После того памятного эпизода, спасшего им обоим жизни, Николай изменился окончательно. Вместе с Григорием он попал в госпиталь с переломом запястья правой руки. Необычное спасение начисто отрицал, как и все, что рассказывал Григорий, и повторял как попугай свою версию случившегося. Нельзя сказать, что самого Григория это сильно раздражало. В нем не было гнева, лишь единственный вопрос: «Почему Николай отрицает то, что было совершенно очевидным?»
После этого их фронтовые дороги разошлись. Клару перевели работать в тыл по снабжению. Пока Николай лежал в госпитале, она умудрилась женить его на себе, оформить ему документы на инвалидность и перевести к себе на новую службу в тыл. Тот уже не сопротивлялся, как бывало раньше. Наоборот, всячески ее защищал перед другом. Так Григорий и расстался с ним ещё в годы войны.
После победы они встретились в родном районе. Николай значительно поправился на казенных харчах. Оба были уже в звании майора. У обоих — грудь в орденах. Но в отличие от Николая совесть у Григория оставалась спокойной. Каждый орден для него — не просто кусок металла. Это, прежде всего, память о незабываемых героических днях его жизни, вершинах его храбрости и мужества. Ему не стыдно было смотреть в глаза людям. И в первую очередь не стыдно перед самим собой за прожитые годы.
Григорий устроился трактористом в родном колхозе. Николай же, по настоянию своей жены, пошел работать в райком. Когда Григория выбрали председателем колхоза, Николай почти одновременно стал председателем райкома. И если раньше их пути-дорожки редко пересекались, то на этом этапе жизни они вновь сошлись в одну колею.
Несмотря на то, что Николай и Григорий были бывшими друзьями, однополчанами, Николай постоянно провоцировал конфликты, а в совместной работе что называется, вставлял палки в колеса. И какую бы Григорий ни проявлял инициативу для улучшения благосостояния и жизни людей, Николай давил его горой инструкций. Так происходило их невидимое противостояние. Несколько раз Григорий пытался вызвать Николая на откровенность, чтобы раз и навсегда решить все проблемы. Ведь от такой, ничем не оправданной злости, страдал не только он, но и что намного обиднее окружающие их люди. Однако Николай все время уходил от этого разговора, то ссылаясь на занятость, то грубо и высокомерно обрывая дружескую инициативу. У него с годами появились надменность и чувство недоступности своей партийной персоны.
Годы пролетали. У Григория сложилась относительно счастливая семейная жизнь. Родилось пятеро детей. Клара же после нескольких неудачных попыток с трудом родила одного. Мальчика холили и лелеяли, растили в комфорте и со всевозможными удобствами. Однако вырос из него отъявленный тунеядец и пьяница. И чем быстрее бежали годы, тем сильнее хлестала их жизнь по самым больным местам. Сначала погиб единственный сын, по сути, глупой смертью — пьяный попал под поезд. Клару разбил паралич. Долгие годы она была прикована к постели и очень тяжело умирала. Николай перенес два инфаркта. Он единственный из всей своей семьи остался жив. И никакие так тщательно накапливаемые им в течение жизни деньги, никакие высокие знакомства и связи не смогли предотвратить трагедию семьи.
На старости лет Николай остался совершенно один. На него страшно было смотреть. Весь осунулся, глаза впали, кости обтянулись кожей, как у высушенной мумии. Жил он за две улицы от Григория, в хорошем добротном доме, который построил, работая в райкоме. Колхоз у Григория со временем стал передовым. Дома были со всеми удобствами, дороги заасфальтированы. Так что колхоз вполне претендовал на районный центр. Да и природа тут была особенно живописная: поля, леса, речка… Здесь многие руководители соорудили себе на старость дачи, как и Николай, который немало препятствий создал в свое время Григорию, старавшемуся для колхоза.
Несмотря на обеспеченную старость Николая, дом его был пуст. С ним мало кто общался даже из соседей, поскольку он слыл жутким брюзгой, вечно всем недовольным. Так получилось, что единственным человеком, который регулярно его проведывал, стал Григорий. И хотя Николай доставил ему в прошлом много неприятностей, Григорий все равно по-стариковски помогал ему то свежим хлебушком, то добрым словцом. Он был единственным собеседником, у которого хватало терпения выслушивать все жалобы друга и терпеть его возмущение и недовольство.
Но однажды, буквально перед смертью, Николай неожиданно для Григория стал самим собой, тем добрым парнем, которым был до начала войны. Он внезапно открыл свою душу, рассказывая Григорию о своей подлинной жизни. Но, пожалуй, самое потрясающее для Григория прозвучало в конце его исповеди.
Ты помнишь тот день, когда взорвался блиндаж? — охрипшим слабым голосом произнес Николай.
Да разве такое забудешь?
Я хочу, чтобы ты знал… Я тоже видел того белокурого парня. Он действительно заходил к нам в блиндаж и позвал нас к командиру… До сих пор не могу забыть его глаза… Они преследовали меня всю жизнь, как кошмарный сон… Прости меня… Я врал тебе, но на самом деле врал себе. Этот парень не выходил у меня из головы. Этот момент… Я его отчетливо помню и сейчас как наяву. Когда я услышал свист, понимаешь, я… я струсил… Точно раздвоился… Я ведь тоже оглянулся. В это время ты поворачивался к блиндажу, а сзади тебя никого не было. Я хотел прикрыть тебя, ведь ты подставлял себя под неминуемую смерть. Но потом вдруг испугался… Испугался за свою драгоценную жизнь и решил спасти свою шкуру!!! Ты понимаешь? Решил спасти свою шкуру!.. А потом мне стало так стыдно… Я, как последняя сволочь…
На глазах Николая выступили слезы горечи давно минувших дней.
Да брось ты, что ты себя так мучаешь, все ведь обошлось, — поспешил его утешить Григорий.
Подожди, не перебивай… Я хочу все успеть сказать. Понимаешь, это не просто проступок. Я как надломился… Точно стал предателем самому себе. Понимаешь, предателем!!! Потом мне было так плохо, так плохо! Мне бы, дураку, с тобой поговорить. А я струсил, побоялся, что ты меня осудишь. А душа-то ныла. Я и рассказал все Кларке. Ну, она и настояла на том, чтобы я молчал и все отрицал, сделав из тебя посмешище, мол мы вышли за махоркой. А я, идиот, и послушал… Хотя видел блеск в твоих глазах, видел в тебе какой-то прилив сил. И я понял, что с тобой тоже что-то произошло, но хорошее. Понимаешь, хо-ро-шее!!! А я упал в свое дерьмо, которым воняло от меня потом всю жизнь и невозможно было от него отмыться! Не знаю почему, но каждый раз когда я встречал тебя, передо мной всплывал образ того парня, его глаза, полные укора… Это меня так угнетало, в душе рождалась такая боль!
А память все время прокручивала тот момент, момент моей гнусности и непростительной слабости. И я никак не мог переступить через себя, чтобы попросить у тебя прощения. Однажды почти созрел, но так и не решился подойти. И вместо того чтобы поговорить с тобою по-человечески, я с каждым днем все больше злился на себя, изливая эту злобу в первую очередь на тебе. Ты себе не представляешь, сколько гадостей я тебе сделал, о которых ты и не догадывался…
Не надо, Коляша, не надо… Я тебе все прощаю, мы же друзья. Я знаю, ты ведь хороший человек. Если бы не Клара…
Ведьма эта Клара! Всю жизнь мне испоганила! — рыдал Николай, не стесняясь своих слез. — Если бы я знал… Я ж не думал, что ты… такое скажешь. Я боялся, что ты никогда меня не простишь… Какой же я дурак! Всю жизнь прожил с этим злом! Оно меня уже изъело изнутри, истерзало всю мою душу… А все оказалось так просто! Мой дорогой дружище, ты один остался рядом со мною перед лицом смерти…
Ну, ну, будет тебе… Мы еще повоюем с ней, — утирая накатившиеся слезы, произнес Григорий. — Нас же двое, а она одна.
Да, как тогда, в том окопе. Мы снова с тобой вместе, мой друг…
Когда Григорий уходил, Николай попросил его:
— Ты принеси мне завтра кружечку парного молочка. Очень хочется выпить, как в далеком детстве…
На следующее утро Григорий встал пораньше и поспешил к соседке за молоком. Он еле дождался надоя и почти побежал с трехлитровым бутылем парного молока к знакомому дому. Впервые за много лет он нес его своему настоящему другу! Но когда вошел в комнату, Николай был уже мертв. Его лицо выражало жуткое смятение, в открытых глазах застыла печаль. Григорий присел на краешек кровати и тихо затрясся в беззвучном плаче…
Несмотря на все перипетии судьбы, ему было искренне жаль этого человека. Столько лет прожить со своим злом! Ведь выходит, что внутри себя он и не жил вовсе, а топтался на месте с того памятного дня, погрязая в трясине своего же страха. Григорий считал, что перед смертью человек должен осмыслить нечто глубинное, нечто запредельное. А Николай говорил о такой сентиментальности, как прощение. Григорий его давно простил. Впрочем, возможно это ему казалось сентиментальностью, а для Николая это было чем-то большим, каким-то непреодолимым жизненным барьером, который он сам себе по кирпичикам ежедневно выкладывал своей злостью. Григорий понимал, насколько трудно было другу пробить этот барьер, переступить через собственную стену эгоцентризма. Жаль, что он лишь собирался совершить этот поступок, этот шажочек Совести столько лет, почти всю жизнь. А мог бы все разрешить еще той осенью 1942 года. Глядишь, и жизнь бы сложилась совсем по-другому, больше бы в ней было внутренних побед, и на одре смерти открылись бы настоящие истины. Хотя… Григорий и сам сомневался, нужны ли они будут в тот час, ведь это всего только внутренние откровения. Но вспоминал незабываемое выражение лица мертвого друга, полное скорби и страдания, и сомнения как-то сами собой рассеивались, вытесняясь извечными вопросами. Ведь кто знает, что ожидает человека после смерти… Неужели лишь разложение тела в безотходном производстве природы? Зачем же тогда такие сложности жизни, это постоянное противостояние человеческих мыслей? И, в конце концов, эта старость с неизменным подведением опять-таки мысленных итогов? Куда же потом девается мысль, коль она всю жизнь главенствовала и управляла телом? Сплошные вопросы и никаких толковых ответов…
Но, увидев вяло подергивающегося червя, вновь забросил удочку в реку с тайной надеждой, что теперь на нее хоть что-нибудь клюнет.
«Так, наверное, и в жизни, — продолжал рассуждать про себя старик. — Подцепил на крючок хорошую мысль — будет добрый улов, подцепишь плохую — и природа тем же ответит. Все в ней продумано, все взаимосвязано…»
Здорово, Дмитрич, — прозвучал сзади чей-то мелодичный мужской голос.
Здорово, коли не шутишь, — ответил Григорий, по-стариковски оборачиваясь назад.
К нему подошел, улыбаясь, светловолосый парень лет тридцати, крепкого телосложения. На нем был современный спортивный костюм. На голове бейсболка с длинным козырьком от солнца, прикрывавшим его глаза. В руках он держал новенькую удочку. Григорий как-то видел такую у городских, которые приезжали в их места порыбачить. Хорошая, ничего не скажешь. Да говорят, уж шибко дорого стоит.
Как клев?
Да какой там! — махнул рукой старик. — С самой зорьки сижу. Хоть бы одна клюнула!
Наверное, у них сегодня выходной, — пошутил парень. — А на что ты, батя, ловишь?
На червя.
Так они его уже объелись! На вот, попробуй на мотыля. Может клюнут на этот деликатес.
Спасибо.
Старик взял протянутую баночку с наживкой.
Не возражаешь, если рядом присяду?
Да чего возражать! Садись, все веселей вдвоем-то время коротать.
Пока парень готовил свою удочку, старик усердно пытался вспомнить, чей же это сын. Парень показался ему очень знакомым. Явно проживал в городе, а сюда, вероятно, приехал проведать родителей. Раз знал Григория и так просто общался, значит вырос здесь. «Дмитричем» называли бывшего председателя колхоза только местные. «Ну вот, — сетовал про себя старик, силясь вспомнить, как же зовут этого парня, — еще и старческий склероз к моему “букету” добавился…»
— Ничего, ничего, Дмитрич, — как-то по-доброму сказал парень, точно в такт его мыслям. — Прорвемся! Где наша не пропадала! — И немного погодя добавил: — Сейчас как рыбы учуют мотыля, так мы будем едва успевать удочки дергать.
Старик усмехнулся такому оптимизму.
Был у меня фронтовой друг, сибиряк. Тоже такой же живчик, веселый мужик. Вместе до Берлина протопали. Все к себе в Сибирь звал на рыбалку. Озеро Байкал, слыхал о таком?
А как же! Самое глубокое в мире пресноводное озеро с редкой флорой и фауной.
Да-а-а… Места там замечательные. Мы с другом долго переписывались. Он фотографии слал, все в гости зазывал. Ко мне пару раз приезжал. А у меня никак не получалось вырваться, постоянно какие-то неотложные дела находились… Да, рыбу он привез, вот такую, килограмма на четыре. Байкальский омуль называется. Она больше нигде в мире не водится, кроме тамошних мест. Во как! Вот это рыбалка, я понимаю! Я как увидел ту рыбу, так прямо заболел поездкой на Байкал. Так мне хотелось ее поймать! Думал, вот на пенсию выйду и осуществлю свою рыбацкую мечту. Да какой там! То денег не хватало, то детям помогал, а сейчас и совсем дряхлый стал. Какая там поездка! Так и остался мой омуль несбыточной мечтой…
Как знать, — пожал плечами парень. — Все мечты когда-нибудь сбываются.
Может у кого-то и так. А у меня… Да и от друга уже два года нет никакой весточки. Может заболел, а может и помер. Годы-то наши уже какие… Как говорится, седина напала — счастье пропало. Уплыли годы, как вешние воды.
Да… Если бы человечество знало о своем будущем, оно бы не так смеялось, расставаясь со своим прошлым.
Что, что? — переспросил Дмитрий, погрузившись в свои думы.
Это я так, — махнул рукой парень и сменил тему разговора. — Как там Ваня поживает?
Ваня был самым младшим сыном Григория. И когда парень произнес его имя, старик и вовсе перестал себя мучить вопросом, откуда он знает этого парня. Раз тот спрашивает про Ваньку, значит либо его друг, либо знакомый, а может быть учились вместе.
Слава Богу, хорошо устроился. Женился наконец-то. Невестка — славная девушка. Дочка у них родилась. Они вот недавно, по весне, приезжали всем семейством в гости. Ты их не видел?
Да нет… Меня в районе не было.
А-а-а… Теперь у меня душа и за него спокойна.
А чего за него волноваться? Парень он добрый, с золотыми руками. Такой не пропадет.
Да кто его знает? Жизнь — сложная штука…
Ну, это как на нее посмотреть. Живи по чести да по совести, глядишь и судьба будет тебе в подмогу.
Так-то оно так. Да только… Вот я, например, жил вроде бы и по чести, и по совести, ничего не могу сказать, не в чем себя упрекнуть по большому счету. Да много ли я сахара от судьбы наелся? То война, то голод, то разруха…
У каждого от жизни свои, сугубо личные впечатления. Ведь розу, к примеру, тоже люди воспринимают по-разному. Одни видят в ней прекрасное творенье, чувствуют изумительный аромат. А другие замечают лишь колючки и ощущают неприятные уколы ее шипов. Все зависит от человека, от его умения созерцать и воспринимать этот мир.
Тоже верно, — согласился старик и, немного помолчав, добавил: — Нет, если конечно хорошенько подумать, то я на жизнь не в обиде. Все-таки в войну я приобрел себе настоящих друзей, хоть и страшное было тогда время… Да и жену встретил, когда везде царил повальный голод. Есть, помню, было нечего, траву жевали, а в голове все мысли-«почесушки» о свидании да о любви. Смешно даже как-то сейчас это вспоминать… Кругом разруха да голод, а мы семью не побоялись создать. Мальцы один за другим пошли. Мы тогда временно в «мазанке» жили. Помню, как все там ютились. И ничего… Главное тесноты как-то не чувствовали. Наоборот, сплоченно жили, друг другу помогали… А сейчас молодежь вон в каких комфортабельных условиях живет, а ладу в семьях нет.
Все, батя, в голове. Построит человек внутри себя дворец из добра, глядишь, и люди к нему душой потянутся, и жизнь наладится. А если он внутри себя будет жить, как медведь в берлоге, и лень ему будет построить дворец, то всю жизнь в этой берлоге и проживет, как животное. И никакие внешние комфортные условия не смогут удовлетворить его ненасытных внутренних потребностей.
Насчет ненасытности это ты верно заметил. Вот, к примеру, жил здесь недалеко мой друг…
Веперский?
Да, — кивнул старик, а про себя подумал, что раз и про Николая знает, значит точно местный. — Все свою дачу перестраивал, никак не мог удовлетворить запросы своей жены.
Клары?! — усмехнулся парень. — Да в кои времена ее можно было чем-либо удовлетворить? У нее же в роду генетически заложена потребность: сколько ни дай, все мало будет. С молоком матери из поколения в поколение передается одна «святая любовь» — к серебру да злату. Что еще от нее можно было ожидать?
Вот, вот. Николай тоже это понял, но, к сожалению, слишком поздно. А всю жизнь промучился с ней, словно больной с неизлечимой болезнью. Я ведь помню их встречу. Все произошло так стихийно…
Да ну, Дмитрич, не оправдывайте его. Стихийно у человека могут произойти только те события, с которыми он внутренне согласен. И если Веперский встретил эту женщину, значит подсознательно в нем преобладали именно те тайные желания и черты, которые он нашел в ней. Не жена его превратила в раба, а собственные слабости, которым он дал волю, вместо того чтобы цепко их сдерживать. А Клара лишь стимулировала и поддерживала их. Так что все происходило по его личному выбору. Ведь жизнь — это отражение внутренних убеждений.
В общем-то может быть и так… Интересно ты рассуждаешь. Признаться, я хоть и прожил жизнь, но такие простые и мудрые слова в голову еще не приходили, — улыбнулся старик. — Даже не подозревал, что молодежь в наше время так подкована в столь тонких вопросах жизни человеческой. Это приятно. Может, век ваш технический сказался, что мозги работать лучше стали, чем у нас.
Да нет, батя. Дело не во времени, не в подкованности и не в мозгах. Просто истинная мудрость — это достояние души. А молодое тело — это еще не показатель истинного возраста души.
Души? — переспросил старик и сам себе ответил: — Да, души… Кабы ведать наверняка, что она есть в человеке…
Да уж, душу под микроскопом не рассмотришь, — усмехнулся парень. — В принципе как и мысль человеческую. Вон нейрофизиологи предполагают, что мысль — это движение некой электромагнитной волны в коре головного мозга, переходящей от одного нейрона к другому. Но как она на самом деле зарождается и что является побуждающей причиной, до сих пор не ведают. Впрочем, как и о многих других вопросах, касающихся человеческой сути. Люди всего-навсего предполагают, но не располагают данными. Потому что ответы на эти вопросы таятся гораздо глубже, за гранью их очерченного эгоцентризмом круга восприятия мира. И чтобы добраться до них, нужно переступить через Эго, проникнуть в глубины собственного подсознания… А тут один только плавающий на поверхности сознания хлам чего стоит разгрести, пережитки нашей внутренней нечистоплотности. Хотя, если сильно захотеть, всего можно достичь.
Оно, конечно… Однако знать бы, что ты сам не прибавляешь этот хлам в голове, а разгребаешь…
Совесть всегда подскажет верное направление.
Да-а-а, Совесть — добрый помощник, — согласился старик.
Они на время умолкли. Старик пытался осмыслить сказанное парнем, но так и не разобравшись, задумчиво промолвил:
Оно ведь как в жизни-то? Как на фронте. Все время пытаешься выдержать линию обороны своей Совести. Чем больше лет, тем сильнее атака с той стороны окопа, тем больше вокруг тебя рвется бомб, оставляя сплошные воронки жизненных проблем. Оно, конечно, и страшновато, но все равно удерживаешь свою позицию во что бы то ни стало. Ведь отступать-то некуда. Позади твоя Родина и тебе в ней жить. Так что оставлять позиции Совести никак нельзя… Я воочию видел, как сдался мой друг, и чем все это закончилось. Я наблюдал его смерть в течение жизни, чувствовал, как побеждающее зло его мучило, терзало, уничтожало изнутри. Нет, по мне так уж лучше жить по Совести или не жить вообще.
Древние писали, что Совесть — степень величия Духа. А в старости она особенно оголяет «нервные окончания» и проявляет истинную природу. Поэтому для кого старость превращается в лунный свет, мерцающий в черных, клочковатых облаках иллюзии и мрака, а для кого старость — сияющий ослепительный закат, проявляющий для внутреннего ока свой редкий зеленый луч, исполняющий все желания.
Красиво сказано. Только какие в старости могут быть желания? Одни размышления… Вот кабы знать свою истинную природу…
Истинную природу? — таинственно улыбнулся парень, меняя на своей удочке крючок и наживку. — По поводу истинной природы есть очень древняя восточная притча…
Он закинул удочку подальше в реку, присел и закурил сигарету. Старик приготовился слушать.
— Так вот, эта притча такова… Высоко в горах, на сверкающей белоснежной вершине родился прозрачный, как младенческая слеза, кристалл льда. Днем он любовался солнцем, играя светом на своих гранях, искусно созданных природой. Ночью радовался звездам, разглядывая эти удивительные блестящие создания. Постепенно он рос, впитывал в себя все большую энергию ласкового светила. Однажды, когда кристалл стал настолько большим, что мог разглядеть не только небо, но и окружающий мир, ему открылось нечто удивительное. Облака, скрывающие подножья гор, расступились, и перед его взором предстала великолепная долина, утопающая в необычных ярких красках изумруда. Это зрелище настолько захватило дух кристалла, что у него родилось жгучее желание во что бы то ни стало спуститься в этот необыкновенный уголок природы и познать все его прелести.
Кристалл напряг всю свою силу, чтобы превратиться в воду, и стремительно ринулся вниз. Чем быстрее он спускался, тем могучее становился. Поток делался все шире и бурлил, вскипая необузданной страстью. Он мчался навстречу мечте, с завидным упорством преодолевая на своем пути каменные препятствия, сокрушительные пороги, головокружительные водопады. Его будоражил дух новизны и стремление достичь заветной цели.
И вот в одно прекрасное мгновение это случилось. Его воды мощным потоком хлынули рекой в долину. Как прекрасны были ее берега, утопающие в яркой зелени! Как изумительно переливались блики солнца на водной глади! Как радовалось все вокруг живительной прохладе вод! Кристалл чувствовал, как насыщал упоительной влагой каждое растение, как с наслаждением утоляли жажду те, кто приходил к его берегам. Ощущал, как в его водах плескалась зародившаяся жизнь, и он стал вместилищем этой жизни. И это было для него настоящим счастьем!
Так и протекала его жизнь. Днем он утолял жажду всех страждущих, а по ночам разглядывал отражение звездного неба в своих водах, дивясь чудным мирам и вспоминая свой далекий дом. Ему казалось, что это счастье будет длиться вечно.
Но однажды его воды внезапно достигли конца долины, разлившись в озеро. Жизнь стала размеренной и спокойной. Постепенно некогда великолепные бурлящие воды стали затягиваться бурой тиной, превращаясь в затхлое болото. Редко кто теперь посещал эти берега… Не было в его водах и прежней силы, и прежней жизни. Страх и отчаяние охватили бывший кристалл. Он стал панически бояться солнца. Появление светила каждый раз рождало в нем ужасающую картину, сотканную из его же испаряющихся вод, — мираж своей кончины и неумолимой предопределенности. Один за другим вздувались пузыри сомнения. Он боялся стать паром, утратить свою индивидуальность, потерять свободу. Ночь стала для него единственным утешением, окутывая его прохладой былых воспоминаний. Он с тоской глядел на сияющие звезды, вздыхая по недоступным далеким мирам и восхищаясь их неизменной красотой.
И однажды, в час рассвета, его осенило: он понял суть жизни, суть вечности, прочувствовал свою истинную природу, которая пробудила в нем душу! В этот момент над горизонтом появился ослепительный диск солнца. «Боже, — вырвался возглас из глубины остатков его вод. — Как все просто!» Он ринулся навстречу ласковым лучам могучего светила, превращая воду в пар. Порыв ветра с легкостью подхватил его и понес ввысь, удаляя от привычного пространства. Он летел и испытывал удивительное чувство невесомости и новизны. И только сейчас понял, что это и есть самая настоящая, давно забытая им упоительная истинная свобода. Его переполняло ощущение всеобъемлющего счастья, своей неповторимой индивидуальности и в то же время бесконечного единения с этим огромным потрясающим мирозданием, которое, оказывается, оказалось гораздо шире, чем он себе представлял. «Как все просто» — не переставал повторять его дух, наслаждаясь полетом. «Да, теперь я знаю свою истинную природу», — подумал он, плавно опускаясь на одну из очередных сверкающих вершин…
Парень умолк. Старик сидел в глубокой задумчивости, пораженный сокровенным смыслом этой притчи. И тут его лицо просияло. Глаза заблестели живым огоньком. И он тихо воскликнул: «Господи! Это же действительно так просто!» Полный восторга старик повернулся, чтобы сообщить о своем потрясающем открытии собеседнику. Но… его уже не было. Старик привстал и в растерянности оглянулся по сторонам. Однако вокруг простиралось лишь бескрайнее зеленое поле. Нигде ни души… Григорий даже засомневался, не галлюцинации ли у него начались на старости лет. Но оставленная удочка парня да тлеющий на земле окурок говорили о недавнем, вполне реальном его присутствии.
После этого их фронтовые дороги разошлись. Клару перевели работать в тыл по снабжению. Пока Николай лежал в госпитале, она умудрилась женить его на себе, оформить ему документы на инвалидность и перевести к себе на новую службу в тыл. Тот уже не сопротивлялся, как бывало раньше. Наоборот, всячески ее защищал перед другом. Так Григорий и расстался с ним ещё в годы войны.
После победы они встретились в родном районе. Николай значительно поправился на казенных харчах. Оба были уже в звании майора. У обоих — грудь в орденах. Но в отличие от Николая совесть у Григория оставалась спокойной. Каждый орден для него — не просто кусок металла. Это, прежде всего, память о незабываемых героических днях его жизни, вершинах его храбрости и мужества. Ему не стыдно было смотреть в глаза людям. И в первую очередь не стыдно перед самим собой за прожитые годы.
Григорий устроился трактористом в родном колхозе. Николай же, по настоянию своей жены, пошел работать в райком. Когда Григория выбрали председателем колхоза, Николай почти одновременно стал председателем райкома. И если раньше их пути-дорожки редко пересекались, то на этом этапе жизни они вновь сошлись в одну колею.
Несмотря на то, что Николай и Григорий были бывшими друзьями, однополчанами, Николай постоянно провоцировал конфликты, а в совместной работе что называется, вставлял палки в колеса. И какую бы Григорий ни проявлял инициативу для улучшения благосостояния и жизни людей, Николай давил его горой инструкций. Так происходило их невидимое противостояние. Несколько раз Григорий пытался вызвать Николая на откровенность, чтобы раз и навсегда решить все проблемы. Ведь от такой, ничем не оправданной злости, страдал не только он, но и что намного обиднее окружающие их люди. Однако Николай все время уходил от этого разговора, то ссылаясь на занятость, то грубо и высокомерно обрывая дружескую инициативу. У него с годами появились надменность и чувство недоступности своей партийной персоны.
Годы пролетали. У Григория сложилась относительно счастливая семейная жизнь. Родилось пятеро детей. Клара же после нескольких неудачных попыток с трудом родила одного. Мальчика холили и лелеяли, растили в комфорте и со всевозможными удобствами. Однако вырос из него отъявленный тунеядец и пьяница. И чем быстрее бежали годы, тем сильнее хлестала их жизнь по самым больным местам. Сначала погиб единственный сын, по сути, глупой смертью — пьяный попал под поезд. Клару разбил паралич. Долгие годы она была прикована к постели и очень тяжело умирала. Николай перенес два инфаркта. Он единственный из всей своей семьи остался жив. И никакие так тщательно накапливаемые им в течение жизни деньги, никакие высокие знакомства и связи не смогли предотвратить трагедию семьи.
На старости лет Николай остался совершенно один. На него страшно было смотреть. Весь осунулся, глаза впали, кости обтянулись кожей, как у высушенной мумии. Жил он за две улицы от Григория, в хорошем добротном доме, который построил, работая в райкоме. Колхоз у Григория со временем стал передовым. Дома были со всеми удобствами, дороги заасфальтированы. Так что колхоз вполне претендовал на районный центр. Да и природа тут была особенно живописная: поля, леса, речка… Здесь многие руководители соорудили себе на старость дачи, как и Николай, который немало препятствий создал в свое время Григорию, старавшемуся для колхоза.
Несмотря на обеспеченную старость Николая, дом его был пуст. С ним мало кто общался даже из соседей, поскольку он слыл жутким брюзгой, вечно всем недовольным. Так получилось, что единственным человеком, который регулярно его проведывал, стал Григорий. И хотя Николай доставил ему в прошлом много неприятностей, Григорий все равно по-стариковски помогал ему то свежим хлебушком, то добрым словцом. Он был единственным собеседником, у которого хватало терпения выслушивать все жалобы друга и терпеть его возмущение и недовольство.
Но однажды, буквально перед смертью, Николай неожиданно для Григория стал самим собой, тем добрым парнем, которым был до начала войны. Он внезапно открыл свою душу, рассказывая Григорию о своей подлинной жизни. Но, пожалуй, самое потрясающее для Григория прозвучало в конце его исповеди.
Ты помнишь тот день, когда взорвался блиндаж? — охрипшим слабым голосом произнес Николай.
Да разве такое забудешь?
Я хочу, чтобы ты знал… Я тоже видел того белокурого парня. Он действительно заходил к нам в блиндаж и позвал нас к командиру… До сих пор не могу забыть его глаза… Они преследовали меня всю жизнь, как кошмарный сон… Прости меня… Я врал тебе, но на самом деле врал себе. Этот парень не выходил у меня из головы. Этот момент… Я его отчетливо помню и сейчас как наяву. Когда я услышал свист, понимаешь, я… я струсил… Точно раздвоился… Я ведь тоже оглянулся. В это время ты поворачивался к блиндажу, а сзади тебя никого не было. Я хотел прикрыть тебя, ведь ты подставлял себя под неминуемую смерть. Но потом вдруг испугался… Испугался за свою драгоценную жизнь и решил спасти свою шкуру!!! Ты понимаешь? Решил спасти свою шкуру!.. А потом мне стало так стыдно… Я, как последняя сволочь…
На глазах Николая выступили слезы горечи давно минувших дней.
Да брось ты, что ты себя так мучаешь, все ведь обошлось, — поспешил его утешить Григорий.
Подожди, не перебивай… Я хочу все успеть сказать. Понимаешь, это не просто проступок. Я как надломился… Точно стал предателем самому себе. Понимаешь, предателем!!! Потом мне было так плохо, так плохо! Мне бы, дураку, с тобой поговорить. А я струсил, побоялся, что ты меня осудишь. А душа-то ныла. Я и рассказал все Кларке. Ну, она и настояла на том, чтобы я молчал и все отрицал, сделав из тебя посмешище, мол мы вышли за махоркой. А я, идиот, и послушал… Хотя видел блеск в твоих глазах, видел в тебе какой-то прилив сил. И я понял, что с тобой тоже что-то произошло, но хорошее. Понимаешь, хо-ро-шее!!! А я упал в свое дерьмо, которым воняло от меня потом всю жизнь и невозможно было от него отмыться! Не знаю почему, но каждый раз когда я встречал тебя, передо мной всплывал образ того парня, его глаза, полные укора… Это меня так угнетало, в душе рождалась такая боль!
А память все время прокручивала тот момент, момент моей гнусности и непростительной слабости. И я никак не мог переступить через себя, чтобы попросить у тебя прощения. Однажды почти созрел, но так и не решился подойти. И вместо того чтобы поговорить с тобою по-человечески, я с каждым днем все больше злился на себя, изливая эту злобу в первую очередь на тебе. Ты себе не представляешь, сколько гадостей я тебе сделал, о которых ты и не догадывался…
Не надо, Коляша, не надо… Я тебе все прощаю, мы же друзья. Я знаю, ты ведь хороший человек. Если бы не Клара…
Ведьма эта Клара! Всю жизнь мне испоганила! — рыдал Николай, не стесняясь своих слез. — Если бы я знал… Я ж не думал, что ты… такое скажешь. Я боялся, что ты никогда меня не простишь… Какой же я дурак! Всю жизнь прожил с этим злом! Оно меня уже изъело изнутри, истерзало всю мою душу… А все оказалось так просто! Мой дорогой дружище, ты один остался рядом со мною перед лицом смерти…
Ну, ну, будет тебе… Мы еще повоюем с ней, — утирая накатившиеся слезы, произнес Григорий. — Нас же двое, а она одна.
Да, как тогда, в том окопе. Мы снова с тобой вместе, мой друг…
Когда Григорий уходил, Николай попросил его:
— Ты принеси мне завтра кружечку парного молочка. Очень хочется выпить, как в далеком детстве…
На следующее утро Григорий встал пораньше и поспешил к соседке за молоком. Он еле дождался надоя и почти побежал с трехлитровым бутылем парного молока к знакомому дому. Впервые за много лет он нес его своему настоящему другу! Но когда вошел в комнату, Николай был уже мертв. Его лицо выражало жуткое смятение, в открытых глазах застыла печаль. Григорий присел на краешек кровати и тихо затрясся в беззвучном плаче…
Несмотря на все перипетии судьбы, ему было искренне жаль этого человека. Столько лет прожить со своим злом! Ведь выходит, что внутри себя он и не жил вовсе, а топтался на месте с того памятного дня, погрязая в трясине своего же страха. Григорий считал, что перед смертью человек должен осмыслить нечто глубинное, нечто запредельное. А Николай говорил о такой сентиментальности, как прощение. Григорий его давно простил. Впрочем, возможно это ему казалось сентиментальностью, а для Николая это было чем-то большим, каким-то непреодолимым жизненным барьером, который он сам себе по кирпичикам ежедневно выкладывал своей злостью. Григорий понимал, насколько трудно было другу пробить этот барьер, переступить через собственную стену эгоцентризма. Жаль, что он лишь собирался совершить этот поступок, этот шажочек Совести столько лет, почти всю жизнь. А мог бы все разрешить еще той осенью 1942 года. Глядишь, и жизнь бы сложилась совсем по-другому, больше бы в ней было внутренних побед, и на одре смерти открылись бы настоящие истины. Хотя… Григорий и сам сомневался, нужны ли они будут в тот час, ведь это всего только внутренние откровения. Но вспоминал незабываемое выражение лица мертвого друга, полное скорби и страдания, и сомнения как-то сами собой рассеивались, вытесняясь извечными вопросами. Ведь кто знает, что ожидает человека после смерти… Неужели лишь разложение тела в безотходном производстве природы? Зачем же тогда такие сложности жизни, это постоянное противостояние человеческих мыслей? И, в конце концов, эта старость с неизменным подведением опять-таки мысленных итогов? Куда же потом девается мысль, коль она всю жизнь главенствовала и управляла телом? Сплошные вопросы и никаких толковых ответов…
* * *
— Эх-хе-хе, — снова вздохнул старик, выдернув очередной раз удочку из воды, словно пытался найти на крючке ответы на свои бесконечные вопросы.Но, увидев вяло подергивающегося червя, вновь забросил удочку в реку с тайной надеждой, что теперь на нее хоть что-нибудь клюнет.
«Так, наверное, и в жизни, — продолжал рассуждать про себя старик. — Подцепил на крючок хорошую мысль — будет добрый улов, подцепишь плохую — и природа тем же ответит. Все в ней продумано, все взаимосвязано…»
Здорово, Дмитрич, — прозвучал сзади чей-то мелодичный мужской голос.
Здорово, коли не шутишь, — ответил Григорий, по-стариковски оборачиваясь назад.
К нему подошел, улыбаясь, светловолосый парень лет тридцати, крепкого телосложения. На нем был современный спортивный костюм. На голове бейсболка с длинным козырьком от солнца, прикрывавшим его глаза. В руках он держал новенькую удочку. Григорий как-то видел такую у городских, которые приезжали в их места порыбачить. Хорошая, ничего не скажешь. Да говорят, уж шибко дорого стоит.
Как клев?
Да какой там! — махнул рукой старик. — С самой зорьки сижу. Хоть бы одна клюнула!
Наверное, у них сегодня выходной, — пошутил парень. — А на что ты, батя, ловишь?
На червя.
Так они его уже объелись! На вот, попробуй на мотыля. Может клюнут на этот деликатес.
Спасибо.
Старик взял протянутую баночку с наживкой.
Не возражаешь, если рядом присяду?
Да чего возражать! Садись, все веселей вдвоем-то время коротать.
Пока парень готовил свою удочку, старик усердно пытался вспомнить, чей же это сын. Парень показался ему очень знакомым. Явно проживал в городе, а сюда, вероятно, приехал проведать родителей. Раз знал Григория и так просто общался, значит вырос здесь. «Дмитричем» называли бывшего председателя колхоза только местные. «Ну вот, — сетовал про себя старик, силясь вспомнить, как же зовут этого парня, — еще и старческий склероз к моему “букету” добавился…»
— Ничего, ничего, Дмитрич, — как-то по-доброму сказал парень, точно в такт его мыслям. — Прорвемся! Где наша не пропадала! — И немного погодя добавил: — Сейчас как рыбы учуют мотыля, так мы будем едва успевать удочки дергать.
Старик усмехнулся такому оптимизму.
Был у меня фронтовой друг, сибиряк. Тоже такой же живчик, веселый мужик. Вместе до Берлина протопали. Все к себе в Сибирь звал на рыбалку. Озеро Байкал, слыхал о таком?
А как же! Самое глубокое в мире пресноводное озеро с редкой флорой и фауной.
Да-а-а… Места там замечательные. Мы с другом долго переписывались. Он фотографии слал, все в гости зазывал. Ко мне пару раз приезжал. А у меня никак не получалось вырваться, постоянно какие-то неотложные дела находились… Да, рыбу он привез, вот такую, килограмма на четыре. Байкальский омуль называется. Она больше нигде в мире не водится, кроме тамошних мест. Во как! Вот это рыбалка, я понимаю! Я как увидел ту рыбу, так прямо заболел поездкой на Байкал. Так мне хотелось ее поймать! Думал, вот на пенсию выйду и осуществлю свою рыбацкую мечту. Да какой там! То денег не хватало, то детям помогал, а сейчас и совсем дряхлый стал. Какая там поездка! Так и остался мой омуль несбыточной мечтой…
Как знать, — пожал плечами парень. — Все мечты когда-нибудь сбываются.
Может у кого-то и так. А у меня… Да и от друга уже два года нет никакой весточки. Может заболел, а может и помер. Годы-то наши уже какие… Как говорится, седина напала — счастье пропало. Уплыли годы, как вешние воды.
Да… Если бы человечество знало о своем будущем, оно бы не так смеялось, расставаясь со своим прошлым.
Что, что? — переспросил Дмитрий, погрузившись в свои думы.
Это я так, — махнул рукой парень и сменил тему разговора. — Как там Ваня поживает?
Ваня был самым младшим сыном Григория. И когда парень произнес его имя, старик и вовсе перестал себя мучить вопросом, откуда он знает этого парня. Раз тот спрашивает про Ваньку, значит либо его друг, либо знакомый, а может быть учились вместе.
Слава Богу, хорошо устроился. Женился наконец-то. Невестка — славная девушка. Дочка у них родилась. Они вот недавно, по весне, приезжали всем семейством в гости. Ты их не видел?
Да нет… Меня в районе не было.
А-а-а… Теперь у меня душа и за него спокойна.
А чего за него волноваться? Парень он добрый, с золотыми руками. Такой не пропадет.
Да кто его знает? Жизнь — сложная штука…
Ну, это как на нее посмотреть. Живи по чести да по совести, глядишь и судьба будет тебе в подмогу.
Так-то оно так. Да только… Вот я, например, жил вроде бы и по чести, и по совести, ничего не могу сказать, не в чем себя упрекнуть по большому счету. Да много ли я сахара от судьбы наелся? То война, то голод, то разруха…
У каждого от жизни свои, сугубо личные впечатления. Ведь розу, к примеру, тоже люди воспринимают по-разному. Одни видят в ней прекрасное творенье, чувствуют изумительный аромат. А другие замечают лишь колючки и ощущают неприятные уколы ее шипов. Все зависит от человека, от его умения созерцать и воспринимать этот мир.
Тоже верно, — согласился старик и, немного помолчав, добавил: — Нет, если конечно хорошенько подумать, то я на жизнь не в обиде. Все-таки в войну я приобрел себе настоящих друзей, хоть и страшное было тогда время… Да и жену встретил, когда везде царил повальный голод. Есть, помню, было нечего, траву жевали, а в голове все мысли-«почесушки» о свидании да о любви. Смешно даже как-то сейчас это вспоминать… Кругом разруха да голод, а мы семью не побоялись создать. Мальцы один за другим пошли. Мы тогда временно в «мазанке» жили. Помню, как все там ютились. И ничего… Главное тесноты как-то не чувствовали. Наоборот, сплоченно жили, друг другу помогали… А сейчас молодежь вон в каких комфортабельных условиях живет, а ладу в семьях нет.
Все, батя, в голове. Построит человек внутри себя дворец из добра, глядишь, и люди к нему душой потянутся, и жизнь наладится. А если он внутри себя будет жить, как медведь в берлоге, и лень ему будет построить дворец, то всю жизнь в этой берлоге и проживет, как животное. И никакие внешние комфортные условия не смогут удовлетворить его ненасытных внутренних потребностей.
Насчет ненасытности это ты верно заметил. Вот, к примеру, жил здесь недалеко мой друг…
Веперский?
Да, — кивнул старик, а про себя подумал, что раз и про Николая знает, значит точно местный. — Все свою дачу перестраивал, никак не мог удовлетворить запросы своей жены.
Клары?! — усмехнулся парень. — Да в кои времена ее можно было чем-либо удовлетворить? У нее же в роду генетически заложена потребность: сколько ни дай, все мало будет. С молоком матери из поколения в поколение передается одна «святая любовь» — к серебру да злату. Что еще от нее можно было ожидать?
Вот, вот. Николай тоже это понял, но, к сожалению, слишком поздно. А всю жизнь промучился с ней, словно больной с неизлечимой болезнью. Я ведь помню их встречу. Все произошло так стихийно…
Да ну, Дмитрич, не оправдывайте его. Стихийно у человека могут произойти только те события, с которыми он внутренне согласен. И если Веперский встретил эту женщину, значит подсознательно в нем преобладали именно те тайные желания и черты, которые он нашел в ней. Не жена его превратила в раба, а собственные слабости, которым он дал волю, вместо того чтобы цепко их сдерживать. А Клара лишь стимулировала и поддерживала их. Так что все происходило по его личному выбору. Ведь жизнь — это отражение внутренних убеждений.
В общем-то может быть и так… Интересно ты рассуждаешь. Признаться, я хоть и прожил жизнь, но такие простые и мудрые слова в голову еще не приходили, — улыбнулся старик. — Даже не подозревал, что молодежь в наше время так подкована в столь тонких вопросах жизни человеческой. Это приятно. Может, век ваш технический сказался, что мозги работать лучше стали, чем у нас.
Да нет, батя. Дело не во времени, не в подкованности и не в мозгах. Просто истинная мудрость — это достояние души. А молодое тело — это еще не показатель истинного возраста души.
Души? — переспросил старик и сам себе ответил: — Да, души… Кабы ведать наверняка, что она есть в человеке…
Да уж, душу под микроскопом не рассмотришь, — усмехнулся парень. — В принципе как и мысль человеческую. Вон нейрофизиологи предполагают, что мысль — это движение некой электромагнитной волны в коре головного мозга, переходящей от одного нейрона к другому. Но как она на самом деле зарождается и что является побуждающей причиной, до сих пор не ведают. Впрочем, как и о многих других вопросах, касающихся человеческой сути. Люди всего-навсего предполагают, но не располагают данными. Потому что ответы на эти вопросы таятся гораздо глубже, за гранью их очерченного эгоцентризмом круга восприятия мира. И чтобы добраться до них, нужно переступить через Эго, проникнуть в глубины собственного подсознания… А тут один только плавающий на поверхности сознания хлам чего стоит разгрести, пережитки нашей внутренней нечистоплотности. Хотя, если сильно захотеть, всего можно достичь.
Оно, конечно… Однако знать бы, что ты сам не прибавляешь этот хлам в голове, а разгребаешь…
Совесть всегда подскажет верное направление.
Да-а-а, Совесть — добрый помощник, — согласился старик.
Они на время умолкли. Старик пытался осмыслить сказанное парнем, но так и не разобравшись, задумчиво промолвил:
Оно ведь как в жизни-то? Как на фронте. Все время пытаешься выдержать линию обороны своей Совести. Чем больше лет, тем сильнее атака с той стороны окопа, тем больше вокруг тебя рвется бомб, оставляя сплошные воронки жизненных проблем. Оно, конечно, и страшновато, но все равно удерживаешь свою позицию во что бы то ни стало. Ведь отступать-то некуда. Позади твоя Родина и тебе в ней жить. Так что оставлять позиции Совести никак нельзя… Я воочию видел, как сдался мой друг, и чем все это закончилось. Я наблюдал его смерть в течение жизни, чувствовал, как побеждающее зло его мучило, терзало, уничтожало изнутри. Нет, по мне так уж лучше жить по Совести или не жить вообще.
Древние писали, что Совесть — степень величия Духа. А в старости она особенно оголяет «нервные окончания» и проявляет истинную природу. Поэтому для кого старость превращается в лунный свет, мерцающий в черных, клочковатых облаках иллюзии и мрака, а для кого старость — сияющий ослепительный закат, проявляющий для внутреннего ока свой редкий зеленый луч, исполняющий все желания.
Красиво сказано. Только какие в старости могут быть желания? Одни размышления… Вот кабы знать свою истинную природу…
Истинную природу? — таинственно улыбнулся парень, меняя на своей удочке крючок и наживку. — По поводу истинной природы есть очень древняя восточная притча…
Он закинул удочку подальше в реку, присел и закурил сигарету. Старик приготовился слушать.
— Так вот, эта притча такова… Высоко в горах, на сверкающей белоснежной вершине родился прозрачный, как младенческая слеза, кристалл льда. Днем он любовался солнцем, играя светом на своих гранях, искусно созданных природой. Ночью радовался звездам, разглядывая эти удивительные блестящие создания. Постепенно он рос, впитывал в себя все большую энергию ласкового светила. Однажды, когда кристалл стал настолько большим, что мог разглядеть не только небо, но и окружающий мир, ему открылось нечто удивительное. Облака, скрывающие подножья гор, расступились, и перед его взором предстала великолепная долина, утопающая в необычных ярких красках изумруда. Это зрелище настолько захватило дух кристалла, что у него родилось жгучее желание во что бы то ни стало спуститься в этот необыкновенный уголок природы и познать все его прелести.
Кристалл напряг всю свою силу, чтобы превратиться в воду, и стремительно ринулся вниз. Чем быстрее он спускался, тем могучее становился. Поток делался все шире и бурлил, вскипая необузданной страстью. Он мчался навстречу мечте, с завидным упорством преодолевая на своем пути каменные препятствия, сокрушительные пороги, головокружительные водопады. Его будоражил дух новизны и стремление достичь заветной цели.
И вот в одно прекрасное мгновение это случилось. Его воды мощным потоком хлынули рекой в долину. Как прекрасны были ее берега, утопающие в яркой зелени! Как изумительно переливались блики солнца на водной глади! Как радовалось все вокруг живительной прохладе вод! Кристалл чувствовал, как насыщал упоительной влагой каждое растение, как с наслаждением утоляли жажду те, кто приходил к его берегам. Ощущал, как в его водах плескалась зародившаяся жизнь, и он стал вместилищем этой жизни. И это было для него настоящим счастьем!
Так и протекала его жизнь. Днем он утолял жажду всех страждущих, а по ночам разглядывал отражение звездного неба в своих водах, дивясь чудным мирам и вспоминая свой далекий дом. Ему казалось, что это счастье будет длиться вечно.
Но однажды его воды внезапно достигли конца долины, разлившись в озеро. Жизнь стала размеренной и спокойной. Постепенно некогда великолепные бурлящие воды стали затягиваться бурой тиной, превращаясь в затхлое болото. Редко кто теперь посещал эти берега… Не было в его водах и прежней силы, и прежней жизни. Страх и отчаяние охватили бывший кристалл. Он стал панически бояться солнца. Появление светила каждый раз рождало в нем ужасающую картину, сотканную из его же испаряющихся вод, — мираж своей кончины и неумолимой предопределенности. Один за другим вздувались пузыри сомнения. Он боялся стать паром, утратить свою индивидуальность, потерять свободу. Ночь стала для него единственным утешением, окутывая его прохладой былых воспоминаний. Он с тоской глядел на сияющие звезды, вздыхая по недоступным далеким мирам и восхищаясь их неизменной красотой.
И однажды, в час рассвета, его осенило: он понял суть жизни, суть вечности, прочувствовал свою истинную природу, которая пробудила в нем душу! В этот момент над горизонтом появился ослепительный диск солнца. «Боже, — вырвался возглас из глубины остатков его вод. — Как все просто!» Он ринулся навстречу ласковым лучам могучего светила, превращая воду в пар. Порыв ветра с легкостью подхватил его и понес ввысь, удаляя от привычного пространства. Он летел и испытывал удивительное чувство невесомости и новизны. И только сейчас понял, что это и есть самая настоящая, давно забытая им упоительная истинная свобода. Его переполняло ощущение всеобъемлющего счастья, своей неповторимой индивидуальности и в то же время бесконечного единения с этим огромным потрясающим мирозданием, которое, оказывается, оказалось гораздо шире, чем он себе представлял. «Как все просто» — не переставал повторять его дух, наслаждаясь полетом. «Да, теперь я знаю свою истинную природу», — подумал он, плавно опускаясь на одну из очередных сверкающих вершин…
Парень умолк. Старик сидел в глубокой задумчивости, пораженный сокровенным смыслом этой притчи. И тут его лицо просияло. Глаза заблестели живым огоньком. И он тихо воскликнул: «Господи! Это же действительно так просто!» Полный восторга старик повернулся, чтобы сообщить о своем потрясающем открытии собеседнику. Но… его уже не было. Старик привстал и в растерянности оглянулся по сторонам. Однако вокруг простиралось лишь бескрайнее зеленое поле. Нигде ни души… Григорий даже засомневался, не галлюцинации ли у него начались на старости лет. Но оставленная удочка парня да тлеющий на земле окурок говорили о недавнем, вполне реальном его присутствии.