Страница:
Тот кивнул. Комментировать было нечего: действительно – не дай бог. Потому что даже самый неуклюжий эмиссар Смарри мог позволить землянам обнаружить себя только в одном случае: если это шло на пользу интриге Гнезда. А это значило, что интрига давно в разгаре. Отвратительное и, увы, привычное положение. Еще ни один из заговоров ящеров не был раскрыт Ассамблеей заблаговременно.
– Федор что говорит? – произнес Павел больше для порядка и вдруг спохватился: – Он вообще живой там?
– Да уж поживее тебя, – съязвил Филиппыч. – Ящик, что ли, там оказался или бочка… Загородила его от прямого акустического удара. Так что этот живчик уже два часа на ногах.
– Два? – изумился Павел. – А я сколько провалялся?
– Много. Сейчас десять почти. Но кое-кому пришлось еще хуже.
– Египтянин! – прозрел наконец Павел. – Шеф, черт, ну ладно я контуженый, но вы-то!.. Вот кого надо про ящера спрашивать!
– Надо, – согласился тот. – И спросим. Как только время придет.
– Какое время? Каждая минута на счету! Если смарры действительно здесь!..
– Успокойся, Паша. Египтянин пока молчит, – терпеливо объяснил Филиппыч. – Светило медицины его какой-то наркотой обколола, до утра не оклемается.
– Зар-раза… – с чувством сообщил Павел, глядя почему-то на Шефа.
– Ничего страшного, – отозвался тот. – Все равно не разговорчивый он пока. В живых оставлять парня, похоже, не собирались, так что пускай сначала в себя придет. Заодно и мы древнеегипетский малость подучим.
Он снисходительно усмехнулся, явно ожидая уточняющего вопроса, но тут у Павла что-то щелкнуло в голове, и цепочка подслушанных краем уха и подсмотренных краем глаза фактов выстроилась сама собой: Николай, золотой брусок, результаты к вечеру… Орихалк атлантов, между прочим, вполне себе золотистый, а форму бруска имели многие простые приспособления из этого биоактивного металла. Например, синхронные переводчики, которыми пользовались в нескольких массовых облавах по городу, когда Ассамблее приходилось привлекать неквалифицированный персонал из родных миров – попросту говоря, войска.
– А к утру успеют? – осведомился Павел, и Шеф перестал усмехаться. Блеснуть новостью ему не удалось.
– Николай говорил, что почти закончил распайку, осталось запрограммировать. Ну и… пришлось внеурочные пообещать.
Распайку? Запрограммировать? Меньше всего эти слова подходили к церебротехнологиям атлантов, которые вживляли орихалк непосредственно себе в мозг и нервные пути. Но Шефу, в конце концов, видней. Если уж он до сих пор не погнал взашей своих аналитиков, то, наверное, знает, чего они стоят.
– Ладно, – согласился Павел. – Пускай программируют. А мы пока что?
– Мы? – переспросил Потапов. Прищурился, потер глаза указательным и большим пальцами… – Жуткий день, Паша. Веришь, первый раз в таком напряжении со дня твоего бегства. В гостиницу ты пока не ходи, переночуй лучше здесь. Я тоже останусь – в кабинете лягу. Семен, ты?
– Я… – Филиппыч колебался недолго. – Нет, ну а чего туда-сюда мотаться? Тамаре я позвоню, чтоб не ждала.
– Вот и славненько. Федю в магазин отправь, перекусить чего-нибудь…
– В магазин? – Филиппыч оживился. – Можно, конечно, и в магазин. Войны, во всяком случае, сегодня больше не предвидится.
Шеф было посмотрел на него строго, а потом махнул рукой.
– Ладно, разрешаю. Тем более возвращенье отметить… Но чтоб не больше ста граммов на брата!
– Я щас, – живо отреагировал Филиппыч и скрылся за дверью.
Потапов проводил его взглядом и покачал головой.
– Вот и не скажешь ведь, что шестой десяток мужик разменял… Ты, Паша, здесь ляжешь? Ну и хорошо. Пошли в кабинет, не на койке же праздновать.
Про сто граммов Шеф сказал не зря, иначе двумя литрами на четверых дело бы точно не ограничилось. То ли вмешался выделенный за день адреналин, то ли общее возбужденное состояние духа. А может быть, сказались медикаменты инков, вколотые Филиппычем… Так или иначе, водка не брала Шефа, потому что за два часа посиделок тот не выцедил и трех рюмок. Филиппыча, потому что свою норму тот знал строго. А Павла с Федором – просто так. В результате к объявленному Потаповым отбою в час ночи они пришли почти трезвыми, несмотря на скудость закуски и употребление львиной доли наличествующей выпивки.
Чувствуя себя обманутым, Павел буркнул что-то грубое увязавшемуся следом за ним Федору, проследовал в назначенный ему для ночевки карцер и увалился, не включая света, на застеленную клеенкой койку без подушки. В голову, как назло, перли мысли, причем не по делу, а по жизни. По всей его беспутной, если уж честно, жизни, начиная с учебки спецназа, куда угодил сразу после армии не столько по призванию, сколько вопреки его отсутствию, и далее через все замысловатые коленца, которые выписывала кривая… Первая командировка в Чечню в девяносто пятом, ранение, выздоровление – как будто кусок из подсмотренного краем глаза сериала: давно, смутно и совсем не трогает. Вторая командировка, плен, полгода прозябания в яме – хуже, чем у скота в соседнем хлеву. Это уже куда как ярче, и самой яркой краской через все то время – надежда, злость, разочарование. Сначала надежда, что свои вот-вот ринутся и выручат. Потом злость, что не ринулись. И наконец, перелом – новая оценка своего места в военно-политических играх страны. А следом и равнодушие ко всему вплоть до собственной жизни… Что там дальше? Выкуп? Да, это тоже было. В тот самый миг, когда уже не то что злости – равнодушия не осталось. Месть? Вцепиться мучителям в глотки и рвать до последнего? О чем это вы? Забудьте, дайте лучше забиться в угол потемнее и оставьте в покое… Либо сразу пристрелите – тоже неплохой вариант. Вполне уважительная причина для комиссования с постстрессовым синдромом. И тут же следом: пропитая вплоть до кухонной плиты мебель из «однушки» в Строгине, снова злость, но теперь уже на себя – пьянь и тряпку, а потому довольно быстрая завязка, и… И банда Шрама – средней руки московского авторитета. Это тоже вопреки. Вопреки всему, что было до того, всему, что внушалось и во что верилось, стоя в рядах плечом к плечу… Поменьше морали и долга с идеалами, побольше разнузданного пофигизма и «работы на себя». Да и риска куда как меньше, чем в развед-рейде по заросшим зеленкой горам. Братва зауважала сразу, деньги тоже завелись, хоть и не бог весть… Не срослось. Против природы, как сказал бы Филиппыч, не попрешь. А тут и дельце со старой мебельной фабрикой подвернулось. Ну откуда ж было знать Шраму о Земном отделе и тем более об Ассамблее! Мир праху его. И спасибо, кстати, что нелегкое решение в ответ на предложение Потапова далось так на удивление легко. Ну а дальше…
Всего несколько месяцев в отделе – это, конечно, отдельный роман. Или два. Да еще, как выясняется, с продолжением. Здесь, правда, тоже все очень быстро стало привычным, а вернее, вернулось в привычное русло: сначала бей, потом думай, да под ноги внимательней, чтобы, если и не на мину, так в дерьмо… И под конец уже казалось, что все, что нет больше сил и лучше уж пропить последнюю плиту, чем так… Чем снова… И не важно, что генералы и бандиты теперь ни при чем. Решился и в этот раз, дезертировал с еще одного фронта за светлое будущее и счастье всего человечества. Впрочем, и дезертирством-то это считать не с руки, просто силы, с которыми пришлось схлестнуться, лежали далеко за гранью понимания нормального землянина.
