Носов Евгений. Темная вода

   - Ладно, давай.
   Олега вышмыгнул из машины и побежал по картошке, ребячливо перепрыгивая в своих лопоухих сапогах через тыквы. Его синий вязаный петушок замелькал между яблонь и скрылся в глубине сада.
   Вскоре, однако, он воротился. В подоле его свитера румянились яблоки, одно он с хрустом обкусывал и жевал, ходко двигая салазками.
   - Ну чего? - Куприяныч потянулся за яблоком.
   - А-а! - мотнул петушком Олега. - Нету там никого. Дверь доской заколочена. А в соседнем дворе один глухой старик, сидит под навесом, вентерь чинит. Я его спрашиваю, а он - ась да ась... Да и так ясно, что не то место, не те приметы. А яблок!.. Елки-моталки! Под деревьями вся земля усыпана! Запах - что твое шампанское! Осы роем гудят, дырки делают. Прямо чудеса; все растет, а хозяев нету. Ба Уля, хочешь яблоко?
   - Не, милай, это не моя еда... - отказалась Ульяна и пояснила насчет заколоченной двери: - У нас многие ногами в городе, а руками тут. За усадьбу держатся.
   Автомобильный след снова вывел нас на прежний проселок. Здесь, наверху, придорожные ракиты сменились легкими, веселыми березами с первыми желтеющими прядками в еще зеленой листве. Березы почти не затеняли подножье, и ветер беспрепятственно сквозил между белых стволов, не давая дороге киснуть. Однако все это сделало проселок жестче, чем там, внизу, под ракитами, и потому по-прежнему пришлось пробираться исключительно на первых двух передачах.
   А между тем встречный трактор, тот самый "К-700", напоминающий некое доисторическое животное, которому все нипочем, легко бежал по островерхим колчам и устрашающим промоинам, споро мелькая толстенными рубчатыми колесами. Вынесенный далеко вперед тупой лобастый урыльник с низко расставленными бельмами рифленых фар надменно плыл над дорожными препятствиями, и я вспомнил, что именно такой подслеповатый и бесчувственный ко всему, что встречается на его пути, мастодонтище когда-то наехал и раздавил Ульяниного мужика.
   - Давай у него спросим, - предложил Олега.
   Куприяныч, предусмотрительно отвернув в сторону, остановил машину, и Олега выскочил и замахал над головой перекрещенными руками.
   Трактор черно выхрюкнул из торчащей кверху трубы, качнулся рылом и тоже остановился, утробно урча разгоряченными, разящими соляром внутренностями. На полутораэтажной высоте распахнулась оранжевая дверца, в проем высунулся тракторист, молодой, со спутанной копной модно немытых битловских волос, и весело, общительно выкрикнул, промелькивая крепкими зубами:
   - Закурить есть?
   Олега извлек из заднего кармана трико обмятую пачку "Опала" и вложил ее во встречно протянутую руку.
   - Я возьму еще парочку? - спросил парень, закурив и жадно, во весь дых, втянув в себя первую, голодную затяжку.
   - Бери, бери...
   - Ну вот выручил... А то весь искурился. Щас мотнусь до магазина, куплю.., А ты небось с Олыпан едешь?
   - Ага, на открытии были, - кивнул Олега, закуривая за компанию.
   - Ну и как?
   - По нулям, - кисло признался Олега.
   - Что так? А я позавчера прямо с крыльца крякуху саданул! - довольно засмеялся парень. - В огород упала. Думал, утка, нет - селезень, голова зеленая. Гуманитарный доппаек кила на два! - еще пуще смеялся он, и Олеге стали видны его крепкие, в острых молодых буграх коренные зубы. - Баба тут же зажарила под стопарь. А у тебя, значит, ничего?
   Олега подернул плечами: дескать, что поделаешь, не судьба.
   - А я жду, когда пролетная пойдет, - сказал парень, выковыривая слезины, запавшие в уголки все еще смеющихся глаз. - Вот это охота! Северная утка дура. Непуганая, людей не боится. Камень из кустов бросишь, а она не шарахается, как наша, думает, что рыба всплеснулась... Приезжай, если хочешь. Тебя как зовут?
   - Олег.
   - А я - Славка. Так приезжай, а?
   - Сюда ж путевку надо, - не согласился Олега. - В населенных пунктах стрелять не положено.
