Олди Генри Лайон. Захребетник

   Толку от их действий на первый взгляд не наблюдалось.
   Вняв рекомендациям говорливого духанщика, он изменил обычным правилам и вместо кебабов угостился пловом с зернышками граната, жареной требухой и огненно-острой кюфтой с горохом. Трапезу Джеймс запивал ледяным джаджиком – кислым молоком, заранее подсоленным, куда повар мелко накрошил огурцы, чеснок, фенхель, чабрец и мяту.
   Затем растянулся на ковре, покрывавшем нары, и два часа дремал.
   Снились воинские подвиги.
   Много.
   Проснувшись, он спустился к набережной, где царствовал старик-макамбер, рассказчик плутовских баек-макам. Вокруг старца ахали и смеялись слушатели, большей частью приезжие.
   – Опрокинул я чашу дремоты, ехал я по горам и болотам, на ките плыл по морю, на орле парил в небе, – трещал макамбер, не переставая, – почерневший от горя, весь в заботах о хлебе…
   Джеймс не без удовольствия выслушал историю о хитроумном воре и трех красавицах, о хитроумном воре и хлебопеке, о султане Цимахе и хитроумном воре, а также о восьми хитроумных ворах, хваставшихся своими подвигами в темнице. В конце последней макамы он поймал за руку юного карманника, судя по внешности, внука макамбера, насладился его мольбами, зарифмованными в стиле "лубья", и отпустил.
   Слушатели рукоплескали его доброте.
   А старец-рассказчик сочинил экспромт о хитроумном воре и благородном герое.
   Настал вечер. Серебряный шейх-месяц всплыл над Баданденом, в окружении верных мюридов-звезд. Аромат цветов, усилившись к ночи, щекотал ноздри. Фонарщики с шестами бегали от одного фонаря к другому; разносчики халвы сипели сорванными голосами, продавая остатки товара.
   На площади Чистосердечного Раскаяния вокруг эшафота, где днем совершались публичные казни, дети водили хороводы.
   Спустившись в портовую часть города, Джеймс посетил харчевню "Осел и роза", за которой водилась дурная слава. Там он плотно поужинал, втайне ожидая приключений, не дождался – и направил стопы в квартал Шелковых Ресниц, в салон Бербери-ханум.
 

* * *

 
   На подходах к кварталу бродили ночные сторожа с колотушками, маракасами и кастаньетами, производя дикий шум. Каждые две минуты они возвещали басом, которому позавидовал бы озабоченный продолжением рода ишак:
   – Спите, жители славного Бадандена! В городе все спокойно!
   По мнению Джеймса, спать в таких условиях мог только мертвец, да и то не всякий. Но в окрестности Ахметового пансионата сторожа, к счастью, не забредали. А здесь – пусть кричат. Работа трудная и вредная: вон, на усатого крикуна уже вылили горшок помоев, бородатому скинули на голову кошку, лысого затащили в подворотню, содрали чалму и, кажется, бьют…
   А пострадавшие на боевом посту знай покрикивали:
   – Спите, жители славного Бадандена!
   – Спите, кому сказано!
   – Покойной ночи!
   Жилье для приезжих в этом районе стоило раз в пять дороже, нежели на окраинах. Наверное, в связи с неповторимым местным колоритом.
   Приближаясь к салону Бербери-ханум, Джеймс заранее предвкушал все радости рая. Салон ему рекомендовал Ахмет, знавший о Бадандене все и даже сверх того. Если верить Ахмету, раньше салон был гаремом поэта Мушрифы Хаммари, любимца визиря Назима Справедливого. Желая подольститься ко всемогущему визирю, всякий проситель сперва дарил поэту красивую невольницу, обученную разным искусствам – игре на лютне и чанге, пению, танцам, а также ведению утешительных бесед.
   Но однажды поэт умер от черной зависти, услышав "Касыду сияния" аль-Самеди, визиря же зарезал кто-то из просителей, взбешен знаменитой справедливостью Назима – и гарем остался без мужа и покровителя.
   Положение спасла главная жена Бербери-ханум. Женщина деятельная и предприимчивая, она подмазала скрипящие колеса власти медом хабаров – и под ее руководством вчерашний гарем превратился в салон, получив лицензию на проведение увеселительных симпозиумов. Для особо продвинутых гостей у входа дома установили две мемориальные статуи – поэта Мушрифы и визиря Назима. За отдельную плату живописец-портретист мог изобразить желающих в обнимку с великими людьми прошлого.
   Вскоре салон вошел в моду.
   И не вышел по сей день.
   Вспоминая прошлые визиты к Бербери-ханум и чуточку краснея, Джеймс свернул на улицу Малых Чеканщиков. Начиная от угла, он принялся считать шаги – просто так, чтобы на минутку отвлечься от приятных, но довольно пикантных воспоминаний. Один, два… четырнадцать, пятнадцать… Негоже прожженному цинику, лишенному идеалов, краснеть, словно мальчишка. Пятьдесят три, пятьдесят четыре… Ничто нам не чуждо, все делает нас сильнее. Сто десять, сто одиннадцать…
   Сто двадцать четыре.
   – Рад снова видеть вас, сударь!
   Заступив дорогу, перед Джеймсом стоял рябой "охотник" из оружейной лавки. По правде говоря, молодой человек успел забыть об инциденте. И, в отличие от рябого, был не слишком рад встрече.
   – Добрый вечер, сударь! Извините, я спешу…
   Рябой неприятно ухмыльнулся:
   – А я, знаете ли, никуда не тороплюсь. И вам не советую.
   Лицо "охотника" хищно вытянулось, глубоко посаженные глазки тускло блестели, как у клиентов опиумокурильни. Брусчатка мостовой в свете месяца блестела точно так же, усиливая отвращение, без причины вспыхнувшее в душе Джеймса.
   – Что вам нужно, сударь?
   – Мне? Сущая безделица.
   – Какая?
   – Я желаю, чтобы вы еще раз показали мне ваш чудесный прием.
   – Именно сейчас?
   – Именно сейчас. Ни минутой позже.
   – А если я не желаю?
   – Что ж, пожелайте. Буду вам очень признателен.
   Не оставалось сомнений, что рябой откровенно провоцирует ссору.
   – Сударь, ваша настойчивость меня утомляет, – Джеймс старался говорить спокойно и доброжелательно. Все-таки крушение идеалов кое-чему научило молодого человека. – Если вам угодно скрестить со мной клинки, я к вашим услугам. Завтра днем, в том месте, какое вы предложите. А теперь дайте мне пройти.
   Рябой по-прежнему загораживал дорогу. Рука "охотника" лежала на эфесе шпаги, а вся поза ясно говорила о готовности выхватить оружие в любой момент. Поведение назойливого любителя "свинских мечей" можно было истолковать одним-единственным способом.
   – Вы – наемный убийца? Профессиональный браво?
   Спрашивая это, Джеймс улыбался.
   Терпеливость не числилась среди достоинств бывшего идеалиста.
   – Нет.
   – Грабитель?
   – Нет.
   – Просто забияка?
   – Нет.
   – Глупец?
   – Вряд ли.
   – Очень хорошо.
   – Почему же это хорошо? – впервые хладнокровие рябого дало трещину. Из-под наглой маски выглянуло недоумение, словно вор из-за угла спящего дома. – Что вы видите здесь хорошего?
   Джеймс Ривердейл, в чьих предках числились граф Роберт Быстрый, близнецы Сайрус и Сайлас Непобедимые, Клайв Гроза Шарлатанов и, наконец, любимый дедушка Эрнест, расхохотался, чувствуя прилив бодрости.
   – Куда уж лучше, сударь! Значит, мне будет не так противно заколоть вас!
   Отскочив назад, он выдернул из ножен рапиру, подаренную ему дедом на прошлый день рождения. Клинок был чуть короче, чем у вчерашней бретты, но рукоять лучше подходила для Джеймсовой манеры фехтовать. Вместо традиционной чашки гарда рапиры формировалась дужками и кольцами. Две двойные дужки, сходясь, образовывали pasd'ane – второе боковое кольцо гарды. А боковые выемки на суженной и затупленной части клинка между кольцами облегчали проход пальцев в pasd'ane.
   Это позволяло активнее действовать плечом.
   – Не возражаете, сударь, если мы усложним задачу?
   Левой рукой Джеймс обнажил дагу.
   – Извольте.
   Месяц щедро плеснул ртутным блеском на шпагу и длинный кинжал рябого.
   Улица Малых Чеканщиков спала или делала вид, что спит. В конце концов, если мирные баданденцы способны почивать под успокаивающие вопли сторожей, может ли им помешать звон клинков? А если и помешает, то захочет ли мирный баданденец проявить интерес к этому, столь характерному звону, наводящему на малоутешительные размышления?
   Ответ в обоих случаях: нет.
 

* * *

 
   Минута вечера, уходящего в ночь.
   Минута жизни, уходящей в смерть.
   Минута.
   Пустяк для транжиры, но для поединка – вечность.
   Спустя ровно шесть десятков секунд, до краев наполненных самыми энергичными попытками уязвить друг друга, Джеймс обнаружил в действиях рябого странную закономерность. В вихре passado и puntoriverso, из всех рипостов, ремизов, парадов и фланконад, из купе и ангаже, вольтов и батманов, снизу и сверху, слева и справа – отовсюду рябой наглец норовил выйти на один-единственный, до боли знакомый выпад.
   В правый бок.
   Туда, где в камзоле красовалась дырка, тщательно зашитая портным.
   Он колол в эту мишень из примы и секунды, терции и кварты, и даже из совершенно невозможной сексты он изворачивался, являя миру чудеса гибкости, и опять колол в треклятую мишень. Он "вставал в меру" и "выходил из меры", кромсая и наращивая дистанцию, как бешеная виверна – и вновь острие шпаги устремлялось к заветной цели. Он финтил и легировал, словно задавшись целью перепробовать на практике все главы книги "Парадоксы оружия" под авторством Уолтера Ривердейла, Джеймсова пращура.
   Складывалось впечатление, что рябой сошел с ума. Что целый день метался по Бадандену в поисках случайного знакомого, одержим навязчивой идеей повторения. Что всем его существом овладела одна-единственная страсть, подобная горящему огню – ища утоления и не желая остыть, прежде чем достигнет желаемого.
   Такое постоянство хорошо в любви, ибо есть признак верности души, как сказал поэт Мушрифа Хаммари, в чей гарем Джеймс шел, но не дошел.
   Но в поединке…
   Продолжая нападать и отражать, Джеймс то и дело ловил себя на отстраненности, на холодном взгляде со стороны. Он решительно был не в силах воспринимать эту ненормальную схватку, как смертельно опасное занятие. Все слишком походило на учебу в фехтовальном зале. И даже не на asso, о котором сказано в учебнике господина Валтасара Фейшера:
 

    "Asso есть представление сражения со шпагами, в коем употребляешь на противника все удары и все отбои, коим научился, стараясь один другого обманывать финтами, дабы тронуть или отбить удары!"
 

   Бой на улице Малых Чеканщиков, в ночи, насквозь пронизанной клинками звезд, более всего напоминал выполнение конкретной задачи, поставленной ученику строгим маэстро.
   Ученик, будем честны, старался изо всех сил.
   Маэстро-невидимка мог гордиться старательностью рябого и его изобретательностью в попытках выполнить урок любой ценой.
   А Джеймс получал искреннее наслаждение, раз за разом подводя "охотника" к возможности воткнуть шпагу в вожделенный бок – и избегая укола. Тот факт, что кинжалом рябой пользовался исключительно для защиты, норовя поразить цель только шпагой, лишь усиливал "учебность" происходящего.
   Месяц свесился над крышей дома.
   Звезды шептались меж собой.
   Тени метались по стенам.
   Рапира вильнула вправо, наткнувшись на кинжал. Дага встретила шпагу, завертела в изящном танце и увела в сторонку: отдыхать. Техника рябого, в целом весьма приличная, по-прежнему оставляла желать лучшего в смысле блеска. Слишком педантично, слишком правильно. Свой почерк лишь недавно начал прорисовываться сквозь железную решетку классики.
   Но нехватку оригинальности рябой с успехом компенсировал скоростью и молниеносной реакцией. Мысленно Джеймс ему аплодировал и предрекал славное будущее. Если, конечно, у рябого есть будущее.
   Если оно не закончится прямо здесь.
   Прямо сейчас.
   Легкий ветер, приняв месяц за казан с пловом, от души сыпанул туда шафрану. Серпик, еще недавно серебряный, налился сочной желтизной. Ювелирша-ночь принялась гранить звезды, снимая шлифовальным кругом карат за каратом. Густо-синие сумерки снизошли на Баданден. Дома вдоль улицы стали похожи на руины древних поселений. Глинобитные дувалы размазались в желтом сиянии, напомнив очертаниями барханы пустыни.
   Казалось, у этих барханов человеческие профили.
   Но Джеймс ничего не замечал.
   Ему и так хватало забот.
   Бой, когда каждый из противников вооружен двумя клинками разной длины – о, такой бой редко бывает элегантным до конца. Очень часто, если двое сходятся лицом к лицу, из-за кружевного занавеса мастерства на сцену выбирается грубая сила. Этот увалень плохо разбирается в красоте, зато напролом идет через все преграды.
   Что ж, мир несовершенен.
   Но устойчив.
   Оказавшись вплотную и не имея возможности без потерь высвободить оружие, рябой боднул Джеймса лбом в лицо. Промахнувшись, он без особых угрызений совести пнул соперника ногой в низ живота и резко толкнул обеими руками. Отлетая назад, молодой человек на миг утратил равновесие – на краткий, мимолетный, невесомый миг…
   Этого хватило.
   Боль полоснула по груди, с левой стороны. Джеймс даже удивился в первый момент. Как же так! – если рябому требовался правый бок, то при чем тут грудь? Секущий удар распорол ткань камзола и кожу, не причинив особого вреда. Но за ним последовал выпад, чувствительно оцарапав бедро, и умелая подсечка.
   Спеша добить упавшего, рябой "охотник" опять вернулся к прежним ухваткам, норовя все-таки воткнуть шпагу в залатанную портным дыру – и наконец угомониться.
   Стоит ли говорить, что Джеймса это не устраивало?
   Черный сгусток – словно одна из теней сжалась в комок, прыгнув со стены на брусчатку – катался по земле, окружив себя стальным покровом. Черный призрак – словно клок ночи упал с небес – маячил сверху, сверкая парой звездных лучей. Синие руины толпились вокруг. Желтое сияние лилось в чернила, разбавляя тьму до мертвенной зелени.
   Жевали губами человеческие лица барханов-дувалов.
   Спрашивали: скоро ли?
   – Спите, жители славного Бадандена!
   – В городе все спокойно!
   – В городе… Эй! Что вы делаете?
   – Стража! Сюда!
   Прежнее серебро вернулось к месяцу. Синева оставила улицу в покое. Дома как дома. И кто мог подумать, что это руины? Никаких барханов: дувалы из глины. Никаких профилей, и не надейтесь.
   И больше нет двоих.
   Есть – много.
   Ночные сторожа с колотушками, вооруженные стражники с копьями, Джеймс Ривердейл, весь в пыли и крови; какие-то жители карабкаются на крыши домов, желая полюбопытствовать, какие-то собаки лают, выскакивая из дыр; шум, гвалт, суматоха…
   – Лекаря!
   – Не надо лекаря…
   – А где второй?
   – Сбежал…
   – Касым с людьми отправились в погоню…
   – Есть лекарь! Хабиб аль-Басани живет за углом!..
   – Не надо, говорю…
   – Что вы! Вы – гость Бадандена…
 
   Салон Бербери-ханум не дождался сегодня Джеймса Ривердейла. А жаль! – ханум говорила, что такого приятного молодого человека она никогда раньше не встречала, и если бы не ее почтенные годы…
   Что ж, вкусу Бербери-ханум можно было доверять.

CAPUT III

    в котором мы знакомимся с одним хайль-баши, во всех отношениях превосходным человеком, гордимся любовью, которую власти Бадандена испытывают к гостям города, и понимаем, что от дома хабиба до вожделенной мести врагу – много больше шагов, чем хотелось бы…
 
   Первые лучи солнца, ласкового с утра, прорвались сквозь листву старой чинары, росшей напротив окна. Обнаружив щель в неплотно задернутой шторе, они проникли в комнату – и рассекли сумрак золотисто-розовыми клинками небесных воинов-армигеров из свиты Вечного Странника.
   Будь существо, лежавшее на огромной квадратной кровати-пуфе под шелковым балдахином, упырем – или, к примеру, игисом-сосунком! – оно бы в ужасе бросилось прочь из комнаты, поспешило забиться под кровать, и, опоздав, с отчаянным воем обратилось в пепел, исходя зловонным дымом.
   Однако указанное существо ни в коей мере не являлось ночной нежитью.
   Солнечного света оно не боялось.
   Молодой человек заворочался в постели, сощурился, протирая заспанные глаза. Безбоязненно и с удовольствием подставил лицо теплой ласке светила, потянулся, хрустя суставами – и скорчил болезненную гримасу. Вчерашние порезы давали себя знать. То, что рана неопасна, отнюдь не означает, что она не станет болеть при неосторожном движении.
   Словно почуяв пробуждение больного, в комнате объявился хабиб аль-Басани. При свете дня он оказался совсем еще нестарым человеком. Седина в козлиной бородке лекаря выглядела искусственной. С ее помощью хабиб явно пытался придать себе солидности.
   – Как спали? Раны не беспокоили?
   На родном языке Джеймса лекарь говорил прекрасно, почти без характерного баданденского акцента. Наверняка учился в Реттии.
   – Благодарю вас, уважаемый. Я спал отлично.
   – Чудненько, чудненько! Тем не менее, позвольте вас осмотреть.
   Молодой человек шутливо развел руками, подчиняясь врачу.
   И еще раз поморщился.
   Хабиб картинно щелкнул пальцами. В дверях возник его помощник – мальчишка, похожий на скворца, обремененного чувством важности собственной миссии. В руках скворец держал широченный поднос, на котором курилась паром серебряная чаша с горячей водой. Вокруг чаши двумя стопками лежали чистые бинты и полотенца, громоздились флаконы с мазями, и зловеще поблескивала сталь хирургических инструментов.
   – Приступим?
   Джеймс начал подозревать наихудшее.
   Стоило выжить на улице Чеканщиков, чтобы тебя из лучших побуждений залечили до смерти…
   К счастью, ланцеты и щипцы не понадобились. Разве что узкий шпатель для целебной мази. Лекарь осмотрел раны, уже начавшие затягиваться, с удовлетворением покивал, бормоча себе под нос какую-то галиматью, и тщательно удалил старую мазь. Затем он покрыл порезы Джеймса слоем свежей – острый запах снадобья заглушил аромат цветов, долетавший через приоткрытое окно.
   Наложив новые повязки, ал-Басани разрешил пациенту одеться.
   – На постельном режиме я не настаиваю, – важно сообщил он.