Страница:
Я была потрясена: надо бежать успокоить ее. Напрасно я попыталась себя урезонить, вспоминая о том, как она унижала и оскорбляла меня, мое смешное сострадание одержало верх. Смешное, я подчеркиваю: поскольку, если уж действовать вопреки здравому смыслу, мне следовало бы встать между ней и Омоши. Это было бы по крайней мере храбро. А мое последующее поведение стало просто по-дружески глупым.
Я побежала в туалет. Она плакала перед умывальником. Думаю, она не заметила, как я вошла. К несчастью, она услышала, как я ей сказала:
- Фубуки, мне жаль! Я всем сердцем с вами. Я с вами.
Я уже приближалась к ней, протягивая дрожащую руку дружбы, когда увидела обращенный на меня ее взгляд, переполненный гневом. Ее голос, неузнаваемый в охватившей ее ярости, прорычал:
- Как вы смеете? Как вы смеете?
Должно быть, я совершенно не блистала умом в этот день, потому что принялась объяснять ей:
- Я не хотела вам надоедать, я просто хотела выразить вам свою дружбу...
В припадке ненависти, она оттолкнула мою руку, как турникет и крикнула:
- Да замолчите ли вы? Да уйдете ли вы, наконец?
Делать этого я явно не собиралась, потому что застыла на месте.
Она шагнула ко мне, Хиросима была в ее правом глазу и Нагасаки в левом. Я уверена: если бы она могла убить меня, она бы не колебалась.
Наконец, до меня дошло, что мне нужно было делать, и убралась восвояси.
Вернувшись в офис, я провела остаток дня, симулируя ничтожное занятие и анализируя собственную глупость, обширную область для размышления, если она действительно имела место.
Фубуки была глубоко унижена на глазах своих коллег. Единственную вещь, которую она могла от нас скрыть, последний бастион чести, который она смогла сохранить, были ее слезы. Она нашла силы, чтобы не заплакать в нашем присутствии.
И я, ума-палата, побежала смотреть на ее рыдания. Как будто я хотела до конца упиться ее позором. Она никогда не смогла бы понять, поверить, допустить, что мой поступок был продиктован нелепым сочувствием.
Час спустя несчастная снова сидела за своим столом. Никто не взглянул на нее. Она посмотрела на меня, и ее сухие глаза сверкали ненавистью. В них было написано: "Ты-то ничего не теряешь от ожидания".
Потом она принялась за свою работу, как ни в чем не бывало, предоставив мне истолковывать сентенцию.
Было ясно, что по ее мнению, мое поведение являлось мщением чистой воды. Она знала, что в прошлом дурно обращалась со мной. Для нее не было сомнений, что моей единственной целью была месть. Если я пришла посмотреть на ее слезы в туалете, значит, хотела получить то, что мне причиталось.
Мне так хотелось разуверить ее, сказать ей: "Хорошо, это было глупо и неловко, но заклинаю вас верить мне: у меня не было иного мотива, кроме доброго, смелого и глупого сострадания. Совсем недавно я злилась на вас, это правда, но, однако, когда я увидела вас так глубоко униженной, во мне не осталось места ни для чего, кроме сочувствия. И вы, такая утонченная, можете ли вы сомневаться в том, что на этом предприятии, нет, на этой планете, есть кто-нибудь, кто восхищается вами так же, как я?"
Я никогда не узнаю, как бы она отреагировала на такое заявление.
На следующий день Фубуки встретила меня олимпийским спокойствием. "Она пришла в себя, ей лучше", подумала я.
Она степенно объявила мне:
- У меня для вас новая должность. Следуйте за мной.
Мы вместе вышли из кабинета. Меня это слегка взволновало: моя новая работа не связана с бухгалтерией? Что бы это могло быть? И куда она меня ведет?
Просветление снизошло на меня, когда я увидела, что мы движемся в сторону туалетов. Да нет, подумала я. В последнюю секунду мы, конечно, повернем направо или налево, чтобы пройти в другой кабинет.
Мы не свернули ни вправо, ни влево. Она отвела меня прямо в туалет.
"Наверное, она привела меня в это уединенное место, чтобы поговорить о вчерашнем", подумала я.
Опять нет. Она невозмутимо провозгласила:
- Вот ваше новое место работы.
С уверенным видом она очень профессионально продемонстрировала мне те жесты, которые мне предстояло усвоить. Нужно было менять полотенце для рук на "чистое и сухое", когда оно было полностью использовано; нужно было следить за наличием туалетной бумаги в кабинках, - для этого она вручила мне драгоценный ключ от чуланчика, где хранились эти сокровища под охраной от посягательств служащих Юмимото, предметом вожделения которых они, без сомнения, являлись.
Гвоздем программы стал момент, когда это прелестное создание, деликатно обхватив ладонью щетку для унитаза, стала со всей серьезностью объяснять мне, как с ней обращаться, - неужели она думала, что мне это неизвестно? Никогда бы не подумала, что мне придется однажды лицезреть эту богиню с подобным инструментом в руках. А уж тем более при вручении мне этого скипетра.
Совершенно ошеломленная я спросила:
- На чье место я заступаю?
- Ни на чье. Горничные делают эту работу вечером.
- Они уволились?
- Нет. Но вы должны были заметить, что их ночной работы не достаточно. Нередко в течение дня не хватает чистого полотенца или туалетной бумаги в кабинках, или унитаз остается не вымытым до вечера. Это ставит нас в неловкое положение, когда мы принимаем у себя представителей других компаний.
На мгновение я задумалась, что больше стесняло служащих Юмимото: вид унитаза, испачканного его коллегой или гостем. Я не успела найти ответ на этот вопрос, касающийся правил этикета, потому что Фубуки сказала, мило улыбаясь:
- Отныне, благодаря вам мы больше не будем испытывать неудобств.
И она ушла. Я стояла одна на месте моего повышения, изумленная, опустив руки. И тогда дверь опять распахнулась, и снова появилась Фубуки. Как в спектакле, она вернулась, чтобы добить меня:
- Я забыла: само собой разумеется, что ваши обязанности распространяются также на мужские туалеты.
Резюмируем ситуацию. В детстве я хотела стать Богом. Очень быстро я поняла, что это было слишком и, слегка разбавив вино благословенной водой, решила стать Иисусом. Скоро я осознала, что и здесь завысила свои амбиции, и согласилась стать мучеником, когда вырасту.
Став взрослой, я убедила себя поумерить манию величия и решила поработать переводчицей в японской фирме. Увы, для меня это было слишком хорошо, мне пришлось спуститься ниже и стать бухгалтером. Но мое молниеносное социальное падение совершенно не имело тормозов. И я была переведена на самый ничтожный пост. К сожалению, - и я должна была это предвидеть, - самый ничтожный пост был еще слишком хорош для меня. И тогда я получила свое последнее назначение: я стала мойщицей унитазов.
Можно восхищаться столь стремительным перемещением от божества к туалетной кабинке. Про певицу, способную перейти от сопрано к контральто говорят, что у нее широкая тесситура. Позволю себе подчеркнуть чрезвычайную тесситуру моих талантов, способных к пению на любом регистре, от Бога до мадам Пипи.
Когда я оправилась от ошеломления, первое, что я ощутила, было чувство странного облегчения. Преимущество грязных писсуаров в том, что рядом с ними не боишься возможности пасть еще ниже.
То, о чем думала Фубуки, можно было бы интерпретировать так: "Ты преследовала меня в туалете? Прекрасно. Здесь ты и останешься".
И я осталась там.
Думаю, что любой другой на моем месте, уволился бы. Любой другой, но не японец. Назначив меня на этот пост, моя начальница хотела вынудить меня уйти. Однако, уволиться, означало потерять лицо. Чистка унитазов, в глазах японца не была почетным занятием, но при этом не терялось лицо.
Из двух зол нужно выбирать меньшее. Я подписала годовой контракт. Его срок истекал 7 января 1991 года. Сейчас был июнь. Я выдержу. Я поведу себя так, как повел бы себя японец.
В данном случае я следовала правилу: всякий иноземец, пожелавший обосноваться в Японии, считает для себя делом чести уважать обычаи Империи. Примечательно то, что обратный порядок был бы абсолютно ложным: японцы возмущаются нарушением их правил поведения со стороны прочих наций, тогда как сами ничуть не заботятся о соблюдении чужих обычаев.
Я знала об этой несправедливости и все-таки полностью ей подчинялась. Зачастую самые непонятные человеческие поступки являются результатом юношеской восторженности: в детстве я была настолько потрясена красотой моей японской вселенной, что это восхищение до сих пор питало меня эмоционально. Теперь мне открылся весь ужас той системы, которая отрицала все, что мне было дорого и, однако, я оставалась верна ценностям, в которые больше не верила.
Я не потеряла лица. В течение семи месяцев я работала в туалетах компании Юмимото.
Так началась моя новая жизнь. Какой бы странной она ни казалась, у меня не было ощущения, что я коснулась дна. Не смотря ни на что, эта работа была не так ужасна, как работа бухгалтера, я имею в виду мое задание по проверке командировочных затрат. Между ежедневным извлечением из калькулятора умопомрачительных чисел и извлечением из чуланчика рулонов туалетной бумаги, я не колеблюсь в выборе.
На своем новом посту я уже не чувствовала себя не справляющейся с положением. Моему ущербному уму были вполне доступны возложенные на него задачи. Больше не нужно было находить курс марки на 19 марта, чтобы переводить в йены счет за номер в отеле и сравнивать свой результат с результатом такого-то господина, удивляясь, почему у него получалось 23254, а у меня 499212. Нужно было переводить грязь в чистоту, а отсутствие бумаги в ее присутствие.
Санитарная гигиена невозможна без гигиены мысли. Тем, кто не преминет счесть мою покорность недостойной, я обязана заявить следующее: ни разу за семь месяцев я не испытала чувства унижения.
В момент получения этого невероятного назначения я погрузилась в другое измерение: теперь я на все смотрела с усмешкой. Думаю, что подобное состояние явилось рефлекторной реакцией: чтобы выдержать семь месяцев, которые мне предстояло провести здесь, я должна была пересмотреть свои жизненные ориентиры.
И благодаря инстинкту самосохранения внутренний переворот свершился незамедлительно. Тут же в моих мыслях грязь стала чистотой, позор славой, мучитель жертвой, а мерзкое - комичным.
Я настаиваю на этом последнем слове. Я прожила в этом месте (об этом необходимо упомянуть) самый забавный период своей жизни, хотя там бывало всякое. Утром, когда метро привозило меня к зданию Юмимото, меня разбирал смех при одной мысли о том, что меня там ожидало. И позже, когда я уже заседала в своем министерстве, мне приходилось бороться с приступами безумной веселости.
На предприятии на сотню мужчин приходилось около пяти женщин, среди которых одна Фубуки достигла статуса начальника. Оставались еще три сотрудницы, которые работали на других этажах, за мной же были закреплены только туалеты на сорок четвертом этаже. Следовательно, дамская уборная 44 этажа находилась, если можно так выразиться, в безраздельном владении у меня и моей начальницы.
Нужно ли говорить, что ограничение моих обязанностей 44 этажом доказывало абсолютную бесцельность моего назначения. Если то, что военные элегантно называют "следами торможения", так стесняло посетителей, я не понимаю, почему на 43 и 45 этажах они испытывали меньшее неудобство.
Я не воспользовалась этим аргументом. Если бы я позволила себе это, мне бы без сомнения ответили: "Совершенно справедливо. Отныне уборные на других этажах также поступают в вашу юрисдикцию". Мои амбиции ограничились 44 этажом.
Мой пересмотр жизненных ценностей не прошел даром. Фубуки была оскорблена тем, что, вероятно, сочла проявлением инертности с моей стороны. Было ясно, что она рассчитывала на мое увольнение. Оставшись, я спутала ей карты. Бесчестие пало на нее самое.
Естественно, ее поражение ни разу не воплотилось в слова, но у меня были и другие тому доказательства.
Так, однажды, мне пришлось столкнуться в мужском туалете с самим господином Ганедой. Эта встреча произвела на нас обоих сильное впечатление. На меня потому, что я не представляла себе Бога в подобном месте. А на него потому, что он не был в курсе моего продвижения по службе.
Мгновение спустя он улыбнулся, полагая, что из-за моей известной рассеянности, я ошиблась уборной. Он перестал улыбаться, когда увидел, как я сняла мокрое и грязное полотенце и заменила его новым. Тогда он все понял и больше не осмелился взглянуть на меня. Вид у него был весьма сконфуженный.
Я не ждала, что этот эпизод изменит мою судьбу. Господин Ганеда был слишком хорошим президентом, чтобы пересматривать приказы своих подчиненных, тем более, если они исходили от единственного на предприятии начальника женского пола. Однако, у меня есть причины полагать, что Фубуки пришлось объясняться с ним по поводу моего назначения.
В самом деле, на следующий день она зашла в женскую уборную и сказала мне с важным видом:
- Если у вас есть жалобы, вы должны с ними обращаться ко мне.
- Я никому не жаловалась.
- Вы хорошо понимаете, что я имею в виду.
Я не так уж хорошо это понимала. Что мне нужно делать, чтобы не думали, что я жалуюсь. Выбегать из мужского туалета, будто я зашла туда по ошибке?
Меня умилила фраза моей начальницы "если у вас есть жалобы..." Особенно в данной формулировке мне понравилось слово "если": предполагалось, что жаловаться мне не на что.
Согласно действующей служебной иерархии существовало два человека, в чьей власти было вызволить меня оттуда: господин Омоши и господин Саито.
Само собой, вице-президента не заботила моя судьба. Напротив, он принял мое продвижение с большим энтузиазмом. Столкнувшись со мной в уборной, он весело воскликнул:
- Ну что, хорошо иметь работу?
Он говорил это без всякой иронии. Возможно, подобное занятие было необходимо для моего развития, а развивает только труд. Тот факт, что для столь никчемного существа, как я, нашлось, наконец, свое место на предприятии, был в его глазах безусловно положительным. Впрочем, он должен был быть также доволен и тем, что я теперь не зря получала свои деньги.
Если бы кто-нибудь сказал ему, что подобная работа меня унижает, он бы воскликнул:
- Еще чего! Это ниже ее достоинства? Она должна быть счастлива уже тем, что может работать на нас.
В случае с господином Саито все было иначе. Казалось, вся эта история была ему крайне неприятна. Я заметила, что он очень боится Фубуки, от которой исходило в 40 раз больше силы и авторитета, чем от него. Ни за что на свете он не осмелился бы вмешаться.
Когда он встречался со мной в уборной, на его тщедушном лице появлялась нервная гримаса. Моя начальница была права, говоря о человечности господина Саито. Он был добр, но малодушен.
Самой неприятной была моя встреча с господином Тенси. Он вошел, увидел меня и изменился в лице. Когда прошло первое удивление, лицо его стало оранжевым. Он пробормотал:
- Амели-сан...
Тут он умолк, понимая, что сказать больше нечего. Тогда он повел себя странным образом: он тут же вышел, не осуществив ни одну из функций, предусмотренных в этом месте.
Я так и не узнала, то ли нужда его исчезла, то ли он воспользовался туалетом на другом этаже. Я узнала, что господин Тенси нашел наиболее благородный способ решения проблемы: его манерой осуждения начальства за мое унижение стал бойкот уборной на 44 этаже. Я больше никогда не видела его там, а каким бы ангельским не был его характер, он все же не мог быть бесплотным духом.
Я быстро поняла, что он проповедовал такую манеру поведения и среди своих подчиненных. Вскоре все работники отдела молочных продуктов перестали появляться в моем логове. Мало-помалу я констатировала охлаждение к мужскому туалету и со стороны работников других отделов.
Я благословила господина Тенси. Более того, этот бойкот стал настоящей местью Юмимото. Служащие, предпочитающие пользоваться туалетами на других этажах, тратили время на ожидание лифта, в то время, как они могли употребить его с пользой для предприятия. В Японии это называется саботажем. Это одно из тягчайших преступлений, настолько отвратительное, что для его обозначения употребляют французское слово. Потому что нужно быть иностранцем, чтобы вообразить подобную низость.
Такая солидарность тронула меня и всколыхнула мою страсть к филологии: если слово "бойкот" происходит от имени ирландского помещика Бойкота, можно предположить, что в этимологии его фамилии есть намек на мальчика*. И действительно, мое министерство игнорировали исключительно мужчины.
Гелкота* не существовало. Зато Фубуки стала как никогда часто появляться в уборной. Она даже взяла в привычку чистить зубы утром и вечером. Кто бы мог подумать, что ее ненависть так благотворно повлияет на гигиену ротовой полости.
Она так злилась на меня за то, что я не уволилась, что под любым предлогом приходила поиздеваться надо мной.
Такое поведение смешило меня. Фубуки думала, что досаждает мне, в то время, как напротив, я была счастлива так часто созерцать ее грозную красоту в нашем гинекее*. Ни один будуар в мире не был таким интимным местом, как женский туалет на 44 этаже. Когда открывалась дверь, я заранее знала, что это моя начальница, поскольку другие женщины работали на другом этаже. Таким образом, это было заповедным расиновским местом, где две героини трагедии встречались по несколько раз в день, чтобы написать очередной эпизод яростного побоища.
Мало-помалу игнорирование мужского туалета на 44 этаже стало слишком очевидным. Теперь я встречала там лишь двух трех удивленных коллег да еще вице-президента. Думаю, что это он возмутился таким положением дел и доложил начальству.
Таким образом, возникла настоящая тактическая проблема. Какой бы властью ни обладало руководство компании, оно не могло приказать своим служащим отправлять их надобности на своем этаже, а не на чужом. В то же время подобный акт саботажа был абсолютно нетерпим. Нужно было реагировать. Но как?
Само собой, ответственность за весь этот позор легла на меня. Фубуки вошла в гинекей и сказала мне с ужасным видом:
- Так дальше продолжаться не может. Вы опять ставите окружающих в неловкое положение.
- В чем я снова провинилась?
- Вам это прекрасно известно.
- Я вам клянусь, что нет.
- Вы не заметили, что мужчины не решаются пользоваться туалетом на 44 этаже? Они тратят время на то, чтобы ходить на другой этаж. Ваше присутствие их стесняет.
- Понимаю. Но не я выбрала себе это занятие, и вам это известно.
- Нахалка! Если бы вы были способны вести себя с достоинством, этого бы не случилось.
Я нахмурила брови.
- Не понимаю, при чем здесь мое достоинство.
- Если вы смотрите на мужчин так же, как на меня, их поведение легко объяснить.
Я рассмеялась.
- Не волнуйтесь, я на них вовсе не смотрю.
- Почему же они чувствуют себя неловко?
- Это естественно. Их смущает присутствие лица противоположного пола.
- И почему же вы не делаете из этого никаких выводов?
- Какой вывод я должна сделать?
- Вы не должны там больше находиться!
- Я освобождена от работы в мужском туалете? О, спасибо!
- Я этого не говорила!
- Тогда я не понимаю.
- Когда мужчина входит, вы должны выйти и дождаться его ухода, чтобы снова зайти.
- Хорошо. Но когда я в женском туалете, я не могу знать, есть ли кто-нибудь в мужском. Если только...
- Что?
- У меня идея! Достаточно установить камеру в мужском туалете с экраном наблюдения в женском. Так я всегда буду знать, могу ли я туда зайти!
Фубуки посмотрела на меня с ужасом:
- Камера в мужском туалете? Вы иногда думаете, о чем говорите?
- Мужчины не будут об этом знать! -- продолжала я с невинным видом.
- Замолчите! Вы просто дурочка!
- Надо думать. Представьте себе, если бы вы поручили такую работу кому-то умному.
- По какому праву вы мне отвечаете?
- А чем я рискую? Вы не можете меня больше понизить в должности.
Здесь я зашла слишком далеко. Я думала у моей начальницы случится инфаркт. Она пронзила меня взглядом.
- Будьте осторожны! Вы не знаете, что с вами еще может случиться.
- Скажите мне, что.
- Берегитесь! И постарайтесь не показываться в мужском туалете, когда там кто-нибудь есть.
Она вышла. Я спросила себя, была ли эта угроза настоящей, или она блефовала.
Я подчинилась новому предписанию, радуясь возможности реже посещать то место, где я имела тягостную привилегию узнать о том, что японский мужчина отнюдь не обладал изысканными манерами. Насколько японка боялась малейшего шума, производимого собственной персоной, настолько же мало это заботило японца самца.
Не смотря на то, что я теперь реже бывала в мужской уборной, служащие отдела молочных продуктов продолжали избегать посещения туалета на 44 этаже.
Под давлением их шефа, бойкот продолжался. Да снизойдет на господина Тенси вечная благодать.
По правде говоря, со времени моего назначения на этот пост, посещение туалетов на предприятии превратилось в политический акт.
Мужчина, который продолжал посещать уборную на 44 этаже, рассуждал так: "Я во всем подчиняюсь начальству, и меня не интересует, унижают ли здесь иностранцев. Впрочем, им нечего делать в Юмимото."
Тот, кто отказывался посещать родной туалет, выражал следующую точку зрения: "При всем моем уважении к начальству, я позволяю себе критически относиться к некоторым его решениям. Я также думаю, что было бы выгоднее использовать иностранцев на более ответственных постах, там, где они могли бы приносить пользу".
Никогда еще отхожее место не становилось ареной столь ожесточенных идеологических споров.
У каждого в жизни однажды случается первый шок, который потом делит жизнь на "до" и "после", и одного мимолетного воспоминания о котором достаточно, чтобы снова испытать безотчетный и неизлечимый животный ужас.
Женский туалет компании Юмимото был замечателен тем, что в нем было большое застекленное окно. В моей жизни оно занимало огромное место, я часами простаивала, прислонившись лбом к стеклу, бросаясь в пустоту. Я видела, как падает мое тело, ощущение этого падения было так сильно, что у меня кружилась голова. Именно по этой причине я утверждаю, что никогда не скучала на своем рабочем месте.
Я была полностью поглощена дефенестрацией*, когда разразилась новая драма. Я услышала, как позади меня отворилась дверь. Это могла быть только Фубуки, однако, это был не тот быстрый и отчетливый звук, с которым моя начальница толкала калитку. И шаги, которые затем последовали, не были шагами туфель. Это был тяжелый топот снежного человека в период гона.
Все произошло очень быстро, и я едва успела повернуться, чтобы увидеть нависшую надо мной тушу вице-президента.
На мгновение я была ошеломлена ("Боже! Мужчина -- если этот жирный кусок сала можно назвать мужчиной -- в дамской комнате!"), затем меня охватила паника.
Он схватил меня, как Кинг-Конг блондинку, и выволок наружу. Я была игрушкой в его руках. Мой страх достиг предела, когда я увидела, что он тащит меня в мужской туалет.
Я вспомнила угрозу Фубуки: "Вы еще не знаете, что с вами может случиться". Она не блефовала. Настал час расплаты за мои грехи. Мое сердце замерло. Мой мозг составил завещание.
Помню, я подумала: "Он изнасилует тебя и убьет. Да, но в какой последовательности? Хорошо бы сначала убил!"
Какой-то мужчина мыл руки. Увы, его присутствие ничего не изменило в намерениях господина Омоши. Он открыл дверь одной из кабинок и толкнул меня к унитазу.
"Твой час настал", - подумала я.
А он принялся конвульсивно выкрикивать три слога. Мой ужас был так велик, что я его не понимала, но, должно быть, это было нечто вроде крика "банзай" для камикадзе во время сексуального насилия.
В безумной ярости он продолжал выкрикивать эти три звука. Внезапно, на меня снизошло просветление, и я смогла расшифровать это урчание:
- Но пепа! Но пепа!
На японо-американском это означало:
- No paper! No paper!
Такую деликатную манеру избрал вице-президент, чтобы оповестить меня о том, что в кабинке не было бумаги.
Я без лишних слов побежала к чуланчику, ключи от которого хранились у меня, и бегом вернулась обратно. Ноги мои дрожали, руки были увешаны рулонами туалетной бумаги. Господин Омоши наблюдал за тем, как я ее вешаю, затем прорычал что-то не очень лестное, вытолкнул меня наружу и уединился во вновь оборудованной кабинке.
В совершенно растрепанных чувствах я скрылась в женской уборной. Там я присела на корточки в уголке и залилась горькими слезами.
Как нарочно, Фубуки выбрала именно этот момент, чтобы почистить зубы. Я увидела в зеркало, как она с полным пастой ртом смотрела на мои рыдания. В глазах ее светилось ликование.
На одно мгновение я так возненавидела свою начальницу, что пожелала ей смерти. Внезапно подумав о созвучии ее фамилии с подходящим латинским словом, я чуть не крикнула ей: "Memento mori!"*
Шесть лет назад я смотрела японский фильм, который мне очень понравился. Назывался он "Фурио", а в английском варианте "С рождеством, мистер Лоуренс". Действие разворачивалось во время войны в Тихом океане в 1944 году. Отряд английских солдат содержался в плену в японском лагере. Между англичанином (Дэвидом Боуи) и японским командиром (Рюиши Сакамото) завязывались отношения, которые некоторые школьные учебники называют "парадоксальными".
Может быть потому, что я была тогда очень юной, фильм Осимы очень взволновал меня, особенно волнующие сцены очных ставок между двумя героями. В конце японец выносит англичанину смертный приговор.
Я побежала в туалет. Она плакала перед умывальником. Думаю, она не заметила, как я вошла. К несчастью, она услышала, как я ей сказала:
- Фубуки, мне жаль! Я всем сердцем с вами. Я с вами.
Я уже приближалась к ней, протягивая дрожащую руку дружбы, когда увидела обращенный на меня ее взгляд, переполненный гневом. Ее голос, неузнаваемый в охватившей ее ярости, прорычал:
- Как вы смеете? Как вы смеете?
Должно быть, я совершенно не блистала умом в этот день, потому что принялась объяснять ей:
- Я не хотела вам надоедать, я просто хотела выразить вам свою дружбу...
В припадке ненависти, она оттолкнула мою руку, как турникет и крикнула:
- Да замолчите ли вы? Да уйдете ли вы, наконец?
Делать этого я явно не собиралась, потому что застыла на месте.
Она шагнула ко мне, Хиросима была в ее правом глазу и Нагасаки в левом. Я уверена: если бы она могла убить меня, она бы не колебалась.
Наконец, до меня дошло, что мне нужно было делать, и убралась восвояси.
Вернувшись в офис, я провела остаток дня, симулируя ничтожное занятие и анализируя собственную глупость, обширную область для размышления, если она действительно имела место.
Фубуки была глубоко унижена на глазах своих коллег. Единственную вещь, которую она могла от нас скрыть, последний бастион чести, который она смогла сохранить, были ее слезы. Она нашла силы, чтобы не заплакать в нашем присутствии.
И я, ума-палата, побежала смотреть на ее рыдания. Как будто я хотела до конца упиться ее позором. Она никогда не смогла бы понять, поверить, допустить, что мой поступок был продиктован нелепым сочувствием.
Час спустя несчастная снова сидела за своим столом. Никто не взглянул на нее. Она посмотрела на меня, и ее сухие глаза сверкали ненавистью. В них было написано: "Ты-то ничего не теряешь от ожидания".
Потом она принялась за свою работу, как ни в чем не бывало, предоставив мне истолковывать сентенцию.
Было ясно, что по ее мнению, мое поведение являлось мщением чистой воды. Она знала, что в прошлом дурно обращалась со мной. Для нее не было сомнений, что моей единственной целью была месть. Если я пришла посмотреть на ее слезы в туалете, значит, хотела получить то, что мне причиталось.
Мне так хотелось разуверить ее, сказать ей: "Хорошо, это было глупо и неловко, но заклинаю вас верить мне: у меня не было иного мотива, кроме доброго, смелого и глупого сострадания. Совсем недавно я злилась на вас, это правда, но, однако, когда я увидела вас так глубоко униженной, во мне не осталось места ни для чего, кроме сочувствия. И вы, такая утонченная, можете ли вы сомневаться в том, что на этом предприятии, нет, на этой планете, есть кто-нибудь, кто восхищается вами так же, как я?"
Я никогда не узнаю, как бы она отреагировала на такое заявление.
На следующий день Фубуки встретила меня олимпийским спокойствием. "Она пришла в себя, ей лучше", подумала я.
Она степенно объявила мне:
- У меня для вас новая должность. Следуйте за мной.
Мы вместе вышли из кабинета. Меня это слегка взволновало: моя новая работа не связана с бухгалтерией? Что бы это могло быть? И куда она меня ведет?
Просветление снизошло на меня, когда я увидела, что мы движемся в сторону туалетов. Да нет, подумала я. В последнюю секунду мы, конечно, повернем направо или налево, чтобы пройти в другой кабинет.
Мы не свернули ни вправо, ни влево. Она отвела меня прямо в туалет.
"Наверное, она привела меня в это уединенное место, чтобы поговорить о вчерашнем", подумала я.
Опять нет. Она невозмутимо провозгласила:
- Вот ваше новое место работы.
С уверенным видом она очень профессионально продемонстрировала мне те жесты, которые мне предстояло усвоить. Нужно было менять полотенце для рук на "чистое и сухое", когда оно было полностью использовано; нужно было следить за наличием туалетной бумаги в кабинках, - для этого она вручила мне драгоценный ключ от чуланчика, где хранились эти сокровища под охраной от посягательств служащих Юмимото, предметом вожделения которых они, без сомнения, являлись.
Гвоздем программы стал момент, когда это прелестное создание, деликатно обхватив ладонью щетку для унитаза, стала со всей серьезностью объяснять мне, как с ней обращаться, - неужели она думала, что мне это неизвестно? Никогда бы не подумала, что мне придется однажды лицезреть эту богиню с подобным инструментом в руках. А уж тем более при вручении мне этого скипетра.
Совершенно ошеломленная я спросила:
- На чье место я заступаю?
- Ни на чье. Горничные делают эту работу вечером.
- Они уволились?
- Нет. Но вы должны были заметить, что их ночной работы не достаточно. Нередко в течение дня не хватает чистого полотенца или туалетной бумаги в кабинках, или унитаз остается не вымытым до вечера. Это ставит нас в неловкое положение, когда мы принимаем у себя представителей других компаний.
На мгновение я задумалась, что больше стесняло служащих Юмимото: вид унитаза, испачканного его коллегой или гостем. Я не успела найти ответ на этот вопрос, касающийся правил этикета, потому что Фубуки сказала, мило улыбаясь:
- Отныне, благодаря вам мы больше не будем испытывать неудобств.
И она ушла. Я стояла одна на месте моего повышения, изумленная, опустив руки. И тогда дверь опять распахнулась, и снова появилась Фубуки. Как в спектакле, она вернулась, чтобы добить меня:
- Я забыла: само собой разумеется, что ваши обязанности распространяются также на мужские туалеты.
Резюмируем ситуацию. В детстве я хотела стать Богом. Очень быстро я поняла, что это было слишком и, слегка разбавив вино благословенной водой, решила стать Иисусом. Скоро я осознала, что и здесь завысила свои амбиции, и согласилась стать мучеником, когда вырасту.
Став взрослой, я убедила себя поумерить манию величия и решила поработать переводчицей в японской фирме. Увы, для меня это было слишком хорошо, мне пришлось спуститься ниже и стать бухгалтером. Но мое молниеносное социальное падение совершенно не имело тормозов. И я была переведена на самый ничтожный пост. К сожалению, - и я должна была это предвидеть, - самый ничтожный пост был еще слишком хорош для меня. И тогда я получила свое последнее назначение: я стала мойщицей унитазов.
Можно восхищаться столь стремительным перемещением от божества к туалетной кабинке. Про певицу, способную перейти от сопрано к контральто говорят, что у нее широкая тесситура. Позволю себе подчеркнуть чрезвычайную тесситуру моих талантов, способных к пению на любом регистре, от Бога до мадам Пипи.
Когда я оправилась от ошеломления, первое, что я ощутила, было чувство странного облегчения. Преимущество грязных писсуаров в том, что рядом с ними не боишься возможности пасть еще ниже.
То, о чем думала Фубуки, можно было бы интерпретировать так: "Ты преследовала меня в туалете? Прекрасно. Здесь ты и останешься".
И я осталась там.
Думаю, что любой другой на моем месте, уволился бы. Любой другой, но не японец. Назначив меня на этот пост, моя начальница хотела вынудить меня уйти. Однако, уволиться, означало потерять лицо. Чистка унитазов, в глазах японца не была почетным занятием, но при этом не терялось лицо.
Из двух зол нужно выбирать меньшее. Я подписала годовой контракт. Его срок истекал 7 января 1991 года. Сейчас был июнь. Я выдержу. Я поведу себя так, как повел бы себя японец.
В данном случае я следовала правилу: всякий иноземец, пожелавший обосноваться в Японии, считает для себя делом чести уважать обычаи Империи. Примечательно то, что обратный порядок был бы абсолютно ложным: японцы возмущаются нарушением их правил поведения со стороны прочих наций, тогда как сами ничуть не заботятся о соблюдении чужих обычаев.
Я знала об этой несправедливости и все-таки полностью ей подчинялась. Зачастую самые непонятные человеческие поступки являются результатом юношеской восторженности: в детстве я была настолько потрясена красотой моей японской вселенной, что это восхищение до сих пор питало меня эмоционально. Теперь мне открылся весь ужас той системы, которая отрицала все, что мне было дорого и, однако, я оставалась верна ценностям, в которые больше не верила.
Я не потеряла лица. В течение семи месяцев я работала в туалетах компании Юмимото.
Так началась моя новая жизнь. Какой бы странной она ни казалась, у меня не было ощущения, что я коснулась дна. Не смотря ни на что, эта работа была не так ужасна, как работа бухгалтера, я имею в виду мое задание по проверке командировочных затрат. Между ежедневным извлечением из калькулятора умопомрачительных чисел и извлечением из чуланчика рулонов туалетной бумаги, я не колеблюсь в выборе.
На своем новом посту я уже не чувствовала себя не справляющейся с положением. Моему ущербному уму были вполне доступны возложенные на него задачи. Больше не нужно было находить курс марки на 19 марта, чтобы переводить в йены счет за номер в отеле и сравнивать свой результат с результатом такого-то господина, удивляясь, почему у него получалось 23254, а у меня 499212. Нужно было переводить грязь в чистоту, а отсутствие бумаги в ее присутствие.
Санитарная гигиена невозможна без гигиены мысли. Тем, кто не преминет счесть мою покорность недостойной, я обязана заявить следующее: ни разу за семь месяцев я не испытала чувства унижения.
В момент получения этого невероятного назначения я погрузилась в другое измерение: теперь я на все смотрела с усмешкой. Думаю, что подобное состояние явилось рефлекторной реакцией: чтобы выдержать семь месяцев, которые мне предстояло провести здесь, я должна была пересмотреть свои жизненные ориентиры.
И благодаря инстинкту самосохранения внутренний переворот свершился незамедлительно. Тут же в моих мыслях грязь стала чистотой, позор славой, мучитель жертвой, а мерзкое - комичным.
Я настаиваю на этом последнем слове. Я прожила в этом месте (об этом необходимо упомянуть) самый забавный период своей жизни, хотя там бывало всякое. Утром, когда метро привозило меня к зданию Юмимото, меня разбирал смех при одной мысли о том, что меня там ожидало. И позже, когда я уже заседала в своем министерстве, мне приходилось бороться с приступами безумной веселости.
На предприятии на сотню мужчин приходилось около пяти женщин, среди которых одна Фубуки достигла статуса начальника. Оставались еще три сотрудницы, которые работали на других этажах, за мной же были закреплены только туалеты на сорок четвертом этаже. Следовательно, дамская уборная 44 этажа находилась, если можно так выразиться, в безраздельном владении у меня и моей начальницы.
Нужно ли говорить, что ограничение моих обязанностей 44 этажом доказывало абсолютную бесцельность моего назначения. Если то, что военные элегантно называют "следами торможения", так стесняло посетителей, я не понимаю, почему на 43 и 45 этажах они испытывали меньшее неудобство.
Я не воспользовалась этим аргументом. Если бы я позволила себе это, мне бы без сомнения ответили: "Совершенно справедливо. Отныне уборные на других этажах также поступают в вашу юрисдикцию". Мои амбиции ограничились 44 этажом.
Мой пересмотр жизненных ценностей не прошел даром. Фубуки была оскорблена тем, что, вероятно, сочла проявлением инертности с моей стороны. Было ясно, что она рассчитывала на мое увольнение. Оставшись, я спутала ей карты. Бесчестие пало на нее самое.
Естественно, ее поражение ни разу не воплотилось в слова, но у меня были и другие тому доказательства.
Так, однажды, мне пришлось столкнуться в мужском туалете с самим господином Ганедой. Эта встреча произвела на нас обоих сильное впечатление. На меня потому, что я не представляла себе Бога в подобном месте. А на него потому, что он не был в курсе моего продвижения по службе.
Мгновение спустя он улыбнулся, полагая, что из-за моей известной рассеянности, я ошиблась уборной. Он перестал улыбаться, когда увидел, как я сняла мокрое и грязное полотенце и заменила его новым. Тогда он все понял и больше не осмелился взглянуть на меня. Вид у него был весьма сконфуженный.
Я не ждала, что этот эпизод изменит мою судьбу. Господин Ганеда был слишком хорошим президентом, чтобы пересматривать приказы своих подчиненных, тем более, если они исходили от единственного на предприятии начальника женского пола. Однако, у меня есть причины полагать, что Фубуки пришлось объясняться с ним по поводу моего назначения.
В самом деле, на следующий день она зашла в женскую уборную и сказала мне с важным видом:
- Если у вас есть жалобы, вы должны с ними обращаться ко мне.
- Я никому не жаловалась.
- Вы хорошо понимаете, что я имею в виду.
Я не так уж хорошо это понимала. Что мне нужно делать, чтобы не думали, что я жалуюсь. Выбегать из мужского туалета, будто я зашла туда по ошибке?
Меня умилила фраза моей начальницы "если у вас есть жалобы..." Особенно в данной формулировке мне понравилось слово "если": предполагалось, что жаловаться мне не на что.
Согласно действующей служебной иерархии существовало два человека, в чьей власти было вызволить меня оттуда: господин Омоши и господин Саито.
Само собой, вице-президента не заботила моя судьба. Напротив, он принял мое продвижение с большим энтузиазмом. Столкнувшись со мной в уборной, он весело воскликнул:
- Ну что, хорошо иметь работу?
Он говорил это без всякой иронии. Возможно, подобное занятие было необходимо для моего развития, а развивает только труд. Тот факт, что для столь никчемного существа, как я, нашлось, наконец, свое место на предприятии, был в его глазах безусловно положительным. Впрочем, он должен был быть также доволен и тем, что я теперь не зря получала свои деньги.
Если бы кто-нибудь сказал ему, что подобная работа меня унижает, он бы воскликнул:
- Еще чего! Это ниже ее достоинства? Она должна быть счастлива уже тем, что может работать на нас.
В случае с господином Саито все было иначе. Казалось, вся эта история была ему крайне неприятна. Я заметила, что он очень боится Фубуки, от которой исходило в 40 раз больше силы и авторитета, чем от него. Ни за что на свете он не осмелился бы вмешаться.
Когда он встречался со мной в уборной, на его тщедушном лице появлялась нервная гримаса. Моя начальница была права, говоря о человечности господина Саито. Он был добр, но малодушен.
Самой неприятной была моя встреча с господином Тенси. Он вошел, увидел меня и изменился в лице. Когда прошло первое удивление, лицо его стало оранжевым. Он пробормотал:
- Амели-сан...
Тут он умолк, понимая, что сказать больше нечего. Тогда он повел себя странным образом: он тут же вышел, не осуществив ни одну из функций, предусмотренных в этом месте.
Я так и не узнала, то ли нужда его исчезла, то ли он воспользовался туалетом на другом этаже. Я узнала, что господин Тенси нашел наиболее благородный способ решения проблемы: его манерой осуждения начальства за мое унижение стал бойкот уборной на 44 этаже. Я больше никогда не видела его там, а каким бы ангельским не был его характер, он все же не мог быть бесплотным духом.
Я быстро поняла, что он проповедовал такую манеру поведения и среди своих подчиненных. Вскоре все работники отдела молочных продуктов перестали появляться в моем логове. Мало-помалу я констатировала охлаждение к мужскому туалету и со стороны работников других отделов.
Я благословила господина Тенси. Более того, этот бойкот стал настоящей местью Юмимото. Служащие, предпочитающие пользоваться туалетами на других этажах, тратили время на ожидание лифта, в то время, как они могли употребить его с пользой для предприятия. В Японии это называется саботажем. Это одно из тягчайших преступлений, настолько отвратительное, что для его обозначения употребляют французское слово. Потому что нужно быть иностранцем, чтобы вообразить подобную низость.
Такая солидарность тронула меня и всколыхнула мою страсть к филологии: если слово "бойкот" происходит от имени ирландского помещика Бойкота, можно предположить, что в этимологии его фамилии есть намек на мальчика*. И действительно, мое министерство игнорировали исключительно мужчины.
Гелкота* не существовало. Зато Фубуки стала как никогда часто появляться в уборной. Она даже взяла в привычку чистить зубы утром и вечером. Кто бы мог подумать, что ее ненависть так благотворно повлияет на гигиену ротовой полости.
Она так злилась на меня за то, что я не уволилась, что под любым предлогом приходила поиздеваться надо мной.
Такое поведение смешило меня. Фубуки думала, что досаждает мне, в то время, как напротив, я была счастлива так часто созерцать ее грозную красоту в нашем гинекее*. Ни один будуар в мире не был таким интимным местом, как женский туалет на 44 этаже. Когда открывалась дверь, я заранее знала, что это моя начальница, поскольку другие женщины работали на другом этаже. Таким образом, это было заповедным расиновским местом, где две героини трагедии встречались по несколько раз в день, чтобы написать очередной эпизод яростного побоища.
Мало-помалу игнорирование мужского туалета на 44 этаже стало слишком очевидным. Теперь я встречала там лишь двух трех удивленных коллег да еще вице-президента. Думаю, что это он возмутился таким положением дел и доложил начальству.
Таким образом, возникла настоящая тактическая проблема. Какой бы властью ни обладало руководство компании, оно не могло приказать своим служащим отправлять их надобности на своем этаже, а не на чужом. В то же время подобный акт саботажа был абсолютно нетерпим. Нужно было реагировать. Но как?
Само собой, ответственность за весь этот позор легла на меня. Фубуки вошла в гинекей и сказала мне с ужасным видом:
- Так дальше продолжаться не может. Вы опять ставите окружающих в неловкое положение.
- В чем я снова провинилась?
- Вам это прекрасно известно.
- Я вам клянусь, что нет.
- Вы не заметили, что мужчины не решаются пользоваться туалетом на 44 этаже? Они тратят время на то, чтобы ходить на другой этаж. Ваше присутствие их стесняет.
- Понимаю. Но не я выбрала себе это занятие, и вам это известно.
- Нахалка! Если бы вы были способны вести себя с достоинством, этого бы не случилось.
Я нахмурила брови.
- Не понимаю, при чем здесь мое достоинство.
- Если вы смотрите на мужчин так же, как на меня, их поведение легко объяснить.
Я рассмеялась.
- Не волнуйтесь, я на них вовсе не смотрю.
- Почему же они чувствуют себя неловко?
- Это естественно. Их смущает присутствие лица противоположного пола.
- И почему же вы не делаете из этого никаких выводов?
- Какой вывод я должна сделать?
- Вы не должны там больше находиться!
- Я освобождена от работы в мужском туалете? О, спасибо!
- Я этого не говорила!
- Тогда я не понимаю.
- Когда мужчина входит, вы должны выйти и дождаться его ухода, чтобы снова зайти.
