойсана.
Возьми сосуд двумя руками и держи ровно.
Я сделала, как было приказано, держа сосуд, словно ветку, готовую вспыхнуть в любой момент. Затем Мальвинна наклонилась вперед и притронулась пальцами правой руки к моему лбу.
— Смотри в вино, думай, что это картина.., картина…
Голос все удалялся и удалялся. Я смотрела в кубок и видела уже не темную жидкость. Мне казалось, что я смотрю в безграничное черное зеркало, повисшее в пустоте. Оно не было блестящим, как обычные зеркала.
Поверхность черноты подернулась дымкой, из струящегося тумана постепенно возникали какие-то шевелящиеся тени. Я увидела круглый блестящий шар и в нем то, что было мне знакомо — Грифон, отливающий белым блеском.
Сначала шар был большим, занимал все зеркало.
Затем он начал быстро уменьшаться, и мне стало ясно, что он прикреплен к цепи. Цепь держала рука. И шар вращался. Грифон то обращал свой взор на меня, то отворачивался прочь.
Теперь шар стал совсем маленьким, словно отдалившись, и рука, держащая его, тоже стала уменьшаться. А вскоре в поле зрения появилось и все тело. Возникла фигура мужчины. Он смотрел куда-то в сторону, и я не видела его глаз. Незнакомец был одет в кольчугу, закрывающую горло, на поясе висел меч, а через плечо — лук.
Я не могла определить, к какому роду он принадлежит: не было эмблем. Ничего, кроме этого загадочного шара.
Затем мужчина ушел, как будто его кто-то позвал. Зеркало снова стало темным и безжизненным.
Мальвинна убрала руку с моего лба. Когда я подняла глаза, то увидела, что лицо ее побледнело. Кубок был тут же поставлен на землю, и я отважилась взять руки Мальвинны в свои.
Она слабо улыбнулась.
— Это требует очень много сил, а их у меня и так мало. Но я должна была это сделать. Скажи, дочь моя, что ты узнала?
— Разве ты ничего не видела? — с удивлением спросила я.
— Нет. Это было только для тебя.
Я рассказала обо всем, что прошло передо мною — о Грифоне, заключенном в шар, о человеке в боевых доспехах, который держал шар…
— Грифон — это герб Ульма. Может, я видела лорда Керована, с которым я обручена?
— Вероятно, — согласилась аббатиса. — И мне кажется, этот Грифон имеет большое значение для твоего будущего. Если он когда-нибудь попадет в твои руки, храни его. Вполне может быть, что в нем фокусируется могущество, которым обладали Древние. А теперь позови даму Алусан. Мне нужно что-нибудь укрепляющее. Но не говори ей, чем мы тут занимались, так как взгляд в будущее весьма интимное дело, и об этом не следует широко распространяться.
Я не сказала об этом никому, даже Мэт. Аббатиса инсценировала обычное недомогание, и в поднявшейся суматохе на меня никто не обращал внимания. Я взяла сосуд, отнесла в гостиную и поставила на стол.
Я смотрела и смотрела в него, но не видела ничего, кроме вина — ни темного зеркала, ни движущихся теней. В памяти у меня сохранилось видение Грифона; если бы я могла рисовать, то изобразила бы его в мельчайших деталях. Этот Грифон несколько отличался от Грифона на гербе Ульма. У него, как положено, были крылья и голова орла. Но задняя часть с ногами и хвостом была как у льва — зверя, которого можно встретить только на юге. Голову орла венчали львиные уши.
По верованиям нашего народа, Грифон символизирует золото, тепло и величие солнца. В старых легендах говорится, что Грифон охраняет спрятанные сокровища.
Поэтому их всегда изображали красным и золотым цветом — цветом солнца. Однако Грифон, который явился мне, был заключен в белый шар.
Вскоре после этих событий дама Мэт и я вернулись домой в Иткрипт. Но ненадолго. В год Коронованного Лебедя мне исполнилось четырнадцать лет, пора было готовить одежду и утварь для переезда в дом мужа. Через год-другой лорд Керован должен призвать меня.
Мы отправились в Тревампер — город, расположенный на стыке торговых путей. Здесь собирались все торговцы севера и предлагали свои товары. Даже сулкары — морские разбойники, весьма неохотно покидавшие царство ветра и волн, тоже приезжали в Тревампер.
Случайно мы повстречались тут с моей тетей Ислогой, ее сыном Тороссом и дочерью Унгильдой.
Тетя сердечно приветствовала даму Мэт, но я понимала, что это просто вежливость, так как сестры не любили друг друга. Леди Ислога, изобразив улыбку на лице, поздравила меня с удачной помолвкой, которая соединит наш Дом с Домом Ульма.
Когда старшие занялись своими разговорами и перестали обращать на нас внимание, ко мне подошла Унгильда. Мне показалось, что эта плотная девушка в богатой одежде смотрит на меня неприязненно. Серебряные колокольчики в распущенных волосах и прочие легкомысленные украшения не подходили к ее широкому плоскому лицу с маленьким ртом. К тому же Унгильда все время поджимала губы, словно хранила великую тайну.
— Ты знаешь, как выглядит твой жених? — спросила она.
Мне стало беспокойно под этим пристальным взглядом. Я поняла, что ей не понравилась, но не могла понять почему: мы ведь едва знали друг друга.
— Нет.
Я сразу насторожилась, как всегда, когда чувствовала враждебное отношение к себе. Но лучше узнать правду сейчас, чем тревожиться понапрасну. Я впервые подумала о том, что раньше не приходило мне в голову. Почему Керован не прислал мне свой портрет? Обычно во время обручения вместе с топором привозили портрет жениха.
— Жаль, — в ее взгляде я прочла торжество. — Посмотри, вот мой жених, Элван из Ришдейла. — Она достала из кошелька дощечку. — Он послал мне его в подарок два года назад.
Это было лицо человека средних лет, а не юноши, И оно мне совсем не понравилось, хотя, может быть, просто художник был не очень искусен. Но было ясно что Унгильда невероятно гордится портретом.
— Кажется, это человек серьезный. — Я не смогла придумать ничего иного. Чем больше я смотрела на портрет, тем больше он мне не нравился.
Унгильда восприняла мои слова, как похвалу. Я на это и надеялась.
— Ришдейл — горная долина, там все торгуют шерстью. Мой жених уже прислал мне подарки.
Она показала на янтарное ожерелье, украшавшее шею, и затем протянула руку с кольцом в виде змеи.
Глаза змеи были сделаны из красных драгоценных камней.
— Змея — эмблема его рода. Это его собственное кольцо. Следующий осенью я поеду к нему.
— Желаю тебе счастья.
Ее бледный язычок облизнул верхнюю губу. Унгильда явно что-то хотела сказать и не решилась. Наконец она наклонила свою голову ко мне. Я изо всех сил старалась не отодвинуться.
— Мне бы тоже хотелось пожелать тебе счастья.
Спрашивать ее ни о чем не следовало, но я спросила помимо своей воли:
— А почему бы нет?
— Мы живем гораздо ближе к Ульмсдейлу. И многое.., слышали.
Она так выразительно произнесла последнее слово, что это произвело на меня впечатление. При всей неприязни, я не могла не выслушать ее.
— Что же именно?
В моем тоне прозвучал вызов. Она заметила это и наверняка получила удовольствие.
— Разве тебе не сказали, что наследник Ульмсдейла находится под двойным проклятием? Даже его собственная мать отказывается видеть его лицо с самого момента рождения. Разве тебе не сказали этого? — повторила она с торжеством. — Жаль, конечно, но я должна разрушить твои мечты об отважном юном лорде. Он — чудовище, и должен жить отдельно от людей, так как люди не могут смотреть на него без содрогания.
— Унгильда!
Резкий окрик прозвучал, как удар хлыста, и она вздрогнула, как будто ее действительно ударили. Рядом с нами стояла дама Мэт, и ярость ее была так велика, что мне стало ясно: Унгильда говорила правду или что-то очень близкое к ней. Только правда могла так вывести из себя невозмутимую даму Мэт.
Она не сказала больше ничего, но с такой злобой взглянула на Унгильду, что та отшатнулась, побледнела, вскрикнула и убежала. А я осталась на месте и встретила взгляд дамы Мэт. Во мне родился холод.
Он все рос и рос. Я задрожала.
Проклятие! Монстр, на которого отказывается смотреть собственная мать! О Гуннора! Что они сделали со мной, навязав свадьбу?
Я думала, что кричу это вслух, но я молчала. Вскоре мне удалось взять себя в руки и заговорить: медленно, стараясь, чтобы мой голос был ровным. Я решила узнать всю правду именно сейчас и здесь.
— Во имя Огня, которому ты служишь, леди, скажи: я обручена с человеком, не похожим на других людей? — я не могла заставить себя произнести «монстр».
Я думала, дама Мэт все смягчит, скажет, что это не правда… Но она молча села рядом. Лицо ее стало строгим, вспышка гнева угасла.
— Ты уже не ребенок, Джойсана. Я скажу тебе все, что знаю. Керован действительно живет отдельно от родных, но он не монстр. На род Ульма действительно наложено проклятие, а его мать родилась в северных Долинах, где, как говорят, кровь людей смешалась с кровью Древних. Но он вовсе не монстр.
Лорд Кьярт удостоверился в этом перед тем, как согласиться на обручение.
— Но почему он живет отдельно? И почему его мать отказывается смотреть на него? — Холод во мне стал таким жестоким, что я едва сдерживалась.
Но дама Мэт была искренна со мной.
— Это только из-за обстоятельств рождения. Она просто не в себе.
И дама Мэт рассказала о том, как лорд Ульма из-за проклятия не мог получить наследника от своих жен. Тогда он женился в третий раз на вдове, которая родила сына раньше времени в стенах одного из строений Древних. И мать в страхе отвернулась от ребенка, приняв его за посланца Древних. Но Керован — обычный человек. Его отец поклялся в этом великой клятвой, нарушить которую не осмелится никто.
После этого откровенного рассказа смятение мое улеглось. Затем дама Мэт добавила:
— Джойсана, радуйся, что тебе достался молодой муж. Унгильда, несмотря на свое хвастовство, вышла замуж за человека, у которого уже была жена. Он годится ей в отцы и не будет потакать глупостям молоденькой дурочки. Унгильда еще не раз пожалеет, что сменила родительский дом на жилище мужа.
Немного погодя дама Мэт снова заговорила:
— Керован — человек, с которым интересно общаться. Он не только искусен в обращении с оружием, как большинство мужчин. Лорд читает старые книги, как и ты, изучает все, что осталось от Древних. Да, таким мужем можно гордиться. Ты умная девушка, и негоже тебе слушать завистливые речи этой дурочки. Могу поклясться Огнем, что я не допустила бы твоей свадьбы с монстром!
Я хорошо знала даму Мэт, и ее слова меня полностью успокоили. И все же в дальнейшем я все чаще и чаще задумывалась о своем будущем муже.
Трудно поверить, что мать может отвернуться от своего ребенка. Не помутился ли ее разум из-за родов в здании Древних? Ведь многие жилища Древних полны черного колдовства, враждебного людям.
Ни тетя, ни ее дочь больше не подходили к нам.
Возможно, дама Мэт высказала им свое мнение о том, что сообщила мне Унгильда. Я радовалась: больше не нужно было видеть ее пухлое лицо, поджатые губы, выдерживать испытующий взгляд.
КЕРОВАН
Для большинства наших людей Пустыня была страшным местом. Там скрывались преступники, которые считали ее своим домом. Там бродили и охотники, которые были еще страшнее преступников. Они приносили из Пустыни шкуры неведомых зверей, а также золото — не самородки, а куски каких-то искореженных золотых изделий.
Приносили и неизвестный металл, который очень ценился у нас. Из него кузнецы ковали великолепные мечи и кольчуги, необычайно крепкие и неподвластные ржавчине. Хотя порой металл обладал страшными свойствами: взрывался и разрушал все вокруг. Не удивительно, что кузнецы брались за работу охотно, однако каждый раз опасались, не попал ли в их кузницу проклятый кусок.
Те, кто приносил этот металл, тщательно скрывали место его добычи. Ривал был уверен, что его выкапывали из-под земли. Видимо, какое-то строение Древних постигла катастрофа, в результате которой металл сплавился в бесформенные куски. Ривал хотел выпытать что-нибудь у некоего Хагона — торговца, который дважды проходил через наш лес. Но Хагон упорно молчал.
Поэтому не только дорога привлекала нас. В Пустыне было еще много тайн, требующих разгадки. И такое путешествие мне заранее нравилось.
Мы дошли до начала дороги к середине утра и остановились, не решаясь поставить ногу на гладкую поверхность, кое-где присыпанную песком. Здесь была первая загадка: дорога начиналась — или кончалась! — резко, как будто эту прямую полосу каменных плит обрубил меч какого-то великана. Но тогда где же ее остаток по другую сторону удара? Дорога обрывалась, и дальше не было ни следа, ни обломка.
Почему она вела именно к этому месту, где не было ничего? Конечно, вполне возможно, что разум Древних был устроен совсем иначе, и нам трудно судить об их намерениях…
— Сколько лет прошло с тех пор, как здесь ходили люди, Ривал? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Кто знает? Неизвестно даже, кто построил Дорогу: люди или?.. Но если она кончается так, то начало может быть еще интереснее.
Мы ехали на маленьких неприхотливых лошадках, привычных к езде по Пустыне; они могли преодолевать большие расстояния почти без еды и питья. На третью лошадь были навьючены наши пожитки. Оделись мы так, как одеваются торговцы металлом. Со стороны должно казаться, что мы тоже обитатели Пустыни. Ехали очень осторожно, прислушиваясь к каждому звуку. Только тот, кто все время настороже, может избежать ловушек и прочих опасностей в этом краю.
Пустыня не была пустынной в полном смысле слова, но растения здесь почти отсутствовали, трава выгорела под солнцем. Временами попадались рощи, где толстые деревья росли очень близко друг от друга.
Кое-где виднелись валуны, возвышающиеся, как колонны.
Некоторые из них были обработаны, если не людьми, то какими-то существами, использующими инструменты. Но время и непогода сделали свое дело: на камнях остались лишь еле заметные следы резца. Мы видели остатки стены, затем пару колонн, вероятно, поставленных при входе в неведомое сооружение.
Мы проезжали мимо таких мест без остановки: времени было в обрез. День стоял безветренный, кругом царила тишина, и стук копыт наших лошадей по каменным плитам разносился далеко по сторонам.
Вскоре я начал беспокойно оглядываться через плечо. Казалось, за нами следят… Преступники?
Моя рука помимо воли потянулась к рукояти меча, как бы готовясь отразить нападение. Но когда я взглянул на Ривала, то увидел, что он едет спокойно, правда, изредка посматривая по сторонам.
— Мне кажется, — я подъехал поближе к нему, — что за нами следят.
Мне пришлось поступиться своей гордостью, чтобы сказать это, но он лучше знал местность, чем я.
— Так всегда бывает здесь, в Пустыне.
— Преступники? — пальцы мои сжали рукоять меча.
— Возможно. Но, скорее всего, что-нибудь другое.
Его глаза не желали встречаться с моими, и я понял, что он не в силах объяснить. Или просто хочет скрыть свою тревогу. Я ведь был моложе его и менее опытен в таких путешествиях.
— Это правда, что Древние оставили после себя стражей?
— Что могут знать люди о Древних? — ответил вопросом на вопрос Ривал. — Хотя не исключено. Когда человек идет по дорогам Древних, ему часто кажется, что за ним следят. Однако со мной никогда ничего не происходило. Если Древние действительно оставили стражей, то они уже слишком стары и бессильны и способны только следить.
Эти слова вряд ли могли меня успокоить. Я продолжал озираться по сторонам. Ничто не двигалось в этой бескрайней пустынной местности, где пролегала дорога — прямая, словно стрела.
К полудню мы остановились, сошли на обочину, поели, напоили лошадей из бурдюков. Солнца не было, небо вдруг посерело. Но я не видел туч, которые бы означали приближение бури. Ривал, задрав голову, принюхался.
— Нужно искать укрытие, — сказал он, и в голосе его прозвучала тревога.
— Я не вижу туч.
— Буря приходит здесь быстро и без предупреждения. — Он посмотрел вдаль и показал на темное пятно впереди — возможно, развалины.
Мы поехали туда и вскоре обнаружили, что развалины находятся довольно далеко от нас. Над землей висела дымка, искажающая расстояние. Наконец мы добрались до намеченного места. И как раз вовремя, так как небо темнело на глазах. Скоро должен был наступить вечер.
К счастью, здесь можно было укрыться. Хотя эти развалины были настолько стары, что никто бы не смог сказать, что на этом месте стояло раньше, мы нашли там и более сохранившуюся часть. Среди обломков вырисовывалась часть комнаты с остатками крыши. Мы вошли туда с лошадьми и кладью.
Ветер уже свирепствовал, поднимал клубы пыли, которая забивала нам рты, глаза, ноздри. Мы с трудом успели спрятаться. Комнату скрыла плотная завеса пыли.
Вскоре над головой послышались жуткие раскаты грома, как будто какая-то могучая армия шла в бой. Ослепительная молния прочертила небо и ударила в землю где-то совсем неподалеку. Затем хлынул дождь. Он мгновенно прибил пыль. Но и это не помогло нам оглядеться, так как появилась другая завеса — водяная.
Вода ручьями бежала по выщербленному полу, и мы забрались в самый дальний угол помещения.
Лошади ржали, фыркали, косили глазами, напуганные разбушевавшейся стихией. Но я считал, что нам вполне повезло с укрытием, хотя вздрагивал и съеживался при вспышках молний.
Вскоре лошади начали успокаиваться, перестали вертеть головами, и я постепенно расслабился.
Тьма стояла кромешная, как глухой ночью, но факелов у нас не было. Хотя мы тесно прижались друг к другу, дождь шумел так, что невозможно было расслышать слова друг друга. Кричать же здесь мы не осмеливались.
Чем были прежде эти руины? Здание располагалось близ дороги и вполне могло служить таверной или казармой для патрульного поста. Кто в силах понять замыслы Древних?
Одной рукой я ощупал стену — поверхность совершенно гладкая, в отличие от внешних стен, которые были выщерблены временем. Мои пальцы не могли отыскать швов. Но как же плиты соединялись между собой?
Внезапно…
Я могу поклясться, что не спал. А если это был сон, то такой сон я видел впервые в жизни.
По дороге что-то двигалось. Я не мог ничего рассмотреть из-за плотного тумана. Различались только силуэты, напоминавшие людей.
Все они шли в одном направлении, и это было отступление, бегство. Нет, не поражение, не бегство от наседающего врага. Отступление перед какими-то обстоятельствами. Казалось, что они уходят из родных мест, где долго жили и пустили глубокие корни.
Я понимал, что путники не принадлежат к одному народу. Одни из них, проходя мимо меня, вызывали острое чувство сожаления, потери — такое отчетливое, как будто они кричали вслух. Понять чувства других беглецов было труднее, хотя они тоже были глубоки и остры.
Основная часть процессии прошла мимо. Передо мной проходили небольшие группы тех, кому, вероятно, уходить было труднее всего. Слышу ли я плач сквозь шум дождя? Скорее всего, они плачут мысленно, и их горе так подействовало на меня, что я закрыл глаза руками. По пыльным щекам потекли горькие слезы…
— Керован!
Призрачные тени исчезли. Осталась только свирепая буря. Рука Ривала лежала на моем плече. Он тряс меня, как бы стараясь пробудить ото сна.
— Керован! — в его голосе послышались повелительные нотки, и я попытался что-либо рассмотреть во мраке.
— В чем дело?
— Ты.., ты плачешь. Что с тобой?
Я рассказал ему о народе, который уходил куда-то, охваченный горем.
— Похоже, у тебя было видение, — сказал он задумчиво, когда я закончил рассказ. — Возможно, так Древние покидали эту страну. Ты никогда не пробовал себя в ясновидении? Не искал в себе проявлений Силы?
— О, нет!
Мне не нужна еще одна тяжесть, которая окончательно отделила бы меня от людей. Достаточно было проклятия, лежащего на нашем роду. Я не хотел идти по пути, по которому идут Мудрые Женщины и некоторые мужчины, вроде Ривала. И когда он предложил мне испытание, я тут же и без сомнений отказался. Ривал не настаивал. Только добровольцы могут ступить на трудный путь ясновидца, требующий более суровой дисциплины, чем путь воина. Здесь царили свои законы.
Когда буря стихла, небо снова просветлело, и мы могли двинуться дальше. В выбоинах и ямах стояла вода. Мы наполнили бурдюки, напоили лошадей досыта.
Что же это было: сон или видение? Впрочем, вскоре я уже забыл об остроте сопереживания, которая так подействовала на меня. И был рад, что забыл.
Дорога, которая прежде шла все время прямо, теперь стала описывать широкую дугу, отклоняясь к северу. Она вела все дальше в неизвестность Пустыни. Впереди в вечернем небе мы увидели темную голубую линию, напоминающую горную цепь.
Земля здесь была более гостеприимной. Все чаще попадались деревья, а не чахлые кустарники, окруженные засохшей травой. Вскоре мы дошли до моста, переброшенного через бурный поток, и приготовились к ночлегу. Ривал настоял на том, чтобы мы расположились не на берегу, а на песчаном мысе, врезающемся в поток. Вода в реке поднялась после дождя, бурные волны разбивались о прибрежные камни, обдавая нас брызгами.
Я согласился с неудовольствием, ибо считал, что место выбрано неудачно. Оно слишком неудобно из-за близости воды. Ривал почувствовал мое настроение.
— Здесь опасно, Керован. Лучше позаботиться об обычных предосторожностях.., и о необычных тоже.
— Об обычных предосторожностях?
Он показал на воду.
— Через такой бурный поток не перейдет никто.
В случае нападения нам придется защищаться только с одной стороны.
Это действительно была обычная предосторожность. Я раскидал камни, расчистив место для нас и для животных. Ривал запретил разводить костер, хотя бурная речка нанесла много топлива.
В воде была своя жизнь. Судя по мелькнувшему силуэту, здесь водится рыба громадных размеров. А может, даже и не рыба…
Мы решили выставить часового, как будто находились в окружении противника. Когда пришла моя очередь сторожить, я был настолько встревожен, что " Каждой тени видел подползающих врагов. Но потом я постарался взять себя в руки и успокоиться.
Хотя днем солнца не было видно, луна вышла во всем блеске. Яркие лучи, освещая долину, делали ее черной и серебряной — серебряной на открытом пространстве, черной в тени. Вдали слышался стук копыт, и наши лошади ржали и беспокоились. Видимо, это были их дикие собратья. Однажды донесся печальный вой, подобный вою волка, вышедшего на охоту. И что-то большое и крылатое медленно и бесшумно пролетело над нами, как бы осматривая, кто же это вторгся в его владения. Но эти звуки не были пугающими сами по себе: все знали о существовании диких лошадей, да и волки нередко забегали даже в Долины.
А крылатые хищники водились повсюду.
Нет, вовсе не звуки тревожили меня. Меня тревожило то, чего я не слышал. Я был уверен, что в этой черно-серебряной долине скрывается кто-то или что-то, кто следит за нами и слушает наши разговоры. Только я никак не мог решить, добро это или зло.
Утро и солнце разогнали все мои страхи. В дневном свете открытая пустынная долина вовсе не была жуткой. Мы переехали мост и двинулись по дороге дальше к заметно приблизившимся горам.
В полдень мы добрались до подножия гор. Их вершины были остры, как ножи. Дорога сузилась до того, что по ней можно было проехать одновременно только двоим, и часто петляла, спускалась вниз и поднималась наверх. Казалось, что те, кто прокладывал дорогу, следовали по самому легкому маршруту в этом лабиринте гор.
Древние и здесь оставили свои следы. На каменных плитах мы видели много высеченных лиц.
Некоторые из них напоминали человеческие, но иногда попадались физиономии каких-то чудовищных существ. Кое-где встречались высеченные надписи, и Ривал терпеливо срисовывал их.
Приносили и неизвестный металл, который очень ценился у нас. Из него кузнецы ковали великолепные мечи и кольчуги, необычайно крепкие и неподвластные ржавчине. Хотя порой металл обладал страшными свойствами: взрывался и разрушал все вокруг. Не удивительно, что кузнецы брались за работу охотно, однако каждый раз опасались, не попал ли в их кузницу проклятый кусок.
Те, кто приносил этот металл, тщательно скрывали место его добычи. Ривал был уверен, что его выкапывали из-под земли. Видимо, какое-то строение Древних постигла катастрофа, в результате которой металл сплавился в бесформенные куски. Ривал хотел выпытать что-нибудь у некоего Хагона — торговца, который дважды проходил через наш лес. Но Хагон упорно молчал.
Поэтому не только дорога привлекала нас. В Пустыне было еще много тайн, требующих разгадки. И такое путешествие мне заранее нравилось.
Мы дошли до начала дороги к середине утра и остановились, не решаясь поставить ногу на гладкую поверхность, кое-где присыпанную песком. Здесь была первая загадка: дорога начиналась — или кончалась! — резко, как будто эту прямую полосу каменных плит обрубил меч какого-то великана. Но тогда где же ее остаток по другую сторону удара? Дорога обрывалась, и дальше не было ни следа, ни обломка.
Почему она вела именно к этому месту, где не было ничего? Конечно, вполне возможно, что разум Древних был устроен совсем иначе, и нам трудно судить об их намерениях…
— Сколько лет прошло с тех пор, как здесь ходили люди, Ривал? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Кто знает? Неизвестно даже, кто построил Дорогу: люди или?.. Но если она кончается так, то начало может быть еще интереснее.
Мы ехали на маленьких неприхотливых лошадках, привычных к езде по Пустыне; они могли преодолевать большие расстояния почти без еды и питья. На третью лошадь были навьючены наши пожитки. Оделись мы так, как одеваются торговцы металлом. Со стороны должно казаться, что мы тоже обитатели Пустыни. Ехали очень осторожно, прислушиваясь к каждому звуку. Только тот, кто все время настороже, может избежать ловушек и прочих опасностей в этом краю.
Пустыня не была пустынной в полном смысле слова, но растения здесь почти отсутствовали, трава выгорела под солнцем. Временами попадались рощи, где толстые деревья росли очень близко друг от друга.
Кое-где виднелись валуны, возвышающиеся, как колонны.
Некоторые из них были обработаны, если не людьми, то какими-то существами, использующими инструменты. Но время и непогода сделали свое дело: на камнях остались лишь еле заметные следы резца. Мы видели остатки стены, затем пару колонн, вероятно, поставленных при входе в неведомое сооружение.
Мы проезжали мимо таких мест без остановки: времени было в обрез. День стоял безветренный, кругом царила тишина, и стук копыт наших лошадей по каменным плитам разносился далеко по сторонам.
Вскоре я начал беспокойно оглядываться через плечо. Казалось, за нами следят… Преступники?
Моя рука помимо воли потянулась к рукояти меча, как бы готовясь отразить нападение. Но когда я взглянул на Ривала, то увидел, что он едет спокойно, правда, изредка посматривая по сторонам.
— Мне кажется, — я подъехал поближе к нему, — что за нами следят.
Мне пришлось поступиться своей гордостью, чтобы сказать это, но он лучше знал местность, чем я.
— Так всегда бывает здесь, в Пустыне.
— Преступники? — пальцы мои сжали рукоять меча.
— Возможно. Но, скорее всего, что-нибудь другое.
Его глаза не желали встречаться с моими, и я понял, что он не в силах объяснить. Или просто хочет скрыть свою тревогу. Я ведь был моложе его и менее опытен в таких путешествиях.
— Это правда, что Древние оставили после себя стражей?
— Что могут знать люди о Древних? — ответил вопросом на вопрос Ривал. — Хотя не исключено. Когда человек идет по дорогам Древних, ему часто кажется, что за ним следят. Однако со мной никогда ничего не происходило. Если Древние действительно оставили стражей, то они уже слишком стары и бессильны и способны только следить.
Эти слова вряд ли могли меня успокоить. Я продолжал озираться по сторонам. Ничто не двигалось в этой бескрайней пустынной местности, где пролегала дорога — прямая, словно стрела.
К полудню мы остановились, сошли на обочину, поели, напоили лошадей из бурдюков. Солнца не было, небо вдруг посерело. Но я не видел туч, которые бы означали приближение бури. Ривал, задрав голову, принюхался.
— Нужно искать укрытие, — сказал он, и в голосе его прозвучала тревога.
— Я не вижу туч.
— Буря приходит здесь быстро и без предупреждения. — Он посмотрел вдаль и показал на темное пятно впереди — возможно, развалины.
Мы поехали туда и вскоре обнаружили, что развалины находятся довольно далеко от нас. Над землей висела дымка, искажающая расстояние. Наконец мы добрались до намеченного места. И как раз вовремя, так как небо темнело на глазах. Скоро должен был наступить вечер.
К счастью, здесь можно было укрыться. Хотя эти развалины были настолько стары, что никто бы не смог сказать, что на этом месте стояло раньше, мы нашли там и более сохранившуюся часть. Среди обломков вырисовывалась часть комнаты с остатками крыши. Мы вошли туда с лошадьми и кладью.
Ветер уже свирепствовал, поднимал клубы пыли, которая забивала нам рты, глаза, ноздри. Мы с трудом успели спрятаться. Комнату скрыла плотная завеса пыли.
Вскоре над головой послышались жуткие раскаты грома, как будто какая-то могучая армия шла в бой. Ослепительная молния прочертила небо и ударила в землю где-то совсем неподалеку. Затем хлынул дождь. Он мгновенно прибил пыль. Но и это не помогло нам оглядеться, так как появилась другая завеса — водяная.
Вода ручьями бежала по выщербленному полу, и мы забрались в самый дальний угол помещения.
Лошади ржали, фыркали, косили глазами, напуганные разбушевавшейся стихией. Но я считал, что нам вполне повезло с укрытием, хотя вздрагивал и съеживался при вспышках молний.
Вскоре лошади начали успокаиваться, перестали вертеть головами, и я постепенно расслабился.
Тьма стояла кромешная, как глухой ночью, но факелов у нас не было. Хотя мы тесно прижались друг к другу, дождь шумел так, что невозможно было расслышать слова друг друга. Кричать же здесь мы не осмеливались.
Чем были прежде эти руины? Здание располагалось близ дороги и вполне могло служить таверной или казармой для патрульного поста. Кто в силах понять замыслы Древних?
Одной рукой я ощупал стену — поверхность совершенно гладкая, в отличие от внешних стен, которые были выщерблены временем. Мои пальцы не могли отыскать швов. Но как же плиты соединялись между собой?
Внезапно…
Я могу поклясться, что не спал. А если это был сон, то такой сон я видел впервые в жизни.
По дороге что-то двигалось. Я не мог ничего рассмотреть из-за плотного тумана. Различались только силуэты, напоминавшие людей.
Все они шли в одном направлении, и это было отступление, бегство. Нет, не поражение, не бегство от наседающего врага. Отступление перед какими-то обстоятельствами. Казалось, что они уходят из родных мест, где долго жили и пустили глубокие корни.
Я понимал, что путники не принадлежат к одному народу. Одни из них, проходя мимо меня, вызывали острое чувство сожаления, потери — такое отчетливое, как будто они кричали вслух. Понять чувства других беглецов было труднее, хотя они тоже были глубоки и остры.
Основная часть процессии прошла мимо. Передо мной проходили небольшие группы тех, кому, вероятно, уходить было труднее всего. Слышу ли я плач сквозь шум дождя? Скорее всего, они плачут мысленно, и их горе так подействовало на меня, что я закрыл глаза руками. По пыльным щекам потекли горькие слезы…
— Керован!
Призрачные тени исчезли. Осталась только свирепая буря. Рука Ривала лежала на моем плече. Он тряс меня, как бы стараясь пробудить ото сна.
— Керован! — в его голосе послышались повелительные нотки, и я попытался что-либо рассмотреть во мраке.
— В чем дело?
— Ты.., ты плачешь. Что с тобой?
Я рассказал ему о народе, который уходил куда-то, охваченный горем.
— Похоже, у тебя было видение, — сказал он задумчиво, когда я закончил рассказ. — Возможно, так Древние покидали эту страну. Ты никогда не пробовал себя в ясновидении? Не искал в себе проявлений Силы?
— О, нет!
Мне не нужна еще одна тяжесть, которая окончательно отделила бы меня от людей. Достаточно было проклятия, лежащего на нашем роду. Я не хотел идти по пути, по которому идут Мудрые Женщины и некоторые мужчины, вроде Ривала. И когда он предложил мне испытание, я тут же и без сомнений отказался. Ривал не настаивал. Только добровольцы могут ступить на трудный путь ясновидца, требующий более суровой дисциплины, чем путь воина. Здесь царили свои законы.
Когда буря стихла, небо снова просветлело, и мы могли двинуться дальше. В выбоинах и ямах стояла вода. Мы наполнили бурдюки, напоили лошадей досыта.
Что же это было: сон или видение? Впрочем, вскоре я уже забыл об остроте сопереживания, которая так подействовала на меня. И был рад, что забыл.
Дорога, которая прежде шла все время прямо, теперь стала описывать широкую дугу, отклоняясь к северу. Она вела все дальше в неизвестность Пустыни. Впереди в вечернем небе мы увидели темную голубую линию, напоминающую горную цепь.
Земля здесь была более гостеприимной. Все чаще попадались деревья, а не чахлые кустарники, окруженные засохшей травой. Вскоре мы дошли до моста, переброшенного через бурный поток, и приготовились к ночлегу. Ривал настоял на том, чтобы мы расположились не на берегу, а на песчаном мысе, врезающемся в поток. Вода в реке поднялась после дождя, бурные волны разбивались о прибрежные камни, обдавая нас брызгами.
Я согласился с неудовольствием, ибо считал, что место выбрано неудачно. Оно слишком неудобно из-за близости воды. Ривал почувствовал мое настроение.
— Здесь опасно, Керован. Лучше позаботиться об обычных предосторожностях.., и о необычных тоже.
— Об обычных предосторожностях?
Он показал на воду.
— Через такой бурный поток не перейдет никто.
В случае нападения нам придется защищаться только с одной стороны.
Это действительно была обычная предосторожность. Я раскидал камни, расчистив место для нас и для животных. Ривал запретил разводить костер, хотя бурная речка нанесла много топлива.
В воде была своя жизнь. Судя по мелькнувшему силуэту, здесь водится рыба громадных размеров. А может, даже и не рыба…
Мы решили выставить часового, как будто находились в окружении противника. Когда пришла моя очередь сторожить, я был настолько встревожен, что " Каждой тени видел подползающих врагов. Но потом я постарался взять себя в руки и успокоиться.
Хотя днем солнца не было видно, луна вышла во всем блеске. Яркие лучи, освещая долину, делали ее черной и серебряной — серебряной на открытом пространстве, черной в тени. Вдали слышался стук копыт, и наши лошади ржали и беспокоились. Видимо, это были их дикие собратья. Однажды донесся печальный вой, подобный вою волка, вышедшего на охоту. И что-то большое и крылатое медленно и бесшумно пролетело над нами, как бы осматривая, кто же это вторгся в его владения. Но эти звуки не были пугающими сами по себе: все знали о существовании диких лошадей, да и волки нередко забегали даже в Долины.
А крылатые хищники водились повсюду.
Нет, вовсе не звуки тревожили меня. Меня тревожило то, чего я не слышал. Я был уверен, что в этой черно-серебряной долине скрывается кто-то или что-то, кто следит за нами и слушает наши разговоры. Только я никак не мог решить, добро это или зло.
Утро и солнце разогнали все мои страхи. В дневном свете открытая пустынная долина вовсе не была жуткой. Мы переехали мост и двинулись по дороге дальше к заметно приблизившимся горам.
В полдень мы добрались до подножия гор. Их вершины были остры, как ножи. Дорога сузилась до того, что по ней можно было проехать одновременно только двоим, и часто петляла, спускалась вниз и поднималась наверх. Казалось, что те, кто прокладывал дорогу, следовали по самому легкому маршруту в этом лабиринте гор.
Древние и здесь оставили свои следы. На каменных плитах мы видели много высеченных лиц.
Некоторые из них напоминали человеческие, но иногда попадались физиономии каких-то чудовищных существ. Кое-где встречались высеченные надписи, и Ривал терпеливо срисовывал их.