Страница:
Ловко устроился Принц, выпал из схемы. У нас в городе мало шансов для парня средних способностей, не вундеркинда какого-нибудь. Лучший выбор – в Нанотех лаборантом. «Лаборант» это только звучит несерьезно. Пробирки мыть, ха-ха… Нет, пробирки они тоже моют, для этого специальные машины есть. И обслуживают такие машины юные чайники вроде меня. А на опытных лаборантах вся наука держится, и в Нанотехе этот нижний эшелон – настоящие спецы, элита отрасли. Говорят, личный техник Деда только в силу вечной занятости кандидатскую не защитил. Ну и уходить не хотел из лаборатории. А то его бы оттуда за шкирку вытащили. Это же непорядок и расточительство, когда целый кандидат наук круглый день втыкает в микроскоп, джойстик туда-сюда гоняет, а самостоятельных исследований не ведет.
Да, лаборантом в Нанотех – это отличный старт. Там со времен Деда так повелось, что не институт, а форменная мафия. За молодыми внимательно следят, оценивают на преданность делу, на любовь к нему. И кто за пару лет покажет себя патриотом, тот с чистым сердцем уезжает на учебу – его будут ждать. А кто не рвется в большую теоретическую науку, тот и заочно диплом получит. Заработки в Нанотехе самые высокие по городу, и на конкурс вакансий молодежь ломится толпой.
Я бы тоже ломанулся.
Да кто мне позволит…
Леха срезал очередной угол, проскочил между домом и огороженным палисадником, свернул от подъезда к тротуару… И встал, будто в стену уткнувшись. Здесь скучали трое его ровесников, и Леха оказался им очень кстати.
Немного повыше ростом, немного пошире в плечах, немного беднее одеты, с виду такие же старшеклассники, но это если не глядеть в глаза.
Леха едва заметно шевельнул левой рукой, «стряхивая» музыку. Узкий черный браслет на его запястье эти трое уже засекли. Идиоты, зачем вам телефон последнего поколения, вы не сможете его продать. Разве только подсунуть такому же идиоту, который через час окажется в ментовке и, естественно, сдаст вас с потрохами… Что за долбаный у нас город, никто не следит за развитием электроники, а еще технопарк называется…
Дворовый этикет не позволяет бежать сразу, да Леха и не собирался. Драться с такими в одиночку – без шансов. Но и бегать он умеет слишком хорошо, это будет неспортивно: взять да удрать, не сказав ни слова… Пока Леха соображал, какой выкинуть финт, двое умело отсекли ему пути вправо и влево.
– О… – сказал лениво третий, самый рослый. – Школота.
– О! Гопота! – ответил Леха почти весело.
– Ну что ты. Мы простые учащиеся. Мы это… Из ботанического техникума. Будь другом, дай на минуту телефончик. Надо маме позвонить.
Троица медленно оттесняла Леху к двери подъезда, но вплотную еще не подходила. Такие всегда наступают медленно, загоняют тебя в шаблон жертвы. Не будь жертвой. Будь собой.
– Мама волнуется… – протянул рослый жалобно. – Ну дай телефон, правда. Я верну.
Леха медленно завел одну руку за спину. И сказал:
– Сюда гляди.
Достал из-за спины кулак с оттопыренным большим пальцем. Облизнул подушечку пальца. Встал к двери подъезда вполоборота.
Гопники завороженно наблюдали за его действиями. Потенциальная жертва порвала им шаблон хищников.
Леха приложил палец к контакту домофона. Дверь в ответ издала музыкальный писк.
– Ё! – только и сказал рослый.
Леха распахнул дверь и стремительным броском исчез в темноте подъезда. Дверь не успела закрыться, рослый ее поймал, чуть не отдавив себе пальцы. С громким боевым кличем троица устремилась Лехе вслед.
Секунду-другую на улице было тихо, только из подъезда доносились топот, пыхтение и мат. Потом над козырьком подъезда раскрылось низкое окошко, из него вынырнул Леха. Плавным кошачьим движением он прыгнул с козырька вперед-вниз, погасил скорость перекатом, вскочил и рванул от подъезда к удачно подвернувшемуся бетонному забору. Одним движением взлетел наверх, уселся на заборе и оглянулся.
Из подъезда выбежали запыхавшиеся гопники. Леха приветливо махнул им рукой и пропал за забором. За спинами гопников с железным лязгом захлопнулась дверь.
Рослый, тяжело дыша и одной рукой держась за бок, подошел к домофону и пристально на него уставился.
– Вот же ё… Как он это сделал, а?
Приложил палец к контакту. Безрезультатно. Оглянулся на своих приятелей. Плюнул на палец, снова прижал, опять без толку.
– Мальчик-электроник, мля… – подсказал один из парней.
Рослый оглянулся и авторитетно заявил:
– Не. Тот был рыжий. А этот хрен в очках – Терминатор!
Глава 3
Глава 4
Да, лаборантом в Нанотех – это отличный старт. Там со времен Деда так повелось, что не институт, а форменная мафия. За молодыми внимательно следят, оценивают на преданность делу, на любовь к нему. И кто за пару лет покажет себя патриотом, тот с чистым сердцем уезжает на учебу – его будут ждать. А кто не рвется в большую теоретическую науку, тот и заочно диплом получит. Заработки в Нанотехе самые высокие по городу, и на конкурс вакансий молодежь ломится толпой.
Я бы тоже ломанулся.
Да кто мне позволит…
Леха срезал очередной угол, проскочил между домом и огороженным палисадником, свернул от подъезда к тротуару… И встал, будто в стену уткнувшись. Здесь скучали трое его ровесников, и Леха оказался им очень кстати.
Немного повыше ростом, немного пошире в плечах, немного беднее одеты, с виду такие же старшеклассники, но это если не глядеть в глаза.
Леха едва заметно шевельнул левой рукой, «стряхивая» музыку. Узкий черный браслет на его запястье эти трое уже засекли. Идиоты, зачем вам телефон последнего поколения, вы не сможете его продать. Разве только подсунуть такому же идиоту, который через час окажется в ментовке и, естественно, сдаст вас с потрохами… Что за долбаный у нас город, никто не следит за развитием электроники, а еще технопарк называется…
Дворовый этикет не позволяет бежать сразу, да Леха и не собирался. Драться с такими в одиночку – без шансов. Но и бегать он умеет слишком хорошо, это будет неспортивно: взять да удрать, не сказав ни слова… Пока Леха соображал, какой выкинуть финт, двое умело отсекли ему пути вправо и влево.
– О… – сказал лениво третий, самый рослый. – Школота.
– О! Гопота! – ответил Леха почти весело.
– Ну что ты. Мы простые учащиеся. Мы это… Из ботанического техникума. Будь другом, дай на минуту телефончик. Надо маме позвонить.
Троица медленно оттесняла Леху к двери подъезда, но вплотную еще не подходила. Такие всегда наступают медленно, загоняют тебя в шаблон жертвы. Не будь жертвой. Будь собой.
– Мама волнуется… – протянул рослый жалобно. – Ну дай телефон, правда. Я верну.
Леха медленно завел одну руку за спину. И сказал:
– Сюда гляди.
Достал из-за спины кулак с оттопыренным большим пальцем. Облизнул подушечку пальца. Встал к двери подъезда вполоборота.
Гопники завороженно наблюдали за его действиями. Потенциальная жертва порвала им шаблон хищников.
Леха приложил палец к контакту домофона. Дверь в ответ издала музыкальный писк.
– Ё! – только и сказал рослый.
Леха распахнул дверь и стремительным броском исчез в темноте подъезда. Дверь не успела закрыться, рослый ее поймал, чуть не отдавив себе пальцы. С громким боевым кличем троица устремилась Лехе вслед.
Секунду-другую на улице было тихо, только из подъезда доносились топот, пыхтение и мат. Потом над козырьком подъезда раскрылось низкое окошко, из него вынырнул Леха. Плавным кошачьим движением он прыгнул с козырька вперед-вниз, погасил скорость перекатом, вскочил и рванул от подъезда к удачно подвернувшемуся бетонному забору. Одним движением взлетел наверх, уселся на заборе и оглянулся.
Из подъезда выбежали запыхавшиеся гопники. Леха приветливо махнул им рукой и пропал за забором. За спинами гопников с железным лязгом захлопнулась дверь.
Рослый, тяжело дыша и одной рукой держась за бок, подошел к домофону и пристально на него уставился.
– Вот же ё… Как он это сделал, а?
Приложил палец к контакту. Безрезультатно. Оглянулся на своих приятелей. Плюнул на палец, снова прижал, опять без толку.
– Мальчик-электроник, мля… – подсказал один из парней.
Рослый оглянулся и авторитетно заявил:
– Не. Тот был рыжий. А этот хрен в очках – Терминатор!
Глава 3
Вот же балбесы, думал Леха, шляются неприкаянные и своего счастья не понимают. Когда нет постоянного контроля, когда на тебя не давят каждую секунду, когда ты свободен – господи, столько можно всего узнать, только руку протяни. Ничего ценнее информации на этом свете нет: кто больше узнал, тот в итоге больше выдумал. А кто выдумал, тот и герой, время такое, выдумщики в цене, на них охотятся корпорации: алло, мы ищем таланты… Конечно, выдумка должна быть в рамках. Выдумка должна веселить, развлекать, мотивировать. И не нарушать копирайт.
Мама у него волнуется, ха-ха. Юморист нашелся. Тебе бы мою маму, ты бы понял, что с этим не шутят. Ты бы разок увидел, что бывает, когда мама разволнуется – и стал бы навеки шелковый. Тихий, смирный и малоподвижный.
Она хочет видеть сына здоровым – и день за днем вколачивает в меня психологический комплекс инвалида. И кого вырастила – лжеца. Хотя «лжец» слишком красивое слово, я мелкий бытовой врунишка. Маму понять можно, она боится. Она боится, я боюсь, отец не вмешивается потому что тоже боится – взорвать эту идиотскую ситуацию… Кругом одни страхи. Их поколение боится всего и заражает страхом нас.
Дед не боялся. Иначе не стал бы тем, кем был. И я не хочу бояться. Иначе мне не стать собой. Но от одной мысли, вдруг кто-то матери сболтнет, мол, я бегаю по стенам, – душа в пятки уходит. Мама, если об этом услышит, сама на стену влезет по вертикали. Пока вокруг моих родителей заговор молчания. Я даже не просил никого в школе, само так сложилось. Школа хорошая, ребята чуткие, у всех свои нелады со старшими, зачем такого же страдальца подставлять… А ведь с каждым днем все больше хочется, чтобы кто-то проболтался. Надоело врать и прикидываться. Интересно, отец знает? Вряд ли, слишком занят. И интернет для него рабочий инструмент, он просто не ходит туда, где висят ссылки на наши с Принцем ролики. А мама шляться по интернету не любит. Ей там нужны одни кулинарные рецепты. Удивительно, но факт.
А может, она боится что-то узнать. И отец боится. Опять страхи.
Я читал, это проблема их поколения. Им сначала очень много разрешали, потом все запретили. Трудно понять, когда старшие сами об этом пишут – и ничего не пытаются сделать. Еще труднее понять, отчего они, такие свободные, не дергались, когда им запрещали.
Запрещали ведь такие же, их ровесники.
Мы должны были жить в совсем другом мире – мире открытого кода. Мире, свободном для творчества и производства.
А его с перепугу забанили, сразу и весь.
Об этом не расскажут в школе. В моей жизни есть хотя бы напоминание о стертом мире мечты: стоит на даче большой пластиковый ящик, с виду то ли принтер, то ли копир – один из последних фабрикаторов. Дед позаимствовал его в институте и «забыл вернуть». Он наверное лет десять как списан. А то бы приехали менты и забрали. Хотя и так всем понятно, что фабер без порошка никакому террористу даром не нужен. А порошок для фабера теперь «режимный» продукт, в частные руки не попадает.
А ведь фабер мог сейчас стоять в каждом доме. И ты бы выпекал на нем все, что в голову взбредет, от столовых приборов и водопроводных труб до мебели. Скачал программу из интернета – и сделал для себя вещь. Если придумал, как сделать новую вещь – обсчитал ее координаты, прописал алгоритм, сбросил программу в сеть, пусть другие пользуются. Фаберы становились все лучше, самые продвинутые умели впекать в пластмассу металлические нити: достаточно, чтобы собирать бытовую электронику. Еще чуть-чуть, вот появись только полимерные чипы, и ты смог бы от начала до конца сделать компьютер. Не свинтить из готовых деталей, а именно сделать! Да ладно компьютер, а панели для солнечных батарей? В пасмурной России не очень актуально, а для большей части мира – сначала частичная, затем полная энергетическая независимость каждой семьи.
Но главное – сам принцип. Вот стоит ящик, ты сыплешь в него пластиковый порошок и металлическую стружку, он пыхтит-тарахтит и выпекает тебе вещь, за которой не надо идти в магазин. Хочешь дверную ручку, а хочешь – бумбокс, фаберу без разницы, была бы программа. А программы совершенствуются вслед за фаберами: код открытый, бери и дописывай. Хочешь, наструячь деталей и собери еще один фабер. Правда, двигатель и лазерную выжигалку придется купить, но рано или поздно фаберы научились бы делать и их.
У хорошего фабера был шаг в семь микрометров, это диаметр эритроцита, вообще-то. Это такой достойный микроуровень, на котором относительно недавно работали даже в самом Нанотехе. Но все равно от семи микрометров очень далеко до волшебного «нано» – молекулярной, а то и атомной сборки. Микроуровень позволяет собирать сложные вещи из готового материала, наноуровень – из чего угодно.
В физическом смысле между микро и нано – пропасть, в психологическом – один шаг. Пускай всего лишь микросборка, зато ты уже независим, ты сам себе фабрикант. Когда простой человек приучается делать предметы обихода одним нажатием кнопки, это уже совсем другой человек, новый. А приучается он быстро, как привыкли наши прабабушки к мобильным телефонам – и взялись за компьютеры.
Этого не узнаешь на уроке обществоведения: мир должен был перевернуться.
Должен был, да не перевернулся – вот и нет этого в учебниках.
Все перечеркнул один террористический акт. Рой крошечных самолетиков со взрывчаткой, атаковавший Пентагон, оказался выпечен на бытовом фабере.
Власти ответили. Составили обширный список «террористически опасных» бытовых технологий и мирных профессий. Запретили передачу фаберов в частные руки. Ввели лицензии для программистов и крепко зарегулировали интернет. Покончили со «свободным софтом»: бесплатный – сколько угодно, с открытым кодом – нет. И наконец, заклепали последнее звено той же цепи: приняли всемирную конвенцию против репликаторов, под которую попали микроботы. В городе ходил слух, что конвенция доконала Деда, неспроста через несколько месяцев умер. Дед занимался именно репликаторами, он шел к ним всю жизнь. Институт сосредоточился на медицинских ботах, это было нужнее всего, под это давали средства, но в перспективе Дед мечтал о мире тотально открытого кода, мире всеобщей микросборки, а затем и наносборки, чтобы люди мановением правой руки создавали изысканную пищу, а левой – звездные корабли…
Некоторые говорят, тот теракт был намеренной провокацией.
А отец говорит, если я буду все время про это читать и потом лезть к нему с вопросами, он «отрубит мне сеть». Я сказал, ты отстал от жизни, теперь интернет отрубается только если обрушить 4G во всем городе. Отец хмыкнул и заявил: «Не представляешь, насколько это просто». Мы с Принцем долго соображали, как именно заведующий отделением городской больницы может грохнуть сетку. Я решил, что папа малость преувеличивает. А Принц чесал-чесал в кудрявом затылке и вдруг ляпнул: «А ведь это смотря, кого он лечил. Он кого только ни лечил!» Тут и я задумался.
У старших другие понятия, другие методы, это надо знать и помнить. Они родились еще в СССР, выросли в дикие 90-е, правят нашим миром сейчас. Похоже, мы не до конца понимаем, насколько это суровые и безжалостные люди. Они просто делятся на тех, кто высказывается в интернете, и тех, кто вообще ничего не говорит никогда.
У нас дома прошлое не обсуждается. История семьи – да, но как заходит речь о новейшей истории страны и мира – будто в стену носом. У Принца то же самое. У Марии вроде не так, но там семья особенная, папаша деловой, бизнесмен, ничего и никого не боится. Только Марии с ним особо говорить некогда: занят. А в целом по городу – тишь да гладь. Да и по всей стране как будто. Рылом в зомбоящик, и тишина мертвая.
Где еще в развитых странах осталось классическое эфирное телевидение? Только в России наверное.
А потом удивляешься, почему все уверены, будто Нанотех делает нанороботов. Ну конечно, так на вывеске написано, так по зомбоящику бубнят день за днем. Сам Михалборисыч, директор Нанотеха, говорит: «нанороботы»! Ну как ему не поверишь… Правильное словечко «микроб» разнесли по городу сотрудники института, и на том спасибо. Но в чем разница между наноботом и микроботом, это уже публике не вдолбишь, да и незачем.
Им незачем. А мне надо.
Люди должны понимать, с чем имеют дело, я так считаю. Все должны, все и каждый, иначе ничего хорошего у нас не получится.
Люди имеют право знать…
Он по-прежнему был в очках и опять слушал музыку, а заборов тут понастроили видимо-невидимо, не дворы, мечта трейсера. С очередного забора Леха прыгнул не глядя, в глубокой задумчивости, и свалился на свою одноклассницу.
Пришлось ее поймать и слегка обнять чтобы не упала.
– Ой! Леша…
– Ой, – согласился Леха, выпуская девушку и отступая на шаг назад. – Даш, извини. Привет.
Он даже руки в карманы засунул, чтобы она чего лишнего не подумала.
Даша была миловидной блондинкой с прической из позапрошлого века: волосы гладко убраны, за спиной длинная толстая коса, никаких крашеных перьев и побрякушек. Ни телефона на запястье, ни затычек в ушах. Одета, на первый взгляд, с Лехой вровень – подумаешь, футболка-джинсы-кроссовки, обычный летний набор старшеклассника. Только весь этот гардероб не стоил одного Лехиного носового платка.
Дашу в школе любили и втайне жалели. Принц говорил, у нее эталонная фигура, и это просто безобразие, что такое сокровище нельзя красиво одеть, точнее, подобающим образом раздеть.
– Ну ты летаешь!
– Да ла-адно… – протянул Леха. – Сверху вниз любой может. Вот снизу вверх… Ну, это. Давно не виделись. Как отдохнула?
– А, все лето в деревне. За младшими присматривала.
– Ну да, вас много… – буркнул Леха, вспоминая, сколько их там, пятеро или шестеро. – Загорела. Отлично выглядишь.
– Спасибо… – Даша смущенно потупилась. – А ты где?..
– Опять тур по санаториям, – Леха сморщился. – Нет, было замечательно, только врачи… Устал я от них. Ну, ты знаешь.
– Ты здоровый, – сказала Даша.
– Догадываюсь. Кто бы маме намекнул. А мне, оказывается, километр проплыть – раз плюнуть. Дурак, что раньше не пробовал.
– Это где? – завистливо спросила Даша.
– Нет, не в одну сторону, кто бы мне позволил. Я между буйками мотался туда-сюда… – ушел от ответа Леха.
Незачем ей знать, что это было в Италии, а врать неохота. У Лехи отец прилично зарабатывает, да от дедушки остался солидный депозит в надежном банке. А у нее отец инвалид. Пострадал за нанотехнологии – позвоночником и, к несчастью, головой.
– Километр… – мечтательно протянула Даша. – Это брассом наверное полчаса, если не рвать. Я бы попробовала. А то… А?
– Слушай, это сорок дорожек! Двадцать кругов. Голова закружится! Или я засну от скуки и утону. И потом, физрук скорее сам утопится, чем разрешит плыть на дальность. У него на морде написано, как он боится, что кто-то пойдет ко дну, и ему придется за ним нырять.
– Может, он плавать не умеет? – спросила Даша страшным шепотом.
Они немного посмеялись, то глядя друг на друга, то отводя глаза. Им было как-то неловко рядом.
– Ну чего… – сказал Леха. – До послезавтра?
– Угу.
– В первый раз в предпоследний класс, – очень смешно пошутил Леха, аж стыдно немного стало.
– Ага.
Вот беда, подумал Леха, я ведь действительно рад ее видеть, она такая милая, но говорить нам не о чем, а главное, незачем, хороша Даша – да не наша. Убил бы кто ее родителя, что ли, этого сектанта долбаного.
– Ну я побежал.
– До свидания, Леша.
Леха решительно повернулся к девушке спиной и зашагал по улице. Даша смотрела ему вслед. Леха вдруг обернулся.
– Ты это… Марию не видела? Она не вернулась еще?
Даша отрицательно помотала головой.
– Ну, счастливо! – Леха сменил шаг на обычный свой полубег и исчез за углом.
Даша проводила его взглядом. Достала из заднего кармана шелковую косынку, неприязненно осмотрела ее, тяжело вздохнула, повязала на голову и пошла своей дорогой. Домой.
Мама у него волнуется, ха-ха. Юморист нашелся. Тебе бы мою маму, ты бы понял, что с этим не шутят. Ты бы разок увидел, что бывает, когда мама разволнуется – и стал бы навеки шелковый. Тихий, смирный и малоподвижный.
Она хочет видеть сына здоровым – и день за днем вколачивает в меня психологический комплекс инвалида. И кого вырастила – лжеца. Хотя «лжец» слишком красивое слово, я мелкий бытовой врунишка. Маму понять можно, она боится. Она боится, я боюсь, отец не вмешивается потому что тоже боится – взорвать эту идиотскую ситуацию… Кругом одни страхи. Их поколение боится всего и заражает страхом нас.
Дед не боялся. Иначе не стал бы тем, кем был. И я не хочу бояться. Иначе мне не стать собой. Но от одной мысли, вдруг кто-то матери сболтнет, мол, я бегаю по стенам, – душа в пятки уходит. Мама, если об этом услышит, сама на стену влезет по вертикали. Пока вокруг моих родителей заговор молчания. Я даже не просил никого в школе, само так сложилось. Школа хорошая, ребята чуткие, у всех свои нелады со старшими, зачем такого же страдальца подставлять… А ведь с каждым днем все больше хочется, чтобы кто-то проболтался. Надоело врать и прикидываться. Интересно, отец знает? Вряд ли, слишком занят. И интернет для него рабочий инструмент, он просто не ходит туда, где висят ссылки на наши с Принцем ролики. А мама шляться по интернету не любит. Ей там нужны одни кулинарные рецепты. Удивительно, но факт.
А может, она боится что-то узнать. И отец боится. Опять страхи.
Я читал, это проблема их поколения. Им сначала очень много разрешали, потом все запретили. Трудно понять, когда старшие сами об этом пишут – и ничего не пытаются сделать. Еще труднее понять, отчего они, такие свободные, не дергались, когда им запрещали.
Запрещали ведь такие же, их ровесники.
Мы должны были жить в совсем другом мире – мире открытого кода. Мире, свободном для творчества и производства.
А его с перепугу забанили, сразу и весь.
Об этом не расскажут в школе. В моей жизни есть хотя бы напоминание о стертом мире мечты: стоит на даче большой пластиковый ящик, с виду то ли принтер, то ли копир – один из последних фабрикаторов. Дед позаимствовал его в институте и «забыл вернуть». Он наверное лет десять как списан. А то бы приехали менты и забрали. Хотя и так всем понятно, что фабер без порошка никакому террористу даром не нужен. А порошок для фабера теперь «режимный» продукт, в частные руки не попадает.
А ведь фабер мог сейчас стоять в каждом доме. И ты бы выпекал на нем все, что в голову взбредет, от столовых приборов и водопроводных труб до мебели. Скачал программу из интернета – и сделал для себя вещь. Если придумал, как сделать новую вещь – обсчитал ее координаты, прописал алгоритм, сбросил программу в сеть, пусть другие пользуются. Фаберы становились все лучше, самые продвинутые умели впекать в пластмассу металлические нити: достаточно, чтобы собирать бытовую электронику. Еще чуть-чуть, вот появись только полимерные чипы, и ты смог бы от начала до конца сделать компьютер. Не свинтить из готовых деталей, а именно сделать! Да ладно компьютер, а панели для солнечных батарей? В пасмурной России не очень актуально, а для большей части мира – сначала частичная, затем полная энергетическая независимость каждой семьи.
Но главное – сам принцип. Вот стоит ящик, ты сыплешь в него пластиковый порошок и металлическую стружку, он пыхтит-тарахтит и выпекает тебе вещь, за которой не надо идти в магазин. Хочешь дверную ручку, а хочешь – бумбокс, фаберу без разницы, была бы программа. А программы совершенствуются вслед за фаберами: код открытый, бери и дописывай. Хочешь, наструячь деталей и собери еще один фабер. Правда, двигатель и лазерную выжигалку придется купить, но рано или поздно фаберы научились бы делать и их.
У хорошего фабера был шаг в семь микрометров, это диаметр эритроцита, вообще-то. Это такой достойный микроуровень, на котором относительно недавно работали даже в самом Нанотехе. Но все равно от семи микрометров очень далеко до волшебного «нано» – молекулярной, а то и атомной сборки. Микроуровень позволяет собирать сложные вещи из готового материала, наноуровень – из чего угодно.
В физическом смысле между микро и нано – пропасть, в психологическом – один шаг. Пускай всего лишь микросборка, зато ты уже независим, ты сам себе фабрикант. Когда простой человек приучается делать предметы обихода одним нажатием кнопки, это уже совсем другой человек, новый. А приучается он быстро, как привыкли наши прабабушки к мобильным телефонам – и взялись за компьютеры.
Этого не узнаешь на уроке обществоведения: мир должен был перевернуться.
Должен был, да не перевернулся – вот и нет этого в учебниках.
Все перечеркнул один террористический акт. Рой крошечных самолетиков со взрывчаткой, атаковавший Пентагон, оказался выпечен на бытовом фабере.
Власти ответили. Составили обширный список «террористически опасных» бытовых технологий и мирных профессий. Запретили передачу фаберов в частные руки. Ввели лицензии для программистов и крепко зарегулировали интернет. Покончили со «свободным софтом»: бесплатный – сколько угодно, с открытым кодом – нет. И наконец, заклепали последнее звено той же цепи: приняли всемирную конвенцию против репликаторов, под которую попали микроботы. В городе ходил слух, что конвенция доконала Деда, неспроста через несколько месяцев умер. Дед занимался именно репликаторами, он шел к ним всю жизнь. Институт сосредоточился на медицинских ботах, это было нужнее всего, под это давали средства, но в перспективе Дед мечтал о мире тотально открытого кода, мире всеобщей микросборки, а затем и наносборки, чтобы люди мановением правой руки создавали изысканную пищу, а левой – звездные корабли…
Некоторые говорят, тот теракт был намеренной провокацией.
А отец говорит, если я буду все время про это читать и потом лезть к нему с вопросами, он «отрубит мне сеть». Я сказал, ты отстал от жизни, теперь интернет отрубается только если обрушить 4G во всем городе. Отец хмыкнул и заявил: «Не представляешь, насколько это просто». Мы с Принцем долго соображали, как именно заведующий отделением городской больницы может грохнуть сетку. Я решил, что папа малость преувеличивает. А Принц чесал-чесал в кудрявом затылке и вдруг ляпнул: «А ведь это смотря, кого он лечил. Он кого только ни лечил!» Тут и я задумался.
У старших другие понятия, другие методы, это надо знать и помнить. Они родились еще в СССР, выросли в дикие 90-е, правят нашим миром сейчас. Похоже, мы не до конца понимаем, насколько это суровые и безжалостные люди. Они просто делятся на тех, кто высказывается в интернете, и тех, кто вообще ничего не говорит никогда.
У нас дома прошлое не обсуждается. История семьи – да, но как заходит речь о новейшей истории страны и мира – будто в стену носом. У Принца то же самое. У Марии вроде не так, но там семья особенная, папаша деловой, бизнесмен, ничего и никого не боится. Только Марии с ним особо говорить некогда: занят. А в целом по городу – тишь да гладь. Да и по всей стране как будто. Рылом в зомбоящик, и тишина мертвая.
Где еще в развитых странах осталось классическое эфирное телевидение? Только в России наверное.
А потом удивляешься, почему все уверены, будто Нанотех делает нанороботов. Ну конечно, так на вывеске написано, так по зомбоящику бубнят день за днем. Сам Михалборисыч, директор Нанотеха, говорит: «нанороботы»! Ну как ему не поверишь… Правильное словечко «микроб» разнесли по городу сотрудники института, и на том спасибо. Но в чем разница между наноботом и микроботом, это уже публике не вдолбишь, да и незачем.
Им незачем. А мне надо.
Люди должны понимать, с чем имеют дело, я так считаю. Все должны, все и каждый, иначе ничего хорошего у нас не получится.
Люди имеют право знать…
Он по-прежнему был в очках и опять слушал музыку, а заборов тут понастроили видимо-невидимо, не дворы, мечта трейсера. С очередного забора Леха прыгнул не глядя, в глубокой задумчивости, и свалился на свою одноклассницу.
Пришлось ее поймать и слегка обнять чтобы не упала.
– Ой! Леша…
– Ой, – согласился Леха, выпуская девушку и отступая на шаг назад. – Даш, извини. Привет.
Он даже руки в карманы засунул, чтобы она чего лишнего не подумала.
Даша была миловидной блондинкой с прической из позапрошлого века: волосы гладко убраны, за спиной длинная толстая коса, никаких крашеных перьев и побрякушек. Ни телефона на запястье, ни затычек в ушах. Одета, на первый взгляд, с Лехой вровень – подумаешь, футболка-джинсы-кроссовки, обычный летний набор старшеклассника. Только весь этот гардероб не стоил одного Лехиного носового платка.
Дашу в школе любили и втайне жалели. Принц говорил, у нее эталонная фигура, и это просто безобразие, что такое сокровище нельзя красиво одеть, точнее, подобающим образом раздеть.
– Ну ты летаешь!
– Да ла-адно… – протянул Леха. – Сверху вниз любой может. Вот снизу вверх… Ну, это. Давно не виделись. Как отдохнула?
– А, все лето в деревне. За младшими присматривала.
– Ну да, вас много… – буркнул Леха, вспоминая, сколько их там, пятеро или шестеро. – Загорела. Отлично выглядишь.
– Спасибо… – Даша смущенно потупилась. – А ты где?..
– Опять тур по санаториям, – Леха сморщился. – Нет, было замечательно, только врачи… Устал я от них. Ну, ты знаешь.
– Ты здоровый, – сказала Даша.
– Догадываюсь. Кто бы маме намекнул. А мне, оказывается, километр проплыть – раз плюнуть. Дурак, что раньше не пробовал.
– Это где? – завистливо спросила Даша.
– Нет, не в одну сторону, кто бы мне позволил. Я между буйками мотался туда-сюда… – ушел от ответа Леха.
Незачем ей знать, что это было в Италии, а врать неохота. У Лехи отец прилично зарабатывает, да от дедушки остался солидный депозит в надежном банке. А у нее отец инвалид. Пострадал за нанотехнологии – позвоночником и, к несчастью, головой.
– Километр… – мечтательно протянула Даша. – Это брассом наверное полчаса, если не рвать. Я бы попробовала. А то… А?
– Слушай, это сорок дорожек! Двадцать кругов. Голова закружится! Или я засну от скуки и утону. И потом, физрук скорее сам утопится, чем разрешит плыть на дальность. У него на морде написано, как он боится, что кто-то пойдет ко дну, и ему придется за ним нырять.
– Может, он плавать не умеет? – спросила Даша страшным шепотом.
Они немного посмеялись, то глядя друг на друга, то отводя глаза. Им было как-то неловко рядом.
– Ну чего… – сказал Леха. – До послезавтра?
– Угу.
– В первый раз в предпоследний класс, – очень смешно пошутил Леха, аж стыдно немного стало.
– Ага.
Вот беда, подумал Леха, я ведь действительно рад ее видеть, она такая милая, но говорить нам не о чем, а главное, незачем, хороша Даша – да не наша. Убил бы кто ее родителя, что ли, этого сектанта долбаного.
– Ну я побежал.
– До свидания, Леша.
Леха решительно повернулся к девушке спиной и зашагал по улице. Даша смотрела ему вслед. Леха вдруг обернулся.
– Ты это… Марию не видела? Она не вернулась еще?
Даша отрицательно помотала головой.
– Ну, счастливо! – Леха сменил шаг на обычный свой полубег и исчез за углом.
Даша проводила его взглядом. Достала из заднего кармана шелковую косынку, неприязненно осмотрела ее, тяжело вздохнула, повязала на голову и пошла своей дорогой. Домой.
Глава 4
Мама как обычно поджидала Леху в прихожей. Всегда она успевала оказаться тут: пока с дверным замком справишься, родительница уже на своем месте.
– Привет, мам.
– Ну как ты? Иди сюда.
Мало удовольствия, когда тебя властно берут за плечи и принимаются разглядывать, словно больного. Леха давно уже не стеснялся морщиться во время этой процедуры, а в последнее время морщился демонстративно, напоказ, но мама в упор не видела, что сын недоволен.
Она умела такие вещи не замечать.
Закончив внешний осмотр, мама потрогала Лехин лоб.
– Вроде не горячий.
Леха позволил себя поцеловать в щеку и деликатно вырвался.
– Ну хорошо. Позанимался?
– Уи, мадам. – Чтобы врать убедительней, Леха перешел на французский. Они, собственно, этим должны были заниматься битых два часа вместо беготни по городу: втыкать в монитор со скучными упражнениями на френче. Принц сам вызвался Леху подтянуть по языкам, сегодня был «французский» день. Прононс у Принца, мягко говоря, африканский, зато грамматику он чувствует интуитивно. И очень удивляется, с чего это одноклассники считают ее сложной. Не дай бог ляпнуть при нем «пардон муа», полчаса издеваться будет.
Пардоннэ муа, пардоннэ!
– Принц ездил в Африку этим летом, ты знаешь? Говорит, не хочет туда больше. Ему там не нравится.
– Ну и слава богу. Ох, бедная его мама…
– Почему бедная? – Леха от удивления заговорил по-русски. – Свой бизнес, все хорошо у нее.
– Вырастешь – поймешь. Может быть.
Леха пожал плечами и направился в свою комнату.
– Обедать через полчаса, – донеслось вслед ему. – Не забудь про таблетку.
– Угу, – привычно бросил он, не оборачиваясь.
Комната у Лехи была небольшая, но уютная. Обычная комната подростка, ничего примечательного, только на столе у компьютера стояла неожиданная вещь. Издали она выглядела как модель вертолета, искусно выточенная из пластика и крашенная серебрянкой, местами потертой.
Леха взял модель на руки и погладил как котенка. На самом деле, это был не вертолет классической схемы, а нечто странное. Прямо стрекоза с нестандартным движителем. Широкие короткие лопасти винта, каждая заканчивается соплом, четыре когтистых лапы снизу, продольное сопло под брюхом на всю длину машины, два суставчатых манипулятора спереди, какие-то антенны… Куцый хвост-стабилизатор казался вообще рыбьим.
Ротативный вертолетик – интересно, такие когда-нибудь летали? – с лапками. Несмотря на всю свою несуразность, выглядела игрушка очень симпатично. Добродушно. Вызывала доверие и желание улыбнуться.
Правая рука была занята, на ней сидел вертолетик, поэтому Леха поднес левое запястье к носу и ловко сдернул телефон с руки зубами. Родители такого обращения с ценной вещью не одобряли, но так все в школе делали, это был особый шик. Браслет развернулся в узкую пластинку, затвердел, на нем проявился небольшой мониторчик, нарисовались подсвеченные кнопки.
Можно было, конечно, и носом ввести команду, это тоже забавно, но Лехе нравилось, как телефон меняет форму. И зубами его хватать нравилось.
А голосовое управление – для школоты.
Он почти не глядя мазнул одним пальцем по кнопкам.
– Пап, ты не занят? Слушай, я спросить хотел… Я тут шел мимо Нанотеха и подумал… Мне раньше даже в голову не приходило…
Он поднял вертолетик на уровень глаз.
– Микробы, над которыми Дед работал. Это ведь были репликаторы, и когда Россия подписала конвенцию, программу закрыли. А теперь представим, что Дед успел собрать опытную партию немного раньше… Как думаешь, он испытал бы их на себе?
– С чего бы это? Вкалывать себе неапробированный материал?..
Голос отца был удивительно похож на Лехин, только пониже. Еще интонации совпадали. Все, кому доводилось слышать их телефонные разговоры, уверяли: такое впечатление, будто Леха сам с собой общается. Правда, тот Леха, который на другом конце линии, поумнее заметно.
– А-а, понял, о чем ты, – сказал отец. – Нет, Леш, прости, исключено.
– Он мог бы жить. Если бы не конвенция. Тогда не было ботов, способных лечить, да их и сейчас нет! А Дед опередил время, он их придумал. Они бы почистили ему сосуды, и этот дурацкий тромб заодно…
– Возможно. Но во-первых, он ни на что не жаловался и не чувствовал себя больным. А во-вторых, он не имел права на такие фокусы.
– Почему?! – то ли вскричал, то ли взмолился Леха.
– Потому что он был ученым, – сказал отец как отрезал.
Повисла унылая пауза.
– Микроб такого уровня – очень сложная машина, – сказал отец терпеливо. – Никто не знал, как она себя поведет. Только-только начались эксперименты с ботами-диагностами, а тут такая… Зверюга. Не было гарантий, что эта фигня вообще сможет шевелить лапами. Дед говорил, там в принципе огромный запас по вычислительной мощности и способности удержать прошивку. Минимальный рой таких ботов мог бы соображать на уровне средней мобилы тех лет. Очень неплохо. Но это единственное, в чем Дед был уверен заранее. Какие тут испытания? Сначала образцы, потом опытная партия – и тестовый период минимум года полтора. И только если все тесты пройдут без сбоев, тогда в самом конце – испытания на добровольцах.
– Ну и…
– Дед просто не имел права записаться в эту группу. Не дай бог полетит настройка, бац – и тебя развинтили на фиг твои собственные боты. Разобрали на молекулы. Зашел в лабу научный руководитель, вышел центнер серой слизи. Очень весело, да?
– Серой слизи не бывает, – парировал Леха.
– Это мы сейчас так думаем, а тогда никто не знал! И сейчас никто не знает наверняка, между прочим. И сколько Дед ни хихикал над серой слизью, на самом деле он эту проблему всерьез обдумывал. Потому что обязан был учитывать все, даже такую фигню… Не забывай, он отвечал за весь институт, и тут уже не до фокусов. В последние годы Дед сосредоточился на науке и текущие вопросы свалил на Мишку… Виноват, на Михалборисыча. Но директором Нанотеха всегда был и оставался именно Дед. А командир собой не рискует, Леш.
– Все говорят, он не боялся…
– У-у… Дорогой мой, они не понимают. Болтают много, а не понимают. Конечно у нас теперь говорят, я сам это слышу, мол Дед был смелый, не прогибался, при нем такого бардака не было и так далее… Но говорят не про ученого, а про начальника. Он не дрожал за свою карьеру, не боялся врезать кулаком по столу, и за людей стоял горой, и много для них сделал, да и для города в целом… И он проявил достаточно смелости, я тебя уверяю, когда ввязался в гонку за нанотехнологиями.
Леха поставил вертолетик на стол, подошел к окну, тяжело оперся о подоконник. Он никогда не чувствовал себя усталым и удивлялся, если другие на это жаловались, а тут вдруг стало как-то трудно. Муторно. Отец говорил разумные и справедливые вещи, но отец вообще был такой… Рассудительный.
– Думаешь, никаких шансов?
– А чего думать, Леша, все на поверхности. Этот бот мог быть только репликатором, иначе и браться нет смысла, разоришься. Сборка единственного прототипа тянула на полгода. Это тысяча человекочасов ювелирной ручной работы. Но если вводить репликацию, значит, и без того переусложненный бот становится еще сложнее, число возможных багов и глюков подскакивает до неприличия, доводка занимает еще больше времени… Времени Деду и не хватило… Во всех смыслах. Когда запретили репликацию, Дед со своими ботами попал в ловушку. Сколько он мог их сделать? Десять? Двадцать? А нужны десятки миллионов хотя бы для первых тестов.
– У него ведь была своя лаба, свои мощности, – выдвинул последний аргумент Леха. – Он мог наплевать на запрет и…
– Нет. Пойми, время ученых-одиночек давно прошло. Микробов не создают на коленке. Их в одиночку просто не придумаешь, я уж молчу про детальную разработку. Ну была у него своя лаба, в которой непонятно, что творилось, туда даже Михалборисычу хода не было… Но косвенно на Деда пахало человек двести – и пахало со страшной силой. А это половина научных мощностей Нанотеха. Физики, химики, микробиологи, программеры, врачи-кибернетики… Да, в конце цепочки стояли только трое, Дед, его техник, и его программист. Но без этой огромной группы поддержки они не могли продвигаться дальше. Проект закрыли – и все, привет горячий.
– Он мог бы жить.
Снова возникла пауза, на этот раз долгая.
– Пап, ты чего? Пап?
В нескольких кварталах от окна, у которого стоял Леха, тем же самым движением, будто копируя сына, оперся о подоконник его отец.
Повторяя друг друга в мельчайших жестах, они не были особенно похожи лицом. Отец выглядел гораздо жестче, суровее: человек, не просто с годами привыкший отвечать за свои решения, а изначально созданный для этого. Вряд ли он когда-то был таким милым юношей, как сейчас его сын. Образ Лехи подошел бы для рекламы, лицо его отца – для пропаганды. А ты что сделал, чтобы Россия встала с колен? А я дал ей по заднице!
– Привет, мам.
– Ну как ты? Иди сюда.
Мало удовольствия, когда тебя властно берут за плечи и принимаются разглядывать, словно больного. Леха давно уже не стеснялся морщиться во время этой процедуры, а в последнее время морщился демонстративно, напоказ, но мама в упор не видела, что сын недоволен.
Она умела такие вещи не замечать.
Закончив внешний осмотр, мама потрогала Лехин лоб.
– Вроде не горячий.
Леха позволил себя поцеловать в щеку и деликатно вырвался.
– Ну хорошо. Позанимался?
– Уи, мадам. – Чтобы врать убедительней, Леха перешел на французский. Они, собственно, этим должны были заниматься битых два часа вместо беготни по городу: втыкать в монитор со скучными упражнениями на френче. Принц сам вызвался Леху подтянуть по языкам, сегодня был «французский» день. Прононс у Принца, мягко говоря, африканский, зато грамматику он чувствует интуитивно. И очень удивляется, с чего это одноклассники считают ее сложной. Не дай бог ляпнуть при нем «пардон муа», полчаса издеваться будет.
Пардоннэ муа, пардоннэ!
– Принц ездил в Африку этим летом, ты знаешь? Говорит, не хочет туда больше. Ему там не нравится.
– Ну и слава богу. Ох, бедная его мама…
– Почему бедная? – Леха от удивления заговорил по-русски. – Свой бизнес, все хорошо у нее.
– Вырастешь – поймешь. Может быть.
Леха пожал плечами и направился в свою комнату.
– Обедать через полчаса, – донеслось вслед ему. – Не забудь про таблетку.
– Угу, – привычно бросил он, не оборачиваясь.
Комната у Лехи была небольшая, но уютная. Обычная комната подростка, ничего примечательного, только на столе у компьютера стояла неожиданная вещь. Издали она выглядела как модель вертолета, искусно выточенная из пластика и крашенная серебрянкой, местами потертой.
Леха взял модель на руки и погладил как котенка. На самом деле, это был не вертолет классической схемы, а нечто странное. Прямо стрекоза с нестандартным движителем. Широкие короткие лопасти винта, каждая заканчивается соплом, четыре когтистых лапы снизу, продольное сопло под брюхом на всю длину машины, два суставчатых манипулятора спереди, какие-то антенны… Куцый хвост-стабилизатор казался вообще рыбьим.
Ротативный вертолетик – интересно, такие когда-нибудь летали? – с лапками. Несмотря на всю свою несуразность, выглядела игрушка очень симпатично. Добродушно. Вызывала доверие и желание улыбнуться.
Правая рука была занята, на ней сидел вертолетик, поэтому Леха поднес левое запястье к носу и ловко сдернул телефон с руки зубами. Родители такого обращения с ценной вещью не одобряли, но так все в школе делали, это был особый шик. Браслет развернулся в узкую пластинку, затвердел, на нем проявился небольшой мониторчик, нарисовались подсвеченные кнопки.
Можно было, конечно, и носом ввести команду, это тоже забавно, но Лехе нравилось, как телефон меняет форму. И зубами его хватать нравилось.
А голосовое управление – для школоты.
Он почти не глядя мазнул одним пальцем по кнопкам.
– Пап, ты не занят? Слушай, я спросить хотел… Я тут шел мимо Нанотеха и подумал… Мне раньше даже в голову не приходило…
Он поднял вертолетик на уровень глаз.
– Микробы, над которыми Дед работал. Это ведь были репликаторы, и когда Россия подписала конвенцию, программу закрыли. А теперь представим, что Дед успел собрать опытную партию немного раньше… Как думаешь, он испытал бы их на себе?
– С чего бы это? Вкалывать себе неапробированный материал?..
Голос отца был удивительно похож на Лехин, только пониже. Еще интонации совпадали. Все, кому доводилось слышать их телефонные разговоры, уверяли: такое впечатление, будто Леха сам с собой общается. Правда, тот Леха, который на другом конце линии, поумнее заметно.
– А-а, понял, о чем ты, – сказал отец. – Нет, Леш, прости, исключено.
– Он мог бы жить. Если бы не конвенция. Тогда не было ботов, способных лечить, да их и сейчас нет! А Дед опередил время, он их придумал. Они бы почистили ему сосуды, и этот дурацкий тромб заодно…
– Возможно. Но во-первых, он ни на что не жаловался и не чувствовал себя больным. А во-вторых, он не имел права на такие фокусы.
– Почему?! – то ли вскричал, то ли взмолился Леха.
– Потому что он был ученым, – сказал отец как отрезал.
Повисла унылая пауза.
– Микроб такого уровня – очень сложная машина, – сказал отец терпеливо. – Никто не знал, как она себя поведет. Только-только начались эксперименты с ботами-диагностами, а тут такая… Зверюга. Не было гарантий, что эта фигня вообще сможет шевелить лапами. Дед говорил, там в принципе огромный запас по вычислительной мощности и способности удержать прошивку. Минимальный рой таких ботов мог бы соображать на уровне средней мобилы тех лет. Очень неплохо. Но это единственное, в чем Дед был уверен заранее. Какие тут испытания? Сначала образцы, потом опытная партия – и тестовый период минимум года полтора. И только если все тесты пройдут без сбоев, тогда в самом конце – испытания на добровольцах.
– Ну и…
– Дед просто не имел права записаться в эту группу. Не дай бог полетит настройка, бац – и тебя развинтили на фиг твои собственные боты. Разобрали на молекулы. Зашел в лабу научный руководитель, вышел центнер серой слизи. Очень весело, да?
– Серой слизи не бывает, – парировал Леха.
– Это мы сейчас так думаем, а тогда никто не знал! И сейчас никто не знает наверняка, между прочим. И сколько Дед ни хихикал над серой слизью, на самом деле он эту проблему всерьез обдумывал. Потому что обязан был учитывать все, даже такую фигню… Не забывай, он отвечал за весь институт, и тут уже не до фокусов. В последние годы Дед сосредоточился на науке и текущие вопросы свалил на Мишку… Виноват, на Михалборисыча. Но директором Нанотеха всегда был и оставался именно Дед. А командир собой не рискует, Леш.
– Все говорят, он не боялся…
– У-у… Дорогой мой, они не понимают. Болтают много, а не понимают. Конечно у нас теперь говорят, я сам это слышу, мол Дед был смелый, не прогибался, при нем такого бардака не было и так далее… Но говорят не про ученого, а про начальника. Он не дрожал за свою карьеру, не боялся врезать кулаком по столу, и за людей стоял горой, и много для них сделал, да и для города в целом… И он проявил достаточно смелости, я тебя уверяю, когда ввязался в гонку за нанотехнологиями.
Леха поставил вертолетик на стол, подошел к окну, тяжело оперся о подоконник. Он никогда не чувствовал себя усталым и удивлялся, если другие на это жаловались, а тут вдруг стало как-то трудно. Муторно. Отец говорил разумные и справедливые вещи, но отец вообще был такой… Рассудительный.
– Думаешь, никаких шансов?
– А чего думать, Леша, все на поверхности. Этот бот мог быть только репликатором, иначе и браться нет смысла, разоришься. Сборка единственного прототипа тянула на полгода. Это тысяча человекочасов ювелирной ручной работы. Но если вводить репликацию, значит, и без того переусложненный бот становится еще сложнее, число возможных багов и глюков подскакивает до неприличия, доводка занимает еще больше времени… Времени Деду и не хватило… Во всех смыслах. Когда запретили репликацию, Дед со своими ботами попал в ловушку. Сколько он мог их сделать? Десять? Двадцать? А нужны десятки миллионов хотя бы для первых тестов.
– У него ведь была своя лаба, свои мощности, – выдвинул последний аргумент Леха. – Он мог наплевать на запрет и…
– Нет. Пойми, время ученых-одиночек давно прошло. Микробов не создают на коленке. Их в одиночку просто не придумаешь, я уж молчу про детальную разработку. Ну была у него своя лаба, в которой непонятно, что творилось, туда даже Михалборисычу хода не было… Но косвенно на Деда пахало человек двести – и пахало со страшной силой. А это половина научных мощностей Нанотеха. Физики, химики, микробиологи, программеры, врачи-кибернетики… Да, в конце цепочки стояли только трое, Дед, его техник, и его программист. Но без этой огромной группы поддержки они не могли продвигаться дальше. Проект закрыли – и все, привет горячий.
– Он мог бы жить.
Снова возникла пауза, на этот раз долгая.
– Пап, ты чего? Пап?
В нескольких кварталах от окна, у которого стоял Леха, тем же самым движением, будто копируя сына, оперся о подоконник его отец.
Повторяя друг друга в мельчайших жестах, они не были особенно похожи лицом. Отец выглядел гораздо жестче, суровее: человек, не просто с годами привыкший отвечать за свои решения, а изначально созданный для этого. Вряд ли он когда-то был таким милым юношей, как сейчас его сын. Образ Лехи подошел бы для рекламы, лицо его отца – для пропаганды. А ты что сделал, чтобы Россия встала с колен? А я дал ей по заднице!