Страница:
Олег Рой
Обняться, чтобы уцелеть
Сидни Шелдон говорил о технике сочинительства:
«Я пытаюсь писать так, чтобы читатель не мог закрыть мои книги…» Подобное можно сказать о писательском кредо Олега Роя. Увлекательнейшие истории, неожиданные сюжетные повороты, яркие образы сильных, незаурядных личностей стали причиной обращения кинематографа к творчеству писателя.
По его романам снимаются фильмы в России, Америке. Характеры персонажей автора раскрыты с удивительной глубиной и психологической точностью. Олег Рой пишет о вечном – о КАПРИЗАХ СУДЬБЫ, которая сегодня может лишить человека всего, что дорого в жизни, а завтра невзначай вернуть радость бытия. Но его герои, оказавшись на распутье, находят шанс, который дает им провидение, и становятся счастливыми. Перелистывая последнюю страницу захватывающего повествования, испытываешь жалость, что книга закончилась.
А. Маринина
Часть I
Глава 1
В которой рассказывается о квартире в особняке и мыслях, которые она навеяласвоему будущему владельцу,
и о том, что он увидел в старинном зеркале
– Да вы сейчас сами все увидите. Прошу! – Олеся, представитель крупного агентства недвижимости «АРК», распахнула дверь и отступила, пропуская клиента. Леонид сделал было шаг вперед, но один из охранников (Павел, кажется, Голубев вечно их путал) мягко отодвинул его и вошел первым. Мало ли какие неожиданности могли подстерегать большого босса за незнакомой дверью.
Телохранители, следующие за ним по пятам; журналисты с их интервью, статьями и этими дурацкими фотографиями («Поверните, пожалуйста, голову чуть вправо и сделайте задумчивое лицо!»); модные поездки и выходы в свет; мишура из стильных галстуков, дорогих часов и роскошных автомобилей – во всем этом он чувствовал привкус ненастоящего, будто и впрямь игрового или киношного. Но что поделаешь, если так принято! Голубев любил свое дело, не представлял себе жизни без него, а внешнюю атрибутику, сопровождающую его работу, воспринимал просто как неизбежное дополнение к ней, скучноватую обязанность, которую никак нельзя переложить на чужие плечи.
Дожидаясь приглашения охранника, Леонид от нечего делать рассматривал свою спутницу. Что греха таить, девушка ему нравилась. Стройная, ухоженная, с отличной короткой стрижкой, нарочно выглядящей слегка растрепанной, будто ее обладательница только что подняла голову от подушки, легкая… Однако симпатия Голубева была вызвана не столько ее внешностью, сколько тем, как она вела себя. Другие риелторы, узнав, с кем имеют дело, или принимались лебезить перед «жирным» клиентом, или, наоборот, напускали на себя самодовольный, чтобы не сказать – пренебрежительный вид, дескать, нас «денежными мешками» не удивишь, у нас и покруче народ бывает. Олеся же не впадала ни в ту, ни в другую крайность. Она была вежлива, внимательна и предупредительна, но в то же время держалась с достоинством и некоторой отстраненностью. Такой стиль Леонид наблюдал в Западной Европе и был приятно удивлен, встретив его в Москве. У него действительно было несколько интересных предложений возможного жилья в столице, но первым он решил посмотреть именно этот вариант от агентства «АРК». Конечно, ему понравилось, что квартира занимает половину этажа в старинном особняке с небольшим садом за художественной оградой, да еще не где-нибудь, а на Бульварном кольце. Сыграло свою роль и то, что Голубев давно знал владельца «АРКа» Витю Волошина[1]. Но все-таки – Леонид вынужден был себе признаться – более всего на его выбор повлияла именно Олеся.
Она стояла рядом с ним спокойно, с естественной улыбкой, не выражала нетерпения или недовольства и не пыталась обязательно заполнить возникшую паузу никчемной болтовней.
«Сколько ей может быть лет? Около двадцати пяти, а то и меньше… – думал Леонид, любуясь точеной фигуркой и длинными стройными ножками, затянутыми в высокие сапоги на шпильке – роста девушка была не слишком высокого. – Ну да, родилась в начале восьмидесятых, и назвали ее наверняка в честь модной песни, по которой мы все тогда с ума сходили. Как там… «Олеся, Олеся, Олеся – так птицы кричат в поднебесье…» Значит, я старше ее больше чем на тридцать лет. Она могла бы быть моей дочерью. А я, старый хрен, стою тут и облизываюсь… Правду в народе говорят – седина в бороду… Черт, как же быстро прошла жизнь! Ничего почти не успел, кроме работы, ничего и не видел, толком, можно сказать, и не жил – а уже пора на свалку!»
Он торопливо отвел глаза, точно боялся, что юное создание сможет прочитать его мысли, и принялся оглядываться по сторонам.
Площадка освещалась лампами дневного света, хотя в тот момент в этом не было никакой необходимости – через узкое высокое лестничное окно в особняк заглядывало не по-осеннему яркое солнце. Голубев полюбовался массивными деревянными перилами, которые, очевидно, не так давно отреставрировали и покрыли лаком, потом перевел взгляд на мраморные ступени, когда-то белые, но приобретшие от времени благородный оттенок слоновой кости. Лестница была в полном порядке, но при этом ступени выглядели слегка стертыми, точно просевшими под грузом воспоминаний… Моды, люди, правительства, эпохи менялись – а особняк на Бульварном кольце все стоял и, судя по всему, рушиться не собирался.
«Может, и правда это хорошая идея – поселиться в таком старом доме? – подумал с усмешкой Голубев. – По сравнению с ним я щенок. Ну что такое мои пятьдесят семь на фоне вечности? Этому особняку как минимум втрое больше…»
Ему захотелось поделиться своими мыслями с Олесей, но он не стал этого делать.
– Когда, вы говорите, был построен дом?
Ответить девушка не успела – в кармане его пиджака запиликал мобильник.
– Леонид Николаевич, это вас с телевидения беспокоят, – пропел голос, настолько манерный, что Голубев даже не сумел понять, кто с ним говорит – мужчина или женщина. – Хочу напомнить, что мы ждем вас сегодня в «Останкино», в семнадцать ноль-ноль, на съемки ток-шоу.
– Да, помню. Буду, – отрывисто отвечал Леонид.
