И что вышло?!
Ведь заранее же было известно, дорога в какое неприятное место вымощена благими помыслами…
Киношники внимательно выслушивали многочисленные замечания юного энтузиаста, листали принесенные им альбомы, даже делали какие-то пометки в своих блокнотах, благодарили, руку жали… А когда Рашида пригласили на просмотр первых двух серий, то он чуть не упал со стула при виде разросшегося вдвое против реальных размеров Единорога (временами у крестовины меча открывался светящийся глаз, моргал и изрекал всякую чушь лязгающим фальцетом), ОСТРОГО четырехгранника-Дзюттэ за поясом у КРАСИВОГО шута Друдла и перекачанного дебила-блондина, вертевшего бутафорский двуручник-эспадон, как бамбуковую палку!
Рашид был так расстроен и возмущен, что поспешил оставить просмотровый зал, забыв потребовать, чтобы его фамилию убрали из титров.
В результате там она и осталась, исправно кочуя из серии в серию под тенорок, гнусавящий за кадром: "Не возда-а-ам Творцу хулою…"; и когда аль-Шинби видел свое имя на экране (или получал по почте мизерный, но регулярный гонорар), у него всякий раз багровели уши.
Хаким прикрыл глаза и вновь ощутил тяжесть меча в руках, услышал хруст ломающейся в захватнике вражеской сабли…
Захватник!
У меча, что лежал под стеклом в дурбанском историческом музее, у изрядно подпорченного ржавой коростой эспадона, идеей реставрации которого Рашид болел последние полгода, захватник был обломан; и аль-Шинби все не удавалось выяснить, какую форму тот имел, когда еще был на месте.
Теперь он знал!
Круто загнутые, короткие и прочные "бараньи рога"; с отсутствием заточки по иззубренной внутренней дуге. Сам видел… во сне. Сегодня занятий в мектебе[13] у него нет – надо непременно сходить в музей: проверить, сделать кое-какие замеры, наброски… Опять же, он обещал Лейле навестить девушку «в ее одиночестве» – прекрасная возможность совместить приятное с полезным.
С этой мыслью Рашид аль-Шинби выбрался из кровати и зашлепал в ванную, на ходу расстегивая пижаму.
Первые, еще мягкие лучи ослепительного южного солнца позолотили купола минаретов и антенны на крышах высотных домов – день понемногу вступал в свои права.
* * *
Непривычная пустота в правой руке остановила Рашида возле самого входа в музей. Ну конечно, его портфель вместе со всеми бумагами, рабочей тетрадью и миниатюрным фотоаппаратом "Око-3м" остался в учительской, в мектебе. Вот растяпа!
Рашид почесал в затылке, грустно вздохнул и решил прекратить самобичевание: раз он дошел до музея, то следует зайти внутрь, а съездить в мектеб за портфелем он успеет попозже.
И аль-Шинби неспешно поднялся по истертым ступеням двухэтажного особняка-памятника старины, который столичные власти восемь лет назад отвели под исторический музей, миновал ряд колонн, испещренных выбоинами еще от мушкетных пуль, и потянул на себя массивную ручку-грифона, открывая трехстворчатую дверь красного дерева.
Всякий раз, делая это, ему казалось: там, за дверью, замерло в коме прошлое, и стоит только найти способ реанимации, сбрызнуть недвижное тело живой водой…
Швейцар, несмотря на ранний час восседавший за конторкой, почтительно поздоровался с "господином хакимом" – Рашида в музее знали все, от директора до уборщиц. Он работал тут не первый год, параллельно с преподаванием собирая материалы для докторской диссертации. За это время с помощью аль-Шинби был отреставрирован десяток ценнейших экспонатов, составлен новый каталог собрания музея; так что "господин хаким" имел не только право свободного входа в музей в любое время суток, но также и неограниченный доступ как к витринным экспонатам, так и к обширным запасникам.
Остроглазой Лейлы, дипломницы университета ош-Дурбани, учившейся на реставратора и подрабатывавшей смотрительницей в музее, не оказалось в закрепленном за ней третьем зале – то ли задержалась, то ли выскочила за сигаретами.
