Наташе невольно стало грустно, но она тут же одернула себя: сама так решила, сама хотела сохранить эту тайну. В конце концов, они с Платоновым всегда превосходно понимали друг друга. И, снова посмотрев ему в глаза, молодая женщина спокойно принялась обсуждать с ним проблему своей будущей карьеры. Эти два человека знали, о чем умалчивает каждый из них, и, без слов поняв друг друга, согласились молчать и впредь.
Максим пришел вечером хмурый и недовольный, буднично чмокнул жену в щеку и ничего не спросил про Андрейку. К колыбели, впрочем, подошел и, получив от ребенка очередную порцию заинтересованных взглядов, пробормотал под нос что-то вроде: «Нет, каков малец, а?..» Наташа не стала уточнять, что именно он имеет в виду, а муж, наскоро поужинав, коротко и сухо сообщил ей, что на следующей неделе уезжает в экспедицию.
– Мать тут поможет тебе без меня? – спросил он небрежно, ничуть не сомневаясь в ответе. Он редко вспоминал об Алле Михайловне, отношения с которой у него так и не сложились, однако на помощь тещи привык рассчитывать при каждом удобном случае.
– Поможет. Она уже заходила сегодня и, – тут Наташа не удержалась, чтобы не кольнуть мужа, – в отличие от тебя, ей Андрейка очень понравился. Она сказала, он очень смышленый и необычный малыш.
Максим молча пожал плечами. Больше к этому вопросу они не возвращались.
Мнимый отец так никогда и не полюбил мальчика. Уже потом, спустя годы, Наташа с грустью признавалась себе, что именно этого и следовало ожидать. Грех есть грех, и правда, даже если она тщательно скрыта от посторонних глаз, всегда так или иначе выходит наружу. Максим никогда не чувствовал Андрейку родным, любимым, никогда не видел в нем сына, да и с какой, собственно, стати? Разумеется, Наташин муж не подозревал об истинном положении вещей, но сердце, видимо, не обманешь.
Зато ее мать с самого первого дня души не чаяла во внуке. Она ходила с ним гулять, читала ему чудесные сказки и, приводя его к себе, впервые за долгие годы начала снова садиться за чудесное беккеровское пианино, оставшееся от той, ее прежней и прекрасной, жизни. Андрей слушал музыку, широко раскрыв глаза, а потом ластился к бабушке и заглядывал ей в лицо внимательными, все такими же осмысленными голубыми глазенками и молчал. Он не говорил ни слова ни в год, ни в два, ни в три. И только одна Алла Михайловна не желала видеть в этом признак какой-либо ненормальности.
– У вашего ребенка странная форма аутизма, – задумчиво постукивая карандашом по столу, говорил высокооплачиваемый специалист по детским болезням, светило медицинской науки, с которым отчаявшейся Наташе помог договориться о встрече (разумеется, за соответствующий гонорар) все тот же верный Платонов. – Это, пожалуй, и не аутизм в привычном понимании этого слова, это какой-то перекос в развитии: превосходные интеллектуальные данные при полном отсутствии интереса к себе подобным. Очень, очень интересный случай… для науки, разумеется.
– Ничего подобного, – возражала Алла Михайловна, когда Наташа рассказывала ей о результатах очередной консультации. – Я же вижу: Андрейка всем интересуется, все понимает. И слышит он превосходно – уж я-то разбираюсь в этом, поверь, я ведь каждый день играю ему то Шопена, то Моцарта, то Рахманинова. Он не бесчувственный и не странный, просто у мальчика особый, очень глубокий внутренний мир, и ему пока нет нужды выражать его в словах. Ты замечала когда-нибудь, как пристально он смотрит вечером на звезды? Подойдет к окну и смотрит, смотрит… Вот увидишь, он будет разговаривать, когда захочет, когда ему придет пора.
Бабушка посвящала Андрейке все свое свободное время, не выказав и капли подобной привязанности ко второму малышу, который родился у Наташи и Максима спустя четыре года. Молодая женщина, чувствуя свою вину перед мужем, с радостью подарила ему родного сына, и именно этот малыш принес в дом то, в чем так нуждался Максим, чего ему так не хватало для полноты семейного счастья: горькие слезы и обычные детские болезни, отчаянный крик по ночам и капризы за завтраком.
– Вот это нормальный мужик, – приговаривал Максим, впихивая в сына очередную ложку овсяной каши. Он стал все реже бывать в экспедициях, семейный быт, прежде почти ненавистный, неожиданно затянул его, и он вдруг открыл для себя все радости неторопливой городской жизни с женой и детьми. – Вот это я понимаю, это я одобряю…
– Это капризы ты одобряешь? – насмешливо щурилась Наташа, успокаивающе поглаживая по руке четырехлетнего Андрейку и подвигая ему поближе вазочку с конфетами. – Смотри, вырастишь спиногрыза, еще наплачемся.
Впрочем, она не собиралась спорить с мужем всерьез: одинаково любя обоих сыновей, она даже рада была, что во втором ребенке муж нашел истинно родную душу и сумел реализовать свои отцовские чувства.
– Зато твой-то любимчик даже спасибо не скажет, выходя из-за стола, – огрызался Максим. – Ты его вконец разбаловала, носишься с ним как с писаной торбой.
– Он скажет, если ему напомнить, – примирительно откликалась жена.
Андрей и в самом деле уже говорил – медленно и неохотно, но правильно выговаривая даже самые трудные слова. Он все так же был молчалив и погружен в себя, все так же мало стремился к общению с другими людьми и все же больше стал похож на то, что люди обычно называют «нормальный ребенок». Алла Михайловна уверяла, что наедине с ней он открыт и раскрепощен, но Максим только отмахивался от этих рассказов, а Наташа, хоть и верила матери, все больше начинала думать, что та выдает желаемое за действительное. Но однажды ей пришлось удостовериться в том, что ее старший вовсе не бесчувственный истукан, а живой, нежный и куда более ранимый ребенок, нежели все, кого она знала. Это было в тот день, когда она впервые увидела его слезы и когда он впервые горько рыдал, вцепившись в край ее платья и уткнувшись в руку матери, как смертельно раненный зверек.
Максим пришел вечером хмурый и недовольный, буднично чмокнул жену в щеку и ничего не спросил про Андрейку. К колыбели, впрочем, подошел и, получив от ребенка очередную порцию заинтересованных взглядов, пробормотал под нос что-то вроде: «Нет, каков малец, а?..» Наташа не стала уточнять, что именно он имеет в виду, а муж, наскоро поужинав, коротко и сухо сообщил ей, что на следующей неделе уезжает в экспедицию.
– Мать тут поможет тебе без меня? – спросил он небрежно, ничуть не сомневаясь в ответе. Он редко вспоминал об Алле Михайловне, отношения с которой у него так и не сложились, однако на помощь тещи привык рассчитывать при каждом удобном случае.
– Поможет. Она уже заходила сегодня и, – тут Наташа не удержалась, чтобы не кольнуть мужа, – в отличие от тебя, ей Андрейка очень понравился. Она сказала, он очень смышленый и необычный малыш.
Максим молча пожал плечами. Больше к этому вопросу они не возвращались.
Мнимый отец так никогда и не полюбил мальчика. Уже потом, спустя годы, Наташа с грустью признавалась себе, что именно этого и следовало ожидать. Грех есть грех, и правда, даже если она тщательно скрыта от посторонних глаз, всегда так или иначе выходит наружу. Максим никогда не чувствовал Андрейку родным, любимым, никогда не видел в нем сына, да и с какой, собственно, стати? Разумеется, Наташин муж не подозревал об истинном положении вещей, но сердце, видимо, не обманешь.
Зато ее мать с самого первого дня души не чаяла во внуке. Она ходила с ним гулять, читала ему чудесные сказки и, приводя его к себе, впервые за долгие годы начала снова садиться за чудесное беккеровское пианино, оставшееся от той, ее прежней и прекрасной, жизни. Андрей слушал музыку, широко раскрыв глаза, а потом ластился к бабушке и заглядывал ей в лицо внимательными, все такими же осмысленными голубыми глазенками и молчал. Он не говорил ни слова ни в год, ни в два, ни в три. И только одна Алла Михайловна не желала видеть в этом признак какой-либо ненормальности.
– У вашего ребенка странная форма аутизма, – задумчиво постукивая карандашом по столу, говорил высокооплачиваемый специалист по детским болезням, светило медицинской науки, с которым отчаявшейся Наташе помог договориться о встрече (разумеется, за соответствующий гонорар) все тот же верный Платонов. – Это, пожалуй, и не аутизм в привычном понимании этого слова, это какой-то перекос в развитии: превосходные интеллектуальные данные при полном отсутствии интереса к себе подобным. Очень, очень интересный случай… для науки, разумеется.
– Ничего подобного, – возражала Алла Михайловна, когда Наташа рассказывала ей о результатах очередной консультации. – Я же вижу: Андрейка всем интересуется, все понимает. И слышит он превосходно – уж я-то разбираюсь в этом, поверь, я ведь каждый день играю ему то Шопена, то Моцарта, то Рахманинова. Он не бесчувственный и не странный, просто у мальчика особый, очень глубокий внутренний мир, и ему пока нет нужды выражать его в словах. Ты замечала когда-нибудь, как пристально он смотрит вечером на звезды? Подойдет к окну и смотрит, смотрит… Вот увидишь, он будет разговаривать, когда захочет, когда ему придет пора.
Бабушка посвящала Андрейке все свое свободное время, не выказав и капли подобной привязанности ко второму малышу, который родился у Наташи и Максима спустя четыре года. Молодая женщина, чувствуя свою вину перед мужем, с радостью подарила ему родного сына, и именно этот малыш принес в дом то, в чем так нуждался Максим, чего ему так не хватало для полноты семейного счастья: горькие слезы и обычные детские болезни, отчаянный крик по ночам и капризы за завтраком.
– Вот это нормальный мужик, – приговаривал Максим, впихивая в сына очередную ложку овсяной каши. Он стал все реже бывать в экспедициях, семейный быт, прежде почти ненавистный, неожиданно затянул его, и он вдруг открыл для себя все радости неторопливой городской жизни с женой и детьми. – Вот это я понимаю, это я одобряю…
– Это капризы ты одобряешь? – насмешливо щурилась Наташа, успокаивающе поглаживая по руке четырехлетнего Андрейку и подвигая ему поближе вазочку с конфетами. – Смотри, вырастишь спиногрыза, еще наплачемся.
Впрочем, она не собиралась спорить с мужем всерьез: одинаково любя обоих сыновей, она даже рада была, что во втором ребенке муж нашел истинно родную душу и сумел реализовать свои отцовские чувства.
– Зато твой-то любимчик даже спасибо не скажет, выходя из-за стола, – огрызался Максим. – Ты его вконец разбаловала, носишься с ним как с писаной торбой.
– Он скажет, если ему напомнить, – примирительно откликалась жена.
Андрей и в самом деле уже говорил – медленно и неохотно, но правильно выговаривая даже самые трудные слова. Он все так же был молчалив и погружен в себя, все так же мало стремился к общению с другими людьми и все же больше стал похож на то, что люди обычно называют «нормальный ребенок». Алла Михайловна уверяла, что наедине с ней он открыт и раскрепощен, но Максим только отмахивался от этих рассказов, а Наташа, хоть и верила матери, все больше начинала думать, что та выдает желаемое за действительное. Но однажды ей пришлось удостовериться в том, что ее старший вовсе не бесчувственный истукан, а живой, нежный и куда более ранимый ребенок, нежели все, кого она знала. Это было в тот день, когда она впервые увидела его слезы и когда он впервые горько рыдал, вцепившись в край ее платья и уткнувшись в руку матери, как смертельно раненный зверек.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента