– Ну… да. Рекламные листовки печатаешь.
– Разрабатываю дизайн, – с улыбкой поправила Марья. – Печатают типографии.
– И много зарабатываешь?
– Ну я же говорила – по-разному.
– А мог муженек на твои денежки позариться?
– Ах, вот вы к чему… Не знаю… Нет, не мог.
– Почему вы так уверены, Маша? – негромко спросила Софья Тихоновна. – Ваш муж, простите, наркоман.
– Он наркоман, но не подлец. Если бы у Марка возникли денежные трудности, он прежде всего поговорил бы со мной, попросил.
– Но кто-то ведь сигнализировал в милицию? Кто-то знал, что у вас пистолет, наркотики…
Мария опустила плечи и, уставив взгляд в стол, произнесла:
– Марк мог убить Покрышкина. Тот жизнь ему сломал… Но написать анонимку в милицию… Сказать, что я – наркодилер… Я думаю… – Мария подняла голову, – я могу предположить, что в нашу квартиру он пришел не один. Кто-то был вместе с ним и видел, как, куда Марк прячет пистолет и наркотики.
– Вы так любите мужа?
– Ну при чем здесь любовь?
– Вы так его защищаете…
– Защищаю?! Нет. – Мария оттолкнулась от стола. – Я стараюсь быть максимально объективной, не искать без толку кота в пустой комнате. Обвинить меня в сбыте наркотиков, в том, что я заодно с гадом Покрышкиным, Марк не мог. Это сделал кто-то другой.
– А если Марк изменился за полгода?
– Изменился… – пробормотала Марья. – Так сильно… Но – за что?! Что я ему такого сделала?! Я никогда ему ни в чем не отказывала!
Мария почувствовала, что сейчас снова заплачет, и отвернулась.
– Н-да, – смущенно крякнула Надежда Про хо-ровна, – как все запутанно у тебя, красавица. Ты хоть знаешь, где мужа искать?
– Нет, – печально покачала головой беглянка. – Не знаю где, но знаю как. Точнее, через кого.
– Завтра идти туда собираешься?
– Почему – завтра? – удивилась Марья.
– А ты думаешь, мы тебя отпустим ночью по наркоманским притонам шарить? – спросила «Раневская». – Нет, голубушка, утро вечера мудреней. Ты вот лучше…
Что там лучшего хотела предложить добрейшая Надежда Прохоровна, Мария узнать не успела. Из прихожей донесся звук отпираемой двери.
Софья Тихоновна всплеснула руками, подхватилась со стула и буквально выпорхнула в прихожую:
– Вадим! Так рано?!
– Меня Рома встретил и подвез, – раздался из прихожей мягкий баритон. Он очень точно попадал тональностью под «книжный» голос Софьи Тихоновны, их речь переплеталась, подхватывала интонации и настроение.
– А где Роман?
– Поехал в магазин. Рыбки, понимаешь ли, ему соленой захотелось.
– Как будто у нас рыбки соленой нет, – проворчала оставшаяся в комнате Надежда Прохоровна.
Зная крепкую носатую бабушку совсем чуть-чуть, Мария успела понять, что ворчливость у Надежды Прохоровны привычная, добродушная. Она общалась с близкими людьми, и бурчание это никого не задевало, а только показывало, что она сама бы с удовольствием накормила некоего Рому соленой рыбкой. Что ей приятно внимание этого Ромы, который, прежде чем заявиться в гости, побежал в магазин за гостинцами.
Приятно.
Быть в таком доме, с такими людьми, спрятаться, укрыться у них от разразившегося ненастья…
В комнату, положив руку на плечо Софьи Тихоновны, зашел невысокий щуплый господин в светлом пиджаке нараспашку. Его загорелая щека клонилась к головке супруги, пальцы нежно поглаживали плечо, утянутое серой материей…
Как все в этой фантастической квартире, муж чина тоже был непонятен: седые волосы собраны в пучок на затылке, лицо загорелое, обветренное, как у землепашца, но на крестьянина странный су хощавый господин не походил нисколько. Умные глаза смотрели пытливо, но приветливо, и Марья, привыкшая к тому, что обычно подмечает острым взглядом художника множество мелочей и довольно точно определяет род занятий человека, здесь растерялась.
Пластика движений выдавала в мужчине хорошо тренированную (возможно, трудом) физическую форму, но руки – нежные. Лицо обветренное и слишком загорелое для жителя северных широт, но в остальном супруг Софьи Тихоновны ухожен, аккуратен и даже франтоват.
Все непонятно. На строителя или агронома (что ему в Москве делать?!) он никак не походил, на работника умственного труда… пластика движений говорила о том, что этот человек не просиживает в офисе целый день напролет…
Странный господин. Хвостик еще этот на затылке, совсем сбивает с толку…
И Софья Тихоновна…
– Позвольте, Маша, вам представить моего мужа Вадима Арнольдовича. Вадим, это наша гостья – Мария.
Она так говорила слово «муж», словно пробовала его на вкус. Обкатывала на языке и лакомилась. С появлением в доме Вадима Арнольдовича Софа помолодела лет на двадцать.
Слов нет, пожилая любящая пара – не диковинка. Но эти… Два этих немолодых супруга – просто из ряда вон. Они так смотрят друг на друга, что можно лампы выключать: глаза сияют фонарями.
Еще ни разу, никогда Мария не встречала в одном доме сразу столько непонятных, загадочных для себя людей.
А уж когда вошел еще и Рома…
Представляя себе мужчину, уехавшего за рыбкой, Марья вообразила личность подобную сухопарому Вадиму Арнольдовичу. Кого-то вроде невысокого худосочного агронома со скромным обветренным лицом и приятными манерами школьного учителя… Но в комнату вошел – громила. Чистейшей воды коротко стриженный бандит с расплющенными ушами, перебитым носом и крепкой литой задницей, утянутой в черные кожаные штаны. Тонкая, черная же куртка из лайки обтягивала могучий торс и нисколько не скрывала бугрящихся под рукавами мышц.
Мария, признаться честно, струхнула. Никакого доверия к криминальным браткам в своем нынешнем положении она испытывать никак не могла.
В момент, когда громила засунул переломанный нос в гостиную, Софья Тихоновна собирала на поднос чашки-ложки, Надежда Прохоровна убирала в сервант коробку конфет.
– Здрасте, баба Надь, тетя Сонь, – сказал Роман и недоуменно поглядел на перетрусившую Машу.
– Здравствуй, Ромочка, – защебетала Софья Тихоновна, – знакомься – это Мария. Она наша гостья, ей нужна помощь.
Исчерпывающие рекомендации заставили громилу сурово сдвинуть исчерченные шрамами брови, упрятать в складки над глазницами бестрепетные карие глаза. Софья Тихоновна тем временем рекомендовала уже Рому гостье.
– Машенька, Рома у нас спортсмен, – начала, очень чутко догадываясь о том, какое впечатление способен произвести Ромашка на девчушек, – бок сер. Сейчас у него своя спортивная школа. – Марью немного отпустило. – Ромочка племянник Вадима Арнольдовича…
Звероподобный руководитель спортивной школы – бедные ученики! Их тренер сбивает с ног единым взглядом! – протянул Надежде Прохоровне пакет с эмблемой дорогого супермаркета, баба Надя сунула туда руку и извлекла за уголок пластиковую упаковку с двумя простецкими селедками.
– О! – сказала, разглядывая селедки. – А я уж думала, тебе чего-то особенного захотелось…
– Селедка летом тоже особенность, – заявил Рома и, снимая на ходу куртку, потопал в прихожую.
