Саша вытянул голову и с тоской посмотрел вдаль. До спасительных стен музея оставалось еще порядочно; семь потов сойдет, если двигать туда этим дурацким коньковым ходом, да еще по вязкому снегу. И тут он увидел, что навстречу по аллее кто-то бежит – причем так легко, быстро и уверенно, словно под ногами у него не рыхлая снежная каша с коричневыми пятнами известно чего, а вылизанная тартановая дорожка стадиона международного класса. Длинный, белобрысый, в стильном спортивном костюмчике, морда загорелая – ба, да ведь это же наш немец! Девки, стервы, вытаращились на него, все, как одна, и Анастасия, звезда моя небесная, туда же... Немец между тем притормозил возле Андрея Палыча, зубы оскалил, по своему обыкновению, и руку ему протягивает. Ну, Андрей Палыч руку-то ему пожал, но с должной хмуростью, и сразу же отвернулся – некогда мне, мол, тут с тобой.
Немец – тот ничего, кивнул, ладно, мол, увидимся, и пошел себе отмахивать дальше. И ведь что удивительно: пронесся мимо на всех парах, а дух от него свежий, и вроде бы травами какими-то пахнет. Девчонки всполошились, заорали вслед:
– Карл Генрихович, а вы на урок к нам придете?
Тут уж Саша не выдержал – плюнул; да еще от душевного расстройства наехал на собственную палку и чуть не лег носом в снег. Спасибо другу Сереге – за шиворот удержал.
– Навалять бы ему хорошенько, – помечтал Саша, оглянувшись.
– Как же, навалял один такой, – усмехнулся друг, – ты его руки видел?
– А что? – удивился Саша. – Руки как руки, ничего особенного...
– У него же кулаки ободранные, – объяснил наблюдательный Серега, – а на роже, заметь, ни царапины.
Они миновали неподвижно стоявшего физрука.
– Ну и что, подумаешь, – сказал Саша громко, – а вот наш Андрей Палыч его бы в два счета сделал!
– Разговорчики! – осадил их Андрей Палыч, но беззлобно, порядка ради, и на душе у Саши малость полегчало. Трех кругов по поляне, впрочем, избежать не удалось, и в школу они с другом вернулись взмыленные, что твои лошади.
На литературе приходили в себя после лыж, а дальше должен был быть английский. На большой перемене Саша сходил в столовую, сел за столик подальше от Насти, в гордом одиночестве выпил стакан чаю и съел сладкий пирожок. После чего, неприступный и суровый, отвернув голову, прошествовал мимо хихикающих девчонок к выходу.
До звонка оставалось еще десять минут, и в кабинете иностранных языков никого не было. Саша сел за заднюю парту у окна и приготовился немного вздремнуть, как вдруг дверь распахнулась, и в кабинет ввалился немец под руку с Воблой. Саша аж заморгал от изумления. И мысли его пошли примерно так...
…Воблу сегодня было не узнать – глаза зеленые, яркие, на впалых щеках – румянец, кофточка какая-то легкомысленная, чуть ли не с вырезом, а главное – улыбается. Это ж надо, я думал, сто лет проживу, не увижу, как Вобла улыбается, а у нее, оказывается, и зубы белые, ровные, и вообще лицо почти как у нормальной женщины. Ну, меня увидела, гримасу скорчила недовольную, ты, говорит, чего здесь, звонка, говорит, еще не было; а немец за меня вступился – пусть, мол, остается человек, поможет мне к уроку подготовиться. И сразу же, разрешения моего не спросив, подходит и садится за парту рядом со мной. Мне, говорит, надо у вас урок провести, и хочу я, говорит, чтобы интересно было не только мне; вот вам, говорит, уважаемый мистер, о чем хотелось бы по-английски побеседовать? Ну и все такое, в том же духе. Он, значит, мне вопросы свои задает, а я молчу, жду, может, надоест ему, что я молчу, и отстанет он от меня подобру-поздорову... Тоже мне, эксперта по английскому нашел! Да я, может, только несколько слов по-английски и знаю, и из тех два нецензурных. Смотрю я это на него и думаю: а ведь прав был друг Серега, такому не наваляешь, такой сам кому хочешь наваляет. Кулаки у него в самом деле в ссадинах, но уже подживают, а рожа гладкая, только нижняя губа вроде бы припухла. Глаза веселые, и плевать ему, что я тут его игнорирую. И вдруг он ко мне придвигается и шепотом, заговорщически так, спрашивает:
– Что, с девушкой проблемы?
(Саша отшатнулся от бесцеремонного немца и густо покраснел. Немец встал, по плечу его легонько похлопал и отошел наконец к учительскому столу, к Вобле и прочим училкам, которые за это время успели в класс набиться. Штук восемь их, не меньше, и еще валят, того и гляди ученикам сесть негде будет. Со звонком и директорша явилась, тихо проскользнула в дальний угол и устроилась там за фикусом.)
…Не, ребята, я такого урока в жизни своей не видел и вряд ли еще когда увижу. А жаль. Я под конец даже что-то понимать стал, особенно когда он про Шекспира рассказывал и эту... как ее... графиню N, в общем. Молодая была, богатая, красивая – страсть. Шекспир, оказывается, ее своими сонетами покорил, влюбил в себя, да так, что она его потом всю свою жизнь помнила.
Прочитал он нам пару сонетов (красиво, конечно; мне Серега шепотом переводил) и спрашивает – как, мол, нравится? А чего спрашивать – у девчонок глаза на мокром месте, училки вздыхают и перешептываются, парни пребывают в растерянности – это же уметь надо, мы же вам не Шекспиры.
А он лукаво так ухмыляется и говорит: а вы все-таки попробуйте. Тут, говорит, важно не поэтическое дарование, а сила чувства. Если, говорит, вам кто-то действительно нравится, если вы о ком-то все время думаете, если этот кто-то вам по ночам снится – не молчите, скажите ей об этом, слова найдутся, хоть на русском, хоть на английском, хоть на каком… Да, вот тут я и задумался – может, зря я столько времени дурака валял? Вон Серега – уже строчит что-то в тетрадке, ему хорошо, у него по литературе четверка, а по английскому и вовсе «пять». А я? Что я могу ей сказать? Настя, ты самая клевая телка и я от тебя тащусь? Отвернется презрительно, носик свой изящный наморщит... и правильно сделает, между прочим. И, выходит, зря я утром на немца разозлился. Девки к нему, конечно, льнут по-всякому, только он на это без внимания. Грамотно себя ведет, держит дистанцию. Незаметно так, без обид, играючи, но держит. Я бы так нипочем не смог. Если бы за передней партой, прямо передо мной, Настя сидела, глазки свои голубые на меня устремив, я бы не то что английский – родной язык позабыл бы напрочь. Ну а немцу это, видать, нипочем, он если и глядел куда с особым вниманием, так это на фикус, за которым директорша пряталась…
После урока Саша скрылся ото всех в укромное место под боковой лестницей, вытащил из рюкзака мобильный телефон и, оглянувшись по сторонам, набрал номер отца.
– Пап, слушай, – заговорил он приглушенно, – а у нас дома Шекспир есть?
В трубке некоторое время озадаченно молчали, потом забубнили что-то виноватое.
– Вот так всегда, – сердито отозвался Саша, – самого нужного – нету.
Он выключил телефон и не спеша побрел на верхний этаж, в библиотеку.
* * *
Очередь за зарплатой, выстроившаяся в перерыве между сменами у кабинета завхоза, была не на шутку удивлена и заинтригована тем, что секретарша, немка и старшая англичанка, стоявшие в середине, вдруг оказались в большой дружбе между собой. Они вполголоса, но очень оживленно обсуждали что-то, они обращались друг к другу на «ты», они улыбались друг другу и даже держались за руки.
Хвост очереди, по традиции настроенный скептически (денег на всех не хватит, дадут только начальству да подхалимам-любимчикам!), высказал предположение, что этой троице каким-то образом удалось попасть в число любимчиков и вот теперь они даже не считают нужным это скрывать.
Голова очереди, состоящая из завучей и двух-трех старейших педагогов, вела солидную, сдержанную беседу о погоде и делала вид, что ее это вовсе не интересует, но на самом деле прислушивалась к приглушенным репликам и смешкам, раздающимся сзади.
