Страница:
Остановимся на отдельных примерах.
В очерке, посвященном Корнелю, Сент-Бев опирается на труд одного из биографов французского драматурга, заимствуя из него сведения о характере автора «Сида». Данные заимствования предпринимаются именно для того, чтобы показать, что целый ряд аспектов творчества Корнеля обусловлен особенностями его психологии. Так, само обращение Корнеля к сюжету испанской эпопеи Сент-Бев трактует как следствие таких моральных качеств его, как «добродетель, прямодушие и доброта». «Честный, высоконравственный, привыкший ходить с гордо поднятой головой, он не мог не поддаться сразу же глубокому обаянию рыцарских героев этой доблестной нации. Его неукротимый сердечный пыл, детская искренность, нерушимая преданность в дружбе, меланхолическое самоотречение в любви, культ долга, его открытая бесхитростная натура, простодушно серьезная и склонная к нравоучениям, гордая и безупречно честная, – все это должно было ему внушить склонность к испанскому жанру» [Сент-Бев 1970, 55].
Таким же образом – через установление «естественной» связи между драматургом и его творением – у Сент-Бева осуществляется и разбор образов трагедии. «Герои Корнеля величественны, великодушны, доблестны», их «нравственность» безупречна, так как их автор «в глубине души подобен своим героям», – пишет Сент-Бев [там же, 63]. Объясняя схематизм в образах отрицательных героинь Корнеля («этих очаровательных фурий»), Сент-Бев ссылается на то, что их автор «плохо знал женщин» в силу того, что вел «семейную жизнь почтенного буржуа, ни разу не поддавшегося соблазнам и вольным нравам театральной среды» [там же, 53]. Когда же Сент-Бев замечает достоверность в изображении Корнелем женского характера, он также ссылается на личный опыт автора: «Он сумел воплотить в Химене и Полине ту благородную силу самоотречения, которую сам проявил в юности» [там же, 63], – пишет критик, имея в виду «почтительное» и самоотверженное чувство молодого Корнеля к женщине, которая не ответила на его любовь.
Совсем по-иному Сент-Бев выстраивает очерк о своем современнике – Флобере. Он не располагает систематизированными сведениями о личности автора, как в случае с Корнелем. Возможно, поэтому очерк строится не как жизнеописание, а как анализ центрального произведения автора – романа «Госпожа Бовари». Сент-Бев тонко выявляет те черты флоберовского стиля, которые выглядели столь необычными в контексте французской литературы 1860-х годов. Это «совершеннейшее беспристрастие автора», «внеличный характер» романа, обращение к скучной правде жизни, «потрясающая правдивость», безжалостная ирония и «жестокая вивисекция» в отношении характера героини, «неумолимая обстоятельность» в описании ее смерти и, наконец, отсутствие «положительного начала». При этом, соответственно идее поиска «естественной» связи между личностью автора и его произведением, Сент-Бев отыскивает «ключи» к вышеперечисленным особенностям стиля Флобера в фактах его биографии, самым значительным из которых для критика становится принадлежность Флобера к династии врачей. На этой почве сложились «дух исследования, наблюдательность, зрелость, сила и некоторая суровость» Флобера-романиста. «Г-н Флобер, отец и брат которого – врачи, владеет пером так, как иные – скальпелем. Вас, анатомы и физиологи, я узнаю во всем», – так в тональности удовлетворенного своим поиском исследователя заканчивает очерк Сент-Бев.
Достоинство метода Сент-Бева Г.К. Косиков связал с «силой его психологической интуиции»: «Сент-Беву действительно удалось создать целую галерею запоминающихся, замечательных по точности и красочности «литературных портретов», к которым мы обращаемся и поныне, когда стремимся представить себе «живой облик того или иного писателя прошлого» [Косиков 1987, 12]. Очевидную слабость методологической стратегии Сент-Бева составляет ошибочное отождествление биографического автора с автором внутритекстовым. Эту сторону метода Сент-Бева отрицал Марсель Пруст: метод, писал он в эссе «Против Сент-Бева» (опубл. в 1954), «требующий не отделять человека от его произведения», «игнорирует обстоятельство, становящееся хорошо нам известным, если мы заглянем в самих себя, а именно: книга является продуктом иного «я», нежели то, которое проявляется в наших привычках, в обществе, в наших пороках» [пит. по: Косиков 1987, 13].
§ 3. Немецкая романтическая герменевтика: Ф. Шлейермахер, В. Дильтей
В очерке, посвященном Корнелю, Сент-Бев опирается на труд одного из биографов французского драматурга, заимствуя из него сведения о характере автора «Сида». Данные заимствования предпринимаются именно для того, чтобы показать, что целый ряд аспектов творчества Корнеля обусловлен особенностями его психологии. Так, само обращение Корнеля к сюжету испанской эпопеи Сент-Бев трактует как следствие таких моральных качеств его, как «добродетель, прямодушие и доброта». «Честный, высоконравственный, привыкший ходить с гордо поднятой головой, он не мог не поддаться сразу же глубокому обаянию рыцарских героев этой доблестной нации. Его неукротимый сердечный пыл, детская искренность, нерушимая преданность в дружбе, меланхолическое самоотречение в любви, культ долга, его открытая бесхитростная натура, простодушно серьезная и склонная к нравоучениям, гордая и безупречно честная, – все это должно было ему внушить склонность к испанскому жанру» [Сент-Бев 1970, 55].