– Что верно, то верно, – согласилась Надежда Прохоровна, – мы ее раньше только с октября по февраль покупали. Ром! – крикнула зычно. – Ты знаешь, что селедка только выловленная с сентября по февраль вкусна?
– Для вакуума сезонов нет, – отозвался бок сер.
Дабы не сидеть как тетеря напротив страшноватого Ромы в гостиной-столовой, Марья вызвалась почистить селедку и улизнула на кухню, где под пристальным взглядом бабы Нади лишила первую рыбу внутренностей, шкурки и самых мелких костей.
– Ты хвостик с хребтом на отдельную тарелочку положи, – сказала хозяйственная тетушка. – Ромка любит косточку обсосать.
Вторую селедку Марья чистила уже в присутствии одного облизывающегося Аврелия. И снова в который раз ее удивило несоответствие вещей в этой квартире: под первую рыбу Надежда Прохоровна принесла совершенно роскошную селедочницу из дрезденского сервиза, под вторую вынула из навесного кухонного шкафчика пожелтевшую от времени щербатую селедочницу, расписанную по уголкам скромными веточками клевера.
«Они разбогатели внезапно? – отвлекая себя от тягостных дум, размышляла Марья. – Почему квартира вперемежку заполнена дорогими вещами и совершеннейшей рухлядью?»
Пронося вторую селедочницу по коридору мимо раскрытой двери в комнату, судя по всему, Софьи Тихоновны и Вадима Арнольдовича, Мария не удержалась и заглянула туда.
Комната, надо сказать, была бы способна поразить любого гостя и без всех прежних заморочек. Большая, метров тридцать, она была заполнена книжными стеллажами под потолок. На свободных от шкафов участках стен во множестве висели фотографии, Марья на цыпочках подкралась к ближним от двери – разве может дизайнер и чуть-чуть фотограф лишить себя такого удовольствия?! – взглянула: на нескольких черно-белых снимках Вадима Арнольдовича окружали иноземные пейзажи. Степи и горы, буддийский храм и туристическая дневка у шустрой каменистой речки.
На стене напротив репродукция – Рерих, мгновенно определила выпускница художественного училища. «Гималаи. Закат солнца».
«Вадим Арнольдович – путешественник?» – предположила и, оглядевшись, заметила еще одну особенность: в комнате, где явственно ощущалось присутствие женщины, где старые и новые фотографии заполняли каждый свободный кусок стены, только два снимка Софьи Тихоновны. Один явно свадебный, где пара вместе, а в руках у Софы букет. Вторая – портрет эпохи Леонида Ильича, молоденькая, только что из парикмахерской Соня принужденно и неловко улыбается в камеру.
И все. Ни одного напоминания о совместных путешествиях. Странно, правда?
– Мы поженились только в прошлом ноябре, – раздался за спиной голос Софьи Тихоновны, Мария вздрогнула от неожиданности и неловкости, тарелка с рыбой чуть не выскользнула из пальцев. Повернулась и, встретив приветливый, без недовольства ее любопытством, взгляд, осталась возле фотографий. – Вадим Арнольдович ученый. Востоковед, – горделиво поясняла хозяйка, Марья слушала и догадывалась, что Софье Тихоновне приятно говорить о муже. – Сейчас Вадиму Арнольдовичу предложили прочесть курс лекций в университете, а обычно он много разъезжает по России и за ее пределами. А вот это, Маша, Тибет…
Софья Тихоновна говорила так, словно проводила обзорную экскурсию по дому-музею. Сама еще раз любовалась ученым мужем и, кажется, могла продолжать так до бесконечности.
– Вадим Арнольдович много занимается йогой, у него есть собственная система закаливания…
Вадим Арнольдович, Вадим Арнольдович, Вадим Арнольдович… Старорежимная церемонность в каждом жесте, в каждом повороте головы, слове, пояснении.
Невероятная дама. Таких уже не выпускают. Штучный экземпляр.
– Ну хватит, совсем я вас заговорила, – улыбнулась хозяйка и повела Марью в гостиную.
Там за столом под круглым абажуром Надежда Прохоровна на скорую руку посвящала мужчин в обстоятельства, приведшие в их дом рыжеволосую гостью. Роман задумчиво посасывал рыбий хвостик, на столе перед ним стояла банка безалкогольного пива; Вадим Арнольдович потирал рукой чисто выбритый подбородок.
– И вот что я думаю, – поглядывая на вошедшую Марью, говорила баба Надя, – не мог бы ты, Ромка, походить завтра с Машей, поискать ее мужа. – Предложение без ответа на несколько секунд повисло под древним абажуром, и баба Надя заюлила: – Нет, был бы тут, конечно, Алеша… Слов нет, отправился бы с ней, может быть, пистолет бы взял… Но нету Леши, Рома… Нету. Или, – обернулась к ученому востоковеду, – ты, Арнольдович, с девочкой сходишь?.. Тут и делов-то…
– Я пойду, – перебил Роман. – Попрошу заменить меня на утренней тренировке и пойду.
– Не надо… – стушевалась Марья, – я и сама могу…
– Сама ты ничего не можешь! – обрубила Надежда Прохоровна. – Сама ты только на нож какой-нибудь напорешься!
– Но я… там нет ножей!
– Баста, девчата! – хлопнул рукой по столу боксер. – Сказано – пойду я, значит – пойду.
– А сегодня, Маша, у нас ночевать останешься, – радостно подытожила хитрющая баба Надя. – И ты, Ромка, тоже оставайся. Зачем за полночь за город тащиться? Ляжешь здесь, Маше мы у Насти с Алешенькой постелем, всем места хватит.
Опустив ресницы, освобождая на столе место под вторую селедочницу, Мария подумала: «Они оставляют здесь этого Рому, потому что боятся ночевать в одном доме с убийцей?..»
Что ж. В том их право. Лимит доверия не безграничен.
Поздним вечером в руки Марье почти насильно впихнули Настасьину ночную рубашку, халатик и пластмассовые (кажется, банные) шлепанцы, снабдили полотенцем и отправили в ванную на водные процедуры – смывай с себя, беглянка, всю нервотрепку. Лучше чистой водицы ничто в этом деле не поможет.
Марья с удовольствием выполнила указание, переоделась, но вот уснуть не получилось. По большой прямоугольной комнате бродили тени от разбитой лучами фонаря листвы, чужие вещи пахли благодеянием, Марья казалась себе горькой сиротой, подброшенной к крыльцу дома, где проживают жалостливые люди.
На стене напротив большой двуспальной кровати висела фотография: тот самый симпатичный старший лейтенант, что приходил на обыск, и миловидная, похожая на Софью Тихоновну мелкая блондиночка. Лицо – невыразительное. Но мужчины от подобных млеют. Крутой упрямый лобик, обманчиво безвольные мягкие губы, матовая кожа… Как художник, Марья за такую натуру в жизни бы не зацепилась! Все слишком миленько, меленько, прилично, чинно. Без страстей.
Но… хороша. Мужчины действительно рвутся таких защищать, как цепная свора…
«Эх, – укорила себя Марья, – это в тебе, голубушка, досада бушует. И ревность. Здесь все о Насте с придыханием говорят, а ты – случайный гость. Завтра уйдешь, никто не вспомнит…»
Внезапно захотелось плакать. Хотелось уехать в Волгоград, к маме, хотя бы на попутках, хотелось закрыть глаза – не видеть этого счастливого портрета! – и открыть их уже в своей комнате. Все только сон, все ей пригрезилось, и ничего не было…
Марья встала с кровати, накинула халат Анастасии (благодеяние!) и отправилась на кухню за водой. (Селедка оказалась обманчиво малосольной.) Там, сгорбившись за столом тумбой, сидел Вадим Арнольдович. В зубах его торчала трубочка с прямым длинным чубуком и круглой чашечкой на конце. Ученый рассеянно посасывал чудной, иноземно пахнущий дымок и на Марью смотрел прищуренными, чуть слезящимися от дыма глазами.
