Ольга Чигиринская. Христианство

   Среди христиан зародился культ мучеников. Нужно заметить, что греческое слово, переведенное на русский как «мученик», на самом деле дословно означает «свидетель». В первое время «свидетелями» называли всех, кто проповедовал Христа язычникам, впоследствии – тех, кто был за это свидетельство убит. Поскольку из казни часто делали массовое зрелище, многие люди бывали потрясены мужеством христиан, в том числе людей, которым мужество было «не положено по штату»: женщин, детей и рабов. Акт мученичества сам по себе становился проповедью и способствовал обращению множества людей. Очень показательна в этом смысле история сорока мучеников Севастийских. На тот момент христианство эдиктом императора Константина уже было разрешено в империи, но соправитель Константина Ликиний решил не соблюдать им же подписанный эдикт. В Малой Азии, находившейся под его юрисдикцией, в войсках служило довольно много христиан. В Севастии – городе на территории нынешней Армении – получили приказ о том, что все воины обязаны принести жертвы языческим богам. Один из отрядов местного гарнизона полностью состоял из христиан, давно уже исповедовавших свою веру в открытую. Они, естественно, отказались подчиниться приказу. Тогда в холодный мартовский день весь отряд загнали в скованное льдом озеро. На берегу поставили баню, где отрекшийся мог бы отогреться. Один из воинов, не выдержав мучений, побежал в баню, но умер, едва туда вошел – сердце не выдержало резкого перепада температур. Конечно, всеми участниками событий это было воспринято как Божья кара. И вот в какой-то момент один из охранников бросил оружие, сорвал с себя доспехи и одежду и вошел в озеро к остальным, чтобы дополнить отряд снова до ровного числа. Он не был христианином до этого момента, но обратился, видя несгибаемую твердость товарищей. В конце концов все сорок воинов были убиты палками, а тела их сожжены. Надо ли говорить, как это деяние потрясло окрестности и сколько обращений произошло вскоре.
   Умножению числа христиан способствовали не только усилия проповедников и отвага мучеников. Были еще две причины, одну из которых можно назвать духовной, вторую – социальной.
   Первая причина состояла в том, что античное язычество поразил глубокий духовный кризис. Образованные люди не могли всерьез поклоняться слишком любвеобильному Зевсу-Юпитеру, вору Гермесу, насильнику Нептуну и т. д. В высших слоях общества начали распространяться египетские и азиатские культы, тяготеющие к мистицизму. В простонародье больше внимания уделялось мелким местным богам, духам лесов и рек, суевериям, гаданиям, колдовству. Поклонение «отеческим богам» для многих сделалось формальностью, жестом. Осознание этого было настолько четким, что сложилась пословица: «Авгуры не могут смотреть друг на друга без улыбки». Авгурами назывались государственные жрецы-гадатели, вопрошавшие богов об успехе державных предприятий. Из поговорки понятно, что люди считали их действия почти открытым жульничеством. И уж конечно, сами императоры, будучи в большинстве своем людьми умными, прекрасно понимали, какова цена их «божественности».
   Людей, испытывающих по-настоящему сильную духовную жажду, эта синтетическая пища насытить не могла. Восточные культы, вроде культа Митры, тоже вскоре исчерпали свою таинственность – и тогда внимание людей привлекал непознаваемый, трансцендентный, непостижимый Бог иудеев. Но иудеи, как было сказано выше, исчерпали мессианский запал и замкнулись в себе, пестуя национальную и религиозную исключительность. Таким образом человек ищущий, горячий с неизбежностью приходил к христианству.
   Вторым, социальным, фактором было снижение рождаемости в Римской империи. Римляне, вполне развитая нация, широко пользовались разными способами контрацепции. Кроме того – сейчас не любят об этом вспоминать – повсеместно практиковалось убийство новорожденных, так называемое «оставление»: младенца выносили в пустынную местность за городом и оставляли умирать от голода и холода. Этот кризис назревал уже давно – еще Октавиан Август (I век до н. э.) назначил премию родителям за каждого невыброшенного ребенка, но эти меры ничего не давали: население Рима становилось все меньше год от года, оно пополняясь не столько за счет рожденных детей, сколько за счет получавших гражданство жителей провинций.
   Христиане не только отказывались выбрасывать детей, но и часто подбирали и усыновляли выброшенных. Неудивительно, что они в конце концов стали в империи весьма многочисленным меньшинством, с которым уже нельзя было не считаться. К началу IV века христиан или сочувствующих им можно было встретить везде – в армии, в Сенате, в магистратах.
   Перед лицом духовного кризиса и растущего влияния христиан некоторые императоры усиливали гонения – так сделал Диоклетиан, разумный и дальновидный правитель, многое сделавший для укрепления распадающейся империи. Он считал, что для этого необходимо укреплять власть императора, а значит, уничтожать все, что ставит под сомнение ее божественный авторитет.
   Но в конечном счете христианство победило. Константин Великий под влиянием матери-христианки провозгласил свободу вероисповедания.

Имперская религия

   Христианство превратилось в религию еще не официальную, но модную. Соответственно, его и постигла судьба любой моды – в церковь хлынули люди, настроенные духовнопотребительски. Им нравилось быть причастными к высшей истине, ловить отблески славы мучеников и пророков, рассуждать о Боге, смешивая христианство с пифагорейскими и неоплатоническими теориями.
   Святой Августин, живший в это время, в своей «Исповеди» очень живо передает его атмосферу. В юности он сам попал в околохристианскую, как сказали бы сейчас, «тусовку», в «среду людей, горделиво бредящих, слишком преданных плоти и болтливых. Речи их были сетями дьявольскими, птичьим клеем, состряпанным из смеси слогов, составляющих имена: Твое, Господа Иисуса Христа и Параклета, Утешителя нашего, Духа Святого. Эти имена не сходили у них с языка, оставаясь только словесным звоном и шумом: истина не жила у них в сердце».
   Императоры, которые после Юлиана Отступника все были христианами, спроецировали на отношения государства и церкви привычную им модель отношений императора и жреческой верхушки: жречество должно поддерживать императорскую власть божественным авторитетом, императоры – обеспечивать жречеству защиту. Один Бог, как оказалось, подходит для этой цели даже лучше, чем целый пантеон. Это было хорошо для консолидации империи, но плохо – для церкви, потому что покровительство императоров сплошь и рядом оборачивалось вмешательством в ее дела и политическим ангажированием епископата.
   Перед церковью встала и другая проблема – как оказалось, многие положения веры разными учителями и епископами толкуются по-разному В эпоху гонений как-то было не до этого, а теперь встал вопрос о единстве веры, об авторитете Писания, о том, какие Евангелия можно считать аутентичными, а какие заслуживают меньшего доверия.
   Первым большим разногласием стало разногласие между ортодоксами и приверженцами епископа Ария, который считал, что Иисус Христос – не Бог, не одно из лиц Троицы, но творение Бога, совершенный Человек, посредник между Богом и людьми. Чтобы устранить это разногласие, был созван собор в Никее (325 г.). Первоначально ариане имели более твердые позиции – им симпатизировал сам император Константин, они смогли добиться ссылки Афанасия Александрийского. И даже после того, как арианство было официально осуждено (II Вселенский собор, Константинополь), оно оставалось главным течением в готских и германских областях империи, а затем – в королевствах, от империи отколовшихся.
   Ересей^[1] было много (на одном только Константинопольском соборе осудили восемь), но между всеми ересями, как бы разнообразны они ни были, есть одна общая черта: последовательное исповедание этой ереси сводит на «нет» весь смысл христианства. Например, последовательное арианство приводит к тому, что Иисус – не Бог. Казалось бы, какая разница? Но если Иисус не Бог, значит, не рожден от Бога. Если же он не рожден, а сотворен – что мешало Богу сотворить точно так же совершенное поколение новых людей? В чем смысл искупления на кресте? Если же в нем нет смысла – нет смысла и в самом христианстве как таковом.