А теперь вот оказалось, что зря старался? Что прав Филиппыч и натура никогда не отпустит? Шесть месяцев «на гражданке». Сто восемьдесят дней попыток отмежеваться от писанного каленым железом знания, что земная реальность уже никогда не будет для него прежней – пусть и не обителью абсолютного счастья, но хотя бы лишь человеческой и ничьей больше. А вспомнилось все за одно утро, которое всего тремя выстрелами из «макарова» взорвало почти налаженный уже быт и затвердевшую было стену, поделившую память напополам… И кажется, снова самое время помучиться вопросом о судьбе и своем предназначении…
Мельком отметив, что койка все-таки жестковата, Павел поворочался с боку на бок, едва не свалился и снова зафиксировался в положении на спине.
Гиперборея бы сюда. Лучше кого-то из творцов, вот бы подиалектили вволю насчет предназначения…
– Глупец, – проникновенно сообщил кто-то отчаянно знакомый. Как будто вроде бы изнутри, из недр той самой безуспешно отделенной памяти… – Худший из учеников творцов играючи докажет, что твоим предназначением было сгинуть полгода назад в том кратере посреди тайги.
– А пошел бы тогда этот ученик на… – залихватски возразил Павел вслух. И только услышав самого себя, очнулся.
Голос действительно шел из недр памяти, но отнюдь не изнутри. Какого черта свет в этом каменном мешке включается только из коридора?!
Он с шумом сел на койке и, все еще не веря в свое полное безумие, позвал во тьму:
– Градобор?
– Павел Головин? – отозвался голос.
Сомнений не осталось – только холодок страха вдоль позвоночника. Глава малой дознавательной коллегии при Общине гиперборейской: шпион и боец, опер и прокурор в одном лице. Извечный то ли союзник, то ли противник. То ли враг, то ли… Нет, ну что не друг, так это точно.
Но – откуда?!!!
– От верблюда. Так у вас говорят? Если ошибся – извини. Полгода отсутствия языковой практики… Павел Головин, это все-таки ты?
– Хватит паясничать, – выдавил Павел. – Со зрением нелады?
– В порядке, спасибо. Но все-таки я вижу тебя не глазами.
– А чем? – тупо спросил Павел. На язык едва не вырвалась еще какая-то уточняющая пошлость, но он удержал ее в себе. Время для бравады, кажется, кончилось.
– Да, собственно, ничем, – сообщил главный дознаватель. – И, собственно, не вижу. Я сейчас в Сферическом храме на склоне горы Меру, и около меня двенадцать творцов, каждый из которых утверждает, что осуществил прокол именно в твое сознание. А мне остается верить на слово.
– Двенадцать творцов, – тупо повторил Павел. – Прокол… Значит, вы все-таки вернулись на Землю.
– Прокол – да. Почти… Вернулись на Землю – нет. Но тоже почти. Впрочем, на все воля Мироздания, и, возможно, часть моего предназначения именно в том, чтобы когда-нибудь снова попрать ногой землю Ствола Вероятностей…
Павел сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, уняв заодно дрожь в пальцах, а холодок страха в позвоночнике растаял будто бы сам собой. Все правильно, и все снова почти привычно: уважающий себя гиперборей не начнет серьезного разговора, не сообщив что-нибудь про Мироздание вообще и про свое предназначение в частности.
– Ну что ж, с возвращеньицем, – произнес Павел. – И все-таки: как?
– Не скажу, что просто, – признался гиперборей. – Магия смарров и воля землянина – адская смесь. Но все-таки даже она не в состоянии переиначить структуру вселенского Древа и навсегда изолировать Ствол от его ветвей. А полгода – слишком короткий срок, чтобы самые могучие ветви деградировали до полной потери способности пробивать межвероятностные проколы. Впрочем, нет, у инков, кажется, возникли какие-то проблемы. Но атланты и ящеры по-прежнему сильны.
– Значит, Ассамблея все еще существует, – уверенно вывел Павел.
– Почему ты так думаешь?
– Ты слишком уверенно говоришь за других.
– У дознавательной коллегии по-прежнему хорошая агентура, – в голосе гиперборея не было даже гордости, просто констатация факта.
– Было бы странно, если бы ты ответил прямо, – усмехнулся Павел. – И все-таки я получил нужный ответ. Благодарю.
– Только твое дело, как понимать мои слова. – Градобор по обыкновению не собирался ничего уточнять. – Однако творцы слабеют, их силы слишком дороги, чтобы мы тратили их на второстепенное. Когда-то мы неплохо ладили, Павел Головин. И потому я хотел именно тебе передать предупреждение.
Павел хмыкнул. Все правильно: гиперборей открыл рот – жди проблем. Слава богу, что хоть не ящер, не к ночи будь помянут… Впрочем, привыкать ли к угрозам тому, кто поработал в Ассамблее?
– Не нужно, Градобор, – попросил Павел. – Лучше прямо скажи, чего хочешь, и мы поторгуемся о том, что я за это получу. А еще лучше телепатируй Потапову. Такие вопросы по его части.
– Почему ты не хочешь выслушать? – совершенно искренне удивился главный дознаватель, игнорируя остальное. – В этот раз я не прошу за свои слова никакой платы.
– Потому что еще ни одно из твоих предупреждений, во-первых, не сбылось до конца…
– Но ведь для этого они и делаются!
– …А во-вторых, не помогло избежать того, о чем ты предупреждал. Слишком путано вы изъясняетесь.
