На миг остановившись возле зеркала, барон оценил свой внешний вид и, не найдя особых изъянов, отправился на второй этаж.
– Зеркалу не верьте! – басом проорал снаружи Оффициум. – Льстивое брехло!
Испортил настроение, скотина…
На всем пути барону не встретилось ни одной живой души. Впрочем, и неживой – тоже. На стенах через равные промежутки горели желтые безмасляные лампады, похожие на глаза пантер. Лампады изредка моргали, и это раздражало.
Ага, вот и кабинет номер семь.
Конрад одернул камзол, проверил, нет ли складок вокруг талии, и деликатно постучал.
– Входите! Я вас жду…
Кабинет вигиллы оказался чуть меньше обер-квизиторского. Обстановкой он скорей напоминал помесь дамского будуара и лаборатории волхва-изыскателя, нежели апартаменты государственного чиновника. Под потолком разбросаны игривые гротески – сей вид орнаментики считался из самых изысканных, но и из самых опасных, способных наслать видения. Резные панели темного ореха; не сразу сообразишь, что это дверцы многочисленных шкафов. На подвесных полках слева хранились манускрипты в переплетах из лилльской кожи, со скрепами мерзкого вида; справа – склянки с зельями и экстрактами. В ряде склянок что-то явственно шевелилось. Один из двух массивных столов имел относительно привычный для глаза вид. Столешницу оккупировали груда свитков, мраморное пресс-папье, похожее на инструмент палача, и чернильница в виде злобного камелопарда.
"Макать перо в рогатую башку верблюда, должно быть, занятно…" – оценил Конрад вкус сударыни Куколь.
Второй стол занимала дивная конструкция – ряд зеркал, установленных под неожиданными углами друг к другу, пара свечей на паучьих ножках и тончайшая серебряная сеть, опутавшая сооружение. В центре композиции на треножнике покоился шар-обсервер.
Над ним ворожила хозяйка кабинета.
– Присаживайтесь, коллега. Я уже заканчиваю. Устала, как гений на побегушках. Шарик, в придачу к повреждениям, оказался закриптован. Кое-что, к сожалению, утеряно, остальное раздёргано, как мой начальник перед высочайшей аудиенцией. Но сам факт нахождения обсервера при осмотре места – редкая удача. В моей практике был всего один случай…
Поскольку в практике барона подобных находок не случалось вообще, он счел за благо промолчать.
– Уси-пуси, мой сладенький…
Вигилла нежно огладила обсервер ладонью – и шар тускло вспыхнул. Конраду послышалось глумливое хихиканье. Обе свечи отбежали в сторонку, семеня ножками, внутри серебряной паутины возник опалесцирующий туман. Быстро отойдя ко второму креслу, Генриэтта заняла место рядом с обер-квизитором – словно в ложе оперы перед началом "Психеи". Туман сгустился овсяным киселем, рождая хлопья-тени. Протянув руку знакомым жестом хищницы, вигилла неожиданно раздумала, выпрямила скрюченные пальцы и пощекотала воздух перед собой. Туман мурлыкнул от счастья; картинка прояснилась. Правда, она оказалась черно-белой. Не такой, как офорты знаменитого графика Олафа Дальтоника, а иначе: цветное изначально полотно поблекло с годами, и лишь местами проступает намек на былое буйство красок.
Барон подался вперед, чувствуя накатывающий азарт.
Знакомая зала гостиницы. Белые кресла, столы, стены, лепнина над камином сливаются в сплошную круговерть снега. Деталей не разглядеть. Зато на фоне зимнего пейзажа отчетливо выделяются фигуры людей. Вот они, пропавшие без вести квесторы. Миловидная, но излишне развязная девица без малейшего стеснения устроилась на коленях у кудрявого красавчика; парень по-хозяйски обнял ее за талию. Рыцари Утренней Зари, значит. Светочи Абсолютного Добра.
Идеалисты.
Ханжой барон не был, но досуг адептов Света представлял себе несколько иначе.