- Хорошо. Но когда я в женском туалете, я не могу знать, есть ли кто-нибудь в мужском. Если только...
- Что?
- У меня идея! Достаточно установить камеру в мужском туалете с экраном наблюдения в женском. Так я всегда буду знать, могу ли я туда зайти!
Фубуки посмотрела на меня с ужасом:
- Камера в мужском туалете? Вы иногда думаете, о чем говорите?
- Мужчины не будут об этом знать! -- продолжала я с невинным видом.
- Замолчите! Вы просто дурочка!
- Надо думать. Представьте себе, если бы вы поручили такую работу кому-то умному.
- По какому праву вы мне отвечаете?
- А чем я рискую? Вы не можете меня больше понизить в должности.
Здесь я зашла слишком далеко. Я думала у моей начальницы случится инфаркт. Она пронзила меня взглядом.
- Будьте осторожны! Вы не знаете, что с вами еще может случиться.
- Скажите мне, что.
- Берегитесь! И постарайтесь не показываться в мужском туалете, когда там кто-нибудь есть.
Она вышла. Я спросила себя, была ли эта угроза настоящей, или она блефовала.
Я подчинилась новому предписанию, радуясь возможности реже посещать то место, где я имела тягостную привилегию узнать о том, что японский мужчина отнюдь не обладал изысканными манерами. Насколько японка боялась малейшего шума, производимого собственной персоной, настолько же мало это заботило японца самца.
Не смотря на то, что я теперь реже бывала в мужской уборной, служащие отдела молочных продуктов продолжали избегать посещения туалета на 44 этаже.
Под давлением их шефа, бойкот продолжался. Да снизойдет на господина Тенси вечная благодать.
По правде говоря, со времени моего назначения на этот пост, посещение туалетов на предприятии превратилось в политический акт.
Мужчина, который продолжал посещать уборную на 44 этаже, рассуждал так: "Я во всем подчиняюсь начальству, и меня не интересует, унижают ли здесь иностранцев. Впрочем, им нечего делать в Юмимото."
Тот, кто отказывался посещать родной туалет, выражал следующую точку зрения: "При всем моем уважении к начальству, я позволяю себе критически относиться к некоторым его решениям. Я также думаю, что было бы выгоднее использовать иностранцев на более ответственных постах, там, где они могли бы приносить пользу".
Никогда еще отхожее место не становилось ареной столь ожесточенных идеологических споров.
У каждого в жизни однажды случается первый шок, который потом делит жизнь на "до" и "после", и одного мимолетного воспоминания о котором достаточно, чтобы снова испытать безотчетный и неизлечимый животный ужас.
Женский туалет компании Юмимото был замечателен тем, что в нем было большое застекленное окно. В моей жизни оно занимало огромное место, я часами простаивала, прислонившись лбом к стеклу, бросаясь в пустоту. Я видела, как падает мое тело, ощущение этого падения было так сильно, что у меня кружилась голова. Именно по этой причине я утверждаю, что никогда не скучала на своем рабочем месте.
Я была полностью поглощена дефенестрацией*, когда разразилась новая драма. Я услышала, как позади меня отворилась дверь. Это могла быть только Фубуки, однако, это был не тот быстрый и отчетливый звук, с которым моя начальница толкала калитку. И шаги, которые затем последовали, не были шагами туфель. Это был тяжелый топот снежного человека в период гона.
Все произошло очень быстро, и я едва успела повернуться, чтобы увидеть нависшую надо мной тушу вице-президента.
На мгновение я была ошеломлена ("Боже! Мужчина -- если этот жирный кусок сала можно назвать мужчиной -- в дамской комнате!"), затем меня охватила паника.
Он схватил меня, как Кинг-Конг блондинку, и выволок наружу. Я была игрушкой в его руках. Мой страх достиг предела, когда я увидела, что он тащит меня в мужской туалет.
Я вспомнила угрозу Фубуки: "Вы еще не знаете, что с вами может случиться". Она не блефовала. Настал час расплаты за мои грехи. Мое сердце замерло. Мой мозг составил завещание.
Помню, я подумала: "Он изнасилует тебя и убьет. Да, но в какой последовательности? Хорошо бы сначала убил!"
Какой-то мужчина мыл руки. Увы, его присутствие ничего не изменило в намерениях господина Омоши. Он открыл дверь одной из кабинок и толкнул меня к унитазу.
"Твой час настал", - подумала я.
А он принялся конвульсивно выкрикивать три слога. Мой ужас был так велик, что я его не понимала, но, должно быть, это было нечто вроде крика "банзай" для камикадзе во время сексуального насилия.
В безумной ярости он продолжал выкрикивать эти три звука. Внезапно, на меня снизошло просветление, и я смогла расшифровать это урчание:
- Но пепа! Но пепа!
На японо-американском это означало:
- No paper! No paper!
Такую деликатную манеру избрал вице-президент, чтобы оповестить меня о том, что в кабинке не было бумаги.
Я без лишних слов побежала к чуланчику, ключи от которого хранились у меня, и бегом вернулась обратно. Ноги мои дрожали, руки были увешаны рулонами туалетной бумаги. Господин Омоши наблюдал за тем, как я ее вешаю, затем прорычал что-то не очень лестное, вытолкнул меня наружу и уединился во вновь оборудованной кабинке.
В совершенно растрепанных чувствах я скрылась в женской уборной. Там я присела на корточки в уголке и залилась горькими слезами.
Как нарочно, Фубуки выбрала именно этот момент, чтобы почистить зубы. Я увидела в зеркало, как она с полным пастой ртом смотрела на мои рыдания. В глазах ее светилось ликование.
На одно мгновение я так возненавидела свою начальницу, что пожелала ей смерти. Внезапно подумав о созвучии ее фамилии с подходящим латинским словом, я чуть не крикнула ей: "Memento mori!"*
Шесть лет назад я смотрела японский фильм, который мне очень понравился. Назывался он "Фурио", а в английском варианте "С рождеством, мистер Лоуренс". Действие разворачивалось во время войны в Тихом океане в 1944 году. Отряд английских солдат содержался в плену в японском лагере. Между англичанином (Дэвидом Боуи) и японским командиром (Рюиши Сакамото) завязывались отношения, которые некоторые школьные учебники называют "парадоксальными".
Может быть потому, что я была тогда очень юной, фильм Осимы очень взволновал меня, особенно волнующие сцены очных ставок между двумя героями. В конце японец выносит англичанину смертный приговор.