Градобор молчал секунды три. А потом все-таки произнес медленно и с расстановкой:
– Запомни, Павел…
Тот заткнул бы уши или принялся орать песню, если б это помогло заглушить слова гиперборея. Но голос дознавателя звучал не в ушах, и выбора не оставалось.
– …Это было слишком сильное воздействие. Огромная, невероятная концентрация Хаоса, который не мог рассеяться без последствий. Земляне, конечно, не заметят изменений, но Ствол Древа уже не тот, что прежде. Наиболее тонкие законы вероятностей уже нарушаются, затем разорвутся связи, определяющие нынешний ход вещей, и выстроятся новые. А после, возможно, поколеблются и сами основы твоего мира вроде физических закономерностей.
– Или? – произнес Павел.
– Что «или»? – сбился дознаватель.
– Такие вещи ты обычно пророчишь гораздо более уверенно. Значит, есть какое-то «или».
– Да, – неохотно согласился гиперборей. – Есть. Или всего этого не произойдет. Творцы пока не уверены… Но кое-что уже можно счесть нарушением связей.
– Например?
Прежде чем ответить, Градобор помялся секунду.
– Например, ты, Павел. Повторяю, воздействие было очень сильным. И ты как проводник… К тому же потеря крови и сорокаградусный мороз. Ты не должен был уцелеть. Над этой дилеммой ломали голову лучшие из творцов и не нашли другого объяснения: Мироздание оставило тебе жизнь для чего-то большего.
– Еще большего? – почти равнодушно уточнил Павел. Новое предсказание гипербореев оригинальностью не отличалось, творцы Общины предпочитали ссылаться на вселенский замысел во всем, чего не могли объяснить сами.
– Да, – спокойно согласился тот. – Хотя я уже и не представляю… Впрочем, существует еще один вариант: узор разума на ткани Мироздания слишком сложен, чтобы быть безупречным. Иногда случаются ошибки.
– Вот спасибо, – Павел усмехнулся. – Так приятно, знаешь ли, быть чьей-то ошибкой… Пусть даже Мироздания. Лишь бы – живой ошибкой.
Пауза, которую выдержал Градобор, возможно, понадобилась ему для тяжелого вздоха где-то там, в далекой стране северного ветра.
– Отнесись к моим словам серьезно, Павел, – произнес он наконец.
– Я попробую, – пообещал тот, даже не стараясь быть искренним. – У тебя все?
– Пока все. Творцы слабеют, но путь теперь изведан – в следующий раз им потребуется меньше усилий.
– Не надо следующего раза, – без особой надежды попросил Павел и в ту же секунду понял, что остался один во тьме карцера. – Сволочь, – выговорил он с чувством. – Ну и как мне теперь спать?
Эмоции требовали немедленно пойти к кому-нибудь и поделиться. Хотя бы и Федору – его, кажется, в палату к египтянину отправили, чтоб тот не сбежал, внезапно очнувшись. Но лучше, конечно, Шефу или хотя бы к Филиппычу. Правда, эти небось в одном кабинете устроились…
Павел представил, что надо вот сейчас оторвать зад от койки и пойти куда-то темными коридорами старого фабричного корпуса, подниматься по лестницам, стучать в дверь кабинета… Мало ли чем там старики занимаются? И вовсе не в том смысле! Им ведь тоже есть о чем потрепаться после рюмки-другой. Или просто спят уже.
К черту! Утро вечера трезвее. Самому, в конце концов, тоже есть над чем напрячь мозг.
В полной уверенности, что не уснет теперь до утра, Павел прилег обратно на койку. И глаза будто сами собой слиплись еще до того, как он успел пристроить вместо подушки собственный локоть.
5
– Федор что говорит? – произнес Павел больше для порядка и вдруг спохватился: – Он вообще живой там?
– Да уж поживее тебя, – съязвил Филиппыч. – Ящик, что ли, там оказался или бочка… Загородила его от прямого акустического удара. Так что этот живчик уже два часа на ногах.
– Два? – изумился Павел. – А я сколько провалялся?
– Много. Сейчас десять почти. Но кое-кому пришлось еще хуже.
– Египтянин! – прозрел наконец Павел. – Шеф, черт, ну ладно я контуженый, но вы-то!.. Вот кого надо про ящера спрашивать!
– Надо, – согласился тот. – И спросим. Как только время придет.
– Какое время? Каждая минута на счету! Если смарры действительно здесь!..
– Успокойся, Паша. Египтянин пока молчит, – терпеливо объяснил Филиппыч. – Светило медицины его какой-то наркотой обколола, до утра не оклемается.
– Зар-раза… – с чувством сообщил Павел, глядя почему-то на Шефа.
– Ничего страшного, – отозвался тот. – Все равно не разговорчивый он пока. В живых оставлять парня, похоже, не собирались, так что пускай сначала в себя придет. Заодно и мы древнеегипетский малость подучим.
Он снисходительно усмехнулся, явно ожидая уточняющего вопроса, но тут у Павла что-то щелкнуло в голове, и цепочка подслушанных краем уха и подсмотренных краем глаза фактов выстроилась сама собой: Николай, золотой брусок, результаты к вечеру… Орихалк атлантов, между прочим, вполне себе золотистый, а форму бруска имели многие простые приспособления из этого биоактивного металла. Например, синхронные переводчики, которыми пользовались в нескольких массовых облавах по городу, когда Ассамблее приходилось привлекать неквалифицированный персонал из родных миров – попросту говоря, войска.
– А к утру успеют? – осведомился Павел, и Шеф перестал усмехаться. Блеснуть новостью ему не удалось.
– Николай говорил, что почти закончил распайку, осталось запрограммировать. Ну и… пришлось внеурочные пообещать.
Распайку? Запрограммировать? Меньше всего эти слова подходили к церебротехнологиям атлантов, которые вживляли орихалк непосредственно себе в мозг и нервные пути. Но Шефу, в конце концов, видней. Если уж он до сих пор не погнал взашей своих аналитиков, то, наверное, знает, чего они стоят.
– Ладно, – согласился Павел. – Пускай программируют. А мы пока что?
– Мы? – переспросил Потапов. Прищурился, потер глаза указательным и большим пальцами… – Жуткий день, Паша. Веришь, первый раз в таком напряжении со дня твоего бегства. В гостиницу ты пока не ходи, переночуй лучше здесь. Я тоже останусь – в кабинете лягу. Семен, ты?
– Я… – Филиппыч колебался недолго. – Нет, ну а чего туда-сюда мотаться? Тамаре я позвоню, чтоб не ждала.
– Вот и славненько. Федю в магазин отправь, перекусить чего-нибудь…
– В магазин? – Филиппыч оживился. – Можно, конечно, и в магазин. Войны, во всяком случае, сегодня больше не предвидится.
