Страница:
При последних словах журналиста изобретатель пружинисто вскочил с кресла, в резком протестующем жесте выбросив руку, и тут же со стоном прижал ее к ребрам, только что зажившим после неудачного падения на скользкой мостовой прямо под колеса таксомотора. Смахнув невольную слезинку, предательски выкатившуюся из-под дрожавшего века, он решительно сделал несколько быстрых шажков к окну и, резко подняв фрамугу, высыпал на карниз горсть голубиного корма, коробка которого постоянно стояла на подоконнике. Захлопнув окно, изобретатель семенящей походкой вернулся к креслу и рухнул в него, как подкошенный, вытирая бисеринки выступившего от напряжения пота белоснежным платком. Швырнув его в мусорную корзинку, он тут же схватил высокий стакан горячего молока, изредка покачивая головой и бросая осуждающие взгляды на журналиста.
– Дорогой Джон, никогда не повторяйте чужие глупости! Что значит «оно не применимо для описания микрочастиц»? Законы природы едины везде во Вселенной. Где бы вы ни оказались – на чердаке или в подвале Мироздания, универсальное творение гения Ньютона – законы тяготения будут действовать слаженно и непреложно…
Во время этой тирады журналист так залился краской смущения, что стал напоминать свежеcваренного рака. Заикаясь от смущения, он несколько раз в самых вежливых выражениях извинился перед изобретателем, который только пренебрежительно фыркнул и кивком головы разрешил продолжить чтение.
– Квантовая механика делится на нерелятивистскую, справедливую в случае малых скоростей, и релятивистскую, удовлетворяющую требованиям теории относительности. Впервые новая физика наступающего XX века заявила о себе в работе 1900 года немецкого физика Макса Планка, посвященной теории теплового излучения. Существовавшая в то время теория теплового излучения абсолютно черного тела приводила к катастрофическому противоречию. Чтобы его разрешить, Планк предположил, что свет испускается не непрерывно (как это следовало из классической теории излучения), а определенными дискретными порциями энергии – квантами.
Из кресла отчетливо донесся язвительный смешок:
– Никто, конечно, не оспаривает вклад доктора Планка, однако, смею вас уверить, милый Джон, что вопрос о фундаментальных «атомах энергии» мы с моим другом Оливером Хевисайдом обсуждали немного, можно даже сказать, намного раньше… Еще в конце 80-х годов Оливер вычислил деформацию электрического и магнитного полей вокруг движущегося заряда, а также эффекты его вхождения в плотную среду. Все это и подготовило почву для выдвинутой им гипотезы о фундаментальных частицах энергии, особенно после того как он начал работать над концепцией электромагнитной массы. Оливер считал ее энергетические составляющие настолько же реальными, как и атомы обычной материи. Жаль, конечно, что мой друг был в очередной раз осмеян университетскими профессорами, и мы здесь в очередной раз видим, – из кресла поднялась изможденная рука с тонким длиннющим пальцем, направленным в потолок, – как предвзято относится академическая наука к независимым исследователям. Впрочем, весьма любопытно, что там у вас дальше, продолжайте…
Журналист, закончив лихорадочно записывать в блокноте сведения о сенсационной гипотезе «атомов энергии» Хевисайда, вернулся к своим листкам:
– После открытия Планка возникло логическое противоречие: для объяснения одних явлений надо было считать, что свет имеет волновую природу, для объяснения других – корпускулярную. Ситуацию усугубили исследования величайшего новозеландского физика-экспериментатора Эрнеста Резерфорда, который прославился своими исследованиями радиоактивности и фактически положил начало ядерной физике. Помимо своего огромного теоретического значения, его открытия легли в основу атомной энергетики. Резерфорд показал, что внутренняя структура атома состоит из массивного положительно заряженного центрального ядра и движущихся по орбитам вокруг него легких отрицательно заряженных электронов. Но по законам классической физики электроны в своем движении должны были бы излучать энергию и, потеряв ее, мгновенно падать на атомное ядро!
Не дослушав журналиста, изобретатель с сомнением пожевал губами и, неопределенно пожав плечами, бросил косой взгляд на его блокнот:
– Между прочим, первые свои трубки с откачанным воздухом я применил в качестве расщепляющего средства для атомных структур еще задолго до опытов Рентгена, открыв при этом действие всепроникающего Х-излучения. Я был занят сугубо изобретательскими задачами и принял как должное существование сверхжестких электромагнитных лучей, а когда прочитал статью Рентгена, тут же послал ему мои старые фотографии внутренней структуры живой и мертвой материи, – из кресла раздались сухие раскаты смеха. – По-моему, нашего германского физика едва не хватил удар! Во всяком случае, он еще долго слал мне письма и телеграммы, пытаясь узнать, как я на десятилетие раньше не только открыл, но и всячески использовал его лучи, – изобретатель опять довольно рассмеялся. – Скажу вам прямо, Джон, если бы я в те времена забросил все другие задачи и посвятил себя исключительно проблемам атомной физики, то мы бы сейчас имели уникальные энергетические установки, черпающие практически бесконечную энергию из глубин вещества.
– Конечно, – изобретатель глубоко вздохнул, – наверняка это привело бы и к созданию еще одного вида смертоносного оружия, наподобие описанного Гербертом Уэллсом в романе «Освобожденный мир», – изобретатель выбрался из кресла и, придерживая рукой бок с ноющими ребрами, с трудом дошел до книжной полки. Выбрав томик сочинений Уэллса, он опять расположился в кресле и, хитро поглядывая на журналиста, процитировал:
«Мы не только сможем использовать уран и торий; мы не только станем обладателями источника энергии настолько могучей, что человек сможет унести в горсти то количество вещества, которого будет достаточно, чтобы освещать город в течение года, уничтожить эскадру броненосцев или питать машины гигантского пассажирского парохода на всем его пути через Атлантический океан. Но мы, кроме того, обретем ключ, который позволит нам наконец ускорить процесс распада во всех других элементах, где он пока настолько медлителен, что даже самые точные наши инструменты не могут его уловить. Любой кусочек твердой материи стал бы резервуаром концентрированной силы»[2].
– И вы только представьте себе, Джон, эти слова настоящего провидца были написаны в 1912 году! Без ложной скромности скажу, что только я мог в то время подсказать все эти необычные идеи нашему замечательному английскому романисту, тем более что сам я к ним пришел за много лет до написания его книги. Но это еще далеко не все, вы только послушайте, как Уэллс описывает атомное оружие!
«…обеими руками он вынул большую атомную бомбу из ее гнезда и поставил на край ящика. Это был черный шар в два фута в диаметре. Между двух ручек находилась небольшая целлулоидная втулка, и, склонившись к ней, он, словно примеряясь, коснулся ее губами. Когда он прокусит ее, воздух проникнет в индуктор. Удостоверившись, что все в порядке, он высунул голову за борт аэроплана, рассчитывая скорость и расстояние от земли. Затем быстро нагнулся, прокусил втулку и бросил бомбу за борт… Полыхнуло ослепительное алое пламя, и бомба пошла вниз – крутящийся спиралью огненный столб в центре воздушного смерча…
Когда он снова поглядел вниз, его взору предстало нечто подобное кратеру небольшого вулкана. В саду перед императорским дворцом бил великолепный и зловещий огненный фонтан, выбрасывая из своих недр дым и пламя прямо вверх, туда, где в воздухе реял аэроплан; казалось, он бросал им обвинение. Они находились слишком высоко, чтобы различать фигуры людей или заметить действие взрыва на здание, пока фасад дворца не покачнулся и не начал оседать и рассыпаться, словно кусок сахара в кипятке»[3].
Изобретатель снова раскрыл книгу:
«Впервые за всю историю войн появился непрерывный продолжительный тип взрыва; в сущности, до середины двадцатого века все известные в то время взрывчатые вещества представляли собой легко горящие субстанции; их взрывные свойства определялись быстротой горения; действие же атомных бомб, которые наука послала на землю в описанную нами ночь, оставалось загадкой даже для тех, кто ими воспользовался. Атомные бомбы, находившиеся в распоряжении союзных держав, представляли собой куски чистого каролиния, покрытые снаружи слоем неокисляющегося вещества, с индуктором, заключенным в герметическую оболочку.
Целлулоидная втулка, помещавшаяся между ручками, за которые поднималась бомба, была устроена так, чтобы ее легко можно было прорвать и впустить воздух в индуктор, после чего он мгновенно становился активным и начинал возбуждать радиоактивность во внешнем слое каролиния. Это, в свою очередь, вызывало новую индукцию, и таким образом за несколько минут вся бомба превращалась в беспрерывный, непрекращающийся огненный взрыв…»[4]
Выражение восторженного изумления не сходило с лица журналиста все время, пока изобретатель цитировал Уэллса, описывающего чудовищные картины будущего. Видя, что его собеседник не может усидеть на месте от нетерпения, изобретатель легким кивком поощрил его дальнейшие вопросы.
– М-м-мистер Никола, – журналист даже слегка заикался от волнения, – вы же знаете, что я довольно искушенный литератор и очень люблю творчество Уэллса. Но только сейчас я понял, как прочитанное вами стилистически диссонирует с остальными фантастическими произведениями этого поистине великого писателя. Скажите, пожалуйста, мистер Никола, а нет ли и вашего здесь вклада?
– А вы, Джон, весьма проницательны, даже слишком, – изобретатель опять разразился каркающим смешком. – Похоже, что я сильно недооценивал журналистскую догадливость… Вы совершенно правы, все было именно так, и сейчас я уже не боюсь смутить мистера Уэллса, почивающего на лаврах где-то на заоблачном писательском Олимпе, но сначала дослушайте еще один фрагмент:
«До сих пор все ракеты и снаряды, какие только знала история войны, создавали, в сущности, один мгновенный взрыв; они взрывались, и в тот же миг все было кончено, и если в сфере действия их взрыва и летящих осколков не было ничего живого и никаких подлежащих разрушению ценностей, они оказывались потраченными зря. Но каролиний принадлежал к бета-группе элементов так называемого «заторможенного распада», открытых Хислопом, и, раз начавшись, процесс распада выделял гигантское количество энергии, и остановить его было невозможно. Из всех искусственных элементов Хислопа каролиний обладал самым большим зарядом радиоактивности и потому был особенно опасен в производстве и употреблении. И по сей день он остается наиболее активным источником атомного распада, известным на земле. Его период полураспада – согласно терминологии химиков первой половины двадцатого века – равен семнадцати дням; это значит, что на протяжении семнадцати дней он расходует половину того колоссального запаса энергии, который таится в его больших молекулах; в последующие семнадцать дней эманация сокращается наполовину, затем снова наполовину и так далее. Как все радиоактивные вещества, каролиний (несмотря на то, что каждые семнадцать дней его сила слабеет вдвое и, следовательно, неуклонно иссякает, приближаясь к бесконечно малым величинам) никогда не истощает своей энергии до конца, и по сей день поля сражений и области воздушных бомбардировок той сумасшедшей эпохи в истории человечества содержат в себе радиоактивные вещества и являются, таким образом, центрами вредных излучений…»[5]
– Итак, дело в том, дорогой Джон, что вскоре после выхода замечательнейшего романа «Первые люди на Луне» на меня обрушился град звонков, писем и телеграмм от заинтригованных писателей, просивших рассказать о моем способе межпланетной радиосвязи. Легко отослав их к своим публикациям в различных научных и научно-популярных журналах, я еще раз перечитал отрывок романа Уэллса, где он описывает некоего вымышленного ученого, построившего приемник межпланетных сигналов на основании схем – моих и… Маркони. Поняв, что читатели будут в очередной раз введены в глубокое заблуждение, я написал мистеру Уэллсу обширное послание, в котором подробно обрисовал положение с приоритетами и реальными вкладами русского гения Попова и вашего покорного слуги в открытие радио– и телерадиоуправляемых систем. Конечно же, мне пришлось осветить и неблаговидную роль нашего итальянского «коллеги», фактически укравшего идею беспроволочного телеграфа из опубликованных статей Попова и развившего ее при создании своих радиопередатчиков с помощью моих патентов и кропотливого труда десятков безвестных, но, несомненно, талантливых инженеров. Что тут ни говори, а вклад Маркони в радио – просто хитроумие беспринципного дельца, интеллектуального воришки и жулика, да и просто… безграмотного афериста. Хотя это совсем другая история…
Вскоре я получил от великого романиста ответ, в котором он приносил извинения за допущенные смысловые ошибки. К сожалению (и это я прекрасно понимал с самого начала), писатель не мог изменить текст, поскольку продал права на рукопись одному известному издательству, получил гонорар и уже полностью его потратил (образчик чисто английского юмора). Тем не менее Уэллс просил проконсультировать его по «атомному проекту» для следующего фантастического романа.
В самом начале нашего века (читателю следует помнить, что разговор происходит в конце 30-х годов прошлого столетия) выдающийся английский химик Фредерик Содди, работавший вместе с Резерфордом в Макгиллском университете в Монреале (Канада), опубликовал небольшую брошюру «Интерпретация радия». В ней он высказал ряд предположений о существовании еще неизвестных изотопов химических элементов. Большинство столпов науки того времени, – изобретатель презрительно поджал губы, – совершенно не восприняли эту гипотезу, называя ее необоснованной, голословной и фантастической. Но мысли Содди показались мне и моим друзьям, в круг которых всегда входили такие физики, как Фицджеральд, Хевисайд и Пуанкаре, довольно любопытными, тем более они произвели впечатление в моем пересказе на Уэллса. Вот так и получилось, что именно на основе гипотезы Содди в 1912 году Уэллс написал свой фантастический роман «Освобожденный мир».
Герой романа ученый Холстен в 1933 году, то есть через 20 лет после выхода в свет романа, открывает явление, подобное тому, которое было названо супругами Ирен и Фредериком Жолио-Кюри искусственной радиоактивностью. Любопытно, что предсказание Уэллса совпало с датой действительного открытия этого явления. Холстен произвел «атомную дезинтеграцию» мельчайшей частицы висмута (термин «дезинтеграция» заимствован у Содди). При этом она взорвалась, превратившись в газ с исключительно «сильной радиоактивностью», который распался в течение семи дней. В противоположность супругам Жолио-Кюри Уэллс не выразил никаких предположений о возможностях мирного применения «атомной дезинтеграции» и весь роман построил на военном применении открытого Холстеном процесса. Уже тогда писатель высказал мысль о том, что среди искусственно созданных человеком радиоактивных изотопов некоторые будут обладать огромной взрывной силой. Мне эта идея показалась забавной и даже интересной в плане развития творческого воображения, и я немного пофантазировал на тему «перманентного атомного заряда». Я даже направил писателю вымышленное патентное описание этого ужасного оружия, правда, с категорическим условием полной анонимности.
Изобретатель опять раскрыл томик Уэллса.
– Вот послушайте, Джон:
«Когда целлулоидная втулка разрывалась, индуктор окислялся и становился активным. После этого в верхнем слое каролиния начинался распад. Этот распад не сразу, а постепенно проникал во внутренние слои бомбы. В первые секунды после начала взрыва бомба в основном еще продолжала оставаться инертным веществом, на поверхности которого происходил взрыв, – большим пассивным ядром в центре грохочущего пламени. Бомбы, сброшенные с аэропланов, падали на землю именно в этом состоянии; они достигали поверхности земли, все еще находясь в основном в твердом состоянии, и, плавя землю и камни, уходили в глубину. Затем, по мере того как все большее количество каролиния приобретало активность, бомба взрывалась, превращаясь в чудовищный котел огненной энергии, на дне которого быстро образовывалось нечто вроде небольшого беспрерывно действующего вулкана. Часть каролиния, не имевшая возможности рассеяться в воздухе, легко проникала в кипящий водоворот расплавленной почвы и перегретого пара, смешиваясь с ними и продолжая с яростной силой вызывать извержения, которые могли длиться годами, месяцами или неделями – в зависимости от размеров бомбы и условий, способствующих или препятствующих ее рассеиванию. Раз сброшенная бомба полностью выходила из-под власти человека, и действием ее нельзя было никак управлять, пока ее энергия не истощалась. Из кратера, образованного взрывом в том месте, куда проникла бомба, начинали вырываться раскаленные пары, взлетать высоко в воздух земля и камни, уже ядовитые, уже насыщенные каролинием, уже излучающие, в свою очередь, огненную, все испепеляющую энергию. Таково было величайшее достижение военной науки, ее триумф – невиданной силы взрыв, который должен был «решительно изменить» самую сущность войны»[6].
– Отлично, Джон, просто отлично, вы понимаете меня как никто другой!
Тут самое время вспомнить еще один любопытнейший факт. Прочитайте-ка мне следующую часть вашего замечательного опуса. Признаться, мне он кажется довольно любопытным… А я пока приготовлю себе еще один стакан этого изумительного напитка – горячего молока с медом и корицей.
Журналист, с любопытством понаблюдав, как ловко изобретатель управляется с электрическим нагревателем в форме странной лампы-груши, внутрь которой помещался стакан с жидкостью, не удержался от вопроса:
– Мистер Никола, но как же происходит процесс нагревания, ведь я не вижу ни спиралей, ни других термоэлементов?
– Токи, Джон, вихревые токи электрического эфира, и больше ничего! Так я вас слушаю, мой юный друг…
Журналист недоверчиво хмыкнул, но не стал продолжать расспросы и перевернул следующий лист своей рукописи:
– Разрешить проблему атомного строения вещества удалось датскому физику Нильсу Бору, предположившему, что на субатомном уровне энергия испускается исключительно квантовыми порциями. Бор показал, что электрон может находиться не на произвольном удалении от атомного ядра, а лишь на ряде «разрешенных орбит». Находящиеся на них электроны не способны излучать электромагнитные волны произвольной интенсивности и частоты, поэтому они и удерживаются на более высокой орбите, подобно самолету в аэропорту отправления, когда аэропорт назначения закрыт по причине нелетной погоды. Однако электроны могут переходить на другую разрешенную орбиту. Как и большинство явлений в мире квантовой механики, этот процесс не так просто представить наглядно. Электрон просто исчезает с одной орбиты и материализуется на другой, не пересекая пространства между ними. Этот эффект назвали «квантовым прыжком», или «квантовым скачком». Суть такого явления во многом непонятна и сегодня, поэтому оно продолжает давать обильную пищу фантастам и журналистам.
– А вы знаете, Джон, что еще полвека назад электрон в качестве элементарной частицы для меня вполне реально существовал. Я воспринимал его как субатомную частицу, четвертое состояние материи, выделив из потока электричества задолго до сэра Уильяма Крукса. В моем тогдашнем представлении электрон не связывался ни с какой внутренней частью атома, а переносимый им электрический заряд как бы растекался по внешней оболочке атомарной структуры. Электричество для меня изначально было совершенно особой субстанцией, насыщенной разноименными зарядами, с собственными особыми свойствами, абсолютно независимыми от окружающей материи. Сам электрон тоже имел у меня сложное строение.
Электрический заряд покрывал эту элементарную частицу слоем за слоем, как листья капусты – кочан. Такие слои составляли интегральный единичный заряд, но сама природа межзарядных сил определялась именно процессами рассеивания зарядных компонент. Любопытно, но только сейчас, полвека спустя, я начал встречать похожие представления в некоторых совершенно заумных работах по теоретической физике. Впрочем, что там у вас следует дальше? – изобретатель нетерпеливо взмахнул рукой.
Журналист вздохнул, чувствуя, насколько позиция официальной науки все дальше расходится с мировоззрением его кумира, и перевернул очередную страницу.
– В атоме Бора электроны переходили вниз и вверх дискретными скачками – с одной разрешенной орбиты на другую, подобно тому, как мы поднимаемся и спускаемся по ступеням лестницы. Каждый скачок электронов обязательно сопровождается испусканием или поглощением кванта электромагнитного излучения – фотона. Со временем гипотеза Бора уступила место более сложной модели, учитывающей двойственную природу элементарных частиц. Сегодня электроны представляются нам не микроскопическими планетами, обращающимися вокруг атомного ядра, а волнами вероятности, плещущимися внутри своих орбит, подобно приливам и отливам в бассейне сложной формы.
В 1924 году французский физик Луи де Бройль, пытаясь найти объяснение для сформулированных в 1913 году Бором условий квантования атомных орбит, выдвинул гипотезу о всеобщности корпускулярно-волнового дуализма. Согласно этой теории, каждой частице, независимо от ее природы, надо поставить в соответствие волну, длина которой связана с импульсом частицы. Де Бройлю удалось сформулировать соотношение, связывающее импульс квантовой частицы с длиной волны и позволяющее одновременно рассматривать микрообъект и как частицу, и как волну.
– Дорогой Джон, никогда не повторяйте чужие глупости! Что значит «оно не применимо для описания микрочастиц»? Законы природы едины везде во Вселенной. Где бы вы ни оказались – на чердаке или в подвале Мироздания, универсальное творение гения Ньютона – законы тяготения будут действовать слаженно и непреложно…
Во время этой тирады журналист так залился краской смущения, что стал напоминать свежеcваренного рака. Заикаясь от смущения, он несколько раз в самых вежливых выражениях извинился перед изобретателем, который только пренебрежительно фыркнул и кивком головы разрешил продолжить чтение.
– Квантовая механика делится на нерелятивистскую, справедливую в случае малых скоростей, и релятивистскую, удовлетворяющую требованиям теории относительности. Впервые новая физика наступающего XX века заявила о себе в работе 1900 года немецкого физика Макса Планка, посвященной теории теплового излучения. Существовавшая в то время теория теплового излучения абсолютно черного тела приводила к катастрофическому противоречию. Чтобы его разрешить, Планк предположил, что свет испускается не непрерывно (как это следовало из классической теории излучения), а определенными дискретными порциями энергии – квантами.
Из кресла отчетливо донесся язвительный смешок:
– Никто, конечно, не оспаривает вклад доктора Планка, однако, смею вас уверить, милый Джон, что вопрос о фундаментальных «атомах энергии» мы с моим другом Оливером Хевисайдом обсуждали немного, можно даже сказать, намного раньше… Еще в конце 80-х годов Оливер вычислил деформацию электрического и магнитного полей вокруг движущегося заряда, а также эффекты его вхождения в плотную среду. Все это и подготовило почву для выдвинутой им гипотезы о фундаментальных частицах энергии, особенно после того как он начал работать над концепцией электромагнитной массы. Оливер считал ее энергетические составляющие настолько же реальными, как и атомы обычной материи. Жаль, конечно, что мой друг был в очередной раз осмеян университетскими профессорами, и мы здесь в очередной раз видим, – из кресла поднялась изможденная рука с тонким длиннющим пальцем, направленным в потолок, – как предвзято относится академическая наука к независимым исследователям. Впрочем, весьма любопытно, что там у вас дальше, продолжайте…
Журналист, закончив лихорадочно записывать в блокноте сведения о сенсационной гипотезе «атомов энергии» Хевисайда, вернулся к своим листкам:
– После открытия Планка возникло логическое противоречие: для объяснения одних явлений надо было считать, что свет имеет волновую природу, для объяснения других – корпускулярную. Ситуацию усугубили исследования величайшего новозеландского физика-экспериментатора Эрнеста Резерфорда, который прославился своими исследованиями радиоактивности и фактически положил начало ядерной физике. Помимо своего огромного теоретического значения, его открытия легли в основу атомной энергетики. Резерфорд показал, что внутренняя структура атома состоит из массивного положительно заряженного центрального ядра и движущихся по орбитам вокруг него легких отрицательно заряженных электронов. Но по законам классической физики электроны в своем движении должны были бы излучать энергию и, потеряв ее, мгновенно падать на атомное ядро!
Не дослушав журналиста, изобретатель с сомнением пожевал губами и, неопределенно пожав плечами, бросил косой взгляд на его блокнот:
– Между прочим, первые свои трубки с откачанным воздухом я применил в качестве расщепляющего средства для атомных структур еще задолго до опытов Рентгена, открыв при этом действие всепроникающего Х-излучения. Я был занят сугубо изобретательскими задачами и принял как должное существование сверхжестких электромагнитных лучей, а когда прочитал статью Рентгена, тут же послал ему мои старые фотографии внутренней структуры живой и мертвой материи, – из кресла раздались сухие раскаты смеха. – По-моему, нашего германского физика едва не хватил удар! Во всяком случае, он еще долго слал мне письма и телеграммы, пытаясь узнать, как я на десятилетие раньше не только открыл, но и всячески использовал его лучи, – изобретатель опять довольно рассмеялся. – Скажу вам прямо, Джон, если бы я в те времена забросил все другие задачи и посвятил себя исключительно проблемам атомной физики, то мы бы сейчас имели уникальные энергетические установки, черпающие практически бесконечную энергию из глубин вещества.
– Конечно, – изобретатель глубоко вздохнул, – наверняка это привело бы и к созданию еще одного вида смертоносного оружия, наподобие описанного Гербертом Уэллсом в романе «Освобожденный мир», – изобретатель выбрался из кресла и, придерживая рукой бок с ноющими ребрами, с трудом дошел до книжной полки. Выбрав томик сочинений Уэллса, он опять расположился в кресле и, хитро поглядывая на журналиста, процитировал:
«Мы не только сможем использовать уран и торий; мы не только станем обладателями источника энергии настолько могучей, что человек сможет унести в горсти то количество вещества, которого будет достаточно, чтобы освещать город в течение года, уничтожить эскадру броненосцев или питать машины гигантского пассажирского парохода на всем его пути через Атлантический океан. Но мы, кроме того, обретем ключ, который позволит нам наконец ускорить процесс распада во всех других элементах, где он пока настолько медлителен, что даже самые точные наши инструменты не могут его уловить. Любой кусочек твердой материи стал бы резервуаром концентрированной силы»[2].
– И вы только представьте себе, Джон, эти слова настоящего провидца были написаны в 1912 году! Без ложной скромности скажу, что только я мог в то время подсказать все эти необычные идеи нашему замечательному английскому романисту, тем более что сам я к ним пришел за много лет до написания его книги. Но это еще далеко не все, вы только послушайте, как Уэллс описывает атомное оружие!
«…обеими руками он вынул большую атомную бомбу из ее гнезда и поставил на край ящика. Это был черный шар в два фута в диаметре. Между двух ручек находилась небольшая целлулоидная втулка, и, склонившись к ней, он, словно примеряясь, коснулся ее губами. Когда он прокусит ее, воздух проникнет в индуктор. Удостоверившись, что все в порядке, он высунул голову за борт аэроплана, рассчитывая скорость и расстояние от земли. Затем быстро нагнулся, прокусил втулку и бросил бомбу за борт… Полыхнуло ослепительное алое пламя, и бомба пошла вниз – крутящийся спиралью огненный столб в центре воздушного смерча…
Когда он снова поглядел вниз, его взору предстало нечто подобное кратеру небольшого вулкана. В саду перед императорским дворцом бил великолепный и зловещий огненный фонтан, выбрасывая из своих недр дым и пламя прямо вверх, туда, где в воздухе реял аэроплан; казалось, он бросал им обвинение. Они находились слишком высоко, чтобы различать фигуры людей или заметить действие взрыва на здание, пока фасад дворца не покачнулся и не начал оседать и рассыпаться, словно кусок сахара в кипятке»[3].
Радий представляет собой элемент, который разрушается и распадается. Но, быть может, все элементы претерпевают те же изменения, только с менее заметной скоростью. Это, несомненно, относится к урану, и к торию – веществу этой раскаленной газовой мантии, и к актинию. Я чувствую, что мы лишь начинаем длинный список. И нам уже известно, что атом, который прежде мы считали мельчайшей частицей вещества, твердой и непроницаемой, неделимой и… безжизненной… да, безжизненной!.. на самом деле является резервуаром огромной энергии. Вот каковы удивительные результаты этих исследований. Совсем недавно мы считали атом тем же, чем мы считаем кирпичи, – простейшим строительным материалом. Исходной формой материи, единообразной массой безжизненного вещества. И вдруг эти кирпичи оказываются сундуками, сундуками с сокровищами, сундуками, полными самой могучей энергии.– Какая ужасающе правдивая и в то же время примитивная картина, – с болью в голосе проговорил изобретатель. – Когда-то я искренне верил, что мое умение получать чрезвычайно высокие напряжения очень пригодится для «расщепления атома». Даже сегодня ученые с трудом добиваются потенциала в миллионы вольт, тогда как я еще 40 лет назад оперировал в сотни раз бóльшими напряжениями. В начале 90-х годов прошлого века я наивно считал атомы своеобразными бильярдными шарами, закутанными в кокон силового поля. Затем я пришел к сложной модели, включающей ядро и последовательные слои силовых оболочек. Эта схема, которую мои ассистенты, – изобретатель улыбнулся, – называли «атомной луковицей», была несравненно удачнее последующей (она появилась через 15 лет!) картины атома Резерфорда – Бора, которые представляли, что он состоит из небольшого сложного ядра, окруженного вращающимися вокруг него электронами. Вообще говоря, – изобретатель презрительно хмыкнул, – считать электроны шарами, вращающимися вокруг ядра, так же глупо, как и представлять атом в виде неделимого шара, похожего на бильярдный. Такое его изображение было популярным в 80-е годы XIX столетия. И расщепленный атом Уэллса мне тоже напоминает подобный шар, только расколотый.
Г. Уэллс. Освобожденный мир
Изобретатель снова раскрыл книгу:
«Впервые за всю историю войн появился непрерывный продолжительный тип взрыва; в сущности, до середины двадцатого века все известные в то время взрывчатые вещества представляли собой легко горящие субстанции; их взрывные свойства определялись быстротой горения; действие же атомных бомб, которые наука послала на землю в описанную нами ночь, оставалось загадкой даже для тех, кто ими воспользовался. Атомные бомбы, находившиеся в распоряжении союзных держав, представляли собой куски чистого каролиния, покрытые снаружи слоем неокисляющегося вещества, с индуктором, заключенным в герметическую оболочку.
Целлулоидная втулка, помещавшаяся между ручками, за которые поднималась бомба, была устроена так, чтобы ее легко можно было прорвать и впустить воздух в индуктор, после чего он мгновенно становился активным и начинал возбуждать радиоактивность во внешнем слое каролиния. Это, в свою очередь, вызывало новую индукцию, и таким образом за несколько минут вся бомба превращалась в беспрерывный, непрекращающийся огненный взрыв…»[4]
Выражение восторженного изумления не сходило с лица журналиста все время, пока изобретатель цитировал Уэллса, описывающего чудовищные картины будущего. Видя, что его собеседник не может усидеть на месте от нетерпения, изобретатель легким кивком поощрил его дальнейшие вопросы.
– М-м-мистер Никола, – журналист даже слегка заикался от волнения, – вы же знаете, что я довольно искушенный литератор и очень люблю творчество Уэллса. Но только сейчас я понял, как прочитанное вами стилистически диссонирует с остальными фантастическими произведениями этого поистине великого писателя. Скажите, пожалуйста, мистер Никола, а нет ли и вашего здесь вклада?
– А вы, Джон, весьма проницательны, даже слишком, – изобретатель опять разразился каркающим смешком. – Похоже, что я сильно недооценивал журналистскую догадливость… Вы совершенно правы, все было именно так, и сейчас я уже не боюсь смутить мистера Уэллса, почивающего на лаврах где-то на заоблачном писательском Олимпе, но сначала дослушайте еще один фрагмент:
«До сих пор все ракеты и снаряды, какие только знала история войны, создавали, в сущности, один мгновенный взрыв; они взрывались, и в тот же миг все было кончено, и если в сфере действия их взрыва и летящих осколков не было ничего живого и никаких подлежащих разрушению ценностей, они оказывались потраченными зря. Но каролиний принадлежал к бета-группе элементов так называемого «заторможенного распада», открытых Хислопом, и, раз начавшись, процесс распада выделял гигантское количество энергии, и остановить его было невозможно. Из всех искусственных элементов Хислопа каролиний обладал самым большим зарядом радиоактивности и потому был особенно опасен в производстве и употреблении. И по сей день он остается наиболее активным источником атомного распада, известным на земле. Его период полураспада – согласно терминологии химиков первой половины двадцатого века – равен семнадцати дням; это значит, что на протяжении семнадцати дней он расходует половину того колоссального запаса энергии, который таится в его больших молекулах; в последующие семнадцать дней эманация сокращается наполовину, затем снова наполовину и так далее. Как все радиоактивные вещества, каролиний (несмотря на то, что каждые семнадцать дней его сила слабеет вдвое и, следовательно, неуклонно иссякает, приближаясь к бесконечно малым величинам) никогда не истощает своей энергии до конца, и по сей день поля сражений и области воздушных бомбардировок той сумасшедшей эпохи в истории человечества содержат в себе радиоактивные вещества и являются, таким образом, центрами вредных излучений…»[5]
– Итак, дело в том, дорогой Джон, что вскоре после выхода замечательнейшего романа «Первые люди на Луне» на меня обрушился град звонков, писем и телеграмм от заинтригованных писателей, просивших рассказать о моем способе межпланетной радиосвязи. Легко отослав их к своим публикациям в различных научных и научно-популярных журналах, я еще раз перечитал отрывок романа Уэллса, где он описывает некоего вымышленного ученого, построившего приемник межпланетных сигналов на основании схем – моих и… Маркони. Поняв, что читатели будут в очередной раз введены в глубокое заблуждение, я написал мистеру Уэллсу обширное послание, в котором подробно обрисовал положение с приоритетами и реальными вкладами русского гения Попова и вашего покорного слуги в открытие радио– и телерадиоуправляемых систем. Конечно же, мне пришлось осветить и неблаговидную роль нашего итальянского «коллеги», фактически укравшего идею беспроволочного телеграфа из опубликованных статей Попова и развившего ее при создании своих радиопередатчиков с помощью моих патентов и кропотливого труда десятков безвестных, но, несомненно, талантливых инженеров. Что тут ни говори, а вклад Маркони в радио – просто хитроумие беспринципного дельца, интеллектуального воришки и жулика, да и просто… безграмотного афериста. Хотя это совсем другая история…
Вскоре я получил от великого романиста ответ, в котором он приносил извинения за допущенные смысловые ошибки. К сожалению (и это я прекрасно понимал с самого начала), писатель не мог изменить текст, поскольку продал права на рукопись одному известному издательству, получил гонорар и уже полностью его потратил (образчик чисто английского юмора). Тем не менее Уэллс просил проконсультировать его по «атомному проекту» для следующего фантастического романа.
В самом начале нашего века (читателю следует помнить, что разговор происходит в конце 30-х годов прошлого столетия) выдающийся английский химик Фредерик Содди, работавший вместе с Резерфордом в Макгиллском университете в Монреале (Канада), опубликовал небольшую брошюру «Интерпретация радия». В ней он высказал ряд предположений о существовании еще неизвестных изотопов химических элементов. Большинство столпов науки того времени, – изобретатель презрительно поджал губы, – совершенно не восприняли эту гипотезу, называя ее необоснованной, голословной и фантастической. Но мысли Содди показались мне и моим друзьям, в круг которых всегда входили такие физики, как Фицджеральд, Хевисайд и Пуанкаре, довольно любопытными, тем более они произвели впечатление в моем пересказе на Уэллса. Вот так и получилось, что именно на основе гипотезы Содди в 1912 году Уэллс написал свой фантастический роман «Освобожденный мир».
Герой романа ученый Холстен в 1933 году, то есть через 20 лет после выхода в свет романа, открывает явление, подобное тому, которое было названо супругами Ирен и Фредериком Жолио-Кюри искусственной радиоактивностью. Любопытно, что предсказание Уэллса совпало с датой действительного открытия этого явления. Холстен произвел «атомную дезинтеграцию» мельчайшей частицы висмута (термин «дезинтеграция» заимствован у Содди). При этом она взорвалась, превратившись в газ с исключительно «сильной радиоактивностью», который распался в течение семи дней. В противоположность супругам Жолио-Кюри Уэллс не выразил никаких предположений о возможностях мирного применения «атомной дезинтеграции» и весь роман построил на военном применении открытого Холстеном процесса. Уже тогда писатель высказал мысль о том, что среди искусственно созданных человеком радиоактивных изотопов некоторые будут обладать огромной взрывной силой. Мне эта идея показалась забавной и даже интересной в плане развития творческого воображения, и я немного пофантазировал на тему «перманентного атомного заряда». Я даже направил писателю вымышленное патентное описание этого ужасного оружия, правда, с категорическим условием полной анонимности.
Изобретатель опять раскрыл томик Уэллса.
– Вот послушайте, Джон:
«Когда целлулоидная втулка разрывалась, индуктор окислялся и становился активным. После этого в верхнем слое каролиния начинался распад. Этот распад не сразу, а постепенно проникал во внутренние слои бомбы. В первые секунды после начала взрыва бомба в основном еще продолжала оставаться инертным веществом, на поверхности которого происходил взрыв, – большим пассивным ядром в центре грохочущего пламени. Бомбы, сброшенные с аэропланов, падали на землю именно в этом состоянии; они достигали поверхности земли, все еще находясь в основном в твердом состоянии, и, плавя землю и камни, уходили в глубину. Затем, по мере того как все большее количество каролиния приобретало активность, бомба взрывалась, превращаясь в чудовищный котел огненной энергии, на дне которого быстро образовывалось нечто вроде небольшого беспрерывно действующего вулкана. Часть каролиния, не имевшая возможности рассеяться в воздухе, легко проникала в кипящий водоворот расплавленной почвы и перегретого пара, смешиваясь с ними и продолжая с яростной силой вызывать извержения, которые могли длиться годами, месяцами или неделями – в зависимости от размеров бомбы и условий, способствующих или препятствующих ее рассеиванию. Раз сброшенная бомба полностью выходила из-под власти человека, и действием ее нельзя было никак управлять, пока ее энергия не истощалась. Из кратера, образованного взрывом в том месте, куда проникла бомба, начинали вырываться раскаленные пары, взлетать высоко в воздух земля и камни, уже ядовитые, уже насыщенные каролинием, уже излучающие, в свою очередь, огненную, все испепеляющую энергию. Таково было величайшее достижение военной науки, ее триумф – невиданной силы взрыв, который должен был «решительно изменить» самую сущность войны»[6].
Установка, которая даст энергию порядка одной тысячи миллионов лошадиных сил, равная мощности ста Ниагарских водопадов, сотрясет Вселенную такими ударами, что очнутся от сладкой дремы самые сонливые электрики, где бы они не были – на Венере или на Марсе… Это не мечта, это – просто достижение научной электротехники, требующее только больших затрат, о слепой, малодушный мир!.. Человечество еще не достигло такой ступени развития, чтобы добровольно следовать за острым умом изобретателя.– Как я мог этого не видеть? – в отчаянии хлопнул себя по лбу ладонью журналист. – В этом же заключается ваша главная идея «Мировой системы», только здесь она называется иначе: «перманентный атомный заряд», или «тактика перманентного сдерживания мировых войн в границах паритета атомных бомб».
Н. Тесла. Мировая система
– Отлично, Джон, просто отлично, вы понимаете меня как никто другой!
Тут самое время вспомнить еще один любопытнейший факт. Прочитайте-ка мне следующую часть вашего замечательного опуса. Признаться, мне он кажется довольно любопытным… А я пока приготовлю себе еще один стакан этого изумительного напитка – горячего молока с медом и корицей.
Журналист, с любопытством понаблюдав, как ловко изобретатель управляется с электрическим нагревателем в форме странной лампы-груши, внутрь которой помещался стакан с жидкостью, не удержался от вопроса:
– Мистер Никола, но как же происходит процесс нагревания, ведь я не вижу ни спиралей, ни других термоэлементов?
– Токи, Джон, вихревые токи электрического эфира, и больше ничего! Так я вас слушаю, мой юный друг…
Журналист недоверчиво хмыкнул, но не стал продолжать расспросы и перевернул следующий лист своей рукописи:
– Разрешить проблему атомного строения вещества удалось датскому физику Нильсу Бору, предположившему, что на субатомном уровне энергия испускается исключительно квантовыми порциями. Бор показал, что электрон может находиться не на произвольном удалении от атомного ядра, а лишь на ряде «разрешенных орбит». Находящиеся на них электроны не способны излучать электромагнитные волны произвольной интенсивности и частоты, поэтому они и удерживаются на более высокой орбите, подобно самолету в аэропорту отправления, когда аэропорт назначения закрыт по причине нелетной погоды. Однако электроны могут переходить на другую разрешенную орбиту. Как и большинство явлений в мире квантовой механики, этот процесс не так просто представить наглядно. Электрон просто исчезает с одной орбиты и материализуется на другой, не пересекая пространства между ними. Этот эффект назвали «квантовым прыжком», или «квантовым скачком». Суть такого явления во многом непонятна и сегодня, поэтому оно продолжает давать обильную пищу фантастам и журналистам.
– А вы знаете, Джон, что еще полвека назад электрон в качестве элементарной частицы для меня вполне реально существовал. Я воспринимал его как субатомную частицу, четвертое состояние материи, выделив из потока электричества задолго до сэра Уильяма Крукса. В моем тогдашнем представлении электрон не связывался ни с какой внутренней частью атома, а переносимый им электрический заряд как бы растекался по внешней оболочке атомарной структуры. Электричество для меня изначально было совершенно особой субстанцией, насыщенной разноименными зарядами, с собственными особыми свойствами, абсолютно независимыми от окружающей материи. Сам электрон тоже имел у меня сложное строение.
Электрический заряд покрывал эту элементарную частицу слоем за слоем, как листья капусты – кочан. Такие слои составляли интегральный единичный заряд, но сама природа межзарядных сил определялась именно процессами рассеивания зарядных компонент. Любопытно, но только сейчас, полвека спустя, я начал встречать похожие представления в некоторых совершенно заумных работах по теоретической физике. Впрочем, что там у вас следует дальше? – изобретатель нетерпеливо взмахнул рукой.
Журналист вздохнул, чувствуя, насколько позиция официальной науки все дальше расходится с мировоззрением его кумира, и перевернул очередную страницу.
– В атоме Бора электроны переходили вниз и вверх дискретными скачками – с одной разрешенной орбиты на другую, подобно тому, как мы поднимаемся и спускаемся по ступеням лестницы. Каждый скачок электронов обязательно сопровождается испусканием или поглощением кванта электромагнитного излучения – фотона. Со временем гипотеза Бора уступила место более сложной модели, учитывающей двойственную природу элементарных частиц. Сегодня электроны представляются нам не микроскопическими планетами, обращающимися вокруг атомного ядра, а волнами вероятности, плещущимися внутри своих орбит, подобно приливам и отливам в бассейне сложной формы.
В 1924 году французский физик Луи де Бройль, пытаясь найти объяснение для сформулированных в 1913 году Бором условий квантования атомных орбит, выдвинул гипотезу о всеобщности корпускулярно-волнового дуализма. Согласно этой теории, каждой частице, независимо от ее природы, надо поставить в соответствие волну, длина которой связана с импульсом частицы. Де Бройлю удалось сформулировать соотношение, связывающее импульс квантовой частицы с длиной волны и позволяющее одновременно рассматривать микрообъект и как частицу, и как волну.