Среди всей этой показухи телевидение он, пожалуй, не любил более всего. Ему трудно было в этом признаться даже себе, но держаться перед камерой спокойно Голубев так и не научился. Сколько уже было этих передач – а все равно каждый раз колени дрожали, голос срывался, а лоб и ладони были липкими. Приходилось держать себя в руках, тщательно скрывать неуверенность и в сотый раз принимать участие в беседе о проблемах производства в России, снова и снова выслушивать смертельно надоевшие вопросы о том, как ему, владельцу одного из немногих действительно процветающих отечественных промышленных предприятий, удается удерживать свое детище на плаву. В зависимости от типа передачи Голубев то долго и подробно рассказывал, оперируя схемами и цифрами, то ограничивался заранее заготовленным кратким и остроумным замечанием, но про себя знал единственно верный ответ, который никогда не озвучивал: разве может не принести успех дело, которому ты посвятил себя целиком? Его предприятие, которое он продолжал называть для себя Заводом – хотя оно вот уже много лет как разрослось в огромную холдинговую структуру, включавшую не только производственный комбинат, но и крупную проектно-инвестиционную компанию, надежный банк, разветвленную сеть реализации, – было для него не просто работой. Долгое время вся его жизнь заключалась только в этом. Завод занимал все время бодрствования Голубева и даже снился, заменил семью, друзей и хобби. Так было до тех пор, пока в один совсем не прекрасный день Леонид, стоя перед зеркалом в ванной, вдруг с ужасом осознал, что как-то быстро и совершенно незаметно для себя состарился. Подтверждением тому стало не только его седое и обрюзгшее отражение в зеркале. Вдруг начала подводить память, испортились сон и аппетит, пропали силы во всех смыслах этого выражения и, в довершение всех бед, резко ухудшилось здоровье. Возраст напоминал о себе все чаще и бестактнее – несколько раз Голубева прямо со службы, после трудных переговоров или бурного заседания, увозили в больницу на «Скорой помощи». Врачи обнаружили целый букет недугов: гипертонию, сосудистые заболевания и, самое неприятное, спазмы головного мозга. Последний приступ был особенно тяжелым. Леонид еле выкарабкался и, вняв наконец настойчивым рекомендациям врачей, недвусмысленно указывавшим на серьезность положения, изменил привычный образ жизни. Не сразу, конечно, – поэтапно. Потихоньку он начал отходить от дел, перекладывать часть обязанностей на плечи помощников и заместителей, стал бывать на Заводе все реже и реже. Первое время, находясь вдали от своего детища, от привычного стола и кресла в родном кабинете, от зала заседаний с отделанными темным дубом стенами, от «конторы» – выстроенного еще в позапрошлом веке здания, где находилась администрация, от шумных грохочущих цехов, он чувствовал себя крайне неуютно, не зная, куда деваться и чем заняться. Вне Завода родной провинциальный город казался скучен и бесполезен. Леонид захандрил и впал в депрессию. Не радовали ни путешествия, ни покупка виллы на берегу Адриатического моря, ни строительство яхты – на душе становилось все сквернее. Но неожиданно выручила Москва, где активно развивалось и столь же активно работало представительство его компании. Только в Москве, в ее суматохе и блеске, он, как ни странно, чувствовал себя вполне комфортно и, погружаясь с головой в столичную суету, напрочь забывал обо всех своих проблемах. Здесь все выглядело как-то по-другому, здесь в нем просыпалась жажда жизни. И Голубев зачастил в столицу. Поездки «в люди», как он это называл, становились все более регулярными и длительными, и в какой-то момент ему надоело таскаться по отелям и съемным квартирам. Леонид решил обзавестись собственным жильем и окончательно осесть в Первопрестольной.
Ему хотелось поселиться именно в центре, в гуще событий, в «муравейнике», чтобы даже ночью слышать гул мегаполиса, постоянно ощущать биение жизни. Об особняке на Рублевке он и слышать не хотел – не для того срывался с насиженных мест, чтобы поменять одну деревню на другую. Общество соседей мало интересовало Леонида, а свежего воздуха он по горло наелся в родных пенатах.
– Все чисто, можно входить! – доложил появившийся в дверном проеме телохранитель.
Голубев, а следом за ним и остальные охранники двинулись в квартиру. Замыкала шествие Олеся, снова вернувшаяся к роли гида.
Предполагаемое московское жилье встретило их прохладой и тишиной. Шаги звучали в пустом пространстве неестественно громко, а голоса отдавались эхом где-то под высокими лепными потолками.
– Квартира, как вы и хотели, сто сорок два метра. – Голос у Олеси был низкий и приятный. – Прихожая-холл, четыре комнаты, ванная и кухня…
Голубев с интересом осматривался. Если уж человек в пятьдесят семь лет решается начать новую жизнь, выбирать жилье следует особенно тщательно.
Квартира понравилась ему с первого взгляда. Просторная, уютная, несмотря на недавно сделанный современный ремонт, каким-то непостижимым образом сохраняла дух старины. Впрочем, к чести того, кто приводил это помещение в порядок, следовало отметить, что сделал он это осмотрительно, так как понимал, что новый хозяин переменит здесь все.
– Вот тут, направо, самая большая комната, тридцать восемь метров, она отлично подойдет для столовой… – вела экскурсию Олеся. – Здесь можно даже устраивать небольшие приемы, человек на двенадцать-пятнадцать.
Леонид усмехнулся про себя. Какие приемы, солнышко, какие гости? Бизнесмен Голубев в роли радушного хозяина – это абсурд, ему проще представить себя штурмующим горные вершины или опускающимся с аквалангом на дно моря, что было его давнишней мечтой. Общительностью он никогда не отличался. Смолоду был застенчив, стеснителен, особенно с девушками. Оттого и женился поздно. Более того, эта неловкость с противоположным полом отчасти сохранилась до сих пор. Он так и не научился нужным образом вести себя с женщинами, перед сдержанными робел, а настойчивых боялся как огня. Оттого и продолжал носить обручальное кольцо – на всякий случай, хотя после развода прошло уже восемнадцать лет. Жену он, как ему казалось, любил, но сохранить семью не сумел – никакая женщина, даже такая мудрая и терпеливая, как Валечка, не сможет смириться с тем, что муж совершенно не обращает на нее внимания, почти не разговаривает с ней, практически не бывает дома и двадцать четыре часа в сутки думает только о работе. Тогда-то ему казалось, что он делает все правильно и существует именно так, как и должен существовать… Но только спустя много лет, и то не сам, а с помощью друга Георгия, Леонид осознал, что долгие годы просто-напросто прятался в свое Дело, как устрица в раковину, отгораживаясь створками от остальной жизни. После развода его личная жизнь не сложилась. Была еще одна любовь, пожалуй, даже большая, но из нее не вышло ничего хорошего…
– Обратите внимание на колонны и лепнину на потолке – все старинное, только, разумеется, отреставрированное. – Тонкая ручка с дизайнерским маникюром взметнулась вверх. – Как и паркет, это мореный дуб, ему больше ста лет, но он в отличном состоянии.
«А девочка действительно очень мила… Может, предложить ей встретиться, потом, когда все эти квартирные хлопоты закончатся? А что? Я человек свободный, как Жорка выражается, холостой-незарегистрированный, имею право… Интересно, она согласится?»
– Теперь попрошу сюда. Это тихая комната, окна выходят в сад – посмотрите, какой приятный вид, летом тут все буквально утопает в зелени, и шума почти не слышно… На ваше усмотрение тут можно будет сделать кабинет, гостиную или библиотеку.
– Камин работает? – поинтересовался Голубев, легонько постучав заостренным носком туфли по ажурной решетке.
– Да, мы недавно проверяли. Вот даже кочерга осталась. – Олеся изящно склонилась над очагом и зачем-то поворошила остатки пепла. Короткая кожаная курточка слегка задралась, и Леонид невольно задержал взгляд на ее бедрах, обтянутых черными брючками. Ему очень понравилось, что пояс брюк доходил у девушки до самой талии – современную моду на штаны с коротким и широким верхом, которые при малейшем движении чуть ли не полностью открывали ягодицы и трусы-стринги, Голубев не выносил.
– Теперь пройдемте к дальним комнатам. Любую из них вы можете сделать спальней…
Две оставшиеся комнаты были поменьше, окна тоже выходили в сад. Определенно ему нравилась эта квартира!
– Лично я предпочла бы для спальни вот эту, а в соседней устроила бы гардеробную, – продолжала Олеся. – Она побольше, и там сохранилось великолепное старинное зеркало.
– Зеркало? – переспросил Леонид, чуть поморщившись. С недавних пор он стал с неприязнью относиться к зеркалам – слишком уж безжалостно они напоминали то, о чем думать вообще бы не хотелось…
«Ну, хорошо, ухаживания, рестораны, цветы, подарки – это все понятно. А что будет, когда, по Жоркиному выражению, дело дойдет до дела? Боюсь, как бы ни была она хороша, с ней с первого раза тоже может не получиться… И как она тогда себя поведет? Открыто выразит недовольство? Промолчит, но скорчит гримаску? Или начнет утешать и подбадривать – ничего, мол, со всеми бывает?»
– Да. Дизайнеры его оставили, потому что оно очень хорошо сохранилось, хотя ему тоже больше ста, а то и ста пятидесяти лет. Помните, я вам уже рассказывала, что этот дом был выстроен в середине девятнадцатого века князем Загоскиным, двоюродным дядей когда-то очень известного, а сейчас забытого писателя? Но позже князь разорился, его имущество пошло с молотка, особняк стал переходить от одних хозяев к другим…
Эта дежурная лекция уже начала утомлять Леонида. Он сам отворил дверь в последнюю комнату, вошел – и тут же замер на месте. «Бог ты мой, да это же… Я?!»
Навстречу ему из противоположной стены шагнул… он сам. Но только не нынешний Леонид Голубев в возрасте под шестьдесят, крупный промышленник, владелец огромного холдинга, шикарно одетый, в стильных очках, обрюзгший, с морщинами, поредевшими седыми волосами и выпирающим животом, а тот Леня, которым он был более четверти века назад – худой, с пышной шевелюрой и застенчивой улыбкой, в джинсах «Леви Страус» и в тонкой ярко-синей синтетической водолазке, Валечка называла ее цвет васильковым. Точно, эту водолазку подарила Валя на тридцатилетие, они тогда еще только-только поженились! А джинсы привез из-за границы дядя Саша, друг отца… И вот этот самый Леня, в этих самых новеньких джинсах и водолазке, которые давно уже где-то сгнили, теперь открывал дверь в стене напротив и входил в комнату с выражением любопытства на свежем молодом лице. Выражением, которое, впрочем, тут же сменилось удивле-нием и даже ужасом.
– Едрена мать! – ахнул Голубев.
Встревоженная охрана тотчас кинулась к нему.
Олеся попыталась их успокоить:
– Извините, я еще не успела предупредить… Это зеркало, о котором я говорила. Оно расположено напротив двери. А Леонид Николаевич просто не ожидал его увидеть…
Зеркало. Это действительно было зеркало, огромное, занимавшее чуть ли не полстены, обрамленное резной дубовой рамой, широкой, в две ладони, как на старинных картинах. И тот, кто померещился Голубеву в зеркале, был просто отражением, но отражением, словно переносящим его владельца на четверть века назад. «Черт, этого же не может быть! Я что, схожу с ума?»
Голубев зажмурился и прислонился к стене.
– Что с вами, Леонид Николаевич?
– Вам плохо?
– Вызвать врача?
– Блин, тут даже присесть некуда!..
Он открыл глаза и сделал успокаивающий жест.
– Тихо, ребята, все нормально!
Повернулся к девушке и проговорил, извиняясь:
– Голова слегка закружилась. В мои годы, знаете ли, это бывает… Давление, сосуды не в порядке… Вы, Олесечка, даст бог, еще долго с этим не столкнетесь… Вам ведь года двадцать три?
– Двадцать четыре.
– Ну, вот видите… В вашем возрасте люди еще не понимают, что значит слово «здоровье»…
Леонид говорил и говорил, пытаясь отвлечься на пустую болтовню, а сам все не решался вновь взглянуть в зеркало – что-то отразится в нем на этот раз?..
– Вам правда лучше? Может, все-таки врача? – Тревога и участие на ее лице казались искренними.
– Не беспокойтесь.
И он все-таки отважился. Сгруппировался внутренне, точно перед прыжком в холодную воду… и снова заглянул в зеркало.
Он увидел комнату, полуоткрытую дверь, дубовый паркет, лепнину на потолке, белые тисненые обои и выходящее в сад старинной формы окно. Увидел столпившихся охранников и тоненькую фигурку Олеси, повернутую к зеркалу в три четверти оборота. А в центре этой композиции он снова увидел самого себя – но уже сегодняшнего, со всеми современными атрибутами, включая очки, залысины и серый костюм, сшитый на заказ в Лондоне.
Конечно, то, что ему почудилось несколько минут назад, просто обман зрения, галлюцинация – но, черт возьми, какой же явной, отчетливой и реальной она была! Он ведь не просто увидел со стороны молодого себя, он будто бы на миг снова вернулся в те далекие года, в самое начало восьмидесятых, когда не был еще директором Завода, да что там, даже мечтать об этом не смел! Когда были еще живы отец и мама, когда он был с Валечкой и думал, что впереди еще много-много времени…
«А ведь в душе я остался прежним, – пронеслось в голове у Голубева. – Несмотря на все эти годы, опыт, все то, что было сделано, пережито, несмотря на борьбу, взлеты и падения… Я все тот же, и мне все еще тридцать!»
Но из зеркала на него глядело сегодняшнее отражение…
«Ну вот, у нас с тобой уже галлюцинации начались, – мысленно сказал ему Леонид. – Ну, ничего страшного, бывает, переутомился. Вот переберусь сюда насовсем и на некоторое время вообще забуду о делах. Приведу в порядок квартиру, сделаю ремонт, обставлю все тут на свой вкус… Буду ходить в театры, на выставки, в музеи, чаще встречаться с Жоркой, Инной…»
– Ну как вы? – осторожно поинтересовалась Олеся. – Вам лучше? Хотите продолжить осмотр? Или вам сейчас все-таки лучше поехать в гостиницу?
Голубев кинул быстрый взгляд на часы.
– Да, пора. Мне сегодня еще на телевидение… Хотелось бы немного прийти в себя перед эфиром.
Девушка заметно огорчилась:
– Как жаль… Вы ведь еще не видели кухню, ванную… Ванная комната здесь – настоящее произведение искусства!
Леонид улыбнулся и пожал тоненькую руку:
– Думаю, успею еще вдоволь налюбоваться и кухней, и ванной. Я покупаю эту квартиру. Так что можно все оформить. Только сделайте все как можно быстрее, идет?
Телохранители, следующие за ним по пятам; журналисты с их интервью, статьями и этими дурацкими фотографиями («Поверните, пожалуйста, голову чуть вправо и сделайте задумчивое лицо!»); модные поездки и выходы в свет; мишура из стильных галстуков, дорогих часов и роскошных автомобилей – во всем этом он чувствовал привкус ненастоящего, будто и впрямь игрового или киношного. Но что поделаешь, если так принято! Голубев любил свое дело, не представлял себе жизни без него, а внешнюю атрибутику, сопровождающую его работу, воспринимал просто как неизбежное дополнение к ней, скучноватую обязанность, которую никак нельзя переложить на чужие плечи.
Дожидаясь приглашения охранника, Леонид от нечего делать рассматривал свою спутницу. Что греха таить, девушка ему нравилась. Стройная, ухоженная, с отличной короткой стрижкой, нарочно выглядящей слегка растрепанной, будто ее обладательница только что подняла голову от подушки, легкая… Однако симпатия Голубева была вызвана не столько ее внешностью, сколько тем, как она вела себя. Другие риелторы, узнав, с кем имеют дело, или принимались лебезить перед «жирным» клиентом, или, наоборот, напускали на себя самодовольный, чтобы не сказать – пренебрежительный вид, дескать, нас «денежными мешками» не удивишь, у нас и покруче народ бывает. Олеся же не впадала ни в ту, ни в другую крайность. Она была вежлива, внимательна и предупредительна, но в то же время держалась с достоинством и некоторой отстраненностью. Такой стиль Леонид наблюдал в Западной Европе и был приятно удивлен, встретив его в Москве. У него действительно было несколько интересных предложений возможного жилья в столице, но первым он решил посмотреть именно этот вариант от агентства «АРК». Конечно, ему понравилось, что квартира занимает половину этажа в старинном особняке с небольшим садом за художественной оградой, да еще не где-нибудь, а на Бульварном кольце. Сыграло свою роль и то, что Голубев давно знал владельца «АРКа» Витю Волошина[1]. Но все-таки – Леонид вынужден был себе признаться – более всего на его выбор повлияла именно Олеся.
Она стояла рядом с ним спокойно, с естественной улыбкой, не выражала нетерпения или недовольства и не пыталась обязательно заполнить возникшую паузу никчемной болтовней.
«Сколько ей может быть лет? Около двадцати пяти, а то и меньше… – думал Леонид, любуясь точеной фигуркой и длинными стройными ножками, затянутыми в высокие сапоги на шпильке – роста девушка была не слишком высокого. – Ну да, родилась в начале восьмидесятых, и назвали ее наверняка в честь модной песни, по которой мы все тогда с ума сходили. Как там… «Олеся, Олеся, Олеся – так птицы кричат в поднебесье…» Значит, я старше ее больше чем на тридцать лет. Она могла бы быть моей дочерью. А я, старый хрен, стою тут и облизываюсь… Правду в народе говорят – седина в бороду… Черт, как же быстро прошла жизнь! Ничего почти не успел, кроме работы, ничего и не видел, толком, можно сказать, и не жил – а уже пора на свалку!»
Он торопливо отвел глаза, точно боялся, что юное создание сможет прочитать его мысли, и принялся оглядываться по сторонам.
Площадка освещалась лампами дневного света, хотя в тот момент в этом не было никакой необходимости – через узкое высокое лестничное окно в особняк заглядывало не по-осеннему яркое солнце. Голубев полюбовался массивными деревянными перилами, которые, очевидно, не так давно отреставрировали и покрыли лаком, потом перевел взгляд на мраморные ступени, когда-то белые, но приобретшие от времени благородный оттенок слоновой кости. Лестница была в полном порядке, но при этом ступени выглядели слегка стертыми, точно просевшими под грузом воспоминаний… Моды, люди, правительства, эпохи менялись – а особняк на Бульварном кольце все стоял и, судя по всему, рушиться не собирался.
«Может, и правда это хорошая идея – поселиться в таком старом доме? – подумал с усмешкой Голубев. – По сравнению с ним я щенок. Ну что такое мои пятьдесят семь на фоне вечности? Этому особняку как минимум втрое больше…»
Ему захотелось поделиться своими мыслями с Олесей, но он не стал этого делать.
– Когда, вы говорите, был построен дом?
Ответить девушка не успела – в кармане его пиджака запиликал мобильник.
– Леонид Николаевич, это вас с телевидения беспокоят, – пропел голос, настолько манерный, что Голубев даже не сумел понять, кто с ним говорит – мужчина или женщина. – Хочу напомнить, что мы ждем вас сегодня в «Останкино», в семнадцать ноль-ноль, на съемки ток-шоу.
– Да, помню. Буду, – отрывисто отвечал Леонид.
Среди всей этой показухи телевидение он, пожалуй, не любил более всего. Ему трудно было в этом признаться даже себе, но держаться перед камерой спокойно Голубев так и не научился. Сколько уже было этих передач – а все равно каждый раз колени дрожали, голос срывался, а лоб и ладони были липкими. Приходилось держать себя в руках, тщательно скрывать неуверенность и в сотый раз принимать участие в беседе о проблемах производства в России, снова и снова выслушивать смертельно надоевшие вопросы о том, как ему, владельцу одного из немногих действительно процветающих отечественных промышленных предприятий, удается удерживать свое детище на плаву. В зависимости от типа передачи Голубев то долго и подробно рассказывал, оперируя схемами и цифрами, то ограничивался заранее заготовленным кратким и остроумным замечанием, но про себя знал единственно верный ответ, который никогда не озвучивал: разве может не принести успех дело, которому ты посвятил себя целиком? Его предприятие, которое он продолжал называть для себя Заводом – хотя оно вот уже много лет как разрослось в огромную холдинговую структуру, включавшую не только производственный комбинат, но и крупную проектно-инвестиционную компанию, надежный банк, разветвленную сеть реализации, – было для него не просто работой. Долгое время вся его жизнь заключалась только в этом. Завод занимал все время бодрствования Голубева и даже снился, заменил семью, друзей и хобби. Так было до тех пор, пока в один совсем не прекрасный день Леонид, стоя перед зеркалом в ванной, вдруг с ужасом осознал, что как-то быстро и совершенно незаметно для себя состарился. Подтверждением тому стало не только его седое и обрюзгшее отражение в зеркале. Вдруг начала подводить память, испортились сон и аппетит, пропали силы во всех смыслах этого выражения и, в довершение всех бед, резко ухудшилось здоровье. Возраст напоминал о себе все чаще и бестактнее – несколько раз Голубева прямо со службы, после трудных переговоров или бурного заседания, увозили в больницу на «Скорой помощи». Врачи обнаружили целый букет недугов: гипертонию, сосудистые заболевания и, самое неприятное, спазмы головного мозга. Последний приступ был особенно тяжелым. Леонид еле выкарабкался и, вняв наконец настойчивым рекомендациям врачей, недвусмысленно указывавшим на серьезность положения, изменил привычный образ жизни. Не сразу, конечно, – поэтапно. Потихоньку он начал отходить от дел, перекладывать часть обязанностей на плечи помощников и заместителей, стал бывать на Заводе все реже и реже. Первое время, находясь вдали от своего детища, от привычного стола и кресла в родном кабинете, от зала заседаний с отделанными темным дубом стенами, от «конторы» – выстроенного еще в позапрошлом веке здания, где находилась администрация, от шумных грохочущих цехов, он чувствовал себя крайне неуютно, не зная, куда деваться и чем заняться. Вне Завода родной провинциальный город казался скучен и бесполезен. Леонид захандрил и впал в депрессию. Не радовали ни путешествия, ни покупка виллы на берегу Адриатического моря, ни строительство яхты – на душе становилось все сквернее. Но неожиданно выручила Москва, где активно развивалось и столь же активно работало представительство его компании. Только в Москве, в ее суматохе и блеске, он, как ни странно, чувствовал себя вполне комфортно и, погружаясь с головой в столичную суету, напрочь забывал обо всех своих проблемах. Здесь все выглядело как-то по-другому, здесь в нем просыпалась жажда жизни. И Голубев зачастил в столицу. Поездки «в люди», как он это называл, становились все более регулярными и длительными, и в какой-то момент ему надоело таскаться по отелям и съемным квартирам. Леонид решил обзавестись собственным жильем и окончательно осесть в Первопрестольной.
Ему хотелось поселиться именно в центре, в гуще событий, в «муравейнике», чтобы даже ночью слышать гул мегаполиса, постоянно ощущать биение жизни. Об особняке на Рублевке он и слышать не хотел – не для того срывался с насиженных мест, чтобы поменять одну деревню на другую. Общество соседей мало интересовало Леонида, а свежего воздуха он по горло наелся в родных пенатах.
– Все чисто, можно входить! – доложил появившийся в дверном проеме телохранитель.
Голубев, а следом за ним и остальные охранники двинулись в квартиру. Замыкала шествие Олеся, снова вернувшаяся к роли гида.
Предполагаемое московское жилье встретило их прохладой и тишиной. Шаги звучали в пустом пространстве неестественно громко, а голоса отдавались эхом где-то под высокими лепными потолками.
– Квартира, как вы и хотели, сто сорок два метра. – Голос у Олеси был низкий и приятный. – Прихожая-холл, четыре комнаты, ванная и кухня…
Голубев с интересом осматривался. Если уж человек в пятьдесят семь лет решается начать новую жизнь, выбирать жилье следует особенно тщательно.
Квартира понравилась ему с первого взгляда. Просторная, уютная, несмотря на недавно сделанный современный ремонт, каким-то непостижимым образом сохраняла дух старины. Впрочем, к чести того, кто приводил это помещение в порядок, следовало отметить, что сделал он это осмотрительно, так как понимал, что новый хозяин переменит здесь все.
– Вот тут, направо, самая большая комната, тридцать восемь метров, она отлично подойдет для столовой… – вела экскурсию Олеся. – Здесь можно даже устраивать небольшие приемы, человек на двенадцать-пятнадцать.