Шеф было посмотрел на него строго, а потом махнул рукой.
– Ладно, разрешаю. Тем более возвращенье отметить… Но чтоб не больше ста граммов на брата!
– Я щас, – живо отреагировал Филиппыч и скрылся за дверью.
Потапов проводил его взглядом и покачал головой.
– Вот и не скажешь ведь, что шестой десяток мужик разменял… Ты, Паша, здесь ляжешь? Ну и хорошо. Пошли в кабинет, не на койке же праздновать.
Про сто граммов Шеф сказал не зря, иначе двумя литрами на четверых дело бы точно не ограничилось. То ли вмешался выделенный за день адреналин, то ли общее возбужденное состояние духа. А может быть, сказались медикаменты инков, вколотые Филиппычем… Так или иначе, водка не брала Шефа, потому что за два часа посиделок тот не выцедил и трех рюмок. Филиппыча, потому что свою норму тот знал строго. А Павла с Федором – просто так. В результате к объявленному Потаповым отбою в час ночи они пришли почти трезвыми, несмотря на скудость закуски и употребление львиной доли наличествующей выпивки.
Чувствуя себя обманутым, Павел буркнул что-то грубое увязавшемуся следом за ним Федору, проследовал в назначенный ему для ночевки карцер и увалился, не включая света, на застеленную клеенкой койку без подушки. В голову, как назло, перли мысли, причем не по делу, а по жизни. По всей его беспутной, если уж честно, жизни, начиная с учебки спецназа, куда угодил сразу после армии не столько по призванию, сколько вопреки его отсутствию, и далее через все замысловатые коленца, которые выписывала кривая… Первая командировка в Чечню в девяносто пятом, ранение, выздоровление – как будто кусок из подсмотренного краем глаза сериала: давно, смутно и совсем не трогает. Вторая командировка, плен, полгода прозябания в яме – хуже, чем у скота в соседнем хлеву. Это уже куда как ярче, и самой яркой краской через все то время – надежда, злость, разочарование. Сначала надежда, что свои вот-вот ринутся и выручат. Потом злость, что не ринулись. И наконец, перелом – новая оценка своего места в военно-политических играх страны. А следом и равнодушие ко всему вплоть до собственной жизни… Что там дальше? Выкуп? Да, это тоже было. В тот самый миг, когда уже не то что злости – равнодушия не осталось. Месть? Вцепиться мучителям в глотки и рвать до последнего? О чем это вы? Забудьте, дайте лучше забиться в угол потемнее и оставьте в покое… Либо сразу пристрелите – тоже неплохой вариант. Вполне уважительная причина для комиссования с постстрессовым синдромом. И тут же следом: пропитая вплоть до кухонной плиты мебель из «однушки» в Строгине, снова злость, но теперь уже на себя – пьянь и тряпку, а потому довольно быстрая завязка, и… И банда Шрама – средней руки московского авторитета. Это тоже вопреки. Вопреки всему, что было до того, всему, что внушалось и во что верилось, стоя в рядах плечом к плечу… Поменьше морали и долга с идеалами, побольше разнузданного пофигизма и «работы на себя». Да и риска куда как меньше, чем в развед-рейде по заросшим зеленкой горам. Братва зауважала сразу, деньги тоже завелись, хоть и не бог весть… Не срослось. Против природы, как сказал бы Филиппыч, не попрешь. А тут и дельце со старой мебельной фабрикой подвернулось. Ну откуда ж было знать Шраму о Земном отделе и тем более об Ассамблее! Мир праху его. И спасибо, кстати, что нелегкое решение в ответ на предложение Потапова далось так на удивление легко. Ну а дальше…
Всего несколько месяцев в отделе – это, конечно, отдельный роман. Или два. Да еще, как выясняется, с продолжением. Здесь, правда, тоже все очень быстро стало привычным, а вернее, вернулось в привычное русло: сначала бей, потом думай, да под ноги внимательней, чтобы, если и не на мину, так в дерьмо… И под конец уже казалось, что все, что нет больше сил и лучше уж пропить последнюю плиту, чем так… Чем снова… И не важно, что генералы и бандиты теперь ни при чем. Решился и в этот раз, дезертировал с еще одного фронта за светлое будущее и счастье всего человечества. Впрочем, и дезертирством-то это считать не с руки, просто силы, с которыми пришлось схлестнуться, лежали далеко за гранью понимания нормального землянина.
А теперь вот оказалось, что зря старался? Что прав Филиппыч и натура никогда не отпустит? Шесть месяцев «на гражданке». Сто восемьдесят дней попыток отмежеваться от писанного каленым железом знания, что земная реальность уже никогда не будет для него прежней – пусть и не обителью абсолютного счастья, но хотя бы лишь человеческой и ничьей больше. А вспомнилось все за одно утро, которое всего тремя выстрелами из «макарова» взорвало почти налаженный уже быт и затвердевшую было стену, поделившую память напополам… И кажется, снова самое время помучиться вопросом о судьбе и своем предназначении…
Мельком отметив, что койка все-таки жестковата, Павел поворочался с боку на бок, едва не свалился и снова зафиксировался в положении на спине.
Гиперборея бы сюда. Лучше кого-то из творцов, вот бы подиалектили вволю насчет предназначения…
– Глупец, – проникновенно сообщил кто-то отчаянно знакомый. Как будто вроде бы изнутри, из недр той самой безуспешно отделенной памяти… – Худший из учеников творцов играючи докажет, что твоим предназначением было сгинуть полгода назад в том кратере посреди тайги.
– А пошел бы тогда этот ученик на… – залихватски возразил Павел вслух. И только услышав самого себя, очнулся.
Голос действительно шел из недр памяти, но отнюдь не изнутри. Какого черта свет в этом каменном мешке включается только из коридора?!
Он с шумом сел на койке и, все еще не веря в свое полное безумие, позвал во тьму:
– Градобор?
– Павел Головин? – отозвался голос.
Сомнений не осталось – только холодок страха вдоль позвоночника. Глава малой дознавательной коллегии при Общине гиперборейской: шпион и боец, опер и прокурор в одном лице. Извечный то ли союзник, то ли противник. То ли враг, то ли… Нет, ну что не друг, так это точно.
Но – откуда?!!!
– От верблюда. Так у вас говорят? Если ошибся – извини. Полгода отсутствия языковой практики… Павел Головин, это все-таки ты?
– Хватит паясничать, – выдавил Павел. – Со зрением нелады?
– В порядке, спасибо. Но все-таки я вижу тебя не глазами.
– А чем? – тупо спросил Павел. На язык едва не вырвалась еще какая-то уточняющая пошлость, но он удержал ее в себе. Время для бравады, кажется, кончилось.