– Не спится? – спросил добродушно.
– Да вот… воды хочу налить…
– Пожалуйста, графин на столе.
– А вы почему не спите? – спросила Маша, наполняя стакан прокипяченной отстоявшейся водой.
– Люблю на сон грядущий трубочку выкурить, – признался йог-востоковед. – Раньше тихонечко в своей комнате дымил, теперь – нельзя. Супруга спит.
– А-а-а, – протянула Маша, не зная, что еще сказать, и очень не желая возвращаться в комнату, пропахшую чужим счастьем. Там было тяжело, казалось, что завистливо подсматриваешь.
– Вы хотели меня о чем-то спросить? – предположил Вадим Арнольдович.
– Нет… Просто не спится…
– Понимаю. А позволите мне задать вам вопрос?
– Конечно.
– Ваш муж, Мария, был хорошим художником?
– Почему был? – спросила Марья, усаживаясь с другой стороны стола на табурет. – Он и сейчас им остается. Я не теряю надежды.
– Похвально, – серьезно кивнул востоковед. – И все же. Как получилось, что талантливый художник вдруг променял живопись на наркотики? Такое порой случается с людьми, обделенными воображением, но это, как я понял, не ваш случай?
– Да. Не наш, – ответила Марья и сгорбилась, согнулась от болезненных воспоминаний. – Марк начинал не вдруг, не сразу. Постепенно. Вначале покуривал, – усмехнулась, – понюхивал… Потом… Потом отменили его выставку. Лютый уже договорился с галерейщиками, уже готовил экспозицию, я прорабатывала дизайн афиши… А вышло… Вышел – пшик. Место отдали модному квадрату…
– Простите, – перебил ученый. – Квадрату?
– Да. У Марка, знаете ли, есть присказка такая, тост. «После «Черного квадрата» Малевича в искусстве уже ничего не стыдно…»
– Ах, этот «квадрат»…
– Да, для Марка этот «квадрат» является синонимом бездуховности, синонимом трезвого расчета.
– Он предпочитал «красивости»? – поднял брови Вадим Арнольдович.
– Нет, что вы. Его кумир Рене Магритт. Марк не поклонник «лакированной» живописи, приятной только глазу. Он считает, что живопись должна прежде всего будить мысль… Его картины тоже многослойны. Не так фотографически точны, как у Магритта, у Лютого другая техника, более крупный мазок, но что-то общее в концепции есть.
– Магритт, Магритт… – задумчиво повторил Вадим Арнольдович. – Сюрреалист? Бельгиец?
– Да. Марк его боготворит. Но все задуманное как чистой воды эпатаж – не выносит. «Квадратам не место в искусстве!»
– Но ведь «Квадрат» Малевича, простите, тоже мысль. Если не ошибаюсь, впервые он был выставлен в красном углу, на месте иконы…
– Да. Черная «икона», вместе лика – провал. Большая жирная точка, поставленная в конце всего.
– И выставку Марка отдали какому-то «черному квадрату»?
– Да. Очень модному, очень раскрученному, очень ловкому. Марк этого не вынес, в его картинах больше смысла, а не только трезво просчитанный эпатаж. После отмены выставки Лютый сорвался…
Как в штопор ушел.
Марья рассказала, как несколько лет пыталась помочь мужу, как удерживала на краю, вспомнила Татьяну Игоревну…
Вадим Арнольдович в задумчивости посасывал затухающую трубочку, потом вынул ее изо рта и произнес, печально глядя на гостью:
– А знаете, Маша, теперь я понимаю, почему вы сбежали.
– Понимаете, да?! Правда?! – Маша приложила ладони к груди.
– Понимаю. Любого наркомана достаточно закрыть на несколько дней в камере, и он подпишет любое признательное показание. Но ваш муж… я не могу представить, в голове не укладывается, что он мог так жестоко с вами поступить.
– Правда?! Вы тоже так думаете?!
– Вы хороший человек, Марья, – сказал ученый, выбивая трубочку о край пепельницы. – И мы вам поможем.
Глава 2
– Разрабатываю дизайн, – с улыбкой поправила Марья. – Печатают типографии.
– И много зарабатываешь?
– Ну я же говорила – по-разному.
– А мог муженек на твои денежки позариться?
– Ах, вот вы к чему… Не знаю… Нет, не мог.
– Почему вы так уверены, Маша? – негромко спросила Софья Тихоновна. – Ваш муж, простите, наркоман.
– Он наркоман, но не подлец. Если бы у Марка возникли денежные трудности, он прежде всего поговорил бы со мной, попросил.
– Но кто-то ведь сигнализировал в милицию? Кто-то знал, что у вас пистолет, наркотики…
Мария опустила плечи и, уставив взгляд в стол, произнесла:
– Марк мог убить Покрышкина. Тот жизнь ему сломал… Но написать анонимку в милицию… Сказать, что я – наркодилер… Я думаю… – Мария подняла голову, – я могу предположить, что в нашу квартиру он пришел не один. Кто-то был вместе с ним и видел, как, куда Марк прячет пистолет и наркотики.
– Вы так любите мужа?
– Ну при чем здесь любовь?
– Вы так его защищаете…
– Защищаю?! Нет. – Мария оттолкнулась от стола. – Я стараюсь быть максимально объективной, не искать без толку кота в пустой комнате. Обвинить меня в сбыте наркотиков, в том, что я заодно с гадом Покрышкиным, Марк не мог. Это сделал кто-то другой.
– А если Марк изменился за полгода?
– Изменился… – пробормотала Марья. – Так сильно… Но – за что?! Что я ему такого сделала?! Я никогда ему ни в чем не отказывала!
Мария почувствовала, что сейчас снова заплачет, и отвернулась.
– Н-да, – смущенно крякнула Надежда Про хо-ровна, – как все запутанно у тебя, красавица. Ты хоть знаешь, где мужа искать?
– Нет, – печально покачала головой беглянка. – Не знаю где, но знаю как. Точнее, через кого.
– Завтра идти туда собираешься?
– Почему – завтра? – удивилась Марья.
– А ты думаешь, мы тебя отпустим ночью по наркоманским притонам шарить? – спросила «Раневская». – Нет, голубушка, утро вечера мудреней. Ты вот лучше…
Что там лучшего хотела предложить добрейшая Надежда Прохоровна, Мария узнать не успела. Из прихожей донесся звук отпираемой двери.
Софья Тихоновна всплеснула руками, подхватилась со стула и буквально выпорхнула в прихожую:
– Вадим! Так рано?!
– Меня Рома встретил и подвез, – раздался из прихожей мягкий баритон. Он очень точно попадал тональностью под «книжный» голос Софьи Тихоновны, их речь переплеталась, подхватывала интонации и настроение.
– А где Роман?
– Поехал в магазин. Рыбки, понимаешь ли, ему соленой захотелось.
– Как будто у нас рыбки соленой нет, – проворчала оставшаяся в комнате Надежда Прохоровна.
Зная крепкую носатую бабушку совсем чуть-чуть, Мария успела понять, что ворчливость у Надежды Прохоровны привычная, добродушная. Она общалась с близкими людьми, и бурчание это никого не задевало, а только показывало, что она сама бы с удовольствием накормила некоего Рому соленой рыбкой. Что ей приятно внимание этого Ромы, который, прежде чем заявиться в гости, побежал в магазин за гостинцами.
Приятно.
Быть в таком доме, с такими людьми, спрятаться, укрыться у них от разразившегося ненастья…
В комнату, положив руку на плечо Софьи Тихоновны, зашел невысокий щуплый господин в светлом пиджаке нараспашку. Его загорелая щека клонилась к головке супруги, пальцы нежно поглаживали плечо, утянутое серой материей…
Как все в этой фантастической квартире, муж чина тоже был непонятен: седые волосы собраны в пучок на затылке, лицо загорелое, обветренное, как у землепашца, но на крестьянина странный су хощавый господин не походил нисколько. Умные глаза смотрели пытливо, но приветливо, и Марья, привыкшая к тому, что обычно подмечает острым взглядом художника множество мелочей и довольно точно определяет род занятий человека, здесь растерялась.
Пластика движений выдавала в мужчине хорошо тренированную (возможно, трудом) физическую форму, но руки – нежные. Лицо обветренное и слишком загорелое для жителя северных широт, но в остальном супруг Софьи Тихоновны ухожен, аккуратен и даже франтоват.
Все непонятно. На строителя или агронома (что ему в Москве делать?!) он никак не походил, на работника умственного труда… пластика движений говорила о том, что этот человек не просиживает в офисе целый день напролет…
Странный господин. Хвостик еще этот на затылке, совсем сбивает с толку…
И Софья Тихоновна…
– Позвольте, Маша, вам представить моего мужа Вадима Арнольдовича. Вадим, это наша гостья – Мария.
Она так говорила слово «муж», словно пробовала его на вкус. Обкатывала на языке и лакомилась. С появлением в доме Вадима Арнольдовича Софа помолодела лет на двадцать.
Слов нет, пожилая любящая пара – не диковинка. Но эти… Два этих немолодых супруга – просто из ряда вон. Они так смотрят друг на друга, что можно лампы выключать: глаза сияют фонарями.
Еще ни разу, никогда Мария не встречала в одном доме сразу столько непонятных, загадочных для себя людей.
А уж когда вошел еще и Рома…
Представляя себе мужчину, уехавшего за рыбкой, Марья вообразила личность подобную сухопарому Вадиму Арнольдовичу. Кого-то вроде невысокого худосочного агронома со скромным обветренным лицом и приятными манерами школьного учителя… Но в комнату вошел – громила. Чистейшей воды коротко стриженный бандит с расплющенными ушами, перебитым носом и крепкой литой задницей, утянутой в черные кожаные штаны. Тонкая, черная же куртка из лайки обтягивала могучий торс и нисколько не скрывала бугрящихся под рукавами мышц.
Мария, признаться честно, струхнула. Никакого доверия к криминальным браткам в своем нынешнем положении она испытывать никак не могла.
В момент, когда громила засунул переломанный нос в гостиную, Софья Тихоновна собирала на поднос чашки-ложки, Надежда Прохоровна убирала в сервант коробку конфет.
– Здрасте, баба Надь, тетя Сонь, – сказал Роман и недоуменно поглядел на перетрусившую Машу.
– Здравствуй, Ромочка, – защебетала Софья Тихоновна, – знакомься – это Мария. Она наша гостья, ей нужна помощь.
Исчерпывающие рекомендации заставили громилу сурово сдвинуть исчерченные шрамами брови, упрятать в складки над глазницами бестрепетные карие глаза. Софья Тихоновна тем временем рекомендовала уже Рому гостье.
– Машенька, Рома у нас спортсмен, – начала, очень чутко догадываясь о том, какое впечатление способен произвести Ромашка на девчушек, – бок сер. Сейчас у него своя спортивная школа. – Марью немного отпустило. – Ромочка племянник Вадима Арнольдовича…
Звероподобный руководитель спортивной школы – бедные ученики! Их тренер сбивает с ног единым взглядом! – протянул Надежде Прохоровне пакет с эмблемой дорогого супермаркета, баба Надя сунула туда руку и извлекла за уголок пластиковую упаковку с двумя простецкими селедками.
– О! – сказала, разглядывая селедки. – А я уж думала, тебе чего-то особенного захотелось…
– Селедка летом тоже особенность, – заявил Рома и, снимая на ходу куртку, потопал в прихожую.
– Что верно, то верно, – согласилась Надежда Прохоровна, – мы ее раньше только с октября по февраль покупали. Ром! – крикнула зычно. – Ты знаешь, что селедка только выловленная с сентября по февраль вкусна?
– Для вакуума сезонов нет, – отозвался бок сер.
Дабы не сидеть как тетеря напротив страшноватого Ромы в гостиной-столовой, Марья вызвалась почистить селедку и улизнула на кухню, где под пристальным взглядом бабы Нади лишила первую рыбу внутренностей, шкурки и самых мелких костей.
– Ты хвостик с хребтом на отдельную тарелочку положи, – сказала хозяйственная тетушка. – Ромка любит косточку обсосать.
Вторую селедку Марья чистила уже в присутствии одного облизывающегося Аврелия. И снова в который раз ее удивило несоответствие вещей в этой квартире: под первую рыбу Надежда Прохоровна принесла совершенно роскошную селедочницу из дрезденского сервиза, под вторую вынула из навесного кухонного шкафчика пожелтевшую от времени щербатую селедочницу, расписанную по уголкам скромными веточками клевера.
«Они разбогатели внезапно? – отвлекая себя от тягостных дум, размышляла Марья. – Почему квартира вперемежку заполнена дорогими вещами и совершеннейшей рухлядью?»
Пронося вторую селедочницу по коридору мимо раскрытой двери в комнату, судя по всему, Софьи Тихоновны и Вадима Арнольдовича, Мария не удержалась и заглянула туда.
Комната, надо сказать, была бы способна поразить любого гостя и без всех прежних заморочек. Большая, метров тридцать, она была заполнена книжными стеллажами под потолок. На свободных от шкафов участках стен во множестве висели фотографии, Марья на цыпочках подкралась к ближним от двери – разве может дизайнер и чуть-чуть фотограф лишить себя такого удовольствия?! – взглянула: на нескольких черно-белых снимках Вадима Арнольдовича окружали иноземные пейзажи. Степи и горы, буддийский храм и туристическая дневка у шустрой каменистой речки.
На стене напротив репродукция – Рерих, мгновенно определила выпускница художественного училища. «Гималаи. Закат солнца».
«Вадим Арнольдович – путешественник?» – предположила и, оглядевшись, заметила еще одну особенность: в комнате, где явственно ощущалось присутствие женщины, где старые и новые фотографии заполняли каждый свободный кусок стены, только два снимка Софьи Тихоновны. Один явно свадебный, где пара вместе, а в руках у Софы букет. Вторая – портрет эпохи Леонида Ильича, молоденькая, только что из парикмахерской Соня принужденно и неловко улыбается в камеру.
И все. Ни одного напоминания о совместных путешествиях. Странно, правда?
– Мы поженились только в прошлом ноябре, – раздался за спиной голос Софьи Тихоновны, Мария вздрогнула от неожиданности и неловкости, тарелка с рыбой чуть не выскользнула из пальцев. Повернулась и, встретив приветливый, без недовольства ее любопытством, взгляд, осталась возле фотографий. – Вадим Арнольдович ученый. Востоковед, – горделиво поясняла хозяйка, Марья слушала и догадывалась, что Софье Тихоновне приятно говорить о муже. – Сейчас Вадиму Арнольдовичу предложили прочесть курс лекций в университете, а обычно он много разъезжает по России и за ее пределами. А вот это, Маша, Тибет…
Софья Тихоновна говорила так, словно проводила обзорную экскурсию по дому-музею. Сама еще раз любовалась ученым мужем и, кажется, могла продолжать так до бесконечности.