Леонид усмехнулся про себя. Какие приемы, солнышко, какие гости? Бизнесмен Голубев в роли радушного хозяина – это абсурд, ему проще представить себя штурмующим горные вершины или опускающимся с аквалангом на дно моря, что было его давнишней мечтой. Общительностью он никогда не отличался. Смолоду был застенчив, стеснителен, особенно с девушками. Оттого и женился поздно. Более того, эта неловкость с противоположным полом отчасти сохранилась до сих пор. Он так и не научился нужным образом вести себя с женщинами, перед сдержанными робел, а настойчивых боялся как огня. Оттого и продолжал носить обручальное кольцо – на всякий случай, хотя после развода прошло уже восемнадцать лет. Жену он, как ему казалось, любил, но сохранить семью не сумел – никакая женщина, даже такая мудрая и терпеливая, как Валечка, не сможет смириться с тем, что муж совершенно не обращает на нее внимания, почти не разговаривает с ней, практически не бывает дома и двадцать четыре часа в сутки думает только о работе. Тогда-то ему казалось, что он делает все правильно и существует именно так, как и должен существовать… Но только спустя много лет, и то не сам, а с помощью друга Георгия, Леонид осознал, что долгие годы просто-напросто прятался в свое Дело, как устрица в раковину, отгораживаясь створками от остальной жизни. После развода его личная жизнь не сложилась. Была еще одна любовь, пожалуй, даже большая, но из нее не вышло ничего хорошего…
– Обратите внимание на колонны и лепнину на потолке – все старинное, только, разумеется, отреставрированное. – Тонкая ручка с дизайнерским маникюром взметнулась вверх. – Как и паркет, это мореный дуб, ему больше ста лет, но он в отличном состоянии.
«А девочка действительно очень мила… Может, предложить ей встретиться, потом, когда все эти квартирные хлопоты закончатся? А что? Я человек свободный, как Жорка выражается, холостой-незарегистрированный, имею право… Интересно, она согласится?»
– Теперь попрошу сюда. Это тихая комната, окна выходят в сад – посмотрите, какой приятный вид, летом тут все буквально утопает в зелени, и шума почти не слышно… На ваше усмотрение тут можно будет сделать кабинет, гостиную или библиотеку.
– Камин работает? – поинтересовался Голубев, легонько постучав заостренным носком туфли по ажурной решетке.
– Да, мы недавно проверяли. Вот даже кочерга осталась. – Олеся изящно склонилась над очагом и зачем-то поворошила остатки пепла. Короткая кожаная курточка слегка задралась, и Леонид невольно задержал взгляд на ее бедрах, обтянутых черными брючками. Ему очень понравилось, что пояс брюк доходил у девушки до самой талии – современную моду на штаны с коротким и широким верхом, которые при малейшем движении чуть ли не полностью открывали ягодицы и трусы-стринги, Голубев не выносил.
– Теперь пройдемте к дальним комнатам. Любую из них вы можете сделать спальней…
Две оставшиеся комнаты были поменьше, окна тоже выходили в сад. Определенно ему нравилась эта квартира!
– Лично я предпочла бы для спальни вот эту, а в соседней устроила бы гардеробную, – продолжала Олеся. – Она побольше, и там сохранилось великолепное старинное зеркало.
– Зеркало? – переспросил Леонид, чуть поморщившись. С недавних пор он стал с неприязнью относиться к зеркалам – слишком уж безжалостно они напоминали то, о чем думать вообще бы не хотелось…
«Ну, хорошо, ухаживания, рестораны, цветы, подарки – это все понятно. А что будет, когда, по Жоркиному выражению, дело дойдет до дела? Боюсь, как бы ни была она хороша, с ней с первого раза тоже может не получиться… И как она тогда себя поведет? Открыто выразит недовольство? Промолчит, но скорчит гримаску? Или начнет утешать и подбадривать – ничего, мол, со всеми бывает?»
– Да. Дизайнеры его оставили, потому что оно очень хорошо сохранилось, хотя ему тоже больше ста, а то и ста пятидесяти лет. Помните, я вам уже рассказывала, что этот дом был выстроен в середине девятнадцатого века князем Загоскиным, двоюродным дядей когда-то очень известного, а сейчас забытого писателя? Но позже князь разорился, его имущество пошло с молотка, особняк стал переходить от одних хозяев к другим…
Эта дежурная лекция уже начала утомлять Леонида. Он сам отворил дверь в последнюю комнату, вошел – и тут же замер на месте. «Бог ты мой, да это же… Я?!»
Навстречу ему из противоположной стены шагнул… он сам. Но только не нынешний Леонид Голубев в возрасте под шестьдесят, крупный промышленник, владелец огромного холдинга, шикарно одетый, в стильных очках, обрюзгший, с морщинами, поредевшими седыми волосами и выпирающим животом, а тот Леня, которым он был более четверти века назад – худой, с пышной шевелюрой и застенчивой улыбкой, в джинсах «Леви Страус» и в тонкой ярко-синей синтетической водолазке, Валечка называла ее цвет васильковым. Точно, эту водолазку подарила Валя на тридцатилетие, они тогда еще только-только поженились! А джинсы привез из-за границы дядя Саша, друг отца… И вот этот самый Леня, в этих самых новеньких джинсах и водолазке, которые давно уже где-то сгнили, теперь открывал дверь в стене напротив и входил в комнату с выражением любопытства на свежем молодом лице. Выражением, которое, впрочем, тут же сменилось удивле-нием и даже ужасом.
– Едрена мать! – ахнул Голубев.
Встревоженная охрана тотчас кинулась к нему.
Олеся попыталась их успокоить:
– Извините, я еще не успела предупредить… Это зеркало, о котором я говорила. Оно расположено напротив двери. А Леонид Николаевич просто не ожидал его увидеть…
Зеркало. Это действительно было зеркало, огромное, занимавшее чуть ли не полстены, обрамленное резной дубовой рамой, широкой, в две ладони, как на старинных картинах. И тот, кто померещился Голубеву в зеркале, был просто отражением, но отражением, словно переносящим его владельца на четверть века назад. «Черт, этого же не может быть! Я что, схожу с ума?»
Голубев зажмурился и прислонился к стене.
– Что с вами, Леонид Николаевич?
– Вам плохо?
– Вызвать врача?
– Блин, тут даже присесть некуда!..
Он открыл глаза и сделал успокаивающий жест.
– Тихо, ребята, все нормально!
Повернулся к девушке и проговорил, извиняясь:
– Голова слегка закружилась. В мои годы, знаете ли, это бывает… Давление, сосуды не в порядке… Вы, Олесечка, даст бог, еще долго с этим не столкнетесь… Вам ведь года двадцать три?
– Двадцать четыре.
– Ну, вот видите… В вашем возрасте люди еще не понимают, что значит слово «здоровье»…
Леонид говорил и говорил, пытаясь отвлечься на пустую болтовню, а сам все не решался вновь взглянуть в зеркало – что-то отразится в нем на этот раз?..
– Вам правда лучше? Может, все-таки врача? – Тревога и участие на ее лице казались искренними.
– Не беспокойтесь.
И он все-таки отважился. Сгруппировался внутренне, точно перед прыжком в холодную воду… и снова заглянул в зеркало.
Он увидел комнату, полуоткрытую дверь, дубовый паркет, лепнину на потолке, белые тисненые обои и выходящее в сад старинной формы окно. Увидел столпившихся охранников и тоненькую фигурку Олеси, повернутую к зеркалу в три четверти оборота. А в центре этой композиции он снова увидел самого себя – но уже сегодняшнего, со всеми современными атрибутами, включая очки, залысины и серый костюм, сшитый на заказ в Лондоне.
Конечно, то, что ему почудилось несколько минут назад, просто обман зрения, галлюцинация – но, черт возьми, какой же явной, отчетливой и реальной она была! Он ведь не просто увидел со стороны молодого себя, он будто бы на миг снова вернулся в те далекие года, в самое начало восьмидесятых, когда не был еще директором Завода, да что там, даже мечтать об этом не смел! Когда были еще живы отец и мама, когда он был с Валечкой и думал, что впереди еще много-много времени…
«А ведь в душе я остался прежним, – пронеслось в голове у Голубева. – Несмотря на все эти годы, опыт, все то, что было сделано, пережито, несмотря на борьбу, взлеты и падения… Я все тот же, и мне все еще тридцать!»
Но из зеркала на него глядело сегодняшнее отражение…
«Ну вот, у нас с тобой уже галлюцинации начались, – мысленно сказал ему Леонид. – Ну, ничего страшного, бывает, переутомился. Вот переберусь сюда насовсем и на некоторое время вообще забуду о делах. Приведу в порядок квартиру, сделаю ремонт, обставлю все тут на свой вкус… Буду ходить в театры, на выставки, в музеи, чаще встречаться с Жоркой, Инной…»
– Ну как вы? – осторожно поинтересовалась Олеся. – Вам лучше? Хотите продолжить осмотр? Или вам сейчас все-таки лучше поехать в гостиницу?
Голубев кинул быстрый взгляд на часы.
– Да, пора. Мне сегодня еще на телевидение… Хотелось бы немного прийти в себя перед эфиром.
Девушка заметно огорчилась:
– Как жаль… Вы ведь еще не видели кухню, ванную… Ванная комната здесь – настоящее произведение искусства!
Леонид улыбнулся и пожал тоненькую руку:
– Думаю, успею еще вдоволь налюбоваться и кухней, и ванной. Я покупаю эту квартиру. Так что можно все оформить. Только сделайте все как можно быстрее, идет?
Глава 2
В которой старые друзья рассуждают о молодости, а молодые женщины не считают нужным скрывать свои взгляды на жизнь
К Москве Леонид привык на удивление быстро и вскоре уже с недоумением вспоминал о том, что мог жить где-то еще и называть своим домом какое-то другое место, а не особняк на Бульварном кольце с уютным садом за красивой оградой. Прелестная Олеся расстаралась, и оформление документов действительно не заняло много времени. В начале ноября Голубев официально сделался собственником.
Затевать грандиозный ремонт он не стал – не было ни желания, ни необходимости. Во-первых, стремился поскорее перебраться в столицу; во-вторых, все и так было в прекрасном состоянии. Поэтому Леонид ограничился сменой обоев в трех комнатах из четырех да заказал новую каминную решетку Сереже Сластину – талантливому молодому кузнецу из Екатеринбурга, к которому всегда обращался в подобных случаях, – и с энтузиазмом принялся обставлять новое жилище.
Голубеву всегда нравились интерьеры, устремленные в прошлое, а квартира в особняке и не предполагала никакого иного решения. Однако превращать свой дом в подобие музея или антикварного магазина он тоже не собирался – хотелось, чтобы новое место обитания получилось не только красивым, но и удобным. Не желая доверять собственный комфорт чужим людям, Леонид Николаевич отказался от услуг дизайнерских фирм и занялся всем лично, иногда консультируясь у специалистов и поручая многочисленным помощникам только техническую работу – отслеживание доставки, оформление оплаты и тому подобное. А сам штудировал всевозможные каталоги. Целыми днями ездил по мебельным и антикварным салонам, ворочался ночами, раздумывая, как лучше решить проблему освещения в прихожей, и даже специально слетал в Париж только затем, чтобы выбрать в знакомом магазинчике часы для каминной полки. Попутно побывал и в Италии, навестил свою виллу на побережье и проконтролировал строительство еще одного своего любимого детища – красавицы-яхты, звавшейся «Любимая», в честь единственной женщины в его жизни, которую он любил.
Обустройство нового дома отняло немало времени и сил – намного больше, чем он планировал изначально, – но результаты превзошли все ожидания. Московское жилье получилось восхитительным. В квартире сохранялся дух времени, но при этом она стала настоящим жилищем состоятельного холостяка из двадцать первого века. Леонид готов был целыми днями бродить по своему новому пристанищу, то присаживаясь в гостиной на диван с шелковой обивкой; то переходя в столовую, чтобы вновь и вновь любоваться подлинными картинами в тяжелых резных рамах и коллажами из старинных фотографий времен Первой мировой войны, то заглядывать в кухню, где в добротную мебель из натурального дуба была встроена самая современная техника.
Из старого дома в родном городе он привез немногие личные вещи, одежду, библиотеку, которую начала собирать еще бабушка, да любимую коллекцию зонтов. Зонты были маленькой слабостью Голубева. Когда-то он прочел, что сначала они были знаком высокого положения в обществе и только много лет спустя превратились в доступное каждому средство защиты от дождя или солнца. С точки зрения Леонида, этот аксессуар не утратил своего значения и по сей день, став частью имиджа, так же, как часы, обувь или автомобиль. Сам он предпочитал зонты-трости, поскольку считал, что они гораздо надежнее складных и придают шарм и элегантность своему владельцу, но в его обширной коллекции, помимо зонтов-тростей от Jean Paul Goulrier, Ferre, были и «карманные» зонты вплоть до миниатюрных, зонт с шестнадцатью спицами вместо положенных восьми и даже предмет реквизита с «Мосфильма» – зонт, с которым щеголял персонаж Олега Даля в фильме «Не может быть!». Один из лучших экспонатов его коллекции – швейцарский зонт конца девятнадцатого столетия – занял почетное место в специальной подставке как элемент декора прихожей.
Единственное, что сначала смущало Голубева в новом, но быстро ставшем привычным и родным доме, – это старинное зеркало, сыгравшее с ним шутку при осмотре квартиры. Первое время он даже подумывал избавиться от этого антикварного предмета, тем более что комнату, где оно висело, планировалось сделать спальней. Начинать или завершать день воспоминаниями о странной галлюцинации не было никакого желания. Но, к счастью, видения больше не повторялись, а к зеркалу Леонид быстро привык и даже, можно сказать, полюбил его. Во всяком случае, ему нравилось в него смотреться. Известно, что идеальных отражающих поверхностей не бывает – в каждом кроется хоть один, хоть малейший дефект, который, однако, на поверку может обернуться как недостатком, так и достоинством. Скажем, если зеркало искривлено вширь или по диагонали, то отражающиеся в нем предметы приобретают смешные и нелепые очертания. Но ведь оно может также изменять отражение, вытягивая его по вертикали – не слишком, а чуть-чуть, еле заметно, – и тогда люди, глядясь в него, видят себя выше и стройнее, чем они есть на самом деле. Очевидно, какой-то подобный изъян таился и в недрах старинного посеребренного стекла, украшавшего голубевскую новую спальню. Во всяком случае, собственное отражение в нем казалось Леониду как-то лучше и симпатичнее, чем во всех других зеркалах. Пожалуй, даже и моложе, но, конечно же, не на двадцать пять лет, как померещилось тогда.
Затевать грандиозный ремонт он не стал – не было ни желания, ни необходимости. Во-первых, стремился поскорее перебраться в столицу; во-вторых, все и так было в прекрасном состоянии. Поэтому Леонид ограничился сменой обоев в трех комнатах из четырех да заказал новую каминную решетку Сереже Сластину – талантливому молодому кузнецу из Екатеринбурга, к которому всегда обращался в подобных случаях, – и с энтузиазмом принялся обставлять новое жилище.
Голубеву всегда нравились интерьеры, устремленные в прошлое, а квартира в особняке и не предполагала никакого иного решения. Однако превращать свой дом в подобие музея или антикварного магазина он тоже не собирался – хотелось, чтобы новое место обитания получилось не только красивым, но и удобным. Не желая доверять собственный комфорт чужим людям, Леонид Николаевич отказался от услуг дизайнерских фирм и занялся всем лично, иногда консультируясь у специалистов и поручая многочисленным помощникам только техническую работу – отслеживание доставки, оформление оплаты и тому подобное. А сам штудировал всевозможные каталоги. Целыми днями ездил по мебельным и антикварным салонам, ворочался ночами, раздумывая, как лучше решить проблему освещения в прихожей, и даже специально слетал в Париж только затем, чтобы выбрать в знакомом магазинчике часы для каминной полки. Попутно побывал и в Италии, навестил свою виллу на побережье и проконтролировал строительство еще одного своего любимого детища – красавицы-яхты, звавшейся «Любимая», в честь единственной женщины в его жизни, которую он любил.
Обустройство нового дома отняло немало времени и сил – намного больше, чем он планировал изначально, – но результаты превзошли все ожидания. Московское жилье получилось восхитительным. В квартире сохранялся дух времени, но при этом она стала настоящим жилищем состоятельного холостяка из двадцать первого века. Леонид готов был целыми днями бродить по своему новому пристанищу, то присаживаясь в гостиной на диван с шелковой обивкой; то переходя в столовую, чтобы вновь и вновь любоваться подлинными картинами в тяжелых резных рамах и коллажами из старинных фотографий времен Первой мировой войны, то заглядывать в кухню, где в добротную мебель из натурального дуба была встроена самая современная техника.
Из старого дома в родном городе он привез немногие личные вещи, одежду, библиотеку, которую начала собирать еще бабушка, да любимую коллекцию зонтов. Зонты были маленькой слабостью Голубева. Когда-то он прочел, что сначала они были знаком высокого положения в обществе и только много лет спустя превратились в доступное каждому средство защиты от дождя или солнца. С точки зрения Леонида, этот аксессуар не утратил своего значения и по сей день, став частью имиджа, так же, как часы, обувь или автомобиль. Сам он предпочитал зонты-трости, поскольку считал, что они гораздо надежнее складных и придают шарм и элегантность своему владельцу, но в его обширной коллекции, помимо зонтов-тростей от Jean Paul Goulrier, Ferre, были и «карманные» зонты вплоть до миниатюрных, зонт с шестнадцатью спицами вместо положенных восьми и даже предмет реквизита с «Мосфильма» – зонт, с которым щеголял персонаж Олега Даля в фильме «Не может быть!». Один из лучших экспонатов его коллекции – швейцарский зонт конца девятнадцатого столетия – занял почетное место в специальной подставке как элемент декора прихожей.
Единственное, что сначала смущало Голубева в новом, но быстро ставшем привычным и родным доме, – это старинное зеркало, сыгравшее с ним шутку при осмотре квартиры. Первое время он даже подумывал избавиться от этого антикварного предмета, тем более что комнату, где оно висело, планировалось сделать спальней. Начинать или завершать день воспоминаниями о странной галлюцинации не было никакого желания. Но, к счастью, видения больше не повторялись, а к зеркалу Леонид быстро привык и даже, можно сказать, полюбил его. Во всяком случае, ему нравилось в него смотреться. Известно, что идеальных отражающих поверхностей не бывает – в каждом кроется хоть один, хоть малейший дефект, который, однако, на поверку может обернуться как недостатком, так и достоинством. Скажем, если зеркало искривлено вширь или по диагонали, то отражающиеся в нем предметы приобретают смешные и нелепые очертания. Но ведь оно может также изменять отражение, вытягивая его по вертикали – не слишком, а чуть-чуть, еле заметно, – и тогда люди, глядясь в него, видят себя выше и стройнее, чем они есть на самом деле. Очевидно, какой-то подобный изъян таился и в недрах старинного посеребренного стекла, украшавшего голубевскую новую спальню. Во всяком случае, собственное отражение в нем казалось Леониду как-то лучше и симпатичнее, чем во всех других зеркалах. Пожалуй, даже и моложе, но, конечно же, не на двадцать пять лет, как померещилось тогда.