Пунктуальностью старого швейцара Лейла не отличалась, зато имела массу других достоинств.
Улыбаясь невесть чему, Рашид постоял некоторое время перед узкой застекленной витриной, похожей на хрустальный гроб из сказки: в таких положено покоиться всяким Спящим Красавицам. Но вместо красавицы на алом бархате лежал изрядно проржавевший эспадон (несомненно, родовое оружие кого-то из лордов Лоулеза!) с обломанным захватником и частью крестовины. На рукояти сохранились изъязвленные временем фрагменты накладок из слоновой кости, украшенные резьбой, и Рашид надеялся рано или поздно восстановить весь рисунок; а теперь, после удивительного сна – чем Иблис не шутит, когда Творец спит! – и захватник с гардой! Потом останется аккуратно снять ржавчину, заново отполировать и запассивировать металл – и будет эспадон, в шутку прозванный Гвенилем в честь полусказочного двуручника, как новенький! Ну, не совсем как новенький, но все-таки не очень старенький; припадет губами к клинку великий воин Брюхач аль-Шинби, и очнется меч от забытья аки красавица во гробе горного хрусталя…
Историк вновь обругал себя за забывчивость; однако сейчас, в рабочее время, вынимать меч из витрины все равно бы никто не дал. Рашид немного успокоился, пообещав самому себе обязательно вернуться вечером, и неторопливо побрел из зала в зал, разглядывая по пути давно знакомые экспозиции.
Впрочем, на живую историю Эмирата он мог смотреть часами, всякий раз выгрызая новые мелочи из старой скорлупы: это качество успело принести аль-Шинби определенную известность в ученых кругах.
В ближайших залах экспонировались знамена и штандарты: Падающий Орел[14] на зеленом поле – эмирские стяги фарр-ла-Кабир; белоглавая вершина Сафед-Кух на черни – хоругвь хакасского рода Чибетей; голенастые драконы и ровные столбики иероглифов – Мэйлань и Верхний Вэй; серебристые лилии россыпью по треугольному щиту – Лоулез; бунчук о семи хвостах и рогатый череп на древке – Шулма; и дальше, дальше…
Дальше он не пошел.
Сделав небольшой круг, хаким вернулся в третий зал, где было выставлено превосходное холодное оружие и на удивление корявые доспехи эпохи Смуты Маверранахра – начала Огненного Века.
Лейла была уже там, с мягкой улыбкой поднявшись навстречу Рашиду со скамеечки в углу. В зале, кроме них, никого не было, так что почтенный хаким позволил себе перестать быть почтенным и обнял просиявшую девушку. "В плен я взят врагом коварным, в душный сладкий плен – что там дальше?.. трам-пам-пам, тирьяри-яри, и не встать с колен! Эх, стихи стихами, а махнуть бы сейчас рукой на все, завалиться в ее каморку, запереться там и…" Увы, Лейла осторожно высвободилась, в ответ на недоуменный взгляд Рашида указав глазами куда-то ему за спину.
Историк обернулся.
Возле витрины с эспадоном стоял незамеченный им угловатый подросток, несмотря на жару почему-то завернувшийся в тяжелую шаль с бахромой. Мальчишка явно был поглощен созерцанием двуручного меча, игнорируя чужие поцелуи.
Лишь через несколько секунд до Рашида дошло, что никакой это не мальчишка, а девчонка лет двенадцати; более того, он видит ее здесь далеко не в первый раз, все чаще – у витрины с предполагаемым Гвенилем.
– Твоя знакомая? – шепотом, чтобы не нарушить благоговейную тишину, царившую в музее, поинтересовался историк у Лейлы.
– Просто девочка, – также шепотом ответила студентка. – Является регулярно, а в последнее время зачастила прямо с утра – вижу ее каждую неделю, если не чаще. Приходит – и стоит перед единственной витриной. Иногда час, иногда два. Бывает, что по залу бродит – только по этому. Странная какая-то…
Рашид ласково погладил Лейлу по плечу и шагнул к девочке.
– Что, оружием интересуешься? – весело спросил он. – Этот меч называется… – хаким осекся, напоровшись на острый укоризненный взгляд; словно с разгону налетел на спицу. Так смотрят на случайного прохожего, потревожившего тебя на кладбище, когда ты стоишь над могилой кого-то из близких.
Или на бодрячка-доктора, когда ты проведываешь умирающего деда в доме для престарелых.
– Извини… – пробормотал Рашид, спеша отойти.
Девочка снова повернулась к витрине и застыла в почетном карауле, а историк вернулся к ожидавшей его Лейле.
– Я зайду вечерком? – заговорщически прошептал он девушке на ухо, одновременно без особого успеха пытаясь выбросить из головы взрослую укоризну во взгляде несовершеннолетней девчонки. – Хочу повозиться с Гвенилем… и не только с ним!
– Ни в коем случае! – лукаво улыбнулась Лейла, обеими руками взлохмачивая черные как смоль волосы, завитые снизу таким образом, что прическа походила на шлем. – Я сегодня допоздна, пожалуй, и ночевать останусь здесь. И так бедной девушке страшновато, так еще и малознакомый мужчина…
Это была их обычная, ставшая традиционной игра, неизменно заканчивавшаяся на маленьком, но весьма удобном диванчике – он стоял в выделенной Лейле подсобной комнатке музея.
Или в квартире Рашида, на широкой пружинящей кровати.
Аль-Шинби уже давно подумывал сделать Лейле предложение, но все как-то не решался, а девушка его не торопила, хотя явно ждала от хакима соответствующих слов.
"Может быть, сегодня. Или завтра," – в очередной раз замялся Рашид, понимая: непросто быть настоящим мужчиной, даже выпив предварительно жбан кименского хереса!
Поцеловав на прощание Лейлу, он заспешил к выходу из музея.
В любом случае, сейчас следовало заехать в мектеб "Звездный час", где аль-Шинби, магистр истории и не последний человек в ученых кругах, преподавал историю средневековья ученикам старших и средних классов.
"Звездный час" по праву считался особенным мектебом.
[15], не первый год числившийся среди «горных орлов», вышел на скромного доктора, осталось неизвестным. Заявившись в небольшую квартирку Кадаля и упав в жалобно заскрипевшее под ним кресло, ар-Рави первым делом брезгливо стряхнул сигарный пепел в вазу с ломкими осенними астрами и заявил, что в гробу видал всяких колдунов-чудотворцев и прочих шарлатанов. Но сейчас у Кадаля есть шанс доказать обратное: если его брат выздоровеет, то он, Равиль ар-Рави, будет готов немедленно уверовать в любую паршивую магию, Творца, шайтана, Восьмой ад Хракуташа и во все, что будет угодно господину Кадалю, плюс успешно подкрепит веру наличными…
В случае отказа у него, шейха Равиля, действительно возникнет повод увидеть господина доктора в гробу.
– Фото, – коротко бросил Кадаль в ответ на эту длинную тираду.
Равиль на мгновение опешил – он не ожидал столь делового ответа от мямли-докторишки – и во взгляде "орла" промелькнуло нечто, похожее на уважение.
– А теперь убирайтесь, – так же спокойно и сухо заявил Кадаль, получив десяток фотографий. – Можете прийти завтра, а лучше – через неделю, когда убедитесь сами, выздоровел ли ваш брат. Но имейте в виду – в моем доме пепел стряхивают в пепельницу.
И грозный Равиль молча ушел, даже не подумав перечить странному доктору, в котором недвусмысленно почувствовал дремлющую до поры силу.
Силу ар-Рави уважал.
Он вернулся через неделю, совершенно обалдевший: двоюродный брат в один день бросил колоться, и даже особой "ломки" у бывшего позора семьи не наблюдалось.
Аккуратная пачка казначейских билетов более чем солидного достоинства приятно удивила Кадаля, не привыкшего к высоким гонорарам. И когда искренне благодарный Равиль, долго жавший доктору руку, предложил стать его атабеком, то есть опекуном-покровителем, Кадаль недолго колебался. В конце концов, ведь он будет делать то же самое, что и раньше. А если есть возможность получать за лечение хорошие деньги, то почему бы ею не воспользоваться? Доктор Кадаль отнюдь не был святым – просто ему часто не хватало деловой хватки – зато у Равиля последнее качество имелось в избытке.
Примерно через час новые партнеры ударили по рукам, и несколькими днями позже доктор Кадаль переехал в дорогой двухэтажный особняк, расположенный в самом фешенебельном квартале Западной Хины. Напротив, через дорогу, проживал хинский пайгансалар[16] с многочисленным семейством и сворой блудливых терьеров, а по левую руку возвышался дом господина сахиб-хабара[17], выстроенный городским архитектором по особому проекту. К счастью, сам Равиль обитал в том же квартале, и быстро приучил заробевшего было Кадаля не теряться в высокопоставленной компании.
И уж тем паче не заикаться при каждом случайном "саламе".
Теперь люди Большого Равиля (Кадаль был далек от мысли, что его атабек занимается этим самолично) усердно подыскивали богатых клиентов, нуждающихся в услугах Кадаля, и приносили доктору фотографии "страждущих". Заказы в основном поступали не от самих больных, а от их состоятельных родичей, весьма довольных анонимностью лечения. Поначалу громилы-агенты тоже пытались принять участие в процессе, путанно объясняя, как часто забивает косяки тот или иной обдолбай, но доктор всякий раз нетерпеливо обрывал:
– Не беспокойтесь, диагноз я поставлю сам.
Видимо, один из громил в конце концов удосужился разузнать, что значит страшное слово "диагноз", и поделился этой ценной информацией с товарищами. Или ар-Рави посоветовал "орлятам" не гадить в чужие гнезда – короче, больше люди Равиля не докучали доктору невразумительными пояснениями. А после восьмого удачного излечения к каждому комплекту снимков стал неизменно прилагаться внушительный аванс. Аналогичную сумму доктор получал через неделю после сеанса – когда состояние пациента уже не вызывало никаких сомнений.
Сколько навара имел сам Равиль, доктор Кадаль даже не представлял, да и не очень-то задумывался насчет доходов атабека. Иногда он по-прежнему лечил людей бесплатно. Теперь он мог позволить себе подобную роскошь – именно как роскошь, как легкую, необременительную филантропию. Однажды ар-Рави, пронюхав об этом по своим каналам, решил было вразумить Кадаля, но доктор посмотрел на разоравшегося атабека, как смотрел иногда на фотографию несимпатичного ему пациента, и "орел" с хрустом захлопнул клюв, плюнул на ковер и ушел.
А Кадаль задумался: впрямь ли однозначно его неумение влиять на человека при личном контакте?
Позже, успокоив нервы и пригласив доктора отобедать в дорогом ресторане, Большой Равиль с несвойственной ему деликатностью попросил, чтобы Кадаль хотя бы не распространялся о своей бесплатной практике. Если доктору по душе благотворительность – ради бога, все не без греха, одни любят мальчиков, другие субсидируют музеи, но зачем же сбивать цены на свои услуги? Богатые клиенты этого не поймут.
Кадаль согласился, что атабек прав, выпил по поводу примирения бокал щербета и пообещал не афишировать случаи бесплатного лечения.
В общем, недоразумение было улажено, а вскоре между Кадалем и ар-Рави установилось нечто вроде своеобразной дружбы: оба безоговорочно признавали авторитет и незаурядные способности партнера в его области, но при этом симпатия Равиля носила легкий оттенок снисходительности к одаренному свыше, но абсолютно непрактичному "знахарьку", а Кадаль, в свою очередь, ценя деловую хватку и острый ум Равиля, относился к "горному орлу", как к большому ребенку, увлекшемуся опасной игрой и считающему эту игру единственным смыслом жизни – что, по мнению доктора, было в корне ошибочно.
Но, независимо от нюансов, новые друзья хорошо ладили и были вполне довольны друг другом. Несколько раз они даже отдыхали вместе на курортах побережья Муала или в Озерном пансионате, расположенном в пригороде Дурбана на месте бывшего гарема правителя города.
Впрочем, любая из девочек, приезжавших по вызову в Озерный пансионат, могла дать сто очков форы гаремной наложнице по части умения ерошить мужчинам паховые перышки. Еще бы: девочки были дорогие, а наложницы – бесплатные…
Самое смешное: до сих пор, заходя в цирюльню или чайхану, Кадаль искренне боялся, что у него не хватит денег рассчитаться за стрижку или поджаристый лаваш. Динаров в кожаном портмоне достало бы завалить лавашами всю кладовку, а постричь на эти деньги можно было бы целый хайль новобранцев – и вот поди ж ты!
Зато в присутствии Равиля доктор ловил себя на том, что начинает сорить деньгами.
Комплексы прошлого.
Успешное сотрудничество друзей-партнеров продолжалось уже четыре года, но в последнее время кошки все чаще скребли на душе у Кадаля.
Теперь он хотел знать клички этих непрошеных кошек.
Доктор не догадывался, что для этого придется копаться на помойках бытия.
* * *
Взгляд скользил по мелким строчкам газетного шрифта, информация тонким, монотонно журчащим ручейком вливалась в мозг – и тут же падала в некий отстойник, минуя сознание, занятое сейчас совсем другим.
"Вооруженный маньяк застрелил из автоматической винтовки девять человек в центре Дурбана, после чего оружие взорвалось; преступник скончался на месте, не приходя в…"
Еще одно убийство-самоубийство – снова набитый песком ствол?!
Едва не перевернув кофе, доктор Кадаль порывисто вскочил и в два шага оказался у журнального столика, на котором лежала стопка старых газет недельной давности – хорошо, что прислуга не удосужилась их выбросить!
Нужные сведения буквально бросились в глаза: да, вот они – одно, два… и еще два случая подряд до боли знакомых самоубийств! Итого – пять. Столько же, сколько у Кадаля было пациентов с одинаковой манией! А ведь это неполные данные, причем только за последнюю неделю!
"И в трех случаях из пяти фигурируют револьверы марки "Масуд"!" – отметил вдруг Кадаль. Возможно – совпадение, а возможно… Он не знал, что еще – "возможно". Возможно было все.
"Демон У меня побери! – обожгло доктора. – Неужели всю эту дрянь, кроме меня, никто не видит?! Или видит? Может, делом уже занялись соответствующие службы (Кадаль не очень представлял, какие именно службы в данном случае будут соответствующими), и я просто лезу не в свои шаровары? Только, во-первых, я еще никуда толком не влез, а во-вторых… похоже, влезу!"
Подойдя к телефону, он набрал номер Равиля. Шейха "Аламута" наверняка не было дома, но в последнее время ар-Рави всюду таскал с собой эту новомодную штучку – радиотелефон – так что Кадаль не сомневался: он сумеет вызвонить своего друга и атабека.
В кои-то веки доктору действительно понадобилась его помощь.
– Салам, Равиль… да, это я, Кадаль. Слушай, у меня к тебе просьба: скомандуй переслать ко мне в почтовый ящик… нет, не ящик, а… ну, телевизор с клавишами!… точно! На мой КОМПЬЮТЕР все, какие найдешь, данные по Узиэлю ит-Сафеду… а что, есть еще один Узиэль, кроме теперешнего главы корпорации "Масуд"? Кончай ржать, я не собираюсь заняться промышленным шпионажем… да, естественно, именно официальные, доступные сведения, за которые не дают пожизненный зиндан! Сам? Я его боюсь, этот твой телевизор – а ты говоришь: сам… Что? Включить? Зачем? А-а, понял! Ладно, включаю и жду!.. Да, позвоню вечером или завтра. Ас-салам!
Загадочный ящик с кнопками и небольшим телеэкраном принялся злобно бурчать на доктора, изрыгая невнятные гадости и мигая целым созвездием лампочек. Кадаль поспешил отодвинуться подальше – он стыдился признаться, что до сих пор побаивается компьютера, называя его про себя детищем Иблиса. Однако Равиль убедил доктора, что чудо техники может пригодиться, и заставил взять несколько уроков обращения с подозрительным ящиком у застенчивого очкарика – последний, уходя, всякий раз с завистью косился на Иблисово детище и бормотал под нос: "Везет же…"
Кому именно везет и кому должно было бы везти, если бы в мире царила очкастая справедливость, паренек тактично замалчивал.
Только теперь доктор понял, насколько прав оказался ар-Рави, всегда старавшийся идти в ногу со временем. На обзвон специальных хранилищ, архивов и библиотек, поиск нужных материалов и корпение над ними у Кадаля уже просто не было времени – властная уверенность в этом не поддавалась логическому осмыслению, будучи сродни знакомому ощущенью слияния с чужим мозгом. Сколько их оставалось, кругов часовых стрелок по циферблату неведомого? День? Два? Неделя? Месяц? Хорошо бы – месяц. Но вряд ли. События развивались стремительно и фатально, надвигаясь из-за грани невероятного; и НЕвероятное постепенно становилось МАЛОвероятным, а затем – и ВЕСЬМА вероятным, норовя под шумок стать ЕДИНСТВЕННО ВОЗМОЖНЫМ. Что тогда? Человечество отыщет у себя висок, один на всех, и пустит в него пулю?
Предчувствие гигантским кракеном всплывало из потаенных, до сих пор скрытых от него самого глубин – и Кадаль покорно внимал себе-ДРУГОМУ, тому СЕБЕ, который знал куда больше обычного Кадаля, знал, пытался предупредить, никак не мог докричаться – и наконец-таки сумел: пусть не сам голос, но хотя бы отзвук, эхо дошло до сознания доктора, и теперь он просто не имел права отмахнуться от слабого отчаянного вопля из толщи души.
Доктор Кадаль боялся только одного.
Что боек уже ударил по латунному капсюлю; что неумолимая свинцовая оса в оболочке из нержавеющей стали начала свое короткое и плавное скольжение по нарезам ствола.
Что поздно отдергивать руку – все равно не успеть.
Поздно.
Он боялся этого – и отчаянно раздувал гаснущие угольки надежды.
Информация поступила через час, возвестив о себе радостным звяканьем в электронных недрах Иблисова детища.
Еще минут двадцать ушло у доктора на поиск пришедших файлов; следующие полчаса он выгонял их на экран, как измучившийся пастушонок гонит стадо разбредающихся овец. Но из первого раунда сражения с выкидышем прогресса Кадаль вышел победителем: на бледно-голубом экране все-таки высветилась надпись: КОРПОРАЦИЯ "МАСУД".
Далее шли рекламно-информационные разделы: история создания и развития; современное состояние; специализация; технико-экономические показатели и тому подобные сведения – безобидные, вполне годные для восприятия любым обывателем.
Немного освоившись и на ходу припоминая уроки очкастого завистника, Кадаль начал проглядывать раздел за разделом, забираясь во внутренние подкаталоги, испуганно выныривая из них, набирая в легкие воздуха и снова окунаясь в дебри цифр, фактов и терминов.
Если бы он еще знал, что ищет?!
Первый "звонок" прозвенел примерно часа через два – когда Кадаль, устав протирать слезящиеся от постоянного напряжения глаза, изучал раздел "специализация". Словно пуля-оса ударила в голову изнутри, разорвав пелену апатичного тумана, постепенно затягивавшую усталый мозг; и доктор внимательно вчитался в текст.
Зацепка?
То, что корпорация "Масуд" производила стрелковое оружие, и в первую очередь знаменитые револьверы "Масуд" 24-го, 38-го ("ар-мушериф"), 45-го и 54-го калибров со множеством модификаций, было известно всем. Но кроме револьверов и карабинов одноименной марки "Масуд" производил также автоматическое оружие, бронетехнику, ракетные комплексы наземного базирования и артиллерию – это, пожалуй, оказалось для Кадаля новостью. Криминала в этой новости не было ни на йоту – и тем не менее… Еще четыре известные оружейные фирмы вместе с принадлежавшими им заводами и конструкторскими бюро оказались фактически филиалами "Масуда": корпорация, которую доктор считал просто ОДНИМ ИЗ крупнейших производителей оружия, на глазах превращалась в колоссального МОНОПОЛИСТА.
На всякий случай доктор Кадаль сходил в соседнюю комнату и еще раз сверился с газетами. Все совпадало: автоматический пистолет "Гасан бен-Гасан" и малокалиберный "Шакал", из которых застрелились двое самоубийц последней недели, были изготовлены на дочерних предприятиях "Масуда". А это значило…