– Вадим Арнольдович много занимается йогой, у него есть собственная система закаливания…
Вадим Арнольдович, Вадим Арнольдович, Вадим Арнольдович… Старорежимная церемонность в каждом жесте, в каждом повороте головы, слове, пояснении.
Невероятная дама. Таких уже не выпускают. Штучный экземпляр.
– Ну хватит, совсем я вас заговорила, – улыбнулась хозяйка и повела Марью в гостиную.
Там за столом под круглым абажуром Надежда Прохоровна на скорую руку посвящала мужчин в обстоятельства, приведшие в их дом рыжеволосую гостью. Роман задумчиво посасывал рыбий хвостик, на столе перед ним стояла банка безалкогольного пива; Вадим Арнольдович потирал рукой чисто выбритый подбородок.
– И вот что я думаю, – поглядывая на вошедшую Марью, говорила баба Надя, – не мог бы ты, Ромка, походить завтра с Машей, поискать ее мужа. – Предложение без ответа на несколько секунд повисло под древним абажуром, и баба Надя заюлила: – Нет, был бы тут, конечно, Алеша… Слов нет, отправился бы с ней, может быть, пистолет бы взял… Но нету Леши, Рома… Нету. Или, – обернулась к ученому востоковеду, – ты, Арнольдович, с девочкой сходишь?.. Тут и делов-то…
– Я пойду, – перебил Роман. – Попрошу заменить меня на утренней тренировке и пойду.
– Не надо… – стушевалась Марья, – я и сама могу…
– Сама ты ничего не можешь! – обрубила Надежда Прохоровна. – Сама ты только на нож какой-нибудь напорешься!
– Но я… там нет ножей!
– Баста, девчата! – хлопнул рукой по столу боксер. – Сказано – пойду я, значит – пойду.
– А сегодня, Маша, у нас ночевать останешься, – радостно подытожила хитрющая баба Надя. – И ты, Ромка, тоже оставайся. Зачем за полночь за город тащиться? Ляжешь здесь, Маше мы у Насти с Алешенькой постелем, всем места хватит.
Опустив ресницы, освобождая на столе место под вторую селедочницу, Мария подумала: «Они оставляют здесь этого Рому, потому что боятся ночевать в одном доме с убийцей?..»
Что ж. В том их право. Лимит доверия не безграничен.
Поздним вечером в руки Марье почти насильно впихнули Настасьину ночную рубашку, халатик и пластмассовые (кажется, банные) шлепанцы, снабдили полотенцем и отправили в ванную на водные процедуры – смывай с себя, беглянка, всю нервотрепку. Лучше чистой водицы ничто в этом деле не поможет.
Марья с удовольствием выполнила указание, переоделась, но вот уснуть не получилось. По большой прямоугольной комнате бродили тени от разбитой лучами фонаря листвы, чужие вещи пахли благодеянием, Марья казалась себе горькой сиротой, подброшенной к крыльцу дома, где проживают жалостливые люди.
На стене напротив большой двуспальной кровати висела фотография: тот самый симпатичный старший лейтенант, что приходил на обыск, и миловидная, похожая на Софью Тихоновну мелкая блондиночка. Лицо – невыразительное. Но мужчины от подобных млеют. Крутой упрямый лобик, обманчиво безвольные мягкие губы, матовая кожа… Как художник, Марья за такую натуру в жизни бы не зацепилась! Все слишком миленько, меленько, прилично, чинно. Без страстей.
Но… хороша. Мужчины действительно рвутся таких защищать, как цепная свора…
«Эх, – укорила себя Марья, – это в тебе, голубушка, досада бушует. И ревность. Здесь все о Насте с придыханием говорят, а ты – случайный гость. Завтра уйдешь, никто не вспомнит…»
Внезапно захотелось плакать. Хотелось уехать в Волгоград, к маме, хотя бы на попутках, хотелось закрыть глаза – не видеть этого счастливого портрета! – и открыть их уже в своей комнате. Все только сон, все ей пригрезилось, и ничего не было…
Марья встала с кровати, накинула халат Анастасии (благодеяние!) и отправилась на кухню за водой. (Селедка оказалась обманчиво малосольной.) Там, сгорбившись за столом тумбой, сидел Вадим Арнольдович. В зубах его торчала трубочка с прямым длинным чубуком и круглой чашечкой на конце. Ученый рассеянно посасывал чудной, иноземно пахнущий дымок и на Марью смотрел прищуренными, чуть слезящимися от дыма глазами.
– Не спится? – спросил добродушно.
– Да вот… воды хочу налить…
– Пожалуйста, графин на столе.
– А вы почему не спите? – спросила Маша, наполняя стакан прокипяченной отстоявшейся водой.
– Люблю на сон грядущий трубочку выкурить, – признался йог-востоковед. – Раньше тихонечко в своей комнате дымил, теперь – нельзя. Супруга спит.
– А-а-а, – протянула Маша, не зная, что еще сказать, и очень не желая возвращаться в комнату, пропахшую чужим счастьем. Там было тяжело, казалось, что завистливо подсматриваешь.
– Вы хотели меня о чем-то спросить? – предположил Вадим Арнольдович.
– Нет… Просто не спится…
– Понимаю. А позволите мне задать вам вопрос?
– Конечно.
– Ваш муж, Мария, был хорошим художником?
– Почему был? – спросила Марья, усаживаясь с другой стороны стола на табурет. – Он и сейчас им остается. Я не теряю надежды.
– Похвально, – серьезно кивнул востоковед. – И все же. Как получилось, что талантливый художник вдруг променял живопись на наркотики? Такое порой случается с людьми, обделенными воображением, но это, как я понял, не ваш случай?
– Да. Не наш, – ответила Марья и сгорбилась, согнулась от болезненных воспоминаний. – Марк начинал не вдруг, не сразу. Постепенно. Вначале покуривал, – усмехнулась, – понюхивал… Потом… Потом отменили его выставку. Лютый уже договорился с галерейщиками, уже готовил экспозицию, я прорабатывала дизайн афиши… А вышло… Вышел – пшик. Место отдали модному квадрату…
– Простите, – перебил ученый. – Квадрату?
– Да. У Марка, знаете ли, есть присказка такая, тост. «После «Черного квадрата» Малевича в искусстве уже ничего не стыдно…»
– Ах, этот «квадрат»…
– Да, для Марка этот «квадрат» является синонимом бездуховности, синонимом трезвого расчета.
– Он предпочитал «красивости»? – поднял брови Вадим Арнольдович.
– Нет, что вы. Его кумир Рене Магритт. Марк не поклонник «лакированной» живописи, приятной только глазу. Он считает, что живопись должна прежде всего будить мысль… Его картины тоже многослойны. Не так фотографически точны, как у Магритта, у Лютого другая техника, более крупный мазок, но что-то общее в концепции есть.
– Магритт, Магритт… – задумчиво повторил Вадим Арнольдович. – Сюрреалист? Бельгиец?
– Да. Марк его боготворит. Но все задуманное как чистой воды эпатаж – не выносит. «Квадратам не место в искусстве!»
– Но ведь «Квадрат» Малевича, простите, тоже мысль. Если не ошибаюсь, впервые он был выставлен в красном углу, на месте иконы…
– Да. Черная «икона», вместе лика – провал. Большая жирная точка, поставленная в конце всего.
– И выставку Марка отдали какому-то «черному квадрату»?
– Да. Очень модному, очень раскрученному, очень ловкому. Марк этого не вынес, в его картинах больше смысла, а не только трезво просчитанный эпатаж. После отмены выставки Лютый сорвался…
Как в штопор ушел.