Картину заслонила ладонь гиганта, плавным движением омыла шар. Изображение мигнуло, исказилось, заплясав памятную "Сарабанду". Обер-квизитор и без пояснений догадался: кто-то, по всей видимости, Кристофер Форзац, изменил характер работы шара. Фигуры забегали, как ошпаренные. Пронесся из угла в угол племянник Герман; вскочил и снова упал в кресло квестор, сидевший к шару спиной; в дальнем углу нервно разминала запястья молодая женщина со строгим, можно даже сказать, суровым лицом; мелькнул край хламиды… Племянник барона возник посреди залы. Кажется, он что-то выговаривал бесстыднице (совершеннолетняя гуртовщица?), но слов слышно не было.
– Я привлеку чтецов по губам, – тихо заметила вигилла. – Жаль, время торопит…
Словно в ответ, туман дрогнул и поспешил взорваться.
Кроме грохота, Конраду удалось расслышать отдаленный вскрик и звон бьющегося стекла. Полыхнула слепящая вспышка; барон зажмурился. Когда зрение вернулось, глаза начали отчаянно слезиться. Ритм смены картин стал рваным, мозаичным. "Сарабанда" превратилась в безумную пляску менад. Зеленоватые капли пламени отделились от рук человека в хламиде, веером уйдя во тьму за окном. Миг – и чародей мешком осел на пол. В дверях залы рубился один из квесторов, ухитрившись задержать на пороге целую шайку атакующих. Два клинка, длинный и короткий, разили без устали.
Смазанным пятном мелькнула тень: волк? собака? – сшибла другую тень, вломившуюся в окно. Обе катятся по полу. Сполохи, мрак, блики. Разнесенное в щепы кресло. Крупно: опрокинутый шандал. Арбалетный болт глубоко вонзился в стену. Безвольная рука на белом ковре; одна рука – не поймешь, отрублена, или тело просто не попало в "зеницу" обсервера. На пороге упал рыцарь-защитник; топча его, смутные фигуры врываются в залу. Лиц не разобрать. У обер-квизитора невольно вырвался вздох разочарования. Суматоха в углу. Это женщина со строгим лицом. Должно быть, Лайза Вертенна, вольная метательница с лицензией. Её руки с нечеловеческой быстротой снуют взад-вперед: два челнока в новомодном ткацком станке. Что-то летит, поражает, промахивается… Сбоку от Лайзы возникает угловатый силуэт.
Короткий взмах.
Словно подчиняясь приказу, женщина падает на колени.
Пламя выхватывает из темноты лицо. Это Герман. Злые высверки стали. Двое танцуют танец смерти, стремительно приближаясь к шару-обсерверу; их тела закрывают весь обзор. Мелькание теней. Покрывало, сотканное из мглы, рушится, течет по поверхности шара, застит взор.
Конец.
Нет! Барону почудилось, что он сам ощутил удар. Внутри серебристой паутины жалобно застонали. Взвихрилась черно-белая круговерть. Наверное, шар выпал за окно – или его выбросили, желая разбить. Если выбросили, значит, это сделал не чужой маг. Маг прихватил бы полезную и опасную вещь с собой.
Наконец кружение останавливается.
Темные потеки (кровь? кровь Германа?!) залили бОльшую часть шара. Лишь справа вверху остался фрагмент изображения. Колесо повозки. Кучка людей споро грузит тела…
Убитые? Раненые? Пленные?!
Рядом болезненно охнула Генриэтта Куколь. Конрад обернулся к вигилле и в первое мгновение растерялся, что случалось с ним нечасто. Лицо Генриэтты – восковое, с голубыми ручейками вен на висках – застыло посмертной маской. Глаза закатились, руки безвольно упали на подлокотники кресла.
– Вам плохо?! Сударыня! Эй, кто-нибудь, скорее…
– Не надо…
Женщина глубоко вздохнула, приходя в себя. Ресницы ее затрепетали, взгляд обрел осмысленность.
– Спасибо за беспокойство, барон. Звать никого не надо. Мне уже лучше. Просто не рассчитала сил.
Конрад мельком бросил взгляд в сторону конструкции на столе. Туманная сфера исчезла, обсервер погас, а свечи тряслись от страха на краешке столешницы.
Тоненько звенели склянки на полках.
– Вам действительно лучше? Может, кликнуть лекаря или кого-то из ваших коллег?
– Не беспокойтесь. Я рискнула считать остаточные эманации ауры. Обсервер частично вплетает их в структуру изображения.
– И что вы выяснили?
– Там были мертвые. В повозке. Только мертвые. Одни мертвецы… – голос вигиллы дрогнул. – Злоумышленники грузили трупы.
– Ошибка исключена?
– Исключена.
* * *
– Я отправил ликторов для опроса стражи на всех выездах из Реттии. Мы наверняка опоздали, но кто-то мог заметить подозрительные телеги…
– Я начала анализ следовой маны по векторам убывания. Надеюсь составить "Розу шагов"…
– У меня есть след.
– На чем?
– На раздавленной свече.
– Не годится. Его нельзя высушить в печи – воск расплавится.
– Среди нападавших был маг. По меньшей мере один. Полагаю, он оставался вне гостиницы…
– Есть шанс установить его личность по чаровому отпечатку мана-фактуры. Обращусь в Большой Гаруспициум – у меня там друзья среди прорицателей…
– Затребую сыскарей с собаками… если в городе есть хотя бы один псоглавец – привлеку к розыску…
– Псоглавцы никогда не идут на сотрудничество в таких делах.
– У меня свои методы. Пойдут, как миленькие. Бегом побегут.
– Задействую эксперта по некро-эманациям. После убийства они держатся до двух суток, время еще есть…
– Повторно осмотрю место происшествия, вещи квесторов…
– Вы не можете держать оцепление вокруг гостиницы больше суток. И закрыть "Приют героев" тоже не в силах – хозяин подымет вой, дойдет до суда… Гильдия Отельеров весьма влиятельна.
– Ничего. Я найду способ.
Слова наждаком драли горло. Потеря племянника из допущения сделалась реальным событием. Редко встречались, часто – какая разница? Холостой, бездетный, давно махнув рукой на семейный уют, Конрад видел в Германе следующего барона фон Шмуца и радовался этому, как если бы оставлял титул собственному сыну.
Носом землю рыть буду. До нижних ярусов ада.
Найду.
Даже если отстранят от дела, как близкого родственника – найду…
– У вас есть версия, барон?
– Есть. Кто сейчас сидит в Черно-Белом Майорате?
– Судя по тому, что квесторы служили Заре Утренней… Черный Аспид там сидит. И ждет начала.
– Аспид, значит? Вы уверены, что он просто сидит и ждет?
– Нарушение орденского Завета и "Пакта о нейтралитете"? Впервые за все время?
– Все когда-то случается впервые. Допустим, этот Аспид энергичней своих предшественников. Допустим, у него особые взгляды на войну чистых начал. И еще допустим, что он очень заинтересован в гибели квесторов.
– Вы правы. Мотив налицо. Хотя… Лорд-временщик Майората должен предвидеть, что подозрение падет в первую очередь на него.
– Уверен, квесторов убрали руками наемников, нанятых через подставных лиц.
– Надо искать исполнителей.
– И брать живыми!
– Не обязательно. Мертвые куда разговорчивее. И не убегают.
* * *
Конрад любил глядеть из окна кареты на открывающиеся виды – будь то сельская буколика, кривые улочки местечек или площади столиц. Себя он обычно убеждал, что таким образом упражняет наблюдательность. На самом же деле ему просто доставляло радость умиротворенное созерцание картин, проплывающих мимо. Однако сейчас шторки на окнах кареты были задернуты наглухо: барон желал уединения.
Все возможные запросы и распоряжения сделаны.
Краткий период бурной деятельности сменился временным упадком сил.
Не каждый день теряешь родного человека; есть от чего прийти в душевный раздрай. Оставшись наедине с дурными мыслями, Конрад скользил умом по замкнутому кругу: словно грешник по ярусам владений Нижней Мамы. В общей картине преступления чудились несообразности и "белые пятна". Вот уж точно, что "белые"… Мельтешит эдакая пакость на краю поля зрения, а глянешь пристальней – и нет ничего. Естественно, подобные капризы не улучшали настроения.
– Приехали, сударь!
Как и распорядился клиент, агитатор остановил карету на перекрестке, за два квартала до переулка Усекновения Главы. Далее обер-квизитор намеревался пройтись пешком. За право именоваться "агитатором" ("возница благородных" на старо-реттийском) любой извозчик рангом пониже, не задумываясь, пожертвовал бы личной бляхой, бородой и целомудрием супруги. Однако в Гильдию Агитаторов принимали исключительно каретных кучеров, да и то с разбором. Стоили услуги агитатора втрое-вчетверо по отношению к прочему извозу. Удобство кареты, мягкая езда, запрет на лихачество и гарантия своевременного прибытия именно туда, куда ты собирался прибыть, по мнению барона, с лихвой окупали расходы.
– Благодарю, голубчик…
Бросив агитатору серебряный бинар и не дожидаясь сдачи, фон Шмуц двинулся в сторону гостиницы. Рассудок наконец-то очистился, став похож на бассейн, куда из различных труб беспрепятственно вливались и выливались, не замутненные личными оценками, впечатления дня. Оставалось ждать, пока бассейн наполнится.
Это также была составная часть метода, обычно приносившего потрясающие результаты. Впрочем, случались и досадные неудачи.
– Добрый вечер, ваша светлость! Вы, никак, снова в гостиницу? Солнце скоро сядет, а вы все на службе?
Барон споткнулся на ровном месте и едва не выругался, хотя не любил вульгарной брани. Откуда на его голову взялся этот стряпчий?! Руки чесались погнать назойливого крючкотвора взашей. Увы, ни малейшего повода для рукоприкладства не наблюдалось. Поздоровался человек, поинтересовался делами – не в тычки ж его за это, в самом деле?
– Добрый вечер, сударь. Вы на редкость проницательны. Я на службе круглосуточно. И направляюсь именно в "Приют героев".
– Как я вас понимаю! Ни минуты покоя, ни единой минуточки. Вот, извольте видеть: вчинил иск Ордену Зари по всей форме, – стряпчий продемонстрировал пухлый кожаный планшет для бумаг. – Не муха начихала: исковое заявление в двух свитках, заказное письмо с оглашением претензий, выплата королевской пошлины, приложение с описью, заверенное в нотариате, копию – в Гильдию Отельеров… опять же, сохранность имущества пропавших без вести, запросы, протоколы…
Странное дело: барон проникся сочувствием к усердному сударю Тэрцу.
– Изрядно мы с вами поработали, ваша светлость, изрядно…
– А скажите, сударь Тэрц… Вы не в курсе: кухня в "Приюте героев" сносная?
– Сам ранее не столовался, но отзывы слышал исключительно похвальные. Исключительно! Тамошняя повариха свое дело знает.
"Какое именно?" – хотел ядовито поинтересоваться Конрад, но вовремя сдержался. Все-таки обещал Трепчику не распространяться. Слово чести надо держать, даже если дал его простолюдину.
– Кстати, о поварихах! – идти молча стряпчий был неспособен категорически. – Довелось мне недавно регистрировать одну жалобу. К нашему с вами делу оная жалоба касательства не имеет…
Барон и здесь сдержался, поражаясь собственной снисходительности.
– …но попутно выяснилось: молочницу Анну-Батисту Колодзябчик муж регулярно поколачивает. Причиняет, значит, тяжкие телесные, большей частью – сапогами в живот. Бедная женщина… Но я, собственно, не об этом. Он ее бьет – а она ему детей рожает! Он бьет – а она рожает! Дюжину отпрысков извергу родила, и все – здоровехоньки. И сама молочница румяна и дородна на диво. Несмотря на – и даже вопреки. А почему так, знаете?