– Да, собственно, ничем, – сообщил главный дознаватель. – И, собственно, не вижу. Я сейчас в Сферическом храме на склоне горы Меру, и около меня двенадцать творцов, каждый из которых утверждает, что осуществил прокол именно в твое сознание. А мне остается верить на слово.
– Двенадцать творцов, – тупо повторил Павел. – Прокол… Значит, вы все-таки вернулись на Землю.
– Прокол – да. Почти… Вернулись на Землю – нет. Но тоже почти. Впрочем, на все воля Мироздания, и, возможно, часть моего предназначения именно в том, чтобы когда-нибудь снова попрать ногой землю Ствола Вероятностей…
Павел сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, уняв заодно дрожь в пальцах, а холодок страха в позвоночнике растаял будто бы сам собой. Все правильно, и все снова почти привычно: уважающий себя гиперборей не начнет серьезного разговора, не сообщив что-нибудь про Мироздание вообще и про свое предназначение в частности.
– Ну что ж, с возвращеньицем, – произнес Павел. – И все-таки: как?
– Не скажу, что просто, – признался гиперборей. – Магия смарров и воля землянина – адская смесь. Но все-таки даже она не в состоянии переиначить структуру вселенского Древа и навсегда изолировать Ствол от его ветвей. А полгода – слишком короткий срок, чтобы самые могучие ветви деградировали до полной потери способности пробивать межвероятностные проколы. Впрочем, нет, у инков, кажется, возникли какие-то проблемы. Но атланты и ящеры по-прежнему сильны.
– Значит, Ассамблея все еще существует, – уверенно вывел Павел.
– Почему ты так думаешь?
– Ты слишком уверенно говоришь за других.
– У дознавательной коллегии по-прежнему хорошая агентура, – в голосе гиперборея не было даже гордости, просто констатация факта.
– Было бы странно, если бы ты ответил прямо, – усмехнулся Павел. – И все-таки я получил нужный ответ. Благодарю.
– Только твое дело, как понимать мои слова. – Градобор по обыкновению не собирался ничего уточнять. – Однако творцы слабеют, их силы слишком дороги, чтобы мы тратили их на второстепенное. Когда-то мы неплохо ладили, Павел Головин. И потому я хотел именно тебе передать предупреждение.
Павел хмыкнул. Все правильно: гиперборей открыл рот – жди проблем. Слава богу, что хоть не ящер, не к ночи будь помянут… Впрочем, привыкать ли к угрозам тому, кто поработал в Ассамблее?
– Не нужно, Градобор, – попросил Павел. – Лучше прямо скажи, чего хочешь, и мы поторгуемся о том, что я за это получу. А еще лучше телепатируй Потапову. Такие вопросы по его части.
– Почему ты не хочешь выслушать? – совершенно искренне удивился главный дознаватель, игнорируя остальное. – В этот раз я не прошу за свои слова никакой платы.
– Потому что еще ни одно из твоих предупреждений, во-первых, не сбылось до конца…
– Но ведь для этого они и делаются!
– …А во-вторых, не помогло избежать того, о чем ты предупреждал. Слишком путано вы изъясняетесь.
Градобор молчал секунды три. А потом все-таки произнес медленно и с расстановкой:
– Запомни, Павел…
Тот заткнул бы уши или принялся орать песню, если б это помогло заглушить слова гиперборея. Но голос дознавателя звучал не в ушах, и выбора не оставалось.
– …Это было слишком сильное воздействие. Огромная, невероятная концентрация Хаоса, который не мог рассеяться без последствий. Земляне, конечно, не заметят изменений, но Ствол Древа уже не тот, что прежде. Наиболее тонкие законы вероятностей уже нарушаются, затем разорвутся связи, определяющие нынешний ход вещей, и выстроятся новые. А после, возможно, поколеблются и сами основы твоего мира вроде физических закономерностей.
– Или? – произнес Павел.
– Что «или»? – сбился дознаватель.
– Такие вещи ты обычно пророчишь гораздо более уверенно. Значит, есть какое-то «или».
– Да, – неохотно согласился гиперборей. – Есть. Или всего этого не произойдет. Творцы пока не уверены… Но кое-что уже можно счесть нарушением связей.
– Например?
Прежде чем ответить, Градобор помялся секунду.
– Например, ты, Павел. Повторяю, воздействие было очень сильным. И ты как проводник… К тому же потеря крови и сорокаградусный мороз. Ты не должен был уцелеть. Над этой дилеммой ломали голову лучшие из творцов и не нашли другого объяснения: Мироздание оставило тебе жизнь для чего-то большего.
– Еще большего? – почти равнодушно уточнил Павел. Новое предсказание гипербореев оригинальностью не отличалось, творцы Общины предпочитали ссылаться на вселенский замысел во всем, чего не могли объяснить сами.
– Да, – спокойно согласился тот. – Хотя я уже и не представляю… Впрочем, существует еще один вариант: узор разума на ткани Мироздания слишком сложен, чтобы быть безупречным. Иногда случаются ошибки.
– Вот спасибо, – Павел усмехнулся. – Так приятно, знаешь ли, быть чьей-то ошибкой… Пусть даже Мироздания. Лишь бы – живой ошибкой.
Пауза, которую выдержал Градобор, возможно, понадобилась ему для тяжелого вздоха где-то там, в далекой стране северного ветра.
– Отнесись к моим словам серьезно, Павел, – произнес он наконец.
– Я попробую, – пообещал тот, даже не стараясь быть искренним. – У тебя все?
– Пока все. Творцы слабеют, но путь теперь изведан – в следующий раз им потребуется меньше усилий.
– Не надо следующего раза, – без особой надежды попросил Павел и в ту же секунду понял, что остался один во тьме карцера. – Сволочь, – выговорил он с чувством. – Ну и как мне теперь спать?
Эмоции требовали немедленно пойти к кому-нибудь и поделиться. Хотя бы и Федору – его, кажется, в палату к египтянину отправили, чтоб тот не сбежал, внезапно очнувшись. Но лучше, конечно, Шефу или хотя бы к Филиппычу. Правда, эти небось в одном кабинете устроились…
Павел представил, что надо вот сейчас оторвать зад от койки и пойти куда-то темными коридорами старого фабричного корпуса, подниматься по лестницам, стучать в дверь кабинета… Мало ли чем там старики занимаются? И вовсе не в том смысле! Им ведь тоже есть о чем потрепаться после рюмки-другой. Или просто спят уже.
К черту! Утро вечера трезвее. Самому, в конце концов, тоже есть над чем напрячь мозг.
В полной уверенности, что не уснет теперь до утра, Павел прилег обратно на койку. И глаза будто сами собой слиплись еще до того, как он успел пристроить вместо подушки собственный локоть.
5
В каменном мешке карцера утро наступало только тогда, когда включался свет. Если бы не грубый толчок в плечо, Павел проспал бы не то что до обеда – до вечера.
– Вставайте, больной. На клизму пора.
Судя по голосу, Сергеев был свеж и весел. Ну что ж, очень может быть: водки ему вчера досталось столько же, но вот ударной волны – существенно меньше.
– Уйди, – буркнул Павел. – Мне покой прописали.
– Тогда зря вернулся в отдел, – резонно заметил Федор. – Здесь покой даже не снится. Пошли, говорю, египтянин очнулся. Или тебе не интересно?
– Нет, – соврал Павел и сел на койке.
Света Сергеев так и не включил, ограничился дверью, распахнутой в затопившее вестибюль утро.
– На третьем этаже у атлантов, – ответил он на незаданный вопрос Павла. – Пойду, лифт вызову, а то пока доковыляешь…
Лифт – это хорошо. Чистый, современный, дорогой… И зеркало в нем – тоже хорошо. Можно прижаться лбом к прохладному стеклу и забыться на целых десять секунд…
– Переводчик, что ли, наладили? – осведомился Павел, не отлипая от опоры.
– Да кто его знает? Коля вроде принес какую-то штуку, но тут меня за тобой, бездельником, отправили.
Лазарет атлантов – знакомое до оскомины помещение. Пришлось им попользоваться в свое время. Первая комната – пустой нынче кабинет для приема. Вторая, смежная – единственная палата. Отбоя в пациентах у медиков-атлантов не было, но поправлялись они быстро, и двух койкомест вполне хватало даже в самые горячие времена. Тем более что своих тяжелых участники Ассамблеи предпочитали отправлять на родину.
Египтянин занимал одну из двух коек. Давешняя врачиха была, конечно, не атланткой, но руку к пациенту все-таки приложила. Отмытый, переодетый почему-то в докторский халат и забинтованный в нужных местах контактер выглядел по-прежнему плохо, но уже не настолько жутко, как вчера. Дымящаяся кружка в его руках распространяла по палате аромат куриного бульона, и Павел успел мельком подивиться, откуда в этот час на фабрике взялся подобный деликатес, но потом заметил на подоконнике электрический чайник и разорванную упаковку от кубика. Единственный видимый из-под повязки и наполовину заплывший глаз египтянина рассеянно следил за действиями Николая, который, пододвинув к койке табурет, расставлял на нем свою технику. Выражение этого взгляда понять было невозможно, но в целом контактер не оставлял впечатления комка нервов. Может быть, уже понял, что увечить дальше его пока не будут. А может, просто действовали препараты, которыми его накачивали с вечера. И кстати, неизвестно еще, что сейчас в его капельнице. Едва ли просто питательный физраствор.
Шеф занимал другой табурет чуть поодаль, Филиппыч – вторую невостребованную койку. Больше сидячих мест в палате не было.
– Ну что, алкоголик, – беззлобно буркнул Семен, глядя на Павла, – бульончику сам нальешь? Поправиться не предлагаю.
Тот не отреагировал. Молча проследовал к койке и уселся на другой ее край.
– Коля, как там у тебя? – осведомился Потапов, нетерпеливо ерзая. Табурет, видимо, был жестким. – Долго еще?
– Почти… – хмуро отозвался тот. – Качества не обещаю, сами видите, на живую нитку все. И скорость вряд ли будет синхронная.
На экране ноутбука перед ним прыгали гистограммы звукозаписи. Пристроенный рядом орихалковый брусок едва не свалился с табурета, но был подхвачен прежде, чем поотрывались распаянные по всей его поверхности провода.
– Да пусть хоть какая-нибудь скорость будет, – скептически сообщил Федор. – А то ведь совсем не заработает.
Николай хмыкнул и пожал плечами. Не заработать, похоже, действительно могло.
– Так, теперь потише, пожалуйста, – он предупреждающе поднял руку и с детской непосредственностью обратился к контактеру: – Ну-ка скажи еще что-нибудь. Не понимаешь? Как звать хотя бы?
Обнаружив интерес к своей персоне, египтянин вяло попытался привстать, но движения его были слишком нечеткими, анестетики явно еще не выветрились, но боль уже давала о себе знать. Бульон плеснулся на простыню, сквозь зубы контактера прорвался стон. Впрочем, уже через секунду он снова разлепил свой зрячий глаз и заговорил заплетающимся языком. Десяток слов не вызывали ровно никаких ассоциаций. А еще через пару секунд ноутбук разразился серией резких каркающих звуков.
Сергеев понимающе усмехнулся, Шеф поморщился. Контактер замолчал и уставился на компьютер, даже одним глазом умудрившись выразить крайнюю степень изумления.
Однако реакция Николая оказалась вовсе не такой, какой можно было ожидать:
– Отлично! Теперь частотки чуть-чуть…
Несколько торопливых движений пальца по тачпаду, пара нажатых клавиш… Потом он схватил брусок, шевеля губами, отсчитал какой-то проводок и без пощады отодрал его от припоя.
– Лишняя точка экстремума, – туманно пояснил он в ответ на тяжелый взгляд Шефа. – Сигнала не дает, только помехи в стоячую волну… – И снова контактеру: – А ну повтори!
Не в силах проявлять большее недоумение, чем земляне, пришелец промямлил еще несколько слов. Гистограммы дернулись, моргнул индикатор диска, и из динамика компьютера внезапно донеслось:
– Ты говоришь языком восточных варваров. Я не знаю его.
Шеф встрепенулся, Филиппыч смачно хекнул и шлепнул себя по коленке в стиле: «Во дает молодежь!» У Сергеева в дверях отпала челюсть.
– Не понимаешь? – удивился Николай, не обращая внимания на эти проявления признания его таланта. – А должен вообще-то.
Он всмотрелся в экран, передвинул пару каких-то ползунков. Потом перевернул компьютер, потрогал разъемы, прощупал кабель к какой-то пластмассовой коробке, от которой, оказывается, и тянулась разноцветная «коса» проводов к орихалковому бруску. Потом хлопнул себя по лбу, достал из заднего кармана брюк микрофон и приладил сбоку от экрана.
– Встроенный я вчера сжег, – доверительно сообщил он почему-то Павлу. После чего развернул микрофон к Шефу и тиснул на клавиатуре кнопку.
Потапов понял. Он зачем-то встал, помедлив секунду, подобрал свой табурет, поставил его поближе и снова уселся. Сколько лет он мечтал вести переговоры с чужими ветвями без участия Ассамблеи, только лишь от имени отдела? Пожалуй, столько, сколько существует сам отдел. И – вот оно. Не отчет совету безопасности, не требование, не нота протеста, заведомо бесполезная… И даже не собеседование о приеме на работу в Ассамблею – разговор землянина и пришельца, где стороны хотя бы на предварительном этапе равны в правах и возможностях.
Вот только контактер беспомощен и едва ли уполномочен на что-то серьезное. Повод к разговору до отвращения примитивен, почти что допрос. Да и больничная палата вместо колонного зала… Так, наверно, и сбываются самые сокровенные мечты. Буднично. В рабочем порядке.
Потапов вздохнул и произнес:
– Как ты себя чувствуешь?
Павел невольно отметил это «ты». Не от недостатка уважения, просто рекомендованный Ассамблеей стиль поведения при первом контакте. Очень многие пришельцы воспринимали «вы» лишь как множественное число.
Ноутбук снова хрустнул, моргнул, и через секунду слова Шефа зазвучали уже из артефакта атлантов. На языке египтянина. Тот вздрогнул, уставившись на вибрирующий со звуковой частотой брусок, издающий ужасные, но, должно быть, вполне понятные звуки. А выслушав до конца, вперил прояснившийся на несколько секунд взгляд своего единственного глаза в Шефа.
– Техники совсем не знают, – тихонько прокомментировал Николай, наклонившись к Павлу. – Но не полный увалень, сейчас сообразит…
Микрофон не уловил этих слов, и ноутбук без помех выполнил обратный перевод.
– Слишком хорошо для того, кто осужден Анубисом на муки, – через силу произнес пришелец. – Ты его служитель? Тогда где твоя шакалья голова и почему ты не ведешь меня в шатер Осириса на суд сорока божеств?
Сквозь боль и наркотики в его голос прорывался не страх и не благоговейный ужас. Скорее настороженное любопытство. И… сарказм.
Шеф прикрыл рукой микрофон, оглянулся на Филиппыча. Тот пожал плечами:
– Ну а что? Может, так и лучше. Анубис, царство мертвых… Заплести ему извилины сейчас пара пустяков. Пусть падает ниц и выкладывает что нужно.
– Не упадет, – неожиданно для самого себя выдал вдруг Павел. – А если упадет, то прикинется. Он же сейчас издевается над нами. Так, как может.
– Ага, – подал от двери голос Сергеев. – По-древнеегипетски.
Потапов снова вздохнул, качнул головой.
– Ладно, молчите все. Толка как от козла… – он придвинул микрофон и четко проговорил: – Здесь нет шатра Осириса и сорока богов. Мы – люди, как и ты. Другие люди. Но мы все-таки можем умерить твою боль, если терпеть нет сил.
Все-таки это было очень неудобно – разговор через двух переводчиков. Ответ на русском зазвучал только через минуту:
– Нет сил, – подтвердил контактер. – Но я скиталец Анубиса.
Видимо, это следовало понимать так, что помощь пока не нужна, и Потапов продолжил:
– Ты помнишь, как попал… в наш мир?
– Как и прочие скитальцы. Толстый Тутмос вонзил меч в мое ложе, и я умер для верхнего мира. Только так можно ступить на тропы царства Осириса.
Филиппыч скептически хмыкнул, подозревая в сказанном лишь игру речи.
– Вполне может быть, – не оборачиваясь, отозвался Шеф. – Каждая раса пробивает проколы по-своему… И по-своему трактует результат. Тропа Осириса ничуть не хуже межвероятностного канала.
– Вставайте, больной. На клизму пора.
Судя по голосу, Сергеев был свеж и весел. Ну что ж, очень может быть: водки ему вчера досталось столько же, но вот ударной волны – существенно меньше.
– Уйди, – буркнул Павел. – Мне покой прописали.
– Тогда зря вернулся в отдел, – резонно заметил Федор. – Здесь покой даже не снится. Пошли, говорю, египтянин очнулся. Или тебе не интересно?
– Нет, – соврал Павел и сел на койке.
Света Сергеев так и не включил, ограничился дверью, распахнутой в затопившее вестибюль утро.
– На третьем этаже у атлантов, – ответил он на незаданный вопрос Павла. – Пойду, лифт вызову, а то пока доковыляешь…
Лифт – это хорошо. Чистый, современный, дорогой… И зеркало в нем – тоже хорошо. Можно прижаться лбом к прохладному стеклу и забыться на целых десять секунд…
– Переводчик, что ли, наладили? – осведомился Павел, не отлипая от опоры.
– Да кто его знает? Коля вроде принес какую-то штуку, но тут меня за тобой, бездельником, отправили.
Лазарет атлантов – знакомое до оскомины помещение. Пришлось им попользоваться в свое время. Первая комната – пустой нынче кабинет для приема. Вторая, смежная – единственная палата. Отбоя в пациентах у медиков-атлантов не было, но поправлялись они быстро, и двух койкомест вполне хватало даже в самые горячие времена. Тем более что своих тяжелых участники Ассамблеи предпочитали отправлять на родину.
Египтянин занимал одну из двух коек. Давешняя врачиха была, конечно, не атланткой, но руку к пациенту все-таки приложила. Отмытый, переодетый почему-то в докторский халат и забинтованный в нужных местах контактер выглядел по-прежнему плохо, но уже не настолько жутко, как вчера. Дымящаяся кружка в его руках распространяла по палате аромат куриного бульона, и Павел успел мельком подивиться, откуда в этот час на фабрике взялся подобный деликатес, но потом заметил на подоконнике электрический чайник и разорванную упаковку от кубика. Единственный видимый из-под повязки и наполовину заплывший глаз египтянина рассеянно следил за действиями Николая, который, пододвинув к койке табурет, расставлял на нем свою технику. Выражение этого взгляда понять было невозможно, но в целом контактер не оставлял впечатления комка нервов. Может быть, уже понял, что увечить дальше его пока не будут. А может, просто действовали препараты, которыми его накачивали с вечера. И кстати, неизвестно еще, что сейчас в его капельнице. Едва ли просто питательный физраствор.
Шеф занимал другой табурет чуть поодаль, Филиппыч – вторую невостребованную койку. Больше сидячих мест в палате не было.
– Ну что, алкоголик, – беззлобно буркнул Семен, глядя на Павла, – бульончику сам нальешь? Поправиться не предлагаю.
Тот не отреагировал. Молча проследовал к койке и уселся на другой ее край.
– Коля, как там у тебя? – осведомился Потапов, нетерпеливо ерзая. Табурет, видимо, был жестким. – Долго еще?
– Почти… – хмуро отозвался тот. – Качества не обещаю, сами видите, на живую нитку все. И скорость вряд ли будет синхронная.
На экране ноутбука перед ним прыгали гистограммы звукозаписи. Пристроенный рядом орихалковый брусок едва не свалился с табурета, но был подхвачен прежде, чем поотрывались распаянные по всей его поверхности провода.
– Да пусть хоть какая-нибудь скорость будет, – скептически сообщил Федор. – А то ведь совсем не заработает.
Николай хмыкнул и пожал плечами. Не заработать, похоже, действительно могло.
– Так, теперь потише, пожалуйста, – он предупреждающе поднял руку и с детской непосредственностью обратился к контактеру: – Ну-ка скажи еще что-нибудь. Не понимаешь? Как звать хотя бы?
Обнаружив интерес к своей персоне, египтянин вяло попытался привстать, но движения его были слишком нечеткими, анестетики явно еще не выветрились, но боль уже давала о себе знать. Бульон плеснулся на простыню, сквозь зубы контактера прорвался стон. Впрочем, уже через секунду он снова разлепил свой зрячий глаз и заговорил заплетающимся языком. Десяток слов не вызывали ровно никаких ассоциаций. А еще через пару секунд ноутбук разразился серией резких каркающих звуков.
Сергеев понимающе усмехнулся, Шеф поморщился. Контактер замолчал и уставился на компьютер, даже одним глазом умудрившись выразить крайнюю степень изумления.
Однако реакция Николая оказалась вовсе не такой, какой можно было ожидать:
– Отлично! Теперь частотки чуть-чуть…
Несколько торопливых движений пальца по тачпаду, пара нажатых клавиш… Потом он схватил брусок, шевеля губами, отсчитал какой-то проводок и без пощады отодрал его от припоя.
– Лишняя точка экстремума, – туманно пояснил он в ответ на тяжелый взгляд Шефа. – Сигнала не дает, только помехи в стоячую волну… – И снова контактеру: – А ну повтори!
Не в силах проявлять большее недоумение, чем земляне, пришелец промямлил еще несколько слов. Гистограммы дернулись, моргнул индикатор диска, и из динамика компьютера внезапно донеслось:
– Ты говоришь языком восточных варваров. Я не знаю его.
Шеф встрепенулся, Филиппыч смачно хекнул и шлепнул себя по коленке в стиле: «Во дает молодежь!» У Сергеева в дверях отпала челюсть.
– Не понимаешь? – удивился Николай, не обращая внимания на эти проявления признания его таланта. – А должен вообще-то.
Он всмотрелся в экран, передвинул пару каких-то ползунков. Потом перевернул компьютер, потрогал разъемы, прощупал кабель к какой-то пластмассовой коробке, от которой, оказывается, и тянулась разноцветная «коса» проводов к орихалковому бруску. Потом хлопнул себя по лбу, достал из заднего кармана брюк микрофон и приладил сбоку от экрана.
– Встроенный я вчера сжег, – доверительно сообщил он почему-то Павлу. После чего развернул микрофон к Шефу и тиснул на клавиатуре кнопку.
Потапов понял. Он зачем-то встал, помедлив секунду, подобрал свой табурет, поставил его поближе и снова уселся. Сколько лет он мечтал вести переговоры с чужими ветвями без участия Ассамблеи, только лишь от имени отдела? Пожалуй, столько, сколько существует сам отдел. И – вот оно. Не отчет совету безопасности, не требование, не нота протеста, заведомо бесполезная… И даже не собеседование о приеме на работу в Ассамблею – разговор землянина и пришельца, где стороны хотя бы на предварительном этапе равны в правах и возможностях.
Вот только контактер беспомощен и едва ли уполномочен на что-то серьезное. Повод к разговору до отвращения примитивен, почти что допрос. Да и больничная палата вместо колонного зала… Так, наверно, и сбываются самые сокровенные мечты. Буднично. В рабочем порядке.
Потапов вздохнул и произнес:
– Как ты себя чувствуешь?
Павел невольно отметил это «ты». Не от недостатка уважения, просто рекомендованный Ассамблеей стиль поведения при первом контакте. Очень многие пришельцы воспринимали «вы» лишь как множественное число.
Ноутбук снова хрустнул, моргнул, и через секунду слова Шефа зазвучали уже из артефакта атлантов. На языке египтянина. Тот вздрогнул, уставившись на вибрирующий со звуковой частотой брусок, издающий ужасные, но, должно быть, вполне понятные звуки. А выслушав до конца, вперил прояснившийся на несколько секунд взгляд своего единственного глаза в Шефа.
– Техники совсем не знают, – тихонько прокомментировал Николай, наклонившись к Павлу. – Но не полный увалень, сейчас сообразит…
Микрофон не уловил этих слов, и ноутбук без помех выполнил обратный перевод.
– Слишком хорошо для того, кто осужден Анубисом на муки, – через силу произнес пришелец. – Ты его служитель? Тогда где твоя шакалья голова и почему ты не ведешь меня в шатер Осириса на суд сорока божеств?
Сквозь боль и наркотики в его голос прорывался не страх и не благоговейный ужас. Скорее настороженное любопытство. И… сарказм.
Шеф прикрыл рукой микрофон, оглянулся на Филиппыча. Тот пожал плечами:
– Ну а что? Может, так и лучше. Анубис, царство мертвых… Заплести ему извилины сейчас пара пустяков. Пусть падает ниц и выкладывает что нужно.
– Не упадет, – неожиданно для самого себя выдал вдруг Павел. – А если упадет, то прикинется. Он же сейчас издевается над нами. Так, как может.
– Ага, – подал от двери голос Сергеев. – По-древнеегипетски.
Потапов снова вздохнул, качнул головой.
– Ладно, молчите все. Толка как от козла… – он придвинул микрофон и четко проговорил: – Здесь нет шатра Осириса и сорока богов. Мы – люди, как и ты. Другие люди. Но мы все-таки можем умерить твою боль, если терпеть нет сил.
Все-таки это было очень неудобно – разговор через двух переводчиков. Ответ на русском зазвучал только через минуту:
– Нет сил, – подтвердил контактер. – Но я скиталец Анубиса.
Видимо, это следовало понимать так, что помощь пока не нужна, и Потапов продолжил:
– Ты помнишь, как попал… в наш мир?
– Как и прочие скитальцы. Толстый Тутмос вонзил меч в мое ложе, и я умер для верхнего мира. Только так можно ступить на тропы царства Осириса.
Филиппыч скептически хмыкнул, подозревая в сказанном лишь игру речи.
– Вполне может быть, – не оборачиваясь, отозвался Шеф. – Каждая раса пробивает проколы по-своему… И по-своему трактует результат. Тропа Осириса ничуть не хуже межвероятностного канала.