   - Ну, это вам, городским, не положено. А я тут живу, пруд под самыми окнами - какие еще путевки? Я здесь хозяин, понял? Ну какая, скажи, путевка: сижу, чай пью, вот тебе сели, можно сказать, в тридцати шагах от моего самовара... Когда тут путевку выписывать? Хватаю ружье, выскакиваю как есть в майке: бах-бабах! Пара есть! Да я и без ружья обойдусь... На перемет, понял?
   - Но ведь это запрещено?
   - Да ладно тебе! - укоризненно тряхнул кудрями тракторист. - Запрещено, не положено... Ты, часом, сам не легаш ли?
   - Да пошел ты! - обиделся Олега.
   - Ну тогда слушай, как я делаю, может, пригодится... Ставишь перемет, но только не со дна, как на рыбу, а поверху, на поплавках. Можно на пробках, а можно на пенопласте. На пробках, я считаю, лучше: пенопласт больно белый, не всякая утка подойдет, а пробка в самый раз, на деревяшку похожа, вроде как природная, понял? Остальное - крючки, поводки - все так же, как на рыбу. Нажива - все сгодится: лягушата, дохлая рыбеха, червяки, плавленый сырок, ну, в общем, сам пробуй. Можно даже куриные кишки... Я один раз на арбузную корку заловил! Утка все пробует, а потом, что не понравится, выплевывает, понял? А дальше так... Всю эту снасть завозишь на лодке в камыши, но не в самую гущу, а в прогалки между ними. Это обязательно! Не на чистое, а в камыши, понял? Щас скажу почему. Когда утка заглотает, то больно шумит, крыльями хлопает. А в камышах не видно. Мало ли кто хлопает. Может, местные гуси купаются... Парень снова рассмеялся и довольно оглядел Олегу. - Усек?
   - Ну-а если гусь попадется?
   - Не-е! Гусь такую наживу не тронет. Брезгует! Он чистоплюй, одной травкой питается.
   Тракторист снова закурил и, не закрывая дверцы, откинулся на сиденье.
   - А ты чего порожняком? - спросил Олега, оглядывая мерно гудящую, подрагивающую махину "Кировца".
   - Да говорю ж тебе - за куревом еду! А прицеп в поле оставил. Пока солому накидают, я успею смотаться.
   Из машины коротко посигналили: мол, хватит трепаться, - и Олега наконец спросил, что хотел:
   - Слушай, друг, ты не знаешь, где тут бабка Уля живет?
   - Зачем тебе?.
   - Да так... Нужно...
   - Бутылку мозгобойчика, что ли? - хохотнул Славка.
   - Ну, допустим... - дипломатничал Олега.
   - Бабка Уля... Бабка Уля... - Славка напрягся лицом, вспоминая. Сухорукая такая? Правая рука плетью висит?
   - Нет... Руки у нее целы. Слепая она. Темная вода у нее.
   - Ну, тогда не знаю... А зачем тебе именно бабка Уля? Ты поезжай на ту сторону, спроси Кукариху, она все сделает. У тебя есть ручка - я записку напишу? А то поехали со мной, мы туда-сюда - в один момент...
   - Да нет... Мне бабка Уля нужна.
   - Сказал - не знаю!
   - Ну как же... Ты сам-то на этой стороне живешь?
   - На этой. И что?
   - И она на этой.
   - Наша сторона большая. Всех бабок разве упомнишь? Если бы ты про девку спросил, - Славка захохотал, смачно шлепнув себя по коленкам, - это пожалуйста! Всех от края до края пересчитаю, какие еще остались. А бабки потайной народ. У них своя жисть, отжитая. В клуб они в Нижние Чапыги не ходят, на танцы не бегают. По своим норкам сидят. Где их увидишь? Разве когда вперед ногами через всю деревню пронесут... Ну ладно, покатил я. Салют!
   - Он газанул на холостых оборотах, и трактор готовно выстрелил из трубы несколько черных бубликов - в знак прощального привета.
   - Погоди! - спохватился Олега.
   - Чего тебе? - еще раз высунулся Славка.
   - Хотел узнать: низом по улице проехать можно?
   - Не-е! - Славка помотал головой. - Нынче там нет сквозной дороги. Водой подлило. Были ярузки, а теперь - затоны. Так что улицу на куски порезало. Разнобоем живем, по нескольку дворов. Как лумумбы на островах! - захохотал он.
   - Зачем тогда пруд, если так? - не понял Олега.
   - А леший его знает! Так просто! Его уже два раза сливали. Один председатель напустит, приедет другой - сольет... Третий опять плотину починяет... Бабы гундят: раньше они в магазин через луг бегали, а теперь надо кругом закренделивать... Лично мне вода не мешает, даже весело. Окунуться с работы, бредешок поставить... У меня лодка резиновая. Всегда надутой держу. Надо в магазин, баба моя раз-два - и тама! Лень двигает прогрессом! - снова зубасто зареготал Славка. - Тебе-то зачем низом?
   - Отсюда домов не видать, - пояснил Олега. - Говорят, у бабки Ули хата под соломой. Не знаешь?
   - Да есть тут одна или две... Это на том краю, - неопределенно кивнул Славка. - Третий затон проедешь - там и смотри... Из "газика" опять подудели протяжно и сердито.
   - Ну давай, по коням! - крикнул Славка улыбчиво. - Бывай! Приедешь - мой дом белый, с мансардой, из силикатного кирпича. С дороги видно. Зарубил?
   Он захлопнул дверцу, и трактор сразу же ходко заворочал огромными рубчатыми колесами, давя и сокрушая горные хребты оцепеневшей грязи.
   Миновав, как велено, третий затон, мы остановились перед давно не езженным, затравенелым свертком, по которому, однако, недавно проехала какая-то машина. Две полоски придавленной травы убегали вниз вдоль остатков жердяной изгороди и скрывались в темной прутяной чащобе вишенника и бузины. На выгоревшей за лето пустошке двое пацанов распаляли костерок, нехотя куривший хилым дымком. Завидев машину, оба приподнялись, замерли столбиками, будто испуганные суслики.
   - Эй, ребятки! - окликнул Олега, не отходя от машины. - Подойди кто сюда!
   Ребятишки продолжали настороженно стоять: меньшенький - с коробком спичек в руке, болыпенький - с пучком изломанных былинок.
   - Не бойтесь! Спросить надо!
   Большенький суслик принялся затаптывать костерок, а меньшенький, спрятав в карман спички, несмело подошел к Олеге.
   - Слушай, дружок, посмотри в машину, - попросил Олега, отворив дверцу со стороны Ульяны. - Не знаешь ли эту бабулю?
   Парнишка, вытянув тонкую шею, уставился в сумеречную глубь "газика".
   - И как? Узнаёшь? - допытывался Олега. - Видел такую?
   - Не-к... Не видел... - наконец сознался паренек.
   - Да ты посмотри, посмотри получше! Ее бабой Улей зовут. Она тут где-то живет. Не соседка ли ваша?
   - Не-к... Не видел... - повторил мальчик. - Я не здешний.
   - А какой же ты?
   - Я в городе живу.
   - Ну-ка, милай, подойди ко мне, - попросила Ульяна. - Подойди, подойди к бабке.
   Мальчонка, смущенно млея, приблизился. Ульяна, неуверенно протянув руку, сперва коснулась его лица, затем переложила ладонь на голову и огладила волосы.
   - Ах ты мой хороший! Голубеночек ты мой любый! - Она охватила его тонкое тельце, обтянутое белой футболкой с какими-то латинскими письменами. - Какой же ты не здешний? А я вот чую - нашенский ты! Дымком пахнешь!
   - Не-к... Я в городе живу.
   - Ну ладно, ну ладно... - согласилась Ульяна. - Стало быть, к бабушке приехал?
   -Ага.
   - И мамка с вами?
   - И мамка. Уже восемь дней живем.
   - Ну и хорошо, ну и славно! Ах ты золотце мое!
   Расспрашивая, Ульяна бережно оглаживала футболочку, темными, коряжистыми пальцами ощупывала что-то сквозь одежку, и по ее лицу было видно, что делать это ей сладко и радостно.
   - Бабушку-то как звать? - теплилась она голосом.
   - Баба Клава.
   - Так, так... А мамка у тебя Антонина? Угадала?
   - Угадала! - удивился мальчик.
   - Ну, голубь ты мой! - обрадовалась Ульяна. - Как же мне мамку-то не знать? Ведь я ее кресна-ая! Болявый пупок серой из своего уха мазала, соплюшки утирала мамке-то твоей! Ведь она почти дочка моя! - таяла Ульяна. - А ты мой внучек! Вот как Господь вывел!
   Радуясь, она продолжала тискать парнишку, ощупывать плечики, трогать тонкие кузнечиковые руки.
   - Так-то, золотенький! Я и мамку и бабу Клаху вот как знаю... Только папку твово никогда не видела. А теперь небось и не увижу... Папка-то тоже с вами?
   - Папка привез нас и опять уехал.
   - Что так?
   - Ему нельзя. У него - совещание.
   - А бабушка Клаха все болеет?
   - Ага, в валенках ходит, с палкой.
   - Вот бедная! Еще не годы, а уж поизносилась вся... - Ульяна мелко перекрестилась и уже спокойно спросила: - А что ж мамка-то ко мне не зайдет, не проведает? Али забыла?
   - Не знаю... - потупился мальчик.
   - Что делает-то?
   - Книжку в саду читает.
   - Ты уж, голубь мой, скажи дома: дескать, видел бабку Улю, кланяется она всем. Сама-то я добрести до вас не смогу. Теперь я и своей хаты не вижу. - И отпустив парнишку, удовлетворенно вздохнула:
   - Слава те, Господи, - отыскалась я!
   ...Груша, будто сторож, одиноко стояла на краю некопаной залежи, перед ветхой плетневой городьбой, за которой угадывался огород.
   - Ну, кажется, нашли! - определился Олега и, обратись к Ульяне, уточнил: Мать, тут на пустыре груша какая-то... Не твоя ли?
   Ульяна встрепенулась, засуетилась, лапая дверцу, ища выход.
   - Моя, моя... - торопливо запричитала она. - Дальше не надо. Спасибо, сыночки, приехала я.
   Куприяныч прижал машину к придорожной канаве, выключил мотор.
   Мы помогли Ульяне выйти и перебраться через канаву.
   Поозиравшись, она как-то сама определилась и, став лицом к дереву, облегченно перекрестилась.
   Старый дуплистый кряж крепко держался за глинистое подножье обнаженным корневищем, похожим на жилистую пятерню. На трехметровой высоте ствол был обломан какой-то беспощадной силой и теперь омертвело щерился острой щепой. Но чуть ниже облома из грубого растресканного корья сначала вбок, а затем, подгоняемая жаждой продления жизни, выбилась и круто устремилась вверх мощная молодая ветвь. На легком обдуве она помелькивала еще свежей зеленой листвой, приоткрывавшей уже созревшие плоды, похожие на желто окрашенные электрические лампочки.
   - Кто ж ее так покалечил? - спросил Олега.
   - Молоньёй разбило, - пояснила Ульяна. - Давно-о! Как случиться с моим Василием. Думала - конец, ан оклемалась, ветку выпустила. Вот диво: дули на ней еще слаже, чем прежде.
   Через пустырь была протоптана белесая тропка, целившая в огородную калитку, за которой где-то в низине виднелась одна только серая, замшелая крыша Ульяниного жилья - того самого, "под навозцем"... Оттуда на тропу клубком выкатился черно-белый лохматенький песик, разогнался было навстречу, но увидев чужих, остановился и растерянно присел, метя туда-сюда пушистым хвостом. Часть его заостренной лисьей морды - лоб и поднятое ухо - заливал черный окрас, отчего было похоже, будто носил он на правом глазу темную повязку. Песик подхватился и, пробежав еще немного, снова присел, радостно страшась и нетерпеливо повизгивая, перебирая передними лапами.
   - Тобик! Тобка! - признала Ульяна собачонку, и та, отринув страх перед нами, опрометью кинулась навстречу.
   Счастливо урча и постанывая, срываясь на визг, Тобик истово подскакивал, норовя лизнуть склоненное Ульянино лицо. И в этом своем рвении кропил не сдержанной водицей ее резиновые сапоги.
   - Ну будя, будя! - застилась от него Ульяна. - Экий ты! Ну все, все... Нашлася я, нашлася! Жила-жила, да, вишь, на старости лет и заблукалась в своей деревне... Ну будя, сказано!
   Тобик отстранился на время, суматошно обежал нас вокруг, прясел, чтобы куснуть некстати донимавшую блоху, и опять запрыгал, ловя жарким языком Ульянину руку.
   - Ну, спасибо вам, сыночки! - проговорила она. - Дальше я сама.
   - Ну как же... - усомнился было Олега.
   - И так не знаю, чем благодарить. Дульки хоть потрусите. Больше мне нечего...
   Трясти грушу мы отказались: стало совестно брать даже эту бесхитростную мзду.
   Для надежности следовало бы довести ее до самого порога, но и тут мы почему-то уступили, поддавшись ее твердой решимости дальше идти самой.
   - Теперь я дома, - облегченно говорила она. - Тут-то я зрячая. Ощупывая подошвами тропу, она побрела к огороду, к ветхой соломенной кровле, похожей на земляное надгробье, покато обровненное на все четыре стороны. Тобик радостно носился около, невольно мешая ей, а может быть, и помогая...
   - Сейчас макаронцев наварю, - доносился ее умиротворенный голос. - Супчику с тобой похлебаем...