Марья рассказала, как несколько лет пыталась помочь мужу, как удерживала на краю, вспомнила Татьяну Игоревну…
Вадим Арнольдович в задумчивости посасывал затухающую трубочку, потом вынул ее изо рта и произнес, печально глядя на гостью:
– А знаете, Маша, теперь я понимаю, почему вы сбежали.
– Понимаете, да?! Правда?! – Маша приложила ладони к груди.
– Понимаю. Любого наркомана достаточно закрыть на несколько дней в камере, и он подпишет любое признательное показание. Но ваш муж… я не могу представить, в голове не укладывается, что он мог так жестоко с вами поступить.
– Правда?! Вы тоже так думаете?!
– Вы хороший человек, Марья, – сказал ученый, выбивая трубочку о край пепельницы. – И мы вам поможем.
Глава 2
Роман Владимирович Савельев давно привык быть использованным, если у друзей случались неприятности разного рода. Широчайшие связи Романа Владимировича, громкое имя, славное спортивное прошлое (пролонгированное в настоящем школой бокса, двумя фитнес-центрами и тренажерным залом) и внешность героя кинобоевика не раз вовлекали его в мероприятия, где требовалось поторговать лицом, фамилией или просто выступить устрашающим фоном.
Но случалось подобное – с друзьями.
Теперь же его вынудили заниматься дурнопахнущими проблемами какой-то рыжей девицы с беспомощными глазами приблудной кошки, разгребать какие-то наркоманские заморочки…
Тьфу!
Если бы не Софья Тихоновна, не утренний разговор по душам с дядей Вадиком…
Тьфу! Дьявол забери всех приблудных девиц с их наркоманскими мужьями!
Девица с самого утра развила бурную деятельность. Отправила Софью Тихоновну в магазин за некими причиндалами для шевелюры, перемерила кучу Настиных – Настиных! – тряпок и даже позволила себе заметить, что у Настасьи – у Настасьи! – меньше рост, шире бедра и нога неподходящего(!) размера.
Потом пропала в ванной комнате, вооружившись химией из магазина и ножницами, и вышла от туда…
Вышла оттуда ничего себе.
По правде говоря, Роман чуть-чуть оторопел, увидев перед собой смутно узнаваемую коротко стриженную блондинку в черных бриджах, черном джинсовом жилете поверх длинной кофты-распашонки, при повязанном на шею ярком платке Софьи Тихоновны.
«Художница», – про себя хмыкнул боксер. Из довольно скромных на вид Настиных тряпочек смогла изобрести богемно-пестрый наряд.
– Бусики с браслетами еще нацепи, – притворившись недовольным, пробурчал Савельев.
– А – надо? – заметно огорчилась Марья. – А – есть?
– А бубен тебе не разыскать?
– Цыц, Ромка! – приказала, вступаясь, баба Надя. – Маша все правильно делает! Здесь первым делом что будет? Наряд в глаза бросится. А не лицо.
Приглаженная блондинистая шевелюра на голове кошки улеглась странными извилистыми полосками, челочка причудливым уголком спускалась почти до середины лба, прическа получилась короткой, задорной и очень кошке шла. «И как изловчилась только? В ванной-то, с одними ножницами… Художница, одно слово».
Софья Тихоновна смотрела на девчонку с одобрением, Надежда Прохоровна любовно оправляла уголок шейной косынки…
«Нашли себе игрушку! Их хлебом не корми, дай подзаборного котенка обогреть…»
Огромный черный джип, спокойно переночевавший в тихом дворике, прогрело июньское солнце. Второй день лета не обещал Савельеву ничего приятного.
Они вдвоем вышли из подъезда, привычно пискнула родная сигнализация, Роман открыл водительскую дверь, мотнул головой девчонке – особого приглашения не жди, забирайся, – но Маша осталась стоять рядом с машиной.
– Ну? – недовольно буркнул боксер.
– Роман, – чуть наклонив голову, произнесла Мария, – если вам неприятна я, неприятно поручение ваших родственников, не надо. Сама спокойно разберусь со своими делами.
Умна, мысленно фыркнул Рома. Не стала устраивать перед тетушками аттракцион «благородная храбрость», дождалась, пока выйдем на улицу, и теперь дает возможность смыться безболезненно для реноме крутого парня.
А в доме вела себя совершенно по-кошачьи. Мурлыкала: «Спасибо, тети, спасибо, дяди, вы все мои спасители-благодетели». Умна. Все овцы накормлены, все волки довольны.
– Ты вот что, Маша, – медленно выговорил Са вельев, стягивая с плеч кожаную куртку (день обещал быть жарким) и забрасывая ее на заднее сиденье, – ты тут не выкаблучивайся. Садись в машину, говори, куда ехать.
Марья молча кивнула, Роман устроился за рулем, буркнул:
– Пристегнись.
Кошка послушно перетянулась ремнем безопасности, назвала конечный пункт следования и умненько заткнулась.
– Кто там живет? – уже пристраивая машину в хвост очереди у светофора, с деланым равнодушием поинтересовался Роман.
– Виолетта, – четко ответила пассажирка.
– Она – кто? Содержательница притона?
– Она восторженная богемная курица.
Савельев фыркнул уже вслух. Девчонка говорила монотонно, но смысл… Наотмашь бил. Забавно.
– Ревнуешь к мужу? – подковырнул Роман. – Она его подружка?
– Марк считает Виолетту другом. Кем себя считает Виолетта, это ее дело.
Фигура… Язва!
Роман – настроение неожиданно улучшилось – спокойно рулил в потоке машин. Мария (наверное, мстя за недавние нелюбезности) молча смотрела в окно.
На перекрестке за светофором показалась стоящая у обочины милицейская машина; гаишник, поигрывая жезлом, разглядывал поток машин, возле него, опираясь на капот автомобиля, скучал товарищ с автоматом на пузе.
– Проедем ментов, – сказал Савельев тихо, – до стань из бардачка очки, надень.
Марья без суеты выполнила все в точности. Но когда налаживала на нос солнцезащитные окуляры, Роман заметил, как подрагивают тонкие изящные пальцы с коротко остриженными ноготками.
«А ведь неплохо держится кошка! Не скулит, не жалуется…» Скосил глаза пониже – коленки ровные, гладкие, ножки ухоженные… Только бледноватые, не загорает…
Тьфу! Так и врезаться недолго! (Причем «врезаться» не только в зад маршрутки, но и в эти коленки с мордашкой!)
Но, что ни говори, поведение девчонки вызывало уважение. Особенно если вспомнить, что говорили о ней тетушки: побег из милиции, не растерялась, перебросила пистолет с балкона на балкон. Если бы не нелепая случайность – выкрутилась бы. И сейчас без всякой помощи «героя боевика» ехала бы выколачивать правду из сволочного мужа.
– А почему ты уверена, что эта Виолетта знает, где искать Марка? – первым нарушая молчание, спросил Роман. – И почему уверена, что Виолетта скажет тебе, где он находится? Мне почему-то думается, вы с ней не большие приятельницы.
– Ценное замечание, – без всякого сарказма кивнула Марья, и Роман в который уже раз подумал – язва! – Виолетта может ничего не сказать. Но начинать надо оттуда.
– А если не скажет? Что тогда?
Мария повернула к Роману голову, молча посмотрела в глаза, и Рома понял – эта заставит. Если надо – выбьет.
– Ну что ж, – усмехнулся, – едем ощипывать богемных курей.
– Не надо никого ощипывать, – отвернулась Маша Лютая. – Достаточно сказать, что убит Покрышкин и Марку угрожает опасность, Виолетта сама нас отведет куда надо. «Черт – все продумала! А я – хорош. Лезу в лоб с «боевыми» комментариями».
Возле крайнего подъезда девятиэтажного кирпичного дома Марья попросила остановить машину.
– Может быть, тебе лучше остаться здесь? – спросила, глядя перед собой в стекло на милый зеленый дворик в кустах сирени.
Но вряд ли она видела сирень и лавочки.
– Пойдем вместе, – твердо сказал Савельев и вынул из замка зажигания ключи.
Подозрительно трясущийся, дребезжащий лифт довез их до предпоследнего этажа, Марья вышла на площадку, подняла очки на лоб…
Волнуется, догадался Роман. Пальцы девчонки немного тряслись; готовясь к разговору, Мария нервным кашлем прочищала горло, но в общем выглядела на полновесную четверку – невозмутимая деловитая дамочка приехала к «подружке» на розыски подгулявшего мужа.
Нажала на дверной звонок. Роман, привычно создавая фон, выступал за ее спиной черной скалой в тесных кожаных штанах, но, помня, что дверь им откроет все же курица богемная, особенно страшную рожу не корчил.
С богемных и богатырского фона бывает достаточно.
Дверь распахнулась внезапно, во всю ширь, на пороге застыла щуплая востроносая особа неопределенного возраста. В индийском платье-халате из безумно фиолетовой марлевки, жидкими всклокоченными волосиками цвета свежей ржавчины – ого, а Марк у нас крепко рыженьких любит, подумал «фон», – цепкие птичьи лапки мертвой хваткой вкогтились в косяк и дверную ручку.
Две женщины разглядывали друг друга, как полководцы поле битвы. Внизу под косогором уже сшибались полки, канониры забивали в жерла чугунные ядра и ждали команды «пли!».
– Явилась, значит, – прошил воздух первый шипящий залп.
– Здравствуй, Виолетта, – спокойно поздоровалась Марья, и стало непонятно, чья тактика (выжидательно-позиционная или нападательная) получит драгоценный приз – плененного героином художника.
– Зачем пришла?!
– Мне нужен Марк.
– Ой! И давно он тебе нужен?!
– Перестань, Виолетта. Мне нужен муж, у него неприятности, нам надо поговорить.
– Неприятности?! – разъяренно брызгая слюной, зашипела ненормальная воительница.
– Виолетта… – донесся из глубины квартиры слабый голос, – кто там?
И несколько секунд женщины смотрели друг на друга оторопело и, пожалуй, с ужасом.
– Марк! – опомнившись, закричала Марья. —
Это я! Я здесь!
– Не пущу!!
Что делает с поклонницами мужской талант, Савельев видел: на футбольных матчах, возле боксерского ринга, у автобуса с хоккейной командой или «мальчиковой» группой… (Говорят, на мужском стриптизе такое буйство приключается!)
Но чтобы клуб фанаток живописца включал в себя такую фурию, пардон, не ожидал.
Всклокоченные волосы обернулись петушиным гребнем, птичьи лапки – как в мистическом боевике! – вдруг обросли длиннющими острейшими когтями. Виолетта, нажимая на дверь тщедушной грудью, пыхтела, стараясь ее захлопнуть перед носом Марьи.
Та рвалась в квартиру. Фанатичная ярость одерживала верх.
Но в засаде у полководца Марии Лютой засели боксерские полки. Роман успел-таки нажать на готовую захлопнуться дверь поверх Машиной головы, курица – в распахнувшемся, как фиолетовые крылья, халате – влетела задом в прихожую, но зычный артобстрел не прекратила.
– Не пущу, Машка! Он мой! – гремела канонадой. – Не отдам!
Улетая от двери, курица зацепила крылом пластмассовую угловую этажерку и теперь вопила, засыпанная зонтами, газетами и всяческими сумками. Упавшая этажерка мешала подняться, и Виолетта, буквально взлетев над полом, выпрыгнула из угла и вцепилась Маше в ноги:
– Не пущу!!
Роман по возможности максимально бережно подхватил брыкающуюся фанатку под мышки, отодрал от жены живописца. Марья, без особого ущерба для гладкости ног, вырвалась из когтистых объятий и метнулась в дверной проем ближайшей по коридору крошечной комнаты.
Роман, с курицей, перехваченной поперек туловища, вошел следом.
На белоснежных подушках, утопая в них до впалых щек, лежал мужчина с запекшимися, покрытыми коростой губами, глаза его ввалились и лихорадочно блестели из черных провалов глазниц. Руки с длинными желтоватыми пальцами крепко стискивали край одеяла на груди.
Но случалось подобное – с друзьями.
Теперь же его вынудили заниматься дурнопахнущими проблемами какой-то рыжей девицы с беспомощными глазами приблудной кошки, разгребать какие-то наркоманские заморочки…
Тьфу!
Если бы не Софья Тихоновна, не утренний разговор по душам с дядей Вадиком…
Тьфу! Дьявол забери всех приблудных девиц с их наркоманскими мужьями!
Девица с самого утра развила бурную деятельность. Отправила Софью Тихоновну в магазин за некими причиндалами для шевелюры, перемерила кучу Настиных – Настиных! – тряпок и даже позволила себе заметить, что у Настасьи – у Настасьи! – меньше рост, шире бедра и нога неподходящего(!) размера.
Потом пропала в ванной комнате, вооружившись химией из магазина и ножницами, и вышла от туда…
Вышла оттуда ничего себе.
По правде говоря, Роман чуть-чуть оторопел, увидев перед собой смутно узнаваемую коротко стриженную блондинку в черных бриджах, черном джинсовом жилете поверх длинной кофты-распашонки, при повязанном на шею ярком платке Софьи Тихоновны.
«Художница», – про себя хмыкнул боксер. Из довольно скромных на вид Настиных тряпочек смогла изобрести богемно-пестрый наряд.
– Бусики с браслетами еще нацепи, – притворившись недовольным, пробурчал Савельев.
– А – надо? – заметно огорчилась Марья. – А – есть?
– А бубен тебе не разыскать?
– Цыц, Ромка! – приказала, вступаясь, баба Надя. – Маша все правильно делает! Здесь первым делом что будет? Наряд в глаза бросится. А не лицо.
Приглаженная блондинистая шевелюра на голове кошки улеглась странными извилистыми полосками, челочка причудливым уголком спускалась почти до середины лба, прическа получилась короткой, задорной и очень кошке шла. «И как изловчилась только? В ванной-то, с одними ножницами… Художница, одно слово».
Софья Тихоновна смотрела на девчонку с одобрением, Надежда Прохоровна любовно оправляла уголок шейной косынки…
«Нашли себе игрушку! Их хлебом не корми, дай подзаборного котенка обогреть…»
Огромный черный джип, спокойно переночевавший в тихом дворике, прогрело июньское солнце. Второй день лета не обещал Савельеву ничего приятного.
Они вдвоем вышли из подъезда, привычно пискнула родная сигнализация, Роман открыл водительскую дверь, мотнул головой девчонке – особого приглашения не жди, забирайся, – но Маша осталась стоять рядом с машиной.
– Ну? – недовольно буркнул боксер.
– Роман, – чуть наклонив голову, произнесла Мария, – если вам неприятна я, неприятно поручение ваших родственников, не надо. Сама спокойно разберусь со своими делами.
Умна, мысленно фыркнул Рома. Не стала устраивать перед тетушками аттракцион «благородная храбрость», дождалась, пока выйдем на улицу, и теперь дает возможность смыться безболезненно для реноме крутого парня.
А в доме вела себя совершенно по-кошачьи. Мурлыкала: «Спасибо, тети, спасибо, дяди, вы все мои спасители-благодетели». Умна. Все овцы накормлены, все волки довольны.