Барон почувствовал, что былой кошмар возвращается.
– Я вам отвечу, ваша светлость, почему! Потому что тень у Анны-Батисты Колодзябчик, урожденной Монтень, – особенная. С двойным, извините за народное словцо, пузом. Потому-то муж ей первое чрево хоть напрочь отбей – нипочем выйдет. И с именем у молочницы хитрые кренделя – бывало, муж с утра и не вспомнит, как жену зовут, и по какому поводу ее с вечера сапогами пинал… Не к добру это, уж поверьте Фернану Тэрцу, не к добру! На улицах шепчутся: грядет, мол, большое лихо…
Отчаявшись отделаться от стряпчего, Конрад терпел, стиснув зубы. И был просто счастлив, когда приблизился к черно-белому входу в "Приют героев".
Он и себя, право слово, чувствовал героем. Мог ведь и пришибить болтуна.
* * *
– …Ваша светлость, я еще раз со всей решительностью заявляю: с завтрашнего утра я начинаю пускать постояльцев! Для покрытия причиненных убытков! Знаете, сколько столяр Дубка запросил за ремонт? А штукатур Анастасий Рензит?! А маляры? паркетчики? запечных дел мастера?! Нет, вы даже представить этого не можете! Грабеж и разорение, грабеж и разорение…
– Не беспокойтесь, любезный сударь Трепчик. Я вчинил иск по всей форме, и не будь я Фернан Тэрц, если нам… то есть, вам не возместят убытки до последнего мона!
– Благодарю вас, дорогой сударь Тэрц. Что бы я без вас делал?! Да, кстати, ваша светлость: полюбуйтесь на этого балбеса. Утверждает, что его прислали вы, но крайне, крайне подозрителен! Выгрузил прорву разных вещей, уходить не желает, объясниться отказывается! И брови супит, знаете ли…
Барон посмотрел в указанном хозяином направлении – и не отказал себе в удовольствии долго изучать взглядом собственного камердинера, которого заметил сразу при входе. Любек, как обычно, имел такой вид, словно ему известны все тайны Мироздания, от Вышних Эмпиреев до ярусов геенны – но ни крупицей оных тайн он ни за что ни с кем не поделится.
Даже под пыткой.
Люди, носящие желтые чулки и модные подвязки крест-накрест, отличаются гранитной твердостью характера. Это известно каждому образованному человеку.
– Ты пунктуален, Любек, – нарушил Конрад затянувшуюся паузу. – Хвалю. Только я просил тебя привезти средний походный набор. А не большой, или, упаси Вечный Странник, полный.
– Ну д-да, ну д-да, – заговорив, Любек утратил толику высокомерной загадочности. Он слегка заикался, и почему-то в основном на букве "д". Постороннему слушателю казалось, что камердинер кудкудахчет, будто курица над яйцом. – Разумеется, сред-д-д-д… Средний. А потом выяснится, что нашей светлости требуются носки собачьей шерсти, поскольку резко похолод-дало, любимый вязаный плед-д, и бутылочка золотого рома "Претиозо". Из фамильных погребов, д-д-двенад-д-д-дцати лет выд-держки. Или наметится д-дальняя д-дорога, где никак не обойтись без саквояжа и набора притираний от мэтра Д-дефлио…
– Мой камердинер Любек Люпузано, прошу любить и жаловать.
– Ваш камердинер?!
– Да. Он доставил сюда мои личные вещи.
– А… зачем, ваша светлость, позвольте поинтересоваться?
Вид сбитого с толку Трепчика-младшего доставил барону минуту чистой радости.
– Вы же собирались вновь открыть "Приют героев" для постояльцев? С завтрашнего утра, если не ошибаюсь? Так к чему откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Я – ваш первый постоялец, сударь. Вы счастливы?
Вместо счастья на лице почетного члена Гильдии Отельеров отразилось смятение чувств. Но, к чести хозяина, Трепчик справился с ним на удивление быстро.
– Милости просим, ваша светлость! Останетесь премного довольны!
– Не сомневаюсь…
– Какой номер желаете?
– Лучший, разумеется.
– К вашим услугам. Смею только заметить, что на белой половине с завтрашнего дня ремонт…
– Меня устроит черная половина. Я не суеверен. Надеюсь, ваши черные э-э… клиенты не придерживаются крайнего аскетизма?
– Ни в коей мере! Строго между нами, номера Вечерней Зари существенно комфортабельней… Будьте уверены! Вот, прошу, запишитесь в книге…
Барон обмакнул гусиное перо в чернильницу.
– Апартаменты, где жили пропавшие без вести квесторы, также зарегистрируйте на меня. Я оплачу полную стоимость.
– Д-д-да как же?.. д-да что же… – хозяин вдруг стал заикаться наподобие камердинера.
– Во избежание. Вы хорошо поняли, сударь Трепчик? И все – подчеркиваю, все ключи от этих комнат должны быть у меня.
– Понял, ваша светлость! Предоставлю немедленно!
– Позвольте засвидетельствовать вам свое уважение, ваша светлость, – вмешался Тэрц. – Чрезвычайно разумное решение. И безукоризненное с точки зрения соответствия букве закона. Как лицо частное, вы, конечно… но, с другой стороны, как высокопоставленный сотрудник Бдительного Приказа, имеете полное право… В интересах следствия и сохранности имущества…
Болтовню стряпчего Конрад пропустил мимо ушей, мало-помалу начиная привыкать. Удивило другое: пару минут крючок ухитрялся хранить молчание.
– Лишь об одном осмелюсь просить вашу светлость…
– Да? – барон слегка приподнял левую бровь.
– Ежели другие постояльцы объявятся, вы им не рассказывайте лишнего, хорошо? – Трепчик просительно заглянул в лицо барону снизу вверх, чем надолго снискал расположение Конрада. – Отвадите народ, а я и так потерпел убытки сверх всякой меры…
– Неужели вы думаете, сударь, что я стану с первым встречным обсуждать вопросы, касающиеся моих прямых служебных обязанностей? Вопросы, могущие нарушить тайну следствия?
От тона обер-квизитора Трепчика явственно мороз продрал по коже. Хозяин даже не успел сообразить, что ответ, в сущности, полностью соответствует его чаяниям. К счастью, как раз в этот момент у входа послышался шум. Дверь распахнулась, и в холл сломя голову влетел благообразный старичок, едва не упав. В последний миг он чудом успел схватиться за край конторки, и лишь потому удержался на ногах. Шляпа и старомодный парик с "львиными" локонами свалились на пол, и старичок мигом наступил на них башмаками, довольно-таки грязными.
Более всего визитер напоминал профессора из университета в провинции. Румяный и кругленький, как наливное яблочко; клинышек седой бородки, лицо гладкое, почти без морщин. Зауженный кафтан-жюстокор украшен на плечах пучками лент и подпоясан широким шарфом с бахромой. Верхние стеганые штаны, панталоны с бантиками в два ряда. Старомодный франт в летах, приехал в столицу потратить на удовольствия некоторую сумму – без лишнего шика, но и не очень стесняясь в средствах.
– Э-э… прошу прощения, господа. Моя проклятая неуклюжесть… У вас слишком высокие порожки, господа. Скажите, это ли гостиница "Приют… м-м… героев"? Кажется, героев, если я ничего не путаю. Понимаете, я забыл взглянуть на вывеску…
Ясное дело. По приезду услышал об экстравагантной гостинице и решил ближе ознакомиться с достопримечательностью. Вернется, станет хвастаться соседям.
– Вы совершенно правы, сударь! – раскланялся Трепчик, излучая радушие.
– Благодарю, голубчик! Вы хозяин?
– О да!
– Могу ли я снять у вас номер?
– Разумеется! Правда, на белой половине у нас ремонт… Спешу заверить, сударь: апартаменты черной половины отличаются исключительно цветом! Удобства везде самые замечательные… Вот, господин барон может подтвердить, он здесь досмотр проводил… в смысле, осмотр…
Старичок отмахнулся, сбив чернильницу с конторки.
– С моим зрением мне абсолютно все равно: черные, белые… О-о, мой парик!.. моя шляпа… у вас слишком едкие чернила, голубчик!.. Ну ничего, позже вычищу…
Вернув письменный прибор обратно на конторку и по дороге забрызгав край баронского плаща – "О-о… ради Вечного Странника, простите!.. у вас слишком длинный плащ, мой великодушный сударь…" – гость принялся записываться в книге. Рядом суетился хозяин, готовый простить случайному клиенту, первой ласточке Трепчиковой весны, сотню опрокинутых чернильниц.
Конрад проникся к старичку легкой завистью: ему самому отельер радовался не так искренне. По квизиторской привычке он заглянул неуклюжему гостю через плечо: "Ага, ничуть не профессор… Эрнест Ривердейл, граф ле Бреттэн… срок проживания – по усмотрению…"
Овал Небес!
– Простите, ваше сиятельство… Вы случайно не родственник квестору Джеймсу Ривердейлу?
– Э-э… великодушно прошу… А почему, собственно, вас это интересует, сударь?
– Разрешите представиться, граф. Барон фон Шмуц, к вашим услугам.
Близорукие глазки старичка моргнули.
– Ага, вот, значит, как… Это все меняет… Вы – отец квестора Германа, полагаю?
– Нет.
– Неужели? Я был уверен…
– Я не отец Германа. Я его дядя.
– Ах, барон! Ну конечно же… А я – дедушка Джеймса.
Он так и сказал – "дедушка".
SPATIUM II
ШПАГУ – КОРОЛЮ, ГОНОР – НИКОМУ
или
ЖИЗНЬ СЕМЕЙСТВА РИВЕРДЕЙЛ
Дворянство Ривердейлы получили давно, еще при Пипине Саженном.
Семейная легенда гласит, что великий император, наголову разбитый ордой Элбыхэ-нойона в первом сражении при Шпреккольде, бежал в Бирнамский лес, опасный для случайных путников, и вдвойне опасный – для особ королевского звания. Но случилось чудо. Деревья Бирнама, с древних времен непримиримые к венценосцам, на этот раз воспылали гневом к горстке телохранителей императора, превратив их в лакомые удобрения, – а он сам, раненый и обессилевший от скитаний, в конце концов обрел пристанище в хижине дровосека. Там его и нашли трое вольных стрелков-мародеров, возжелав отобрать у павшего величия одежду и драгоценности, а самого Пипина живым предать в руки злобного Элбыхэ для триумфальных пыток. Дровосек вначале колебался между священным долгом гостеприимства и долей в имуществе гостя, предложенной ему мародерами, но итог колебаниям отца подвел сын – девятилетний Марчин. Дитя схватило родительский топор, заслонило тоскующего императора, и громко возвестило:
– Отец, не бойся! Нас трое против троих, и значит, судьба еще не решена!
Через шесть лет, все при том же Шпреккольде, трубя победу, Марчин-оруженосец получил от императора дворянство и рыцарские шпоры.
А в придачу – графство Бреттэн, граничащее с судьбоносным Бирнамом.
Злопыхатели и завистники будущей славы Ривердейлов шептались, что есть иной вариант семейной легенды. Без леса, мародеров и топора, зато с борделем в Треццо, императором, дровосеком, сыном дровосека, выдохшимся флаконом афродизиака и тремя ненасытными шлюхами. Впрочем, бессилие Пипина, от боевых ран или от чего иного, и ключевая реплика юного героя оставались неизменными.
Шептались злопыхатели правильно. В том смысле, что за более внятный разговор на подобные темы Ривердейлы отрезАли языки – умело, быстро и безболезненно, на зависть хирургам-медикусам.