Таким же образом – через установление «естественной» связи между драматургом и его творением – у Сент-Бева осуществляется и разбор образов трагедии. «Герои Корнеля величественны, великодушны, доблестны», их «нравственность» безупречна, так как их автор «в глубине души подобен своим героям», – пишет Сент-Бев [там же, 63]. Объясняя схематизм в образах отрицательных героинь Корнеля («этих очаровательных фурий»), Сент-Бев ссылается на то, что их автор «плохо знал женщин» в силу того, что вел «семейную жизнь почтенного буржуа, ни разу не поддавшегося соблазнам и вольным нравам театральной среды» [там же, 53]. Когда же Сент-Бев замечает достоверность в изображении Корнелем женского характера, он также ссылается на личный опыт автора: «Он сумел воплотить в Химене и Полине ту благородную силу самоотречения, которую сам проявил в юности» [там же, 63], – пишет критик, имея в виду «почтительное» и самоотверженное чувство молодого Корнеля к женщине, которая не ответила на его любовь.
Совсем по-иному Сент-Бев выстраивает очерк о своем современнике – Флобере. Он не располагает систематизированными сведениями о личности автора, как в случае с Корнелем. Возможно, поэтому очерк строится не как жизнеописание, а как анализ центрального произведения автора – романа «Госпожа Бовари». Сент-Бев тонко выявляет те черты флоберовского стиля, которые выглядели столь необычными в контексте французской литературы 1860-х годов. Это «совершеннейшее беспристрастие автора», «внеличный характер» романа, обращение к скучной правде жизни, «потрясающая правдивость», безжалостная ирония и «жестокая вивисекция» в отношении характера героини, «неумолимая обстоятельность» в описании ее смерти и, наконец, отсутствие «положительного начала». При этом, соответственно идее поиска «естественной» связи между личностью автора и его произведением, Сент-Бев отыскивает «ключи» к вышеперечисленным особенностям стиля Флобера в фактах его биографии, самым значительным из которых для критика становится принадлежность Флобера к династии врачей. На этой почве сложились «дух исследования, наблюдательность, зрелость, сила и некоторая суровость» Флобера-романиста. «Г-н Флобер, отец и брат которого – врачи, владеет пером так, как иные – скальпелем. Вас, анатомы и физиологи, я узнаю во всем», – так в тональности удовлетворенного своим поиском исследователя заканчивает очерк Сент-Бев.
Достоинство метода Сент-Бева Г.К. Косиков связал с «силой его психологической интуиции»: «Сент-Беву действительно удалось создать целую галерею запоминающихся, замечательных по точности и красочности «литературных портретов», к которым мы обращаемся и поныне, когда стремимся представить себе «живой облик того или иного писателя прошлого» [Косиков 1987, 12]. Очевидную слабость методологической стратегии Сент-Бева составляет ошибочное отождествление биографического автора с автором внутритекстовым. Эту сторону метода Сент-Бева отрицал Марсель Пруст: метод, писал он в эссе «Против Сент-Бева» (опубл. в 1954), «требующий не отделять человека от его произведения», «игнорирует обстоятельство, становящееся хорошо нам известным, если мы заглянем в самих себя, а именно: книга является продуктом иного «я», нежели то, которое проявляется в наших привычках, в обществе, в наших пороках» [пит. по: Косиков 1987, 13].
§ 3. Немецкая романтическая герменевтика: Ф. Шлейермахер, В. Дильтей
Создателем немецкой романтической герменевтики является Фридрих Шлейермахер (1768—1834) – протестантский теолог, профессор философии и теологии Берлинского университета, заведующий секцией философии в Королевской академии наук, занимая вакансию которого он «обошел» Фихте и Гегеля, также претендовавших на эту должность. В Берлинском университете Шлейермахер читал лекции по дисциплине «герменевтика», однако книги с таким названием он не издавал. Та «Герменевтика», которая была опубликована под именем Шлейермахера посмертно, представляет собой реконструкцию его учения, предпринятую на основе собственных заметок ученого и студенческих конспектов его лекций.
Шлейермахер выстраивает свою герменевтику в период кризиса аристотелевской поэтики. Это период, когда активно дискутируется вопрос о том, что же должно быть предметом формирующегося литературоведения. Сторонники поэтики связывали цель филологии вовсе не с установкой на понимание смысла произведения. Предмет филологии, в рамках данной концепции, – не смысл, а форма текста, соответствие канону. Поэтому и цель филологии для сторонников поэтики состояла в описании эффекта, который производит текст, и в сохранении его для потомков. С позиций немецкого романтизма такая точка зрения была высказана Ф. Шлегелем, который в эссе «О непонимании» определил филологию как «непонимающую науку», т. е. такую, в задачи которой понимание смысла вовсе не входит. И в этом, по Шлегелю, состоит ее отличие от философии, которая и должна заниматься смыслом.
Шлейермахер, близкий друг Ф. Шлегеля, редактор его журнала «Атеней» и защитник его романа «Люцинда», вступает в полемику с мнением Шлегеля относительно возможностей и задач филологии. Он настаивает на том, что филология может быть понимающей наукой и в этом качестве она существовала на протяжении веков параллельно с поэтикой – в форме классической и библейской герменевтики. Поэтому и свое учение о понимании смысла Шлейермахер называет герменевтикой, имея в виду древнюю традицию толкования смысловой стороны текстов.
Однако в то же время Шлейермахер вступает в полемику и с ней самой. Предшествующая герменевтика, пишет он, занималась толкованием отдельных трудных мест, встречающихся в древних текстах или в Библии, описывая, таким образом, случаи возможного непонимания. По Шлейермахеру, понять «трудное» место текста вне установки на понимание всего текста невозможно, понять отдельное место можно только в связи с целым текста. Поэтому стратегия герменевтики, с точки зрения Шлейермахера, должна быть другой: герменевтика должна изучать не отдельные случаи возможного непонимания, а сам процесс понимания, ибо он представляет собой очень сложный вид человеческой деятельности и серьезную проблему. Поясним этот тезис.
По Шлейермахеру, целью понимания является смысл речи другого человека. Однако каждый человек, в соответствии с романтической концепцией, представляет собой неповторимую индивидуальность: каждый, как пишет Шлейермахер, «на свой лад выражает человечество». Уникальностью своеобразия отличается и речь каждого человека – устная или письменная, поэтому проникновение в ее смысл и требует определенных усилий со стороны понимающего.
В ситуации чтения понимание направлено на смысловое своеобразие авторской речи. Толкование смысла авторской речи и есть задача герменевтики. Причем Шлейермахер рассматривал герменевтику как науку, которая способна на «лучшее понимание» авторской речи по сравнению с тем, как сам автор понимает ее. «Понять автора лучше, чем он сам понимает себя и свое творение» составляет цель герменевтики по Шлейермахеру. Герменевт, считает он, способен на лучшее понимание авторской речи, так как он владеет особыми правилами интерпретации. Поэтому герменевту и подвластно понимание тех смыслов, которые скрыты даже от авторского разумения.
В качестве главного правила герменевтики выдвигается следующее: «Целое понимается через часть, а часть понимается только в связи с целым». Это правило впоследствии получило название герменевтического круга (Zirkel in Verstehen), хотя сам Шлейермахер данный термин в отношении обоснованного им принципа толкования не использовал. Обоснование действия данного принципа покоится у Шлейермахера на оригинальном понимании авторского произведения. Сформулируем его, прежде чем вернуться к прояснению принципа герменевтического круга.
Произведение понимается у Шлейермахера как словесно-духовное единство. С одной стороны, произведение представляет собой словесный феномен: оно является фактом языка, так как автор строит его из универсальных языковых единиц. С другой стороны, произведение представляет собой духовный феномен: оно является фактом индивидуального духа, ведь автор вкладывает в текст уникальный смысл, обусловленный особенностями его индивидуального мышления и индивидуальной речи. Поэтому, кстати, произведение и мыслится как носитель тайных смыслов, сокрытых не только от читателя, но даже и от автора. Для читателя скрытыми являются те смыслы текста, которые связаны с тайной духовной жизни автора. Для автора скрытыми являются те смыслы, которые возникают в процессе его работы с языком: пользуясь универсальными языковыми единицами, автор вкладывает в них сокровенное индивидуальное содержание, не подозревая подчас о возникающем смысловом эффекте. Таким образом, если для Сент-Бева смысл произведения тождественен авторскому замыслу, то для Шлейермахера смысл произведения им вовсе не исчерпывается: он не тождественен ни авторскому замыслу, ни авторской личности.
Такой трактовкой текста как диалектического единства общего (язык) и индивидуального (авторского мышления) и обусловлена методология интерпретации у Шлейермахера: произведение, пишет он, должно толковаться в двух аспектах: словесном и духовном. Толкование в словесном плане Шлейермахер называет грамматическим, толкование в духовном плане – психологическим. Последовательно прокомментируем методологию того и другого вида толкования.
Грамматическое толкование Шлейермахер определяет следующим образом: это толкование авторской речи «как вынутой из языка». Рассматривая произведение как «факт языка», герменевт, по Шлейермахеру. должен преследовать цель выявления субъективных авторских значений слов и предложений. В произведении, пишет он, слово употребляется не в собственном, а в метафорическом, сугубо авторском смысле. Выявляя несобственные значения слов, герменевт получает возможность растолковать особенности авторского словоупотребления и таким образом вникнуть в подразумеваемый автором смысл.
Грамматическое толкование должно осуществляться в соответствии с двумя правилами («канонами», как их называет Шлейермахер).
Первый канон грамматического толкования – «канон об определении авторской речи из языковой тотальности». Он означает, что текст можно понять только в том случае, если рассматривать его на фоне того языка, на котором он написан, т. е. в качестве индивидуального авторского варианта использования языка. В данном случае, поясним, произведение рассматривается как часть языка, который понимается как целое по отношению к произведению.
В качестве конкретной методики грамматического толкования в соответствии с данным каноном Шлейермахер рекомендует сравнение значений слов в авторском тексте с их словарным, т. е. языковым, значением.
Приведем пример применения данного канона в герменевтической практике самого Шлейермахера. Шлейермахер хотя и считал, что разрабатывает универсальную, т. е. приложимую ко всем текстам без исключения, науку понимания, в его собственных трудах единственным объектом толкования был Новый Завет. Для толкования Нового Завета Шлейермахер привлекает две «языковые области»: древнегреческий язык и арамейский (древнееврейский) язык, так как внутри Нового Завета эти два языка, пишет Шлейермахер, удивительным образом сопрягаются. Новый Завет написан на древнееврейском, но евангелисты писали и на греческом. Поэтому, чтобы проникнуть в его смысл, необходимо, как считает Шлейермахер, с одной стороны, сравнить значения слов в Новом Завете со значениями тех же слов в Ветхом Завете, а с другой стороны – с теми значениями, которые эти слова обрели при переводе на греческий. Для осуществления последнего замысла Шлейермахер использует первый перевод Библии на греческий – Септуагинту. названную так по числу переводчиков, которых, в соответствии с легендой, было семьдесят. Посредством такой двойной сравнительной процедуры Шлейермахер обнаруживает, что слова, обозначающие одни и те же понятия, имеют в Ветхом и Новом Заветах, а также в Септуагинте определенные оттенки значений. Выявив таким образом те значения, которые специфичны исключительно для слов Нового Завета, Шлейермахер высказывает романтическое предположение, что новозаветное слово преодолевает свое «ветхое» значение, обретая значение обновленное, подлинно христианское.
Второй канон грамматического толкования – канон «об определении местной значимости» значения слова. Подразумевается, что значение слова может быть понято только на фоне других слов текста, с учетом связи с ними, т. е. в контексте. Необходимость осуществления данного правила Шлейермахер обосновывает тем, что в разных контекстах слово может приобретать специфические значения. В данном случае произведение рассматривается как целое, а слово – как его часть.
Воплощая этот канон в отношении к Новому Завету, Шлейермахер использует методику анализа «параллельных мест»: он сопоставляет те фрагменты текста, в рамках которых употребляются одни и те же слова. Так выявляется специфическая семантика, которой отличается контекстное употребление слова.
Уточним методику, которую рекомендует Шлейермахер в рамках грамматического толкования. Ее образует сравнительный анализ. Подвергая толкованию Новый Завет, Шлейермахер в рамках первого канона сравнивает значения слов в Новом Завете с их прецедентным (ветхозаветным) и переводным (в Септуагинте) значениями. При этом в отношении авторского текста он рекомендует проводить такое сравнение со значением, отраженным в словаре. В рамках второго канона сравниваются значения слова, употребленного в разных контекстах.
Вторая сторона герменевтической процедуры, по Шлейермахеру, – психологическое толкование т. е. толкование произведения в качестве «факта индивидуального мышления автора» и «факта жизни автора». Его цель – реконструкция психологической личности автора, а также особенностей и содержания его мыслительной деятельности. Психологическое толкование также имеет два канона, хотя Шлейермахер в данном случае использует слово «задача».
Первая задача психологического толкования (назовем ее «собственно психологической») предполагает исследование того, в силу каких внутренних и внешних обстоятельств жизни автора возник художественный замысел. В данном случае жизнь автора рассматривается как целое, а произведение – как ее часть, как один из элементов в системе биографических проявлений авторской личности. В рамках данной задачи понимание произведения вне понимания биографических реалий жизни автора трактуется как невозможное.
Однако, размышляет Шлейермахер, существуют произведения, в отношении которых данный канон не применим. Это, например, произведения, авторство которых не установлено, или произведения, относительно жизни авторов которых не существует сведений достоверных или, по крайней мере, достаточных для реконструкции их психологической индивидуальности. Кроме того, это произведения, в отношении которых вообще вопрос авторства не решен. К ним относится и Священное Писание, чье происхождение, по Шлейермахеру, в равной степени может быть как божественным, так и человеческим. Тексты, которые невозможно рассмотреть в контексте авторской жизни, могут, пишет Шлейермахер, так и остаться герменевтической загадкой.
«Уменьшить» их загадочность позволит вторая задача психологического толкования, в определении Шлейермахера, – «техническая». В рамках этой задачи рекомендуется поэтологический анализ – анализ той системы художественных средств, посредством которых выражается художественный смысл. Это анализ жанрового, стилевого, композиционного устройства произведения. В данном случае художественное произведение рассматривается как целое, а отдельные элементы его структуры – как части.
Собственно методику психологического толкования Шлейермахер отличает от методики грамматического толкования. Грамматический анализ, как мы видели, осуществлялся посредством сравнительного анализа лингвистических фактов. С помощью сравнительного анализа осуществляется и психологическое толкование: Шлейермахер рекомендует исследование авторской индивидуальности проводить на основе сравнения ее с индивидуальностями других авторов. Но в то же время при психологическом толковании анализ, по Шлейермахеру, обязательно должен сочетаться с дивинацией. Дивинация – это способ толкования, который осуществляется интуитивно и, в отличие от анализа, носит логически необъяснимый характер. Осуществляется дивинация посредством вживания, вчувствования герменевта в автора. Вживание в автора Шлейермахер понимает как уничтожение той исторической дистанции, которая разделяет интерпретатора и автора: усилием воли и воображения герменевт должен преодолеть причастность к собственному историческому и биографическому контексту и «уравняться с автором», как пишет Шлейермахер, в знании жизни и языка. Понимание произведения возможно только при условии отказа интерпретатора от своей субъективности и с помощью проникновения в субъективность автора. Таким образом, герменевтический успех, по Шлейермахеру, обеспечивается не только применением правил, он зависит и от таланта интерпретатора, от его способности к перевоплощению и вчувствованию в другого. Поэтому Шлейермахер определяет герменевтику как «интуитивную науку», или (другое определение) как «учение об искусстве правильно понимать чужую речь» (Kunstlehre). Следовательно, в трактовке Шлейермахера, герменевтика – это синтез науки и искусства.
Итак, в рамках разных канонов грамматического и психологического толкования произведение (объект толкования) понимается либо как целое (в отношении отдельных слов или отдельных элементов своей структуры), либо как часть (в отношении к языку или жизни автора). Теперь мы имеем возможность уточнить суть общего правила шлейермахеровской герменевтики, в соответствии с которым часть должна пониматься через свою принадлежность к целому, а целое – только исходя из частей, составляющих его. Таково содержание того принципа, который позднее получил название герменевтического круга, а его структуру образуют дивинация и анализ.
Поясним: по Шлейермахеру, понимание всегда начинается с интуитивного предположения герменевта относительно общего смысла произведения. Возникает дивинационная гипотеза, которую герменевт стремится проверить, обращаясь к анализу частей произведения или рассматривая произведение как часть языка или жизни автора. На базе анализа возникает новая дивинационная гипотеза в отношении целого смысла произведения, которая вновь подвергается аналитической проверке через обращение к частям произведения, языку или жизни автора и т. д. Таким образом, герменевт в акте понимания произведения всегда движется по кругу: от дивинации в отношении целого к анализу частей, от анализа частей – к новой дивинации в отношении целого. И так до бесконечности. Понимание, таким образом, складывается постепенно, на основе длительного и многократного обращения к словесному материалу.
В этом бесконечном круговом движении мысли герменевта, по Шлейермахеру, состоит главная трудность любого понимания и его роковая участь. Шлейермахер исповедовал негативное отношение к кругу и размышлял о способах его преодоления. Впрочем, очевидно, что существует единственный способ преодоления герменевтического круга. Это достижение герменевтом исчерпывающего понимания произведения, то есть такого понимания, когда каждое слово произведения откроется герменевту в совокупности искомых авторских смыслов. Шлейермахер верил в возможность достижения такого понимания, хотя и осознавал, что оно сопоставимо с чудом. Но с каждым новым витком герменевтического круга, с каждой новой гипотезой герменевт, как считал Шлейермахер, все больше углубляет понимание авторской речи, все больше приближается к ее глубинному, сокровенному смыслу.
Другая герменевтическая теория, сложившаяся в рамках немецкого литературоведения, принадлежит Вильгельму Дильтею (1833—1911) – профессору философии, основоположнику так называемой духовно-исторической школы. Обосновывая свою версию герменевтического знания, Дильтей предпринимает модификацию учения Шлейермахера. К герменевтике своего предшественника Дильтей обращается в связи с задачей обоснования специфики гуманитарного знания по сравнению со знанием естественно-научным.
Дильтей делит все науки на два типа, отличающиеся друг от друга предметом и методом.
Первый тип – науки о природе, предметом которых является жизнь природы, природные закономерности. Эти науки пользуются методом объяснения. Второй тип наук Дильтей обозначает понятием науки о духе, имея в виду их предметом «жизнь человеческого духа», культуру. Универсальным методом этих наук, по Дильтею, является метод понимания: «Природную жизнь мы объясняем, а духовную жизнь понимаем», – гласит его знаменитый тезис.
Для обоснования специфики метода понимания как универсального метода наук о духе Дильтей и обращается к учению Шлейермахера, поскольку тот, напомним, трактовал герменевтику как универсальную (т. е. приложимую к любым словесным феноменам) методологию. Остановимся на содержании модификации, которую Дильтей предпринимает в отношении герменевтики Шлейермахера.
Первый аспект модификации методологии Шлейермахера у Дильтея касается понимания содержания герменевтической процедуры.
Дильтей отказывается от грамматического аспекта толкования. Если у Шлейермахера понимание осуществляется в совокупности двух аспектов (грамматического и психологического), то в трактовке Дильтея метод понимания предполагает единственно установку на психологическое толкование, т. е. реконструкцию того авторского переживания, которое нашло свое выражение в тексте. Именно как знаковое воплощение авторского переживания, авторской эмоции и понимается текст у Дильтея.
При этом если Шлейермахер трактовал психологическое толкование как единство анализа и дивинации, Дильтей отождествляет понимание только с дивинацией. Анализ в качестве метода познания индивидуальности автора Дильтей исключает. «Познать человека, по Дильтею, – значит проникнуть в его мотивы, идеалы, представления, в его целостный духовный мир, и единственным средством такого проникновения может служить только эмпатическое вживание, симпатизирующая идентификация с другим, своеобразное перевоплощение» [Косиков 1978, 17]. В связи с этим Дильтей ставит под сомнение веру Шлейермахера в возможность адекватной интерпретации произведения, достижимой посредством применения правил толкования, и не желает практиковать метод герменевтического круга.
Другой аспект модификации учения Шлейермахера у Дильтея касается понимания характера деятельности герменевта. Шлейермахер, напомним, считал, что субъективность герменевта препятствует пониманию и оттого нуждается в сознательной (со стороны герменевта) редукции. Дильтей выдвигает противоположную идею: субъективность герменевта не противоречит вживанию в автора, а наоборот, способствует ему, так как вживание сопряжено с переживанием герменевтом особости другого, того, чья психология является предметом понимания. Поскольку автор осознается герменевтом как носитель абсолютно уникальной психологии, его собственная душевная организация обретает такой же статус. Это, в свою очередь, обостряет понимание неповторимости чужой индивидуальности. Кроме того, понимание, по Дильтею, формирует и обогащает индивидуальную субъективность герменевта и становится фактором его «самопонимания». Ведь вживание в другого позволяет ему «в воображении пережить все то, в чем отказали ему его собственная современность и его личная судьба; в пределе – пережить совокупный опыт всего человечества» [Косиков 1987, 19].
Шлейермахер выстраивает свою герменевтику в период кризиса аристотелевской поэтики. Это период, когда активно дискутируется вопрос о том, что же должно быть предметом формирующегося литературоведения. Сторонники поэтики связывали цель филологии вовсе не с установкой на понимание смысла произведения. Предмет филологии, в рамках данной концепции, – не смысл, а форма текста, соответствие канону. Поэтому и цель филологии для сторонников поэтики состояла в описании эффекта, который производит текст, и в сохранении его для потомков. С позиций немецкого романтизма такая точка зрения была высказана Ф. Шлегелем, который в эссе «О непонимании» определил филологию как «непонимающую науку», т. е. такую, в задачи которой понимание смысла вовсе не входит. И в этом, по Шлегелю, состоит ее отличие от философии, которая и должна заниматься смыслом.