– Ты вот что, Маша, – медленно выговорил Са вельев, стягивая с плеч кожаную куртку (день обещал быть жарким) и забрасывая ее на заднее сиденье, – ты тут не выкаблучивайся. Садись в машину, говори, куда ехать.
Марья молча кивнула, Роман устроился за рулем, буркнул:
– Пристегнись.
Кошка послушно перетянулась ремнем безопасности, назвала конечный пункт следования и умненько заткнулась.
– Кто там живет? – уже пристраивая машину в хвост очереди у светофора, с деланым равнодушием поинтересовался Роман.
– Виолетта, – четко ответила пассажирка.
– Она – кто? Содержательница притона?
– Она восторженная богемная курица.
Савельев фыркнул уже вслух. Девчонка говорила монотонно, но смысл… Наотмашь бил. Забавно.
– Ревнуешь к мужу? – подковырнул Роман. – Она его подружка?
– Марк считает Виолетту другом. Кем себя считает Виолетта, это ее дело.
Фигура… Язва!
Роман – настроение неожиданно улучшилось – спокойно рулил в потоке машин. Мария (наверное, мстя за недавние нелюбезности) молча смотрела в окно.
На перекрестке за светофором показалась стоящая у обочины милицейская машина; гаишник, поигрывая жезлом, разглядывал поток машин, возле него, опираясь на капот автомобиля, скучал товарищ с автоматом на пузе.
– Проедем ментов, – сказал Савельев тихо, – до стань из бардачка очки, надень.
Марья без суеты выполнила все в точности. Но когда налаживала на нос солнцезащитные окуляры, Роман заметил, как подрагивают тонкие изящные пальцы с коротко остриженными ноготками.
«А ведь неплохо держится кошка! Не скулит, не жалуется…» Скосил глаза пониже – коленки ровные, гладкие, ножки ухоженные… Только бледноватые, не загорает…
Тьфу! Так и врезаться недолго! (Причем «врезаться» не только в зад маршрутки, но и в эти коленки с мордашкой!)
Но, что ни говори, поведение девчонки вызывало уважение. Особенно если вспомнить, что говорили о ней тетушки: побег из милиции, не растерялась, перебросила пистолет с балкона на балкон. Если бы не нелепая случайность – выкрутилась бы. И сейчас без всякой помощи «героя боевика» ехала бы выколачивать правду из сволочного мужа.
– А почему ты уверена, что эта Виолетта знает, где искать Марка? – первым нарушая молчание, спросил Роман. – И почему уверена, что Виолетта скажет тебе, где он находится? Мне почему-то думается, вы с ней не большие приятельницы.
– Ценное замечание, – без всякого сарказма кивнула Марья, и Роман в который уже раз подумал – язва! – Виолетта может ничего не сказать. Но начинать надо оттуда.
– А если не скажет? Что тогда?
Мария повернула к Роману голову, молча посмотрела в глаза, и Рома понял – эта заставит. Если надо – выбьет.
– Ну что ж, – усмехнулся, – едем ощипывать богемных курей.
– Не надо никого ощипывать, – отвернулась Маша Лютая. – Достаточно сказать, что убит Покрышкин и Марку угрожает опасность, Виолетта сама нас отведет куда надо. «Черт – все продумала! А я – хорош. Лезу в лоб с «боевыми» комментариями».
Возле крайнего подъезда девятиэтажного кирпичного дома Марья попросила остановить машину.
– Может быть, тебе лучше остаться здесь? – спросила, глядя перед собой в стекло на милый зеленый дворик в кустах сирени.
Но вряд ли она видела сирень и лавочки.
– Пойдем вместе, – твердо сказал Савельев и вынул из замка зажигания ключи.
Подозрительно трясущийся, дребезжащий лифт довез их до предпоследнего этажа, Марья вышла на площадку, подняла очки на лоб…
Волнуется, догадался Роман. Пальцы девчонки немного тряслись; готовясь к разговору, Мария нервным кашлем прочищала горло, но в общем выглядела на полновесную четверку – невозмутимая деловитая дамочка приехала к «подружке» на розыски подгулявшего мужа.
Нажала на дверной звонок. Роман, привычно создавая фон, выступал за ее спиной черной скалой в тесных кожаных штанах, но, помня, что дверь им откроет все же курица богемная, особенно страшную рожу не корчил.
С богемных и богатырского фона бывает достаточно.
Дверь распахнулась внезапно, во всю ширь, на пороге застыла щуплая востроносая особа неопределенного возраста. В индийском платье-халате из безумно фиолетовой марлевки, жидкими всклокоченными волосиками цвета свежей ржавчины – ого, а Марк у нас крепко рыженьких любит, подумал «фон», – цепкие птичьи лапки мертвой хваткой вкогтились в косяк и дверную ручку.
Две женщины разглядывали друг друга, как полководцы поле битвы. Внизу под косогором уже сшибались полки, канониры забивали в жерла чугунные ядра и ждали команды «пли!».
– Явилась, значит, – прошил воздух первый шипящий залп.
– Здравствуй, Виолетта, – спокойно поздоровалась Марья, и стало непонятно, чья тактика (выжидательно-позиционная или нападательная) получит драгоценный приз – плененного героином художника.
– Зачем пришла?!
– Мне нужен Марк.
– Ой! И давно он тебе нужен?!
– Перестань, Виолетта. Мне нужен муж, у него неприятности, нам надо поговорить.
– Неприятности?! – разъяренно брызгая слюной, зашипела ненормальная воительница.
– Виолетта… – донесся из глубины квартиры слабый голос, – кто там?
И несколько секунд женщины смотрели друг на друга оторопело и, пожалуй, с ужасом.
– Марк! – опомнившись, закричала Марья. —
Это я! Я здесь!
– Не пущу!!
Что делает с поклонницами мужской талант, Савельев видел: на футбольных матчах, возле боксерского ринга, у автобуса с хоккейной командой или «мальчиковой» группой… (Говорят, на мужском стриптизе такое буйство приключается!)
Но чтобы клуб фанаток живописца включал в себя такую фурию, пардон, не ожидал.
Всклокоченные волосы обернулись петушиным гребнем, птичьи лапки – как в мистическом боевике! – вдруг обросли длиннющими острейшими когтями. Виолетта, нажимая на дверь тщедушной грудью, пыхтела, стараясь ее захлопнуть перед носом Марьи.
Та рвалась в квартиру. Фанатичная ярость одерживала верх.
Но в засаде у полководца Марии Лютой засели боксерские полки. Роман успел-таки нажать на готовую захлопнуться дверь поверх Машиной головы, курица – в распахнувшемся, как фиолетовые крылья, халате – влетела задом в прихожую, но зычный артобстрел не прекратила.
– Не пущу, Машка! Он мой! – гремела канонадой. – Не отдам!
Улетая от двери, курица зацепила крылом пластмассовую угловую этажерку и теперь вопила, засыпанная зонтами, газетами и всяческими сумками. Упавшая этажерка мешала подняться, и Виолетта, буквально взлетев над полом, выпрыгнула из угла и вцепилась Маше в ноги:
– Не пущу!!
Роман по возможности максимально бережно подхватил брыкающуюся фанатку под мышки, отодрал от жены живописца. Марья, без особого ущерба для гладкости ног, вырвалась из когтистых объятий и метнулась в дверной проем ближайшей по коридору крошечной комнаты.
Роман, с курицей, перехваченной поперек туловища, вошел следом.
На белоснежных подушках, утопая в них до впалых щек, лежал мужчина с запекшимися, покрытыми коростой губами, глаза его ввалились и лихорадочно блестели из черных провалов глазниц. Руки с длинными желтоватыми пальцами крепко стискивали край одеяла на груди.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента