Нотомб Амели. Кодекс принца

   При вилле непременно есть сад, если только можно назвать садом это яблочно-зеленое пространство, на котором вы тщетно стали бы искать хоть одно дерево, достойное так называться. «Никаких больших деревьев, ни в коем случае, они застят свет», – говорит обуржуазившаяся хозяйка. Да, на вилле всегда таковая имеется, ибо кто, кроме буржуа, захочет там жить?
   Я сразу отмел мысль, что этого мог хотеть мой предшественник. Я в жизни не встречал ни одного шведа, однако не имел оснований предполагать у них столь дурной вкус. Существует ли мадам Сильдур? И шведка ли она? Как бы то ни было, при таких ее вкусах мне рисовались в перспективе не самые радужные отношения между нами.
   Я решил понаблюдать за французскими окнами. Тем, кто жил на вилле, только того и надо было: никакая изгородь не мешала видеть мини-поле для гольфа, служившее им садом. Хотят соглядатая – пусть получают. И до чего интересно пошпионить за собственной женой – узнать ее получше, пока она ни о чем не подозревает.
   Я припарковал «ягуар» поодаль: пусть о возвращении мужа пока не знают. Вышел и стал прохаживаться – вроде просто гуляю тут.
   Шведка? Как же ее зовут? Ингрид? Сельма?
   Прошел час, другой, третий. Я успел рассмотреть все возможные гипотезы. Мадам Сильдур – престарелая богачка, на которой женились по расчету. С ней тоже случится сердечный приступ, когда я расскажу ей о печальной участи Олафа, и мне по праву наследника достанется кругленькое состояние. Мадам Сильдур зовется Латифа, это юная марокканка, чья красота пленит меня. Мадам Сильдур парализована и передвигается в инвалидном кресле. Нет вообще никакой мадам Сильдур, есть мсье Сильдур по имени Бьёрн. Мне было трудно представить, чтобы мужчина выбрал эту виллу, – может быть, просто потому, что я незнаком с Бьёрном.
   Я продолжал мысленно перебирать варианты, и это занятие так увлекло меня, что запас моего терпения стал практически безграничным. Часам к семи я так никого и не увидел, но мне понадобилось в туалет. Связка ключей в кармане искушала руку. Не выдержав, я толкнул калитку, направился прямо к крыльцу и, попробовав несколько ключей, нашел нужный. Дверь отворилась. Я вошел, затаив дыхание, и оказался в беломраморном холле.
   На цыпочках я обошел несколько комнат и обнаружил искомые удобства. Спуск воды произвел больше шума, чем я ожидал, – теперь в доме знали о моем присутствии. Однако никто не вышел навстречу. Похоже, я был один.
   Вилла вполне подходила под те шаблоны, которых я опасался. Дверные ручки вызолочены. Пол в гостиной, как и стол, из белого мрамора. Интерьер, однако, был чем-то симпатичен, скорее всего ощущением декадентского уюта. Диваны и кресла такие глубокие, что, увязнув в них, хотелось больше никогда не вставать.
   На втором этаже оказалось несколько больших спален. Я не замедлил обнаружить следы пребывания женщины: косметику в ванной, полтора десятка разных шампуней. Разбросанные платья. Гипотезу о Бьёрне пришлось отмести. Юбки, узкие и короткие, прямо-таки пахли молодостью и худобой. Слава богу, я женился не на старой бочке.
   И нигде никого: уж не на невидимке ли я женат? В левом кармане у меня лежали презервативы моего предшественника: очевидно, мы были весьма свободной парой. Я еще не познакомился с моей женой, а она уже мне изменяла. И я ей, судя по всему, тоже.
   Мне хотелось есть. Я спустился на первый этаж. Нет ничего приятнее, чем перекусить в чужой кухне. В американском холодильнике хватало снеди для прокорма Швеции – копченый лосось, сметана, – но были и обычные продукты. Я взял яйца, сыр и соорудил себе омлет.
   В углу нашелся хлеб; я пощупал его – утренний. Я сунул несколько ломтиков в тостер, внутренне содрогнувшись при мысли, что мой предшественник ел этот хлеб на свой последний завтрак.
   Уплетая за обе щеки, я услышал, как хлопнула входная дверь. О бегстве я даже не подумал. Все равно в доме наверняка пахло жареным хлебом и яичницей, какой смысл прятаться? И потом, мне следовало привыкнуть к невероятному, но законному праву: я был у себя. С присущим мне фатализмом я откусил кусок тоста и сел поудобнее, как дома.
 
   Запах еды привлек в кухню мою, как я мог предполагать, супругу. Она ничуть не удивилась при виде меня. Я был удивлен в тысячу раз больше.
   – Добрый вечер, – поздоровалась она, очаровательно улыбнувшись.
   – Добрый вечер, – ответил я с полным ртом.
   – Олаф не с вами?
   Мне бы сказать, что это я, но рефлекс не сработал и случай был упущен.
   – Нет, – ответил я, пожав плечами.
   Она восприняла это как должное и, выйдя из кухни, поднялась на второй этаж.
   Я в растерянности доел омлет. Мне не приходилось слышать о шведском гостеприимстве, но я был ошеломлен: эта молодая особа застала в своей кухне незнакомца, поглощающего ее припасы, и нимало не возмутилась. Более того, похоже, сочла это вполне естественным. И, что меня поразило в высшей степени, даже не поинтересовалась, кто я такой. Я на ее месте выставил бы меня за дверь.
   Вилла подготовила меня к встрече с кем-то другим. Эта молодая женщина, на вид лет двадцати пяти, ничем не походила на обычное население подобного рода жилищ: она была приветлива, не шарахнулась от меня, не ощупала глазами, определяя, ее ли я круга. Я отнес эти достоинства на счет ее национальности и тут же разозлился на себя: экую сморозил банальность, приписав первой встречной шведке черты, которые сам же поспешно постановил считать типично шведскими, – как будто одна ласточка делает весну, как будто личность незнакомки была здесь ни при чем. В Швеции, как и повсюду, наверняка встречаются подозрительные и заносчивые буржуазные дамочки. Мне вспомнились строгие, чопорные жены из фильмов Бергмана.
   Я не мог не оценить вкус моего предшественника. У нее была идеальная скандинавская внешность: высокая, стройная, белокурая, голубоглазая, с тонкими, под стать фигурке, чертами. А самый смак в том, что она, не ведая того, была моей женой. Доедая свой ужин, я улыбался. Какая прелесть! Я даже имени ее не знал.
   Я пошел в гостиную выкурить сигарету. Вскоре молодая женщина появилась в дверях.
   – Вы, конечно, ночуете здесь?
   – Я не хотел вас стеснять… – пробормотал я, всерьез оробев.
   – Вы меня ничуть не стесните. Олаф вам показал вашу комнату?
   – Нет.
   – Идемте, я вас отведу.
   Я ахнул, увидев, что она несет мой чемодан, и кинулся забрать у нее ношу. На втором этаже хозяйка показала мне просторную спальню со всеми атрибутами комфорта из журнала по дизайну и интерьерам.
   – Я вас оставлю, располагайтесь, – сказала она, спускаясь вниз по лестнице.
   К моим апартаментам примыкала личная ванная. Я долго стоял под душем, намыливаясь гелями и шампунями, по всей вероятности, шведскими. А может быть, в этом доме и сауна есть? Нет, это финское ноу-хау. Теперь, будучи счастливым супругом скандинавской женщины, я не должен допускать подобных промахов, простительных для начинающего. По выходе из ванной меня ждал махровый халат. Я засомневался, стоит ли спускаться вниз в таком облачении, но потом решил, что это даст мне тему для разговора и послужит тестом на сближение.
   Застав хозяйку в кухне, я спросил, допускает ли она вольную форму одежды или предпочтет, чтобы я переоделся в костюм с галстуком? Она посмотрела на меня с недоумением.
   – Нет, что вы, так очень хорошо. Олаф не сказал вам, когда вернется?
   Я ответил отрицательно, что ее, похоже, не удивило.
   – Я положила шампанское на лед. Хотите?
   Я округлил глаза:
   – В честь чего?
   – Просто хочется. Вы любите?
   – Да.
   Она откупорила «Вдову Клико». Меня слегка резанула мысль о ее, хоть она о том и не знала, общем статусе с этой дамой.
   – Я ужасно люблю шампанское и терпеть не могу пить одна. Вы окажете мне услугу.
   – Я ваш покорный слуга.
   Шампанское было до того ледяное, что вышибало слезу. Именно такое я всегда любил.
   – Как вас зовут?
   – Олаф, – ответил я без колебаний, слегка осмелев от ударивших в голову пузырьков.
   – Как моего мужа, – заметила она.
   Стало быть, они действительно были женаты. И она, стало быть, действительно вдова. Если только не примет в мужья меня. Как же ей это объяснить?
   Она наполнила мой фужер. Я понял, что упустил момент: надо было спросить, как ее зовут, когда она спросила об этом меня. Теперь это прозвучит уже неуместно.
   – Шампанское лучше любой еды, – проронила она.
   – Вы хотите сказать, что это лучший напиток к любой еде? – уточнил я на правах француза, посвящающего в тонкости языка.
   – Нет. Видите ли, я не ужинаю. Шампанское – это и питье, и еда.
   – Смотрите, так можно и опьянеть.
   – Я этого хочу. Опьянение от шампанского – это просто клад.
   Она говорила без малейшего акцента. Я был поражен. Парадоксальным образом это выдавало ее иностранное происхождение. Такого идеального выговора не могло быть у француженки.
   – Простите, что не говорю с вами по-шведски… – начала она.
   – И правильно делаете, – перебил я ее. – Никогда не упускайте случая попрактиковаться в языке страны, в которой живете.
   Для меня это был какой-никакой выход из положения. Я привел свой довод в приказном порядке и отнюдь не гордился этим, но важен был результат. Она удивилась и не стала возражать, из чего я заключил, что допустил промах.