К сожалению, ничего внятного расслышать так и не удалось – пришла повар Алиса, бесцеремонно влезла вперед, мотивируя тем, что у нее что-то там сгорит на плите, да еще стала жаловаться, что гость привередничает, ничего у нее не ест и вообще в столовую больше не заходит. Пока Алису усмиряли, уговаривали и утешали, пока обещали сегодня же привести к ней упрямца, дверь открылась, и завхоз начала выдачу денег.
По одному, на цыпочках, в благоговейном молчании (в такие минуты завхоз не терпела ни малейшего шума) педагоги заходили в кабинет, осторожно прикрывали за собой дверь и усаживались на краешек стула.
Указательный палец завхоза неторопливо скользил по лиловым строкам ведомости, отыскивая фамилию претендентки, в то время как претендентка, затаив дыхание, пыталась прочесть свое будущее по круглому, с узкими раскосыми глазами, непроницаемому лику судьбы.
Сегодня судьба была благосклонна ко всем, кроме хвоста очереди, который сначала с горьким удовлетворением отметил всю правоту своих ожиданий, а затем устремился к директору – разбираться. Манечка в приемной сделала страшные глаза и замахала на них рукой. Дверь в директорский кабинет, против обыкновения, была плотно закрыта. Поворчав немного и выпив полграфина воды для посетителей, хвост разошелся по своим рабочим местам.
Изнывая от любопытства, Манечка вновь приникла ухом к двери, но тщетно – старой закалки дерматин совершенно не пропускал звуков. «Сходить, что ли, в медкабинет за стетоскопом?» – подумала Манечка.
Но тут в приемную вошли сестры. Они уже были полностью одеты и с сумками в руках.
– Они там закрылись, и я ничего не слышу, – пожаловалась Манечка.
– И давно? – поинтересовалась Ирина Львовна, усаживаясь в Манечкино крутящееся кресло. Татьяна Эрнестовна, недоверчиво подняв выщипанные в ниточку брови, осмотрела дверь и зачем-то потрогала ее.
– Давно, – вздохнула Манечка.
– Ну ладно, подождем, – решила Ирина Львовна.
Она медленно достала из сумки толстенную яркую книженцию с английским флагом на обложке и победоносно посмотрела на сестер.
– Ира! – восхитилась Татьяна Эрнестовна. – Это то, что я думаю?
– Оксфордский толковый словарь английского языка, последнее издание, – объяснила Ирина Львовна простодушно хлопающей ресницами Манечке, – я теперь смогу всерьез взяться за Киплинга! Что за Киплинга, за самого Оскара нашего Уайльда возьмусь! Ты, Маня, простая душа, не понимаешь, что это за словарь! За такой словарь любой тебе переводчик последние деньги отдаст, не раздумывая, в долги влезет, от себя оторвет, а словарь этот купит! Если б он еще у нас продавался!
Немец – тот ничего, кивнул, ладно, мол, увидимся, и пошел себе отмахивать дальше. И ведь что удивительно: пронесся мимо на всех парах, а дух от него свежий, и вроде бы травами какими-то пахнет. Девчонки всполошились, заорали вслед:
– Карл Генрихович, а вы на урок к нам придете?
Тут уж Саша не выдержал – плюнул; да еще от душевного расстройства наехал на собственную палку и чуть не лег носом в снег. Спасибо другу Сереге – за шиворот удержал.
– Навалять бы ему хорошенько, – помечтал Саша, оглянувшись.
– Как же, навалял один такой, – усмехнулся друг, – ты его руки видел?
– А что? – удивился Саша. – Руки как руки, ничего особенного...
– У него же кулаки ободранные, – объяснил наблюдательный Серега, – а на роже, заметь, ни царапины.
Они миновали неподвижно стоявшего физрука.
– Ну и что, подумаешь, – сказал Саша громко, – а вот наш Андрей Палыч его бы в два счета сделал!
– Разговорчики! – осадил их Андрей Палыч, но беззлобно, порядка ради, и на душе у Саши малость полегчало. Трех кругов по поляне, впрочем, избежать не удалось, и в школу они с другом вернулись взмыленные, что твои лошади.
На литературе приходили в себя после лыж, а дальше должен был быть английский. На большой перемене Саша сходил в столовую, сел за столик подальше от Насти, в гордом одиночестве выпил стакан чаю и съел сладкий пирожок. После чего, неприступный и суровый, отвернув голову, прошествовал мимо хихикающих девчонок к выходу.
До звонка оставалось еще десять минут, и в кабинете иностранных языков никого не было. Саша сел за заднюю парту у окна и приготовился немного вздремнуть, как вдруг дверь распахнулась, и в кабинет ввалился немец под руку с Воблой. Саша аж заморгал от изумления. И мысли его пошли примерно так...
…Воблу сегодня было не узнать – глаза зеленые, яркие, на впалых щеках – румянец, кофточка какая-то легкомысленная, чуть ли не с вырезом, а главное – улыбается. Это ж надо, я думал, сто лет проживу, не увижу, как Вобла улыбается, а у нее, оказывается, и зубы белые, ровные, и вообще лицо почти как у нормальной женщины. Ну, меня увидела, гримасу скорчила недовольную, ты, говорит, чего здесь, звонка, говорит, еще не было; а немец за меня вступился – пусть, мол, остается человек, поможет мне к уроку подготовиться. И сразу же, разрешения моего не спросив, подходит и садится за парту рядом со мной. Мне, говорит, надо у вас урок провести, и хочу я, говорит, чтобы интересно было не только мне; вот вам, говорит, уважаемый мистер, о чем хотелось бы по-английски побеседовать? Ну и все такое, в том же духе. Он, значит, мне вопросы свои задает, а я молчу, жду, может, надоест ему, что я молчу, и отстанет он от меня подобру-поздорову... Тоже мне, эксперта по английскому нашел! Да я, может, только несколько слов по-английски и знаю, и из тех два нецензурных. Смотрю я это на него и думаю: а ведь прав был друг Серега, такому не наваляешь, такой сам кому хочешь наваляет. Кулаки у него в самом деле в ссадинах, но уже подживают, а рожа гладкая, только нижняя губа вроде бы припухла. Глаза веселые, и плевать ему, что я тут его игнорирую. И вдруг он ко мне придвигается и шепотом, заговорщически так, спрашивает:
– Что, с девушкой проблемы?
(Саша отшатнулся от бесцеремонного немца и густо покраснел. Немец встал, по плечу его легонько похлопал и отошел наконец к учительскому столу, к Вобле и прочим училкам, которые за это время успели в класс набиться. Штук восемь их, не меньше, и еще валят, того и гляди ученикам сесть негде будет. Со звонком и директорша явилась, тихо проскользнула в дальний угол и устроилась там за фикусом.)
…Не, ребята, я такого урока в жизни своей не видел и вряд ли еще когда увижу. А жаль. Я под конец даже что-то понимать стал, особенно когда он про Шекспира рассказывал и эту... как ее... графиню N, в общем. Молодая была, богатая, красивая – страсть. Шекспир, оказывается, ее своими сонетами покорил, влюбил в себя, да так, что она его потом всю свою жизнь помнила.
Прочитал он нам пару сонетов (красиво, конечно; мне Серега шепотом переводил) и спрашивает – как, мол, нравится? А чего спрашивать – у девчонок глаза на мокром месте, училки вздыхают и перешептываются, парни пребывают в растерянности – это же уметь надо, мы же вам не Шекспиры.
А он лукаво так ухмыляется и говорит: а вы все-таки попробуйте. Тут, говорит, важно не поэтическое дарование, а сила чувства. Если, говорит, вам кто-то действительно нравится, если вы о ком-то все время думаете, если этот кто-то вам по ночам снится – не молчите, скажите ей об этом, слова найдутся, хоть на русском, хоть на английском, хоть на каком… Да, вот тут я и задумался – может, зря я столько времени дурака валял? Вон Серега – уже строчит что-то в тетрадке, ему хорошо, у него по литературе четверка, а по английскому и вовсе «пять». А я? Что я могу ей сказать? Настя, ты самая клевая телка и я от тебя тащусь? Отвернется презрительно, носик свой изящный наморщит... и правильно сделает, между прочим. И, выходит, зря я утром на немца разозлился. Девки к нему, конечно, льнут по-всякому, только он на это без внимания. Грамотно себя ведет, держит дистанцию. Незаметно так, без обид, играючи, но держит. Я бы так нипочем не смог. Если бы за передней партой, прямо передо мной, Настя сидела, глазки свои голубые на меня устремив, я бы не то что английский – родной язык позабыл бы напрочь. Ну а немцу это, видать, нипочем, он если и глядел куда с особым вниманием, так это на фикус, за которым директорша пряталась…
После урока Саша скрылся ото всех в укромное место под боковой лестницей, вытащил из рюкзака мобильный телефон и, оглянувшись по сторонам, набрал номер отца.
– Пап, слушай, – заговорил он приглушенно, – а у нас дома Шекспир есть?
В трубке некоторое время озадаченно молчали, потом забубнили что-то виноватое.
– Вот так всегда, – сердито отозвался Саша, – самого нужного – нету.
Он выключил телефон и не спеша побрел на верхний этаж, в библиотеку.
* * *
Очередь за зарплатой, выстроившаяся в перерыве между сменами у кабинета завхоза, была не на шутку удивлена и заинтригована тем, что секретарша, немка и старшая англичанка, стоявшие в середине, вдруг оказались в большой дружбе между собой. Они вполголоса, но очень оживленно обсуждали что-то, они обращались друг к другу на «ты», они улыбались друг другу и даже держались за руки.
Хвост очереди, по традиции настроенный скептически (денег на всех не хватит, дадут только начальству да подхалимам-любимчикам!), высказал предположение, что этой троице каким-то образом удалось попасть в число любимчиков и вот теперь они даже не считают нужным это скрывать.
Голова очереди, состоящая из завучей и двух-трех старейших педагогов, вела солидную, сдержанную беседу о погоде и делала вид, что ее это вовсе не интересует, но на самом деле прислушивалась к приглушенным репликам и смешкам, раздающимся сзади.
К сожалению, ничего внятного расслышать так и не удалось – пришла повар Алиса, бесцеремонно влезла вперед, мотивируя тем, что у нее что-то там сгорит на плите, да еще стала жаловаться, что гость привередничает, ничего у нее не ест и вообще в столовую больше не заходит. Пока Алису усмиряли, уговаривали и утешали, пока обещали сегодня же привести к ней упрямца, дверь открылась, и завхоз начала выдачу денег.
По одному, на цыпочках, в благоговейном молчании (в такие минуты завхоз не терпела ни малейшего шума) педагоги заходили в кабинет, осторожно прикрывали за собой дверь и усаживались на краешек стула.
Указательный палец завхоза неторопливо скользил по лиловым строкам ведомости, отыскивая фамилию претендентки, в то время как претендентка, затаив дыхание, пыталась прочесть свое будущее по круглому, с узкими раскосыми глазами, непроницаемому лику судьбы.
Сегодня судьба была благосклонна ко всем, кроме хвоста очереди, который сначала с горьким удовлетворением отметил всю правоту своих ожиданий, а затем устремился к директору – разбираться. Манечка в приемной сделала страшные глаза и замахала на них рукой. Дверь в директорский кабинет, против обыкновения, была плотно закрыта. Поворчав немного и выпив полграфина воды для посетителей, хвост разошелся по своим рабочим местам.
Изнывая от любопытства, Манечка вновь приникла ухом к двери, но тщетно – старой закалки дерматин совершенно не пропускал звуков. «Сходить, что ли, в медкабинет за стетоскопом?» – подумала Манечка.
Но тут в приемную вошли сестры. Они уже были полностью одеты и с сумками в руках.
– Они там закрылись, и я ничего не слышу, – пожаловалась Манечка.
– И давно? – поинтересовалась Ирина Львовна, усаживаясь в Манечкино крутящееся кресло. Татьяна Эрнестовна, недоверчиво подняв выщипанные в ниточку брови, осмотрела дверь и зачем-то потрогала ее.
– Давно, – вздохнула Манечка.
– Ну ладно, подождем, – решила Ирина Львовна.
Она медленно достала из сумки толстенную яркую книженцию с английским флагом на обложке и победоносно посмотрела на сестер.
– Ира! – восхитилась Татьяна Эрнестовна. – Это то, что я думаю?
– Оксфордский толковый словарь английского языка, последнее издание, – объяснила Ирина Львовна простодушно хлопающей ресницами Манечке, – я теперь смогу всерьез взяться за Киплинга! Что за Киплинга, за самого Оскара нашего Уайльда возьмусь! Ты, Маня, простая душа, не понимаешь, что это за словарь! За такой словарь любой тебе переводчик последние деньги отдаст, не раздумывая, в долги влезет, от себя оторвет, а словарь этот купит! Если б он еще у нас продавался!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента