Страница:
Жалованье за сентябрь у Максима составило пять талеров, а каждый следующий месяц управляющий, двадцатилетний бородач Филарет, вечно раздраженный и выискивающий неполадки в работе, добавлял ему по четыре ефимка.
Викентий XVIII и в самом деле был замечательным королем. Главной его заслугой перед страной стала успешная война с Дольменом: в 90-х годах прошлого века он собрал сильное войско и отвоевал Каменные Земли. А земли эти, в свою очередь, приносили своему владельцу порядочный доход, потому что в старину сквозь них был прокопан канал. Всякое судно, проплывавшее по нему из Северного моря в Южное, платило подати в казну той страны, которая владела каналом. Кто прорыл искусственную реку и обустроил ее двумя примитивными шлюзами – дольменцы, селавикцы или же некая древняя раса, – теперь установить было уже нельзя. Случилось это так давно, что с тех пор Селавик успел раз десять отвоевать и вновь потерять этот клочок суши. Все это смутное время шлюзы постоянно латались и приводились в согласие с современной инженерной мыслью. Викентий XVIII, овладев спорной территорией, возвел на границе с Дольменом новые крепости, подновил старые и тем самым отбил у старинных врагов охоту воевать за доходный канал.
Максим даже гордился тем, что помогает строить броненосец с королевским именем, и специально заучил биографию славного монарха, чем в свое время пренебрег в школе. Еванфию, правда, он своими познаниями не поразил – она и так владела историческим материалом.
Работать она устроилась в Колониальную компанию, чья контора находилась довольно далеко от дома, на Песцовой улице. Из окон крошечного, но светлого кабинета, где помимо нее корпели над разной документацией девушки, видна была вертлявая и мелкая Дениза; речушка замерзала уже к октябрю. “В ней Ираида утонула”, – сказал Максим, когда услышал от подруги о Денизе. “Это твоя прежняя соседка по парте? Симпатичная была девчонка?” – “Обыкновенная”, – насупился Максим.
Противоположный берег, вдоль которого якобы тянулась Рыбья улица, был сильно обезображен топливными складами компании, там вечно летали клубы угольного дыма, а восточный ветер нес запах торфа. Еванфия пару раз пожаловалась Максиму на пыль и шум, поднимаемый грузчиками при фасовке и прочих манипуляциях с углем или торфом. Из-за этой беды окно совсем редко открывается, а в чае плавает что-то мелко-каменное.
– Твой любимый король, между прочим, не только захватил Каменные Земли, – однажды сердито завила она, когда Максим выходным октябрьским днем повел ее на море и по пути живописал достоинства будущего броненосца. Друзья собрались покататься на коньках: погода случилась самая прогулочная, Солнце только взобралось на вершину своего короткого осеннего пути, а лед в заливе окреп. – Он принял на службу диких каперов, и с тех пор всякий чужой корабль рискует быть ограбленным. А если капитан вывесит флаг Селавика, не заплатив пошлину, его судно вообще сразу утопят.
– Ну и хорошо, – воскликнул Максим. – Нечего под чужим флагом плавать!
– Да ты ничего не понимаешь, что ли? – рассердилась Еванфия.
– Я все понимаю! Умная какая. Что тут непонятного?
– Ладно, оставим эту тему, Макси, – неожиданно мягко сказала она. – Извини меня за мои резкие слова. Просто отец несколько раз нанимал судно для отправки своего товара в Роландию, Магну, другие южные страны и колонии… Его три раза грабили, почти не оставляя прибыли. А в последний раз вообще все отняли, и мы разорились…
– Я и не знал, – пробормотал Максим, недоуменно глядя на подругу. Ему никогда не приходило в голову, что полезная деятельность короля может быть кому-то из граждан неприятна. Впрочем, покойный Игнатий, когда разорялся, гражданином Селавика как бы и не был…
Еванфия промолчала, глубже закутывая нос в шарф – с моря дул сильный ветер, обжигая колким холодом нос и щеки.
Дворовые рыбаки уже стали собираться в бригады, обсуждая свои малопонятные профессиональные темы, лед в бухте затрещал, и тут Максим вдруг поссорился с Еванфией. Он всего-то пожелал застегнуть на ней шубку, но ненароком угодил руками ей под одежду, а она почему-то надула губы и отпихнула его.
– Ты чего с Евкой не разговариваешь? – удивилась тем майским вечером Фекла. Ефрем поддакнул и демонстративно притянул подругу к себе.
– А что, я обязан? – рассердился Максим. – Это она не разговаривает.
А на другой день Ефрем спустился из своей конструкторской комнатенки, с опаской миновал стропы кранов, что миногам свисали с потолочных балок, увильнул от тележек и прокричал едва ли не в ухо Максиму – как раз заработал соседний станок, рассыпая веером стружки:
– Дело есть!
Максим оглянулся на мастера – не смотрит ли? – затем взглядом спросил: “Ну?” Напильник он так и не выпустил, какой в том смысл, если руки у него к тому времени двигались почти самостоятельно, независимо от того, что бродило в голове.
– Вот, взгляни тут, нет ли чего похожего? – Ефрем развернул перед ним лист бумаги с тщательно прорисованным стержнем. И размеры все были указаны, и даже шаг резьбы, что шершавилась с обоих концов палки.
– Тебе зачем?
– Так лето же скоро, – удивился Ефрем. – На велосипеде не хочешь кататься? – Он помолчал. – Да, Еванфия просила тебе передать, что будет рада, если ты сам занесешь ей новую ось.
Максим молча сгреб чертеж и закинул его в ящик своего ученического верстака, в компанию к железному хламу, и вернулся к работе. В обеденный перерыв он сходил на двор и отыскал среди приличного лома, сваленного под навесом, подходящий ствол от бывшей винтовки. Сакердон не возражал и даже отвлекся от шашек, когда Максим позвал наставника на помощь.
– Что ж, – сказал слесарь, ознакомившись с чертежом. – Здесь отпили, тут подточи, резьбу ты умеешь делать… Тут можешь сверлом поработать. Давай-ка за полчаса управься, а то иначе неинтересно. Деталь уж очень несложная. Будем считать, что я устроил тебе проверку мастерства.
Только на велосипеде Максим один раз и прокатился – как-то вдруг потерял всякий интерес к этому занятию. Может быть, трехколесная “повозка” утратила для него налет мистической тайны, которая всегда сопутствует необычным механизмам, таящим внутри множество невидимых деталей? А у велосипеда все было на виду, любую шестеренку можно было потрогать руками и покрутить.
– У тебя же вроде сегодня выходной, – удивился совсем еще безусый гвардеец, охранявший территорию фабрики от посторонних.
– Да так, вдруг срочная работа подвалила… Проверю, как и что. Тут есть кто-нибудь?
– А как же! Фаддей уже часа два как в своей мастерской колдует. А больше никого и нет, кроме хозяина, да тот ведь будто живет здесь. Как тревогу объявили, так и разбежались все.
Только тут Максим заметил огромную воронку, что зияла между двумя кучами металлолома. И пара стекол первого яруса была разбита… Ладно, летом не так страшно.
Фаддей Трифонов обитал там же, где и Ефрем – на втором этаже, в конструкторской. Когда Максим, прогрохотав подошвами по шаткой металлической лестнице, взобрался на щербатый настил и толкнул дверь с треснувшим стеклом и надписью “Главный конструктор”, Фаддей занимался тем, что неотрывно взирал на горку черного пепла перед своим носом. Она возвышалась на медном листе.
– Привет! – сообщил Максим. – Я вижу, у нас совсем пусто. А ты чего на работе? Сегодня же выходной.
– А, привет, – не поворачиваясь, откликнулся Фаддей. Это был помощник главного механика фабрики, самый странный из всех знакомых Максима. Лет Фаддею было почти семнадцать, а он все еще не завел не только семьи, но даже просто девушки. Однажды Максим по приглашению Фаддея заглянул в салон его старшей сестры, немалой чиновницы муниципии. Подражая столичным дамам, она каждое воскресенье устраивала у себя чаепитие, на которое приглашала множество гостей, зачастую незнакомых друг с другом. Порой даже из разных слоев “общества”, как в случае с Максимом. Ему там не понравилось, слишком уж косо поглядывали чиновники на слесаря. А возрастная незамужняя девица, из-за которой его, собственно, и позвали, показалась ему глуповатой и вздорной особой.
Многие подозревали Фаддея в несообразных наклонностях, но на самом деле он был самым настоящим фанатиком науки и особенно техники. Вот и сейчас по правую руку от него лежал потрепанный том с надписью “Основания химии” на переплете. Ефрем был таким же одержимым: уж если упрется в какую-нибудь тему, перечитает все книжки и разрисует десятки бумажных листов. Оттащить его в такие часы от стола удавалось только силой.
Максим поморщился – уж его-то ни за какие коврижки не заставишь торчать в мастерских, когда на улице происходит столько интересного.
– Что такой скучный? – спросил он. – Пошли прогуляемся по Дворцовой. Винца выпьем, юколы пожуем! Праздник же.
– Смотри, – сказал Фаддей, не обратив на речи Максима внимания. – Видишь эту кучу сажи? Это сгоревшие остатки пироксилина, которым начинены наши бомбы. Я сегодня был на пристани, наблюдал за сражением и никак не мог сообразить – почему снаряды постоянно взрываются прямо в пушках? Это ведь нехорошо и очень опасно.
– Ясное дело, – согласился Максим. – Зато и в крейсере они тоже взрывались, я сам видел. – Сведения, полученные от гвардейца на пирсе, оказались кстати. – Недаром же он утоп.
Фаддей вдруг смахнул сажу на пол и решительно встал, схватив со стола трактат по химии. Книга в его жилистой, худой руке взметнулась ввысь, а лицо прояснилось и обрело торжествующее выражение.
– Я понял! Крейсер! Конечно же! У них тоже были на борту мортиры, но они стреляли весьма исправно. И поражали наших артиллеристов меткими залпами! Если мне попадет в руки образец их запалов, я придумаю, как изготовить такую же начинку. Спасибо, Макси! – Он похлопал товарища по плечу и заметался по комнате, едва не сметая чертежные доски, столы и стулья.
– Да ладно. – Максим был польщен.
– Завтра же снарядим плавательную экспедицию в бухту. Стой-ка, – опомнился Фаддей, кинул древний трактат, поднявший облачко пыли, и раскопал на своем столе среди вороха бумаг какой-то документ. – Почитай, тебе это может быть интересно. Хорошо, что ты заглянул, не придется на вашу Моховую тащиться. Сегодня утром курьер из муниципии принес. А хозяин приказал мне доставить это Ефрему или тебе.
Ученик слесаря опасливо принял лист и прочитал заголовок: “Владельцу Оружейных мастерских города Ориена Петру Поликарпову”. Он хотел уже вернуть бумагу под предлогом, мол, не его ума дело знакомиться с ней, но Фаддей нетерпеливо ткнул в нее пальцем, принуждая Максима продолжить чтение. Напечатанный крупными витиеватыми буквами на бледно-зеленом фоне, текст гласил: “Королевская Академия Наук объявляет дополнительный набор на шестимесячные курсы молодого механика, открываемые при Университете. Специализации – баллистические орудия, корабельное дело, ручное огнестрельное оружие и другие военные дисциплины. Распределение состоится по результатам беседы с учеником, которая пройдет 15 сентября 529 г. в Палате собраний Университета. На означенных курсах молодые механики ознакомятся с наиновейшими разработками ученых Академии, что в дальнейшем позволит Вашему предприятию расширить ассортимент продукции и заключить с Военным ведомством дополнительные контракты. Фабриканты, не направившие на учебу способных механиков, по прошествии удобного времени будут исключены из списка поставщиков вооружений, потребных для армии Его Величества Викентия XIX”. И гордая двухстрочная подпись: “Канцелярия Его Величества, Королевская Академия Наук”.
– Ну? – насупился Максим. – Для чего ты мне это подсунул?
– Время не ждет… – пробормотал Фаддей. Пока юный слесарь изучал королевский эдикт, помощник успел погрузиться в изучение какого-то сложного чертежа. Реплика Максима выдернула его из мира механизмов в мир людей. – Завтра обоз с ополченцами отправляется в столицу. Передай Ефрему, что ему надлежит собраться и прийти к восьми часам к заставе. Хозяин предназначил его в ученики. – И он рассеянно засвистел бодрый мотивчик, вновь вонзая пристальный взор в свою схему.
Максим повертел бумагу в руках, не зная, то ли сообщить о смерти Ефрема, то ли промолчать.
– А если он откажется? – наконец спросил он.
– Значит, ты поедешь, только и всего… Матушка Смерть, чуть не позабыл! – Он с досадой хлопнул себя ладонью по лбу и выдернул из кипы бумаг еще один листок, почти такой же представительный, только вдвое меньшего размера. Поверху его значилось: “Без метрики недействителен”. А пониже теми же неумолимыми буквами сообщалось: “Пропуск. Предъявитель сего (пробелы вместо имени и фамилии) является слушателем Королевских Академических курсов. Его (ее) надлежит незамедлительно пропускать через дорожные посты, способствуя скорейшему прибытию в Навию”. – Вот, пусть впишет себя и отправляется.
– А это обязательно? Ну, в смысле, кроме меня или Ефрема некому поехать?
– Вы у нас самые молодые на фабрике. И так заказов невпроворот, а тут еще квалифицированного работника отнимают. Поликарпов так распорядился, и ничего тут не поделаешь, остальные рабочие слишком важны для производства. Иначе прибьет за нарушение эдикта и будет прав. Да что ты, в самом деле! Столицу повидает, самого Короля… Может быть. Это же здорово, как ты не понимаешь? Ладно, двигай, мне работать надо.
И Фаддей опять погрузился в раздумья над чертежом, на этот раз, видимо, уже совсем глубокие. В пыльном конструкторском кабинете воцарилась почти полная тишина, только со стороны улицы Восстания доносились возбужденные возгласы толпы. Максим постоял еще с минуту, переваривая новость, затем медленно свернул пропуск, сунул его в карман портов и пошел прочь из этого храма военно-научной мысли.
Он был раздавлен и твердо решил уклониться от “призыва”. Во-первых, у него нет никакого таланта к военной технике, а во-вторых, бросить сестру в такое время – просто свинство. Да разве убедишь в этом хозяина? Значит, придется у кого-то прятаться, пока эта возня с курсами не утихнет.
“Постой-ка! – подумал вдруг Максим. – Никто не мешает мне как бы передать бумагу Ефремовым родичам. А коли уж он не пришел к заставе, то это его беда… Прости меня, друг, за такие думы! И не придется бросать работу”.
Он повеселел и под гомон толпы свернул на Дворцовую. Тут уже царило подлинное столпотворение: мамаши лавировали со своими колясками, дети сновали чуть ли между ног у рослых прохожих, цепляя их штанины и юбки всякими липкими сластями, а поодаль, направляясь со стороны муниципии, навстречу Максиму двигался… оркестр! Максим едва не задохнулся от восторга и самого черного ужаса, настолько редко он оказывался так близко к музыкантам – в общем-то, лишь один раз. Он перебежал на противоположную сторону Дворцовой и пристроился на возвышении у тротуара, пока там еще оставалось свободное место. Попасть в первый ряд удалось ему лет шесть назад, на день рождения Короля, когда Максим был достаточно вертким, чтобы проскальзывать между потными телами сограждан. Это был первый год без мамы, а та никогда не пускала детей на улицу, по которой в это время вышагивал муниципальный оркестр, заставляя их смотреть и слушать издалека. Максим запомнил этот случай еще и потому, что тогда с ним увязалась София.
Они почти выпали на открытое пространство посреди солнечной, жаркой Дворцовой, разом словно окунувшись в поток почти свежего, подвижного воздуха.
– Расступись! – раздалось совсем рядом, и толпа отхлынула назад, оттесняя напирающих сограждан. Максим рванулся между столбами чужих ног, давя чьи-то пыльные туфли, и дернул за собой Соньку – она сопротивлялась, открыв в возбуждении рот. – Расступись!
Уши наполнились близким, гармоничным пением сверкающих труб, оно взлетело в белесое небо так, словно музыканты разом приложились к мундштукам и звонкоголосым ударным инструментам. Музыка подавила все – и короткие выкрики гвардейцев, что умело оттесняли толпу с пути оркестра, и вопли тех, кому не повезло. Трубы пели самую торжественную песню из всего репертуара – гимн Королевства Селавик, тягучую и тревожную мелодию, пересыпанную трелями гобоев. В ней смешались и гнев на врагов Королевства, и мощь Закона, объявшего бумажными крыльями Уложений всю страну, и красота дремучих, словно волосы пилигрима, необозримых, словно вечный океан, лесов Селавика, лишь сотню миль не дотянувших до Ориена.
Заслушавшись, Максим в самый последний момент заметил тени гвардейцев, упавшие на мостовую – к счастью, был полдень, и процессия двигалась с юга, со стороны муниципии.
– Стой! – вскрикнул он и вцепился в подол Софииного платья. Она выпала из ряда и повизгивала от восторга, и блики от сияющих труб заиграли на ее ошалелой физиономии.
– Дорогу! – Ближайший гвардеец взмахнул штыком, собираясь отбросить Соньку с пути, но Максим обеими руками дернул ее, ослепшую от ликования, на себя, увлекая в тесный клочок пространства между женских ног и чьими-то пыльными штанами. Штык, черной молнией метнувшийся к неловкой девчонке, вспорол воздух, прямо над головой Максима что-то с мокрым всхлипом лопнуло, и горячие брызги упали на его макушку, опаляя кожу.
– Пусти, – зашипела Сонька, вырываясь словно угорь из садка, но Максим держал ее крепко, хотя она и пыталась его поцарапать: лицо сестры исказилось от ярости. Ей просто негде было развернуться. – У меня талер выпал!
Она наконец выскользнула из его захвата и принялась шарить пальцами между камнями мостовой, вполголоса ругаясь. Мощь гимна между тем достигла апогея – ряды сосредоточенных музыкантов уже шествовали мимо ребят. Максиму же было не до них – сверху на него навалилось страшная, непереносимая тяжесть, влажная, потная и безвольная. Он рванулся к сестре, чтобы присесть рядом с ней: последние трубачи миновали их место, и гул инструментов разом сталь ниже, глуше, будто отгороженный стенами домов.
Раздосадованный неожиданной помехой, мальчик столкнул наконец с себя нечто, и на дорогу с мертвым шорохом, стукнувшись затылком о брусчатку, упала девушка, рядом с которой и засели ребята. Ее живот был распорот ударом штыка – пострадали и нижние ребра, торча из кожи неровными щепками. Платье успело пропитаться кровью, и та не останавливалась, бежала густой, смешанной с желчью струйкой, увлажняя горячие камни. Однако София ничего не видела, остервенело ощупывая дорогу. Наконец она радостно вскрикнула и махнула перед носом брата монетой – та была вымазана в буром, липком.
– Оботри хотя бы, – прошипел он.
Максим взглянул вслед оркестру, но интересовали его не фрачные спины трубачей и барабанщиков. За шествием оставалась кровавая полоса мертвых и смертельно раненых горожан, которых прочие, уцелевшие слушатели брезгливо или равнодушно выпихивали на дорогу.
В десятке саженей за процессией двигалась моторная повозка, несмотря на весь производимый ею треск не способная заглушить толпу и валторны. Народ приветствовал служителей Смерти почти так же бурно, как и музыкантов – отчего бы не покричать, если запал не иссяк. Тем более, служители всего лишь собирали трупы в кузов, порой перебрасывая их в жерло передвижной печи. Некоторые из их “клиентов” громко или невнятно, из последних сил призывали Смерть. Уж им-то внимание сограждан к их последним минутам особенно приятно и помогает бестрепетно расстаться с жизнью.
– Ты могла бы оказаться на ее месте, – недовольно проговорил Максим и показал Соньке на тело девушки.
– А, не ври, – отмахнулась девочка. – Ты специально меня дернул, чтобы я ничего не увидела. А я все равно увидела! – Она показала язык. – Пойду куплю себе леденец или коврижку. Ведь у меня есть талер.
– Интересно узнать, кто тебе его дал? – осведомился мальчик. – Украла, поди, из семейной копилки?
Она скорчила рожицу и бросилась поперек улицы, в сторону кондитерской лавки, витрина которой отблескивала на Солнце, маня нарисованными сластями. Проскочив буквально перед самым капотом похоронного мобиля, она погрозила вознице и затесалась в толпу на противоположной стороне улицы. Впрочем, народ уже расходился, таял словно лед в жаркий весенний полдень, растекаясь по тавернам и лавкам.
Двое людей в серых балахонах склонились над трупом, и один из них вежливо отодвинул застывшего Максима локтем.
– Не мешай, мальчик, – скрипуче, будто голос принадлежал несмазанному механизму, сказал он. И вид у него был весь какой-то неживой, словно слепили его из оплывшего воска, начинив жгутами-венами и пустив по ним черную, затхлую кровь. Максим отшатнулся, наступив кому-то на ногу, и услышал беззлобную брань. Служитель Смерти коротко взглянул в глаза мальчику, словно опалив зимним холодом, и тот едва не крикнул: “Я живой! Меня нельзя в печь!” Но слова будто вмерзли в глотку.
Только через несколько минут он пришел в себя: катафалк давно уехал, а толпа почти рассосалась. Максим плотоядно огляделся – такие шумные праздники идеально годятся для краж. Главное, чтобы тебя не заметили в момент преступления, а там уж не поймают. А если даже и заметят, можно с невинной физиономией протянуть кошелек владельцу и сказать – обронили, мол, сударь.
И все же это было детской игрой – завлекательной, волнующей, необычной, и только. Никаких реальных преступлений Максим не совершал, просто ему нравилось представлять себе, как он окидывает острым взглядом толпу, выискивая гвардейцев и прочих дотошных горожан, запускает руку в чью-то сумку, молниеносно выхватывает мошну и ныряет в спасительный людской водоворот, приняв туповатый вид. Он так и делал на рынке и во время праздников, разве что факт кражи отсутствовал. Но все равно, и так получалось интересно, почти как у театральных персонажей – отрицательных, конечно, потому что какой настоящий герой присвоит чужое?
Хотя у богатеньких сынков разных промышленников и охотоведов Максим с удовольствием отнял бы их талеры, и ничуть не раскаялся бы.
Гвардейцы, вчерашние рабочие и оленеводы из окрестных стойбищ, неумело махали штыками, разгоняя особо буйных селавикцев, и некоторым горожанам удавалось избежать карающих лезвий. Максим потыкался туда-сюда и пристроился на высоком уступе возле входа в кожевенную лавку: вдыхая терпкий запах товара, он озирал процессию и заодно проникался всенародным восторгом.
Но смотреть на вездесущих служителей Смерти Максим не стал, предпочтя отправиться домой. По дороге он нередко тормозил у витрин, глазея на яркие сласти или железные, раскрашенные игрушки в виде корабликов или винтовок. Несколько раз на заборах и стенах ему попадались аккуратно расклеенные эдикты короля, и среди них Максим увидел два новых, которые раньше не попадались ему. Как истинный гражданин и патриот страны, он ознакомился с ними. Один вводил систему поощрений за уничтожение дольменца – в частности, за бляху или другой характерный предмет, принадлежавший убитому врагу, теперь выдавали продовольственный паек, а не десять талеров.
Викентий XVIII и в самом деле был замечательным королем. Главной его заслугой перед страной стала успешная война с Дольменом: в 90-х годах прошлого века он собрал сильное войско и отвоевал Каменные Земли. А земли эти, в свою очередь, приносили своему владельцу порядочный доход, потому что в старину сквозь них был прокопан канал. Всякое судно, проплывавшее по нему из Северного моря в Южное, платило подати в казну той страны, которая владела каналом. Кто прорыл искусственную реку и обустроил ее двумя примитивными шлюзами – дольменцы, селавикцы или же некая древняя раса, – теперь установить было уже нельзя. Случилось это так давно, что с тех пор Селавик успел раз десять отвоевать и вновь потерять этот клочок суши. Все это смутное время шлюзы постоянно латались и приводились в согласие с современной инженерной мыслью. Викентий XVIII, овладев спорной территорией, возвел на границе с Дольменом новые крепости, подновил старые и тем самым отбил у старинных врагов охоту воевать за доходный канал.
Максим даже гордился тем, что помогает строить броненосец с королевским именем, и специально заучил биографию славного монарха, чем в свое время пренебрег в школе. Еванфию, правда, он своими познаниями не поразил – она и так владела историческим материалом.
Работать она устроилась в Колониальную компанию, чья контора находилась довольно далеко от дома, на Песцовой улице. Из окон крошечного, но светлого кабинета, где помимо нее корпели над разной документацией девушки, видна была вертлявая и мелкая Дениза; речушка замерзала уже к октябрю. “В ней Ираида утонула”, – сказал Максим, когда услышал от подруги о Денизе. “Это твоя прежняя соседка по парте? Симпатичная была девчонка?” – “Обыкновенная”, – насупился Максим.
Противоположный берег, вдоль которого якобы тянулась Рыбья улица, был сильно обезображен топливными складами компании, там вечно летали клубы угольного дыма, а восточный ветер нес запах торфа. Еванфия пару раз пожаловалась Максиму на пыль и шум, поднимаемый грузчиками при фасовке и прочих манипуляциях с углем или торфом. Из-за этой беды окно совсем редко открывается, а в чае плавает что-то мелко-каменное.
– Твой любимый король, между прочим, не только захватил Каменные Земли, – однажды сердито завила она, когда Максим выходным октябрьским днем повел ее на море и по пути живописал достоинства будущего броненосца. Друзья собрались покататься на коньках: погода случилась самая прогулочная, Солнце только взобралось на вершину своего короткого осеннего пути, а лед в заливе окреп. – Он принял на службу диких каперов, и с тех пор всякий чужой корабль рискует быть ограбленным. А если капитан вывесит флаг Селавика, не заплатив пошлину, его судно вообще сразу утопят.
– Ну и хорошо, – воскликнул Максим. – Нечего под чужим флагом плавать!
– Да ты ничего не понимаешь, что ли? – рассердилась Еванфия.
– Я все понимаю! Умная какая. Что тут непонятного?
– Ладно, оставим эту тему, Макси, – неожиданно мягко сказала она. – Извини меня за мои резкие слова. Просто отец несколько раз нанимал судно для отправки своего товара в Роландию, Магну, другие южные страны и колонии… Его три раза грабили, почти не оставляя прибыли. А в последний раз вообще все отняли, и мы разорились…
– Я и не знал, – пробормотал Максим, недоуменно глядя на подругу. Ему никогда не приходило в голову, что полезная деятельность короля может быть кому-то из граждан неприятна. Впрочем, покойный Игнатий, когда разорялся, гражданином Селавика как бы и не был…
Еванфия промолчала, глубже закутывая нос в шарф – с моря дул сильный ветер, обжигая колким холодом нос и щеки.
-10
Зима пролетела незаметно – в работе и ежевечерних сходках бывших одноклассников во дворе, а народные и государственные праздники только подстегнули бег времени. Максим и оглянуться не успел, как миновали забой оленей и День Горячей Крови, после которого у него полночи болел от переедания живот. С уличными кострами и даже мортирой, пальнувшей в небо шутихами, наступил Новый Год, согрел первым лучом праздник Солнца, отмеченный вином из прошлогоднего запаса. Отшумела Ярмарка мехов, на которой Максим обзавелся новой, купленной на заработанные им деньги бельковой шубой – длинной, легкой и безумно теплой, будто внутренности едва погасшей печки.Дворовые рыбаки уже стали собираться в бригады, обсуждая свои малопонятные профессиональные темы, лед в бухте затрещал, и тут Максим вдруг поссорился с Еванфией. Он всего-то пожелал застегнуть на ней шубку, но ненароком угодил руками ей под одежду, а она почему-то надула губы и отпихнула его.
– Ты чего с Евкой не разговариваешь? – удивилась тем майским вечером Фекла. Ефрем поддакнул и демонстративно притянул подругу к себе.
– А что, я обязан? – рассердился Максим. – Это она не разговаривает.
А на другой день Ефрем спустился из своей конструкторской комнатенки, с опаской миновал стропы кранов, что миногам свисали с потолочных балок, увильнул от тележек и прокричал едва ли не в ухо Максиму – как раз заработал соседний станок, рассыпая веером стружки:
– Дело есть!
Максим оглянулся на мастера – не смотрит ли? – затем взглядом спросил: “Ну?” Напильник он так и не выпустил, какой в том смысл, если руки у него к тому времени двигались почти самостоятельно, независимо от того, что бродило в голове.
– Вот, взгляни тут, нет ли чего похожего? – Ефрем развернул перед ним лист бумаги с тщательно прорисованным стержнем. И размеры все были указаны, и даже шаг резьбы, что шершавилась с обоих концов палки.
– Тебе зачем?
– Так лето же скоро, – удивился Ефрем. – На велосипеде не хочешь кататься? – Он помолчал. – Да, Еванфия просила тебе передать, что будет рада, если ты сам занесешь ей новую ось.
Максим молча сгреб чертеж и закинул его в ящик своего ученического верстака, в компанию к железному хламу, и вернулся к работе. В обеденный перерыв он сходил на двор и отыскал среди приличного лома, сваленного под навесом, подходящий ствол от бывшей винтовки. Сакердон не возражал и даже отвлекся от шашек, когда Максим позвал наставника на помощь.
– Что ж, – сказал слесарь, ознакомившись с чертежом. – Здесь отпили, тут подточи, резьбу ты умеешь делать… Тут можешь сверлом поработать. Давай-ка за полчаса управься, а то иначе неинтересно. Деталь уж очень несложная. Будем считать, что я устроил тебе проверку мастерства.
Только на велосипеде Максим один раз и прокатился – как-то вдруг потерял всякий интерес к этому занятию. Может быть, трехколесная “повозка” утратила для него налет мистической тайны, которая всегда сопутствует необычным механизмам, таящим внутри множество невидимых деталей? А у велосипеда все было на виду, любую шестеренку можно было потрогать руками и покрутить.
-9
Максим и сам не заметил, как оказался на дальнем от дома конце улицы Восстания, рядом с фабрикой. Хоть у него и был сегодня выходной, а заглянуть в родной корпус так и подмывало. Он не удержался, вошел в калитку рядом с закрытыми воротами, поверх которых висела чугунная пластина с приклепанными к ней медными буквами “Оружейные мастерские Петра Поликарпова”. Огромный двор фабрики был завален проржавевшими железными деталями от мортирных механизмов, гнутыми стволами “магазинок”, пустыми барабанами из-под проволоки и прочим хламом. За последний месяц его стало особенно много – повсюду в армии провели инвентаризацию и списали старое оружие. Из военного ведомства посыпались заказы на новые винтовки, один крупнее другого, прибыло девять подвод с пироксилином от иногороднего производителя. Не сегодня – завтра курьер привезет заказ на новые мортиры. К тому же наверняка потребуются какие-нибудь детали для пострадавшего от обстрела броненосца.– У тебя же вроде сегодня выходной, – удивился совсем еще безусый гвардеец, охранявший территорию фабрики от посторонних.
– Да так, вдруг срочная работа подвалила… Проверю, как и что. Тут есть кто-нибудь?
– А как же! Фаддей уже часа два как в своей мастерской колдует. А больше никого и нет, кроме хозяина, да тот ведь будто живет здесь. Как тревогу объявили, так и разбежались все.
Только тут Максим заметил огромную воронку, что зияла между двумя кучами металлолома. И пара стекол первого яруса была разбита… Ладно, летом не так страшно.
Фаддей Трифонов обитал там же, где и Ефрем – на втором этаже, в конструкторской. Когда Максим, прогрохотав подошвами по шаткой металлической лестнице, взобрался на щербатый настил и толкнул дверь с треснувшим стеклом и надписью “Главный конструктор”, Фаддей занимался тем, что неотрывно взирал на горку черного пепла перед своим носом. Она возвышалась на медном листе.
– Привет! – сообщил Максим. – Я вижу, у нас совсем пусто. А ты чего на работе? Сегодня же выходной.
– А, привет, – не поворачиваясь, откликнулся Фаддей. Это был помощник главного механика фабрики, самый странный из всех знакомых Максима. Лет Фаддею было почти семнадцать, а он все еще не завел не только семьи, но даже просто девушки. Однажды Максим по приглашению Фаддея заглянул в салон его старшей сестры, немалой чиновницы муниципии. Подражая столичным дамам, она каждое воскресенье устраивала у себя чаепитие, на которое приглашала множество гостей, зачастую незнакомых друг с другом. Порой даже из разных слоев “общества”, как в случае с Максимом. Ему там не понравилось, слишком уж косо поглядывали чиновники на слесаря. А возрастная незамужняя девица, из-за которой его, собственно, и позвали, показалась ему глуповатой и вздорной особой.
Многие подозревали Фаддея в несообразных наклонностях, но на самом деле он был самым настоящим фанатиком науки и особенно техники. Вот и сейчас по правую руку от него лежал потрепанный том с надписью “Основания химии” на переплете. Ефрем был таким же одержимым: уж если упрется в какую-нибудь тему, перечитает все книжки и разрисует десятки бумажных листов. Оттащить его в такие часы от стола удавалось только силой.
Максим поморщился – уж его-то ни за какие коврижки не заставишь торчать в мастерских, когда на улице происходит столько интересного.
– Что такой скучный? – спросил он. – Пошли прогуляемся по Дворцовой. Винца выпьем, юколы пожуем! Праздник же.
– Смотри, – сказал Фаддей, не обратив на речи Максима внимания. – Видишь эту кучу сажи? Это сгоревшие остатки пироксилина, которым начинены наши бомбы. Я сегодня был на пристани, наблюдал за сражением и никак не мог сообразить – почему снаряды постоянно взрываются прямо в пушках? Это ведь нехорошо и очень опасно.
– Ясное дело, – согласился Максим. – Зато и в крейсере они тоже взрывались, я сам видел. – Сведения, полученные от гвардейца на пирсе, оказались кстати. – Недаром же он утоп.
Фаддей вдруг смахнул сажу на пол и решительно встал, схватив со стола трактат по химии. Книга в его жилистой, худой руке взметнулась ввысь, а лицо прояснилось и обрело торжествующее выражение.
– Я понял! Крейсер! Конечно же! У них тоже были на борту мортиры, но они стреляли весьма исправно. И поражали наших артиллеристов меткими залпами! Если мне попадет в руки образец их запалов, я придумаю, как изготовить такую же начинку. Спасибо, Макси! – Он похлопал товарища по плечу и заметался по комнате, едва не сметая чертежные доски, столы и стулья.
– Да ладно. – Максим был польщен.
– Завтра же снарядим плавательную экспедицию в бухту. Стой-ка, – опомнился Фаддей, кинул древний трактат, поднявший облачко пыли, и раскопал на своем столе среди вороха бумаг какой-то документ. – Почитай, тебе это может быть интересно. Хорошо, что ты заглянул, не придется на вашу Моховую тащиться. Сегодня утром курьер из муниципии принес. А хозяин приказал мне доставить это Ефрему или тебе.
Ученик слесаря опасливо принял лист и прочитал заголовок: “Владельцу Оружейных мастерских города Ориена Петру Поликарпову”. Он хотел уже вернуть бумагу под предлогом, мол, не его ума дело знакомиться с ней, но Фаддей нетерпеливо ткнул в нее пальцем, принуждая Максима продолжить чтение. Напечатанный крупными витиеватыми буквами на бледно-зеленом фоне, текст гласил: “Королевская Академия Наук объявляет дополнительный набор на шестимесячные курсы молодого механика, открываемые при Университете. Специализации – баллистические орудия, корабельное дело, ручное огнестрельное оружие и другие военные дисциплины. Распределение состоится по результатам беседы с учеником, которая пройдет 15 сентября 529 г. в Палате собраний Университета. На означенных курсах молодые механики ознакомятся с наиновейшими разработками ученых Академии, что в дальнейшем позволит Вашему предприятию расширить ассортимент продукции и заключить с Военным ведомством дополнительные контракты. Фабриканты, не направившие на учебу способных механиков, по прошествии удобного времени будут исключены из списка поставщиков вооружений, потребных для армии Его Величества Викентия XIX”. И гордая двухстрочная подпись: “Канцелярия Его Величества, Королевская Академия Наук”.
– Ну? – насупился Максим. – Для чего ты мне это подсунул?
– Время не ждет… – пробормотал Фаддей. Пока юный слесарь изучал королевский эдикт, помощник успел погрузиться в изучение какого-то сложного чертежа. Реплика Максима выдернула его из мира механизмов в мир людей. – Завтра обоз с ополченцами отправляется в столицу. Передай Ефрему, что ему надлежит собраться и прийти к восьми часам к заставе. Хозяин предназначил его в ученики. – И он рассеянно засвистел бодрый мотивчик, вновь вонзая пристальный взор в свою схему.
Максим повертел бумагу в руках, не зная, то ли сообщить о смерти Ефрема, то ли промолчать.
– А если он откажется? – наконец спросил он.
– Значит, ты поедешь, только и всего… Матушка Смерть, чуть не позабыл! – Он с досадой хлопнул себя ладонью по лбу и выдернул из кипы бумаг еще один листок, почти такой же представительный, только вдвое меньшего размера. Поверху его значилось: “Без метрики недействителен”. А пониже теми же неумолимыми буквами сообщалось: “Пропуск. Предъявитель сего (пробелы вместо имени и фамилии) является слушателем Королевских Академических курсов. Его (ее) надлежит незамедлительно пропускать через дорожные посты, способствуя скорейшему прибытию в Навию”. – Вот, пусть впишет себя и отправляется.
– А это обязательно? Ну, в смысле, кроме меня или Ефрема некому поехать?
– Вы у нас самые молодые на фабрике. И так заказов невпроворот, а тут еще квалифицированного работника отнимают. Поликарпов так распорядился, и ничего тут не поделаешь, остальные рабочие слишком важны для производства. Иначе прибьет за нарушение эдикта и будет прав. Да что ты, в самом деле! Столицу повидает, самого Короля… Может быть. Это же здорово, как ты не понимаешь? Ладно, двигай, мне работать надо.
И Фаддей опять погрузился в раздумья над чертежом, на этот раз, видимо, уже совсем глубокие. В пыльном конструкторском кабинете воцарилась почти полная тишина, только со стороны улицы Восстания доносились возбужденные возгласы толпы. Максим постоял еще с минуту, переваривая новость, затем медленно свернул пропуск, сунул его в карман портов и пошел прочь из этого храма военно-научной мысли.
Он был раздавлен и твердо решил уклониться от “призыва”. Во-первых, у него нет никакого таланта к военной технике, а во-вторых, бросить сестру в такое время – просто свинство. Да разве убедишь в этом хозяина? Значит, придется у кого-то прятаться, пока эта возня с курсами не утихнет.
“Постой-ка! – подумал вдруг Максим. – Никто не мешает мне как бы передать бумагу Ефремовым родичам. А коли уж он не пришел к заставе, то это его беда… Прости меня, друг, за такие думы! И не придется бросать работу”.
Он повеселел и под гомон толпы свернул на Дворцовую. Тут уже царило подлинное столпотворение: мамаши лавировали со своими колясками, дети сновали чуть ли между ног у рослых прохожих, цепляя их штанины и юбки всякими липкими сластями, а поодаль, направляясь со стороны муниципии, навстречу Максиму двигался… оркестр! Максим едва не задохнулся от восторга и самого черного ужаса, настолько редко он оказывался так близко к музыкантам – в общем-то, лишь один раз. Он перебежал на противоположную сторону Дворцовой и пристроился на возвышении у тротуара, пока там еще оставалось свободное место. Попасть в первый ряд удалось ему лет шесть назад, на день рождения Короля, когда Максим был достаточно вертким, чтобы проскальзывать между потными телами сограждан. Это был первый год без мамы, а та никогда не пускала детей на улицу, по которой в это время вышагивал муниципальный оркестр, заставляя их смотреть и слушать издалека. Максим запомнил этот случай еще и потому, что тогда с ним увязалась София.
-15
Она скулила позади, цеплялась за полу его рубахи и поминутно спрашивала: “Идут? Идут уже?” – “Да слышно же будет!” – сердито отвечал Максим и пытался стряхнуть ее цепкую ручонку, но тщетно – она ухватилась за него как за корягу в бурной реке. Да так оно по сути и было. Главным оружием Соньки всегда были язык и ногти, толкаться она не умела.Они почти выпали на открытое пространство посреди солнечной, жаркой Дворцовой, разом словно окунувшись в поток почти свежего, подвижного воздуха.
– Расступись! – раздалось совсем рядом, и толпа отхлынула назад, оттесняя напирающих сограждан. Максим рванулся между столбами чужих ног, давя чьи-то пыльные туфли, и дернул за собой Соньку – она сопротивлялась, открыв в возбуждении рот. – Расступись!
Уши наполнились близким, гармоничным пением сверкающих труб, оно взлетело в белесое небо так, словно музыканты разом приложились к мундштукам и звонкоголосым ударным инструментам. Музыка подавила все – и короткие выкрики гвардейцев, что умело оттесняли толпу с пути оркестра, и вопли тех, кому не повезло. Трубы пели самую торжественную песню из всего репертуара – гимн Королевства Селавик, тягучую и тревожную мелодию, пересыпанную трелями гобоев. В ней смешались и гнев на врагов Королевства, и мощь Закона, объявшего бумажными крыльями Уложений всю страну, и красота дремучих, словно волосы пилигрима, необозримых, словно вечный океан, лесов Селавика, лишь сотню миль не дотянувших до Ориена.
Заслушавшись, Максим в самый последний момент заметил тени гвардейцев, упавшие на мостовую – к счастью, был полдень, и процессия двигалась с юга, со стороны муниципии.
– Стой! – вскрикнул он и вцепился в подол Софииного платья. Она выпала из ряда и повизгивала от восторга, и блики от сияющих труб заиграли на ее ошалелой физиономии.
– Дорогу! – Ближайший гвардеец взмахнул штыком, собираясь отбросить Соньку с пути, но Максим обеими руками дернул ее, ослепшую от ликования, на себя, увлекая в тесный клочок пространства между женских ног и чьими-то пыльными штанами. Штык, черной молнией метнувшийся к неловкой девчонке, вспорол воздух, прямо над головой Максима что-то с мокрым всхлипом лопнуло, и горячие брызги упали на его макушку, опаляя кожу.
– Пусти, – зашипела Сонька, вырываясь словно угорь из садка, но Максим держал ее крепко, хотя она и пыталась его поцарапать: лицо сестры исказилось от ярости. Ей просто негде было развернуться. – У меня талер выпал!
Она наконец выскользнула из его захвата и принялась шарить пальцами между камнями мостовой, вполголоса ругаясь. Мощь гимна между тем достигла апогея – ряды сосредоточенных музыкантов уже шествовали мимо ребят. Максиму же было не до них – сверху на него навалилось страшная, непереносимая тяжесть, влажная, потная и безвольная. Он рванулся к сестре, чтобы присесть рядом с ней: последние трубачи миновали их место, и гул инструментов разом сталь ниже, глуше, будто отгороженный стенами домов.
Раздосадованный неожиданной помехой, мальчик столкнул наконец с себя нечто, и на дорогу с мертвым шорохом, стукнувшись затылком о брусчатку, упала девушка, рядом с которой и засели ребята. Ее живот был распорот ударом штыка – пострадали и нижние ребра, торча из кожи неровными щепками. Платье успело пропитаться кровью, и та не останавливалась, бежала густой, смешанной с желчью струйкой, увлажняя горячие камни. Однако София ничего не видела, остервенело ощупывая дорогу. Наконец она радостно вскрикнула и махнула перед носом брата монетой – та была вымазана в буром, липком.
– Оботри хотя бы, – прошипел он.
Максим взглянул вслед оркестру, но интересовали его не фрачные спины трубачей и барабанщиков. За шествием оставалась кровавая полоса мертвых и смертельно раненых горожан, которых прочие, уцелевшие слушатели брезгливо или равнодушно выпихивали на дорогу.
В десятке саженей за процессией двигалась моторная повозка, несмотря на весь производимый ею треск не способная заглушить толпу и валторны. Народ приветствовал служителей Смерти почти так же бурно, как и музыкантов – отчего бы не покричать, если запал не иссяк. Тем более, служители всего лишь собирали трупы в кузов, порой перебрасывая их в жерло передвижной печи. Некоторые из их “клиентов” громко или невнятно, из последних сил призывали Смерть. Уж им-то внимание сограждан к их последним минутам особенно приятно и помогает бестрепетно расстаться с жизнью.
– Ты могла бы оказаться на ее месте, – недовольно проговорил Максим и показал Соньке на тело девушки.
– А, не ври, – отмахнулась девочка. – Ты специально меня дернул, чтобы я ничего не увидела. А я все равно увидела! – Она показала язык. – Пойду куплю себе леденец или коврижку. Ведь у меня есть талер.
– Интересно узнать, кто тебе его дал? – осведомился мальчик. – Украла, поди, из семейной копилки?
Она скорчила рожицу и бросилась поперек улицы, в сторону кондитерской лавки, витрина которой отблескивала на Солнце, маня нарисованными сластями. Проскочив буквально перед самым капотом похоронного мобиля, она погрозила вознице и затесалась в толпу на противоположной стороне улицы. Впрочем, народ уже расходился, таял словно лед в жаркий весенний полдень, растекаясь по тавернам и лавкам.
Двое людей в серых балахонах склонились над трупом, и один из них вежливо отодвинул застывшего Максима локтем.
– Не мешай, мальчик, – скрипуче, будто голос принадлежал несмазанному механизму, сказал он. И вид у него был весь какой-то неживой, словно слепили его из оплывшего воска, начинив жгутами-венами и пустив по ним черную, затхлую кровь. Максим отшатнулся, наступив кому-то на ногу, и услышал беззлобную брань. Служитель Смерти коротко взглянул в глаза мальчику, словно опалив зимним холодом, и тот едва не крикнул: “Я живой! Меня нельзя в печь!” Но слова будто вмерзли в глотку.
Только через несколько минут он пришел в себя: катафалк давно уехал, а толпа почти рассосалась. Максим плотоядно огляделся – такие шумные праздники идеально годятся для краж. Главное, чтобы тебя не заметили в момент преступления, а там уж не поймают. А если даже и заметят, можно с невинной физиономией протянуть кошелек владельцу и сказать – обронили, мол, сударь.
И все же это было детской игрой – завлекательной, волнующей, необычной, и только. Никаких реальных преступлений Максим не совершал, просто ему нравилось представлять себе, как он окидывает острым взглядом толпу, выискивая гвардейцев и прочих дотошных горожан, запускает руку в чью-то сумку, молниеносно выхватывает мошну и ныряет в спасительный людской водоворот, приняв туповатый вид. Он так и делал на рынке и во время праздников, разве что факт кражи отсутствовал. Но все равно, и так получалось интересно, почти как у театральных персонажей – отрицательных, конечно, потому что какой настоящий герой присвоит чужое?
Хотя у богатеньких сынков разных промышленников и охотоведов Максим с удовольствием отнял бы их талеры, и ничуть не раскаялся бы.
-9
На этот раз все было почти так же, как и тогда, и жителей Ориена собралось вдоль стен зданий порядочно. Может быть, даже больше, чем обычно – все-таки такое событие, как разгром вражеского десанта, случается слишком редко. В первый раз за всю историю города, насколько можно было судить по учебникам. По случаю такого значительного события муниципия поощрила народные гулянья, позволив гражданам шуметь и ликовать вволю.Гвардейцы, вчерашние рабочие и оленеводы из окрестных стойбищ, неумело махали штыками, разгоняя особо буйных селавикцев, и некоторым горожанам удавалось избежать карающих лезвий. Максим потыкался туда-сюда и пристроился на высоком уступе возле входа в кожевенную лавку: вдыхая терпкий запах товара, он озирал процессию и заодно проникался всенародным восторгом.
Но смотреть на вездесущих служителей Смерти Максим не стал, предпочтя отправиться домой. По дороге он нередко тормозил у витрин, глазея на яркие сласти или железные, раскрашенные игрушки в виде корабликов или винтовок. Несколько раз на заборах и стенах ему попадались аккуратно расклеенные эдикты короля, и среди них Максим увидел два новых, которые раньше не попадались ему. Как истинный гражданин и патриот страны, он ознакомился с ними. Один вводил систему поощрений за уничтожение дольменца – в частности, за бляху или другой характерный предмет, принадлежавший убитому врагу, теперь выдавали продовольственный паек, а не десять талеров.