На какое-то мгновение мне подумалось, что он настоит на своем. Но то ли ее угрозы, то ли то, что она так долго над ним доминировала, взяли свое. Не глядя, он наклонился за камнем. Изо всех сил зажмурил глаза, будто меньше всего на свете хотел видеть сестру.
– Бей, – пронзительно крикнула она.
И снова вибрацией прозвучала эта двойная нота, что для меня была сродни физическому нападению. И снова ответа – какого бы она ни ожидала – не последовало. Но она так была поглощена всем этим, что я не сомневалась, что смогу подобраться поближе и схватить ее. Нападать нужно было сзади, а то она смогла бы применить тот очень эффективный удар на расстоянии, который уже пробовала.
Но Оомарк выдал меня. Он взглянул в ту сторону, откуда я кралась, и, должно быть, какая-то перемена на его лице насторожила Бартаре. Она слегка развернула голову, так, чтобы видеть меня краем глаза, и снова крикнула.
– Бей!
Этот приказ будто привел в движение и меня: я упала, ударившись об один из красных булыжников. Сумка с припасами, которую я несла, стукнулась об него, и прозвучало три, а не две ноты.
Вибрация, которую я физически ощущала раньше, не шла ни в какое сравнение с силой, поглотившей меня в этот раз. У меня не хватает слов описать, что я чувствовала. Все, что могу сказать, это что я перестала ощущать землю, будто меня на веревке крутили над неизмеримой пропастью, и вот так я висела в пространстве над временем, и все это было окутано кромешной тьмой и небытием.
Но вот я начала приходить в себя, открыла глаза и сразу же закрыла их из-за накатившего ужасного приступа тошноты. То, что я увидела, не походило ни на что известное мне, было настолько чуждо всему, что я знаю, что во мне появились сомнения, в здравом ли я уме.
И хотя я лежала на какой-то гладкой твердой поверхности, но знала и то, что не могу оставаться в этом состоянии навсегда. Необходимо приложить усилие, хотя бы самое слабое. Стараясь не терять контроль и обуздать душивший меня страх, я снова открыла глаза.
Сначала я уставилась прямо перед собой, опасаясь увидеть, что находится справа или слева. Не было солнца, не было луны – только серость, как в ранних летних сумерках. Только она не успокаивала, как успокаивает этот час в нормальном для меня мире.
Медленно, очень медленно я повернула голову вправо. Я не увидела скалы, окружавшие меня раньше. Вокруг были скорее геометрические фигуры, одни неподвижные, другие двигающиеся. Из тех, что двигались, некоторые плавно плыли без видимой цели, другие дергались зигзагами. Их причудливый маршрут и неземные формы привели к возвращению приступа тошноты, так что мне снова пришлось закрыть глаза и изо всех сил попытаться контролировать себя.
Воздух вокруг был серым, но эти формы казались резких цветов, а некоторые и вовсе жгли взгляд, если смотреть на них слишком долго или пытаться рассмотреть их поближе. Потом я повернула голову влево и не открывала глаза, пока не почувствовала, что смогу смотреть на то, что там будет. Только тогда я взглянула.
Много неподвижных треугольников, прямоугольников, немного кругов; плавающих фигур было все одна-две; все они двигались медленно. Я оперлась руками о поверхность, на которой лежала и немного приподнялась.
Хотя от этого перед глазами у меня все закружилось, я упорствовала, пока головокружение не прошло, и рискнула сделать еще одно движение. Казалось, я лежала на поверхности скалы, смягченной, как подушечками, редко разбросанными кучками сияющих пылинок, на ощупь напоминающих очень мелкий песок. Несколько блесток пристало к моей коже, очертив контур ладони и пальцев, когда я подняла руку.
В целом я стала понимать, что вижу. Затем я насторожилась от того, что услышала. Где-то плакал ребенок, не навзрыд, как от гнева или разочарования, а жалостливо хныча, будто потеряв последнюю надежду. И находясь посреди этого странного мира, я не могла определить направление, откуда исходит плач. Но догадывалась, кто из моих подопечных его издавал.
– Оомарк, – позвала я, осознавая, что, возможно, в этом мире и звуки могут таить опасность. Но я должна была ответить на это рыдание.
Когда я произнесла его имя во второй раз, стенания ненадолго прекратились, и он спросил в ответ, будто не мог поверить, что здесь кто-то еще есть:
– Килда? Ведь, правда, ты Килда?
– Да. Где ты? – Мне показалось, он слева. И я надеялась, что мне не придется смотреть на мельтешащие предметы, чтобы найти его.
Кое– как я встала на ноги, и после секунды-другой головокружения обнаружила, что могу волочить ноги, хотя лодыжка болела сильнее, чем раньше.
– Ты где? – повторила я, не получив ответа.
Снова раздался его голос, низкий и напуганный:
– Я… я не знаю.
– А Бартаре с тобой? – В тот момент я надеялась, что нет. Я была не в том состоянии, чтобы меряться с ней силой воли. Мне нужно было время, чтобы взять себя в руки.
– Нет.
– Можешь сказать мне, где ты? Что вокруг тебя? – Я пыталась сориентироваться по фигурам, очевидно, достаточно неподвижным, чтобы служить ориентиром. Один темно-малиновый конус не двигался с того момента, как я впервые посмотрела на него, а немного выше – ярко-зеленый треугольник, а слева от них буро-оранжевый цилиндр. Мне показалось, что голос Оомарка исходит с той стороны, и если он видит те же фигуры, у меня будет ориентир.
– Тут большое дерево… и куст с желтыми ягодами… и какие-то камни… – Он говорил и хныкал в перерыве между словами.
То, о чем он говорил, было невозможно.
– Ты… ты уверен, Оомарк?
– Да! Да! Килда, пожалуйста, забери меня отсюда! Мне тут не нравится! Я хочу домой! Пожалуйста, Килда, ну приди же!
Его голос доносился точно прямо из-за малинового конуса. Но я замерла от страха, когда голубой стержень с двумя шестиугольными ребрами неожиданно пролетел вниз прямо за моей головой и оцарапал поверхность оранжевого цилиндра. Когда он исчез, я упрямо направилась тем же курсом.
– Я тебя вижу, Килда, теперь вижу! – позвал Оомарк. Маленькая фигурка устремилась ко мне. К моему облегчению это был сам Оомарк, в своем собственном человеческом теле, и он схватил и крепко меня обнял. У меня было смутное подозрение, что, наверное, мы оба изменились, как и ландшафт вокруг нас. Но очевидно, и он видел меня в обычном обличье.
Он так прижался ко мне, что я не могла шелохнуться. И должна признаться, что и я вцепилась в него мертвой хваткой. Наконец его рыдания стихли, и хватка ослабла. И тогда я осмелилась сказать больше, чем просто слова утешения.
– Оомарк!
Он посмотрел на меня. Его лицо было запачкано грязью и слезами, но он слушал, что я говорила.
– Скажи мне, что это? – я показала на оранжевый цилиндр.
– Куст, с ягодами – их так много, что ветки прогибаются, – сразу ответил он.
– А это? – следующим я выбрала зеленый треугольник.
– Дерево.
– А это? – Теперь настала очередь темно-красного конуса.
– Большая неровная скала. Но, Килда, зачем ты хочешь все это знать? Ты же сама видишь…
Падая на колени, я обняла его и притянула к себе. Следовало осторожно подбирать слова, но придется сказать ему правду.
– Оомарк, послушай внимательно. Я всего этого не вижу…
Я остановилась, не зная, что сказать дальше. Уже одного это признания достаточно, чтобы его страх вырос. Я знала, что он потянулся ко мне как к якорю безопасности, и если окажется, что на меня нельзя опереться, то, возможно, для него все будет потеряно.
– Семена папоротника… – его комментарий меня просто изумил.
Это было так не к месту, что мне подумалось, он не понимает, что говорит. Но он с важным видом кивнул, будто мои слова доказывали что-то.
– Что за семена папоротника? – спросила я с осторожной нежностью.
– Она когда-то дала Бартаре. Если они попадут в глаза или ты их съешь, будешь видеть вещи по-другому. Должно быть, Бартаре дала их мне. А что ты видишь, Килда? – спросил он с искренним интересом.
Семена папоротника… Она… – еще больше частичек загадки. Казалось, я никогда ее не разгадаю.
– Твой куст кажется мне оранжевым цилиндром. Дерево – зеленый треугольник, а скала – темно-красный конус.
Его глаза следовали за указаниями моего пальца.
– Тогда ты не видишь что прямо здесь, да, Килда?
– Не так как ты, Оомарк. А теперь послушай – ты говоришь, что Бартаре ушла, или, по крайней мере, ее здесь нет. Где она? Ты видел, что она уходила?
– Я не видел ее, после того как попал сюда, – сказал он. – Но я чувствую ее – здесь! – Он ослабил объятия и поднял правую руку постучать по центру лба.
– Как ты думаешь, найдешь ее?
Он вздрогнул.
– Не хочу, Килда. Она… она с Ней… с Леди.
– А кто она, эта Леди, Оомарк?
Он отшатнулся от меня, отвернувшись, будто не хотел смотреть мне в глаза.
– Она… Она друг Бартаре. Она мне не нравится.
– А где Бартаре с ней познакомилась?
– Сначала во сне, я думаю. Однажды Бартаре сказала, что мы должны кое-что сделать – спеть странные слова. Она налила лаирового сока на землю, раскрошила сладкое печенье и разорвала красивые мамины перья, и смешала все это вместе. Потом села в траву и велела мне закрыть глаза и считать до девяти, потом открыть их, и я увижу что-то чудесное. Бартаре увидела – а я нет. Леди… она сказала Бартаре, что у меня какие-то неправильные глаза. Но потом Она часто приходила и всему учила Бартаре. После этого я больше не нравился Бартаре, но она заставляла меня помогать ей. Но она не хотела играть с Майрой или Джантой или с кем-то из девочек. Она притворялась, что ходит к ним, а вместо этого пряталась и разговаривала с Леди. И она сказала, что Леди обещала ей, что если она будет делать все правильно, и очень стараться, то сможет когда-нибудь попасть в мир Леди. И… – Он оглянулся, его губы задрожали, а глаза снова начали наполняться слезами. – И я думаю, это и случилось. Только нам тоже пришлось попасть туда. А я не хочу здесь оставаться – Килда, пожалуйста, пойдем домой!
Я и сама ничего другого не хотела, но как этого достичь – не имела ни малейшего представления. Я как раз обдумывала ответ, когда, с искоркой проницательности, Оомарк догадался о том, что я не хотела говорить.
– Думаю, мы не можем вернуться, если только Бартаре и Леди нас не отпустят. Но, Килда, они… они могут оставить нас здесь навсегда?
– Нет. – Может, я была слишком уверена, но, видя, как он трясется, не посмела ответить иначе. – Но если мы сейчас найдем Бартаре и Леди, может быть, попросим их отпустить нас…
– Не хочу – мне не нравится Леди. Мне и Бартаре не нравится, больше не нравится. Но я пойду искать их, если ты думаешь, они отправят нас домой.
Был и еще один вопрос, который следовало задать.
– Оомарк, ты сказал, Бартаре давно знает Леди. Они познакомились на Чалоксе?
– Да.
– Но теперь мы на другой планете, очень далеко от Чалокса. – Был ли этот лабиринт частью Дилана… Я не была в этом уверена. – Леди – она что, прилетела с вами на корабле? И все это время ее дом был здесь? – Я осторожно продвигалась вперед. Конечно же, если только это не была галлюцинация такой силы, какую мог вызвать только очень тренированный специалист, это ни в коем случае не могла быть работа эспера. Но если отбросить это объяснение, то что оставалось, кроме кошмара, не основанного ни на чем, что я знала в своем времени и пространстве?
– Она… – Он нахмурился, будто я указала на проблему, над которой он раньше не задумывался. – Она была там, и была здесь. А это ее мир. Ей наш мир не нравится. Она очень долго убеждала Бартаре прийти к ней, потому что самой так трудно навещать Бартаре. Но я не знаю, где этот мир! – И снова полились слезы.
– Ну ничего. Может, это и неважно, Оомарк, – я быстро обняла его. – Важно найти Бартаре и Леди и сказать им, что мы должны отправиться домой.
– Да, да! – Когда я поднялась на ноги, он схватил меня за руку и потащил.
Для меня в чуждом пейзаже не было дороги. Но казалось, что Оомарк уверен: он знал, куда нам идти. То и дело он указывал на блестящие формы и говорил, что это дерево, куст, или еще какая-то вполне естественная деталь ландшафта. Но для меня в чужой стране ничего не изменилось. Боль в лодыжке все росла, пока, наконец, я могла передвигаться только слегка прихрамывая. Еще я хотела есть и пить, и, в конце концов, уселась под расплывчатым голубым восьмиугольником, который, по словам Оомарка, был кустом; Оомарк сказал, еле сдерживаясь:
– Я страшно хочу есть, Килда. Эти ягоды были вкусными, но я много не съел…
– Ягоды? – я потянула к себе через колено сумку с припасами, чтобы открыть ее. – Какие?
– Те желтые, с большого куста. Я ведь упал в куст, и они размазались у меня по рукам. Я слизал сок, и он оказался вкусным, так что я поел их. Вот, смотри. – Он вскарабкался на ноги, прежде чем я успела сделать предупредительный жест, и устремился к голубому конусу с тремя верхушками неподалеку. Обе его руки до запястья погрузились в него, и он вытащил красный круг, в который впился зубами. Я услышала хрустящий скрип и предостерегла его слишком поздно.
– Нет, Оомарк! Нельзя есть неизвестные фрукты…
Но он проглотил последний кусочек и снова потянулся к конусу, сорвав еще один плод. Этот он предложил мне.
– Ешь, Килда. Вкусно!
– Нет! Оомарк, выброси, пожалуйста. Ты же знаешь космические правила безопасности. То, что растет в других мирах, может быть смертельно опасным. Выброси, пожалуйста! Смотри – у меня есть шоколадные кубики. – Я судорожно копалась в сумке и выбрала то, что, как мне казалось, привлечет его больше всего – сладости.
Он поставил свой круг на землю и направился к кубику, но с видимой неохотой. Оомарк любил сладкое. Не в его духе было так медлить.
Он развернул кубик и поднес его ко рту; при этом его лицо выражало странное отвращение. Он вел себя так, будто сам запах конфеты, которая ему всегда так нравилась, сейчас был отталкивающим. Затем медленно завернул ее и протянул мне.
– Как-то странно пахнет. Может, испортилась или еще что. Я правда не хочу, Килда.
Я взяла, открыла и понюхала ее сама. Никакого запаха, кроме знакомого запаха шоколада, не было, так что я заподозрила, что на него повлияла еда этой планеты. Я решила, что лучше не заставлять его сейчас есть конфету. Когда он действительно проголодается, то захочет съесть припасы, которые у меня с собой. Только вот их было так мало… Я вполне допускала, что мы действительно оказались на другой планете, хотя способ и причины транспортировки объяснить не могла. А первое правило исследователя в такой ситуации – это использовать только нормальные припасы и не жить за счет этой планеты. Однако я не спорила сейчас с Оомарком, утоляя свой голод вафлей-концентратом. И, перед тем как мы собрались в путь, перевязала лодыжку – как могла туго.
Течение времени не замечалось. Сумерки не смеркались в ночь и не рассветали в день. Только моя усталость свидетельствовала, что прошло много минут, а может, и часов, с тех пор как мы с Бартаре приземлились на флиттере там, в Луграанской долине.
– А далеко… далеко до того места, где Бартаре и Леди? – спросила я, когда мы снова остановились отдохнуть, и все вокруг было очень похоже на то место, где мы ели.
– Я не знаю. Это… это забавно, – Оомарк всеми силами старался объяснить. – Вещи иногда словно бы близко. А потом… потом они как бы вытягиваются, и снова далеко. Если… если я думаю о каком-то месте, то, кажется, оно далеко. А если я просто иду и думаю о Бартаре – ну, оно снова ближе. Правда, Килда, – я не знаю, почему это так, – правда не знаю.
Он явно был выбит из равновесия, и я не давила на него, хотя его ответы казались бессмысленными. А все мое тело болело от усилий, которые надо было предпринимать, чтобы двигаться дальше. С другой стороны, то ли из-за нашей остановки, то ли из-за съеденных фруктов – если это были фрукты. – Оомарк был полон сил, будто вышел утром после хорошего ночного отдыха. Когда я остановилась в третий раз, он вернулся ко мне:
– Килда, нога сильно болит?
– Есть немного, – пришлось признать.
– Давай здесь немного побудем. – Он оглянулся вокруг. – Я знаю, ты не можешь видеть, как я, но это милое местечко. Вон там… – Он осторожно повернул меня налево, – там высокая трава, и она выглядит мягкой, на ней хорошо сидеть. Пожалуйста, Килда! Я смогу найти Бартаре в любое время. Она не спрячется от меня. Но если мы доберемся до нее и Леди, когда ты так устала, Килда… Бартаре и Леди вместе – я боюсь их! И тебе тоже следует бояться, правда!
Мое исстрадавшееся тело поддержало этот аргумент. Моя воля изо всех сил боролась с огромным облаком усталости, и она проиграла. Я споткнулась и упала на колени на том самом месте, куда он меня привел. Обнаружив, что подо мной мягкая земля, я уже не могла заставить себя подняться. Вздохнув, я сдалась.
Глава 6
– Бей, – пронзительно крикнула она.
И снова вибрацией прозвучала эта двойная нота, что для меня была сродни физическому нападению. И снова ответа – какого бы она ни ожидала – не последовало. Но она так была поглощена всем этим, что я не сомневалась, что смогу подобраться поближе и схватить ее. Нападать нужно было сзади, а то она смогла бы применить тот очень эффективный удар на расстоянии, который уже пробовала.
Но Оомарк выдал меня. Он взглянул в ту сторону, откуда я кралась, и, должно быть, какая-то перемена на его лице насторожила Бартаре. Она слегка развернула голову, так, чтобы видеть меня краем глаза, и снова крикнула.
– Бей!
Этот приказ будто привел в движение и меня: я упала, ударившись об один из красных булыжников. Сумка с припасами, которую я несла, стукнулась об него, и прозвучало три, а не две ноты.
Вибрация, которую я физически ощущала раньше, не шла ни в какое сравнение с силой, поглотившей меня в этот раз. У меня не хватает слов описать, что я чувствовала. Все, что могу сказать, это что я перестала ощущать землю, будто меня на веревке крутили над неизмеримой пропастью, и вот так я висела в пространстве над временем, и все это было окутано кромешной тьмой и небытием.
Но вот я начала приходить в себя, открыла глаза и сразу же закрыла их из-за накатившего ужасного приступа тошноты. То, что я увидела, не походило ни на что известное мне, было настолько чуждо всему, что я знаю, что во мне появились сомнения, в здравом ли я уме.
И хотя я лежала на какой-то гладкой твердой поверхности, но знала и то, что не могу оставаться в этом состоянии навсегда. Необходимо приложить усилие, хотя бы самое слабое. Стараясь не терять контроль и обуздать душивший меня страх, я снова открыла глаза.
Сначала я уставилась прямо перед собой, опасаясь увидеть, что находится справа или слева. Не было солнца, не было луны – только серость, как в ранних летних сумерках. Только она не успокаивала, как успокаивает этот час в нормальном для меня мире.
Медленно, очень медленно я повернула голову вправо. Я не увидела скалы, окружавшие меня раньше. Вокруг были скорее геометрические фигуры, одни неподвижные, другие двигающиеся. Из тех, что двигались, некоторые плавно плыли без видимой цели, другие дергались зигзагами. Их причудливый маршрут и неземные формы привели к возвращению приступа тошноты, так что мне снова пришлось закрыть глаза и изо всех сил попытаться контролировать себя.
Воздух вокруг был серым, но эти формы казались резких цветов, а некоторые и вовсе жгли взгляд, если смотреть на них слишком долго или пытаться рассмотреть их поближе. Потом я повернула голову влево и не открывала глаза, пока не почувствовала, что смогу смотреть на то, что там будет. Только тогда я взглянула.
Много неподвижных треугольников, прямоугольников, немного кругов; плавающих фигур было все одна-две; все они двигались медленно. Я оперлась руками о поверхность, на которой лежала и немного приподнялась.
Хотя от этого перед глазами у меня все закружилось, я упорствовала, пока головокружение не прошло, и рискнула сделать еще одно движение. Казалось, я лежала на поверхности скалы, смягченной, как подушечками, редко разбросанными кучками сияющих пылинок, на ощупь напоминающих очень мелкий песок. Несколько блесток пристало к моей коже, очертив контур ладони и пальцев, когда я подняла руку.
В целом я стала понимать, что вижу. Затем я насторожилась от того, что услышала. Где-то плакал ребенок, не навзрыд, как от гнева или разочарования, а жалостливо хныча, будто потеряв последнюю надежду. И находясь посреди этого странного мира, я не могла определить направление, откуда исходит плач. Но догадывалась, кто из моих подопечных его издавал.
– Оомарк, – позвала я, осознавая, что, возможно, в этом мире и звуки могут таить опасность. Но я должна была ответить на это рыдание.
Когда я произнесла его имя во второй раз, стенания ненадолго прекратились, и он спросил в ответ, будто не мог поверить, что здесь кто-то еще есть:
– Килда? Ведь, правда, ты Килда?
– Да. Где ты? – Мне показалось, он слева. И я надеялась, что мне не придется смотреть на мельтешащие предметы, чтобы найти его.
Кое– как я встала на ноги, и после секунды-другой головокружения обнаружила, что могу волочить ноги, хотя лодыжка болела сильнее, чем раньше.
– Ты где? – повторила я, не получив ответа.
Снова раздался его голос, низкий и напуганный:
– Я… я не знаю.
– А Бартаре с тобой? – В тот момент я надеялась, что нет. Я была не в том состоянии, чтобы меряться с ней силой воли. Мне нужно было время, чтобы взять себя в руки.
– Нет.
– Можешь сказать мне, где ты? Что вокруг тебя? – Я пыталась сориентироваться по фигурам, очевидно, достаточно неподвижным, чтобы служить ориентиром. Один темно-малиновый конус не двигался с того момента, как я впервые посмотрела на него, а немного выше – ярко-зеленый треугольник, а слева от них буро-оранжевый цилиндр. Мне показалось, что голос Оомарка исходит с той стороны, и если он видит те же фигуры, у меня будет ориентир.
– Тут большое дерево… и куст с желтыми ягодами… и какие-то камни… – Он говорил и хныкал в перерыве между словами.
То, о чем он говорил, было невозможно.
– Ты… ты уверен, Оомарк?
– Да! Да! Килда, пожалуйста, забери меня отсюда! Мне тут не нравится! Я хочу домой! Пожалуйста, Килда, ну приди же!
Его голос доносился точно прямо из-за малинового конуса. Но я замерла от страха, когда голубой стержень с двумя шестиугольными ребрами неожиданно пролетел вниз прямо за моей головой и оцарапал поверхность оранжевого цилиндра. Когда он исчез, я упрямо направилась тем же курсом.
– Я тебя вижу, Килда, теперь вижу! – позвал Оомарк. Маленькая фигурка устремилась ко мне. К моему облегчению это был сам Оомарк, в своем собственном человеческом теле, и он схватил и крепко меня обнял. У меня было смутное подозрение, что, наверное, мы оба изменились, как и ландшафт вокруг нас. Но очевидно, и он видел меня в обычном обличье.
Он так прижался ко мне, что я не могла шелохнуться. И должна признаться, что и я вцепилась в него мертвой хваткой. Наконец его рыдания стихли, и хватка ослабла. И тогда я осмелилась сказать больше, чем просто слова утешения.
– Оомарк!
Он посмотрел на меня. Его лицо было запачкано грязью и слезами, но он слушал, что я говорила.
– Скажи мне, что это? – я показала на оранжевый цилиндр.
– Куст, с ягодами – их так много, что ветки прогибаются, – сразу ответил он.
– А это? – следующим я выбрала зеленый треугольник.
– Дерево.
– А это? – Теперь настала очередь темно-красного конуса.
– Большая неровная скала. Но, Килда, зачем ты хочешь все это знать? Ты же сама видишь…
Падая на колени, я обняла его и притянула к себе. Следовало осторожно подбирать слова, но придется сказать ему правду.
– Оомарк, послушай внимательно. Я всего этого не вижу…
Я остановилась, не зная, что сказать дальше. Уже одного это признания достаточно, чтобы его страх вырос. Я знала, что он потянулся ко мне как к якорю безопасности, и если окажется, что на меня нельзя опереться, то, возможно, для него все будет потеряно.
– Семена папоротника… – его комментарий меня просто изумил.
Это было так не к месту, что мне подумалось, он не понимает, что говорит. Но он с важным видом кивнул, будто мои слова доказывали что-то.
– Что за семена папоротника? – спросила я с осторожной нежностью.
– Она когда-то дала Бартаре. Если они попадут в глаза или ты их съешь, будешь видеть вещи по-другому. Должно быть, Бартаре дала их мне. А что ты видишь, Килда? – спросил он с искренним интересом.
Семена папоротника… Она… – еще больше частичек загадки. Казалось, я никогда ее не разгадаю.
– Твой куст кажется мне оранжевым цилиндром. Дерево – зеленый треугольник, а скала – темно-красный конус.
Его глаза следовали за указаниями моего пальца.
– Тогда ты не видишь что прямо здесь, да, Килда?
– Не так как ты, Оомарк. А теперь послушай – ты говоришь, что Бартаре ушла, или, по крайней мере, ее здесь нет. Где она? Ты видел, что она уходила?
– Я не видел ее, после того как попал сюда, – сказал он. – Но я чувствую ее – здесь! – Он ослабил объятия и поднял правую руку постучать по центру лба.
– Как ты думаешь, найдешь ее?
Он вздрогнул.
– Не хочу, Килда. Она… она с Ней… с Леди.
– А кто она, эта Леди, Оомарк?
Он отшатнулся от меня, отвернувшись, будто не хотел смотреть мне в глаза.
– Она… Она друг Бартаре. Она мне не нравится.
– А где Бартаре с ней познакомилась?
– Сначала во сне, я думаю. Однажды Бартаре сказала, что мы должны кое-что сделать – спеть странные слова. Она налила лаирового сока на землю, раскрошила сладкое печенье и разорвала красивые мамины перья, и смешала все это вместе. Потом села в траву и велела мне закрыть глаза и считать до девяти, потом открыть их, и я увижу что-то чудесное. Бартаре увидела – а я нет. Леди… она сказала Бартаре, что у меня какие-то неправильные глаза. Но потом Она часто приходила и всему учила Бартаре. После этого я больше не нравился Бартаре, но она заставляла меня помогать ей. Но она не хотела играть с Майрой или Джантой или с кем-то из девочек. Она притворялась, что ходит к ним, а вместо этого пряталась и разговаривала с Леди. И она сказала, что Леди обещала ей, что если она будет делать все правильно, и очень стараться, то сможет когда-нибудь попасть в мир Леди. И… – Он оглянулся, его губы задрожали, а глаза снова начали наполняться слезами. – И я думаю, это и случилось. Только нам тоже пришлось попасть туда. А я не хочу здесь оставаться – Килда, пожалуйста, пойдем домой!
Я и сама ничего другого не хотела, но как этого достичь – не имела ни малейшего представления. Я как раз обдумывала ответ, когда, с искоркой проницательности, Оомарк догадался о том, что я не хотела говорить.
– Думаю, мы не можем вернуться, если только Бартаре и Леди нас не отпустят. Но, Килда, они… они могут оставить нас здесь навсегда?
– Нет. – Может, я была слишком уверена, но, видя, как он трясется, не посмела ответить иначе. – Но если мы сейчас найдем Бартаре и Леди, может быть, попросим их отпустить нас…
– Не хочу – мне не нравится Леди. Мне и Бартаре не нравится, больше не нравится. Но я пойду искать их, если ты думаешь, они отправят нас домой.
Был и еще один вопрос, который следовало задать.
– Оомарк, ты сказал, Бартаре давно знает Леди. Они познакомились на Чалоксе?
– Да.
– Но теперь мы на другой планете, очень далеко от Чалокса. – Был ли этот лабиринт частью Дилана… Я не была в этом уверена. – Леди – она что, прилетела с вами на корабле? И все это время ее дом был здесь? – Я осторожно продвигалась вперед. Конечно же, если только это не была галлюцинация такой силы, какую мог вызвать только очень тренированный специалист, это ни в коем случае не могла быть работа эспера. Но если отбросить это объяснение, то что оставалось, кроме кошмара, не основанного ни на чем, что я знала в своем времени и пространстве?
– Она… – Он нахмурился, будто я указала на проблему, над которой он раньше не задумывался. – Она была там, и была здесь. А это ее мир. Ей наш мир не нравится. Она очень долго убеждала Бартаре прийти к ней, потому что самой так трудно навещать Бартаре. Но я не знаю, где этот мир! – И снова полились слезы.
– Ну ничего. Может, это и неважно, Оомарк, – я быстро обняла его. – Важно найти Бартаре и Леди и сказать им, что мы должны отправиться домой.
– Да, да! – Когда я поднялась на ноги, он схватил меня за руку и потащил.
Для меня в чуждом пейзаже не было дороги. Но казалось, что Оомарк уверен: он знал, куда нам идти. То и дело он указывал на блестящие формы и говорил, что это дерево, куст, или еще какая-то вполне естественная деталь ландшафта. Но для меня в чужой стране ничего не изменилось. Боль в лодыжке все росла, пока, наконец, я могла передвигаться только слегка прихрамывая. Еще я хотела есть и пить, и, в конце концов, уселась под расплывчатым голубым восьмиугольником, который, по словам Оомарка, был кустом; Оомарк сказал, еле сдерживаясь:
– Я страшно хочу есть, Килда. Эти ягоды были вкусными, но я много не съел…
– Ягоды? – я потянула к себе через колено сумку с припасами, чтобы открыть ее. – Какие?
– Те желтые, с большого куста. Я ведь упал в куст, и они размазались у меня по рукам. Я слизал сок, и он оказался вкусным, так что я поел их. Вот, смотри. – Он вскарабкался на ноги, прежде чем я успела сделать предупредительный жест, и устремился к голубому конусу с тремя верхушками неподалеку. Обе его руки до запястья погрузились в него, и он вытащил красный круг, в который впился зубами. Я услышала хрустящий скрип и предостерегла его слишком поздно.
– Нет, Оомарк! Нельзя есть неизвестные фрукты…
Но он проглотил последний кусочек и снова потянулся к конусу, сорвав еще один плод. Этот он предложил мне.
– Ешь, Килда. Вкусно!
– Нет! Оомарк, выброси, пожалуйста. Ты же знаешь космические правила безопасности. То, что растет в других мирах, может быть смертельно опасным. Выброси, пожалуйста! Смотри – у меня есть шоколадные кубики. – Я судорожно копалась в сумке и выбрала то, что, как мне казалось, привлечет его больше всего – сладости.
Он поставил свой круг на землю и направился к кубику, но с видимой неохотой. Оомарк любил сладкое. Не в его духе было так медлить.
Он развернул кубик и поднес его ко рту; при этом его лицо выражало странное отвращение. Он вел себя так, будто сам запах конфеты, которая ему всегда так нравилась, сейчас был отталкивающим. Затем медленно завернул ее и протянул мне.
– Как-то странно пахнет. Может, испортилась или еще что. Я правда не хочу, Килда.
Я взяла, открыла и понюхала ее сама. Никакого запаха, кроме знакомого запаха шоколада, не было, так что я заподозрила, что на него повлияла еда этой планеты. Я решила, что лучше не заставлять его сейчас есть конфету. Когда он действительно проголодается, то захочет съесть припасы, которые у меня с собой. Только вот их было так мало… Я вполне допускала, что мы действительно оказались на другой планете, хотя способ и причины транспортировки объяснить не могла. А первое правило исследователя в такой ситуации – это использовать только нормальные припасы и не жить за счет этой планеты. Однако я не спорила сейчас с Оомарком, утоляя свой голод вафлей-концентратом. И, перед тем как мы собрались в путь, перевязала лодыжку – как могла туго.
Течение времени не замечалось. Сумерки не смеркались в ночь и не рассветали в день. Только моя усталость свидетельствовала, что прошло много минут, а может, и часов, с тех пор как мы с Бартаре приземлились на флиттере там, в Луграанской долине.
– А далеко… далеко до того места, где Бартаре и Леди? – спросила я, когда мы снова остановились отдохнуть, и все вокруг было очень похоже на то место, где мы ели.
– Я не знаю. Это… это забавно, – Оомарк всеми силами старался объяснить. – Вещи иногда словно бы близко. А потом… потом они как бы вытягиваются, и снова далеко. Если… если я думаю о каком-то месте, то, кажется, оно далеко. А если я просто иду и думаю о Бартаре – ну, оно снова ближе. Правда, Килда, – я не знаю, почему это так, – правда не знаю.
Он явно был выбит из равновесия, и я не давила на него, хотя его ответы казались бессмысленными. А все мое тело болело от усилий, которые надо было предпринимать, чтобы двигаться дальше. С другой стороны, то ли из-за нашей остановки, то ли из-за съеденных фруктов – если это были фрукты. – Оомарк был полон сил, будто вышел утром после хорошего ночного отдыха. Когда я остановилась в третий раз, он вернулся ко мне:
– Килда, нога сильно болит?
– Есть немного, – пришлось признать.
– Давай здесь немного побудем. – Он оглянулся вокруг. – Я знаю, ты не можешь видеть, как я, но это милое местечко. Вон там… – Он осторожно повернул меня налево, – там высокая трава, и она выглядит мягкой, на ней хорошо сидеть. Пожалуйста, Килда! Я смогу найти Бартаре в любое время. Она не спрячется от меня. Но если мы доберемся до нее и Леди, когда ты так устала, Килда… Бартаре и Леди вместе – я боюсь их! И тебе тоже следует бояться, правда!
Мое исстрадавшееся тело поддержало этот аргумент. Моя воля изо всех сил боролась с огромным облаком усталости, и она проиграла. Я споткнулась и упала на колени на том самом месте, куда он меня привел. Обнаружив, что подо мной мягкая земля, я уже не могла заставить себя подняться. Вздохнув, я сдалась.
Глава 6
Я заново забинтовала лодыжку. В глазах болело и жгло, будто после взрыва ослепляющего света. Этот мир совершенно не предназначался для нас. И все же Оомарк видел его иначе, нормально. Может, Бартаре его как-то подготовила?
От этого недомогания я зажмурила глаза, но совершенно не спала. Здесь – я чувствовала – бродит опасность.
– Оомарк, Бартаре давно знает Леди?
Когда он не ответил, я открыла глаза шире. Он отвернулся. Все, что я видела – ссутуленные плечи и затылок – излучало желание не отвечать. Потом он сказал хриплым шепотом:
– Я не хочу говорить о ней. Она… Она знает, когда я говорю о ней.
– Бартаре?
– Нет! Леди! Нехорошо говорить о ней – от этого она думает обо мне! – Он был явно встревожен. И как бы ни хотела я узнать больше, и как бы ни было мне это необходимо, я поняла, что не должна слишком сильно давить на него.
– Ты… ты когда-нибудь был здесь раньше, Оомарк? – Был ли и этот вопрос недопустимым, на запретной территории, или он на него ответит?
– Нет. Там дома – на Чалоксе – оттуда нельзя было добраться. Бартаре… Она только недавно выяснила, что сюда можно добраться. Она хотела сбежать – только она и я – но оттуда было слишком далеко. Так что ей пришлось ждать, пока не представился шанс.
– Это поэтому ты не хотел, чтобы она ехала?
Он кивнул.
– Она всегда говорила, что когда-нибудь поедет куда-то. Но… я не хотел ехать, потому что не хочу быть здесь! Не хочу!
– Никто из нас не хочет. – Я пыталась высказать мысль, что вернуться на безопасный Дилан – это лишь вопрос времени.
– Бартаре хочет. Она очень хотела приехать. Она не вернется обратно. Ни за что. Вот увидишь.
Беда была в том, что я, может, и не видела, но чувствовала, что он прав. И понятия не имела, что делать, если вдруг столкнусь с Бартаре. Мне надо было серьезно подумать о нашем противостоянии.
Я потерла глаза – они все еще болели. Это жжение было неисчерпаемым источником боли.
– Оомарк, расскажи мне, как это выглядит. Я хочу сказать, то, что прямо здесь.
– Ну, тут большой куст, большой как дерево, – начал он, и потом замолчал так надолго, что я даже открыла глаза. Мальчик уставился на желто-розовый треугольник справа. Я быстро отвела глаза – так сильно от его мерцающего блеска возросло жжение.
– Что это?
– Мне… мне это не нравится, Килда. Пожалуйста, давай пройдем хоть немножечко. Я не хочу больше здесь оставаться.
– Конечно.
Я встала на ноги, и мы тронулись в путь. На этот раз наше передвижение замедляла не столько моя лодыжка, или общая усталость, сколько мое зрение. Я непрерывно моргала; слезы лились у меня из глаз.
Мы дошли до открытого пространства, где таких неподвижных цветных фигур было немного, а отсутствие сверкающего цвета несколько успокоило глаза.
Оомарк остановился. Перед нами раскинулся широкий зигзаг. На его золотой поверхности заметно было мерцающее движение.
– Река, – Оомарк пристально посмотрел на мерцание. – Кажется, глубокая, Килда. И вода… вода мутная. Дна вообще не видно.
– Нам надо перейти ее?
– Бартаре где-то там. – Он махнул рукой за зигзаг.
– Может, найдем место, где она уже или мельче? – предложила я. – Пойдем вверх или вниз?
– Она скорее там. – Он махнул рукой влево.
– Ну, тогда туда и пойдем.
Однако пока мы тащились вдоль реки, ширина зигзага не менялась. Оомарк время от времени докладывал, что она все такая же неприступная. Вдруг он снова замолчал.
– Теперь мы идем не туда.
Один из поворотов был более крутым, чем обычно. Если бы мы так и шли вдоль реки, то начали бы отдаляться от Бартаре. Но не успела я обдумать эту трудность, Оомарк взглянул мне прямо в лицо:
– Я не хочу идти дальше, не хочу!
Его возбужденность была очевидна. Он мотал головой из стороны в сторону, будто его загнали в угол и он непременно должен найти выход.
– Оомарк, ты что?
– Не хочу! Не пойду! Не заставишь! Не заставишь! – Истерия пронизывала его голос. – Нет – нет!
Мальчик ринулся на меня, и я отступила на шаг или два; он застал меня врасплох, так что я не успела вытянуть руку и схватить его. Он прошмыгнул мимо и исчез, убежав в клубящуюся серость, которая проглотила его, скрыв из поля зрения.
– Оомарк! Оомарк! – Я боялась, что уже потеряла его. Что подтолкнуло его к побегу, я сказать не могла; разве что те, к кому мы шли, были действительно ужасающей целью.
Я слушала. Он не отвечал, и единственное, на что я теперь надеялась – это уловить какие-нибудь звуки в дымке. И я их услышала – и поковыляла туда, откуда они доносились, до боли напрягая лодыжку.
Потом наступила абсолютная тишина, и я позвала:
– Оомарк! Оомарк!
Я услышала хныкание, такое же, как то, что привело меня к нему в первый раз. И попыталась идти на слух. И снова пространство было наполнено ослепляющими фигурами. Вообще-то, их резкий цвет был еще неприятнее – из-за него я все время терла измученные глаза.
Наконец, я натолкнулась на параллелограмм пульсирующего желтого цвета. Но хотя видела я именно его, царапали и рвали меня на части ветки с шипами. Я отшатнулась, вскрикнув; по рукам текли маленькие струйки крови. Упав на колени, я глянула вниз, но увидела только серый бархат. Однако когда я провела рукой по этой поверхности, то почувствовала землю и песок, мягкость мха или очень короткой травы.
То, что осязание и зрение противоречили друг другу, огорчало меня в тот момент не так сильно, как то, что Оомарк исчез – теперь я не слышала даже хныканья. Припав к земле, я звала и слушала.
– Оомарк! Оомарк!
Мой голос разбудил только слабое, несчастное эхо, похожее на стон. Брести ли мне на ощупь и дальше? Но ведь я могла ошибиться в направлении.
– Оомарк?
На этот раз ответ был – приглушенный крик с другой стороны зарослей, в которые я забежала. С другой стороны?… И далеко ли? Лишь бы только он не замолчал…
– Оомарк!
Ответил – хотя я не могла разобрать слов, только звук. Спотыкаясь, я бросилась вперед, стараясь не столкнуться снова с какой-то фигурой; они сверкали вокруг, пока не слились для меня в прыгающие языки пламени.
– Оомарк!
Я была так уверена, что последний ответ послышался издалека, что даже испугалась, когда он ответил, стоя прямо передо мной.
– Я здесь.
Он сидел на земле, и, казалось, окрасился в какой-то сероватый оттенок, так что я смогла разглядеть его, только когда он шевельнулся. И когда, выбившись из сил, я шлепнулась неподалеку, все моргая и моргая, от боли, от слез, и старалась разглядеть его получше. Потому было в нем что-то такое…
Нет, я не ошиблась – он хорошо сливался с серым. Должно быть, он несколько раз спотыкался и падал, так что весь покрылся землей, потому что он и был серым – с ног до головы. Или это мое зрение? Я в страхе потерла глаза. Нет, я все еще различала оранжевый и желтый, малиновый и ярко-красный. Но Оомарк был серым – и его тусклый цвет бледнел!
– Я не пойду снова! Ты не заставишь меня! Бартаре и Леди – они не хотят, чтобы я приближался! Если я пойду, они что-то сделают, что-то… что-то плохое. Не пойду!
– Хорошо. – Я слишком устала, чтобы как-то убеждать его сейчас. – Тебе и не надо.
– Ты все-таки заставишь меня! Я знаю, заставишь! – Он был агрессивно враждебен, и мне подумалось, что в любой момент он может снова сорваться с места. Случись такое – я сильно подозревала, что больше никогда его не найду.
– Нет. – Я старалась говорить как можно убедительнее. – Не буду. Я слишком устала сейчас, чтобы идти дальше.
– Это все оттого, что ты не хочешь есть фрукты. – В его голосе звучала злобная нотка. – Не хочешь меняться…
– Меняться? – словно по инерции повторила я.
– Да. Знаешь ли, надо измениться. Ты не понравишься этому месту, если не изменишься. А если изменишься, ну, тогда все будет в порядке. Правда, Килда! – Его голос смягчился. Он вытянул серую руку, будто для того, чтобы коснутся моей, но так и не дотронулся до меня кончиками пальцев.
Измениться?… Может, не в моих глазах было дело, когда я заметила, что Оомарк все больше и больше сливается с цветом земли, на которой сидит…
– А ты изменился, Оомарк?
– Думаю, да. Но, Килда, если ты не изменишься, я не смогу остаться с тобой. А если я не с тобой… Я не хочу быть один! Килда, пожалуйста, не заставляй меня остаться в одиночестве! Пожалуйста! – Он вытянул руки, будто хотел ухватиться за меня. И все же – я заметила – он, казалось, не мог довести движение до конца. Он или не мог, или не хотел прикасаться ко мне.
Когда я вытянула руки в ответ, он отшатнулся. Потом поднялся и медленно попятился, не отрывая от меня глаз, будто подозревал, что я попытаюсь его схватить.
– Ты должна измениться, Килда, должна!
Он развернулся и подбежал к одному из окружающих нас. Я аж вскрикнула, настолько его цвет напоминал горящий факел. Но когда Оомарк отступил от пламенного света, он обеими руками держал какую-то дрожащую лампочку. И протягивал ее мне.
От этого недомогания я зажмурила глаза, но совершенно не спала. Здесь – я чувствовала – бродит опасность.
– Оомарк, Бартаре давно знает Леди?
Когда он не ответил, я открыла глаза шире. Он отвернулся. Все, что я видела – ссутуленные плечи и затылок – излучало желание не отвечать. Потом он сказал хриплым шепотом:
– Я не хочу говорить о ней. Она… Она знает, когда я говорю о ней.
– Бартаре?
– Нет! Леди! Нехорошо говорить о ней – от этого она думает обо мне! – Он был явно встревожен. И как бы ни хотела я узнать больше, и как бы ни было мне это необходимо, я поняла, что не должна слишком сильно давить на него.
– Ты… ты когда-нибудь был здесь раньше, Оомарк? – Был ли и этот вопрос недопустимым, на запретной территории, или он на него ответит?
– Нет. Там дома – на Чалоксе – оттуда нельзя было добраться. Бартаре… Она только недавно выяснила, что сюда можно добраться. Она хотела сбежать – только она и я – но оттуда было слишком далеко. Так что ей пришлось ждать, пока не представился шанс.
– Это поэтому ты не хотел, чтобы она ехала?
Он кивнул.
– Она всегда говорила, что когда-нибудь поедет куда-то. Но… я не хотел ехать, потому что не хочу быть здесь! Не хочу!
– Никто из нас не хочет. – Я пыталась высказать мысль, что вернуться на безопасный Дилан – это лишь вопрос времени.
– Бартаре хочет. Она очень хотела приехать. Она не вернется обратно. Ни за что. Вот увидишь.
Беда была в том, что я, может, и не видела, но чувствовала, что он прав. И понятия не имела, что делать, если вдруг столкнусь с Бартаре. Мне надо было серьезно подумать о нашем противостоянии.
Я потерла глаза – они все еще болели. Это жжение было неисчерпаемым источником боли.
– Оомарк, расскажи мне, как это выглядит. Я хочу сказать, то, что прямо здесь.
– Ну, тут большой куст, большой как дерево, – начал он, и потом замолчал так надолго, что я даже открыла глаза. Мальчик уставился на желто-розовый треугольник справа. Я быстро отвела глаза – так сильно от его мерцающего блеска возросло жжение.
– Что это?
– Мне… мне это не нравится, Килда. Пожалуйста, давай пройдем хоть немножечко. Я не хочу больше здесь оставаться.
– Конечно.
Я встала на ноги, и мы тронулись в путь. На этот раз наше передвижение замедляла не столько моя лодыжка, или общая усталость, сколько мое зрение. Я непрерывно моргала; слезы лились у меня из глаз.
Мы дошли до открытого пространства, где таких неподвижных цветных фигур было немного, а отсутствие сверкающего цвета несколько успокоило глаза.
Оомарк остановился. Перед нами раскинулся широкий зигзаг. На его золотой поверхности заметно было мерцающее движение.
– Река, – Оомарк пристально посмотрел на мерцание. – Кажется, глубокая, Килда. И вода… вода мутная. Дна вообще не видно.
– Нам надо перейти ее?
– Бартаре где-то там. – Он махнул рукой за зигзаг.
– Может, найдем место, где она уже или мельче? – предложила я. – Пойдем вверх или вниз?
– Она скорее там. – Он махнул рукой влево.
– Ну, тогда туда и пойдем.
Однако пока мы тащились вдоль реки, ширина зигзага не менялась. Оомарк время от времени докладывал, что она все такая же неприступная. Вдруг он снова замолчал.
– Теперь мы идем не туда.
Один из поворотов был более крутым, чем обычно. Если бы мы так и шли вдоль реки, то начали бы отдаляться от Бартаре. Но не успела я обдумать эту трудность, Оомарк взглянул мне прямо в лицо:
– Я не хочу идти дальше, не хочу!
Его возбужденность была очевидна. Он мотал головой из стороны в сторону, будто его загнали в угол и он непременно должен найти выход.
– Оомарк, ты что?
– Не хочу! Не пойду! Не заставишь! Не заставишь! – Истерия пронизывала его голос. – Нет – нет!
Мальчик ринулся на меня, и я отступила на шаг или два; он застал меня врасплох, так что я не успела вытянуть руку и схватить его. Он прошмыгнул мимо и исчез, убежав в клубящуюся серость, которая проглотила его, скрыв из поля зрения.
– Оомарк! Оомарк! – Я боялась, что уже потеряла его. Что подтолкнуло его к побегу, я сказать не могла; разве что те, к кому мы шли, были действительно ужасающей целью.
Я слушала. Он не отвечал, и единственное, на что я теперь надеялась – это уловить какие-нибудь звуки в дымке. И я их услышала – и поковыляла туда, откуда они доносились, до боли напрягая лодыжку.
Потом наступила абсолютная тишина, и я позвала:
– Оомарк! Оомарк!
Я услышала хныкание, такое же, как то, что привело меня к нему в первый раз. И попыталась идти на слух. И снова пространство было наполнено ослепляющими фигурами. Вообще-то, их резкий цвет был еще неприятнее – из-за него я все время терла измученные глаза.
Наконец, я натолкнулась на параллелограмм пульсирующего желтого цвета. Но хотя видела я именно его, царапали и рвали меня на части ветки с шипами. Я отшатнулась, вскрикнув; по рукам текли маленькие струйки крови. Упав на колени, я глянула вниз, но увидела только серый бархат. Однако когда я провела рукой по этой поверхности, то почувствовала землю и песок, мягкость мха или очень короткой травы.
То, что осязание и зрение противоречили друг другу, огорчало меня в тот момент не так сильно, как то, что Оомарк исчез – теперь я не слышала даже хныканья. Припав к земле, я звала и слушала.
– Оомарк! Оомарк!
Мой голос разбудил только слабое, несчастное эхо, похожее на стон. Брести ли мне на ощупь и дальше? Но ведь я могла ошибиться в направлении.
– Оомарк?
На этот раз ответ был – приглушенный крик с другой стороны зарослей, в которые я забежала. С другой стороны?… И далеко ли? Лишь бы только он не замолчал…
– Оомарк!
Ответил – хотя я не могла разобрать слов, только звук. Спотыкаясь, я бросилась вперед, стараясь не столкнуться снова с какой-то фигурой; они сверкали вокруг, пока не слились для меня в прыгающие языки пламени.
– Оомарк!
Я была так уверена, что последний ответ послышался издалека, что даже испугалась, когда он ответил, стоя прямо передо мной.
– Я здесь.
Он сидел на земле, и, казалось, окрасился в какой-то сероватый оттенок, так что я смогла разглядеть его, только когда он шевельнулся. И когда, выбившись из сил, я шлепнулась неподалеку, все моргая и моргая, от боли, от слез, и старалась разглядеть его получше. Потому было в нем что-то такое…
Нет, я не ошиблась – он хорошо сливался с серым. Должно быть, он несколько раз спотыкался и падал, так что весь покрылся землей, потому что он и был серым – с ног до головы. Или это мое зрение? Я в страхе потерла глаза. Нет, я все еще различала оранжевый и желтый, малиновый и ярко-красный. Но Оомарк был серым – и его тусклый цвет бледнел!
– Я не пойду снова! Ты не заставишь меня! Бартаре и Леди – они не хотят, чтобы я приближался! Если я пойду, они что-то сделают, что-то… что-то плохое. Не пойду!
– Хорошо. – Я слишком устала, чтобы как-то убеждать его сейчас. – Тебе и не надо.
– Ты все-таки заставишь меня! Я знаю, заставишь! – Он был агрессивно враждебен, и мне подумалось, что в любой момент он может снова сорваться с места. Случись такое – я сильно подозревала, что больше никогда его не найду.
– Нет. – Я старалась говорить как можно убедительнее. – Не буду. Я слишком устала сейчас, чтобы идти дальше.
– Это все оттого, что ты не хочешь есть фрукты. – В его голосе звучала злобная нотка. – Не хочешь меняться…
– Меняться? – словно по инерции повторила я.
– Да. Знаешь ли, надо измениться. Ты не понравишься этому месту, если не изменишься. А если изменишься, ну, тогда все будет в порядке. Правда, Килда! – Его голос смягчился. Он вытянул серую руку, будто для того, чтобы коснутся моей, но так и не дотронулся до меня кончиками пальцев.
Измениться?… Может, не в моих глазах было дело, когда я заметила, что Оомарк все больше и больше сливается с цветом земли, на которой сидит…
– А ты изменился, Оомарк?
– Думаю, да. Но, Килда, если ты не изменишься, я не смогу остаться с тобой. А если я не с тобой… Я не хочу быть один! Килда, пожалуйста, не заставляй меня остаться в одиночестве! Пожалуйста! – Он вытянул руки, будто хотел ухватиться за меня. И все же – я заметила – он, казалось, не мог довести движение до конца. Он или не мог, или не хотел прикасаться ко мне.
Когда я вытянула руки в ответ, он отшатнулся. Потом поднялся и медленно попятился, не отрывая от меня глаз, будто подозревал, что я попытаюсь его схватить.
– Ты должна измениться, Килда, должна!
Он развернулся и подбежал к одному из окружающих нас. Я аж вскрикнула, настолько его цвет напоминал горящий факел. Но когда Оомарк отступил от пламенного света, он обеими руками держал какую-то дрожащую лампочку. И протягивал ее мне.