Шлейермахер, близкий друг Ф. Шлегеля, редактор его журнала «Атеней» и защитник его романа «Люцинда», вступает в полемику с мнением Шлегеля относительно возможностей и задач филологии. Он настаивает на том, что филология может быть понимающей наукой и в этом качестве она существовала на протяжении веков параллельно с поэтикой – в форме классической и библейской герменевтики. Поэтому и свое учение о понимании смысла Шлейермахер называет герменевтикой, имея в виду древнюю традицию толкования смысловой стороны текстов.
Однако в то же время Шлейермахер вступает в полемику и с ней самой. Предшествующая герменевтика, пишет он, занималась толкованием отдельных трудных мест, встречающихся в древних текстах или в Библии, описывая, таким образом, случаи возможного непонимания. По Шлейермахеру, понять «трудное» место текста вне установки на понимание всего текста невозможно, понять отдельное место можно только в связи с целым текста. Поэтому стратегия герменевтики, с точки зрения Шлейермахера, должна быть другой: герменевтика должна изучать не отдельные случаи возможного непонимания, а сам процесс понимания, ибо он представляет собой очень сложный вид человеческой деятельности и серьезную проблему. Поясним этот тезис.
По Шлейермахеру, целью понимания является смысл речи другого человека. Однако каждый человек, в соответствии с романтической концепцией, представляет собой неповторимую индивидуальность: каждый, как пишет Шлейермахер, «на свой лад выражает человечество». Уникальностью своеобразия отличается и речь каждого человека – устная или письменная, поэтому проникновение в ее смысл и требует определенных усилий со стороны понимающего.
В ситуации чтения понимание направлено на смысловое своеобразие авторской речи. Толкование смысла авторской речи и есть задача герменевтики. Причем Шлейермахер рассматривал герменевтику как науку, которая способна на «лучшее понимание» авторской речи по сравнению с тем, как сам автор понимает ее. «Понять автора лучше, чем он сам понимает себя и свое творение» составляет цель герменевтики по Шлейермахеру. Герменевт, считает он, способен на лучшее понимание авторской речи, так как он владеет особыми правилами интерпретации. Поэтому герменевту и подвластно понимание тех смыслов, которые скрыты даже от авторского разумения.
В качестве главного правила герменевтики выдвигается следующее: «Целое понимается через часть, а часть понимается только в связи с целым». Это правило впоследствии получило название герменевтического круга (Zirkel in Verstehen), хотя сам Шлейермахер данный термин в отношении обоснованного им принципа толкования не использовал. Обоснование действия данного принципа покоится у Шлейермахера на оригинальном понимании авторского произведения. Сформулируем его, прежде чем вернуться к прояснению принципа герменевтического круга.
Произведение понимается у Шлейермахера как словесно-духовное единство. С одной стороны, произведение представляет собой словесный феномен: оно является фактом языка, так как автор строит его из универсальных языковых единиц. С другой стороны, произведение представляет собой духовный феномен: оно является фактом индивидуального духа, ведь автор вкладывает в текст уникальный смысл, обусловленный особенностями его индивидуального мышления и индивидуальной речи. Поэтому, кстати, произведение и мыслится как носитель тайных смыслов, сокрытых не только от читателя, но даже и от автора. Для читателя скрытыми являются те смыслы текста, которые связаны с тайной духовной жизни автора. Для автора скрытыми являются те смыслы, которые возникают в процессе его работы с языком: пользуясь универсальными языковыми единицами, автор вкладывает в них сокровенное индивидуальное содержание, не подозревая подчас о возникающем смысловом эффекте. Таким образом, если для Сент-Бева смысл произведения тождественен авторскому замыслу, то для Шлейермахера смысл произведения им вовсе не исчерпывается: он не тождественен ни авторскому замыслу, ни авторской личности.
Такой трактовкой текста как диалектического единства общего (язык) и индивидуального (авторского мышления) и обусловлена методология интерпретации у Шлейермахера: произведение, пишет он, должно толковаться в двух аспектах: словесном и духовном. Толкование в словесном плане Шлейермахер называет грамматическим, толкование в духовном плане – психологическим. Последовательно прокомментируем методологию того и другого вида толкования.
Грамматическое толкование Шлейермахер определяет следующим образом: это толкование авторской речи «как вынутой из языка». Рассматривая произведение как «факт языка», герменевт, по Шлейермахеру. должен преследовать цель выявления субъективных авторских значений слов и предложений. В произведении, пишет он, слово употребляется не в собственном, а в метафорическом, сугубо авторском смысле. Выявляя несобственные значения слов, герменевт получает возможность растолковать особенности авторского словоупотребления и таким образом вникнуть в подразумеваемый автором смысл.
Грамматическое толкование должно осуществляться в соответствии с двумя правилами («канонами», как их называет Шлейермахер).
Первый канон грамматического толкования – «канон об определении авторской речи из языковой тотальности». Он означает, что текст можно понять только в том случае, если рассматривать его на фоне того языка, на котором он написан, т. е. в качестве индивидуального авторского варианта использования языка. В данном случае, поясним, произведение рассматривается как часть языка, который понимается как целое по отношению к произведению.
В качестве конкретной методики грамматического толкования в соответствии с данным каноном Шлейермахер рекомендует сравнение значений слов в авторском тексте с их словарным, т. е. языковым, значением.
Приведем пример применения данного канона в герменевтической практике самого Шлейермахера. Шлейермахер хотя и считал, что разрабатывает универсальную, т. е. приложимую ко всем текстам без исключения, науку понимания, в его собственных трудах единственным объектом толкования был Новый Завет. Для толкования Нового Завета Шлейермахер привлекает две «языковые области»: древнегреческий язык и арамейский (древнееврейский) язык, так как внутри Нового Завета эти два языка, пишет Шлейермахер, удивительным образом сопрягаются. Новый Завет написан на древнееврейском, но евангелисты писали и на греческом. Поэтому, чтобы проникнуть в его смысл, необходимо, как считает Шлейермахер, с одной стороны, сравнить значения слов в Новом Завете со значениями тех же слов в Ветхом Завете, а с другой стороны – с теми значениями, которые эти слова обрели при переводе на греческий. Для осуществления последнего замысла Шлейермахер использует первый перевод Библии на греческий – Септуагинту. названную так по числу переводчиков, которых, в соответствии с легендой, было семьдесят. Посредством такой двойной сравнительной процедуры Шлейермахер обнаруживает, что слова, обозначающие одни и те же понятия, имеют в Ветхом и Новом Заветах, а также в Септуагинте определенные оттенки значений. Выявив таким образом те значения, которые специфичны исключительно для слов Нового Завета, Шлейермахер высказывает романтическое предположение, что новозаветное слово преодолевает свое «ветхое» значение, обретая значение обновленное, подлинно христианское.
Второй канон грамматического толкования – канон «об определении местной значимости» значения слова. Подразумевается, что значение слова может быть понято только на фоне других слов текста, с учетом связи с ними, т. е. в контексте. Необходимость осуществления данного правила Шлейермахер обосновывает тем, что в разных контекстах слово может приобретать специфические значения. В данном случае произведение рассматривается как целое, а слово – как его часть.
Воплощая этот канон в отношении к Новому Завету, Шлейермахер использует методику анализа «параллельных мест»: он сопоставляет те фрагменты текста, в рамках которых употребляются одни и те же слова. Так выявляется специфическая семантика, которой отличается контекстное употребление слова.
Уточним методику, которую рекомендует Шлейермахер в рамках грамматического толкования. Ее образует сравнительный анализ. Подвергая толкованию Новый Завет, Шлейермахер в рамках первого канона сравнивает значения слов в Новом Завете с их прецедентным (ветхозаветным) и переводным (в Септуагинте) значениями. При этом в отношении авторского текста он рекомендует проводить такое сравнение со значением, отраженным в словаре. В рамках второго канона сравниваются значения слова, употребленного в разных контекстах.
Вторая сторона герменевтической процедуры, по Шлейермахеру, – психологическое толкование т. е. толкование произведения в качестве «факта индивидуального мышления автора» и «факта жизни автора». Его цель – реконструкция психологической личности автора, а также особенностей и содержания его мыслительной деятельности. Психологическое толкование также имеет два канона, хотя Шлейермахер в данном случае использует слово «задача».
Первая задача психологического толкования (назовем ее «собственно психологической») предполагает исследование того, в силу каких внутренних и внешних обстоятельств жизни автора возник художественный замысел. В данном случае жизнь автора рассматривается как целое, а произведение – как ее часть, как один из элементов в системе биографических проявлений авторской личности. В рамках данной задачи понимание произведения вне понимания биографических реалий жизни автора трактуется как невозможное.
Однако, размышляет Шлейермахер, существуют произведения, в отношении которых данный канон не применим. Это, например, произведения, авторство которых не установлено, или произведения, относительно жизни авторов которых не существует сведений достоверных или, по крайней мере, достаточных для реконструкции их психологической индивидуальности. Кроме того, это произведения, в отношении которых вообще вопрос авторства не решен. К ним относится и Священное Писание, чье происхождение, по Шлейермахеру, в равной степени может быть как божественным, так и человеческим. Тексты, которые невозможно рассмотреть в контексте авторской жизни, могут, пишет Шлейермахер, так и остаться герменевтической загадкой.
«Уменьшить» их загадочность позволит вторая задача психологического толкования, в определении Шлейермахера, – «техническая». В рамках этой задачи рекомендуется поэтологический анализ – анализ той системы художественных средств, посредством которых выражается художественный смысл. Это анализ жанрового, стилевого, композиционного устройства произведения. В данном случае художественное произведение рассматривается как целое, а отдельные элементы его структуры – как части.
Собственно методику психологического толкования Шлейермахер отличает от методики грамматического толкования. Грамматический анализ, как мы видели, осуществлялся посредством сравнительного анализа лингвистических фактов. С помощью сравнительного анализа осуществляется и психологическое толкование: Шлейермахер рекомендует исследование авторской индивидуальности проводить на основе сравнения ее с индивидуальностями других авторов. Но в то же время при психологическом толковании анализ, по Шлейермахеру, обязательно должен сочетаться с дивинацией. Дивинация – это способ толкования, который осуществляется интуитивно и, в отличие от анализа, носит логически необъяснимый характер. Осуществляется дивинация посредством вживания, вчувствования герменевта в автора. Вживание в автора Шлейермахер понимает как уничтожение той исторической дистанции, которая разделяет интерпретатора и автора: усилием воли и воображения герменевт должен преодолеть причастность к собственному историческому и биографическому контексту и «уравняться с автором», как пишет Шлейермахер, в знании жизни и языка. Понимание произведения возможно только при условии отказа интерпретатора от своей субъективности и с помощью проникновения в субъективность автора. Таким образом, герменевтический успех, по Шлейермахеру, обеспечивается не только применением правил, он зависит и от таланта интерпретатора, от его способности к перевоплощению и вчувствованию в другого. Поэтому Шлейермахер определяет герменевтику как «интуитивную науку», или (другое определение) как «учение об искусстве правильно понимать чужую речь» (Kunstlehre). Следовательно, в трактовке Шлейермахера, герменевтика – это синтез науки и искусства.
Итак, в рамках разных канонов грамматического и психологического толкования произведение (объект толкования) понимается либо как целое (в отношении отдельных слов или отдельных элементов своей структуры), либо как часть (в отношении к языку или жизни автора). Теперь мы имеем возможность уточнить суть общего правила шлейермахеровской герменевтики, в соответствии с которым часть должна пониматься через свою принадлежность к целому, а целое – только исходя из частей, составляющих его. Таково содержание того принципа, который позднее получил название герменевтического круга, а его структуру образуют дивинация и анализ.
Поясним: по Шлейермахеру, понимание всегда начинается с интуитивного предположения герменевта относительно общего смысла произведения. Возникает дивинационная гипотеза, которую герменевт стремится проверить, обращаясь к анализу частей произведения или рассматривая произведение как часть языка или жизни автора. На базе анализа возникает новая дивинационная гипотеза в отношении целого смысла произведения, которая вновь подвергается аналитической проверке через обращение к частям произведения, языку или жизни автора и т. д. Таким образом, герменевт в акте понимания произведения всегда движется по кругу: от дивинации в отношении целого к анализу частей, от анализа частей – к новой дивинации в отношении целого. И так до бесконечности. Понимание, таким образом, складывается постепенно, на основе длительного и многократного обращения к словесному материалу.
В этом бесконечном круговом движении мысли герменевта, по Шлейермахеру, состоит главная трудность любого понимания и его роковая участь. Шлейермахер исповедовал негативное отношение к кругу и размышлял о способах его преодоления. Впрочем, очевидно, что существует единственный способ преодоления герменевтического круга. Это достижение герменевтом исчерпывающего понимания произведения, то есть такого понимания, когда каждое слово произведения откроется герменевту в совокупности искомых авторских смыслов. Шлейермахер верил в возможность достижения такого понимания, хотя и осознавал, что оно сопоставимо с чудом. Но с каждым новым витком герменевтического круга, с каждой новой гипотезой герменевт, как считал Шлейермахер, все больше углубляет понимание авторской речи, все больше приближается к ее глубинному, сокровенному смыслу.
Другая герменевтическая теория, сложившаяся в рамках немецкого литературоведения, принадлежит Вильгельму Дильтею (1833—1911) – профессору философии, основоположнику так называемой духовно-исторической школы. Обосновывая свою версию герменевтического знания, Дильтей предпринимает модификацию учения Шлейермахера. К герменевтике своего предшественника Дильтей обращается в связи с задачей обоснования специфики гуманитарного знания по сравнению со знанием естественно-научным.
Дильтей делит все науки на два типа, отличающиеся друг от друга предметом и методом.
Первый тип – науки о природе, предметом которых является жизнь природы, природные закономерности. Эти науки пользуются методом объяснения. Второй тип наук Дильтей обозначает понятием науки о духе, имея в виду их предметом «жизнь человеческого духа», культуру. Универсальным методом этих наук, по Дильтею, является метод понимания: «Природную жизнь мы объясняем, а духовную жизнь понимаем», – гласит его знаменитый тезис.
Для обоснования специфики метода понимания как универсального метода наук о духе Дильтей и обращается к учению Шлейермахера, поскольку тот, напомним, трактовал герменевтику как универсальную (т. е. приложимую к любым словесным феноменам) методологию. Остановимся на содержании модификации, которую Дильтей предпринимает в отношении герменевтики Шлейермахера.
Первый аспект модификации методологии Шлейермахера у Дильтея касается понимания содержания герменевтической процедуры.
Дильтей отказывается от грамматического аспекта толкования. Если у Шлейермахера понимание осуществляется в совокупности двух аспектов (грамматического и психологического), то в трактовке Дильтея метод понимания предполагает единственно установку на психологическое толкование, т. е. реконструкцию того авторского переживания, которое нашло свое выражение в тексте. Именно как знаковое воплощение авторского переживания, авторской эмоции и понимается текст у Дильтея.
При этом если Шлейермахер трактовал психологическое толкование как единство анализа и дивинации, Дильтей отождествляет понимание только с дивинацией. Анализ в качестве метода познания индивидуальности автора Дильтей исключает. «Познать человека, по Дильтею, – значит проникнуть в его мотивы, идеалы, представления, в его целостный духовный мир, и единственным средством такого проникновения может служить только эмпатическое вживание, симпатизирующая идентификация с другим, своеобразное перевоплощение» [Косиков 1978, 17]. В связи с этим Дильтей ставит под сомнение веру Шлейермахера в возможность адекватной интерпретации произведения, достижимой посредством применения правил толкования, и не желает практиковать метод герменевтического круга.
Другой аспект модификации учения Шлейермахера у Дильтея касается понимания характера деятельности герменевта. Шлейермахер, напомним, считал, что субъективность герменевта препятствует пониманию и оттого нуждается в сознательной (со стороны герменевта) редукции. Дильтей выдвигает противоположную идею: субъективность герменевта не противоречит вживанию в автора, а наоборот, способствует ему, так как вживание сопряжено с переживанием герменевтом особости другого, того, чья психология является предметом понимания. Поскольку автор осознается герменевтом как носитель абсолютно уникальной психологии, его собственная душевная организация обретает такой же статус. Это, в свою очередь, обостряет понимание неповторимости чужой индивидуальности. Кроме того, понимание, по Дильтею, формирует и обогащает индивидуальную субъективность герменевта и становится фактором его «самопонимания». Ведь вживание в другого позволяет ему «в воображении пережить все то, в чем отказали ему его собственная современность и его личная судьба; в пределе – пережить совокупный опыт всего человечества» [Косиков 1987, 19].