Хирон помолчал.
– Ты не помнишь чужаков, Гермий – ты родился после Титаномахии[23] – а я помню. Они были прекрасны и…
– И ужасны одновременно. Я знаю, Хирон. Я видел лик Медузы на щите Афины. Это было именно так – прекрасный ужас. Наверное, мне попросту повезло, что я родился после… Но не время предаваться воспоминаниям, Хирон! Наши ли с тобой предки, чужаки ли, пришедшие ниоткуда, те и другие сразу – если в душу этого ребенка стучится Тартар, то ничего доброго это не предвещает. А у маленького Алкида случаются приступы безумия – болтливые няньки трезвонят об этом по всем Фивам!
– Ты пробовал говорить с отцом?
– Ха! О чем? Он и раньше-то не жаловал советчиков, а в последнее время и вовсе стал нетерпим к любому мнению, кроме собственного! Папа убежден, что приступы безумия – дело рук Геры, не любящей Алкида; и Супруга не раз получала за это добрую выволочку. Естественно, она впадала в благородное негодование, корчила из себя оскорбленную невинность – и делала это столь неумело, что я в конце концов ей поверил. Похоже, Гера действительно здесь ни при чем.
– Ты парадоксален, Гермий. Все, включая Младшего, убеждены в том, что именно ревнивая Гера насылает безумие на юного Алкида – ты же утверждаешь, что это не так. Все уверены, что никакие жертвы, в том числе и человеческие, не помешают сыну Зевса и Алкмены стать Истребителем Чудовищ (или, если хочешь, Мусорщиком-Одиночкой) – ты же опасаешься Павших, стучащихся в дверь неокрепшей детской души. Послушай, Гермий – зачем ты пришел ко мне? Чего ты хочешь?
– Выговориться. Ты – единственный, кто способен посмотреть на все это со стороны, без личного интереса.
– Уже нет. И мне хотелось бы знать, что ты предпримешь дальше. После того, как выговоришься, и старый кентавр успеет тебе надоесть.
– Я познакомлюсь с близнецами поближе… Поближе с близнецами – фраза, достойная певца-аэда! Я попробую стать им другом, спутником, немного учителем, немного нянькой; я буду заглядывать им в глаза и вслушиваться в биение сердец, я вытру пену с губ безумного Алкида, я зайду в тайники его души, где по углам копится пыль Тартара, ночным сновидением я приникну к щеке спящего Ификла, я взвешу братьев на своих весах…
Гермий помолчал, как незадолго до того Хирон.
– И если я увижу, что они опасны, – жестко закончил он, – я убью их обоих. Что бы ни предпринял потом отец, как бы ни гневался Владыка и ни ликовали Посейдон с Герой – я убью их. Мне кажется, я единственный, кто не побоится сделать это открыто.
Хирон долгим взглядом смотрел на юное лицо Лукавого, очень похожее в этот миг на лицо его отца, Дия-Громовержца, Зевса Олимпийского, каким он был много веков назад, перед великой битвой.
– Не спеши, – наконец выговорил кентавр. – Я не советую тебе, я просто говорю: не спеши. Если бы я даже знал, что ребенок вырастет и убьет меня, то я не стал бы из-за этого убивать его – не стал бы убивать настоящее ради будущего. И вот что… Я разрешаю тебе приходить на Пелион без моего дозволения. Приходи просто так. Но только в одном случае – если ты придешь вместе с этими детьми. Договорились?
И Гермий молча кивнул.
[24] с откидывающейся крышкой, но особо пьяным никто из них не был; женщины пританцовывали и вызывающе громко смеялись, но не походили при этом ни на дешевых порн, ни на бешеных вакханок, девочка вела себя тихо и смотрела на Алкмену огромными синими глазами (о Гера… за что?!), а высокий мужчина стоял в самой гуще толпы, скрестив руки на груди, и словно чего-то ждал.
Один из рабов, уроженец Эвбеи, при виде этого великана вздрогнул и побежал в мегарон, откуда вскоре вышел сияющий Амфитрион, на ходу набрасывая праздничный плащ – часть тафийской добычи.
– Радуйтесь! Я счастлив приветствовать басилея Ойхаллии, прославленного Эврита, в своем доме! – широко улыбаясь, Амфитрион легко сбежал по ступенькам и направился к гостям.
– И я рад приветствовать тебя, доблестный Амфитрион, потомок великого Персея! – отозвался высокий мужчина, ленивым взмахом руки укрощая свою свиту; ни дать ни взять, Колебатель Земли, Посейдон Энносигей, успокаивающий штормовое море.
"Нет, гости сегодня определенно ни к чему," – обреченно подумала Алкмена, с головой окунаясь в водоворот привычных, но оттого не более приятных домашних дел.
Когда шумные эвбейцы были размещены, а Амфитрион в это время развлекал Эврита ("Басилея!" – только сейчас дошло до Алкмены, и даже поясница ее вдруг перестала напоминать о себе), сидя с ним на террасе перед мегароном – во двор въехала колесница.
– Это мой сын Ифит, – представил нового гостя Эврит, и Амфитрион приветливо кивнул, бросив несколько похвальных слов об умении новоприбывшего управляться с лошадьми.
Ифит оказался гибким, застенчивым юношей, почти таким же высоким, как его отец, но совершенно не соответствующим развеселой компании, сопровождающей басилея; не было в нем и мрачного спокойствия Эврита, и густые брови не сходились резко к переносице, лишь намеченные мягкими штрихами – но руки уже наливались зрелой мужской силой, а взгляд прятал в глубине своей затаенную твердость.
Юноша был открыт, и все его чувства и мысли ясно отражались на лице.
"Хороший мальчик," – мельком подумалось Алкмене.
– У тебя хороший сын, басилей, – словно подслушав ее мысли, бросил Амфитрион, глядя на зардевшегося Ифита. – Прошу всех в дом – стол для дорогих гостей уже накрыт.
Мужчины и Алкмена на правах хозяйки дома прошли в мегарон, где Алкмена присела на скамеечку у окна, отговорившись временным недомоганием и отсутствием аппетита, а остальные расположились в креслах подле уставленного яствами стола. Пусть Амфитрион и не был басилеем (а мог быть даже ванактом, если бы не изгнание из Микен), как Эврит или приютивший его в Фивах Креонт, но стол Амфитриона ни изысканностью дорогой посуды, ни разнообразием блюд ничем не уступал столу правителей.
Амфитрион мог себе это позволить. Тем более когда в доме столь именитые гости, а причина их приезда абсолютно неизвестна.
…Наконец Эврит блаженно откинулся на спинку кресла, все еще держа в руке полупустую чашу с прамнейским красным, гордостью Амфитрионовых погребов.
– Благодарю за царское угощение, – одними губами улыбнулся басилей, завороженно глядя, как блики играют в чаше, искрясь на кровавой глади.
Юный Ифит вина не пил, хоть никто ему этого не запрещал – знал обычай.
– Рад, что смог угодить гостям, оказавшим честь моему дому, – отозвался Амфитрион, демонстративно плеснув вином в сторону порога.
Алкмена знала, что жертвы Зевсу-Гостеприимцу ее муж приносит только при посторонних – причину этой неприязни к Громовержцу она тоже прекрасно знала и старалась не заострять на этом внимания – но ее удивило то, что Эврит Ойхаллийский вообще не предпринял ответного шага, иронично глянув на Амфитриона и столь же демонстративно осушив чашу, не пролив ни капли.
Хотя гостем-то был именно он, и ему надлежало бы…
– Пора и о деле поговорить, – как ни в чем не бывало заявил Эврит. – Думаю, что еще сегодня мы сможем засвидетельствовать свое почтение и дружбу басилею Креонту, но приехали-то мы к тебе, дорогой Амфитрион.
– Я слушаю, басилей.
– Басилей, басилей… – неожиданно тоненьким голоском пропел Эврит. – Лучше мне вина налей!
Ифит чуть заметно поморщился, явно не одобряя поведения отца, а Амфитрион поспешил выполнить просьбу гостя.
– Сын у тебя растет, – неторопливо проговорил Эврит, перестав ерничать. – Будущий герой.
– Сыновья, – мягко уточнил Амфитрион.
– Ну, я и говорю – сын, – не слушая, кивнул Эврит. – Эвбея далеко, да только наслышан я про твою палестру. И про учителей, которых ты набрал. Мудр ты, Амфитрион, метко целишь, без промаха бьешь… а вот из сына твоего стрелок никудышний выйдет.
– Это почему же? – обиделся, но не подал вида Амфитрион.
– А что, в ваших Фивах хоть один приличный лучник есть, не считая Аполлона? – хохотнул Эврит, отвечая вопросом на вопрос.
Алкмена вздрогнула. Хоть прямого оскорбления в адрес гневного Солнцебога и не прозвучало, но все-таки…
– Конечно, басилей, все мы наслышаны о твоем великом искусстве, да и сын твой, полагаю, мало в чем отцу уступит, – осторожно заговорил Амфитрион, переводя взгляд с длинных, как у музыканта, но куда более цепких пальцев Эврита на очень похожую руку юного Ифита, которой тот подпер щеку, откинувшись на ложе; да, сомнений не было – он видел руки выдающихся лучников и ошибиться не мог.
– Мало кто может тягаться с тобой, басилей Эврит, в искусстве стрельбы – но и Фивы не бедны лучниками. Нынешний учитель Алкида и Ификла, Миртил…
– Не слыхал о таком, – лениво качнул головой Эврит. – Нет… не слыхал.
– …в подброшенное яблоко, – упрямо закончил Амфитрион, словно не замечая издевки, – попадает с пятидесяти шагов.
Эврит пренебрежительно усмехнулся, и даже губы его застенчивого сына тронула легкая улыбка.
Спустя мгновение Эврит взял со стола яблоко и швырнул его прямо в дверь. Почти сразу же вдогонку полетело другое яблоко, пущенное Ифитом. У самой двери яблоки столкнулись и разлетелись вдребезги, забрызгав косяк.
– С пятидесяти шагов, говоришь? – протянул басилей, взял другое яблоко, с хрустом откусил от него и принялся с видимым удовольствием жевать.
Амфитрион давно понял, к чему клонит его гость, но боялся поверить. Заполучить такого учителя, как Эврит-лучник… Правда, Амфитриона несколько смущало поведение гостя; да и не бросит же он свою Ойхаллию, чтобы обучать близнецов искусству стрельбы из лука в течение нескольких лет!
Об этом Амфитрион напрямую и заявил Эвриту.
– Так я и не собираюсь бросать Ойхаллию ради ТВОЕГО сына ("Сыновей," – снова поправил Амфитрион, стараясь не замечать явно подчеркнутого "ТВОЕГО сына"; а Эврит в свою очередь не обратил внимания на "сыновей"). Оставлю в Фивах Ифита – пускай он учит. Ну а я буду наведываться время от времени…