Нортон Андрэ. Знак Кота

   Затем я встал на коврик для мытья и обтер себя водорослевой губкой. Она была теплой, и моя стертая, покрытая шрамами, пересохшая кожа жадно впитала влагу. Я ощущал, как расслабляется мое тело. Я больше даже не удивлялся, почему мне оказан такой прием, а просто увяз в благодарном, ошеломляющем блаженстве.
   Одежда подошла мне. Что тоже оказалось сюрпризом — хотя Равинга была так искусна в шитье одежды на кукол, что могла определить мой размер на глаз, пусть даже и не видела меня целый сезон. Сапоги были чуть великоваты, но это было неважно — по крайней мере, они не натирали ноги, как те многажды латаные, которые я только что сбросил.
   Закончив, я встал перед зеркалом и окинул себя взглядом. Оно не могло показать меня целиком, но на мгновение мне померещилось, что я смотрю на какую-то из кукол Равинги, но увеличенную до человеческого роста. Лицо мое стало тоньше и темнее, волосы отросли так, что, даже когда я собрал их в хвост и закрепил кольцом, концы все равно касались плеч. Прощальный подарок сестры ярко блестел на руке, и, поддавшись внезапному порыву, я надел еще и кошачью подвеску, которую прятал от чужих взглядов большую часть моего путешествия. Сейчас она сверкала у меня на груди в распахнутом вороте куртки и, несомненно, была таким украшением, с которым даже по меркам богатой Вапалы мало что могло сравниться.
   У меня было довольно сильное ощущение, что в эту комнату я вошел одним человеком, а выхожу совсем другим. Я пошел искать хозяйку дома. Мурри уже занимался содержимым большой миски, когда я вошел в столовую. Напротив с торжественным видом сидели в ряд три черных котти, не сводя с него взгляда. Перед ними стояли вылизанные дочиста блюдца.
   Равинга поманила меня рукой к мягкой циновке рядом с ее собственной. Перед нами стояли низкие полированные столики. Третья циновка лежала под прямым углом к циновке Равинги, и там уселась Алитта, поставив перед нами последние накрытые блюда.
   Тому, кто столь долго жил суровой жизнью пустыни, подобное могло показаться роскошнейшим пиром, достойным празднества избрания в лучших Домах. Я пробовал пищу, обычную для здешних жителей, выращиваемую в полях Вапалы, но неизвестную в моей земле, поскольку долгой перевозки эти продукты не переносили. Трапезу завершали свежие фрукты и питье, представляющее собой слабо благоухающую жидкость, которая согрела не только мое тело, но и разум. Эта ночь напоминала прекрасный сон.
   Моя хозяйка не заговаривала со мной, и, как подобает воспитанному человеку, я занялся опустошением собственной тарелки — и еще дважды, что, наверное, было уже настоящей прожорливостью. Алитта дважды вставала, чтобы принести добавку. Мурри вылизал свою миску и теперь умывался. Сопровождаемый котти, он пересек комнату и растянулся во всю длину позади меня, хотя его огромное тело с трудом умещалось на ограниченном пространстве. Я слышал его тихое утробное урчанье. Когда с трапезой наконец было покончено, я осмелился нарушить молчание.
   — Госпожа, твой дом может пребывать в гордости. Ты бесконечно щедра к страннику. Теперь… — Я колебался, пытаясь подыскать надлежащие слова вместо прямого, резкого вопроса, вертевшегося у меня на языке.
   Она слегка отодвинула столик и выпрямилась, сложив слегка сцепленные руки на коленях. Алитта быстро убрала остатки пира, оставив только три чаши тонкой работы и графин освежающего напитка.
   — Теперь, — сказала Равинга, когда девушка наконец вернулась на место и две котти, толкаясь, стали устраиваться на ее коленях, — у тебя есть вопросы, а у кого бы их не было… — Она снова помолчала, глядя не на меня, а на противоположную стену, словно там виднелось что-то очень важное для нее.
   — Наш народ многое забыл, причем кое-что из этого, я полагаю, было спровоцировано извне как наказание, предупреждение или способ спастись — кто знает? Самые старые песни бардов хранят намеки. Намеки на то, что было до того, как наши королевства объединились. Большинство наших земель суровы, и жизнь, которую мы здесь для себя создали, требовала, чтобы мы стали такими, каковы мы сейчас.
   Объединение покончило с войнами между народами и проложило путь к чему-то большему. Если мы пали, возможно, теперь мы медленно взбираемся обратно, как тот, кто обследует новый для него скальный остров. Но сейчас мы больше похожи на путешественника, попавшего в песчаную ловушку, и закрываем глаза, чтобы не видеть, что находится перед нами — или окажется перед нами в будущем.
   Мы стали самодовольны. О, некоторые из традиций, за которые мы держимся, сохранились — соло, к примеру, закаляющее нашу молодежь. — Она взглянула на меня. — Разве, Хинккель, ты не изменился?
   — Я полагаю, что так.
   Моя рука нашарила подвеску, и я увидел шрамы на своем запястье. Да, я стал другим, мне открылась совершенно новая сторона жизни. Я танцевал с теми, кто считался легендарными врагами моего народа, я слушал рассказы Кинрра, я оторвался от своих корней и только теперь осознал, что действительно разбил скорлупу, в которой был заточен.
   — Мой Дом, — мне показалось, что она резко сменила тему разговора, — странен. У меня осталось только два кровных родича — и один из них совсем иной природы, чем я. — Внезапно она вытянула свою руку и сдвинула вверх браслет, охватывающий запястье. Я увидел на ее чуть тронутой морщинами коже шрамы, совершенно такие же, как оставила на мне Марайя.
   — Много сезонов была проблема, столь расплывчатая, что даже Высший Дух лишь смутно мог поведать о ней, и лишь тем, кто обладает врожденной чуткостью к подобным оттенкам, А теперь эта проблема разрастается быстрее. У Безысходной пустоши объявился правитель.
   Наверное, я уставился на нее, разинув рот от удивления, пытаясь осознать это совершенно дикое утверждение. В Безысходной пустоши нельзя жить — ни один Дом не может повелевать ею,
   За спиной я внезапно услышал рычание, почувствовал движение Мурри.
   — Слушай, — прорычал он. — Это голос мудрости.
   Даже котти — на коленях у Алитты и сидящая рядом с ней — широко раскрыли глаза и немигающим взглядом уставились на Равингу.
   — Огромные крысы…
   Тут я подумал о тех, которых мы убили, и о том, как сильно они отличались от сородичей. И я слышал истории о том, что подобные им выходят из Безысходной пустоши — хотя как они могут там выжить…
   — Да, крысы — это проба силы, они хотят видеть, насколько мы настороже. — Она порылась в кармане платья и достала оттуда шарик из угольно-черного вещества, настолько черного, словно оно жадно впитывало свет, и в комнате стало темнее, когда она положила его на столик перед собой.
   Я подался было вперед, чтобы рассмотреть его лучше, но она быстро накрыла его ладонью, спрятав от моего взгляда.
   — Нет! Я не знаю полной силы этого. У тебя есть защита, — она показала на мою подвеску, — но нет подготовки. Мы не можем рисковать тобой сейчас.
   — Рисковать мной?
   — С того дня, как ты смог найти проклятие на моем яксе, я знала, что ответ скрывается в тебе. — Она снова сменила тему. — Котти — животные — они чувствуют это в тебе, поскольку их чутье во многом гораздо лучше нашего. Алитта, — кивнула она в сторону своей ученицы, — тоже имеет внутренний взор. Она кое-чему научилась сама, ты тоже. Нам нужны те, кто сможет противостоять опасности, совсем не похожей на те, что в течение многих поколений знали наши народы.
   — Я не воин! — возразил я. Не вырастают ли все проблемы в моей жизни из того, что я по природе своей не воин?
   — Сражаться можно по-разному, и меч, копье или другое оружие в чьей-то руке могут не оказаться достойным ответом этой опасности. Нам нужны не воины, хотя может случиться и так, и, скорее всего, случится, что против грядущего придется готовить и копья. Но сейчас нам больше нужны те, кто идет другими путями, кто уже настроен на то, чтобы слышать самые неуловимые предостережения Высшего Духа. Во-первых, нам нужен новый император. Последние два императора были из Вапалы. Сейчас наготове кандидат, который хочет изменить традицию, всегда запрещавшую власти оставаться в руках одного Дома. Хотя мы, как народ в целом, сейчас живем в мире, темные дела между Домами остаются. — Она протянула руку и коснулась лежащей на столе руки Алитты. Ее ученица была вся напряжена, лицо ее странно заострилось, словно на мгновение она погрузилась в страшные воспоминания. — Да, под покровом нашей кажущейся безопасности много тьмы. Так что нам не надо интриг Домов друг против друга, чтобы добавить их к будущим опасностям. Наш император должен на этот раз не иметь связей с Вапалой.
   Она говорила так, словно отдавала приказ. Теперь же она повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза, как командир на свои войска.
   — Нет! — вырвался у меня протест. — Я не император и не могу им быть! И пытаться не стану…
   Девушка подалась вперед и сказала жестким голосом, так подходящим к ее заострившемуся лицу:
   — Каждый делает то, что от него требуется, или он — ничто!
   Она хлопнула ладонью по своему столику так, что чаша чуть не опрокинулась. Ее глаза были холодны, как глаза моего отца, когда он смотрел на меня, и в изгибе ее губ читалась тень презрения.
   — Я не император, — твердо повторил я.
   Мысль, что эти две женщины видят во мне кандидата на престол, внезапно заставила меня с подозрением вспомнить все те смутные предупреждения, что произносила Равинга. Чтобы я сам вызвался для испытаний — да меня справедливо высмеют и сочтут безумцем.
   Но Равинга не казалась взволнованной. Она подняла ладонь, накрывавшую черный шарик, чуть подтолкнула его, и тот покатился ко мне.
   — Посмотрим, — сказала она.
   И, как и в тот раз, давно, когда она дала мне кошачью маску, — Алитта сделала протестующий жест правой рукой, но промолчала.
   Шар покатился через столик Равинги и перелетел на мой. Я не понимал, как он преодолел малое расстояние между поверхностями. Затем он оказался передо мной. Хотя Равинга не приказывала мне ничего делать, на этот раз она не возражала против того, чтобы я изучил этот предмет.
   В нем не было ничего от кристалла. Ни искры, ни блеска, Шар отталкивал взгляд, как ком высохших ядовитых водорослей. У меня не было ни малейшего желания дотронуться до него. Но он менялся у меня на глазах. Его очертания искажались, он принимал различные формы. Одно мгновение я смотрел на голову кота — не котги, не родича Мурри, а гладкую голову леопарда — такого же леопарда, как тот, голубой, что является символом верховной власти.
   Он был леопардом, но продолжал изменяться, и я увидел крысу — подобие одной из тех странных и зловещих крупных тварей.
   Леопард для правителя, вспыхнула у меня в голове расшифровка этой символики, а крыса — крыса для конца всего, что есть хорошего.

20

   Для человека, привыкшего к относительной тишине Внешних земель, Вапала была местом шумным — хотя не могу сказать, чтобы слух мой оскорбляли какие-нибудь грубые звуки, Музыкальные мобили, которые были частью внутреннего города, постоянно звенели с самого рассвета, когда их отпускали на волю ветра, и до заката. Улицы были полны жизни, и в следующие несколько дней все больше путников и торговых караванов втискивалось в город, пробиваясь сквозь такую толпу, какой житель Внешних земель не мог бы увидеть даже на самом большом празднике.
   Я надеялся на дальнейшие разъяснения Равинги, но в то же время не хотел втягиваться в спор по поводу абсурдной идеи, что я стану добиваться леопардового престола. Она каким-то образом заворожила меня теми намеками, которые делала в первую ночь моего пребывания под ее кровом. Но утром она больше не поднимала эту тему, да и я не стремился это сделать.
   В лавке было очень оживленно. Куклы императора шли нарасхват — даже если это были только дешевые глиняные поделки, приобретаемые за пару плодов или вязанку хвороста теми, у кого в кошельке было пусто. Обычай требовал, чтобы такое изображение было выставлено у каждой двери — даже если это была дверь полуразрушенной хижины. Я видел, как Равинга с Алиттой даже просто раздавали такие тем, кому было нечем платить и кто лишь тоскливо посматривал на куклы. Император должен раствориться в Высшем Духе, но часть его силы может остаться с теми, кто так почтил его.
   Пока что торговля другими ее куклами шла не столь бойко, и я мог рассматривать их на досуге. Мужчины, женщины, дети из всех королевств, всех рангов — от королев, их придворных и гвардейцев до последних слуг или рабов, — все были представлены в ее коллекции,
   Целые отряды пустынных разведчиков верхом на ориксенах, в полном вооружении вплоть до жутких засапожных ножей, которые они теперь носили по большей части для красоты, а не для смертельных поединков, как бывало прежде. Вдоль полки двигался целый торговый караван. Собиратели соли из Азенгира, с ветвями, поросшими кристаллами, проводники со светильниками для дюнных парусников из Твайихика. Ни шахтеры Фноссиса, ни представители моего собственного народа не были забыты. А впереди всех стояли знатные мужи и жены и народ самой Вапалы — от последнего уличного метельщика до королевы с ее двором.
   Если Равинга изготавливала примеры всех двуногих обитателей королевств, то ей это равно удалось и в отношении четвероногих. Здесь были котти во всех видах — и во время игры, и во время охоты, ориксены с острыми рогами, терпеливые яксы, с повозками и без, и, в собственном углу, песчаные коты.
   В этой земле их считали врагами и самой желанной добычей, и я был удивлен, настолько жизнеподобными и детальными были их изображения в коллекции Равинги. Здесь были свободные песчаные коты в разные моменты их жизни — точно такие, как Мироурр и те, что собрались для пения. Не мог человек, который видел их лишь в отдалении или стоял над их мертвыми телами после охоты, изобразить их так.
   Я часто думал о шрамах на запястье моей хозяйки, всегда скрытых браслетом. Она никогда не упоминала о них, но я был уверен, что их видел. Когда Равинга вошла в этот иной мир и почему? Я внимательно наблюдал за Алиттой, но у нее таких отметин не было точно.
   С детства я привык к терпению, но теперь иногда мне хотелось встать и потребовать у Равинги четких ответов. С того вечера, когда она показала мне черный шар и забрала его из моей руки, пока я изумленно смотрел на него и пытался понять, что означало увиденное мною, она уделяла мне мало времени, занимаясь лавкой и трудясь за своим рабочим столом.
   На второй день я решил заняться чем-нибудь полезным. Первым делом я пошел на рынок, чтобы приглядеться к торговцам камнями и ювелирными украшениями. Дважды я видел украшения работы моей сестры, перепродаваемые по ценам, которые, я полагаю, глубоко поразили бы Куру. Я задумался, как можно доставлять ее произведения непосредственно в Вапалу, чтобы их оценили не только коллекционеры, и чтобы у нее появился выбор таких камней и поделочных материалов, какие никогда не появлялись на наших собственных ярмарках.
   Равинга торговала не только в лавке, она арендовала место и на рынке, и там ее слуга Манкол продавал оставшиеся ее изделия. Я помог ему отнести туда товар и установить лоток, прежде чем отправился по своим делам.
   Бирюзу, которую я нашел в пустыне, я обменял на несколько серебряных обрезков, что показалось мне достойной ценой, хотя я был уверен, что мог бы совершить более выгодную сделку, если бы лучше разбирался в здешних делах. Но тут было слишком много того, что стоило увидеть или услышать и что меня отвлекало.
   По улицам туда и обратно постоянно сновали люди. Непрерывные крики охрипших слуг расчищали дорогу представителям того или иного Великого Дома. Прибывала молодежь в лучших своих одеждах — возможно, не для участия в испытаниях, а чтобы просто пообщаться и поиграть, состязаться в скачках на ориксенах под стенами города, отведать вин, не встречающихся больше нигде. В общем, показать себя, и порой далеко не с лучшей стороны.
   Однажды я видел даже Шанк-джи с толпой сторонников. Он был светлокож, как все вапаланцы, но не носил пышного воинского парика, хотя имел при себе превосходной работы оружие с усыпанными драгоценными камнями рукоятями. Его собственные светлые волосы были стянуты в такой же простой узел, как и у меня, хотя удерживающий их зажим сверкал алмазами.
   У него было узкое лицо без малейшего признака волос на подбородке или щеках, хотя большинство его спутников щеголяли тонкими полосками усов или бороды. Что-то странное было в его неподвижном, похожем на маску лице, на котором нельзя было прочесть никакого выражения. Тяжелые веки прикрывали глаза — сознательно или от природы? Он, несомненно, привлекал взоры — возможно, из-за некоторого напряжения, сковывавшего его, словно он держал себя в тугой узде, не позволяя себе вспышки действия, которого он жаждал.
   Он был молод, хотя нельзя было сказать, что он подобен прочим юношам. В нем чувствовалась властность, которая всегда окутывала моего отца словно плащом, не позволяющим приблизиться к нему. Но все равно, хотя он и был сыном императора, по традиции явной власти в Вапале у него не было и по положению он стоял ниже, чем глава любого Дома.
   Люди расступались перед ним. Я заметил, что некоторые люди из толпы странно, с сомнением посматривают на него. Однажды я увидел, как женщина быстро осенила себя знаком, считавшимся в моей земле отгоняющим неудачу. С другой стороны, многие выкликали его имя, хотя он ни разу не взглянул на тех, кто его так приветствовал, и не делал ответных жестов.
   Пока я бродил по рынку, Мурри прятался среди развалин постройки в маленьком дворике, где стояла лавка Равинги. Когда я спросил о том, безопасно ли там, Алитта сказала со своей обычной обращаемой ко мне резкостью, что эта постройка также принадлежит кукольнице и никто туда несвоевременно не войдет.
   Мой рожденный в пустыне товарищ скучал. Если бы ночью он не мог выбираться на крышу дома Равинги, и если бы в его убежище постоянно не заглядывали ее котти, я думаю, он бы снова взобрался наверх и отправился исследовать город сам. Вечером я рассказывал ему все, что увидел за день. Я не могу сказать, насколько его интересовали людские дела, не касавшиеся его собственной жизни, но он слушал и порой даже задавал изумлявшие меня вопросы.
   Его крайне заинтересовала моя встреча с Шанк-джи, хотя во время рассказа он слегка ворчал и наконец категорически заявил:
   — Этот убивает. Не для еды. Чтобы… — Казалось, он ищет способ выразить нечто очень важное для него теми немногими словами, которые были в нашем общем словаре. — Он убивает… чтобы носить зубы…, снять шкуру… чтобы другие видели.
   Убийца ради забавы. Хотя это можно было сказать и о доброй половине тех, кто горделиво разъезжал по улицам. И все же в Шанк-джи этого было больше. Кинрр в первый день нашего знакомства был настроен весьма враждебно, но я мог это понять. Даже своего брата я в какой-то степени понимал. Но не этого предполагаемого императора — нет, он стоял наособицу.
   — Не один, — снова вмешался в мои размышления Мурри, — два…
   — Два чего? —спросил я.
   Песчаный кот моргнул. Снова мне показалось, что он пытается выразить какую-то мысль. Затем он ответил:
   — Здесь стоит этот. — Он поставил лапу рядом с моим коленом. Затем другую на расстоянии нескольких пальцев за ней. — Здесь… другой…
   — Другой человек? Мурри снова моргнул.
   — Другой…
   Мне показалось, что я почувствовал в его голосе озадаченность, словно он не мог дать четкого ответа.
   Кто-то стоит за Шанк-джи? Это означало, что претензии вапаланца на трон его отца могут иметь скрытую поддержку.
   С тех пор как я попал в город, я время от времени слышал достаточно брошенных вскользь замечаний, говоривших о тайном беспокойстве, о том, что все уже не так, как было прежде в Алмазном королевстве, удерживаемом традициями на узком пути.
   Больше я ничего не смог бы добиться от моего рожденного в пустыне товарища. Оставалось только надеяться, что в будущем он будет знать больше и поделится этим со мной.
   На город опустилась ночная тень. Лавка закрылась, и хотя мобили все еще звенели, в нашем закутке было довольно тихо. Впервые после того, как я приехал в Вапалу, я достал драгоценную кифонгг Кинрра и настроил ее, радуясь, что трудный путь не причинил ей ни малейшего ущерба.
   Она была действительно старой, отполированной до блеска многими касаниями рук так, что от украшений на ней остались лишь слабые следы — замысловатые переплетения линий, каких я прежде нигде и никогда не видел. Они могли когда-то быть письменами вроде тех, которые в Вапале использовали для записи мелодий и звуков.
   Я пробежал пальцами по струнам, чтобы в упражнениях размять руки, затем осмелился взять несколько аккордов одной из тех песен, которым научил меня Кинрр. Алитта ушла куда-то в глубь дома, который я полностью так и не осмотрел, держась той его части, которую Равинга отвела мне. Сама кукольница сидела на стопке циновок, вздыхая и потирая спину рукой, словно та ныла от долгих часов, проведенных за рабочим столом.
   Одна из песен Кинрра пришла легче, когда я коснулся нужных струн. Мой голос был тихим. Мурри низко заурчал, и три котти окружили Равингу и стали ласково тереться об нее, в то же время наблюдая за мной. Они казались одинаковыми благодаря черному окрасу и всегда держались вместе, словно между ними была незримая связь. Время от времени они снисходили до того, чтобы заметить меня, но было совершенно ясно, что в этом доме только Равинга и девушка заслуживали их внимания и преданности.
   Я пел песню, которую сам Кинрр сложил в изгнании, рассказывающую о звездах, на которые он любил смотреть, о доброте ночи, жестокости дня и одиночестве, что разъедало его сердце.
   Почему на ум мне пришла именно эта из многих песен его сочинения, которыми он поделился со мной, — я не знаю. Словно она была уместна и своевременна в сумерках этого дня.
   — Где ты научился этой песне? Последние ноты еще не затихли, когда Алитта оказалась стоящей надо мной. И в ее взгляде не было пренебрежительной отстраненности, с которой она обычно смотрела на меня. Она вся пылала изнутри, я почти видел, как сжимаются в напряжении ее руки, словно чтобы ударить.
   — От ее создателя. Он называл себя Кинрр…
   — Мертвые не поют! — прошипела она словно когти.
   — Верно. Но когда он учил меня этой песне, он не был мертв. Хотя позже Великий Дух забрал его к себе.
   Она подняла сжатый кулак и вцепилась зубами в костяшки пальцев. И смотрела на меня так, словно хотела проникнуть в мое сознание и вырвать оттуда воспоминания.
   — Но это не… не было ни одной известной песни Кинрра на эту мелодию!
   — Я знаю. — Я поспешно рассказал ей об отшельнике и месте его изгнания. О том, как он говорил о Вапале, и о том, как он умер, отдав последние силы для моего спасения.
   Она слушала. Затем я увидел, как ее глаза влажно блеснули в свете лампы.
   — Кинрр, — повторила она имя, когда я закончил. — Это действительно был мастер Кинрр, чью смерть ты принял… Я думала, он погиб в той ночной бойне. Значит, он спасся… — Она медленно покачала головой, — Последний из связанных клятвой, и вот каков был его конец.
   Она, наверное, говорила сама с собой, осев на подушки напротив меня. Силы на миг оставили ее. И в глазах, и в голосе ее была опустошенность. Она протянула руку и коснулась кифонгг, которую я положил на циновку, коснулась так, словно это было великое сокровище.
   — Верно… она принадлежала Кинрру. И Кити-кар высоко ценил ее. Если бы кто сберег ее, она принадлежала бы ему. Много раз слышала я, как он играет. Он был из великих музыкантов, как в свое время Кинрр, хотя и говорил, что не достиг его уровня мастерства.
   Теперь она крепко сжала кифонгг и положила себе на колени. Тронула пальцами струны. Зазвучал не плач, который я только что играл, а легкая мелодия, рассказывающая о том, что растет, о праздничных плясках, о радостном биении сердец. Я никогда не слышал этой песни от человека, называвшего себя Кинрр, но все же я знал, что эту музыку написал тоже он, но во времена более счастливые.
   Я чуть откинулся назад, опершись спиной на Мурри, который, как обычно, растянулся позади меня и с удовольствием слушал музыку, которая согревала сердце и убеждала, что за всеми тревогами лежат счастье и красота.
   Но длилось это недолго. Откуда-то возникли резкие ноты, кристально чистые, но ничего нежного в них не было. Они шли извне. Пальцы Алитты замерли, она снова посуровела лицом, стряхнув наваждение. Равинга выпрямилась.
   — Хабан-джи следует к месту захоронения, — сказала она. — Прежнее время заканчивается, начинается новое,
   Мне стало любопытно, что за таинства сейчас творятся в Вапаланском Доме Ушедших. Как долго будут помнить этого нового его обитателя? Да, каждый ребенок может перечислить всех императоров, из поколения в поколение. Даже сейчас в моей памяти всплыл этот долгий список, произносимый нараспев. Но сколько из них сумели оставить после себя еще какой-либо след, кроме имени?
   — Завтра, — Равинга повысила голос, чтобы перекрыть погребальный звон, — будут выбирать.
   Я заерзал. Должен ли я снова оспаривать ее уверенность, что я окажусь избранником? Если она ждала от меня какого-то ответа, она его не получила. Через мгновение она поднялась и направилась к себе. Алитта опустила кифонгг с колен на пол и внезапно, тоже без единого слова удалилась, оставив меня в одиночестве. Но той ночью Мурри составил мне компанию, как во время наших странствий и испытаний, сквозь которые мы оба прошли.